Дмитрий Гаврилов
gavrilovd@mail.ru
"Научный мир потрясен
недавней археологической находкой. В одной из многочисленных пещер
юго-восточной Гренландии обнаружена хорошо сохранившаяся большая
триера, возраст которой по предварительным подсчетам составляет около
2500 лет. Это судно водоизмещением более 275 тонн, 60 метров в длину,
ширина корабля 7 метров и осадка более трех метров. Последние семь
столетий пещера находилась под слоем ледника, и была практически
герметично закрыта, что обеспечило формирование вокруг деревянного
корабля особой атмосферы. Рядом с триерой найдены свидетельства
религиозных обрядов и подношения кораблю-богу."
(за архивным номером 134/2001 из Единой
электронной библиотеки Института Времени, со ссылкой на журнал "Мир
науки", N 12, 2001. )
***
Острый прут выводил на песке
замысловатые знаки. Наступил первый год пятьдесят четвертой
Олимпиады[1]. Солон сидел на морском берегу и производил грустные
расчеты - сколько лет и зим ему еще предстоит увидеть прежде чем
сойти в царство мрачного Аида.
- Куда уж больше? Ликург, он верно
поступил, но голодом так уморить себя - пожалуй, изуверство!
Спартанцы - люди не во всем, иной раз, кажутся волками, а вместе с
тем - герои из героев. По мне и яд сгодится. Видно, каждый поймет со
временем, что годы на исходе, но стоит ли так торопить события, когда
они нисколько не торопят? А гекатомбейон[2] в разгаре...
- Солон! Господин! - донеслось издалека,
но мудрец ничего не слышал за своим неутешительным занятием.
Лучезарный Гелиос закатил волшебную
колесницу за край Ойкумены. Сумерки спустились к подножию гористой
Эллады.
- Солон!
Нет, философ был сейчас глух к голосу
смертных. Он внимал лишь всемогущим мойрам, богиням судьбы, со всей
доверчивостью, на которую способен, и с осознанием неизбежности
конца.
Десять лет тому назад мудрец покинул
Афины в зените славы законодателя и государственного мужа, взяв с
граждан клятву, подобно легендарному основателю Олимпийских игр,
спартанцу Ликургу, что пока он не вернется на родину, никто не
посмеет изменить его законов.
Да, раньше верили в силу клятвы, в те
стародавние времена именитые люди ценили общественное превыше личного
и добровольно удалялись от дел, они умели держать слово пред ликом
отчизны и истории. Клятвопреступление каралось неумолимыми Эриниями,
богинями неотвратимого возмездия, однако, сейчас их никто не
испугается. Не боятся ныне ни Бога, ни Пекла, а клянутся рельсами под
колесами поездов.
Родину свою пощадил я,
Тирании и жестокой силы в ней не собрал.
Славы своей не позорил я, не сквернил,
Каяться не в чем Солону.
Да, я народу почет предоставил,
Какой ему нужен: не сократил его прав,
Впрочем, не дав и новых зато...
- Вот, наверное, твоя
первая ошибка, о Солон.
- Кто это? - мудрец обернулся, но никого
не разглядел в сгустившейся тьме.
- Не все ли равно! Можешь считать, я -
Гермес. Ты симпатичен мне, смертный, а потому - берегись!
- О, всемогущие боги! - философ в испуге
вскочил.
- Считай меня кем хочешь. Слушай и
внемли! Писистрат - твой ученик...
- Да! Лучший он из лучших.
- Думал о всех ты. Всем угодить
собирался и получил, что хотел?
- Да, я подумал о тех, кто силу имел и
богатством прославлен, чтоб никаких им обид не чинилось.
- Так, берегись. Люди забывчивы на
хорошее.
- Где ты, о Голос, полный лукавства?
Но в ответ прозвучало такое пророчество:
- Минует ночь, за нею -
день -
Недолгий срок, не спорю,
И в славный порт Афин, Пирей,
Войдет посланец моря.
Он Океаны бороздил
От гордой Финикии
До Пунта[3] Южного и плыл
Назло земным стихиям.
Свободы зная вкус хмельной,
Зови метеков за собой!
