Дмитрий Аверин
Зима сорок третьего на вятчине выдалась студеной. Весь февраль стояли жуткие морозы. Окаменевший от холода снег сковал стальным панцирем избы по самые крыши. Природа замерла в ожидании весны.
Агафья скинула примерзшие рукавицы на стол. Вешалка жалобно скрипнула под ледяной стеганкой. Прижалась к боку русской печи. Тепло прогретых камней медленно проникало в окоченевшее тело. В доме стояла неестественная тишина.
- Поли-и-на?
- Я здесь мам, уроки готовлю. ? Подала голос дочь.
- Паша с Петюнькой где?
- Мам, скоро будут.
- Я не спрашиваю, когда будут. Спрашиваю где, и почему не дома?
- С дядей Кузьмой они, ? начала оправдываться дочь. ? На Вятку вышли.
- В этакий мороз на реку?
- Там трактор наскочил на вмерзшее бревно и стал тонуть. Все побежали…
- А от этих, какой прок? Ох, наподдаю,? рука взмыла в воздух, словно собралась высечь негодников. ? Смотри Полинка, если чего, тебе в первую очередь достанется.
Немного остыв, подошла к углу с иконами, перекрестившись, зашептала молитву. Вспомнила, что хотела замесить тесто. Ныне в колхозе дали по килограмму пшеничной. Хорошая мука, без примесей. Может получится испечь шаньги с картошкой, в подполе осталась немного.
В сенях глухо затопали валенки. В распахнувшуюся дверь ворвался холод и белым туманом расползся по хате. Тотчас за ним вкатились два маленьких клубка.
- Ну, я вам сейчас…
- Не ругайся Агафья. – Раздался мужской незнакомый бас. Согнувшись в три погибели, в избу втиснулся солдат. Дверь и добрая половина избы скрылась, когда распрямился. Слегка пригнув голову, чтобы не задеть потолок стал разглядывать хозяйку. Похожа, как описал товарищ. Густые длинные волосы, карие глаза. Не иначе казачка.
- Мама ты дома, а мы думали…
- А ну марш отсюда, дойдет до вас очередь. А ты, что вылупился, ? обратилась к медведеподобному солдату. ? Баб живых не видал?
- Ну и сердитая ты мать. Зачем на ребят так?
- Свои-то, есть?
- Нет пока.
- Как будут, так узнаешь, сердитая али нет? Пришел учить меня? Или рассматривать? Что еще показать?
- Экая ты, однако. Вести у меня, о Якове.
Агафья шагнула навстречу солдату, отчего тот вжался в стену, и замерла на полпути.
- Он… жив?
Солдат кивнул на лавку.
- Ты сядь мать, в ногах правды нет.
- Да какая я тебе мать. Мы, поди одногодки, – отвлеклась Ганя. ? Что с Яковом?
- Погиб…
Агафья шагнула назад к печи, горячие кирпичи обожгли спину. В голове вспыхнуло пламя. Темно русые волосы, высвобожденные от обруча, водопадом упали на плечи. Глаза блеснули и по обмороженным щекам, покатились слезы…
- Наверное, есть хочешь? – Спросила спустя минуту.
- Не откажусь.
- В чугунке картошка. Бери.
- Детишки ели?
- Поедят…
Шинель аккуратно улеглась рядом на лавку. Теплый чугунок наполовину пуст. Рука едва протиснулась, доставая предложенную картошку.
- ?Иван… Меня зовут Иван.
Откусил вместе с кожурой и стал медленно жевать, подставив снизу ладонь. Проглотив пережеванный кусок, продолжил.
= С Яковом в одном взводе служили. Он сразу погиб, не мучился.
- Как это случилось?
Иван сжал пальцами виски и бросил взор исподлобья.
- Странно, на улице мороз, а на стеклах ни льдинки?
- Никогда не было. Яков дом срубил. Многие удивляются…
- Я бы не смог. Городской… Снаряд упал рядом. Я видел, его шинель на елке…
В общей комнате ребята переглянулись. Ничего не осмысливший пятилетний Петька спросил, вобрав голову в плечи.
- Чью шинель на елке?
Поля уткнулась в подушку. Младшие не должны видеть слез. Ведь ей уже девять.
В холодном бараке жарко, как в парной. Помещение вместило много больше, чем рассчитывали «строители». Где они теперь? Сгинули в этой мясорубке или снова строят под дулами пулеметов.
Сон более двух часов ? несбыточная мечта, но даже и это крохотное время лишали крики раненных, автоматные очереди и вой сирен. Очередность определяли по часовым.
Желанный отдых никак не приходит, несмотря на затишье в лагере. В который раз, повернувшись и зацепив локтем товарища, Яков приподнялся.
- Не спится. Давай поменяемся, я посижу, – обратился к товарищу, глядя в глаза, добавил. – Скверно что-то.
