Конкурс рассказов "ЛаВрушка-13"

1. #8 Лика (27). Ударник и Благородная

Я - ударник, правда, не соцтруда. В рок группе играю. У нас три гитары - ритм, бас, соло; скрипач и солистка. И ещё одна девушка, администратор. Женечкой зовут. Менеджер, так сказать. Она же и организатор, и душа всего дела. Умница и деловая, таких поискать. Что до внешности, то - красивая, даже очень. Тоненькая, такая, знаете, хрупкая вся, очень светлокожая. А глаза большие, карие и нежные, как на старинных рязанских иконах. И волосы ещё, ох, какие волосы - тёмно- рыжие, длинные и кудрявые. Вокруг лица пышные и волнистые, а по спине кольцами, кольцами! Иногда она их закалывает, небрежно эдак. И тогда я не могу отвести взгляда. Всё время кажется: вот сейчас заколка сломается.
Мне эта девушка нравится очень давно. Я и в группе-то из-за неё. Объяву в газете прочёл, пришёл послушать... Администратора увидел - и пропал. Нет, я не говорю, что всё плохо, ребята нормально играли. Однако другие подходящие места работы я даже не посетил. Адресов много нашёл, а сам так здесь и остался.
Не повезло мне: парень у неё уже был. Не из ансамбля. Карамельный красавчик вроде молодого Алена Делона, высокий, синеглазый. Да ещё и москвич. Учился на дневном, в каком-то бабском институте, в областном педе, вроде. То ли обществознанию, то ли филологии. Лоботряс, надо сказать. Вечно что-то пересдавал. А девчонок его внешность била влёт, так хвостом и бегали, всё для него готовы были сделать. И делали, уж он об этом заботился, поверьте! Кто курсовик пишет, кто за продуктами бежит...
Хотя мою - он, может, и вправду любил, кто его знает. Каждый день домой её провожал. Ещё бы: что ему, он никуда не спешил. Богатенький сыночек! Это я с репетиций в родной вечерний ВУЗ летел, если концерта, конечно, не было.
Да... Однако, сколько верёвочке не виться, а концу быть. Выгнали его из института. Женечка и так, и эдак... восстановился. Отдыхал с полгода. На следующей сессии вылетел снова. И она от него ушла. Переживала сильно.

Ну я, конечно, всегда был готов ей плечико предоставить в качестве дружеской опоры. Или жилетку для слёз. О чувствах помалкивал. Надежды мало у меня было. Мне-то до Делона далеко. Я невысокий блондин с обыкновенной физиономией. И ещё я почти на четыре года её младше, она меня чуть ли не за дитятку держала. Хотя сама! Кто не знает, свободно может принять за десятиклассницу! Короче, слово за слово, в кино сходили, потом в бар. Подружились. Месяца через два-три - поцеловал. После сольника в ночном клубе, раздухарились мы тогда очень. Ещё через месяц домой привёл, очень она сестре и бабуле понравилась. Я-то её маму ещё раньше знал, да впрочем, ладно, что-то отвлекаюсь без конца.
Совсем было решился предложение сделать, всё с духом собирался. Как жалею, надо бы поторопиться... Словом, в начале весны припёрся наш дон Гуан прямо на репетицию. Даже без цветов, красавчик, млин! Женечка за пультом сидела. Он подсел рядышком, снял с неё наушники и давай вкручивать. Мне не слышно, что. Я только видел: он ручонками своими шаловливыми перед её лицом размахивает, а она отодвинулась и головой покачала, вроде с испугом. У меня в висках так и загрохотало!
Тут он вскочил, схватил со стола радиомикрофон, и как рявкнет:
- Подите к чёрту, кофе в буфете попейте, у нас разговор! - очень неожиданно вышло, народ повскакивал - и к двери. Смотрю: губы у неё шевелятся, и она в глаза мне глядит так, словно тонет, а спасательный круг у меня. Но я тогда подумал, что она сама должна выбирать, и вышел вместе со всеми. Гордый идиот.
Выпили с ребятами кофе, потом пивка. Когда вернулись, она плакала. Одна. Сразу вытерла глаза - и мы начали работать как ни в чём не бывало. Вечером я пошёл её провожать. Идём через парк, смеркается уже, дождичек мелкий сыплет. Воздух такой... промытый весь, до прозрачности. И никогошеньки вокруг. Прямо Адам с Евой.
Она всё молчала, а у самого дома вдруг и говорит:
- Как ты думаешь, если человек что-то собирается над собой сделать, он станет об этом предупреждать?
И я понял, что ЭТОТ ей втолковывал!

