Конкурс рассказов "ЛаВрушка-11"

1. #7 Винт ( 37).

- Ну читай, читай.
Венечка глядел на шефа с омерзением. Синельников относился к той категории людей, которые уж если проехали в трамвае не заплатив, считают всех без исключения окружающих лузерами часа три как минимум, зато безрезультатно кинутый в автомат-столбик пятачок заставляет их чувствовать себя Иовом на пике испытаний.
Синельников не любил свою работу. Он боялся работу потерять. Вследствие чего витийствовал по поводу ее важности и нужности не хуже секретаря райкома на собрании.
Терять было, конечно, что. Как и большинство российских забыто- секретных градообразующих предприятий, Тишинский точных приборов состоял из двух частей: собственно разложившегося под грузом долгов, сокращений и банкротств Завода и Заводоуправления, служившего образцом местечкового рая, в который после смерти может попасть какой-нибудь там катушечноукладчик. Аналогия с раковой опухолью просматривалась полная, но только с точки зрения обитателей Завода. Беловоротничковые кадры ТЗТП считали свою деятельность безусловно важной хотя бы потому, что оклад их подавлял зарплату серых катушечноукладчиков раз этак в пятнадцать. А такие деньги ведь просто так не платят, не правда ли? Ну, разумеется.
Венечка обитал на третьем этаже заводоуправления в отделе маркетинга и связей с общественностью. Главный связной с общественностью Синельников Лексан Лексаныч в данный момент нависал над ним средней упитанности тушкой и зудел:
- Нет, Веня, ты читай. Вслух, будь любезен.
Венечка лениво принял выдранный из некой брошюрки листок и с выражением прочитал:
- Статья пять.
- Дальше, дальше!
- М-м: Общие требования к рекламе. Реклама должна быть распознаваема без специальных знаний или без применения технических средств именно как реклама непосредственно в момент ее представления:
- Хватит, родной.
Лексан Лексаныч выхватил у Венечки так настойчиво предлагаемый к прочтению еще минуту назад лист и располовинив его, швырнул в мусорное ведро. Человеку постороннему могло бы показаться, что до Венечкиного увольнения остается минут пять, не больше, но на самом деле пять минут в среднем продолжалось буйство Лексан Лексаныча. Синельников был трус, трус холерический и экспансивный; наорать на Венечку он еще мог себе позволить, но дисциплинарные меры воздействия находились уже этажом выше. Там был Главный, у Главного был Зам, у Зама Друг, у Друга Брат, у Брата Нужный Человек, а у Нужного Человека сын - выпускник дизайнерских курсов. Брат за Друга, Друг за Зама и вытащили выпускника Венечку на нынешнее место работы. Так что ори Лексан Лексаныч Синельников, ори, только пальцем не тыкай.
- Венечка, ты понял, что ты прочитал, а, маленький? Реклама распознаваема. Как реклама. В момент представления. А теперь скажи, ты что у нас такой интуитивный законник, что не зная закон о рекламе, поступаешь прямо по нему? Ты у нас такой правильный, да? Это там - кивок в сторону мусорки - она должна быть такая и растакая, а у нас работа противоположная. Мы не рекламу должны показать, а какой наш завод замечательный и стабильный. Рекламный стенд и без тебя нарисуют, а ты образ должен создавать. И 'Нигде кроме, как в Моссельпроме' сейчас уже не катит. Не те времена. Ладно, готовься, завтра с телевизионщиками на социалку поедешь.
- А чего там опять? В прошлом месяце же только художественную галерею устраивали. Мне этих малахольных художников:
- Ну, сейчас будет вовсе и наоборот. Спонсорская помощь в интернат для детей. Слепых и слабовидящих. Ну, одеяла всякие, игрушки, аудиокассеты, книги там эти, Браля.
- Брайля. А раньше нельзя было сказать? Такие вещи за неделю готовятся, минимум.
- Брайля-Шмайля: Главный меня сам только утром уведомил. И в область сдернул. Тут какая-то накладка с телевидением вышла - долго решали, возиться ли вообще. Если честно - жадность победила. Коробки-то с гуманитаркой все равно закуплены, рабочим их в виде премии не раздашь, они по Брайлю читать не обучены. Ладно, без разговоров. На мне техническая часть, мне и так тяжелее. А у тебя задача какая? Соз- дать об-раз. Бескорыстной помощи детям. Тебя учили создавать образ? Вот и действуй, как учили.
- А зачем создавать, книги что ли ненастоящие ? - ухмыльнулся Венечка.
- Книги-то настоящие: Но есть разница между сообщением в новостях - ОАО ТЗТП оказало спонсорскую помощь тэ-тэ-тэ: И актом сострадания к несчастным сиротам. Актом зафиксированным, отмонтированным и должным образом, хм, прокомментированным. А потом на полочку положенным и зарубежным коллегам и федералам что? Показанным. Для чего? Для повышения заводского статуса. За счет чего? Создания образа!
Синельников уже забыл о вспышке грошовой истерики. Как мог судить Венечка, сейчас Лексаныч ощущал себя стратегом от рекламной политики и оправдывал в своих же глазах занимаемый пост.
- Форма по положению? - принимая мячик игривого тона, уточнил Венечка.
- Безусловно! - всплеснул лапками Синельников. - Как иначе?
Положением в заводоуправлении с недавних пор называли галстуки. На юбилей чего-то-там требовалось пригласить несколько непроспиртованных и по такому случаю цивильно одетых рабочих. Мероприятие было скучное, без банкета, зато с концертом самодеятельности, и идти туда никто не хотел. На унылый вопрос мастера отдела наладки Федорова, галстуки то им зачем, Синельников ханжески заметил, что положение обязывает. Га-га-га! - заржал кто-то из работяг. - Обвязывает!
И пошло, и поехало. Секретарши льстили теперь начальникам отделов, что они (не секретарши, а начальники) в интересном положении, приехавших на завод московских шишек именовали положительными персонажами, а избитая поговорка 'упиться до положения риз' приобрела новый, почти сакральный смысл.

