Купцов Василий |
Записки Станислава Григорьевича. |
Пролог
Рассказывает Виктор Толстых.
Началась эта история без
какой-либо романтики, самым, что ни на есть архивным образом... Я
получал в нашем архиве документацию для составления большого
ежегодного отчета, и мне нужно было поднять несколько старых
документов тридцати - сорокалетней давности. Их содержание не имеет
отношения к данному повествованию, потому перехожу сразу к делу.
Случилось совершенно невероятное - получив кучу папок и сев за стол
для работы, я обнаружил, что мне, скорее всего - по ошибке,
перепутали одну из папок. А так как я ее уже раскрыл и даже начал
листать, то глаза сами собой прочитали кое-что. Я перелистал папку.
Следствие вел Станислав Григорьевич Королев. 1937 год. Я захлопнул
папку и отнес ее обратно архивариусу. Получил нужную. И тут в
сознании всплыли строки из мельком увиденных страниц той папки. Слово
“вампиризм”, повторенное не менее двух раз. И тут я сообразил, что у
меня в руках было то самое дело, о котором мне так хотелось узнать
несколько лет назад (я уже описывал свой случай с двумя вампирами),
но информации по которому я так и не получил. А сейчас я мог
совершенно спокойно прочесть все нужное мне, но этим шансом не
воспользовался. Не просить же папку с кучей грифов “совершенно
секретно” обратно. Что можно еще извлечь из данной ситуации? Я напряг
свою память и вспомнил номер на папке. Аккуратно записал его в
записную книжку, теперь я его не забуду. На этом можно поставить
точку, больше ничего интересного в том архиве тогда не произошло.
Прошло некоторое количество времени. Я
очень легко навел справки о специальном сотруднике госбезопасности
Королеве С. Г. О том, что таковой существовал и вел ряд дел, мне
сообщили легко, без проблем, как должное, ведь, как оказалось, он во
второй половине тридцатых годов курировал то же самое, что я сейчас.
Вел дело ..., например. Но с 1938 года вся информация о дальнейшей
деятельности Станислава Григорьевича была закрыта. Следовательно,
была другая работа, по другому профилю.
Как объяснить дальнейшее? Случайность?
Чей-то - хитрый, задуманный за много ходов вперед, коварный план? Но
кому это было нужно...
Наши соседи по лестничной клетке
поменяли квартиру. Новые соседи, пожилая супружеская пара, пригласила
нас с женой в гости. Люди были явно простые, сердечные. Узнав, что я
работаю в органах, мой новый сосед поинтересовался только моим
званием, а потом извлек откуда-то бутылку настоящего марочного вина.
Это сейчас, в середине девяностых годов, в бутылке с этикеткой
“Черные глаза” налита бормотуха, а тогда это были настоящие вина. Я
узнал, что мой сосед, звали его Станислав Григорьевич, давно уже
вышел на пенсию. Бывший военный юрист. Подполковник, фронтовик, имеет
награды, в том числе и очень редкий тогда орден “Отечественной войны”
первой степени. Потом, при очень добром старом Брежневе, такие ордена
роздали всем фронтовикам, но тогда, в семидесятые годы они были
редкостью.
Мы побеседовали на разные темы,
Станислав Григорьевич рассказал пару военных баек. А его жена, лет на
десять младше его, но уже в летах, принесла семейный альбом и начала
демонстрировать старые фото моей половине. Я взглянул мельком. На
одной из фотографий, явно переснятой с какой-то другой, был
увеличенный портрет хозяина в форме и надпись белым (писали,
разумеется, темным, но по негативу) Королев С. Г. 1929 год. В этот
момент мои мозги расклинило. Я понял, кто сидит передо мной. Вот бы
порасспросить! Но он наверняка ничего не ответит. Попытка не пытка?
Мои шансы увеличатся, если мой новый знакомый узнает, с чем я сейчас
работаю. И проверит.
- Так Вы Королев Станислав Григорьевич,
- начал я, будто бы удивляясь, - я встречал Ваше имя в некоторых
старых документах.
- Вы занимаетесь историческими
исследованиями? - улыбнулся Станислав Григорьевич.
- Да нет, просто я занимаюсь сейчас
некоторыми делами, которыми занимались когда-то и Вы, - сказал я.
- Я?
- Скажем, имя ... Вам чего-нибудь
говорит? - я не особо рисковал, называя это имя, судя по бумагам,
Королев работал в свое время над этим объектом.
- У меня плохая память на имена, -
вежливо ответил Станислав Григорьевич, - так много всего за эту жизнь
прошло людей перед глазами...
Мой сосед, казалось бы, уклонился от
ответа. Но слово “людей” было сказано с чуть измененной интонацией.
Не посвященный - не понял бы.
- А как Вы смотрите на то, чтобы махнуть
куда-нибудь на Оку порыбачить? - он перевел разговор на другую,
возможно более интересную тему.
Разумеется, он навел обо мне какие-то
справки. Прямо не сказал, но потому, как он обратился ко мне,
несколько дней спустя, по имени и отчеству (а я ведь ему представился
только по имени и фамилии), я понял, что теперь и он знает, кто перед
ним.
Мы частенько общались в течение
последующих лет. Как и многие отставные военные, Станислав
Григорьевич обожал посидеть с удочкой на берегу реки. А то, как он
обожал удить ершей, говорило о том, что мой сосед поработал в свое
время и в прокуратуре (это не ошибка в предложении - всем известно,
что прокуроры любят почему-то вытаскивать именно ершей, впрочем, это
еще Антон Палыч Чехов заметил...). Благодаря рассказам Станислава
Григорьевича моя копилка интересных историй обогатилась множеством
военных и милицейских баек, часто анекдотов. Он много рассказывал. Но
вот о том периоде, когда он был моим предшественником по этим самым
делам, и что он делал после этого, Станислав Григорьевич не сказал ни
слова. Я тоже помалкивал. Но однажды, будучи с ним вдали от города, у
костра, высказался. Не помню дословно того, что я ему сказал, но суть
сводилась к следующему: хранение тайны - дело святое, но если он
умрет, а ведь Станислав Григорьевич был очень стар, то люди могут
никогда и не узнать о многом, что им знать было бы полезно. И добавил
- так как большинство документов по старым делам нашего профиля
уничтожены, то, возможно, он сейчас остался последним источником
такой информации. Станислав Григорьевич ничего не ответил, но то, что
он долго молчал после моих слов, говорило за то, что они произвели на
него какое-то впечатление. Чего время тянуть - я так ничего и не
добился от старика.
Прошло несколько лет. Станислав
Григорьевич, по требованию своей супруги, переехал на ее родину, в
Ростовскую область. Мы не переписывались. И вот в 1984 году мне
пришел по почте объемистый пакет. Из Ростовской области, от
Станислава Григорьевича. Раскрыв пакет, я обнаружил в нем другой,
тщательно заклеенный и письмо, адресованное мне.
“ Уважаемый Виктор Степанович!
Я долго думал над теми словами, которые
Вы сказали мне тогда на рыбалке. Возможно, я действительно последний
живой свидетель и участник многих интересных событий, происходивших
со мной в тридцатые - сороковые годы, до и после войны. Однако данная
мною присяга не позволяет, как Вы, Виктор Степанович, прекрасно
понимаете, рассказать об этих делах даже Вам, даже учитывая то, что и
Вы во многое посвящены.
Когда я узнал, что неизлечимо болен, то
начал писать. Все мои записи сейчас перед Вами, в пакете. Если Вы
читаете сейчас это письмо, то это означает, что я умер, пакет должен
переслать Вам один мой друг, ни во что не посвященный. Честный
человек, старый товарищ, которому я верю.
Но, повторяю, сейчас, в момент получения
пакета, мои записи читать еще нельзя. Я наполовину нарушил присягу,
посылая их Вам, но при этом надеюсь на Вашу честность и
добросовестность, ведь если Вы сейчас вскроете этот пакет, то это
будет означать нарушение служебного долга с моей стороны. Поэтому
подождите. Всего восемь лет.
Я навел о Вас справки. И побеседовал с
некоторыми товарищами, которые подтвердили, что на Вашу честность и
добросовестность. Что Вы никогда не нарушаете своего слова и никого
еще не подводили. Поэтому я и решил положиться на Вас. Но все равно,
сейчас меня охватывают противоречивые чувства. Нарушаю ли я сейчас
присягу? Скорее всего, да...
