Глава 6. Попытки понимания
— А вот ты мне скажи, Ося, ежели тебя, к примеру, на фронт возьмут, ты за кого воевать будешь — за наших или за немцев?
— Мне, Кузьма Матвеич, на фронт идтить никак невозможно.
— Почему же это тебе невозможно?— вкрадчиво спросил Гладышев.
— А потому, — рассердился мерин, — что мне на спусковой курок нажимать нечем. У меня пальцев нет.
Владимир Войнович. «Жизнь и необычайные
приключения солдата Ивана Чонкина»
И спал я, и видел сон...
Лирически получилось, да? Ха-ха.
В общем, дрых я, как цуцик, смотрю — мужик идет. Колоритный такой мужик, весь в белом. И сам белый, как статуя. Идет и меня взглядом сверлит.
— Ты кто, — говорю, — такой? — Ноль эмоций. Идет, таращится на меня как на новые ворота и ничего не говорит.
— Ты кто такой? — это снова я. — Что ты делаешь в моем сне?
Бесполезно. Мужик приблизился, миновал меня стоящего и дальше пошел, как будто никого здесь и нету. Я ему вслед:
— Ты кто такой?!! — И тишина...
Такой вот сон. Единственной реакцией на все призывы оказалась вода в морду. Ай... Буль... Тьфу! Это ж меня будят...
Я отпер глазки и с трудом сфокусировал взгляд на благодетеле. Жуля со странным выражением лица вглядывалась в меня. В руке держала мокрое ведро. По тому, как оно покачивалось, я понял, что вода там еще имеется. По дальнейшему движению девушки я понял, что недолго ей, то бишь воде, осталось там пробыть. И в самом деле...
— Буль... Тьфу! Хватит!
Я зашевелился и, придерживаясь за ножку стола, с некотрыми затруднениями привел себя в сидячее положение. Огляделся. Кроме Жули вокруг был еще народ, разумеется местный. Люди сидели за столами в реставрированном пивном помещении и поглощали утренние порции старинного напитка. И как один пялились на меня. Ну конечно, еще бы, такое-то зрелище. Бодунчатый демиург.
— Проснулся раз Антор после обширного возлияния, но проснулся не сам, разбудили его бесцеремонно, нахально, безо всякого к персоне столь важной уважения...
Это Лем. Как может он столько пить, оставаться трезвым, да еще с утра всякие байки рассказывать?
— Сидит Антор на земле сырой, сидит, за голову держится. Страдает образом особенным своим, странничьим. Чувствует, невмоготу уже, смягчить надо чем-то болезнь хроническую, неизлечимую...
Я вытянул руку, схватил за ногу ближайший стул и притянул поближе. Потом с помощью Жули перебрался на него. Ох, тяжело...
— И р-раз — видит Антор в руке своей сосуд божественный с амброзией небесною, пузырится, пенится, чрез края пролиться угрожает, облагородить землю недостойную каплями напитка избранных...
Мне чуть плохо не стало.
— Поднес Антор кубок ко рту своему, воздел его, осушил чашу за единый глоток, каплю последнюю на землю сбросил и отшвырнул сосуд опустошенный далеко-далеко, никто не сумел дабы его достать и вторично воспользоваться после Антора великого, судьбою своею гордящегося и деяниями жизнь восхваляющего...
А мысли путаются, путаются...
— Поднял взор после сего свершения Антор великий, смотрит — перед ним человек стоит, в одежды немыслимых цветов одетый. Да не постоянные эти цвета, переливаются, меняются согласно некоему странному узору, что плетется в неведомых краях двумя древними старухами, впервые самогон когда-то приготовившими из собственного перебродившего млека...
Да, сейчас мне точно надо выйти.
— Ты кто, спрашивает Антор. Я — Бодун, отвечает человек. А это все вокруг — Похмелье, край великий, благодатный и могутный, посещаемый каждым, кто достоин этого. Смотрит Антор, простирается вокруг земля мрачная и бесплодная, резкими пропастями, скалами и зловонно жидкими болотцами обезображенная, покуда достанет взор. А зачем я здесь, спрашивает Антор. А затем, отвечает Бодун, что мне скучно, и хочу поговорить с тобой, поговорить и выпить самых разных сортов вин, пива, эля и коньяка, водки домашней и городской, сельской и горской. Но более всего мне по душе самогон, как питие, благодаря которому пришел ты, о Анторище, в эту обитель страждущих...
Я вскочил на ноги и, не обращая внимания на окружающих и жуткие боли в голове, бросился наружу. Завернув за ближайший угол, я со скоростью, греков достойною, избавился ото всех могущих причинить неприятности шлаков. К сожалению, требования организма заставили еще четырежды провести попытку повторить процедуру, но безуспешно.
Рассказать бы все это Лему, именно в таких тонах, и посмотреть на его стихоплетское лицо...
— Ага, че, худо?
Я слегка скосил глаза. Серот, злорадно осклабившись, наблюдал за мной.
— Слышь, братан... Скажи, и чего я столько пил?
— Ага, не знаю. Вон Лема спроси, вы с ним всю ночь бухали.
Ай, назюзюкался... Я согнулся в очередном вежливом поклоне Земле.
— Постой, ты же тоже был с нами. — Я смутно припомнил последнюю бутыль.
— Ага, но не все время. Я-то дрыхнуть ушел.
— Спровоцировал, рептилия...
— Че обзываешьси? Я тя обзывал? Ща дыхну, погоришь ярким пламенем на радость пацанам...
— А ты не лыбься. Ишь, радостный какой. Иди вон, Лема послушай.