Проглядев перечень гуманитарки, Венечка хмыкнул и решил проработкой сценария голову не забивать. Все равно не успеть, а по наитию всегда в таких случаях лучше получается. Остаток дня он провел, рассортировывая по папкам файлы с порнухой, пока от разнообразия однообразия не начало подташнивать. Вечером зато, как напоминание о порнушных сборниках, позвонила старая подруга, и в ультимативной форме заявила, что соскучилась. 'Соскучилась' обошлось Венечке в два часа прогнозируемо проведенного времени и стандартных отбрыкиваний от потенциальной женитьбы. К положительным моментам можно было отнести снижение давления и выглаженный к завтрашней поездке костюм.

Утро выдалось дождливое, серенькое, но как уже знал по опыту Венечка, для съемок на улице самое то. Разложив на диване ряд положений, он оглядывал их с видом спецназовца, выбирающего ствол для секретного задания, вполуха слушая центральные теленовости. Новости были стандартны: президент выехал, двое военнослужащих погибли, в Багдаде совершен теракт, в результате которого, праздник огурца в Коломне собрал: Настроение понемногу портилось. Венечке хотелось темного пива с камамбером, а ехать в интернат для слепых детей руководить показушными съемками - не хотелось. Деваться, однако, было некуда. Вариант увольнения в связи с прогулом и начала жизни свободного художника не рассматривался как дебильный.

