Конкурс рассказов "ЛаВрушка-20"

1. #8 TR ( 56).

Деревня Малые Родники состояла из пяти старых и похожих друг на друга домов, с глухими оконцами на дощатых фронтонах, увитых засохшими плетями хмеля. Когда последний раз белили оконные ставни, вдова Азарина точно не помнила.
-Ну, если это белил сам Ефим, - шептала Азарина, сощуривая размытые горем глаза, - то значит, лет пять назад, когда еще сам крепким был. Ну да, до Благовещения, после уже некогда. После-то уже земля просыпается, заботы просит, - Азарина перекрестилась на висевший в углу образ Пресвятой Богородицы. - Матерь Божия, пошли упокоившемуся мужу моему Ефиму Царство Небесное.
Ничего большего у Богородицы Азарина не просила, не привыкла за всю свою православную жизнь. За других просить не грех, а за себя - стыдно, хотя положение ее легким не назовешь. Вчера Азарина обнаружила пропажу остатка 'похоронных' денег, отложенных на памятник. Обнаружила сразу после отъезда сына. Азарина перерыла все белье в тяжелом дубовом комоде, перебрала документы, даже заглянула за образа, куда заглядывала только на Троицу, чтобы положить веточки липы, - денег не было. Было их не много, потому что большую часть своей пенсии старики Азарины привычно отсылали не работающему сыну, отсидевшему в тюрьме и нынче без спешки подыскивавшему в городе занятие по душе.
-Хорошо, что Ефим дождался, пока сын выйдет, - просветлела Азарина, получив телеграмму от сына о приезде на похороны. - Пусть они и не ладили, но хоть попрощаются по-людски.
Сын приехал хмурым, впрочем, как и всегда, в свои редкие приезды в родительский дом. Вдвоем с матерью он пересчитал имевшиеся в доме деньги, быстро распорядился насчет похорон и поминок, а уже через день заторопился в город.
-Пойми, мать, у меня же срочные дела, - говорил сын и смотрел поверх Азариной, словно пытаясь разглядеть в дали запаздывающий рейсовый автобус. - Поняла?
-Поняла, - послушно кивала головой Азарина, в непривычном черном вдовьем платке. Вернувшись в пустую избу, она решила пойти в гранитную мастерскую, чтобы заказать памятник, но денег, бережно завернутых в платок, на столе не нашла. Азарина ощутила вдруг такую слабость, что с трудом добралась до кровати и пролежала поверх накрахмаленного покрывала остаток длинного дня и бессонную ночь. Утром она заставила себя выпить стакан молока и долго смотрела в открытое окно, словно вбирая силу ветра, свет солнца и жизнь родных деревенских звуков. Постепенно к ней вернулась способность думать, и она заметила, как подрагивают над черной землей перышки раннего чеснока, как дерутся за покосившийся леток первые скворцы, и как греется на огородном солнцепеке кошка, окруженная еще слабыми в лапах котятами. Потом она подумала про окрашенное Ефимом окно и долго крестилась на икону в тяжелом серебряном окладе. Больше не думая о пропавших деньгах, Азарина заперла избу и медленно отправилась в кладбищенскую гранитную мастерскую. В здании конторы было чисто и гулко, как бывает после ремонта. Пахло скипидаром. Азарина наугад открыла ближайшую дверь, за которой обнаружила двух человек, сидящих напротив друг друга по разные стороны большого стола. Один из них, был в отутюженном синем халате, под которым виднелся воротник белой рубашки, стянутый галстуком. Второй, толстый и сопящий, в черном пиджаке и черной рубашке, с зажатой под локтем крохотной кожаной сумкой.
-Вам что, бабуль? - спросил Халат.
-Мне: насчет памятника, - сказала Азарина.
-Подождите в коридоре. Дверь не закрывайте, я позову.
-Хорошо, - Азарина вышла в коридор и с облегчением опустилась на блестящий металлический стул с выгнутой спинкой. От долгого пути ныли уставшие ноги. До слуха Азарина долетел разговор сидевших в комнате мужчин.
-Хочу предупредить, что выбор варианта памятника - дело ответственное, - сказал Халат. - На бумаге памятник смотрится иначе, чем в материале.
-Можешь не волноваться, не понравится - закажу новый, без претензий, - отозвался Черный Пиджак.
-Менять памятник не советую, хотя, лично мне, это было бы выгодно. -Ну, и что тебя останавливает?
-Боюсь, не поймете. Тут нужен, как бы это сказать, побег сознания, что ли, - медленно произнес Халат.
-Да ладно, не глупее тебя-то.
-Дело не в глупости. Я этим самым местом лет двадцать заведую, тут волей не волей задумываешься.
-Ну и о чем, к примеру? - нетерпеливо спросил Черный Пиджак.
-Например, о философии камня. Ведь что, по сути, остается от нас после смерти? Ничего, кроме могильного камня. Вы можете поделить оставленные покойным деньги, оформить на себя его имущество и даже взять в жены его вдову и при этом не нанесете его личности никакого вреда. Но стоит вам убрать с его могилы гранитный камень, как он умрет еще раз. Но на этот раз - окончательно. Его могила станет безликой, и вы потеряете чувство уверенности, что там лежит именно тот человек, которого вы знали. Нельзя трогать камни.
-Сейчас зарыдаю. Короче, давай хвались по делу, у меня времени мало.
-Понял. Вот, пожалуйста, - сказал Халат, - полимергранит:Практично и не дорого.
-Вопрос цены меня не волнует, - просопел Черный Пиджак, - мне чтобы все натурально.
-Тогда могу вам предложить гранитную готику с крестом. Нравится?
-Не, слишком просто. Мне бы чего-нибудь помпезнее. Я же друга хороню. Народу будет. Скажут, что денег пожалел.
-Понятно. Вот, посмотрите. Это эксклюзив из белого мрамора. Или вот медальон из габбро диабаза. Устраивает?
-Звучит нормально, но смотрится скупо. Материала мало идет.
-А, понятно. Тогда, вот, пожалуйста. Комплекс из кварцита. Очень редкий цвет. Цепи покрыты сусальным золотом.
-Вот это ничего. А может, еще что есть? Из совсем уж редкого?
-Есть, склепы и мавзолеи. Красный гранит. Колонны. Но я бы вам посоветовал, все-таки, другое. Именно, для таких людей как вы. Вот, прошу. Гранитная часовня с ангелом. Беспроигрышный вариант - и интеллигентно и богато.
-О, блин. Нормально. Годится.