— Ага, уже. Ладыть, не обижайси. Я-то три часа ужо брожу, башка перемучила. А как трещала, блин! Лутьше не завидуй.
— Ты что, всегда так говоришь?
— Как? Так? Ага. А че?
— Да так. Я думал, только в пьяном виде.
— А я усегда пьян. Мой желудок производит спирт. Я, тык скыть, мутант. Потому и не вырос как приличный дракон. Знашь, каково?
Я подумал немного.
— Нет.
— Ага, ну и ладыть. Не знай и дальше, неча те это знать. Фигня какая... Пошли лутьше Лема послухаем.
С помощью сердобольной ящерицы-переростка я доковылял до дверей. Дальше пришлось управляться самому; впрочем, это оказалось не настолько сложным, как представлялось. Похоже, начинаю выздоравливать.
Я сел напротив Жули и постарался сделать вид, что не замечаю ее уничтожающих взглядов.
— ...Так Антор великий покинул Похмелье, оставив посрамленного Бодуна вариться в собственном самогоне. И с тех пор ни единого разу не испытал более Антор великий изничтожающих мук утреннего просыпа.
Ась? Похоже, Лем рассказал тут целую историю. Видимо, я все пропустил... А интересно, не затребовал ли Антор у Бодуна для своего друга Лема ту же особенность? Надо спросить, может, и мне удастся...
— Слышь, Хорс, — подошел Лем, со смаком глотая мелкими порциями пиво из большой кружки. — Как ощущения?
— Пьянчуги, — с неприязнью сказала Жуля. — Не ожидала от вас, господин Лем, такого. Вы же поэт, человек искусства, можно сказать. Неужели не осталось в мире ни одного человека, который не счел бы зазорным отказаться от злоупотребления алкоголем?
— Почему же, найдется. Но поверьте моим словам, миледи, таких очень и очень мало. Боюсь, если вы ищете такого, поиски затянутся на много лет. И, — Лем поднял указательный палец в жесте назидания, — он вполне может вас разочаровать, поскольку окажется не таким душкой, как я или многоуважаемый Хорс. Вы еще хотите продолжать столь достойные поиски?
Жуля удивилась.
— Простите, господин Лем, разве я высказывала подобное намерение? По-моему, это вы так решили.
— Да? Простите великодушно.
— И, если уж на то пошло, то совершенно непьющих я и не ищу. Двое или трое таких уже известны мне, и только один слегка приятен в общении. К сожалению, он не в моем вкусе.
— Весьма похвально...
— Но не быть непьющим — не значит при первой же возможности проявлять всю свинскую сущность алкоголика и потреблять многие литры отвратительного варева, противного людской природе.
— Вы это серьезно?
— В конце концов, вино и монахи приемлют. Но опять же — в разумных пределах. Что же касается той мерзкой всем богам и демонам жидкости, кою вы обильно употребляли прошедшей ночью, то ею даже свиней поить — и то зазорно, было бы бесчеловечно по отношению к бедным животным. Стыдно, господин Лем.
Менестрель с глубоким вздохом вытер пот со лба.
— Все. Ухожу в монастырь. Женский. Отцом-настоятелем. Буду пить вина, сколько влезет. Перевоспитывать монахинь. Серот станет ковриком у порога и стражем врат. Охранять от непрошенных гостей мужеска полу.
Лем поспешно отошел от столика. Жуля повернулась ко мне, намереваясь продолжить лекцию, но передумала. Видимо, ее разжалобил мой несчастный вид.
— Недостойно вас это, господин Хорс, — только и сказала она. — Я буду наверху. Когда придете в себя, нам следует продолжить путь. Вторая такая ночь превратит вас в полного идиота.
А что, сейчас я лишь наполовину идиот?
Жуля ушла. Я остался сидеть за столом и страдать от головной боли. Вернулся Лем и, опасливо оглядываясь, подошел ко мне.
— Где она?
— Наверху. Не беспокойся, сюда не спустится.
Лем заметно успокоился.
— Можно сесть? — Я кивнул. — Слушай, старик. Голова болит? — Я снова кивнул. — Хочешь надежное средство? — Кажется, мне предстоит стать китайским болванчиком — они тоже все время кивают. — Навай!!! Вохи давай!
В голове загудело от вопля.
— Навай не слышит, — отозвался один из посетителей. — Он в прострации. Переживает.
— Здесь утром такой бардак был, — пояснил Лем. — Ничего целого. Ладно, я поднял народ, и через два часа все как новое. Но Навай пока не понял. До него долго доходит, как до жирафа. Тратриец, одним словом. Эй, Шулярц!
— Ась?
— Может, ты? Принеси вохи.
— А сам?
— Не видишь, человека успокаиваю.
— Ну ладно. — Разговорчивый посетитель поднялся и ненадолго исчез в подсобном помещении. Остальные непроницаемыми взглядами сверлили меня и Лема. Спустя пару минут Шулярц вернулся и шлепнул перед поэтом несколько крупных сушеных камбалообразных рыбин. Вонь от них тут же распространилась необычайная.
— Вохи — гадость, — прокомментировал Лем, отделяя съедобную плоть рыбины от несъедобной и костей. — Но только здешним и мне известно, что это еще и долгожданная панацея. Сушеный вохи помогает от рака и туберкулеза, соленый — от гриппа и прыщей. Но главное — от похмелья.
Я немного посоображал, жуя предложенный здоровенный кусок соленого вохи. Кстати, на вкус не так уж и плохо. Пиво гораздо хуже.
— Почему же все это известно только здешним и тебе? Можно ведь сделать состояние.