- Яшка, держись. Нам нельзя болеть. Мы еще…
Яков прижал подбородок к груди. Руками ухватился за левую сторону, напротив сердца.
- Душа болит. Вот здесь ноет.
Трофим устало кивнул, не до сентиментальностей. Через секунду захрапел, успев произнести.
- Разбуди…
Осознав, что не в силах сидеть, Яков, осторожно слез с нар. Медленно, дабы не задеть никого на полу, потащил обессилевшее тело к отверстию, заменяющему окошко.
Маленький квадратный кусок беззвездного неба. Редкие тяжелые снежинки вспыхивают в лучах прожекторов как новогодние украшения. Новый год. Как давно все это было. Как во сне…
- Яшка. Иди, ложись.
Трофим стоял сзади. Даже лагерю было не под силу сломить офицерскую осанку. Выпяченный подбородок, синие сверлящие до кости глаза. Яков обернулся на голос и вслепую, словно зомби, выставив руки, шагнул. Нога наткнулась на окоченевшее тело. Потеряв равновесие, повалился вперед и упал бы, но подхватили крепкие руки товарища.
- Всем сейчас худо.
- Да, да… Ты чего не спишь?
- Дурная голова. Ты не даешь. И, не смотри так. Ступай, твоя очередь.
Холодный туман спустился с гор и плотным кольцом окутал лагерь. Количество часовых удвоили. Один из новоиспеченных ? на расстоянии удара. Рыбья голова вращается на шее, как на вертеле. Руки нервно сжимают автомат.
Утренняя проверка затягивалась.
- Зайцев… Зайцев?
Получив хороший тык в бок, Яков сухо выкрикнул.
- Я!
В спину зашипел Трофим.
- Совсем, ошалел? Сам прибью.
Холодное дуло Шмайсера обожгло подбородок. Блестя надраенными сапогами, как из-под земли, вырос офицер. Ожидая встретить страх, наткнулся на ненависть и презрение. Узкие скулы задрожали, и на брезентовом лице проявилась глубоко укрытая маска страха. Чтобы утаить трусость выдернул Вальтер и на ломаном русском выкрикнул.
- Ви, двое. Вийти из строя.
Яков вышел и развернулся к строю лицом. Шагнул в сторону, уступая место товарищу. Трофим щелкнул каблуками. Шаги отчеканенные, точно на параде пронеслись над плацем, как вихрь в ясную погоду. Последний шаг, разворот и снова щелчок каблуками, как удар хлыста.
Взбешенный немец, истерично передернулся и слетел на визг.
- Направо. Загом марс!
- Прощайте братцы. Не поминайте лихом…
За бараком чернеет траншея, наполовину засыпанная снегом. Тела с глыбами смерзшейся глины беспорядочно свалены в кучу. Яков обвел глазами будущую могилу. Вот и наша очередь…
Строй склонил головы, едва раздались два одиночных выстрела. Спустя секунду, по ушам резанула автоматная очередь, в которой утонул третий. Остро завыла сирена.
Туман изрыгнул темных призраков с собаками. Эсэсовцы с искаженными от страха лицами, ударами прикладов стали загонять пленных в бараки. Черные овчарки, словно исчадия ада почуяв волю, впивались в плоть своих жертв. Сводя с ума, ныла сирена. За ворота, визжа и подскакивая на кочках, вылетел грузовик с автоматчиками.
В лес. Лучше погибнуть на воле. Лучше на воле.
Когда лай собак и гавкающие крики врагов остались позади, Трофим сцапал друга за грудки и зашептал, жадно хватая ртом воздух.
- Оторвались Яшка. Свобода!
- Да! Надо бежать дальше, к своим.
Трофим кивнул на пистолет.
- Ловко ты его. Сколько осталось?
- Пять.
- Значит три. Две себе.
- Пять. Мне вера не позволит, а тебя я.
- Да. Бежим…
Начало мая великая страна встречала ожиданием. Считали не дни, секунды.
В колхозах полным ходом идут сезонные работы. Все в поле, от мала до велика. Бабы, взвалив на плечи самую тяжкую работу, то и дело поглядывают на запад. Агафья спотыкаясь о комья земли, шла за конем, вцепившись жилистыми руками в плуг.
- Давай родимый. Тяни, тяни.
- Ганя. Ганя, – услышала издали знакомый голос. Бежала подружка Нина, размахивая бумажным треугольником. ? Мой! Весточку прислал. Окаянный, три месяца ни слуху, ни духу. – Смахнула подолом сарафана навернувшиеся слезы. Затем засмеялась и погрозила в даль. – Уж я ему покажу, когда вернется.
- Что пишет-то? Когда конец?
