|
Не забудьте позвонить родителям.
(с) Реклама
Ну вот опять, опять за
стенкой Иринка кричит, вон как надрывается, как будто режут. Хих. Это
Иринку, нашу соседку бьет мать, ее мамка с работы пришла, а отец
опять что то из дома унес. Вот она ее и бьет, как будто Иринка
виновата. Она ее всегда в это время бьет. Ну известное дело, как
говорит моя мамка, наработалась - устала. Иринка - это девченка. Она
наша соседка, и живет через стенку. Но стенки у нас такие
тонюсенькие, что все очень хорошо слышно. Ей лет столько же, сколько
и мне. И ее бьют почти каждый день, сперва мамка ее, когда с работы
возвращается, а потом папка, просто потому, что жизнь не удалась. Так
говорит ее папка - дядя Толя. Но это совсем не так. Это потому что у
нее родители - пьяницы и она их не любит. Так сказала тетя Маша с
соседней улицы. А тетя Маша все про всех знает А я люблю своих папу и
маму. Они у меня очень хорошие. Бывает, что и меня бьют, но не так,
как Иринку. Вот.
А хотите я Вам расскажу про
себя и про своих папу и маму? Ну я же знаю, что хотите, слушайте.
Живем мы в маленькой квартирке, в шахтерском поселке. Только
почему-то наш дом называют бараком. Я не знаю, чем дом отличается от
барака, но наверное чем-то отличается точно. Мамка всегда ругается на
папку и обзывает его дураком, говорит, что дожил до старости, и даже
квартиру себе не заработал. А мне нравиться у нас. Две комнатки,
места маловато, но зато можно в интересную игру играть. Ходить из
спальни на кухню, не касаясь пола. Сперва на кровать, потом на диван
в зале, а потом по табуреткам - и ты в кухне. Вот. Дальше. Мне пока
шесть лет, скоро будет уже семь и я пойду в школу. Школа у нас
далеко, надо ходить три километра туда и три обратно. Наверно я буду
уставать. Все говорят, что я уже большой и я уже настоящий мужчина.
Что это такое, я не знаю. Разве могут быть мужчины не настоящие? Но
так обычно говорят мои папа и мама, когда нужно идти рвать траву
кроликам. Это, они говорят, почетная обязанность. Не знаю, почему она
почетная, но то, что обвязанность - это точно. Я как привязанный к
веревке от кошелки. Эта кошелка такая огромная. Я ненавижу этих
пушистых зверьков, этих прожорливых тварей. Сколько я из-за них слез
пролил, сколько они мне зла принесли. Ну почему их ни кто не сожрет
или они не сдохнут. Вот радость то была бы. Однажды, когда я набирал
им эту проклятую траву, я ножом порезал себе палец, было очень
больно. Кровь как хлынет из пальца, и ну капать на траву. Я так
сильно испугался, мне так стало страшно. А что если я отрезал палец
совсем бы? Просто ужас. Ревя и размазывая слезы и кровь по щекам, я
побежал домой, а когда прибежал, нашел мамку лежащей на полу, она
крепко спала, подложив под голову валенки, и не видела, что рука у
меня в крови. А папка еще не вернулся с работы. Я стоял на кухне,
возле мамки и ревел. Я знаю, что мужчины не плачут, но мне было жалко
свой палец. А потом пришел папка, он увидел, что у меня кровь,
схватил солдатский ремень и пряжкой начал бить мамку по спине, по
попе, куда придется. Он бил ее ремнем, а я плакал и умолял не трогать
ее, я кричал, что это не она меня порезала, что я сам, когда рвал
кроликам траву. Я люблю свою мамку, и мне жалко ее было, хотя мамка у
нас строгая. Вот. Потом они конечно разобрались, да и кровь
остановилась. Мамка тоже со злости ударила папку. Но все успокоились
в конце концов. И папка побежал в магазин за водкой, мамка ему денег
дала, это для того, что бы полностью помириться, и мне было так
хорошо, что они больше не ругаются и не дерутся, что я совсем забыл
про то, как мне было больно. Пусть пьют, лишь бы не дрались, мне что
жалко? Я люблю своих папу и маму.