— И-и, милай, все не так просто. Во-первых, вохи водится только в Едораме. Я пробовал разводить его в Ехтасу и Карягском озере, и даже в болотах Глюкотая. Бесполезно. Не та микрофлора. Похоже, в Едораме сложилась собственная особливая экологическая система, вне которой вохи перестает сражаться с природой за выживание. Во-вторых, опять же, только в Едораме водится вохепса, которая сдерживает численность вохи. Ведь эти сомы плодятся как кролики в брачную пору. А вохепса, кроме того, еще и символ нашей эпохи. Эти-то факты и не позволяют мне объявить всему миру, что панацею искать уже не требуется. Представь, что станет с Едорамом. С Куз-Кубадами. С Лесом Судеб...
— Вохепса? — Где-то я это уже слышал, кажется. — Что за зверь?
— Символ нашей эпохи, — повторил Лем. — Птичка такая, размером с фламинго. Выглядит экстравагантно, растрепана, передвигается на одной ноге, вторая все время подогнута; имеет щербатый клюв, один зуб и все время косится единственным круглым вытаращенным глазом непонятно куда. Обладает буйным, взрывным характером и обожает плеваться в лицо.
Я представил это существо; мне снова поплохело.
— Почему же она — символ нашей эпохи? — опять не понял я.
— Хм-хм... Некоторые не признают научное название вохепса и предпочитают называть ее «обломинго». Теперь понятно?
— Разумеется. — Я ничего не понял, конечно, но не будем разочаровывать окружающих в моей гениальности.
— Такие вот причины заставляют меня держать язык за зубами. Представь, что будет, если о вохи прознают в столице. Сюда понаедет куча профессоров, академиков, развернут бурную деятельность на почве медицины и Куз-Кубадов, все устои и порядки полетят к чертям, местные забудут пиво и самогон и примутся жрать привезенную водку, будут напиваться дома, в компании с зеркалом, таверна Навая потеряет традиционных посетителей, здесь будут сидеть элегантно одетые аристократы и поглощать старинное вино, Навай сопьется и будет спать в хлеву со свиньями, в конце концов его обнаружат зарезанным каким-нибудь приезжим уголовником в ближайшей канаве, таверна перейдет к его жене, жена в первую очередь продаст дело и сгинет подальше из этих мест. Так ты хочешь отплатить Наваю за щедрость?
— Погоди, — я пытался собраться с мыслями.
— Этого хочешь, спрашиваю я тебя?!
— Нет, конечно, но...
— Вот и прекрасно, — Лем заметно успокоился и заулыбался. — Тогда у тебя тоже есть причина крепко молчать насчет вохи. Смотри, никому не разболтай. Договорились?
— Ладно.
— Не, я серьезно!
— Хорошо, хорошо, договорились.
— Чудненько. — Лем схватил кусок рыбы и впился в него зубами. Я попытался разобраться в том, что поэт мне только что наговорил. Почему-то получалось это вполне плохо.
— Послушай, а у Навая есть жена? — спросил я у Шулярца.
— Не-а.
Лем ответил мне невинным взглядом. Мол, что пристал, не видишь — мы кушаем...
— Лем, что за место такое — Едорам?
Поэт неспешно прикончил рыбу, выбрал острую тонкую косточку и принялся ковыряться в зубах.
— Едорам — это конгломерат вонючих болот вон в той, — он махнул рукой в неопределенном направлении, — стороне. Почитай, на самой границе Махна-Шуй и Леса Судеб, только полностью на месте, где когда-то был Лес Судеб. В общем, водичка застоялась, сгнила, провоняла насквозь и превратилась в топь. Когда это произошло, неизвестно. Откуда там озеро такое большое, тоже неизвестно. Только, говорю же, в Едораме сложилась какая-то особенная природа. Там водятся вохи, живут вохепсы, есть еще другие характерные представители местной фауны и флоры, типа особой породы кочующих ежиков. Болота-то занимают немалую площадь.
Я начал понимать:
— Так это из-за Едорама дорога с Кахту виляла как пьяный извозчик?
— Разумеется. В топи суется только профессионал. Посмотри на меня: я странствую так долго, что уже и не помню, когда начал. Был на севере, на юге, бродяжил с племенами кагурков и хануриков. Гиблых мест, что я перевидал, не счесть за целый день. Но когда мне приспичило попробовать себя в местных условиях, то даже с помощью лучших проводников, что удалось нанять, я с трудом выбрался из окрестностей. Проводники и вовсе там остались. Заметь — из окрестностей, до самих болот так и не добрались. Жизнь дороже. С другой стороны, на болотах живут аборигены; вохи, вохепс и прочую едорамную живность, которую нам не достать даже ценой собственной шкуры, они продают совсем дешево. Правда, в крайне ограниченных количествах. И это еще одна причина невозможности широчайшего и повсеместного распространения данной панацеи.
Лем неудачно ковырнул зубочисткой, кость сломалась и застряла прямо в зубах. Он выругался и сменил инструмент.
— По сути, Едорам — совсем другой мир. Неплохо бы там закатить пир. Но лазить туда не моги, не то не унесешь ноги...
— М-да-а-а... — глубокомысленно заметил я, после чего наступила минута молчания по безвременно павшим на зыбких просторах местных природных достопримечательностей.
Потом я вспомнил еще одну заинтересовавшую меня вещь.
— Серот, тьфу-тьфу через левое плечо, чтоб не пришел, заявил мне, что никогда не бывает трезвым. Разве может такое быть?