Если к 1992 году произойдут события,
после которых моя присяга Советской Родине юридически потеряет
значение, то открывайте пакет, читайте и поступайте далее с этими
материалами по своему усмотрению. Если же ничего такого не
произойдет, то уничтожьте пакет, не вскрывая.
Может, и не стоит давать Вам советов, но
все-таки спрячьте этот пакет где-нибудь подальше от дома.
Желаю Вам успехов в Вашей дальнейшей
работе. И будьте осторожно со своими подопечными, они гораздо
опаснее, чем выглядят поначалу! Берегите здоровье!
С уважением и прощайте
12 ноября 1983 года. Королев С. Г.”
Я, разумеется, не стал
вскрывать внутреннего пакета. И последовал совету старика - спрятал
пакет очень далеко, запечатав в пластиковую пленку и закопав
километрах в двухсот от Москвы, в месте, где был первый раз. И не
зря. Через пару недель мне пришлось писать бумаги, излагая
подробности контактов со Станиславом Григорьевичем за то время, пока
он был моим соседом. Вопросов по дальнейшим контактам не было,
поэтому мне не пришлось решать дилеммы - говорить или не говорить о
пакете.
В течении последующих лет у меня
неоднократно бывали скрытые обыски. Они обычно совпадали со сменой
власти в нашей стране - стоило умереть очередному генсеку или
смениться руководству Комитета, тут же я находил в своих вещах
некоторый непорядок. Связи с получением пакета не было, о нем никто
не подозревал, первые обыски состоялись еще при жизни Леонида Ильича.
Последние после обстрела Белого дома. Сейчас, кажется, оставили в
покое. Правда, были другие визиты, мафии, к примеру. Но я отвлекся от
темы.
После того, как все республики объявили
свою самостоятельность, а Горбачев остался президентом не пойми чего,
я понял, каких событий попросил меня дождаться Станислав Григорьевич.
Но я не спешил. После второго заезда танков в Москву и телевизионного
шоу с обстрелом Белого дома, я понял, что возврата не будет. И не
будет больше Советского Союза. А потому Станислав Григорьевич теперь
уже свободен от присяги. Россия - правопреемница? Я что-то не знаком
с документами, в которых Советский Союз назначал себе наследников на
случай кончины...
Итак, теперь можно было с чистой
совестью открывать пакет покойного Королева. Что я и сделал.
Последнее время я стал осторожен. Прежде всего снял фотокопии,
убедился, что все фотографии хорошо получились, и зарыл пакет снова.
А по запискам Станислава Григорьевича я начал писать литературное
произведение. От первого, его, Королева, лица. Поскольку дело это для
меня новое, взял - для начала - сравнительно небольшой отрывок
мемуаров, тот, с которого начинались записки. Что получилось -
оцените сами, прочитав дальнейший текст.
* * *
Записки Станислава Григорьевича не имеют
обычной для мемуаров строгой последовательности типа: родился,
учился, женился. Начинаются они с его назначения начальником
спецлагеря в 1938 году, но затем автор излагает в виде отдельных
повестей события более раннего времени, вставляя их в более позднее
повествование. Эту последовательность намерен сохранить в дальнейшем
и я. Впрочем, как говорил великий поэт: “Если жив я буду, чудный
остров навещу...”. И это - не шутки. Тихие советские времена
закончились, теперь в любой момент можно получить пулю или угодить за
решетку, даже "сам не зная" за что. Так что - будет возможность -
опубликую остальные записки...
Да, вот еще что. В том случае, если я
решу добавить от себя то, что не знал в то время товарищ Королев, то
буду делать это в сносках “от автора”. Весь же основной текст - это
только то, что я взял из записок Станислава Григорьевича, в целом его
живая речь.
Начальник спецлагеря.
Я стою перед столом, за
которым сидит генерал. В этом мире над ним только двое - Сталин и
Берия, больше - никого. Сам факт того, что я стою сейчас здесь, а не
сижу напротив какого-нибудь следователя, внушает мне оптимизм. Хотя,
скорее всего, до следствия все равно дело бы не допустили - я
достаточно много знаю того, что знать другим не следует.
- Партия оценила вашу предыдущую работу,
- сказал генерал. Слово “партия” означает одно - что Сталин в курсе
моего дела, - она ничего не забыла, ни ваших заслуг, ни ошибок.
Сделан вывод, - генерал помедлил, - что последние события произошли
не по вашей вине, точнее не вы главный виновник. С делом, которое
было поручено вам, вы в целом справились.
Я молчал - меня ведь не спрашивали. А
внутри почти ликовал - судя по осторожным выражениям генерала, Хозяин
отнесся к моему делу вполне снисходительно. Но это еще ничего не
означает.
- Принято решение послать вас на новый
участок работы. Как вы насчет работы в тяжелых сибирских условиях?
- Я готов делать ту работу, которую мне
назначит наша партия, и там, куда она меня направит, - а как еще
отвечать. Лучше ехать в холодные края сотрудником НКВД, чем
осужденным.
- Вы назначаетесь начальником
спецлагеря. Все узнаете на месте. Учитывая вашу предыдущую работу,
вам будет не в диковинку то, что вы там увидите, - генерал помолчал,
потом добавил от себя, обнаружив то, что он, оказывается, неплохо ко
мне относился, - попрощайтесь с родными, ваша работа будет требовать
постоянного присутствия на месте.
Итак, я почти заключенный. Начальник
лагеря без права выезда. И без срока. Возможно, проведу там всю
жизнь. Пока не умру. Или не вымрет все высшее руководство... Впрочем,
и это вряд ли поможет. Старые разведки накладывают на свои документы
грифы - хранить 100 и более лет. И - соблюдают!
* * *
Самое удивительное в дороге к новому
месту работы состояло в том, что меня отправили самолетом. В качестве
единственного пассажира. Правда, попутно шла почта и продукты.
Забегая вперед, скажу, что обратно почты
не было. Права прямой переписки не имели не только заключенные, но и
весь обслуживающий персонал. В дальнейшем я сумел пробить брешь в
этой системе. Предложил организовать дело следующим образом -
персонал получает право на одно письмо родным в квартал. Письма
должны быть написаны ясным, понятным почерком. А в Москве эти письма
переписываются в виде изложения (для того, чтобы исключить
возможность специальных меток в виде точек, запятых, особых слов...)
и переправляются родным.
Самолет сел на вполне добротную
посадочную полосу. Меня встречали. Для меня был приготовлен конь. Вот
так, прощайте автомобили, прощайте дороги. Самолет сразу же улетел, а
мы отправились куда-то вдаль. Ехали не менее часа по лесным
тропинкам. Вот это предусмотрительность - даже найдя аэродром, самого
лагеря можно потом вполне и не сыскать. Это мое предположение
подтвердил и сам лагерь, в который я въехал. Маскировка и еще раз
маскировка. Все сделано очень тщательно. Нет никаких бараков.
Подземные сооружения. Что же такое здесь прячут? Ждать ответа долго
не пришлось. Мой заместитель быстро ввел меня в курс дела. Звали его
Сергеем Ильичом Петуховым. В чине лейтенанта госбезопасности.
О чем же я узнал в первые часы своего
пребывания в лагере? Рапортую. В лагере содержатся люди. Около
двадцати человек. Этих людей по различным причинам нельзя оставлять
на свободе. И нельзя содержать в обычных лагерях. А, главное - они
могут при случае представлять ценность для Советского государства.
Поэтому их и ликвидировать было бы непредусмотрительно. То есть они
должны жить, жить не в роскоши, но и не болея. И не иметь никаких
контактов с внешним миром.
А в случае побега? Приложить все силы,
чтобы вернуть беглеца. В самом крайнем случае - стрелять. Но куда им
бежать? За тысячи километров вокруг нет ничего, кроме лесов и болот.
Единственная связь - самолетами. Так же по воздуху доставляли и те
продукты, которые не могли быть произведены на месте - мука, крупы,
жиры. Окружающие лагерь леса могли дать неисчерпаемые количества
дров, ягод, грибов. Кстати, существовала инструкция по употреблению
грибов, допускались лишь белые, подберезовики, подосиновики, маслята
и лисички. И предусматривалось предварительное опробование грибных
блюд с последующей экспозицией в десять часов. Что же касается мяса,
то с ним проблем в этой девственной части мира проблем не было. Как и
с шубами...
Да, да, это был особенный лагерь. Все
было, в том числе и шубы! А еще - начальник отвечал здесь не только
за порядок, он отвечал еще и за здоровье и саму жизнь тутошних
обитателей. Ибо жизнь их могла - при случае - представлять и огромную
ценность для государства.