- Ну, вы пока определяйтесь, учитывая, так сказать, философию камня, а я с бабушкой поговорю. Бабушка, вы там?
- Да, - торопливо отозвалась Азарина и с усилием встала и вошла в комнату.
Поскольку стульев больше не было, ей пришлось стоять.
- Слушаю, - Халат смотрел с вежливым интересом.
- Муж у меня умер, Ефим Ильич, - сказала Азарина. - Памятник хочу ему оставить. Подешевле.
- Есть и подешевле. Вот, посмотрите, фото - типовая плита из гранитной крошки, серый цвет. С фотографией. Пять тысяч рублей.
- Пять тысяч? - машинально повторила Азарина.
- Да, пять тысяч. А вот, тут плита и цветничок. И надпись в рельефе. Это семь тысяч.
- Нет, мне за пять, - сказала Азарина.
- Платите деньги и несите фотографию, - сказал Халат. - Сегодня оформите - завтра заберете. Устанавливать сами будете?
- Некому мне, - сказала Азарина. - Одна теперь живу.
- Понятно. За установку еще три тысячи. Итого восемь тысяч. Со скидкой для пенсионеров семь с половиной.
- Семь с половиной, - снова повторила Азарина. - Это мне полгода деньги откладывать надо.
- Обратитесь к родственникам, - сказал Халат. - Им же родственникам все ваше имущество потом отойдет. Так ведь? Ну и пусть помогут, совесть-то должна быть? Совесть-то по расчету - тоже ведь совесть.
- Сын бы обязательно мне помог, - сказала Азарина, - только вот работу он пока никак не найдет.
- Ну, не знаю, по соседям пройдитесь. Я что, извините, еще и ваши материальные проблемы решать должен?
- Нет, ничего вы мне не должны, - сказала Азарина. - Только, соседи мне и так кто чем мог помогли мужа похоронить. Нет у них денег, такие же старики, как и мы с мужем. Вернее, теперь, как и я. Не привыкну никак, что мужа у меня нет.
- Вы, бабушка, на жалось мне не давите, - сказал Халат. - Время придет, все в землю ляжем. Нет денег на памятник - крест поставим. Всего пятьсот рублей с покраской. Два раза. И установка три сотни. Короче, восемь сот рублей и по рукам.
- Муж у меня некрещеный, - сказала Азарина. - Я знаю, что крест бы ему не понравился. Зачем же я буду поперек его воли идти. Всю жизнь не шла и сейчас не буду.
- Экие вы старики разборчивые, - вмешался в разговор Черный Пиджак. - Им есть нечего, а они еще выбирают - это буду, а это не буду. Да кто вас спрашивает? Нет денег - молчите в тряпочку. Выбирать могут только те, кто деньги платит.
- Я заплачу, - сказала Азарина. - Через полгода. У меня пенсия две с половиной тысячи. Шесть сот сыну отошлю, пятьсот себе и тысячу четыреста вам.
- То есть, - удивился Халат - я вам восемь тысяч из своего кармана одолжить должен?
- Всего на полгода, - умоляюще произнесла Азарина. - Мне не к кому больше идти.
- А ходить никуда не надо, - сказал Халат, - вы откладываете дома деньги, а через полгода милости просим.
- Полгода для старухи срок большой, а вдруг чего со мной, - сказала Азарина и тут же спохватилась, - да нет, я не то, что помру с долгом, я часть избы на тебя отпишу. Доля сыну и доля тебе.
- Знаю я, эти доли, - отмахнулся Халат. - Потом ваши родственники меня со свету сживут. Из-за восьми тысяч рублей. Нет, с бедными свяжешься - две цены заплатишь.