— О, это очень длинная, печальная и душераздирающая история. Вкратце она сводится к тому, что родился Серот уже с патологией, в желудке поселился некий грибок, который при наличии воды перерабатывал любую твердую пищу в спирт. Не полностью, конечно, но вполне хватало, чтобы испортить дракончику тенденции роста и развития, сделать его изгоем. В конце концов Серот ушел из племени искать лучшей жизни. Разумеется, последние два года он ее проводит вместе со мной; лучшего и не найти.
Я поразмыслил.
— Ты же говорил, что встретил его два месяца назад?
— Два месяца, два года — какая разница, время летит незаметно. Главное, что этот бессовестный дракон постоянно пропивает финансы, которые я зарабатываю тяжким трудом с утра до ночи, с утра до ночи... Хотя сам как водочный завод, нажрался — и балдей себе на здоровье. Так нет же, ему нравится процесс поглощения спиртного, чувствует себя аристократом, видите ли.
— Разве ж плохо?
— Если это я — да. Кто другой — на здоровье, если не за мой счет. Но Сероту поди это объясни.
— Неужели ничего хорошего ты от него не добился?
— Хм-м. Разве только самую чуточку. Ну, несколько раз отбивались там от грабителей всяких. Еще что-то было, сейчас уже и не упомнишь.
— Слушай, Лем. Я, конечно, не буду давать советов, в конце концов, это твое личное дело. Но если Серот мешает, избавься от него. Если же он тебе нужен, не лажай его на каждом углу, а то припомнит как-нибудь.
Лем изумленно посмотрел на меня и расхохотался.
— Ну ты хватанул, — заявил он, вытирая слезы. — Как же я избавлюсь от него? Серот мне брата дороже. А уж что говорит мой язык, так за это я совсем не в ответе, то ж язык говорит, а не я! Давай выпьем!
Я подавился куском вохи.
— Нет. Не буду. Я хочу сказать, мне пока хватило вчерашнего.
— Да уж, вчерашнего тебе надолго хватило, — язвительно вставил чей-то голос. Я обернулся — Жуля.
— По крайней мере, в ближайшие три дня пить я не собираюсь. — Это я сказал с твердой уверенностью в том, что говорил.
— Ой, не надо, ладно? Уже вечером, если будет что пить, наклюкаешься как последний алкаш...
— Не слишком ли недостойны столь юной леди подобные вульгарные речи? — чопорно произнес Лем, вставая и почтительно склоняясь перед девушкой. Ее неудовольствие и презрение как рукой сняло.
— И вправду, что это я, — пробормотала Жуля, смущаясь. — Простите, господа. Сказать честно, просто не смогла удержаться от того, чтобы не попробовать тот исключительно действенный стиль, который применяют домохозяйки для того, чтобы урезонить своих супругов, слишком часто предающихся общению с зеленым змием. Господин Хорс, конечно, не муж мне, — тут Жуля снова покраснела, — но, насколько я понимаю традиции и обычаи мира, в основе коих положены незыблемые законы связи и следствия от причин, сей безусловно благородной во многих отношениях персоне и вашей покорной слуге предстоит неотвратимое совместное путешествие в течение нескольких дней, пока не будет достигнута цель предпринятой поездки.
— А? — это спросил я. — А можно еще раз и помедленнее?
— Она говорит, — объяснил Лем, — что до Райа вы будете добираться вдвоем, причем избежать этого никак невозможно, ибо сие обусловлено законами связи. Еще она говорит, что ты не являешься ее мужем.
Жуля снова покраснела.
— Кажется, это единственное, что я сумел понять из ее тирады, — неуверенно заметил я. — Но почему вдвоем? Разве вы с Серотом не идете в Райа?
— Идти-то идем. Но! Нам предстоит еще ночку здесь провести, и только потом отправиться на перевал. А вы с сударыней, — Лем опять отвесил поклон, — продолжаете путь сегодня.
— Лично я предпочел бы остаться и переночевать еще раз, если за этим дело стало.
— О нет, Хорс, сие невозможно. Разве не чувствуешь, как тебя тянет прочь из этих краев, вперед по дороге, которая вела вас последние дни?
— Нет, категорически нет. — Тут что-то мягко потянуло меня за воротник. Я поспешно оглянулся. Никого. Но тяга была все сильней и сильней. — Хотя... — Неприятное ощущение тут же пропало. Я немного поразмыслил. — Похоже, ты прав, — признал я. — Действительно тянет. Жюли, извольте собирать вещи.
— Все уже готово.
— Да? Ну что ж... Фьюить!
Подбежал давешний мальчишка-конюший. Я давно заметил, как он вертелся у дверей, и теперь дал ему возможность покрутиться в трактире.
— Как там наши лошади?
— Угу.
— Конь не вредничал?
— Не-а.
— Ладно. На тебе монетку, оседлай лошадей и выведи. Получишь еще столько же.
Мальчишка обернулся на удивление быстро. Вскоре Пахтан усердно рыхлил землю копытом, ехидно поглядывая на меня. Томный взгляд кобылицы был отстраненно устремлен куда-то вдаль. Я пошарил в кармане... Ничего.
— Хм. Извини, братан. Деньги кончились.
Нахальное личико скривилось от обиды, конюший пнул меня в ногу и ускакал, не дожидаясь сдачи. Впрочем, мне было не до нее. Я свалился на землю и со стоном гладил пострадавшее место. Ох, стервец, больно же! Вот ведь, как удачно попал!
Жуля, ворча, помогла мне подняться. Я подсадил ее на лошадь и захромал к Пахтану. Порылся в суме, нашел пухлый кошелек. И откуда деньги берутся? Впрочем, что удивляться, это ж всего лишь плод моего больного воображения. Больного, ох, больного...