- В госпитале был. Сейчас в Берлине. Вот… Гань? Гань, ты чего? Прости меня, дуру…
Дни после победы тянутся словно вечность. К концу месяца пришел первый эшелон в Киров, а это двести верст с гаком. Первым в деревне встречали Степку ? балагура, сына лесника. Грудь в орденах. Упитанный, словно из санатория. Вечером всей деревней собрались у хаты, как на собрание. Судя по Степкиным байкам, стоило махнуть рукой, валились целые роты фрицев, а если в бой вступал Т-34…
- Ну и шельма ты, Степка. Брешешь как сивый мерин. – Не выдержал Кузьма, потерявший в гражданскую ногу.
Степка неумело перекрестился, прикрыв комсомольский значок.
- Дядь Кузьма, вот те крест. Чистая правда.
- Не богохульствуй.
Давно отгремела посевная. Отцвела картошка, и воздух наполнился запахами подступающей осени.
Никто не встречал двух путников, появившихся на тракте. Яков осторожно опустил с плеча односельчанина и выдохнул.
- Пришли.
Собрав уходящие силы, Леонид прошептал, глядя в след проносящимся журавлям.
- Спасибо тебе Яша. Поклон до земли.
- О чем ты? Тебе бы лечиться, а я тебя с госпиталя забрал.
- Умирать надо дома…
Вот он, родной дом. Едва поборол нахлынувшие чувства. Кулаком вытер скупую слезу. Сделанные на совесть ворота заперты, во дворе тишина. Шагнул к окну. Любимая женой герань за ситцевыми занавесками. Все, как всегда. Будто ничего не было. Будто ушел не на четыре года, а на четыре дня. Постучался, голос вышел певучим.
- Отворяй-те.
Занавеска шевельнулась, но осталась задернутой. Напуганный девичий голос робко спросил.
- Кто там?
- Полюшка, ты! Открывай родная, папка пришел.
- Обманываешь… Нашего папку убило и шинель по елочкам разбросало.
- Ты, что родная. Выгляни в окно, неужто не узнаешь?
Истекла минута, показавшаяся вечностью.
- Полюшка, открывай.
Вот те на. Родного отца испугалась, подумал Яков. Придется через огород. Обойдя по околице, заметил вдали мелькнувшее белое платье. В доме никого. Надо же. В самом деле, напугал. В сердцах чертыхнулся, завидев в зеркале заросшее рыжей щетиной лицо и ввалившиеся серые глаза. Вот окаянный, надо было побриться.
Кузьма, припадая на правую ногу, подошел к телеге с бабами.
- Агафья, глянь, Полинка несется. Никак случилось что.
Те как одна разом огрызнулись.
- Типун тебе на язык, старый.
Косынка сорвалась с головы. Девушка вскинула руки в надежде поймать. Но егоза-ветер закружил белый платок в танце и подбросил ввысь к облакам…
- Мама… Папка вернулся…
Плечо совершенно промокло от слез.
- Радоваться надо Ганя, а ты плачешь.
- Я радуюсь.
Подросшие Павел с Петром стояли рядом, держась одной рукой за отца. Боялись, что снова уйдет. В другой ? твердые солдатские галеты, упорно не желающие грызться. Яков потрепал обоих по загривкам.
- Не ломайте зубы. Заварим смородины, размочите и будете есть.
Хруст наполнил комнату, когда Пашке удалось раскусить. Петька выхватил остатки и сунул в рот.
- Отдай, это мое.
- Не ругайся, он же меньше. – Вступилась мать.
Петька победно выпятил грудь и показал язык.
- Мам, а он кулаки показывает.
- Ничего я не показываю, ? живо выпалил Пашка. ? А ты не бреши.
Петька, спрятался под материнскую руку.
- Пап, а что ты еще нам привез?
Полинка поняла без слов, когда мать глянула на нее. Вот соплячка и откуда все знает, подумала мать, а вслух проговорила.
- Возьми ребят, сходите на речку. Там смородина лучше. Да посочнее ветки берите.
- Да знаю я мам, маленькая что ли.
- Я те дам большая, ? прервала Агафья. Краска легкой тенью промелькнула по лицу, кашлянув, подтолкнула дочь рукой. – Давай.
Удобно устроившись на груди мужа, ладошкой гладила мускулистую грудь. Голова вздымалась и опускалась вслед за сильным дыханием. Ощутив руку на бедре, слегка вздрогнула.
- Дети могут войти. Столько времени прошло.
- Они во дворе гуляют, разве не слышишь голоса.
- Нет. Ничего не слышу. Слышу, как бьется твое сердце. Тук… Тук. Тук…
- Ты сильно расстроилась? Когда…
- Еще спрашиваешь?
- Я тоже ощущал себя ужасно… Было чувство, что заживо хоронят. Знаешь… Это не перескажешь. В сердце стояла такая нечеловеческая тоска. Такая… Но сейчас все проходит… Все прошло.
- И не удивительно.
- Что?
- Я говорю неудивительно, что душа ныла. Мы же отпели тебя в церкви, как положено.