- Так, погоди, старая, - сказал Черный Пиджак. - Ну, а кроме избы, неужели нечего продать-то? У стариков всегда водится что- нибудь ценное. Это они только с виду прибедняется, а копнуть поглубже, так они богаче нас, молодых.
- Нет, нечего, - задумалась Азарина. - Мужнины вещи вам ни к чему, он у меня худой был, хотя и жилистый. Телевизор уже с год не работает. Скотины крупой нет, одни куры, да и те уже не несутся, состарились.
- Может, золотые вещи есть? Брошки, колечки? Крестики? Или иконы?
- Брошек нет, а икона есть, - просветлела лицом Азарина. - Мне еще моя бабушка говорила, что когда Москва под французами горела - эту икону им настоятель храма на сохранение передал, а назад не востребовал. Может, и убили, война же была.
- А что за икона?
- Пресвятой Богородицы, - сказала Азарина. - Старая, в серебряном окладе.
- Ну, пойдем, поглядим, - Черный Пиджак неторопливо поднялся, с шумом отодвигая стул, - повезет, так разживешься деньгами на плиту для мужа-то. Далеко живешь?
- Да рядышком, в Малых Родниках, - сказала Азарина, - только продавать икону боязно. Непривычно без заступницы жить.
- Да зачем тебе заступница, если ты против нее идешь? - усмехнулся Черный Пиджак. - Я ведь деньги тебе дам, если ее воля будет. Ну, а не дам, значит, воли ее не было и икона при тебе останется. Так ведь, старая?
- Так, - согласилась Азарина и первой вышла в коридор.
- Не прощаюсь, - бросил Черный Пиджак Халату, тяжело ступая за Азариной.
Через полчаса Черный Пиджак буквально обнюхивал снятую икону, придирчиво изучая каждый сантиметр ее потемневшей от времени поверхности. Потом сел на лавку и задумался, не выпуская икону из рук. Вздохнул и уставился на Азарину.
- Икону я забираю, - объявил он через минуту, - даю семь с половиной тысяч. На плиту для мужа хватит, раз тебе же скидка, как пенсионерке, я же помню. Конечно, икона столько не стоит, но я не торгуюсь, потому что плачу не деньгами, а добром, а добру не может быть счету. Понимаешь ли ты, как тебе повезло, старая?
Через неделю на кладбище появились два новых памятника. Шершавая серая плита с коротким бетонным цветником и часовня из черного полированного гранита с цельным куполом и четырьмя резными колоннами, окруженная крупнозвенной кованой оградой. Азарина ходила к мужу каждый день и знала, что часовню никто не навещает. Чтобы спасти высаженные у часовни кусты редких штамбовых роз она поливала их с такой же тщательностью, как и скромный маргаритковый разноцвет Ефима. Азарина часто вспоминала свою икону и просила прощения у Богородицы, но не знала, прощена ли? Сын больше не появлялся, но Азарина по-прежнему отсылала ему часть пенсии и отписала избу. Она не была богата, как Черный Пиджак купивший часовню или умна, как Халат, придумавший философию камня, поэтому не просила сына об установке на ее могилке такого же памятника, который был у Ефима. Она стеснялась быть навязчивой, потому что просить за других - не грех, а за себя - стыдно.