Переселив сколько-то монет в карман, дабы не попасть в будущем в неприятное положение наподобие случившегося, я с благодарностью принял от Навая корзину с припасами, прикрепил ее к седлу, оставил Наваю несколько монет в компенсацию ущербов, распрощался с Лемом, передал привет Сероту и с трудом вскарабкался на Пахтана.
— Ну что, поехали...
Сколько дней прошло с тех пор, как я проснулся в этом порождении безумного мозга? Так... Первый день закончился в Кахту пьянкой с бароном. Второй — в лесу после дикой пробежки на коне-демоне. Третий начался встречей с Граном и закончился у костра бандитов. На четвертый — встреча с Жулей и фрагами, закончился теми же фрагами. Пятый — снова фраги, затем деревушка и разнузданная пьянка в компании со свихнувшимся поэтом и его ручным драконом. Стало быть, сейчас день шестой.
Итак, день шестой... Что имеем на сегодняшний момент?
Некоторое время я не сомневался в собственной сдвинутости. Что значит, все вокруг полагал выдуманным собственно мною к вящему неудовольствию докторов, с доброй отеческой улыбкою наблюдающих откуда-то извне. Потом уверенность в нереальности как-то поколебалась, события стали вроде бы более убедительными, если не обращать внимания на некоторые мелкие детали. А если обратить — то вся стройная картина рушится напрочь, как карточный домик.
Что является движущей силой странностей этого мира? В том случае, коли полагать, что все — фантазия моего больного, уставшего от постоянных ежедневных нагрузок мозга, непонятные моменты, входящие здесь в порядок вещей, можно как-то объяснить собственными комплексами, неудовлетворенными желаниями и порывами беспокойной души. Но тогда встают другие вопросы: почему все так реально, каким образом больной рассудок сумел создать целый мир с множеством населения, далекими и близкими странами, необычными народностями, загадочными местами, даже собственными мифологическими и эпическими традициями?
Если же счесть за реальность, и я действительно каким-то непонятным образом переместился сюда в качестве несчастного случая либо чьего-то творческого или магического эксперимента, то чем объяснить отдельные анахронизмы, встречающиеся в беседах с местными жителями? Все, что я до сих пор видел, явно указывает, что здесь не позже, чем век телег и конных рыцарей... ну, может, чуток попозжа... Тем не менее, Лем грозится продать Серота на стройку автогеном, крестьянин упоминает рандомизацию, хотя откуда ему знать статистическую терминологию. Над всеми довлеет некий странный бзик, согласно которому определенные вещи можно узнать только слепому случаю благодаря, а единожды ступивши на дорогу, с нее уже невозможно свернуть, пока не достигнешь места назначения либо не отдашь концы в одной из неизбежных встреч с местными достопримечательностями, чреватыми фатальными последствиями. Чего стоит только постоянное трепетное упоминание злобно-жестоких колдунов фрагов и ярых фанатиков неизвестно какой религии тбпистов, всех как один обладающих сдвигом по фазе очередного характера, — и не менее постоянное упоминание о неизбежности встречи с ними. Впрочем, сдвигом здесь, как я понимаю, не обладают только сумасшедшие. И еще почему... хм... за время путешествия я встретил только одну девушку — все остальные представители местных жителей «мужеска пола», если не считать виденную мельком белую кошечку и кобылицу Жули? Эти-то вещи поддаются разумному объяснению с точки зрения действительно существующего мира?
Где ж я на самом деле, а?!
— Ап... Тьфу! — Я пожевал и выплюнул муху, сдуру залетевшую мне в пасть. Ну, что бы там ни было, где б я ни находился на самом деле, панихиду по ней служить не буду. Неча сдуру лезть, куда не звали...
Мы с Жулей ехали по дороге, плавно, но неуклонно сворачивавшей к горам, угрожающе нависающим над нами. Постепенно впереди в сплошном нагромождении скал, частью уродливо поврежденных неизвестно чем, валунов и отдельных кучек битого камня, становящихся все крупнее по мере продвижения, наметилась узкая вертикальная полоска неба. Судя по всему, дорога вела именно в эту полоску.
— Шутеп-Шуй, — указала Жуля на нее.
— Я догадался, спасибо.
Полоска стала шире, потом я понял, что это довольно широкий проход; по крайней мере, отсюда он казался чуть ли не Бродвеем... А кстати, что такое Бродвей?
— Махна-Шуй в среднем имеет высоту более шести тысяч шагов, — сообщила Жуля. — Шутеп-Шуй — самое низкое место, здесь не более трех тысяч. Когда-то давно тут взорвался вулкан, причем взорвался основательно. Вокруг все на многие дни пути оставалось безжизненным долгие годы. Потом природа взяла свое, а на месте бывшего вулкана проложили путь через горы.
Я с уважением глянул на окрестности. Никаких следов катастрофы не заметно, если не считать некоторых следов на самых недоступных природе участках гор; теперь понятно, что некоторые из крупных скал изувечены тем катаклизмом.
Чем ближе подбирались мы к горам, тем более внушительным становился колоссальный хребет, протянувшийся поперек пути на многие дни пути; видимо, уже отсюда не меньше, чем на неделю, коль скоро длинный путь к Райа занимал двадцать ден. Хотя... Возможно, там имеется быть другой перевал, пониже.
Каким образом возник здесь хребет, словно прыщ на ровном месте, непонятно. Да еще и вулканический — здесь, где долгие дни пути не было никаких признаков перехода к гористой местности. Наверное, сей странный факт следует отнести к еще одному из непонятных казусов мира.