Итак, я вступил в права начальника спец
лагеря. И решил побеседовать с заключенными. Передо мной лежали
папки. Ни фамилий, ни имен. Только номера. И фотографии - фас,
профиль.
- С кого бы Вы порекомендовали начать,
Сергей Ильич? - спросил я своего заместителя.
- Можно начать с номера десять, -
усмехнулся Петухов, - он охотно расскажет и о себе, и о других, и обо
всем вообще...
* * *
Номер десять оказался молодым мужчиной
лет двадцати пяти, щуплым, с бегающим взглядом. Зашел, поздоровался,
попросил разрешения сесть. Уселся на краешек стула, начал
рассматривать меня.
- За что сюда попали, Станислав
Григорьевич? - спросил он участливо. Не он, оказывается, сюда попал,
а я. И откуда он узнал мое имя - отчество?
- Я не попал, я направлен сюда по
решению партии, - сказал я строго.
Конечно, конечно, - согласно закивал
головой номер десятый, - я понимаю.
Так сразу по мордасам - не приучен. Хотя
и стоило! Ладно, по первому разу можно и стерпеть...
- А откуда Вы узнали, как меня зовут?
- Да Господь с Вами, гражданин
начальник, у нас тут каждый второй ясновидящий или предсказатель
будущего, - замахал руками этот субъект. Мне он почему-то сразу не
понравился.
- И кто же конкретно мое имя предсказал?
- Да сразу трое или четверо, да еще
вчера все знали, даже Сергей Ильич...
Вот это секретность так секретность!
Заключенные обо всем знают заранее, да еще и по-семейному сообщают
своим надзирателям.
- Стало быть, живете как одна семья?
- А как же иначе? - засуетился номер
десятый, - все всё знают, и обо всех.
- Тогда почему спрашивал, за что я сюда
попал? - усмехнулся я.
- Это посложнее узнать, чем имя или
фамилию. Но все равно потом ребята все расскажут...
- А раз не знаешь, почему тогда говорил,
что я попал? - последнее слово я выделил.
- Так тут все не просто так, - хихикнул
он, - простые люди сюда зеками попадают, а те, кто ранее в органах
каких работал, так у тех есть выбор - хошь зеком, а хошь - в
начальники. Но все равно сюда, и ни шага отсюда!
- Ну и что ты обо мне думаешь? - мне
стало вдруг интересно.
- Если бы Вы были телепатом или еще
что-нибудь в этом роде, Вас бы начальником не назначили. Скорее
всего, знаете - что-то такое, с чем нельзя по столичным улицам
расхаживать.
- Ладно, оставим эту тему, - мне было
очень неприятно, - значит, отношения тут с администрацией вполне
приличные, живете душа в душу. Начальники, стало быть, не обижают?
- Да нет, не бьют и не насилуют, -
хихикнул мужичок, - говорят, лет пять назад был один случай. Так у
нас трое сидят, этих... Ну, которые, если пожелают, могут порчу
навести или просто скорую смерть послать. А на кого потом конкретно
подумаешь? Мог бы любой. Поэтому даже и не расследовали ничего.
Провели беседу с персоналом. Так что начальнички остерегаются обижать
после того случая. Да и поняли давно уже, что все мы тут зеки...
- Ладно, - говорю, - поведай, за что
хоть ты здесь?
- Да я как - то в будущем побывал, - его
глаза забегали, - всего полчасика там пробыл...
- И что, много интересного там увидел?
- Много, - он походил на затравленного
зверька, - только я ничего Вам рассказывать не буду, - заключенный
поглядывал на меня подозрительно, - Вы ведь коммунист, большевик,
так?
- Да, разумеется, - ответил я, - а ты,
что, нет?
- А бить не будете?
- Так у вас же здесь не бьют, сам же
сейчас на меня страху наводил...
- А как контроль над собой потеряете?
- Ладно, побеседуем в следующий раз,
можешь идти, - я решил вдруг прерваться. Сумасшедший? Нет, тогда бы
он обитал в какой-нибудь палате номер шесть, а не в засекреченном
лагере. Надо все обдумать и быть готовым морально...
* * *
Я решил просмотреть все папки. И не зря.
Двоих из содержащихся здесь заключенных я знал. И еще одного видел
как - то в техническом фильме. Номер двадцать. Изобретатель. Тот, чей
самолет становился невидимым. Почему он здесь? А его изобретение не
на вооружении РККА? Что ж, мое положение позволяет иногда
удовлетворять свое любопытство. Тем более, что здешние обитатели сами
норовят поведать о своих тайнах.
* * *
- Знаете, номер двадцатый, я видел
кинопленку с испытаниями, - сказал я мужчине лет сорока, имеющему
весьма запоминающуюся внешность. Главным образом из-за выпученных
глаз.
- Да, было очень эффектно, самолет был
не виден с земли благодаря особым оптическим эффектам...
- Бросьте, я видел собственными глазами,
как самолет исчезал, еще стоя на взлетной полосе, - возразил я, - да
и кинопленку никакими эффектами не обманешь!
- Тогда Вы должны знать и то, что
случилось впоследствии.
- К сожалению, я больше ничего не знаю.
А, честно говоря, очень интересно.
- Вот мы с номером двадцать первым и
сидим здесь, потому что все было очень интересно, - усмехнулся
конструктор.
- Номер двадцать первый? Причем здесь
он? - не понял я.
- Он был пилотом того самолета. И,
вообще, я уже много раз все это рассказывал...
- Но уж для такого большого начальника,
как я, можете сделать исключение и рассказать еще раз?
- Ладно, - согласился изобретатель, - но
то, что видел пилот, я пересказывать не буду, спросите его сами!
- Ладно, ладно, - кивнул я, - пусть
каждый поведает свою часть...
Часть первая. Рассказ конструктора.
Поначалу я не ставил перед
собой цели создать действительно невидимый самолет. Просто работал в
направлении максимальной маскировки в полете. Это достигалось на
первом этапе специальной окраской самолета - различной сверху и
снизу. По заключениям летчиков, уже эта покраска затрудняла
обнаружение моего самолета для других летчиков. Что важно в воздушном
бою - скажем, если вражеский истребитель замечает наш самолет на пару
секунд позже, то для больших скоростей время может быть почти
упущено. Но на деле, по субъективным ощущениям испытателей, окраска
давала разве что половину секунды, иногда секунду выигрыша.
Я пошел дальше. Решился применить
прозрачные материалы типа плексигласа для изготовления целого ряда
элементов фюзеляжа и крыльев. Вы, разумеется, понимаете, что
конструкция была плохо рассчитана, ведь плексиглас с точки зрения
сопротивления материалов изучен пока так себе, он совсем не похож на
металлы. К тому же имеется большое количество разновидностей этого
материала. Но мне повезло. Мой новый самолет не развалился в воздухе.
И даже неплохо летал. Испытатели были в восхищении, самолет
обнаруживался сторонним наблюдателем с задержкой в две - три секунды!
Это могло бы быть победой. Но, увы! Создание самолета, вернее его
несущих конструкций, на базе органических стекол было, во первых
нетехнологично, а во вторых - очень дорого. Так что путь в массовое
производство был закрыт. Продолжались эксперименты с тем единственным
экземпляром.
А я продолжал думать. Мне в этот момент
захотелось придумать нечто такое, что не требовало бы плексигласа
повсюду, но, с помощью какого-нибудь оптического эффекта создавало бы
иллюзию невидимости. Начинал я чуть ли не с опыта цирковых
иллюзионистов. Даже зеркала обдумал. И отбросил. Необходимо было
что-то новое. Я начал читать литературу, вплоть до занимательных
книжек для детей по науке и технике. В таких книжках информации
бывает нередко больше, чем в научных монографиях.
Так я натолкнулся на упоминание о
вибрационных эффектах. Вибрация. Если она поможет в маскировке...
Ведь вибрирующие устройства можно установить на любом самолете,
сделанном из обычных, испытанных материалов. “Генератор невидимости”.
Это привлекало. Я начал копать в этом направлении. Никаких конкретных
описаний я не нашел. Тогда я с помощником соорудил вибростенд. Сразу
- большой, на целый самолет. Почему не на модели? Я успел понять из
немногочисленных опытов, проводившихся до меня, что размеры объекта
имеют какую - то связь с частотой вибрации, при которой происходит
эффект маскировки. Следовательно, надо было пробовать сразу на целой
конструкции. Какими конструкциями я располагал? Да только своим
собственным, почти, что своими руками собранным, плексигласовым
самолетиком. На нем и начал эксперименты. День шел за днем, неделя за
неделей. И мы, наконец, поймали черта за хвост. Нашли частоту, как-то
связанную с физиологией человеческого зрения, как я думал тогда.