2. #9 Алаферн ( 56).

Когда я только спрыгнул с дальнобоя, и, справив нужду в березнячке на разъезде Челябинского тракта, отправился на ближайшую остановку, уже тогда впервые ударил себя по лбу: - Парень, ты на Урале. Здесь не знают кавычек. 'Золотая долина' - не название китайского ресторана, а распадок, где моют золото.
Вот и сейчас, лежа в палатке и слушая, как за перелеском ворочается и ухает, лязгая ржавыми машинами, Вишневогорский Горнообогатительный Комбинат, пытался посмотреть ему в глаза внутренним взором прямо, но в голову лезли какие-то мерзостно страшноватые картинки из фантастики катастроф: Живущие собственной жизнью, давно брошенные людьми циклопические механизмы, воющие ветром выбитых окладов покинутые города: Стало жутковато, когда вспомнил, как вчера с пьяных глаз прогуливался меж непуганых чаек по порошково-каменному припаю какого- то озерца. А тресни он? И не нашли бы. И не искали бы. Еще раз постучался в ржавую согнутую спину промышленного гиганта. Он ответил протяжным 'ух:'. Не до меня ему сейчас, -обогащает кого-то:
Вчерашние рыбаки и давешняя попойка у горняков немного привели меня в чувство. Чаёк у костерка, неспешная беседа, да и к слову сказать, приглянулся я мужикам. Выйдя из лодки на плёс они по хозяйски проверили стоянку чужака, не пощипал ли сосен, не заломал ли свежий побег, не попер ли снастей, а завидя меня с сушняком в руках - успокоились. Когда же узнали, что пил 'Старку' на шахте с самим Казанцевым Георгием Ивановичем - наследником старого горняцкого рода Иванов и Георгиев, вовсе приняли за своего. Поделились тем, что и не всякому уральцу расскажут, а только горняку. Хотя какой с меня горняк здесь, на Каменном Поясе?, Год московских пород - одно название - проходчик. Но раз 'свод' и 'крепь' знает, - значит свой. Ну а уж если 'сидит на жопе ровно:'
Рассказали, что смыло, того нувориша в купленное им озеро вместе с домом и куском берега, а цепей, которыми он перегородил воду даже водолазы не нашли. Утонули цепи вместе с буйками и бревнами. В разлом ушли, видать. Знать, и над губернатором власть вышняя есть. А ежели Хозяйку не уважить:
Карта? Карта хороша, чтоб знать куда идти. А вот когда придешь - карта не подскажет. -- До Каслей напрямки верст пятнадцать будет, можем переправить, а там по дамбе: -- Не спешишь? -- Озера поглядеть? -- Тогда ступай по просеке и вот тут сверни в лес, Леший через болото проведет, если приглянешься. А может и покажет интересного. -- Бог его знает, Дедушка сам решит, что тебе показать, а от чего и глаза отвести.
Так и пошел наутро. Поднялся над городом на холм сосновый, посидел у муравьиной кучи и поглядел на шевеление люда работного в столярках, слесарках, на огородах. Дедушка Урал щурил свои веки на солнышке сентябрьском глядя и на людскую суету, и мне улыбнулся. - Завод? - Да пусть его: Он людям нужен, а все вы мне дети. Живите ребята. И камня и злата здесь навсегда хватит. Друг другу гадостей не творите, а Камня вам и вовек не оцарапать.
Шел просекой и думал, ведь староверы нави не кланялись, но уважали и себя и её, жили по соседски, потому, наверное, и сильна и чиста навь на Урале. Не вскормлена она злобой, не удобрена ложью. Видать, не знает она кавычек, потому и с людьми живет не по бумажным законам, а по изузоренному едким потом на Камне соглашению. Да и одарила меня Аракюль проводниками знатными. Черный дятел за мной приглядывал, смешная кукушка сигналила нечетным куковом, да сморчки вылезали из под ветвей повороты указуя. Леший за ногу ухватил, по лесу поводил, показал землянки староверческие, колодец лесной, опятами одарил и ко времени на перешеек болот вывел, так что на южный берег Большого Кисегача я как раз к вечерней зорьке и вышел, чтоб поутру именно через Пименов пруд, о котором рыбари говорили и Федоров писал, в Касли попасть. Потом были еще рыбари на Больших Каслях, был и третий Георгий - лесничий с Аракюля - мне в помощь, этого своего провожатого мне девица за пару сотен верст послала, и чтоб не запамятовал её, и чтоб не случилось чего:
А в рюкзаке лежало ожерелье из сотни камушков с уральских озер, а на самом дне его должно быть томились тоской брюки, паспорт и деньги.