Дорога постепенно становилась уже, тоньше, круче, пока вовсе не превратилась в тропку, круто поднимавшуюся куда-то наверх, вдаль, в недра ущелья; несмотря на то, что подниматься предстояло намного меньше, чем если бы перевала не было, тем не менее и это оказалось очень высоко. Лошади уже с некоторым трудом преодолевали резкие повороты тропки, изобилующие ступенчатыми переходами, порой весьма высокими. Даже Пахтан стал недовольно коситься на меня: дескать, почему это ты, человече, сидишь на мне? слезай-ка, да иди своими топталами самостоятельно! что я тебе, лошадь, что ли? Настал момент, когда действительно пришлось спуститься на землю и вести своенравных животных в поводу.
Понемногу холодало. Устроили краткий привал; я достал из сумки теплую одежду на двоих, один комплект передал Жуле. Наверное, не стоит беспокоиться о том, как свитера попали сюда; я уже давно перестал удивляться, что нужные вещи в нужное время оказываются под рукой. В конце концов, это ведь мой собственный бред. По крайней мере, надеюсь, что бред...
Сзади с такой высоты открывался замечательный вид. Совсем рядом расположилась небольшая деревушка — Куз-Кубады, почти всюду вокруг, где раньше, где позже, начинался необозримый лес. Однако прямо по курсу он внезапно прерывался, и зеленую колышущуюся массу оскверняла громадная плешь болот. Даже отсюда был виден нездоровый блеск застоявшейся воды; такое ощущение, что она маслянистая и густая, эта таинственная жижа. Я почувствовал облегчение от того, что не пришлось идти там, что положительно стало бы не самым приятным путешествием в моей жизни; даже здесь, с такого расстояния было отвратительно смотреть на неподвижную, и в то же время как бы медленно пульсирующую трясину...
— У нас вода кончается.
Звонкий голосок вывел меня из созерцательной медитации и вернул к реальности. Я еще раз глянул вдаль — мне показалось, или там действительно мелькнули башни Кахту? да нет, не должны бы, слишком далеко — и обратился к делам насущным.
— В чем дело? Две фляги были полными.
— Да, но та, что с водой, треснула.
А в другой что, не вода, что ли?
— Та, что с водой?
— В другой фляге самогон... Только не пей, — предостерегла Жуля. — Это пошлина для тбпистов. Кроме того, не хватало тут еще пьяных.
— Ну, раз пошлина, — пробормотал я, подавляя желание приложиться к горлышку. Нет, точно пора завязывать. Так, понимаешь, уже и алкоголиком стать недолго. — Отдохнула?
— Почти.
— Тогда пойдем дальше. Еще за полдень не перевалило.
— Ты что? За полдень ты только проснулся.
— Да? Ну тогда тем более вперед, наверстаем упущенное. Когда сядет солнце, сядем и мы.
Хм, неужели и вправду дело к вечеру? Почему-то я чувствовал себя неутомимым, бодрым и готовым ко всему.
Дальнейший подъем сопровождался все большим похолоданием, только я никак не мог понять, то ли действительно из-за высоты, то ли просто от того, что ночь близко. Когда солнце окончательно скрылось за лесом и горами где-то далеко на западе, Жуля совсем озябла, да и я начинал чувствовать себя неуютно. Пришла пора для костра.
Устроили привал. Пахтана я привязал к камню, а кобылицу по просьбе Жули отпустил погулять и попастись.
К нашей удаче, кустарники в этих гиблых горах росли в изобилии, следовательно, сушняка хватало. Сыроват был он, правда, но в конце концов зажегся. Неподалеку протекал маленький ручеек, тихий и чистый. Взяли воды.
Жуля побродила по окрестностям, насобирала какой-то травы, которая частью пошла на корм лошадям, частью — в котелок. Для чаю. Не ужинать же всухомятку. И так соленое мясо да хлеб с луком — небогатый стол. Однако, самый приемлемый в походных условиях.
Чаю сварили много — после солонины пить хочется часто. Ладно еще, камней вокруг много, есть куда ночью отойти.
— Завтра мы вступаем во владения тбпистов, — внезапно сказала Жуля после того, как в полном молчании закончился ужин, мы задумчиво глазели на загорающиеся звезды, и я отчаянно ломал голову над тем, как бы завязать разговор. Романтика, черт возьми...
— Да? — Я настоящий мастер говорить, особенно в таких случаях. Красноречию нет предела, лавина слов срывается и несется вперед, сметая все на своем пути, неумолимая и безжалостная.
— Да. Это очень опасные люди, но если быть осторожнее, можно обойти их стороной.
— Что-то мне говорил разбойник, — я попытался припомнить. — Что-то вроде того, что они якобы все невероятно болтливы, и, чтобы уцелеть, нужно уподобиться разговорчивой обезьяне.
— Верно. Но это в том случае, если мы попадемся.
— Не сомневайся. С моей удачей — непременно. Надо же, меня схватили разбойники, специально в кустах дожидался дракон, какие-то там фраги проделали недельное путешествие, только чтобы меня повидать. Думаешь, тбписты упустят такой шанс? Да ни за что на свете.
— Каркуша, — беззлобно отозвалась девушка. — Ну ладно. Если попадем к ним в руки, тогда и поговорим. Ох, поговорим...
Снова наступило неловкое молчание. И что это с мной, в самом деле? Ведь обычно я такой разговорчивый.