Прибыл он к заводоуправлению как раз к приезду телевизионщиков. Синельников тоже в форме по положению суетился вокруг картонных коробок с логотипом ТЗТП. Рядом переминались двое гальваников, снятых с работы и одетых по такому случаю не в стандартные спецухи, а в синие комбинезоны и кепочки. Венечка паясничая, козырнул шефу, подмигнул отвлеченно ломающей в пальцах палочку 'Парламента' журналистке Ирине и поздоровался за руку с оператором. Надо было начинать. Синельников в процессе постановки официальных мероприятий был бездарем, способность к риторике просыпалась в нем только при наличии незаинтересованных слушателей, единственной реакцией которых на речи Лексан Лексаныча могла быть только просьба отвязаться. Венечка подозревал, что основной процент стервозности начальничка вызван именно этим дисбалансом: когда надо - не могу, когда хочу - никому не надо. Но сейчас у Венечки шевелился в подкорке собственный дисбаланс - телевизионщики вроде бы были людьми наемными, за правильное освещение 'акта милосердия' телеконторе платились хорошие деньги, но вместе с тем указывать съемочной группе что, как и где делать, требовалось осторожно, почти заискивая. Здесь вступал в действие суровый и логичный в урбанизированном обществе закон преклонения простых смертных перед технарями. Венечка, как типичный гуманитарий сомнительной полезности, закон этот недолюбливал, естественным образом перенося скрытое раздражение и зависть на конкретный объект - в данном случае телегруппу. Он вздохнул, погримасничал, разминая лицевые мышцы, застегнул крайнюю пуговицу пиджака и дал отмашку на начало.
Долго выбирали, где станут снимать вступительный синхрон. Выбрали, как и стоило ожидать, возле проходной, так, чтобы в кадре находилась заводская вывеска, кусок здания, коробки с барахлом и как центр композиции, принявший торжественно-скорбный вид Венечка. - Скажите, Вениамин Павлович, чем вызвана эта акция завода точных приборов в отношении Дома-интерната поселка Заречного? - елейно прощебетала Ирина, профессионально подсовывая Венечке микрофон. - Мне кажется, - проникновенно начал Венечка, - что мы и так все знаем ответ на этот вопрос. Дети. Всего лишь дети, которые в силу трагичной ситуации лишены многого, в том числе и способности нормально развиваться. А ведь заботиться о том, чтобы они стали полноправными членами общества, нашими согражданами, прямая обязанность всех без исключения. Тишинский завод точных приборов никогда не оставался в стороне от нужд города, как градообразующее предприятие мы всегда стремились поддерживать социальную сферу Тишинска, проявлять заботу и о юных талантах, и о социально незащищенных слоях населения: Но эта акция, это еще и почин в благородном деле помощи ближнему. Было бы действительно хорошо, если бы каждый житель нашего города перечислил на счет Заречного дома- интерната посильную для него сумму или как-то иначе помог интернату, переживающему, прямо скажем, непростые дни. В любом случае, я, как представитель завода, хочу надеяться, что оказанная нами помощь поможет дому-интернату и в воспитании, и в обустройстве быта для ребятишек.
- Так, нормально, - качнул камерой оператор. - Вень, дублируем с 'этой акции', ты там сбился.
Повторили еще пару раз. Венечка на ходу импровизировал, решая непростую задачу совмещения официоза и проникновенности тона, способного вызвать слезу умиления у федеральных чиновников и телезрителей. В итоге получилось сносно. Синельников, дымивший в стороне сигареткой, одобрительно покивал.
- Значит, ребята. Сейчас собираемся и едем. Я директрисе зареченской позвонил, там уже ждут. Антон, коробки только поснимай, как загружают. А с Васютиным завтра интервью будет, когда из области вернется. Монтировать тоже потом будем.
Поснимали коробки. Поснимали завод. Работяг поснимали. Антон прыгал с камерой, то поднимая ее на вытянутых руках выше головы, то падая на колено. Венечка обоснованно предполагал, что делает он это больше для публики - сколько раз они до этого не монтировали черновой материал, все кадры в итоге выходили стандартно-плечевыми.
Наконец тронулись. Из кофра с камерой Антон выудил плоский бутылек с коньяком. Хорошим коньяком, явно с предыдущих проплаченных кем-то еще съемок. Венечка вздохнул и отказался: ему на данной операции требовалась ясная голова, а не хорошо подвешенный язык. Ирка, по прямо противоположным причинам к пузырьку приложилась, и помотав головой, вытащила из пачки очередную сигарету.
- Прикидываешь, Вень! - панибратски ткнула локтем в бок - Был у нас на той неделе прямой эфир с мэром. Так народ потом еще два дня звонил, интересовался, когда прямой эфир повторять будут.
- Тупой у нас народ, - мрачно подтвердил Антон. - Тупой. Сколько в этой конторе кручусь, столько убеждаюсь - народ тупой.
- Расслабься, Тоша, - Венечка прикрыл глаза. - Всякую работу нужно начинать с радостью. А то наснимаешь фигни, переделывать придется, опять в этот Заречный мотаться. Оно надо?
- Я то свое сделаю. За собой следи, агрессор, чтоб потом не было: чего это не сняли, да чего вон то не сняли:
- В смысле - агрессор?
- Наш стрингер хочет сказать, - хихикнула Ирка, - что ты у нас рекламщик.
- Ну?
Ирка затянулась, пачкая розовой помадой сигаретный фильтр.
- Антилопа гну. Любая реклама развивается в сторону агрессии. Сперва, значит, идет информация, довольно унылая - уважаемые господа, наша селедка очень жирная и дешевая. Потом лозунговое указание - покупайте нашу селедку. А после закономерная игра на чувствах - если лопаешь нашу селедку, будешь сыт, доволен и девушки любить станут. В конечном итоге - кто не ест селедку, тот бездарь и дурачок, даже если икрой питается. Все понимают, что от съеденной селедки девушки больше любить не начнут:
- Серьезно? - съехидничал Антон.
- Определенно. Понимают, но хотят быть похожими на тех вымышленных персонажей, которые лопают селедку и разбивают наши сердца. То есть, Веня, в конце концов, ты, как рекламщик, должен научиться продвигать не сам товар, а его позиционирование, образ потребления то есть.
- Опять образ. Сговорились вы что ли? - засопел Венечка. - Образы образами, а жизнь жизнью. Она у меня от образов отличается. Я вот себя ни с чем не позиционирую, потому что знаю, что все по-любому лажа. Вот получишь диплом в своей экономической заочной шарашке, придешь работать ко мне в отдел, тогда и поговорим как агрессор с агрессором. С художником, то есть.
- К тебе, хе. К Васютину, может и приду. А пока нас и здесь неплохо кормят. Ладно, творец, концентрируйся. Подъезжаем.

Директриса детского дома напоминала застигнутую врасплох курицу. Она бестолково металась возле машин с гуманитаркой и телегруппой, покрикивала на собравшихся воспитателей, и все пыталась уверить наседавшую Ирку, что интервью она давать не может и не будет. В глазах у нее стояла тоска. В глубине души Венечка директрису понимал и в сочувствовал: жили себе жили, как могли обходились, а теперь приехали тут меценаты, понимаешь. А вдруг еще телевидение чего-нибудь не то наснимает? А чего-нибудь не того всегда найти можно, особенно у педагогов, особенно у таких сложных. Он поманил Ирку в сторону.
- Слушай чего. С ней так или иначе разговаривать придется, но в таких психах без вариантов. У нас два дня, конечно, есть еще, но не ездить же, действительно, второй раз в этот Заречный? Давай, поговори ты с ней наедине, что ли, подготовь там, а я детишками займусь, ладно?
- Да мне что: - Ирка пожала плечами. - Тебе постановку выбирать. А вообще такие вещи нужно заранее готовить.
- Да знаю я, знаю. Можно подумать, от меня здесь все зависит. Мария Леонидовна! Давайте мы пока с вашими воспитанниками поговорим, хорошо?
- Конечно, конечно: Эмма Петровна, проводите Вениамину Павловича к восьмой группе. Поговорите: Поговорите там с ними:

Поведение Эммы Петровны было зеркальным отображением манер директрисы.
- Так: Вениамин Павлович: Товарищ оператор, пойдемте. Мы сейчас в восьмую группу пойдем, там ребята спокойные:
- А что, они у вас и неспокойные есть? - искренне удивился Антон.
- Нет, ну что Вы: Просто там: Там лучше снимать вам будет: А у Танечки Савоевой сегодня и день рожденья, очень кстати.
Угу, день рожденья. Венечка, не чинясь, начал ковырять коробки, пока не наткнулся на меховые игрушки. День рожденья кстати, это уж верно. Как делился опытом Антон, в социальных сюжетах лучше всего использовать стариков и детей - они беспроигрышно вызывают жалость у зрителей. А день рожденья - еще и штришок хороший.
- Эмма Петровна! - крикнул он, высунувшись из машины, - сколько им лет?
- Шесть: В среднем шесть. Тане семь исполнилось.
- Замечательно. Вот эта зверюга, - Венечка подбросил в воздух нечто среднее между собакой и мышью-переростком, - в качестве персонального подарка пойдет?
- Конечно. Очень хорошо. У нас ведь с игрушками не очень.
- Ну и замечательно. То есть, хотел сказать, так и поступим. Пойдемте.

Двинулись в восьмую группу. В авангарде, мелкими шажками спиной вперед, снимая всю процессию - Антон, затем Венечка и натужно улыбающаяся Эмма Петровна, дальше работяги с коробками. Одной рукой Венечка придерживал под локоток воспитательницу, в другой нес дешевенький магнитофончик, оказавшийся среди заводских подарков. Счастливым (и опять удачный штришок!) совпадением, в директорском кабинете обнаружили кассету с песней про облака, белогривые лошадки, по словам Эммы Петровны, любимой Таниной. На сгибе руки Венечка волок собакомышь.