Столпы Геракла смотрят вслед -
Лишь храбрый пьет вино побед!
Первые слова были почти
пропеты, а последние - Солон едва расслышал.
- Хвала Эрмию! - Солон с восхищением
внимал великому богу.
Да, в Греции не перевелись герои, а
подвиг, достойный аргонавтов, всколыхнул бы всю Элладу, объединив и
бедных, и богатых во имя столь великой цели. Общество, лишившись
цели, обречено, и если она утеряна - нужно предложить согражданам
новую, еще более безумную цель.
Метеки ничем не отличались от афинян.
Зачастую это были пришельцы из других городов ахейского мира и
многочисленных греческих колоний, однако, в Афинах они не имели
гражданских прав. Смутьяны и искатели приключений, осужденные за
ничтожные проступки и беглые... Следует напомнить, что баснописец
Эзоп, а столетиями позднее и великий философ Диоген, тоже не избежали
печального удела раба. Дети, зачастую весьма талантливые, от
смешанных браков (будущий победитель персов Фемистокл происходил из
их среды) - вот, кто такие метеки. Словом, Гермес не обманулся бы в
своих ожиданиях. Да может ли ошибиться бог мудрости и отец лжи?
.... Мальчик в мокром от пота хитоне
тронул Солона за плечо. Задыхаясь, он вымолвил: "Господин, спасайся,
тебя ищут!"- и упал без чувств. Для старика, впрочем, сообщение не
стало неожиданным. Знамение небес оказалось стремительней, чем
проворные ноги гонца.
Писистрат, дальний родственник Солона,
стратег и освободитель острова Саламин, стоял во главе партии
ремесленников, городской бедноты и тех "новых ахеян", которых "вывели
в люди" недавние реформы, пусть во многом несовершенные и
половинчатые. Они смертельно ненавидели элиту города - эвпатридов,
называли последних "вшивыми" и презирали их, не упуская ни одного
случая, чтобы поглумиться над учеными мужами. Решительный и
честолюбивый Писистрат был обязан высоким положением именно Солону.
На улицах Афин философа встретила толпа.
Много олимпиад минуло с тех пор, когда, используя отрывки из чтимой
по всей Греции "Илиады", Солон сумел в споре с мегарцами доказать
право афинян на остров Саламин, жизненно важный с точки зрения
подвоза сколотского[4] хлеба.
- Как случилось это? Вы ли еще вчера
славились гражданами свободной республики. Греки! Гипнос затуманил
ваши очи. Тирания - крепость, и не выбраться за стены, единоличие -
корень многих бед. Смеетесь? Мало тут веселого. Рабы! Верные слуги
деспота! Каких же задач я не выполнил, во имя которых освободил вас
от долговых камней. Гея - свидетель тому.
Рабыня прежде, нынче же
свободная
На родину, в Афины, в богозданный град!
Вернул назад я многих,
В рабство проданных.
Скажите? Был ли я не прав?
- Все трепетали перед
прихотью господ. Свободы я достиг лишь силою закона. Как вы могли? -
восклицал Солон.
И эта толпа, торжествующее стадо,
обнаружило вдруг утраченные человеческие черты. Оставалось что-то
светлое и непонятное, оно-то и связывало старика и демос. Может,
память?
Но все-таки народ боготворил уже нового
вождя, как это всегда бывает, приписывая все грехи прежнему, попирая
великие свершения прошлого. В том суть толпы - не видеть далее
собственного носа.
- Ты многое что обещал, Солон, но землю
так и не разделил!
- Ты долго не был в Греции! -
распалялись и науськивали те, кто еще вчера лизал ему пятки.
- Да здравствует Писистрат! Я сам видал,
как слуги эвпатридов жестоко били нашего героя! Смерть эвпатридам!
- Смерть сбросившим его с моста!
Что оставалось Солону? Что вообще можно
сделать, когда на твоих глазах рушат дело всей жизни? Но он не нашел
ничего лучшего, как вновь обратиться к безумному людскому морю, в
которое превратилась ныне агора.
- Доверчивость троянцев погубила, когда
внесли они ахейского коня в пределы града, и запылала в ночь
божественная Троя. Опомнитесь! Вы возвели на пьедестал царя.