Я думал, думал, наконец придумал. Тему для разговора. Оказалось, напрасно. Когда я повернулся, чтобы завести беседу, Жуля уже сладко сопела носом, выводя затейливые рулады под аккомпанемент сверчка, совсем уж здесь неожиданного.
Поднявшись, я прогулялся до Пахтана и похлопал его по лоснящейся шкуре. Он тихо всхрапнул и заморгал, косясь на меня.
— Ну что, демон? Ты демон? А может, ты не демон? Может, ты просто великолепный конь, притворяющийся демоном? А?
Пахтан беспокойно прядал ушами, как умеют только лошади... ну, и нечистая сила в образе лошади. По-человечески умные глаза заглянули куда-то в душу, и я окончательно влюбился в этого коняшку.
— Краа-Кандрапахтархан... Похоже. Ну? Что скажешь?
Пахтан неожиданно опустил голову и нежно потерся о мое плечо. Я опешил, но остался на месте.
— Ты чего? Кобылицы не хватает? Я ж другого полу. Да и виду тоже... А, понял.
Конь выразительно покивал в сторону уздечки, которая была накинута на камень таким образом, что стесняла его движения.
— Нет, все-таки ты демон, — констатировал я факт. — Кони, конечно, умные, но не до такой же степени. Ладно, сейчас. Только не уходи далеко.
Я как-то не подумал, что Пахтан может вообще исчезнуть. Это дошло до меня только когда он бодрым галопом умчался куда-то в ночь. Впору было схватиться за голову, что я и сделал, но через полминуты отпустил волосы. Почему-то я надеялся, что Пахтан не обманет ожиданий. Да и шевелюру жалко.
Дабы не мучиться вопросами и сомнениями всю ночь, я вернулся к костру, подбросил сучьев и принялся наблюдать за пламенем. Это, пожалуй, первая ночь, которую провожу в полном сознании. И такой способ понравился мне больше всего.
Где-то в конце ночи, когда громадная, полная, чуть синеватая луна почти добралась до конца своего пути, я тронул девушку за плечо.
— А? Что, мам?
Хм.
— Я не мама.
— А кто?.. Уф!
Жуля села, протирая глаза, зевая и сонно поглядывая по сторонам. Потом пришло окончательное узнавание.
— Ты зачем меня разбудил?
— Понимаешь, Жюли, мы находимся на пути, которым кроме нас могут воспользоваться разные нехорошие люди, типа тех же тбпистов или Лема с его драконом. Мы-то на привале, но прочие могут и не догадываться о выгоде такого положения дел и идти ночью. Таким образом, дабы оградить себя от неприятных неожиданностей типа просыпательства в связанном виде или виде привязанном к вертелу какого-либо людоедского племени над жарким очагом, либо от других, менее неприятных, но тем не менее неожиданностей, кто-то из путников, если он, конечно, не один, должен принять на себя бремя бдения во время восстановления прочими сил посредством сна. С другой стороны, это слишком непосильная задача для одного человека, и потому путешествующие должны возлагать на себя описанную задачу в порядке очереди. Вот, собственно, причина, по которой я тебя разбудил.
Жуля поморгала, приходя в себя. И черт вытащил мое красноречие именно в этот момент. Нет, чтобы раньше.
— Еще раз, пожалуйста, и помедленнее. И, если можно, покороче.
— Ну что ж. Первую половину ночи дежурил я. Вторую — изволь посторожить ты. Иначе завтра я буду спать.
— Но я тоже хочу спать.
— Знаю. Но ты же не хочешь, чтобы нас схватили тбписты.
Жуля немного подумала и окончательно проснулась.
— Нет, не хочу. Ну ладно.
Я улегся и стал наблюдать за девушкой. Она, в свою очередь, за мной. Так, за игрой в гляделки я заснул.
Сплю я, сплю... Смотрю — мужик идет. Колоритный такой мужик, голова лысая, как гриб, морда мятая, как блин, белая, усищи, бородища, словно ему волосяной покров перевернули и местами поменяли. Очки черные, круглые, Солнце вовсю отражают. Одежда комбинезонообразная из белого же, блестящего материала... Похоже, неформал. Идет ко мне, ни слова не говорит, даже не улыбается. Дошел, прошел мимо, словно на праздник, пошел дальше. Я ему вслед: «Эгей!» Ноль эмоций. Сверху на зов птичка спустилась, страшная такая, щербатым клювом ухмыльнулась, единственным косым глазом подмигнула и р-раз — плюнула. От неожиданности я заорал матом и вцепился в ее куцые крылья...
— Ты чего, убогий?! — Жуля с трудом вырвала руки и отскочила подальше. — С ума сошел?
— Почему каждый с ходу определяет, что со мной случилось? — недовольно вопросил я. — Что случилось?
— Как что? Утро. Я полчаса тебя будила, будила. Решила водой попробовать... Так не успела даже капнуть — ты меня послал подальше, обозвал по-всякому. Извинись, подлец.
Я вздохнул. Что-то непонятное творится.
— Смиренно прошу прощения, моя леди. Да будет отпущен несчастному грех, который он совершил в неведении, захваченный одурманивающими миазмами сна.
— Горазды же вы говорить, сударь, — девушка аж прищелкнула язычком. — Согласна... Да будет отпущен. Вы прощены, господин Хорс.
Жуля вся горела нетерпением отправиться в путь. Мне бы задуматься, куда она так торопится, но я залюбовался девушкой. Нет, что ни говори, она мне нравилась все больше и больше. Этакая бодрая живость в прекрасной оболочке... Что за чушь? Какой-такой оболочке? Здесь что, классификация обитателей по наличию в них определенных составляющих живое существо... ...! Хм. Опять занесло неизвестно куда.