Когда самолет вибрировал с этой частотой, он начинал как бы
расплываться в глазах. Оставалось сконструировать устройство, которое
бы заставило вибрировать самолет в полете. Такой механизм был
придуман мною очень быстро, всего пара моделей, потом все работало,
как часы.
На последнем этапе проходила подгонка
частоты. Я и не рассчитал сделать самолет невидимым еще на взлетной
полосе. Поэтому работа проводилась следующим образом. Летчик -
испытатель (увы, теперь номер двадцать первый), пилотируя самолет в
самом простом режиме, по большому кругу, руками крутил ручку
регулятора частоты вибраций, а я сообщал ему по радио о наблюдающихся
эффектах. Так как я уже знал примерно, какая именно частота мне нужна
(по данным испытаний на стенде), мы поймали нужную частоту уже на
пятый летный день. Самолет буквально растворялся в воздухе. Тогда же
появился и первый тревожный признак, которому я не придал тогда
значения. У нас прерывалась радиосвязь. И чем ближе мы подходили к
порогу иллюзии невидимости, тем чаще барахлила рация. А потом
появился второй признак, что дело идет не так, как я ожидал. Пилот
признался, что теряет ориентировку в те моменты, когда, по сообщению
рации, самолет становится невидимым. Более того, ему кажется, что он
не только не видит аэродрома, но и летает вообще над незнакомыми
полями. “Даже трава другого цвета”. Я решил тогда, что вибрация
создает какое-то расстройство зрения и тому, кто находится внутри.
Наметил проконсультироваться с медиками.
Но мои планы были нарушены. Дело было в
том, что за нашими опытами наблюдали все, кому не лень. Секретность
секретностью, да такие опыты так просто от посторонних глаз не
скроешь. И местные начальники, стремясь наперегонки выслужиться, уже
доложили наверх о создании чудо - самолета. Как снег на голову
прибыла комиссия. В больших чинах. Я был не готов. А им было все
равно. Вынь да покажи. Даже кинооператора с собой привезли.
Мой самолет осматривали, описывали,
кивали головой в знак понимания. Было много вопросов о возможности
массовой сборки прозрачных самолетов. Все шло вполне нормально. Пока
дело не дошло до полетов.
Не желая рисковать, я велел пилоту
включить вибрационный механизм еще на взлетной полосе. Нас снимали на
кинопленку. И в тот момент, когда самолет, еще находясь на взлетной
полосе, вдруг завибрировав, растворился в воздухе, многие поняли, что
дело нечисто.
Первый полет, запечатленный на пленку,
был кратковременным. Потребовали длительного полета. Пусть по кругу,
над аэродромом, но часок. Мой самолет не был скоростным, горючего
запас - чуть ли не на три часа. И в тот же день, после обеда,
состоялся этот самый, роковой, полет.
В тот раз на пленку не снимали. Поначалу
все проходило так, как и утром. Самолет завибрировал и растворился в
воздухе. Потом был слышен только шум работающего двигателя над
головами. Источник шума перемещался по кругу. Так продолжалось минут
десять. Связь по рации то нарушалась, то восстанавливалась. Несколько
раз наблюдатели из комиссии замечали что-то неясное в направлении
предполагаемого нахождения самолета. Это никого особо не смущало -
надо, мол, дорабатывать систему маскировки...
А потом вдруг шум, находившийся в тот
момент едва ли не прямо над головой, прекратился. За десяток секунд
до этого замолчала и рация. Что произошло? Решили, что поломка
двигателя. Но с сохранившимся эффектом невидимости. Срочно освободили
посадочную полосу, стали ждать, может пилот ухитрится спланировать
при сломавшемся двигателе. Но я в этот момент не был уверен, что дело
было в двигателе. Дело было в том, что я не услышал после
исчезновения шума двигателя даже свиста, характерного для быстро
летящего предмета. Ведь это не планер с его очень малой скоростью. Да
и рация замолчала неспроста...
Между тем начались поиски самолета.
Подняли в воздух почти весь летный состав, имевшийся тогда на
аэродроме. Искали часа два. Безрезультатно. Куда девался самолет?
Исчез? На меня уже смотрели подозрительно. Думаю, что между членами
комиссии уже звучали слова “диверсия”, “шпионаж”, “предательство”,
“вредительство”. То ли я создал нечто дьявольское, и я вредитель, то
ли непостижимым самолет непостижимым образом угнал пилот - куда? - к
врагу, конечно! В любом случае надо мной замаячил призрак 58 статьи.
Время шло, о самолете не было вестей. А я уже ждал ареста. В тот
момент я, вместе с двумя членами комиссии, прогуливался по летному
полю. Говорил без утайки о своей работе, как и что делал. Одному из
них, известному конструктору, было интересно, остальные не слушали.
Вдруг раздался шум. Знакомый шум
работающего двигателя. Причем почти рядом. Все повернулись. Возле
взлетной полосы возникло нечто туманное, напоминающее очертаниями
самолет. Шум стихал, зато самолет теперь был виден совершенно ясно.
Все бросились к нему. Открыли фонарь. Пилот был без сознания. В руках
у него лежало нечто вроде тубуса. Мы вытащили пилота, положили в
подъехавшую машину. И тут я ощутил запах гари. Появился дымок. Все
бросились прочь от самолета. Едва мы отбежали метров на двадцать, как
самолет вспыхнул, как бумага. А потом взорвался.
В тот день меня не арестовали. Авария,
ну что же, бывает. Надо разбираться, но это уже не шпионаж и не угон
самолета... А члены комиссии заинтересовались между тем этим самым
тубусом. Откуда он мог появиться в руках летчика? Я, естественно,
сразу сказал, что ничего подобного в самолете быть не могло. И что я
впервые вижу этот предмет.
Создалось впечатление, что пилот успел
куда-то слетать. И привезти это. Решено было отправить сотрудника
НКВД в санчасть, и сразу по приходу пилота в сознание, снять с него
показания.
Что же касается непонятного предмета, то
раскрыть или сделать еще что-нибудь подобное с ним не удалось. И он
был отправлен на экспертизу в технический отдел, прямо в Москву. Туда
же вылетели и члены комиссии. Мне же было приказано пока ждать
решения, самолет не восстанавливать.
Через неделю меня арестовали. Несколько
раз допрашивали, я бы сказал, более чем благожелательно. Врага во мне
не искали. По всей видимости, уже многое было известно из того, чего
я тогда не знал. А потом меня отправили сюда. Здесь я несколько раз
давал объяснения экспертам по чертежам последнего самолета, подробно
все рассказывал - обо всех экспериментах, которые проводил с
вибрационным устройством.
Я так бы ничего и не понял, если бы
через месяц сюда бы не перевели и моего летчика - испытателя. А после
его рассказа мне стало многое ясно. Но дальше, извольте слушать из
первых рук, или, точнее, уст.
* * *
Мы еще немного побеседовали с номером
двадцатым. Претензий к содержанию у него не было. Вообще, типичный
интеллигент. Не будет требовать того, что нельзя сделать. Ведь
истинно говорят, что мудрость уменьшает не страдания, а жалобы на
них.
Ладно, теперь пора послушать и второго
свидетеля этой странной истории. Пилота того самолета, теперь просто
заключенного номер двадцать один. Беседа с ним состоялась уже на
следующий вечер, я решил не спешить, обдумать то, что рассказал мне
конструктор. Чтобы выглядеть поумнее с пилотом.
Летчик мне очень понравился. Небольшого
роста, подтянутый, аккуратный. Еще не сошел летный загар. Не говорит
- докладывает! И обстоятельно, и аккуратно. Я, чего греха таить,
очень его пожалел. Раз уж так судьбы сложилась. И решил на будущее -
будет возможность - первым за него хлопотать стану, чтобы отпустили!
Ну а теперь, опустив предварительную
беседу с пилотом, приступаю прямо к изложению его рассказа.