3. #4 Carapax ( 42). Камень

Когда Барт сказал что уходит и начал прощаться с сослуживцами, церемонно пожимая руки и обнимая их за плечи, те не сильно удивились, но и не до конца поверили - слишком странный он был, этот Барт, чтобы чему-нибудь удивляться ли верить. Никто никогда не знал, что у него на уме и не мог понять логику его мыслей. Иногда казалось, что он псих или сумасшедший, или просто издевается - то ли над окружающими, то ли над логикой. А иногда так и просто над собой.
Между тем Барт, собрав вещи в картонную коробку, обернулся у двери, окинул взглядом зал, в котором до сегодняшнего дня трудился менеджером IT-технологий, помахал рукой тем немногим, что провожали его недоуменными взглядами, и еле слышно вздохнув, закрыл за собой дверь навсегда...

С женой у Барта в этом смысле прошло еще легче, потому что жены у Барта уже две недели как не было.
"Она не выдержала моих странностей, которые дома проявлялись даже ярче, чем на работе. Главным образом тем, что обычные человеческие интересы, которые можно было со мной разделить, у меня полностью отсутствовали. Когда она в очередной раз разрыдалась у меня на груди, кусая по-детски кулаки, сжатые так, что побелели косточки, я понял, что дальше так продолжаться не может, а значит пришла пора... "Милая, давай уйдем друг от друга?" - как бы невзначай предолжил я, нежно поглаживая ее по волосам.
Она что было сил оттолкнула меняи, схватила плащ и сумочку и выбежала из дому."
Это была официальная версия.
Детей у них не было.

А началось все чуточку раньше, за неделю до расставания с Хелен и за три до полной а-социализации Барта. Совершенно неожиданно, хотя и, конечно же, неслучайно.
В тот августовский вечер они гуляли с Хелен в парке...

Вечер был таким, каким бывают вечера только в августе в средней полосе. Солнце уходило спать, небо все отчетливей зеленело, придавая пейзажу нереальный инопланетный вид. Постепенно разгоралась Венера, застенчиво проклевывались первые звезды, а они неторопливо прохаживались по извилистым гравиевым дорожкам, проложенным среди ухоженных деревьев, клумб и кустов.
Хелен увлеченно рассказывала, как прошел день: что случилось по дороге на работу, о чем поведали в обед подруги, как пошатнулось здоровье у мамы (которая отзванивалась при первых же признаках насморка, между прочим, хронического), какой она придумала способ сэкномиить денег, чтобы побыстрее купить ту самую сумочку - ну, ты помнишь, прошитую такую, с блестками (конечно-конечно, дорогая, как я мог ТАКОЕ забыть?) - и что наверно им пора бы уже завести ребенка, или даже двух, но не сейчас, а позже, когда его переведут в старшие менеджеры с соответственным увеличением оклада, и ей не придется думать, где достать денег малышу на пропитание.

Незаметно они вышли на открытое место, где слегка возвышалась круглая "ватрушка" - площадка, словно бы подготовленная для какого-то памятника, который, однако, так никогда на ней и не поставили. Фонарей вблизи не было (вероятно, по той же причине, что и памятника), деревья вокруг закрывали городские огни, и поэтому по ночам здесь всегда было темно. Это было самое темное место в парке. И самое тихое.
Барту и Хелен нравилась уединенность этого местечка. Их прогулочные маршруты непременно проходили через "ватрушку" - они делали здесь полный круг и уходили на одну из радиальных тропинок, каждый раз разную, - чтобы снова вернуться и снова уйти, по непредсказуемой траектории.
Когда они в тот вечер вернулись сюда на очередном круге, чтобы выбрать уже тропинку ведущую поближе к дому, Барт вдрур заметил в центре возвышения какое-то странное темно-малиновое свечение...