Возможно, если б вырвать из сердца Писистрата стремление к господству
- то был бы лучшим и послушным он из граждан. Но властолюбие съедает.
Вы дали лицемеру дубинки в руки и голову подставили свою.
Все стихло. Демос подался в стороны, и к
тому месту, где Солон, стоя на мраморных ступенях, читал морали,
протянулись две шеренги крепких, бритых молодых людей с факелами в
руках. Пламя бросало на стены домов уродливые тени. Толпа взревела от
восторга, но с возвышения мудрец разглядел и таких, кто ужаснулся,
спеша скрыться из первых рядов.
По образованному коридору неторопливо
шествовал новый кумир и надежда Афин, верный продолжатель реформ - то
был Писистрат. За его спиной выстроились дубинщики - городское
собрание само выделило будущему тирану вооруженный отряд.
- Так, продолжай? - хищно улыбнулся он,
разглядывая храбреца.
- Пока мог, - произнес Солон громко, и
каждый его услышал, - я защищал родину и все ее законы. Теперь же я -
старик, и ждать мне нечего. Все сказано.
Толпа затаила дыхание. Многочисленные
взоры устремились к стратегу. Тот не спешил витийствовать - в Греции
любили и прощали мучеников, но мучителей ненавидели. Пауза
затянулась...
- Учитель! - неожиданно начал стратег.
Вздох облегчения пронесся над площадью.
Солон вздрогнул: "Да, пройдет немалый срок, прежде чем толпа
разочаруется в новом вожде!"
- Учитель! - вновь заговорил Писистрат,
- не боги мы, а смертные простые, и всем нам время ошибаться настает.
Ведь, даже Зевс, и тот обманут был коварной Герой, и сам Гипнос тому
виной. Обманщики все изгнаны теперь. Я Аттику очистил от обмана.
Останься! Как и ранее, народу послужи прямыми, мудрыми советами.
- Нам надо перемолвиться, Писистрат!
- Изволь. Я весь к твоим речам.
Великолепие тирана, на взгляд
простолюдинов, заключалось в той необычной простоте общения, что
нередко позволял себе Писистрат. Хотя простота - хуже воровства, его
рубленные фразы, которые сопровождались столь же характерным жестом
руки, быстро вошли в поговорку. Сам он, будучи стратегом в стольных
Афинах, много лет назад лично участвовал в высадке десанта на Саламин
и в конфликте с Мегарами. Свирепствовал голод, бедный люд роптал,
землевладельцы, опасаясь лишних хлопот и расходов, не желали войны.
Они добились и того, чтобы тема "хлебного" острова не упоминалась бы
на агоре под страхом смерти.
- Видать, не зря, Писистрат, читал ты
старика Гомера! Как исхитрился обмануть доверчивых сограждан?!
Пожалуй, лишь Гермес такое мог измыслить. Напрасно изранил ты себя,
подобно Одиссею, и в реку прыгнул, и требовал, мол, "дайте мне охрану
- наемные убийцы эвпатридов идут по следу, разделаться с несчастным
Писистратом". И что же? Внял народ мольбам, вооруженных провожатых
приставил к хитрецу он, оглохнув и ослепнув. И вот, наш доблестный,
бесстрашный добрый друг чинит расправу, окружен вниманием.
- О, велико негодование Солона! Не ты ль
учил меня: "Для блага родины всего себя отдай!" ? Я следую лишь
твоему примеру. Припомни, кто обошел те глупые запреты? По-моему все
средства хороши... Не ты ли поднял на агоре вопрос о Саламине? Не тот
ли царь Итаки, именем его меня ты попрекал, прикинулся однажды
сумасшедшим, чтоб не участвовать в осаде Илиона? Солон явился
бесноватым на рыночную площадь, чтоб меньше было спросу, и там речами
демос безнаказанно смущал. Каких трудов проступок твой мне стоило
замять! На этом, впрочем, лицемер не кончил. Когда, изнемогая от
распри долгой пришли к согласию Афины и Мегары, что обратятся к суду
они непобедимой Спарты. О, да, Солон! Ты вновь на высоте! Тот трюк с
поэмой! Необходимость, благо родины заставили Солона использовать
свой стихотворный дар... И не тебе судить, что нравственно - что нет.