- О том, что я буду испытывать невидимый
самолет, меня предупредили заранее. Я не особо поверил поначалу, но
интерес сразу появился, еще бы! Ну, кабина оказалась обычной,
управление как управление, штурвал как штурвал. Еще пара рычагов - ну
так что ж - на то и невидимость, чтобы ее включать да выключать! Ну,
я-то - по наивности - углядев прозрачную обшивку, да еще и
светоотражающую, решил - все в этом дело. А вся эта аппаратура - так,
для пущего эффекта, - летчик промедлил, явно ожидая моей реплики.
- А оказалось? - я помог ему.
- Да, кабы знал, что так выйдет -
отказался бы! Заболел, напился бы, в конце концов, лучше гауптвахта,
чем этот лагерь... Другие-то хоть за дело сюда попали, колдуны,
как-никак... Или изобретатели... А я?!
- Так ты ж испытатель!
- Ну да... - мужчина опустил глаза, -
вот и наиспытывался...
- Давай-ка, лучше, к делу, - еще и
хныканья бывшего героя слушать?!
- Да, испытания снимали на кинопленку...
В этом-то и беда! - вздохнул летчик и перешел к рассказу, - Сел я в
кабину, мотор заработал, потом, как и по плану было - трещотку эту
включил. Сразу как-то не по себе стало. Трясет, само собой, но еще и
какое-то чувство противное, в груди щемит, в кончиках пальцев
иголочками покалывает. Сам боюсь, а руки - свое дело делают,
выруливают самолет на взлетную полосу. Развернулся, включил трещотку
до отказа. Так все вокруг и поплыло. Ну, думаю, дела!
- Испугался?
- Нет, думал - эффект какой-то научный.
Вокруг типа тумана, но взлетную полосу видно. Так, почти что вслепую,
и взлетел. Выглядываю из кабины - туман, земли не видно...
- Тогда понятно, почему испытания
прекратили, - заметил я, - какая ж польза от самолета, ежели он
вслепую летает!
- Если б только вслепую... - вздохнул
летчик, - Не оказался бы я здесь тогда, да черт дернул - выключил я
эту самую злосчастную трещотку. Тут сразу туман и растаял. Небо
ясное, перистые облака, а Солнце... Солнце в зените стоит, а ведь
испытания в девять начинал! Не могло же, в самом деле, три часа
минуть, у меня бы топлива - на столько - не хватило... Да и не
сумасшедший я, чтобы три часа пролетать и не заметить. Потом на землю
взгляд кинул, да так и обалдел.
- И что земля?
- В том-то и дело, что земля - уже вроде
и не земля, вернее - не наша земля...
- Не Советская?
- Нет, вообще земля... не земная!
- А какая же? Лунная, что ли? - мне,
почему-то, стало смешно.
- Вместо земли снизу была такая
абсолютно ровная, гладкая поверхность, почти как стекло, даже немного
прозрачная. С голубоватым оттенком. И сильный запах гари отовсюду.
Затем началось самое странное. Мой самолет вроде и летел, но
почему-то не передвигался относительно той блестящей поверхности
снизу. Потом все поплыло как в тумане.
- Был туман?
- Да нет, совсем не то. Не было никакого
тумана, - летчик говорил убежденно, - это у меня в голове был как
туман. И я перестал чувствовать. Вообще ничего...
- Так...
- Потом... - летчик надолго умолк, -
Потом, вроде меня о чем-то спрашивали. Я отвечал как во сне. Нет,
ничего не помню, как будто взяли кусок памяти и вырезали из головы!
- Спрашивали хоть по-русски?
- Вроде бы... По крайней мере, я понимал
и что-то отвечал.
- А кто спрашивал?
- Я не видел. Да не помню я вообще
ничего! - летчик был на грани срыва. Вероятно, эта сцена уже не раз и
не два повторялась в его жизни...
- А дальше ты опомнился в кабине
самолета, с каким-то предметом в руках, да еще и садясь на
собственный аэродром? - спросил я насмешливо.
- Да... - мой собеседник даже
растерялся, - А как Вы догадались? Хотя... Конечно, если бы я хотел
что-то скрыть, то так бы и говорил. Но - поверьте, именно так все и
было! Я действительно опомнился, уже заходя на посадку.
- А что было в том тубусе?
- Понятия не имею!
- Он хоть тяжелый был?
- Нет, совсем легкий, может - бумаги,
документы? - глаза летчика были какие-то растерянные.
- А еще что помнишь?
- Ничего...
Да, больше ничего я от него не
добился...
* * *
Так, ничего и не поняв в странных
рассказах авиаконструктора и пилота, я решил вновь вернуться к
размышлениям о том, что мог видеть номер десятый в том, как он
говорит, будущем. И есть ли здесь связь с рассказом пилота? Что же,
остается выспросить мужичка с бегающими глазами. И вот, через пару
деньков, под вечер, я вызвал к себе номера десятого.
- Я что, я всего ничего там пробыл, -
затараторил мужичок, - Вы лучше номера пятого спросите, он вообще из
будущего родом...
- Спрошу, куда спешить, - отозвался я,
поудобнее располагаясь в кресле, - но я надеюсь, что твой рассказ
меня немного подготовит.
Номер десятый обречено вздохнул, сел и
начал свой рассказ.
Пятнадцать минут в
будущем.
В тот день я гулял по
Москве с девушкой. Прошли по Красной площади, потом мимо ГУМа,
направляясь к Политехническому музею. И тут меня слегка прихватило.
Живот, ну Вы понимаете...
А там как раз туалет. Забегаю я в
кабинку, сажусь. Глаза зажмурил... Потом открываю. Вроде что-то
изменилось. Окраска кабинки другой стала, что ли. Смотрю - сливной
механизм какой-то незнакомый. Но я догадался, прижал планку, вода
слилась. Выхожу. Девушки моей не видно. И вообще, все не так. Вот
метро напротив, вход, “Площадь Революции”. А рядом торговля. И чем
только не торгуют. Но ведь этого ничего не было только что...
И люди одеты совершенно необычно. И
воздух другой. Плакаты на стенах. Многие не на нашем языке. Подхожу к
торгующим. Мороженое, это понятно, пирожки. А вот рядом часы продают.
Присмотрелся - а стрелок то на них нет, зато цифры время обозначают.
И меняются - там, где секунды. Продавец увидел, что я
заинтересовался, начал на ломаном русском языке свой товар
расхваливать. Дешево, говорит, дешевле ни у кого нет. Вот смотри,
рядом мороженое, так часы стоят всего пять рублей, и мороженое
столько же. Чего, мол, думаешь - покупай. Смотрю я на этого китайца -
а продавец явно не из наших, да я этих желтокожих и не разбираю - и
думаю, а почему бы и не купить? У меня с собой деньги были, аж десять
рублей. Вынимаю, даю китайцу деньгу. Тот на нее вылупился.
- Новый? - спрашивает.
- Новая, новая десятка, - говорю, - вот
смотри, десять рублей написано!
- Русский много разных денег, - качает
головой китаец, потом дает выбрать часы.
- А сдачи пять рублей? - хитрый какой,
решил, что я про сдачу забуду.
- Извините, - говорит, - и протягивает
мне какую-то бумажку. На ней что-то типа пять написано. А сам начал
снова мою деньгу рассматривать. И соседу, тому, что носками рядом
торгует, показал. А тот головой качает. Не годится, мол!
- Плохой деньги, - говорит мне китаец, -
давай товар обратно!
А я, как ни в чем не бывало, пошел и
пошел... Китаец в крик, я не выдержал, дал деру. За мной, кажись,
погнались. Тут мне в голову и стукнуло. Бросился я обратно, к тому
самому нужнику. Вбегаю в кабинку - запомнил, она крайняя была - и на
унитаз. Глаза закрыл. Открываю. Знакомая, родная сливная груша.
Выхожу. Меня еще и деваха ждет. Отругала меня, что я долго. А потом
пошли гулять. Я ей так сразу ничего и не сказал. Решил до дома
подождать.
А дома начал я свои трофеи разглядывать.
Часы меня удивили. Ходят неправильно, но как сделаны! Цифры меняются,
одна в другую превращается. Потом надпись нашел “Made in Japan”.
Скопировал, пошел в библиотеку. С немецким не сошлось, зато
по-английски получилось “Сделано в Японии”. А ведь Япония - первый
враг нашей страны. А потом начал ту денежку изучать, которую китаец
мне на сдачу дал. Там не пять, а пять тысяч рублей оказалось. Но это
как раз ерунда. Меня другое испугало. Там было написано “Банк
России”, а вместо герба Советского Союза - царский двуглавый орел.