- Здравствуйте, дети! - фальшивым, как соевый шоколад голосом проблеял Венечка, толкая плечом белую ободранную дверь.
- Здравствуйте, Вениамин Павлович!, - нестройным хором ответили ему сидевшие на стульчиках в ряд детдомовцы, глядя куда-то поверх голов гостей.
Венечка поморщился. Могли бы и не предупреждать их, что ли. Устроили казарму, никакой естественности.
Антон щелкнул накамерным фонарем - в комнате было сумрачно.
Стриженные детские головки медленно стали поворачиваться в сторону оператора.
- Чего это они? - шепотом поинтересовался Венечка.
Эмма Петровна поглядела на него как то уж очень недобро.
- Они ведь плохо видят, Вениамин Павлович, понимаете? Они только свет сейчас от лампы видят и смотрят на него. А все остальное практически нет.
Венечка передернулся. - Так, дети! А кто у нас Танечка Савоева, а? Пухлая кукла с синим бантом в соломенных волосах дисциплинированно подняла руку.
- Это я, Вениамин Павлович.
- А сколько тебе лет, Таня?
- Рыжая голова повернулась от Антона в сторону Венечки.
- Сегодня стало семь, - как-то даже кокетливо произнесла она.
- То есть у тебя день рожденья, да? Ну, Танюш, поздравляю. Дети! Вы ведь уже поздравили Танечку, правильно? А сейчас я от имени Тишинского завода ее тоже поздравлю. Вас всех ждут разные подарки, но первой у нас будет конечно именинница. Держи, Таня. Венечка, осторожно приблизившись, пихнул зверя Танечке в руки. Собакомышь размером была чуть поменьше именинницы. Танечка цепко ухватилась за синтетический мех игрушки, притянув ее к себе.
- Что нужно сказать дяде, Таня? - встряла Эмма Петровна.
- Спасибо, Вениамин Павлович, - послушно ответствовал ребенок.
- А скажи, Таня, ты ведь музыку любишь слушать?
- Люблю. Я люблю 'Руки вверх', про лягушонка, и про облака белогривые лошадки, - голос Танечки, целиком укрывшейся за подарком, доносился невнятно.
Венечка вздохнул, по крайней мере теперь все шло относительно гладко.
- Ну, я думаю, 'Руки вверх' мы послушаем все вместе после, а вот про облака, Тань специально для тебя и сейчас. Венечка сунул вилку кассетника в розетку и вдавил красную клавишу.
Теперь головы детдомовцев поворачивались беспокойно: от бродившего по комнате с камерой Антона к стоящему на полу магнитофону. На песенке мамонтенка, который ищет маму, Венечка магнитофон выключил. Детских расспросов про маму ему сейчас не хватало:
- Дядь Вень? - подала голос Таня, - А что такое небо? И облака? Венечка сглотнул вязкую слюну. Антон, зараза, повернул камеру на него, выцеливая крупный план.
- Облака: Облака, Тань, это такой пар, много-много пара. Пар: ммм: поднимается вверх и получаются облака
- Правда? - Танечкин голос зазвучал расстроено, - а почему же они белогривые лошадки? Лошадок я знаю, у них шерстка на спине - грива, а белая значит как снег. Почему - лошадки?
- И небо? Небо - это как? - спросил еще кто-то любознательный в круглых, в пол-лица стаканообразных очках.
Венечка растерялся. Ну как? Как, спрашивается, объяснить им, что такое небо? Его ведь пощупать не дашь. Нет, определенно, к таким мероприятиям нужно минимум за неделю готовиться.
- Облака: Ну, пар, он изменяется, плывет и получается как будто лошадки. А небо, небо это воздух, наверху, над землей. Он синий вверху, как:как: слива, а в нем облака, да, как снег. - Эмма Петровна, - зашипел он, косясь на Антона, - детям по семь лет, вы им до сих пор рассказать не могли, что такое небо?
Эмма Петровна пожала плечами. Венечке показалось, что выражение глаз у нее изменилось - в них начало проявляться скрытое злорадство.
- Они ведь Вас спрашивают. Вы же человек новый, они каждый раз спрашивают новых людей, а потом сопоставляют сказанное. Я им, например, про небо рассказывала иначе.
Значит, сопоставляют: Хорошо.
- Эмма Петровна? В Тишинске на авиабазе по субботам есть вертолетные экскурсии. Как бы ваше руководство отнеслось к тому, чтобы детей вывезли покатать на вертолете? Группой? Заодно и:, - Венечка вздрогнул: сразу у двоих сидевших на стульчиках пацанов лица начали комкаться как сгорающий в пламени альбомный лист. Через секунду начался дружный рев. Остальные детдомовцы съежились и поникли, будто в ожидании удара.
- Вениамин Павлович! - изменившимся голосом запищала Таня, - не надо нас в вертолет, ладно?
Антон опустил камеру. Эмма Петровна с неожиданной силой ухватила Венечку за шкирку и вытащила в коридор.
- Значит так, Вениамин Павлович! Впрочем: Впрочем, это моя вина: В восьмой группе боьшинство - не наши дети, я имею в виду не Тишинские. Их во время второй чеченской компании из Дагестана эвакуировали. На вертолетах. Тогда боевики, когда в Дагестан вошли, и до их детского дома добрались. Воспитателя убили. Они все два дня без еды сидели, они же даже уйти никуда не могли. Вы не заговаривайте с ними больше на эту тему, и про вертолеты тоже, хорошо?
- Извините, - надтреснуто пробормотал Венечка.
- Нет, что Вы, что Вы, Вениамин Павлович, - первоначальное состояние латентного испуга к Эмме Павловне понемногу возвращалось. - Это я виновата, я забыла предупредить. Вы пока что-нибудь еще поснимайте, а я их успокою, потом вернемся.
- Послушайте, Эмма Петровна, а у вас есть в интернате вентиляторы и какой-нибудь материал, ну что-то вроде газа? Знаете, газовые шарфики такие?
- Есть: А Вам: Вам для чего, собственно?
- Ну, раз уж так получилось, я им хочу продемонстрировать небо с облаками на примере. Ведь это здорово будет, правда?, - об очередном удачном штришке в заказном репортаже Венечка само-собой умолчал.
- Правда, - кисло отозвалась Эмма Петровна, - раз уж так началось, давайте, делайте. Я сейчас кастеляншу позову, у нее все есть.

Венечка работал вдохновенно. На протянутых на разной высоте, с учетом детского роста нитках, он развешал воздушные шары, облепленные ватой. Капроновые ленты и какие-то шелковые тряпочки прикрепил отдельно. Вентиляторов обнаружилось целых два. Теперь они стояли в разных углах, через удлинитель подсоединенные к розетке.
- А чего ты своих рабочих не позвал, все равно ведь не заняты? - спросил сидевший на табуретке Антон.
- Ну их к черту. Ты снимай, снимай, типа подготовка будет. Да уж. Загадали задачку детишечки. Ну как тебе?
- Как выходной в дурдоме. Но если глаза закрыть и на ощупь, то в принципе похоже. Вроде бы. Зови их давай, а я пока аккумулятор в камере схожу сменю.
Венечка включил вентиляторы, поставив их на минимум, чтобы шары не слишком болтались. Полюбовался. Действительно, если не открывать глаз и ориентироваться исключительно на осязательные ощущения - натуральное небо. Все-таки дизайнерское образование - не собачий хвост. За двадцать минут из подручных материалов небо состряпать, хе.