С того дня мы больше нигде вместе не были, только работа. Женечка - как в воду опущенная, побледнела, похудела даже, и взгляд отводит. А глаза-то красные. Наконец, недели через две решил я объясниться. Пришёл к ней домой, суббота была, как сейчас помню. Трезвоню в домофон, а никого нету. Денёк весёлый, солнечный, гуляй себе. Я и гулял - кругами у подъезда. Рядом, на лавочке, котёнок пристроился - рыжий такой помпон с хитрющей мордашкой. Так он раза три помыться успел. Весь. Крохотным розовым язычком... А потом свернулся калачиком, уютно, как на мягком, прямо на зависть! И прижмурился, уснул. Утомился, бедолага. Я его тихонько пальцем пощекотал:
- Адью, - говорю, - сосед по планете, товарищ Киса! Спи без компании. Пойду я, пожалуй, пока асфальт в пыль не истолок.

И тут вижу: Женина мама идёт. Классная женщина, красивая и молодая, в жизни бы сорока пяти не дал. Правда, полная, но всё-таки ничего себе. Сам не раз видел, как мужики ей вслед оборачиваются. И взгляд - как у дочери.
Короче, посмотрела она на меня и решительно так заявляет:
- Нечего перед парадным зябнуть, пошли чайку горяченького попьём, доча придёт скоро.
А потом на кухне села напротив, вперила очи свои иконные куда-то внутрь меня, да и говорит:
- Нельзя в сторонку отходить, раз человек тебе нужен. Простесняешься. Другие-то своего не упустят. А впрочем, как знаешь...
И я подумал, догадливый, что она нарочно так сказала, чтобы я роднулечку-ненаглядочку её от себя не отпускал. Ну, чтоб та обиделась, что вот, мол, не доверяю, и сама ушла. Решил: это её мать решила нас поссорить, потому что я моложе, и не пара, - и в этом роде... Умён, голова с ушами!
Не дождался. Домой двинул. Смотрю, а со станции, где электрички московские, идут они, голубки. Держатся за ручки, детсад-детсадом. Она голову опустила, зато он так рисуется, так жестикулирует, чисто мельница-голландка. Тошно мне стало. Дома нашёл початую бутылку водки, хотел напиться, да не смог, не пошло. Сидел и курил. Ночь настала. Вдруг часика в два звонок. Открываю, а там Женечка.
- Прости, свет увидела, поговорить нужно.
И шагнула через порог.

Мне отчего-то в её глаза долго смотреть было никак невозможно: гляну- гляну, и опять передо мной облупившаяся стена, а на ней - тени наши. Поверите, каждую трещинку на этой распроклятой стенке запомнил, хоть рисуй!
Зато вот речи... Всё - отрывками. Рассыпаный паззл. Осколки памяти. Смысл такой, что мы, дескать, должны расстаться, потому что ТОТ без неё пропадёт. А я - крепкий и всё способен выдержать. И что его она тоже любит, правда не так, как меня, скорее - как ребёнка. Жалеет. А мне теперь всю жизнь будет другом. Другом! Я хотел рассмеяться, попробовал даже, вот только не вышло.
Слышу, Женечка уже толкует, чтобы я не переживал, потому что таких как она - навалом, а я достоин самого лучшего. Потом вдруг поспешно поцеловала меня, часто-часто заморгала и - бегом из квартиры. Только каблучки простучали. Я остался в каком-то остолбенении. С места сдвинуться не мог, пока не услышал, как подъездная дверь грохнула. Тогда следом бросился - одна мысль всего и была - удержать, удержать! Объяснить, что я тоже слабый, и не могу без неё, и лучше, чем она - мне не надо! Выбежал из подъезда. В переулке тихо, фонарь мигает - и никого нет. На часах почти три. Не пойдёшь же к ней домой...

Вот и вся история.

Имя "Евгения" означает - благородная. Разве можно победить человеческое благородство? Женечка - добрая, и спасатель по натуре. Этого не изменить.
Что теперь делать? Я ничего не могу придумать, и худо мне так, что жить не хочется. Пока просто вкалываю как ЧТЗ, до мозолей, до темноты в глазах. Я ведь ударник! Может, прославлюсь.
... Только ей-то что?