Ну, думаю, влип. Надо эту бумажку, пока не поздно, сжечь. Правильно
подумал, да дурак, не сделал.
У баб есть такое обыкновение - по
мужским карманам лазить. Короче, та девка, с которой я жил, ту
денежку нашла, решила, что фальшивая или еще чего. Да еще и то, что я
- ее сам и нарисовал. И, вообще, рисую денежки. Ведь сколько гулять
водил, покупал все. Откуда такие деньги? То, что по две смены
вкалывал, чтобы ей угодить, невдомек было. И отнесла моя баба эту
денежку куда надо. Меня тут же и арестовали...
Я, разумеется, все сразу и выложил. Не
поверили. Посчитали меня махровым антисоветчиком. Еще бы - такую
агитку контрреволюционную нарисовал - пять тысяч рублей из “не
советского” будущего. Там ведь еще кучу всего антисоветского нашли,
чего я и не заметил.
А спасли меня те самые часы. Их по моей
указке в одном потайном месте нашли. Посмотрели, подивились. Сначала
мой следователь решил просто еще и шпионаж в пользу Японии (да еще и
через Англию - ведь написано по-английски!) мне приплюсовать. Но
потом все-таки решили, что не так все просто. Начальник вызывал, я
ему все пересказывал. Часы рассматривал. Потом какие-то ученые их
изучали. Мне не то, чтобы поверили, но вот вместо обычного лагеря
здесь сейчас отдыхаю...
* * *
Идиотская, в общем-то, история. И это
наше будущее? Я не поверил. Может, просто побывал этот придурок на
какой-нибудь другой планете? Но чтобы снова у нас двуглавые орлы? Да
кроме стариков про царский режим никто и не вспоминает. А если у
партии и есть враги, то это враги по большей части внутрипартийные.
Троцкисты, зиновьевцы разные. Да мало ли их всяких. Но вот про
монархистов, или тех, кто хотя бы на восстановление капиталистических
отношений намекал - уже лет десять как не слышно. Даже больше. Чушь
какая. И не может быть!
Я тоже так думал года до восемьдесят девятого...
Но у нас ведь содержится
еще и настоящий “пришелец из будущего”. Вот и побеседуем. Я не стал
откладывать и уже в следующий вечер вызвал номера пятого для
“разговора по душам”. Судя по номеру, это был один из старожилов
нашего заведения. Хотя на фотографии было совсем юное, детское лицо.
Вошедший ко мне в комнату действительно
оказался совсем молодым человеком. И мой первый же вопрос относился к
его возрасту.
- По паспорту мне четырнадцать, - сказал
паренек.
- А сколько здесь?
- Здесь три года, и до этого еще два в
других местах...
Значит, его взяли в девятилетнем
возрасте. Весело! Надо бы с ним помягче, что ли.
- Я, знаешь ли, тут беседы провожу со
всеми, - начал я, - интересуюсь, что да как, да за что...
- Наслышан, - кивнул головой паренек. Он
был спокоен, я зря, кажется, беспокоился о нем. Или он уже совершенно
обвыкся? Пять лет в таком возрасте не шутка, они воспринимаются как
пол - жизни.
- Что, обо мне уже говорят?
- А как же, конечно, - ответил парень, -
вот только никак не дождутся, когда вы сами, товарищ начальник,
расколитесь...
- А вот такие разговоры прошу
прекратить!
- Все равно и пары месяцев не пройдет,
как...
- Я сказал, разговоры на эту тему
прекратить! - я немного рассердился. Они что, все, в самом деле, меня
"за своего" считают? Хотя, с другой стороны, я здесь еще настоящих
преступников и не встретил.
Парень замолчал. Я тоже немного
помолчал. Потом продолжил беседу, попросив юношу рассказать мне свою
историю.
Рассказ “пришельца из
будущего”.
- Все я прекрасно помню в
той своей, первой жизни! - заявил паренек, - И родителей помню, и
домик наш помню, и игрушки свои, и собаку...
- Собаку? - удивился я.
- Ну да, собаку, большую такую, рыжую,
Шариком звали, потому как толстая была!
- Ценные детали! - усмехнулся я.
- А все то, про что меня спрашивать
любят, то по телеку показывали...
- По телеку?
- Это ящик такой, а в нем все
показывают. И людей, и зверей, и рассказывают все...
- Хм... Телевидение, стало быть,
домашнее?
С телевидением я был уже знаком.
Собственно, я был одним из первых, видавших мобильные телевизионные
станции в действии. Первый вариант у Буденного в кабинете поставили.
Экран большой, до сих пор вспоминаю с восхищением. У самого только в
восьмидесятом цветной телевизор появился, и то - гораздо меньший по
размеру, чем тот, пятьдесят лет назад, у маршала. Правда, яркость в
двадцать девятом была еще так себе, зато размер - метр, если не
побольше! А саму камеру во дворе поставили. Забавно было наблюдать,
кто туда направлялся... Это потом стало обыкновенно, в метро, в
магазинах телекамеры завелись, а тогда, в двадцать девятом... Потом
оборудовали камерами грузовики, пробовали их на границе использовать.
Впрочем, я отвлекся и смешал все времена в кучу!
- Да, точно, каждый раз из телека так и
говорили - “телевидение начинает работу”. Мультики крутили, и все
такое...
- Мультики - это мультфильмы, что ли?
- Ну да, мультфильмы, цветные, веселые.
- Как в кино, но только
дома?
- Нет, гораздо лучше. И музыка веселая,
быстрая такая...
- А в школу ты тогда ходил?
- Нет, мне всего пять лет было, когда я
заблудился.
- Заблудился?
- Ну да, заблудился. Возле дома рощица
была, я пошел как-то поутру, пока родители спали, думал земляничкой
полакомиться. Шел, шел, потом понял - заблудился. Испугался, побежал.
Да сих пор не понимаю - рощица-то маленькая была, мимо нее на тачке в
момент проезжали, она так сразу и кончалась.
- На тачке?
- Так у нас автомобили называли.
- А как сам автомобиль, ну тачка эта
называлась?
- Не знаю, отец так и говорил - тачка,
на тачке...
- Кем же твой отец работал?
- Он безработный был.
- Но ты же сказал, что у него эта -
тачка - была? Может, старая?
- Нет, новая... Я не знаю... Знаю, что
безработный был, знаю, что новую тачку купил, ее еще обмывали...
Обмывать - это...
- Это я и без тебя знаю! - оборвал я
его, потом спохватился, - а чем обмывали?
- Водкой, “Столичной”...
- Ладно, рассказывай, что было, когда
заблудился!
- А ничего не было. Плутал я по лесу
целый день, потом ночь была, я так всю ночь и продрожал... Утром -
опять дорогу домой искать начал. Вышел на какую-то тропинку и пошел.
Долго шел, тропинка с другой сошлась, потом дорожка утоптанной стала,
а потом - пионервожатую встретил, там лагерь пионерский поблизости
был. Она-то подумала поначалу, что я из ихних, просто - заблудился.
спросила, из какого отряда. Я сказал, что не знаю. Ну, она и повела
разбираться. Я ведь в свои пять лет на все восемь тянул...
- А дальше?
- Дальше - ничего! Я в детдом попал, да
вот глупый был, болтал много... Сначала думали - сочиняю, потом
сболтнул лишнее, и - пошло!
- И что же ты такое сболтнул?
- Да про Сталина... То, что по телеку
слышал. Я тогда маленький совсем был, думал Сталин - это нечто вроде
Микки Мауса...
- Ладно, на сегодня хватит, - я решил
закончить разговор. Что мог сболтнуть такого этот несчастный ребенок?
Может, к лучшему мне и не знать таких секретов...
Враг народа - кулак,
поджигатель!
Кажется, я обмолвился, что
настоящих врагов в этом лагере еще не встречал. Так вот - встретил!
Номер три, старожил этого лагеря, был
настоящим врагом Советской власти. Чего он и не скрывал, почуяв, по
всей видимости, что представляет собой некую ценность.
- Все-то вам расскажи да покажи! - номер
третий скривил щеку справа. Не люблю таких!
- И что же ты показать можешь?
- Куришь, начальник?
- Нет.
- Здоровие, стало быть, бережешь? Ну да,
кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет!
- А в карцер? - спросил я с максимальной
лаской в голосе.
- Дверь сожгу, - номер третий передернул
плечами в презрении.
- Сожжешь, железную дверь поставим, -
теперь уже я пожал плечами, - так что, в карцер?
- Нет, не надо... - сломался. Дерьмо,
оно и есть дерьмо...