Однажды мы с папкой поехали
в город, я не помню зачем, это было давно, я еще тогда совсем
маленький был. Там мы катались на трамваях, на троллейбусах, в городе
были такие большие здания, что самое маленькое из них казалось
огромным, у нас в поселке таких зданий нет. Ух ты, как мне там
понравилось. Вот. Мы с ним ходили по каким то комнатам, коридорам,
папка с кем то разговаривал, наверно с начальниками, и когда все
закончилось, пошли в столовую. Там нам принесли обед. Настоящие
котлеты, и настоящий кофе. Я ни когда раньше не ел ни котлет, ни
кофе, мамка почему-то котлеты не готовит, наверно не умеет. Все было
так вкусно, а папка взял себе бутылку вина. Я не знаю, зачем взрослые
это делают, он сказал, что бы аппетит был лучше. Я однажды
попробовал, когда никто не видел отхлебнуть из бутылки, ой, такая
мерзость. Почему-то мне для аппетита он не предложил выпить. А-а-а-а,
наверно потому, что у меня и так хороший аппетит. А потом он взял еще
одну бутылку, но уже водки. И мы еще сидели в столовой наверное целый
час. Он совсем стал пьяным и не мог сидеть. Он упал, и мне стало
страшно. Я же ни- кого в городе не знал. Я пытался его поднять, но он
же очень тяжелый, и он не хотел вставать, а лишь что-то бормотал.
Тогда я сел рядом с ним, и стал ждать, когда он протрезвеет, но
приехала машина с двумя дядями милиционерами и папку забрали, а меня
брать не стали. Они отъехали совсем недалеко, я за ними бежал и
видел, куда они отвезли папку. Я целую ночь простоял и все ждал,
когда они его отпустят, а они все не отпускали и не отпускали. Ночью
так было холодно, и еще бегали большие злые собаки, я их очень
боялся. Утром приехала мамка, увидела меня и сказала, что так нам и
надо. Потом на автобусе мы с ней поехали домой. Папку выпустили
только через две недели. Он приехал худой и совершенно без волос,
такой смешной был. Я его все равно люблю, он же не виноват, что его
милиционеры забрали.
Мамка у нас строгая, вот помню один раз,
когда я громко ел суп, она так рассердилась, что швырнула в меня
крышкой, очень больно попало по руке, я потом два дня даже не мог
траву кроликам рвать, рука была синей, и пальцы почти не сжимались.
То-то мамка сама испугалась, и стала такой доброй, что я ее простил.
Да и наверно она и права была, зачем я так суп ел громко, надо тихо,
а я как из деревни. Я теперь это знаю. Зато когда мамка уходит ночью
на работу, она у нас работает сторожем, вот мы с папкой гуляем, он
мне жарит яичницу. Знаете, как вкусно, когда поджарить два яичка на
маслице и чуть-чуть посолить. М-м-м. Объеденье. Мамка всегда
почему-то ругается, если узнает, что мы опять жарили, а мы с папкой
уж и сковородку моем, и скорлупки сразу же выкидываем, а она узнает и
все ругается. Не знаю, почему, у нас ведь много яичек курочки несут,
только она их все продает, наверно у нас денег мало. Жалко, что у нас
мало денег. Было бы много, можно было бы каждый день есть яичницу.
Она обзывает нас ненажерными, а меня еще и нахлебник. Интересно, а
почему? Я же не сижу на хлебе, я всегда на стул сажусь. А еще, мне
тетя Маша сказала, что у меня не родная мамка. Странная она какая-то,
эта тетя Маша, как же она может быть не родной, если я ее мамкой зову
и живет она с нами. Врет поди. Я ей не верю. Я люблю свою мамку.
Вот, Иринку теперь отец лупить начал, он
у нее все продал из дома и все пропил. А Иринка нам потом свою попу
показывала. Смешная она у нее, вся как маленькая радуга. Полоски
красные, синие, желтые, даже черные есть. И она почти никогда не
садиться на попу, старается лежать на животе или боком сесть,
говорит, больно. Нет, меня так часто не бьют. Она глупая, она
попадается всегда под руку взрослым. А вот мы с Вовкой - хитрые.
Вовка это мой друг. У него отец не родной, кажется, отчим называется.
Так вот, его отчим раньше был вертолетчиком и попал в аварию, и с тех
пор, когда он выпьет, у него начинают трястись руки. Это так смешно.