Дети молчали. Венечки тоже. Когда Эммы Петровна завела их в комнату, он на подъеме от удачно решенной проблемы бегал вокруг, объяснял про небесный ветер и облака, поднял Таню на руках, чтобы показать полет. Дети вели себя на удивление безучастно. Венчека не понимал: не могли же они забыть про что только что разговаривали? Или им время нужно, чтобы осознать? Но почему ни на что не реагируют? Зря что ли старался?
- Ну так что, ребята? Вот так, в принципе, и выглядит небо. И облака. Ну как тебе, Танечка, теперь понимаешь? Ну, конечно, такие облака на лошадок не похожи, но они ведь разными:
- Все ты врешь, - тихо, но твердо произнесла Таня.
- Что? - растерялся Венечка.
- Все ты врешь про небо. Небо не такое. Артурик, докажи.
- Точно, - подтвердил носатый Артурик. - Он сам ничего про небо не знает, а еще показать его хочет.
- Вениамин Павлович! - подключилась к разговору еще одна девочка. - Вы что, не понимаете? Небо ведь не такое. Оно везде. И небо, и облака. Только его чувствовать надо, а не смотреть. А Вы живете, а неба не чувствуете. И даже не видите.
- Танька Вас нарочно спросила, она знает, какое небо. - Кто-то, видимо, решил съябедничать. - Мы все знаем. А Вы нет.
- Он не виноват, - эхххх, Танька-заступница! - Он просто про небо не знает, потому что так живет. Если бы так не жил, знал бы.
- Ну, - сказал Антон, выключая камеру, - это в конечный материал явно не войдет. Приглушенно шумели вентиляторы. Венечка сел на пол.
- Таня, - вкрадчиво, на пределе адекватности реагирования обратился он, - а как я, по-твоему, живу, а?
Таня хихикнула.
- А так живете, что неба не видите, вот как. Вы не расстраивайтесь, оно у многих так. Жизнь вместо неба.

Венечка сидел на скамейке, на краю пруда, и ломая булку от хот- дога, кидал ее в воду. Уток не было, он кидал ее просто так. Когда кусочки падали в пруд, зеркало воды ломалось, и отражение того, чего он никогда не чувствовал и не видел, ненадолго расплескивалось. Это успокаивало. Он не понимал, чем именно его жизнь заменяла небо, но получалось, что для слепых детей она равнялась некому эквиваленту вентиляторов и сморщенных воздушных шаров с приклеенной ватой.
- Интересно, - подумал Венечка, - а как выглядят люди, у которых и жизнь, и небо? Или надо от чего-то отказываться? Но, блин, не от жизни же:

2. #10 Лика ( 36). Плывущая во времени (портрет)