2. #7 ТР (26). О прекрасной даме

Начальник участка Бубнов с удовлетворением осмотрел вверенный его заботам двор жилого дома.
- Надо будет весной новые качели поставить, - Бубнову было приятно думать о хлопотах, связанных с окончанием затянувшейся зимы. - Клумбы разобьем, можно и прудик небольшой отрыть. Запустить туда карпов зеркальных.
- Трофим Трофимович,- за спиной Бубнова стоял дворник Дранкин. Внешний вид Дранкина вызывал жалость, что неприятно, когда думаешь о зеркальных карпах и при этом видишь перед собой низкорослого мужичонку, в драной шапке, старых рукавицах, скверно подшитых валенках.
- Чего тебе, Никодим? - Бубнов отвернулся от дворника и, заложив руки за спину, слегка потянулся, глубоко вдыхая влажный воздух.
- Да баба у меня,- сбивчиво произнес Дранкин и улыбнулся, обнаруживая редкие желтые зубы.
- Баба, говоришь? - со вкусом повторил Бубнов. - Баба. Ну и что там с твоей бабой?
- Пропадает,- жалостливо произнес Дранкин. - Нос вот оторвали.
- Как так оторвали? - не понял Бубнов. - Кто?
- Да разве за ними уследишь, - Дранкин подтер рукавицей полную внутреннего трагизма соплю. - Давеча ведро с башки спроворили. Жулики.
- А чего она у тебя ведра на голове носит? - с подозрением спросил Бубнов и принюхался к Дранкину.- Пил?
- Бабе не нравится, когда я пью, - твердо ответил Дранкин. - Она говорит, что сейчас и непьющего дворника найти можно. Редко, но можно.
- С характером у тебя баба-то, - одобрительно кивнул Бубнов.- С тобой чертом облезлым строгость нужна. Только вот зачем она ведро- то на голове носит?
- Уже не носит, - пригорюнился Дранкин.- На новое тратиться не буду. Все одно конец моей бабе приходит, Трофим Трофимович.
- Так что ты от меня-то хочешь? - Бубнов вспомнил, что дома его ждут раскаленные щи из кислой капусты. Во рту остро защипало.
- За ребенка просить хочу, - умоляюще произнес Дранкин. - Ребеночка вот с ней прижили.
- Ну, прижили и прижили, я у вас свечку не держал, - Бубнов попытался обойти Дранкина, но тот шустро задвигал лопатой, отрезая начальника участка от дверей подъезда. - Говори, злодей, чего тебе от меня надо?
- Я третьего денечка видел, как вы новый холодильник разгружали, - Дранкин очертил руками прямоугольник. - С покупочкой, вас, Трофим Трофимович!
- Ну, спасибо, Никодим, - степенно произнес Бубнов. - Холодильник корейский. Две секции. Работает - жена не нарадуется.
- Ну, вот и возьмите ребеночка-то,- оживился Дранкин. - Он много места не занимает. Положите куда-нибудь в уголок, до следующей зимы хлопот никаких не будет.
- Ты сумасшедший? - прямо спросил Бубнов. - Может у вас вся семья на голову хромает? Жена ведра на голове таскает, ты ребенка в холодильник прячешь.
- А как же его не прятать? - изумился Дранкин.- Тепло ведь с каждым днем прибывает. Мать-то его почти вся кончилась, одна надежда на вас.
- А мать-то где? - Бубнов для чего-то посмотрел на часы.
- За гаражами, тут рядышком,- заторопился Дранкин.- И ребеночек там же в снежку. Там от гаражей тень падает, вот снежок и не тает. Оба они там.
- Может за милицией сходить? - вяло подумал Бубнов. Происходящее казалось диким сном.
- Я и в милицию обращался, - словно угадал мысли Дранкин.- Когда первый раз ведро у жены уперли. Я на снегу заявление написал, так они его даже читать не стали. Сели в машину и уехали.
- Надо пойти посмотреть, - решил Бубнов.- Не хватало, чтобы этот псих ходил по двору и приставал к жильцам моего дома. Комиссию пришлют, как пить дать. Тут уж точно не до карпов будет.
Дранкин повел Бубнова за ряды гаражей. За крайним гаражом в высоком сугробе сидела рыхлая снежная баба, прижимавшая к груди из двух снежков маленького снеговичка.
- Не бойтесь, это начальник нашего участка, - Дранкин заботливо поправил снеговичка в руках бабы, - он обещал взять дите в свой новый холодильник. До следующей зимы.
Бубнов хотел возразить, но, посмотрев на сосульки слез под угольками глаз снежной бабы - промолчал. Хмуро кивнул и пошел к дому. За ним семенил Дранкин со снеговичком на руках.
- Ты вот что, - властно произнес Бубнов, принимая снеговичка в руки, - больше про эту историю никому. Понял?
- Конечно, понял, - торопливо кивнул Дранкин, старательно придерживавший тяжелую металлическую дверь. - Только можно мне изредка кроху навещать? Я в своих тапках приходить буду. Не напачкаю.
- Приходи, - кивнул Бубнов,- если жены дома не будет.
- Ты тоже ко мне приходи,- тихо откликнулся Дранкин.- У меня жены теперь долго дома не будет. До следующей зимы.
- Ладно, - Бубнов было вошел в подъезд, но снова задержался.- А мальчишку-то как зовут?
- Это девочка, - Дранкин с нежностью посмотрел на снеговичка. - Красавица, вся в жену. А имени у нее пока нет. Мы с матерью еще не выбрали. Ну, ладно, - спохватился Дранкин,- побежал я. Скучает она сейчас без ребеночка-то. Посижу рядом. У меня сегодня выходной.