- Посмотри, что там, - указал он Хелен рукой на едва заметное пятнышко в темноте.
- Где? - Хелен кинула взгляд в том направлении. - А мама сказала, что если до завтра температура не упадет...
- Ну вон же, вон... - Барт остановился и потянул ее за руку. - По центру, где "место для памятника".
Хелен пригляделась.
- Да нет там ничего. У тебя в глазах наверно свечение, от фар... То она приедет к нам и поживет немного - до тех пор, пока не...
- Да есть, я тебе говорю! Посмотри внимательно куда я показываю...
Хелен приложила к глазам руку козырьком, прикрывая глаза от света фонарей, которых и так-то было почти не видно из-зза деревьев.
- Н-нет, ничего не вижу... Пойдем, а? Завтра днем посмотришь, что там у тебя светится... Так вот, она поживет у нас в детской, как в прошлый раз, а ты, если тебе не трудно, постарайся все-таки вести себя потактичнее, ладно? И постарайся быть чуточку подобрей сней, все таки она моя мама... - Барт ее почти не слушал, целиком захваченный таинственным свечением. Он видел его на пределе чувствительности, боковым зрением и не со стопроцентной уверенностью, но - видел. И что-то подсказывало ему, что появилось оно не просто так - не в случайное время и не в случайном месте. Говоря откровенно, он интуитивно ощущал, что свечение появилось тут ДЛЯ НЕГО. И как следствие, вполне вероятно, - если уж допускать невероятности, то почему бы и нет? - что кроме него никто это свечение и не видел. Или он не сошел с ума... Впрочем, Хелен тоже не очень-то обращала на него внимание и продолжала говорить даже после того, как он высвободил локоть из ее руки и пошел по траве к центру поляны. - ...и ты должен испытывать по отношению к ней точно такие же чувства, что и ко мне! Барт перешагнул невысокий барьерчик, окружавший плоское возвышение, и пошел вверх по высокой траве к центру. Прямо на едва видимое, похожее на остывающую малиновую ниточку в лампе накаливания, подрагивающее в темноте таинственное НЕЧТО...

"Встреча с чудом" получилась неожиданной. Когда по ощущениям до него оставалось метра три, Барт на полном ходу врезался в нечто - весьма и весьма твердое. От столкновения у него только что искры не посыпались из глаз.
Протянув руку, он ощупал прохладную поверхность... Это оказался огромных размеров камень. Предположительно гранит. Предположительно валун. Предположительно гигантский, ледникового происхождения, гранитный валун. Которого здесь - и это уже не предположительно, а совершенно точно - раньше никогда не было. Да и быть, скорей всего, не должно.
Осматриваясь, Барт покрутил головой. Странно, но поверхности камня он совсем не видел. Видел сине-зеленые деревья под фонарями вдалеке. Видел едва белеющие в темноте дорожки парка. Видел Хелен, стоящую на краю "ватрушки" и кажется продолжающую что-то говорить о своей маме. Видел мириады звезд на черном куполе неба, казавшиеся иголочными проколами в другое измерение. А камня не видел, то есть совсем... В этом месте словно бы открывалась зияющая бездна, наполненная лишь одним - абсолютной, и абсолюлно черной, пустотой.
Нет, не абсолютной. Он снова разглядел среди мрака дразнящее воображение малиновое пятнышко..

.
- Хелен, иди сюда, посмотри.
- Куда "сюда"! Я же ничего не вижу... - недовольно заворчала Хелен в ответ. Ей не понравилось стоять одной в полной темноте.
- Сюда "сюда". Иди на голос, я тут, совсем рядом. Прямо иди, никуда не сворачивай, я тебя встречу...
Хелен медленно, по-детски переступая одной ногой вперед, подошла. Он взял ее за руку.
- Смотри, - он развернул ее лицом прямо на кроваво побескивающий огонек. - Только внимательно, оно едва заметно... видишь?
Снова приложив руку козырьком, с минуту Хелен старательно всматривалась в темноту. Потом твердо ответила:
- Нет.
- Ну как же, как же, вот же ж оно - смотри!
- Не-а. Нету... Или не вижу...
Барт вздохнул, и они пошли домой.

- И все-таки я вынуждена просить тебя о такой услуге. У мамы возраст, у мамы давлениие, у мамы насморк... И в конце концов, мама приезжает не каждый день.
- Хорошо, что у нас мягкий климат.
- Ах, негодя-яй! Как ты смеешь говорить ТАКОЕ о моей маме!