Море только называлось Белым. На самом деле оно было серым, как мокрый асфальт. От него веяло прохладой и всепроникающим йодистым запахом водорослей. Было необыкновенно тихо, лишь под ногами хлюпало. Тёмный влажный песок, весь в крестиках птичьих следов, тянулся вдоль воды гладкой широкой лентой, отмечая полосу прилива. Берег поднимался крутым травянистым косогором. Наверху росли деревья - берёзки и сосенки, искривлённые, с кронами сбитыми на одну сторону, словно изжёванными ветром. Старая деревянная пристань, выбеленная солнцем и солью до седины, завалена ящиками, баллонами и рюкзаками. Всё неоднократно проверено, подсчитано и отмечено в списке. Оборудование, консервы, личные вещи... и ещё я, студентка-практикантка, мечтавшая о романтике северных морей... вот тебе романтика: вокруг ни души, вертолёт мой улетел, торчу здесь уже битый час, и никакого намёка на экспедиционное судно, которое должно было меня ждать! А начиналось всё так...
В актовом зале гул возбуждённых голосов. Со сцены (это надо же! умеет, оказывается!) улыбается наш декан: - ... поздравляю, коллеги! Экзамены сдали неплохо. Теперь вы без пяти минут исследователи, осталась только последняя практика - и диплом. Вас ждут великие дела, молодые люди! Список возможных тем и соответствующих учреждений на доске объявлений, выбирайте и подходите ко мне получать документы. Деньги и билеты - у секретаря факультета.
Толпа в коридоре. Мне ничего не видно - ростом не вышла. Ребятам от силы по плечо. На факультете нас на первом курсе было пятьдесят, сейчас осталось около сорока, а девушек только две, я да Ирен. Но она-то баскетболистка, ей виднее. - Пропустите меня! Пигмеи - тоже человеки! - кричу я во всё горло, и однокурсники со смехом расступаются: - Выбирай, выбирай, да поближе - малявкам далеко забираться не положено! Легко сказать - выбирай. На доске объявлений прикноплен вырванный из тетрадки листочек в клетку со списком фамилий. Список большой, и всё так интересно, музыкой звучат знакомые и незнакомые названия: Байконур, Магадан, Чимкент... ИКИ, ТИНРО, ЦУП... Неожиданно отчаявшись, я зажмуриваюсь и тыкаю пальцем наугад. Открываю глаза - ничего себе! Мурманск, Полярный институт океанографии... Требуется один человек. Вот уж действительно поближе, так поближе... Но отступать уже некуда - вписываю свою фамилию напротив. Занято место! В заполярье поеду я!
Мурманск. Там я не успела толком оглядеться. Институт в симпатичном синем особнячке. Отдел кадров. Весёлая полная и румяная кадровичка: - Ну, и что мне с Вами делать? Хотите в экспедицию по Белому морю? Как раз по Вашему профилю, и как раз техников некомплект! Соглашайтесь, а? Туда вечером вертолёт с оборудованием полетит, я Вас отправлю, заодно за приборами присмотрите. Да! Ещё на складе надо получить продукты, там всего несколько ящиков, справитесь? - от такого напора я даже растерялась, но она уже вскочила, увлекая меня за собой, бросилась вдоль по коридору и распахнула какую-то дверь: - Принимайте пополнение! Двое парней в белых халатах подняли глаза от карты и одинаково серьёзно посмотрели на меня. Тот, что был постарше, с длинными чёрными волосами, задумчиво сказал: - А ещё говорят, что чудес не бывает... Мы-то всё думали, всё гадали: и кого бы подальше послать... в смысле, на вертолёте! Может, эта Дюймовочка ещё и делать умеет что-нибудь? Второй, худенький блондин вряд ли старше меня, так и прыснул. И я неожиданно почувствовала, что краснею.
Прохладно, между прочим. И есть хочется. И вообще - устала до чёртиков. Впору прилечь на песок. Или на причал, прямо между ящиков, да и заснуть! Когда судно придёт, разбудят, не перетрудятся. Если придёт. Нет, конечно, придёт, куда оно денется! Оборудование дорогущее, небось, о нём не забудут, не бывает такого. Я присела на доски и стала всматриваться в горизонт. Море и небо странно сливались, так что было непонятно, где одно переходит в другое. Пелена какая-то мешала. Я не сразу осознала, что это туман.
...На склад пришли втроём. Черноволосый Серёжа и светленький Владик, оказывается, тоже собирались в экспедицию. Ехать они должны были дня через два, дожидались каких-то недостающих бумаг. Владик болтал без передышки и усиленно строил мне глазки. Я притворялась, что в упор этого не вижу. Серёжа был посолиднее, всё больше молчал. Только почему-то меня бросало в жар от каждого его слова и взгляда. У него были странные глаза: радужка тёмная-тёмная, даже зрачков не видно. И ресницы, как у девчонки - длинные, пушистые. Я подумала: если положить на них спички, штуки три удержатся спокойно, так и будут лежать, пока рукой не смахнёт. А руки какие! Большие, с длинными пальцами, такие ловкие на вид. Аккуратные - ни тебе заусенцев, ни дурацких белых пятнышек на ногтях, не то, что у меня. Просто комплекс собственной неполноценности развивается.
Темнее стало. То есть света стало меньше. Море, наоборот, теперь посветлело - его уже затянуло туманом до самых досок пристани. Как будто сижу на каком-то помосте над облаками. В тишине. Это было нереально, так иногда во сне бывает. Белая пелена дрожала и колыхалась, подбираясь ко мне, словно крала мой мир сантиметр за сантиметром.
Время - странная штука. Иногда оно летит незаметно: масло съели - день долой, день да ночь - сутки прочь. Иногда, напротив, тянется тянучкой. Я вот, когда мне лет семь было, с яблони свалилась. В деревне дело происходило, у бабушки. Это была анисовка, старая-престарая, корявая и с дуплом. Мне она казалась громадной. Вроде того дуба, где кот учёный по цепи кругом... Так я, пока летела, успела подумать буквально обо всём на свете: - и что бабушка расскажет маме: я лазила на дерево, - и как врачи в стерильных масках и халатах накладывают гипс, - и что, возможно, я наконец прокачусь на лакированном красном мотоцикле соседа дяди Вени, хоть и до больницы, но всё равно здорово, - и что полосатую кошку Маську взять с собой наверняка не удастся, - и что я, похоже, боюсь высоты...
Мне казалось, я лечу очень давно, так давно, что и думать больше не о чем. Я даже устала от мыслей. И вдруг полёт закончился: меня с громким хрустом дёрнуло кверху, платье в нескольких местах треснуло, вниз полетели пуговицы, а я повисла между небом и землёй... ближе к земле, до которой осталось не больше метра... оказалось, зацепилась юбкой за сучок!
Естественно, я заорала, и прибежала бабушка, и была головомойка. Но время-то, время!
Оно снова пошло с нормальной скоростью, как ни в чём не бывало. Делало вид, что оно совсем простое и нормальное, и всегда одинаковое. Только было уже поздно, я узнала его секрет. Очень простой секрет: время неподвижно, движемся только мы. Плывём, как пловцы по реке. И звёзды, и планеты, и люди, и все-все-все. И не факт, что скорость у нас одинакова, может, собаки и кошки плывут быстрее, поэтому их жизнь так коротка. А черепаха, например, - медленнее, вот и живёт сто лет. Но когда происходит что-то особенное, темп меняется. Так же, как например, я начинаю говорить гораздо быстрее, если волнуюсь. Мама меня ругает, мол, это твой недостаток, надо следить за речью, а то можно начать заикаться. И я уже постепенно приучаюсь не выдавать слова с пулемётной скоростью. А вот следить за темпом времени никто нас не учит. Мы за этим вообще не смотрим, движемся, ну и ладно. А правильно ли это?
Так я подумала тогда. Потом - в школе, в институте - мне все объясняли, что это ерунда.
- Время, - убеждали все, - четвёртое измерение, вроде измерений пространства - длины, ширины и высоты. Я кивала и была согласна.
- ...и оно одинаково для всего мира.
Тогда я спрашивала, откуда они знают, что это так? Разве им случалось хоть раз увидеть что-то чужими глазами? почувствовать что-то за другого человека? или зверя? или предмет? словом, за другую часть всего мира?
- Мне-то понятно, - говорила я, - всё понятно про четвёртое измерение. Но откуда вы взяли, что вдоль данной координатной оси скорость возможна только одна? Почему вдоль других - разные, а вдоль этой - нет? Это не мне ваши объяснения неясны, это вам непонятно, о чём я толкую. Иначе вы доказали бы как-нибудь свою довольно странную идею. Сослались бы хоть на что-нибудь! А вот я даже на фольклор могу: думаете, зря в сказках говорится 'долго ли, коротко ли'? Просто рассказчик применяется к тому, что темп у слушателя вполне может быть не такой, как у него!
Обычно в этом месте собеседник крутил пальцем у виска и отходил. ..