Вовка потихоньку зовет его балалаечником. Он как будто играет на
балалайке. Но он становиться таким злым, всегда за Вовкиной мамкой
бегает с ружьем и старается застрелить. Вовка все патроны у него
украл и спрятал, так он стал с ножиком бегать. А ножик у него
большой, охотничий, Вовка мне показывал, с костяной ручкой. Вот, что
бы не попадаться ему на глаза, Вовка себе устроил кровать в шкафу,
когда я был у него в гостях, то видел эту его кровать. Так удобно у
него там. Когда отчим начинает всех выгонять, Вовка быстро забирается
к себе в шкаф , укроется вещами и лежит там, его совсем не видно. Я
тоже решил себе такое место сделать, только не получилось, у нас шкаф
маленький очень, поэтому я себе устроил постельку под кроватью мамки
и папки. И когда они напьются и начинают ругаться, а потом - драться,
я убегаю в свою норку. Как хорошо иметь свою норку. А еще у нас есть
друг Андрюшка. Ему везет, он живет с бабкой. А мамка у него в городе,
работает, ой забыл. Как это тетя Маша говорила, кажется шалаши
строит, или разбирает, точно не помню, но что-то похожее на шалаш.
Вот такая у нас компания. Родители у нас почти не пьют, это только у
Иринки - алкоголики, а у нас - выпивают. Я за это люблю своих
родителей.
Только вот однажды, папка был на работе,
а мамка сильно напилась почему-то и начала меня к себе звать, но я-то
знаю, что сейчас бить меня начнет, она уже и ремень достала, она меня
долго искала, и найти никак не могла, но надо же было мне чихнуть.
Она услышала, нагнулась и стала кричать, чтобы я вылезал, а то хуже
будет, обзываться начала по всякому. Я боялся и не стал выходить, но
она сильная, схватила меня за волосы и выволокла из моего уголка.
Тогда мне здорово попало и по рукам, и по попе, и по лицу, синяк
долго не проходил. А потом она меня просто выгнала на улицу. Я даже
не успел одеться, она сказала, что ей такой, вот забыл, кажется на
блюдце похожее слово, не нужен. Я конечно же плакал, просил меня не
выгонять, но она закрыла дверь. Я долго стучался, а она не открывала.
Была зима, был снег, и я стоял в одних носках посреди улицы. Правда,
тетя Маша шла, и забрала меня к себе. У нее дома тепло было, уютно.
Она мне давала яблок, хотела супу налить. Но я отказался. Я ее боюсь.
Мамка строго-настрого запретила брать что-нибудь у не знакомых. Она
сказала, что они хотят все отравить меня. Что бы я съел и умер. А я
не хочу умирать, там темно наверно. Я когда закрываю глаза и
представляю, что я умер, мне становиться страшно. Поэтому я ни у кого
ничего не беру. Странно, а почему тетя Маша сама не отравилась, она
ела те же самые яблоки. А еще мне мамка не разрешает есть, когда у
нас бывают гости, а мне так хочется, там столько вкусного всегда
бывает. Но она говорит, что я всегда ем так, как будто меня совсем не
кормят. Люди могут так подумать, глядя на меня. Поэтому я всегда
сажусь за стол только тогда, когда гости расходятся. Но на столе уже
почти ничего не бывает.
В тот вечер я заснул у тети Маши. Утром
мамка прибежала за мной, целовала меня и просила прощения, а еще
говорила, чтобы я папке не рассказывал, что как будто бы это будет
наш с нею секрет. А потом она мне купила две маленькие шоколадки. Я
не рассказал папке. Я просто люблю мамку. И папку тоже. Шоколадки
были такими вкусными. Ой, кажется, папка с мамкой пришли. Опять
пьяные, но веселые. Я люблю, когда они вот такие веселые, могут
что-нибудь вкусненького дать, в прошлый раз, например, они принесли
селедку. Та-а-акая здоровущая и копченая. Вкуснотища. Мне целых два
куска досталось, я просил еще, но мне не дали, мамка сказала: хочешь
есть - ешь щи. Я не люблю щи. Я люблю селедку. Да только недолго они
такими бывают, сейчас напьются. Мамка спрячет от папки недопитую
бутылку. И папка начнет ее бить, таскать за волосы, что бы она
сказала, где спрятала бутылку. А мамка будет кричать, и я то же.
П-а-а-апка-а-а, па-пу-лечка-а-а,
ро-о-одненький, не бей мамку, ну я прошу-у-у тебя, не нада-а-а-а-а.
30 июня 2000 г.
|
|