3. #5 Мыша (25). Герман.

В автобусе подванивало. Навязчивый букет из запахов запущенного кариеса, несвежего пива и вчерашних бомжей стойко вызывал у Германа рвотные позывы и желание выйти, но деваться было некуда - на работу он и так уже опаздывал. Не то что это было для него критично, но все равно - Герман опаздывать не любил. Вот не любил и все. И разные там подколки сослуживцев или грозные взгляды начальства никакой роли в том не играли. Он был самодостаточен.

В лабораторию Герман влетел ровно за 15 секунд до начала рабочего дня. То есть нет, к дверям то он конечно подлетел, но внутрь уже степенно вошел, практически вшествовал. Проигнорировал насмешливое переглядывание лаборанток, аккуратно снял пальто и тщательно одел им вешалку. Надо признать, вешалке пальто шло больше. Она получалась вся такая импозантная и загадочная, особенно если сверху еще и шляпу нахлобучить. Герман и нахлобучил. Отступил на шаг и как следует полюбовался на получившийся натюрморт. Лаборанточки уже в голос ржали. Из-за загородки выглянула доцентша, осмотрела резвящуюся молодежь и неодобрительно изрекла:
- Герман, горе мое, иди делом займись.
Герман натянул халат и отправился заниматься делом.

Он нравился ей - безумно. Настоящая жизнь начиналась в тот момент, когда он открывал дверь лаборатории. И заканчивалась - когда он из лаборатории уходил. Только он... Все остальное было не важно.
Когда-то ей хотелось иметь детей. Много-много детей. Казалось - она создана для этого. Любой представитель противоположного пола при ее появлении делал совершенно однозначную стойку. Они были готовы на все ради нее. Одно движение бровью - и любой готов идти за ней, достаточно наморщить носик - и готова нешуточная драка... И наплевать, что она пасует перед простейшими задачами - это не для нее. Ее удел - любовь. И дети. Много-много детей. Умных, как отцы и красивых, как она сама. Другие варианты не принимаются...
А потом в ее жизни появился Он.
И все стало - неважно...

Герман, насвистывая, мыл в виварии пол. Лаборантка Олечка меланхолически мучила бюретку, пытаясь оттитровать какой-то очередной раствор. Лаборантка Галочка не менее меланхолично изучала не менее очередной каталог оборудования. Герман героически изображал Проктора энд Гэмбла в одном лице. Борьба за чистоту отдельно взятого помещения уже подходила к логическому завершению, когда Галка, оторвавшись наконец от глянцевых страниц, подняла глаза и взвизгнула восторженным шепотом:
- Ольк, глянь! Наша блондиночка опять на Герку таращится.
Олечка подпрыгнула на табурете, нещадно дернув бюретку, и с грохотом развернулась - Да?!
Раствор за ее спиной необратимо становился ядрено-синим, но в данный момент это никого не волновало... Разве что тщетно ждущую результатов доцентшу, но ее сейчас здесь не было...
На тевтонской морде склонившегося к ведру Германа нарисовался легкий намек на румянец. Все-таки подводила иногда его самодостаточность.
- Герк, а Герк? Она тебя люююбит... - мерзко просюсюкала Олечка, - Ты б ее в гости что ли как-нибудь пригласил, с родителями познакомил... Герман шуровал тряпкой под тумбочками.
- А то ж зачахнет бедняжка в конец, по тебе сохнущи... - включилась в игру Галочка, - вишь, схуднула то как, последних мозгов скоро лишится... Их и сразу то немного было, одно слово - блааандинкааа...
Герман невозмутимо выжал тряпку в ведро и вышел из комнаты. Дверь за ним закрылась мягко-мягко.
Герман остановился и прислушался.
- Ой, бл##!!!
Олечка наконец то заметила испорченный раствор. Герман удовлетворенно кивнул и пошел выносить ведро.