Вот и сейчас. Я не могла сказать, долго ли, коротко ли. Было сыро и холодно. И сумеречно. Темнее и не станет, приполярье, лето. Ещё чуть на север, так и вообще был бы полярный день. А туман уже украл почти всё. Я словно смотрела сквозь запотевшие очки. Было совершенно ясно, что никакое судно сейчас к пристани не подойдёт. Если его капитан в здравом уме и твёрдой памяти. Оставалось сидеть и ждать. Меня постепенно начала пробирать дрожь. И спать хотелось. Только разве заснёшь, когда зубы так стучат - просто барабанная дробь какая-то: 'впервые на арене! Смертельный номер! Прыжок из-под купола цирка на канцелярскую кнопку!' Мысль о костре пришла и ушла - я поняла: отойду от пристани на несколько шагов - вернуться уже не смогу. Попросту не найду в тумане этого места. Да и края дощатого настила не видно, свалюсь в воду в наилучшем виде, тогда точно замёрзну.

Когда-то я читала про одного военнопленного. Кажется, англичанина. Дело происходило в одном из фашистских лагерей смерти, зимой. Нескольких заключённых выкинули раздетыми на мороз, прямо в снег. И оставили на несколько часов. Все замёрзли, а один выжил. Он представлял себе, что загорает на пляже, в Ницце, что ему жарко и солнце печёт немилосердно, так, что всё тело горит. Вот это, я думаю, называется мужество. Мне бы так суметь. Жалко, что я не герой. А глаза так и слипаются. Веки тяжелеют и тяжелеют. И я только на минутку - всего на минутку! - разрешила им опуститься.

Владик и Сергей пошли меня провожать. Нет, это сильно сказано. Они помогли мне дотащить ящики и погрузить их в Ми-8. Брюхо вертолёта уже и без меня с моим грузом было набито всякой всячиной как пирожок начинкой. Серёжа улыбнулся и сказал что-то о последней соломинке, переломившей спину верблюда. От улыбки у него на щеках появились ямочки, как у мальчишки. Мне было не смешно, но я всё равно улыбнулась этим чёрным глазам и этим ямочкам. А он вдруг нахмурился и пообещал:
- Скоро увидимся, Солнечный зайчик, жди! - и неловко пожал мне руку.
Потом несчастная машина долго и натужно летала кругами над самой землёй, всё пыталась - и не могла - подняться. Ветер от винта трепал траву, она шла волнами, а ребята махали то ли мне, то ли просто от детского восторга перед мощной железякой. Наконец, аэродром косо ушёл вниз, и я рассталась с цивилизацией, от души сожалея о съеденном завтраке и об отсутствии берушей. Лязг и грохот в чреве нашей 'стрекозки' стоял неимоверный. А укачиваюсь я с детства. Даже на качелях и карусели.
- Кружится карусель.
- Кружится вертолётный винт.
- Кружится вода в водовороте, наша лодка накреняется, мы бешено работаем вёслами, то гребём, то табаним, капитан поворачивается ко мне и что-то кричит, но я не слышу! Глаза, его глаза! Взгляд их, словно беззвучный крик, они черны и расширены, где-то я такие глаза уже видела... ... Нет, всё не так, мой капитан был медно-загорелым и сероглазым...
Кто же это смотрит на меня?
Я удивилась - и пришла в себя.
Мне показалось, что я нырнула в молоко. Отовсюду шёл матово-белый свет, и другого ничего не было. Конечно, это был уже день, было светло и тепло. Только туман... Такой густой, хоть на ломти его режь. Я вытянула вперёд руки и попыталась на них посмотреть. Напрасная попытка. Их не было. Ни силуэта, ни цвета, ничего.

Есть вещи, которых мы не воспринимаем. Потому что они постоянно с н