- Вот тебе спичка, - я поднес к его
физиономии спичку, - действуй!
- Издеваешься, начальник? - кажется, он
даже обиделся, - да я стог сена за версту могу, а Вы - спичку...
- Много не говори!
Спичка ярко вспыхнула, причем сразу вся.
Я задул огонь. Большего мне и не требовалось. Может спичку, значит -
может и соседний барак...
- Ты не бойсь, начальник, я теперь -
ручной... - кулачина усмехнулся, - Я теперича... Друг Советской
Власти!
А вот этому я не поверил. Будь моя воля
- поставил бы к стенке. Но не мне решать. Кстати, дальнейшее развитие
событий подтвердило мое недоверие к этой вражине - см. главу “Война”.
Надо отметить, что поймать номера
третьего было не просто. В только что образованном колхозе горели то
стога с сеном, то сараи. Потом - дом председателя колхоза, потом -
сельсовет. При этом номера третьего не разу не было на месте
преступления, даже близко не было... Приехавший разбираться
милиционер арестовал пару подкулачников, сразу вслед за этим -
сгорела конюшня, только что отстроенная.
Следователь НКВД не стал собирать
свидетелей и анализировать алиби. Просто взял список деревенских
кулаков. Дальнейшие действия следователя можно назвать по-разному.
Можно - гениальным прозрением, можно - классовым чутьем, а можно и
просто - опытом. Итак, арестовав всех кулаков и подкулачников, учинил
им строгий допрос. Поджогов было несколько, вот чекист и начал
выяснять, кто мог осуществить конкретный поджог, а кто - не мог.
Вышло - что ни один из подозреваемых не мог проделать все поджоги.
Или действовала группа, или... Следователь в тот момент, должно быть,
задумался. Каждый мог сделать одни поджоги, но не мог - другие,
каждый, кроме одного - нашего номера третьего. Он ни разу не
находился вблизи пожара, но всегда - где-то в отдалении, и при этом
мог видеть происходящее. Вывод, который сделал следователь, был
прост. Слишком много алиби - стало быть, этот кулачина специально
держался подальше от мест поджогов. Либо он организатор, либо - еще
что... Дальше чекист мудрствовать не стал. Номер третий был доставлен
в органы для дальнейшей разработки.
Тайна, возможно, так бы и осталась
тайной, но номер третий сообразил, что независимо от его теперешних
признаний или не признаний за собой вины, он все равно будет
поставлен к стенке. Как организатор антисоветской группы.
Единственный путь к спасению - взять все на себя. То есть рассказать
все, как есть. Рассказал. Не поверили. Показал...
У следователя хватило ума доложить
немедленно. Чем закончилось дело в отношении остальных задержанных
кулаков - неизвестно. Сам номер третий был доставлен сначала - в
Москву, а уж потом - в этот лагерь.
Сто первый.
Сто первый... Или “Железная
маска”... Впрочем, какой смысл было скрывать его лицо? Даже я
догадался сразу! Хотя нет, ведь я встречал этого человека и раньше,
помню его небольшой рост, характерную фигуру, особенную походку. А
другие - ну, так на то они и ясновидящие! Тем не менее, маска, хоть и
не железная, а всего лишь матерчатая - все-таки присутствовала. И
трехзначный номер, как бы начинавший новую, особенную серию.
Я не стал вызывать его для обычной
беседы. Может - из былого уважения. Нет, не страха - хотя одно имя
этого человека совсем недавно наводило на врагов ужас едва ли не
больший, чем в свое время имя Дзержинского.
В лагере сто первого боялись. Охрана
трепетала перед ним, казалось бы, почти обычным заключенным.
Инцидентов с другими заключенными тоже не было. Впрочем, то, что сто
первый был мастером рукопашного боя, здесь знали. А чтобы наверняка -
я сам, вроде бы, “разгласил тайну личного дела”. Все - спокойнее
будет.
Через пару недель сто первый не выдержал
сам. Напросился на беседу, а я не смог отказать. Впрочем, он знал обо
мне многое, особенно ту часть, что касалась истории с эликсиром.
Итак, сто первый, как и положено - в
маске, сидит напротив меня за столом. Держится скромно, да, говорят,
в свои годы эта самая скромность многих ввела в заблуждение. Молчит,
да ведь он молчун известный. Потом - не выдерживает, видать - надо
было перед кем-то выговориться...
- Это очень странное чувство, когда тебе
в затылок попадает пуля, вроде вспышка света - а потом сразу тупая
боль, ты оживаешь... И снова пуля! И снова боль. Я потерял счет и
времени, и пулям...
Я молчал. Собственно, я догадывался о
происшедшем тогда, но деталей не знал. Значит, Хозяин все-таки решил
оставить ему жизнь... Может, опыта ради?
- Меня... для опытов, верно, решили
приберечь... - почти что повторил мои мысли сто первый. Впрочем,
смысл его слов был несколько другой. Да, возможно, именно - для
опытов, а не для опыта.
- Как Вы думаете, товарищ Королев,
это... будет долго действовать?
- Долго... - кивнул я, - Но постепенно
ослабевает.
Как это ни странно, я - единственный,
кто имел достаточно полные сведения о действии эликсира. Но сейчас
чудо-жидкости все равно нет ни капли, скорее всего - нигде нет, ни в
Союзе, ни где-то еще. Девятка законспирировалась...
Здесь неоднократно затрагиваются детали операции, в которой принимал участие Станислав Григорьевич. Полный отчет истории с эликсиром заслуживает отдельной книги, которую я и намереваюсь написать в дальнейшем. Кстати, история эта имела продолжение и после войны. А, может, и не обманул этот чертов ..., когда похвастал, что наконец-то добрался до бессмертных, и больше, мол, им эликсира не видать! Может, и врет. Впрочем, у них, нелюдей, свои разборки. Но все равно обидно, если эликсира больше не будет...
- Но пока не ослабло, - сто
первый вздохнул, - позвольте ножик?
- Не положено, - автоматически ответил
я.
- Да бросьте, - махнул рукой сто первый,
- если бы я хотел Вас убить, то сделал бы это голыми руками, да так,
что...
- Будь по Вашему, - я вручил
заключенному маленький перочинный ножик, используемый мною для
заточки карандашей. Конечно, он, по-своему прав. Я, разумеется,
владею приемами самбо, раньше занимался регулярно. Но что сто первый
- мастер в рукопашной, может - даже больше, чем мастер... Не секрет,
короче!
- Вот так, вот так, - приговаривал он,
разрезая кожу на тыльной стороне левой ладони, - вот, не успеешь
разрезать - и все тут...
Свежая рана на руке сама собой
стягивалась, в момент слияния края кожи слегка поблескивали, вроде
даже светились. И - не оставалось даже следов, не то, что рубца...
- Смотри, Королев, смотри, - угрюмо
прошептал сто первый, - может, больше не увидишь! Не долго мне здесь
кантоваться...
- Да, - подтвердил я спокойно, - думаю -
не долго.
Мы оба оказались провидцами. Тем же
вечером прибыл самолет за сто первым. Больше я его не видел. Но самое
странное состоит в том, что во время войны в наших кругах ходила
такая байка. Сто первого видели... на свободе, и даже - не командном
посту. Мелком, правда, посту...
Впрочем, анализировать Хозяина? Нет, он
бывал порой непредсказуем...
Поляк.
Новый обитатель нашего
спецлагеря появился сразу после освобождения западных - Украины и
Белоруссии, входивших до этого в состав Польши. Пробыл у нас недолго,
с другими заключенными не общался, так как держали его в изоляторе
временного содержания. По всей видимости, в отношении этого человека
было принято какое-то другое решение, и по приказу из Москвы я
отправил его обратно. Прямо из изолятора. Так что номера он не
получил, а имени я его тогда еще не знал. Узнал потом, в пятидесятые
годы, с афиш.
За недолгое пребывание у нас я успел
все-таки с ним пообщаться. И даже - разговорил. Возможно, он
догадывался или знал откуда-то о специфике нашего лагеря, поэтому
отнесся ко мне достаточно лояльно. Или просто знал, на что шел, когда
явился к новым властям. Сам, между прочим.
Итак, этот человек, еврей по
национальности, жил до этого в Польше. И уже успел приобрести
некоторую известность благодаря необычайным способностям, которыми
одарила его природа. По его собственному рассказу, все это началось
еще в детстве. Ехал однажды в поезде без билета - так уж судьба
сложилась, из дома сбежал счастья искать... А тут контролер. Мальчик
взял да какую-то бумажку вместо билета и показал. И - о чудо!