Они с Хелен любили друг друга, объективно. Несмотря на полную противоположность, удивление друзей, недоумение родственников, разные интересы и полное отсутствие логики - любили, и все тут. Логики в этом не было и не надо - кому она нужна, эта логика, когда в силе чувства. Барту, всегда молчаливому, замкнутому в себе и погруженному в проблемы космичееского масштаба нравилось слушать ее милую болтовню ни о чем. Она никогда не раздражала его (хотя, казалось бы), а наоборот, создавала благоприятный эмоциональный фон, как бирюзовое небо на закате. Ему от этого становилолсь тепло и уютно, и думалось только лучше.
Что до Хелен... Барт никогда не отличался самовуеренностью, но полагал, что понимает противопложный пол достаточно хорошо - так вот Хелен, он был уверен, любила его не меньше. Такое чувствуется, такое невозможно перепутать... Тысячи мелочей говорят об этом больше, чем могли бы сказать любые слова. Когда это есть, ему ненужны подтверждения - ни словесный. ни логические.
Любила его, далеко не красавца, и не богатенького, и не остряка, и не заводилу-душа-компании. Одним словом, не "мачо".
Хотя, казалось бы, что нужно молодой красивой бабе, любящей без умолку трещать обо всем, что видит? А вот... Стереотипы, оне такие, не всем подходящие.
Барт усмехнулся.
Да, логика Барта, основанная на аналитическом складе ума, иногда восставала против такого "следствия без причин". Он понимал, что это странно, и понимал, что - ничего не понимает... Но брал очередную производную на ум и на том успокаивался.
Логика же Хелен... Кто, вообще, знает, где она есть и чем, вообще, занимается?
Барт снова усмехнулся.
Хелен неожиданно остановилась, привстала на носочки и чмокнула его в щеку.

На следующее утро бегая в парке - перед работой, пока Хелен готовила завтрак - Барт слегка отклонился от обычного маршрута и подбежал к "ватрушке".
В центре возвышения действительно лежал валун - или стоял? - дикий, огромный, не обработанный, с неровными, шероховатыми гранями. Довольно необычной для валунов формы - со слегка закругленными гранями идеальный куб.
Кроме того что куб, днем камень ничего особенного из себя не представлял. Наверно поэтому так быстро покрылся разной степени пристойности граффити. Но вечером, когда они пришли специально на него посмотреть, Барт увидел внтури все то же дразнящий его далекий огонек.
- Хелен, ну как же так, как же ты его не видишь...
Барт даже расстроился. Впервые, наверно, он почувствовал разочарование... А еще ему подумалось, что это неспроста, и будет иметь самые серьезные последствия.
Что подсказывало ему, что эта неспособность Хелен видеть то, что видит он... Страх, как известно, наказуем. Позже выяснилось, что чего он боялся, то все и произошло. Как в воду глядел...

Как-то это все было связано - внезапное появление камня, непонятное свечение и - Хелен. Так, во всяком случае, подсказывала ему интуиция. Ему казалось, что камень хочет что-то сказать. Что во всем происходящем есть логика, которой он не видит, не понимает, но тем не менее... Что камень хочет, чтобы он что-то увидел... Что? Что Хелен не такая, как он? Так он и так это знает... Что она не видит вещей, которые видит он? Но и это - он тоже знает! Да, они разные люди, и видят вещи по-разному. Но - и что? Это же нормально. Это же так и должно быть. Что бы было бы с людьми, если бы все видели одно и то же?

Через некоторое время Барт заметил закамнем еще одно странное свойство. Приведя как-то двух своих знакомых он показал им камень и осторожно спросил, не видят ли те чего-нибудь необычного? Ну, там какого-нибудь свечения, или еще чего-нибудь... Нет, они не видели. Только посмеялись над Бартом: неужели наш убежденный материалист и великий логик ударился в мистику?
Тогда Барт сам вгляделся в как-то незаметно ставший уже родным и близким мрак, и - тоже ничего не обнаружил! Свечения не было...
Барт все больше укреплялся во мнении, что свечение видит лишь он один.
И кажется, только в присутствии Хелен.

Его удивляла такая странная избирательность процесса. Стандартный в этой ситуации вопрос "почему я?" не раз занимал его мысли...
Сила, ум и красота отпадали - знавал он людей и посильней, и поумней, и уж точно покрасивше. Вряд ли он был отобран по одному их этих признаков. Их сочетание? Хм... Оно, кончено, уникально, но опять-таки, ТАКАЯ уникальность присуща каждому человеку, и для ее разновидности даже существует специальное слово: "индивидуальность". Барт не думал, что его индивидуальность чем-то особенным примечательна...
Оставалось одно, "его величество случай".
Случайность? Возможно. Случайность всегда возможна, на то она и случайность. Но случайность - в чем? В том, что они с Хелен первыми оказались рядом с камнем? Но тогда почему не видит Хелен, она ж была вместе с ним, рядом...
Ни к чему определенному Барт в итоге не пришел. Понадобилась почти неделя, чтобы он увязал феномен с присутствием рядом с собой Хелен, но и только.
Он пришел бы к этому раньше, но его сбила с толку одно событие, которое он наблюдал как-то утром.