Вечером Герман задержался в лаборатории. Долго мыл какие-то пробирки, перекладывал с места на место бумажки, прибирался в многочисленных шкафчиках...
Когда все разошлись, он зашел в виварий.
Как всегда при его появлении, блондиночка вскочила и прильнула к стеклу. Герман открутил крышку тринадцатого бокса, протянул руку - и в его ладонь доверчиво залезла изящная белая крыса.

Она с ним. Он огромный, добрый и надежный. Она его любит сильно-сильно. А остальное - неважно. Совсем-совсем...
Герман задумчиво смотрел на крысу. Она спокойно лежала в его ладони, таращась на него карими бусинками глаз. Герман перевернул ее на спину и почесал пальцем белоснежное брюшко. Крыска смешно фыркала и ловила палец изящными длиннопалыми лапками. И улыбалась. Герман мог бы поклясться, что это самая бестолковая во всем виварии крыса улыбается ему...

- Дура ты, Тринадцатая... - сказал ей Герман. - Я план видел, спишут тебя завтра... Совсем. Как тупиковую ветвь...
Тринадцатая восхищенно смотрела на него. Только на него. И все было - не важно.
Герман бережно погладил длинные вибриссы - ох, дура же ты... Чудо белоснежное... - и, посадив крысу обратно в бокс, тщательно закрутил крышку.

На следующий день Герман первый раз в жизни прогулял работу. Без уважительной причины. Просто так. И следующий день тоже.

В лаборатории Герман появился через три дня, выслушал с каменным лицом нотации и упреки, взял ведро и пошел мыть виварий. Бывший бокс № 13 уже обзавелся новой табличкой и новым обитателем. И это было правильно. Так было легче.
В соседнем боксе столбиком сидел взъерошенный пегий крыс.
-Что, Семьдесят Пятый, осиротели мы с тобой? - шепнул ему Герман. Семьдесят Пятый отвернулся и закрыл глаза. Ему тоже было плохо...

4. #3 Ратник (22). О ПРЕКРАСНОЙ ДАМЕ

  Кузьма Апоклинарович Петров работал слесарем. Руки у него были золотыми. Все оттого, что регулярно откручивал ржавые гайки да отламывал старые трубы. А лучше всего Кузьма Петров умел водку кушать. Уж как он ее родимую любил, только в рифмах и описывать. Ни дня, а точнее, ни вечера без нее не проводил. Именно из-за этой любви кличка к нему и прицепилась - Водкин. Так и звали его за глаза - Петров-Водкин. По началу Кузьма даже обижаться пробовал, но когда узнал, что не один он с таким прозвищем, перестал. А однажды вовсе собой загордился. Случайно, в газете вычитал, что есть такой художник. Ходил после этого, размышляя 'Вот какие мы, Петровы, хоть и Водкины!'.

  Каждая встреча с любимой обставлялась особо. Никогда Кузьма не выказывал ей своего неуважения. Не было такого, чтобы в подворотне из горла, или на троих без закуски. Все было точно как в античной мифологии. Исключительно на 'Вы', с покупкой легендарного набора из трехсот грамм ливерной, кубика 'Дружбы' и буханки ржаного хлеба. Перед трапезой Кузьма долго принимал душ, заворачивался в простыню, раскладывал сервировку на табуретке. Не торопясь, откупоривал крышку, поднимал бутылку, радовался стекающим по ее стенкам льдинкам, медленно наливал. Брал стакан, вставал и обращался к оттаивающей бутылке: 'За прекрасных дам!'. Смакуя, глоток за глотком выпивал первую, не торопясь, брал хлеб и задумчиво нюхал. Каждый новый тост Кузьма старался снабдить чем-то неповторимым или, по его мнению, оригинальным. Так, порядком, шли 'За присутствующих здесь дам!', 'За милых дам, что с нами', 'За тех дам, да и за этих!', 'За дам стоя!', 'За дам и за не дам!'. Венцом шел заключительный тост, подводящий логическую черту. Со словами 'За сказанное!' Кузьма допивал последние капли и решительно брался за колбасу с 'Дружбой'

  Однажды случилась беда. Возвращаясь с работы, Кузьма обнаружил гастроном закрытым, на окнах красовалась кривая надпись 'РЕМОНТ'. Оббежав все близлежащие ларьки и прочие злачные места, он с ужасом обнаружил, что его любимой нет нигде. Глупые и бездушные продавщицы предлагали взять 'другую'. Но он так не мог. Его не интересовала продажная любовь. Он, как лебедь, был верен до конца. Он не мог спать, не мог нормально работать. Там, где надо было откручивать - он затягивал, а где надо было отрывать - там он приваривал. Вскоре посыпались жалобы от заказчиков и Кузьма был уволен. Как на работу он ежедневно приходил к гастроному и ждал, когда же откроются его двери. Так прошло несколько недель. У Кузьмы впали щеки, отросла борода, под глазами прочно поселились синяки. Истощение доконало Кузьму и оказался он в больнице. С ним особо не возились. Положили на кушетку в коридоре. Пару раз ставили капельницы. Злая санитарка тапком гоняла его на принятие пищи. За неделю пища сделала свое дело и его, заметно поправившегося, выдворили вон.