Местное жаркое светило сегодня почему-то не вышло поглядеть на землю, скрывшись за тесно столпившимися и грозно нависающими над горами тучами. Утро получилось не ярким, но в то же время и не унылым; вроде бы ожидалась гроза, но было ясно, что осадков не предвидится. Может, чуть в стороне, но не на перевале. Веяло прохладцей, но воздух еще далеко не остыл, и такая погода обещала продержаться несколько дней. Что ж...
Я не торопясь собрал вещички, затоптал почти потухший костер и разбросал угли — будет неплохое удобрение местной кустарниковой флоре. Где там Пахтан? Я свистнул. Нет ответа. Где его шайтан носит? О!.. Пахтан-шайтан, неплохо получилось. Почти как у Лема. Податься, что ли, в менестрели?
— Эгей! — мой зычный вопль многократно отразился от скал и нагромождений валунов, направился куда-то далеко вниз и вверх, вернулся, столкнулся с собственным отражением и снова перешел в эхо. Горы отозвались еле заметным уху низким гулом, где-то далеко сошла лавина.
— Идиот! — шепотом сказала Жуля. Ее большие черные глаза были расширены от страха. — Нельзя же так кричать! Это горы, здесь и так опасно, да еще тбписты услышат... Теперь уж вряд ли получится пройти незаметно.
Я смутился.
— Откуда мне было знать, что тут такое эхо сильное.
— А его здесь вообще нет... Не было. Но у тебя голос как... как у кашалота в брачную пору. Я никогда не слышала ничего подобного. Ты, случайно, не мегафоном работаешь, а?
— Не приходилось, — проворчал я. — Попробовать, что ли?
— Только не сейчас, ладно?
Появился Пахтан, взмыленный, словно скакал весь день галопом. Глаза у него были круглые, удивленные, он воззрился на меня как баран на новые ворота... Хм. Новая рифма: Пахтан — баран. Здорово. Лему пора на покой.
За демоном приплелась кобылица. Я посочувствовал бедняге: ей здорово досталось. Хорошо для нее, что сегодня будем идти своим ходом.
Спустя несколько минут окончательных приготовлений мы снова двинулись в путь. Жуля, как обычно в пути, вернула себе неразговорчивость; может, готовилась к возможному грядущему состязанию в искусстве говорить. Меня тоже чесать языком особо не тянуло, дорога довольно тяжелая. Я осторожно озирался, надеясь избежать очередного удара судьбы.
Нет, вот тут много событий описывается, хороших и разных... Но если прикинуть, можно увидеть, что одни из них минуются как-то мельком, быстро, другие же вырисовываются во всех подробностях, мелких и еще более мелких. Странное дело, но ведь в тех местах, где говорится, вот, мол, поехали, через три часа приехали, и тут такое началось... в этом наблюдается нечто пренебрежительное ко времени. Те же самые три часа не просто так пролетели, разумеется. В мире кто-то успел умереть, кто-то родиться, произошли мелкие и крупные беды и радости, всего не перечесть. Да и со мной и моими спутниками — тоже всякое происходит. Так что пренебрежение — оскорблению подобно.
С другой стороны, к чему описывать превратности пути во всех подробностях — как сказано, до мельчайших из них? Кому интересно, как Пахтан попал копытом в естественную ловушку между камней, и мы десять минут плясали вокруг, пытаясь использовать в качестве рычажной системы уздечку, котелок, несколько продолговатых камней, пока не справились с возникшим затруднением? Или как спасались от небольшой локальной лавины — вероятно, отголоска моего вопля — которая наполовину засыпала дорогу, только что пройденную? Или еще что-то другое, сродни подобным неприятностям, в изобилии сопутствующих долгой дороге? Все это — достаточно рутинно, если воспринимать события глобально. Следует лишь упомянуть в описании почти мгновенной фразой — поехали и приехали — и заняться более важными вещами; захватом в плен, например.
Глава 7. Ровуд. Случайные истории
Даp тысячи судеб
В одном дуновеньи
И горек Хлеб
В забытом Поколеньи
Денис Евстигнеев. «Дар»
Я и не заметил, как на скалах, ограничивающих петляющую тропинку, появились устрашающие фигуры. Устрашающими они были по разным причинам — одни громадные, другие мелкие, с оригинальными одеяниями и головными уборами, но к тому же все разукрасились, дабы навести ужас на проходящих путников. И, несомненно, так и случилось бы, если б не галдеж, поднявшийся сразу после возникновения фигур.
— Ну вот, попались, — пробормотал я с досадою. Жуля подъехала поближе, она казалась напуганной. — Ты знаешь какие-нибудь стишки?
— Стишки? Зачем?
— Незабвенный Хром Твоер мне посоветовал постоянно что-нибудь говорить, если попаду к тбпистам, так? Вспомни что-нибудь и повторяй, неважно что. Глядишь, живыми выберемся.
Сваливать было некуда, нас окружили со всех сторон. Дикари подхватили коней под уздцы и, усилиями трех дюжих молодцев решительно пресекая любые попытки Пахтана к сопротивлению, повели куда-то, даже не удосужившись спросить нашего мнения. Суровые люди, однако.
Последовав собственному совету, я забормотал нечто рифмованное; кажется, это где-то уже слышал — но когда? где? как? Опять вопросы...
— Был час ночной; под полной луной
Разнесся по лесу тоскливый вой,
То стая шла старинной тропой,
Средь вечных деревьев дорогой лесной,
От неба закрытою кроной густой
Бес