Контролер попал под внушение мальчугана и решил, что это билет.
И так далее. Гипноз без традиционного
усыпления. Чтение мыслей, ясновидение. Каких только способностей не
оказалось у парня! Начал выступать как артист, демонстрировал чудеса
с угадыванием всего чего угодно и тому подобное.
Вторая мировая война началась, как
известно, с нападения гитлеровской Германии на Польшу. А, войдя в
Польшу, немцы начали устанавливать свои порядки с помощью СС и
гестапо. И первым, кого по плану арестовало гестапо в Польше, был
именно этот артист. Скорее всего, по приказу самого фюрера, или
кого-то из его ближайшего окружения. Они там были все помешаны на
подобных вещах. Да и способностями кое-какими обладали, тот же
Адольф, к примеру. Или Борман. А сколько людей потом в концлагерях
замучили с этими делами! Но об этом рассказ впереди. Вернемся к
нашему артисту. Можно сказать, что это была первая жертва тайной
полиции во второй мировой войне.
Далее происходят чудеса. Наш герой, сидя
в тюрьме, в одиночной камере, напрягает все свои удивительные
способности. Ухитряется на расстоянии загипнотизировать дежурного
офицера, находившегося - аж на другом этаже. Тот приходит с другого
конца здания с ключами. Открывает камеру. Охранник на этаже тоже под
гипнозом. Потом гестаповец сам доводит этого чудо - гипнотизера до
дверей тюрьмы и отпускает на волю.
Что происходит дальше? О дальнейших
приключениях в течение того дня мой собеседник ничего не рассказал,
возможно, не было ничего особенного. Так или иначе, но уже через
сутки он сдался властям на советской стороне. Сам. Выбрал нас, а не
фашистов. И не прогадал, как я узнал впоследствии.
Итак, этим человеком занялись наши, из
особого отдела НКВД. Разумеется, в его невероятную историю сразу не
поверили. Но, с другой стороны, он уже имел некоторую известность как
артист оригинального жанра. Так что не поверили, но проверить, однако
ж, решили.
Проверка была организована капитально.
Испытуемый находился в комнате под контролем специальной комиссии.
Один из комиссии вышел в другую комнату, подошел к большому
библиотечному шкафу, полному книг, выбрал книгу, первую попавшуюся,
даже не читая корешка, открыл ее в произвольном месте и записал на
бумажку первую попавшуюся строку. Потом книга была возвращена на
место, а человек с бумажкой ушел в другую комнату - уже третью по
счету, не заходя в комнату с испытуемым. Таким образом,
непосредственный контакт между ними был исключен. Не могла состояться
передача информации и посредством других членов комиссии, не
выходивших из первой комнаты. Иной персонал не допускался на этот
эксперимент вообще.
По словам артиста, ему в тот момент
пришлось напрячься даже больше, чем в момент побега из гестапо. К
гипнотическим трюкам он был уже достаточно привычен, но сейчас были
необходимы либо телепатия, либо ясновидение. И наш герой прошел это
испытание. Зашел в комнату, нашел нужную книгу, открыл на той самой
странице и показал строку. Пригласили того члена комиссии, с
бумажкой. Прочитали. Все сошлось. Ему поверили.
Как я уже говорил, этот человек пробыл у
нас всего ничего. О его судьбе в последующие годы мне ничего не
известно, возможно он занимался тем же, чем и те, кто были забраны из
моего лагеря в начале Отечественной войны. Но об этом рассказ еще
впереди.
О том, что этот человек жив, здоров и
даже весьма известен и популярен, я узнал в хрущевские годы из афиш.
Но, к сожалению, с ним больше не общался. Даже на выступлениях
побывать не удалось.
По данному вопросу всё.
Война.
Ни для кого из нас,
обитателей этого спецлагеря, начало войны неожиданностью не явилось.
Ее начало предсказали двое из ясновидящих еще за год до начала, потом
за три и за один месяц, все уточняя дату. Я писал докладные,
приезжали особисты, беседовали с моими заключенными. И ничего... Как
я узнал впоследствии, такая же судьба постигла предупреждения и со
стороны наших разведчиков. Я слышал много мнений, но так как не знаю
точно причин этого удивительного поведения нашего высшего
руководства, то и писать о своих догадках не буду. Не знаю!
Итак, Гитлер напал на Советский Союз. Не
буду описывать, что творилось у нас в стране, потому что не видел
этого сам. А у нас в лагере? У нас почти весь персонал, включая меня,
написал заявления с просьбой отправить на фронт. Написали и многие
заключенные. Но надеялись не слишком. Я так вообще не надеялся. И
правильно делал. Потому что на фронт никого из нас не взяли. Но это
не значит, что нас проигнорировали. Наоборот. Количество заключенных
начало стремительно уменьшаться. Каким образом? Их увозили. Для
особой работы.
Сначала забрали всех ясновидящих.
Капитан, прилетавший за ними, был из разведуправления армии, я знал
его прежде. Не трудно предположить, для чего их могли использовать.
Потом забрали телепатов. Кажется, НКВД. Что же, иногда на допросах
фанатиков, а таких было немало среди гитлеровцев, не помогали никакие
методы. Последняя надежда - на чтение мыслей.
У меня остался неприятный осадок, когда
забрали тех, что “наводили порчу“. Конечно, война есть война, на ней
все средства хороши. Но все-таки неприятно. Хотя, с другой стороны (и
фразеологически, и буквально с другой стороны) у немцев тоже
наверняка работали вовсю разные там “черные колдуны“.
Забрали авиаконструктора. И прекрасно.
Пусть работает на победу. Я еще раз написал рапорт о пилоте -
испытателе. О том, что он настоящий коммунист, блестящий летчик,
рвется на фронт. Что если он даст слово молчать, то никакими пытками
из него ничего не вырвать. И я готов за него отвечать. Знаете, что
самое удивительное? Мой рапорт сработал. Было очень трудное время. И
не хватало асов. Так, под мою ответственность, номер двадцать первый
вновь стал пилотом - истребителем. Я больше никогда его не видел. В
середине шестидесятых годов удалось навести справки. Он погиб в
начале сорок второго года, имея на счету уже больше десятка сбитых
фрицев.
Что же касается персонала, то и тут
кое-кому повезло. Двое охранников, имевших некоторые телепатические
способности, были забраны в распоряжение СМЕРШа. Туда же попал и тот
парень с особым зрением.
Были и ошибки. Номер третий,
поджигатель, тоже писал заявление. И был откомандирован для
диверсионной работы в тылу врага. Их выбросили на парашютах, все
прошло удачно. Но бывший кулак сразу же явился в ближайшую
комендатуру. И сдал товарищей. Впрочем, как не без злорадства
рассказывал один мой знакомый из контрразведки, поджигатель, как
говорится, угодил из огня - да в полымя. Сам он немцам не признался о
своих уникальных способностях - что его и сгубило. О них рассказал на
допросе попавший в плен руководитель группы. Он был в курсе и даже
присутствовал на демонстрации способностей бывшего номера третьего.
Немцы взялись за бывшего кулака, отправили - уже в немецкий
спецлагерь... Кажется, он кончил жизнь - после долгих экспериментов -
в газовой камере. Вот так
Королев ошибался. Поджигатель остался жив, и нашим органам еще пришлось с ним столкнуться позже, во времена "холодной войны".!
А потом мне еще раз не
повезло в жизни. Приезжал сотрудник разведки, беседовал со мной о
моих старых делах, о рейде тридцать седьмого года. Я кожей
почувствовал, что намечается какая-та акция. А, судя по большому
количеству личных вопросов, предположил, что мне предполагается в ней
участвовать. Но - увы! Где - то там, наверху, мою кандидатуру сняли.
Я это понял, когда мною совершенно перестали интересоваться. Их легко
можно понять. Раньше я знал слишком много. Сейчас, побыв почти три
года здесь начальником, я знаю уже запредельно много...
Что за акция намечалась, я так и не
узнал никогда. Может, читающему сейчас эти строки Виктору Толстых
удастся что-нибудь узнать?
Увы, никаких упоминаний об операции, в которой предполагалось бы использовать товарища --- в доступных мне документах я не обнаружил.
И вот, наконец, 26 декабря
1941 года за мной прибыл посыльный...
Здесь заканчиваются записки товарища
Королева, посвященные лагерному этапу его службы.