  Кузьма первым делом отправился к гастроному. Там его ждал культурный шок. На облагороженном розовой шубой фасаде красовалась по- армянски подмигивающая надпись 'Супермаркет Сидоренко и Ко'. С трепетом он открыл пластиковую дверь и вошел. Привычные прилавки заменили ряды стеллажей, знакомых продавцов - хмурые охранники и нервные кассирши. С трудом отыскал вожделенный отдел. Какое тут все яркое, пузатое, фальшивое, не его. Кузьма прошел дважды, но нет, ни одного знакомого 'лица'. С негнущимися ногами он подошел к охраннику.
- Скажи служивый, а водка где у вас тут?
- Что, слепой? - огрызнулся охранник, - за твоей жопой стеллаж.
- Да там вся не такая, - вздохнул Кузьма
- Какая 'не такая'?
- Ненастоящая, мне бы нормальную, по три шестьдесят две.
- Ты че, баран? Вывеску читал? - вспылил охранник, - у нас супермаркет, а не какая-нибудь забегаловка!
Теплившаяся по пути из больницы надежда умерла, не издав ни звука. С опущенными плечами Кузьма вышел прочь и остановился. Куда идти, как дальше жить, и главное - зачем? Кто-то легко тронул за локоть. Рядом стояла старушка и заговорщически подмигивала.
- Водочка есть, милай, не дорого, - с этими словами старушка приоткрыла старую дерматиновую сумку.
Словно ошпаренный из сорванного крана, Кузьма подпрыгнул. В сумке, задавленная другими бутылями, лежала она! Та, желанная, единственная, неповторимая! Кузьма, не глядя, отдал все деньги, что у него оставались и, прижимая бутылку к груди, бросился прочь. Опомнился он лишь посреди небольшого сквера.

  - Милая, дорогая, как же я скучал, как же тосковал, - бормотал он, поглаживая теплый бок возлюбленной. Уже не сдерживая себя он сорвал пробку, жадно припал к горлышку. Глоток за глотком. Горло горит, на глазах выступили слезы. Но нет, не перестал, он так жаждал этого. Так ждал. Удовольствие и боль наполняли Кузьму. Казалось, что это будет вечно. Но, все хорошее быстро кончается. Закончилась и эта быстротечная встреча. Как водится - лишь горечь во рту и на душе. Немного шумело в голове, ноги становились ватными. На засыпанной опавшей листвой тропинке стояла старая скамейка. Неровной походкой Кузьма подошел к ней и сел. Головокружение усиливалось.

  Кузьма лежал, глаза закрывались. Над головой медленно плыли белые облака. Появилась мысль о несправедливости жизни и любви, но тут же сменилась безразличием. Полная апатия. Вместо ощущения рук и ног было чувство холода. Кузьма пытался что-то сказать или позвать на помощь, но обожженное горло не слушалось его. Все заканчивалось. Одно облако начало медленно спускаться. Подлетев ближе, оно превратилось в небесное создание, облаченное в белоснежную тогу с ярко-золотой застежкой. Звучала тихая музыка. Создание протянуло руку, в легком свечении потянуло за собой. Вскоре вниз уплыли и верхушки деревьев. Приблизились и ушли облака. Все ближе и ближе было что-то белое, яркое и такое умиротворяющее. А внизу, на мелководье небольшой речушки, деревенские мальчишки мылили бока красного как огонь коня.