Мудрец неожиданно рассмеялся. В молодые
годы он не только знал всю "Илиаду" наизусть, а сочинил и дописал в
Ликурговом варианте поэмы немало новых мест, что тысячи лет спустя
приписывали Гомеру. Заняв пост архонта, он отправил верных людей в
Малую Грецию, в Милет и иные города, где они распространили несколько
письменных копий солоновской "Илиады" с необходимыми вставками. На
разбирательстве, в присутствии посредников-спартанцев, мудрец ловко
ссылался на свидетельства гомеровских героев, а по сути цитировал
себя - во времена Елены и Менелая Саламин, дескать, принадлежал
Афинам.
- И сим достиг ты разрешения спора в
нашу пользу!...Очнись, Солон! Смеешься? Вот и хорошо. Я не желал бы
ссориться с тобой, - обрадовался Писистрат, - Живу я мыслями уж в
"веке золотом". И в стольный город мой должна прийти пора, что без
забот о хлебе о насущном любой отыщет дело по душе. И этим положу
конец я воровству, жестокости и пьянству.
"Особенно - последнему!"- усмехнулся
Солон, но вслух он произнес иное.
- Довольно, о Писистрат. Запомни, что
нельзя насильно сделать счастливым человека, идя наперекор его
возможностям, желаниям его. И не затем я выслушать просил.
Покуда не сошел в страну теней, где
властвуют Аид и Персефона, хочу поведать я историю о острове, ее мне
рассказали жрецы Та-Кемта, мудрецы из храма Тота, что в Конобе. По
ту, не эту сторону Геракловых столбов лежала Атлантида, и ею правили
могучие атланты и воевали с предками эллинов. Всю Ливию держала та
страна колонией, и век атлантов назван золотым. В кровавой битве за
свободу сошлись ахейские мужи и дети Посейдона, атланты те не славили
богов и думали уж состязаться с ними... И вдруг, исчез волшебный
остров, он в ночь одну ушел на дно Великого Седого Океана, расколотый
трезубцем подводного владыки в наказание.
Я знаю, что среди метеков-изгоев, тех
кого толпа бездумно избивает на улицах, кляня в своих несчастьях,
когда у нас беда - так вечно инородцы виноваты, и даже в той толпе,
найдутся смельчаки, разведать вновь дорогу в Атлантиду. Жрец Тота мне
поведал, что за проливом мелко, много ила и даже камни плавают, как
древо. В самом Мемфисе хранится свиток, карта..., цифры... Вот копия
с него! - Солон вынул из-под плаща плотный блеклый папирус.
- И мы найдем сокровища? И изобилие
вернется?! Вот уж не подумал, что можно запросто возвысить стольный
град?! - воскликнул тиран.
- Но купишь ли ты счастие само? Оно у
каждого свое, а истинное счастье надо выстрадать, - заметив, как
алчно блеснули глаза собеседника, добавил Солон и продолжил. - Из
Тира мореходы уж выходили за Геракловы столбы и камень бросили,
обтянутый веревкой. Там стадия[5], не больше, глубина... Гермес,
подобный молнии, принес знамение, что будет поиск храбрецов удачлив.
Как только соберутся смельчаки - шепни мне старому тогда. Прославим
мы на Ойкумену всю эллинов. Я не хочу смотреть на век твой золотой.
Уж скоро плыть мне к тем пределам, где скрылася златая Атлантида.
Дерзай, властитель. Хайре![6]
Минул день, и в гавань Пирея вошла
красавица триера. Полгорода сбежалось поглазеть на чудо. Это был
огромный красный корабль, нос его венчала лошадиная голова, а корма
плавно переходила в хвост чудовищной рыбы. Знатоки говорили, что при
попутном ветре, подняв прямой парус, судно способно дать семь, а то и
восемь, узлов. "Если его двести гребцов налягут на весла - тогда все
десять!" - переговаривались опытные моряки. По виду триера больше
напоминала финикийский корабль, чем деяние эллинских мастеров.
Кто нанял судно и цель его прибытия
оставались загадкой. Пророчество Эрмия сбывалось...