5. #4 Татьяна (15). ИРАНЕЦ

В середине июля над городом после проливных дождей зависла удушающая жара. Воздух казался липким от горячих испарений. Тина развернула пыльную бейсболку козырьком назад, и хмуро посмотрела на клетки, в которых животные бродячего шапито выставлялись между представлениями на всеобщее обозрение, И зверей жалко, и вообще обидно: сегодня понедельник: все, кроме нее, отдыхали. Большинство цирковой труппы и персонал с утра по холодку увеялись в центр -пройтись по магазином, погулять по парку, отдохнуть на пляже. . Пани Лора, директриса, после обеда умостилась в тени на шезлонге и, потягивая гранатовый сок из запотевшего стакана, неторопливо красила ногти. Дрессировщик Николай по прозвищу Нико , коренастый цыган, - высунулся из вагончика ассистенток:
-Тина, хватит лодырничать, убери-ка вон сено под навес
-Пошел вон, -пробурчала себе под нос Тина, но послушно потянулась за вилами. За два месяца бродяжничества, официально называемого гастролями, она привыкла к послушанию, собственным мозолистым рукам, грязной одежде и должности младшего технического персонала по обслуживанию животных, а проще говоря - чернорабочей в зверинце и на арене. .
В прошлой жизни она звалась иначе. Валентина Родина -гордость школы, любимица родителей, очень известных в краевом центре людей. Жизнь разлетелась вдребезги в одночасье, и она - осколок погибшей семьи, оказалась выброшена на обочину -да не в переносном, а в самом прямом смысле: из багажника "крайслера" цвета Адриатического моря. И первое, что увидела вблизи лица, когда разлепила опухшие от побоев глаза, были лиловые, с серебряными звездами босоножки пани Лоры, нежно оплетающие ухоженные женские ступни, пахнущие кремом.
-Похоже, ты здорово влипла , девочка. - задумчиво сказала тогда пани Лора.
Тина не спорила. Она на всякий случай скрыла имя и храбро соврала, что ей восемнадцать, все равно документов нет - какая разница?. Марганцовка, йод, пластырь, нехитрая еда и одежда, а взамен - ненормированная рабочая сила до конца сезона - такой бартер устроил обе стороны.
Когда синяки и ссадины сошли с кожи Тины, былая девическая нежность к ней не вернулась. Пропала вместе с привычкой ухаживать за собой и пользоваться косметикой. Иногда в зеркале Тина не узнавала собственного огрубевшего лица, Зато свинцовая усталость в мышцах к концу рабочего дня, глушила в мозгу генераторы ночных кошмаров, а запах навоза, въевшийся в кожу, отпугивал непрошенных ухажеров из обоймы цирковых мачо.
Все нормально.
Начав грузить в тележку сено, Тина почувствовала, как пропотевшая футболка разошлась на плече по шву. Черт возьми, что за день сегодня! Пот заливал глаза, вызывая в них жжение, но грязными руками к лицу лучше было не прикасаться.
-Поторапливайся, Тина, -крикнул Нико, следом из вагончика раздалось сдавленное хихиканье ассистентки. Пани Лора рассеянно подула на свежий перламутр холеных ногтей.
Что-то внутри Тины взорвалось:
-Грузите сами свое сено! -крикнула она и, отшвырнув вилы, зашагала прочь. В спину толкнуло возмущенное "Нет, вы посмотрите на нее!"
В ответ на окрик начальства донесся раскатистый рык. Клетка Иранца была выставлена на площадке на самый солнцепек. От асфальтового марева дрожали черные и оранжевые полосы на шкуре тигра, -гигантского восемнадцатилетнего самца с могучими лапами и белой полосой на шее. Белый нейлоновый тент хоть немного, но защищал от жары слоновник и клетки с печальным одногорбым верблюдом Василием. Волоокая лама по кличке Лилипутка по обыкновению издавала квохчущие жалобные звуки. Еще дальше в тени теснились к ограде автозаправки клетки с добродушной гориллой Бэллой, грифом с подрезанными крыльями и шкодливым молодым леопардом Фредом, которого за любование собственными выпущенными когтями прозвали Фрэдди Крюгером.

Иранца ничто не спасало от жгучих лучей. Старый хищник, положив голову на лапы, презрительно смотрел на девушку. Асфальт горячил тонкие подошвы парусиновых тапочек Тины, между грудей стекал пот. Казалось, пристальный взгляд зверя прожигает ее и без того раскаленную кожу.
"Жарко...Жарко...Жарко..." Ей померещилось или действительно был шепот?
Тина подошла к клетке вплотную. Тигр поднялся и вскинул грозную морду. Девушке показалось, что она растворяется в диком блеске желтых глаз. Сильный мускусный запах, ударил в нос, но не показался отталкивающим. Сердце екнуло, когда Иранец прижал уши к голове. Шерсть на морде хищника встала дыбом, клыки обнажились в свирепой ухмылке, низкий рык громыхнул недружелюбно..
Тина не могла опустить глаза, хотя чувствовала, что именно этого добивается тигр. В его немигающем взгляде был вызов -она должна была первой не выдержать взгляда в упор. И охотно подчинилась бы, но в виски настойчиво стучало в такт ритму чужого, могучего сердца:
-"Жарко...жарко...жарко.."
Она сделала назад шаг, потом еще один. Пятясь, нащупала за спиной влажную жестяную стенку поильного бака. Вытащив стальной наконечник шланга, до отказа повернула кран. Мокрый, тугой холод ударил в ладони, Тина перехватила наконечник, как пистолет, и направила мощную струю воды на тигра
"Да!!"
Ей стало хорошо и спокойно.
-Эй, прекрати немедленно! -К Тине изо всех сил бежал Нико, его черные, как маслины, глаза яростно сверкали: -Перестань хулиганить, слышишь?
Иранец оскалил зубы. Тина повернулась и смаху окатила мужчину водой.
-Убирайся! -крикнула она вне себя.
-Прекрати, я сказал, -не унимался промокший Нико -Этого ни в коем случае нельзя делать!
-А Иранцу нравится, посмотри, ты, олух царя небесного!
Действительно, тигр вместо того, чтобы прятаться, с удовольствием подставлял под ледяной душ то один бок, то другой.
-Отдай!, -Нико попытался вырвать у Тины шланг. Ну уж нет, с нее хватит унижений. Тина вцепилась изо всех сил. Вода лилась с сильным напором и девушка чуть не задохнулась, когда Нико, вывернув руку, направил струю ей в лицо. Но и тогда она не выпустила шланг. Дрессировщик продолжал выворачивать ей кисть.
-Перестань, Тина, отдай!
Перекрывая его крик, над площадкой завибрировал низкий, мощный рев тигра. Всем своим немалым весом зверь бросался на прутья клетки, словно стараясь защитить девушку. Оторопев, дрессировщик выпустил руку Тины и зло уставился на Иранца:
-Этот тигр псих. Почему я его до сих пор не пристрелил -сам диву даюсь.
-А по-моему ему понравилось купаться, - томно протянула подошедшая пани Лора и поправила кокетливые радужные очки, похожие на крылья бабочки.
- Я не позволю никому миндальничать со зверями, -продолжал кипятиться дрессировщик: в конце концов они должны знать одного хозяина! -и он оттеснил Тину плечом от бака. Но Тину уже несло:
-А его жизнь не менее ценна, чем твоя, понял?! Иранец не просил запирать его в этот отвратительный цирк и возить по стране в вонючей клетке. Не просил выводить себя на арену на потеху людям. Он родился, чтобы быть свободным в своих джунглях, и плавать в реке, когда жарко. А вы вместо этого заставляете его прыгать по тумбам и показывать фокусы!
Пани Лора насмешливо подняла брови и скрестила руки на груди:
- Того и гляди начнешь прыскать краской на шубы, даром что лето. Нико, уйми ее, или пусть убирается из моего цирка к чертовой матери. -Однако в голосе хозяйки не было раздражения, скорее, изумление: -Почему ты все же решила устроить зверюге душ?
-Он меня сам об этом попросил, -тихо сказала Тина. Ее боевой азарт угас, плечи поникли.
-Ну, раз так -продолжай, а заодно не мешает помыть остальные клетки, да так, чтоб блестело, - легко сменила тон пани Лора. -Идем, Нико, Эта парочка ненормальных стоит друг друга, -и она царственным движением подхватила под руку насупившегося дрессировщика и удалилась танцующей походкой. Тина проводила взглядом короткую прозрачную блузку хозяйки и плотно сидящие на бедрах бермуды, схваченные светло-лиловым поясом, Посмотрела на собственные, уляпанные навозом джинсы и горько усмехнулась.
Когда через пару часов она закончила уборку зверинца, то стала еще грязнее, но зато рабочие, бывшие свидетелями ее водяного бунта, на удивление споро перекатили платформу с тигриной клеткой в тень, стоило попросить.. Все это время Иранец делал вид, что Тины в природе не существует, Она тоже демонстративно отворачивалась, когда таскала мимо его клетки охапки сена для Василия и Лилипутки..
Верблюд, улучив момент, меланхолично попытался лягнуть ее в колено.. Зато лама была -само благонравие. И усталая до дрожи Тина решила, что наконец-то нашла животное, которое можно любить.
-Хорошая девочка, Леденец, -льстиво произнесла она. -Давай с тобой дружить.
Лама неторопливо сложила толстые губы бантиком и плюнула в Тину весомым комком вонючей слюны. За спиной девушки пророкотало довольное тигриное урчание, подозрительно напоминающее смех. Что ж такова благодарность в этом лучшем из миров.

Ночью Тине стало худо. В тесном трейлере, оборудованном наспех под походное жилье, она корчилась на своей узкой лежанке от приступов тошноты и мучилась от сильного жара. Инфекция или просто организм ослаб от перегрузок, - было не