Однажды, пробегая мимо Барт увидел любопытную сценку - бабушка выгуливала трехлетнего озорника-внука. Тот вырвался, стоило ей на секунду отвлечься на завалившийся в кусты велосипед, и посеменил прямо к валуну. Подбежав, он вдруг вытянул в сторону камня руку и закричал, повернувшись к бабушке:
- Бауска, бауска, мали, там звездочка! Бауска, мали, там звездочка!
- Илюшка! Куда ж ты побег от меня, разбойник... - всплеснула руками сорокалетняя "бабушка" и энергично направилась за неслухом на газон.
- Вонана, вонана! Мали, зиленая! - продолжал кричать тот, не обращая внимания на ее решительные лица. - Ну-пасматли-же-ты-ы!
- Не кричи, а то дядя заберет! - бабушка мельком улыбнулась Барту. - Ну, где твоя звездочка? Показывай, только быстро...
- Там! Там! - мальчишка упорно продолжал показывать на камень. Обернувшись, он уставился в одну из граней и восхищенно добавил чуть ли не шепотом - Вонана, мали... зиленая...
- Да, точно, зеленая. - Бабушка сделала вид, что увидела ее (Барт понял это по интонации). - Только не "зиленая", а зе-ле-на-я... Ты понял, как надо правильно говорить? Повтори.
- Зи-ле-на-я.
- Молодец...

Днем Барт свечения никогда не видел, тем более зеленого. Это и понятно, его и ночью-то было почти не разглядеть. Но совершая вокруг камня "круг почета" он не удержался и как бы межу делом взглянул туда, куда указывал мальчишка.
Конечно, никакого свечения там не оказалось.
В другой бы раз Барт подумал, что малек нафантазировал - с мальками часто такое случается. Но - а не подумала ли Хелен тоже самое про него, когда он просил ее вглядеться получше?
Получалось, что мальчишка мог видеть свечение днем и - один?
Ну, то есть, что "любовь" тут не причем...
Поэтому сомнение относительно необходимости присутствия Хелен к нему в тот момент все-таки закралось. Равно как и в своей исключительной привилегии.

День за днем камень все больше проникал в его жизнь. Он давил на него, явственно и отчетливо - побуждал к какому-то выводу и к последующему действию. Непонятно какому, но давил всей своей многотонной массой. Он снился ему по ночам, он слепил его тусклым малиновым пламенем, он жарил его своим свечением как на медленных углах. Вскоре Барт начал называть его с большой буквы, Камень, и кажется постепенно сходить с ума.
Логика не терпит пустоты. Логика должна заполнить собой все, до последнего темного уголка, иначе она не будет жить сама, и не даст жить никому.
Впрочем, уголки, до которых ей все-таки не добраться ни при каких обстоятельствах она просто помечает как "уголки, до которых не добраться ни при каких обстоятельствах а значит логика там просто отсутствует". И продолжает применять к ним свои значеиня "по умолчанию".

Барт пришел к выводу, что им с Хелен необходимо расстаться. Пришел за неимением вывода лучшего...
Потому что, рассудил он, этот Камень, это перст Судьбы, может указывать только в двух направлениях - или на то, что он окончательно свихнулся, или что Хелен...
В общем, что Хелен не для него. Ведь именно в ее присутствии у него начинаются "обострения" - он видит этот сумасшедший огонек. Только при ней он видит это чертово сияние...

Рабочая версия отличалась от официальной тем, что Барт ничего в тот день не говорил. И Хелен ничего не говорила. Она посмотрела ему в глаза, когда он пришел вечером из парка - он теперь часто ходил туда один - поправила ему сбившуюся челку, чмокнула в щеку и сказала, что поживет у мамы - до лучших времен. Весь в сомненьях и мыслительной лихорадке, Барт удерживать ее не стал. Так было действительно лучше, для всех. Особенно для ее мамы...
Барт позвонил теще и сказал, что Хелен видимо некоторое время поживет у нее. Как долго? Не могу сказать точно... Возможно, пока снова не выйдет замуж?
Теща собралась охать, но он уже повесил трубку.
Задним числом подумал, что и вправду иногда бывает злым...
Но детей у них все-таки не было.

Прошла еше неделя или около тлого. Во снах Камень был не робким малиновым язычком, шепчущим что-то на непонятном языке - из непримечательной днем глыбы, обретающей прозрачность лищь в темноте ночи, он превратился в какого-то самодовлеющего монстра - он медленно раскалялся изо дня в день, и теперь уже весь, целиком, светился в темноте. Пока еще не ярко, не давая достаточно света, чтобы видеть вокруг него траву, но уже давая ощутимый жар, от которого трава все больше жухла и желтела.
Иногда Барт пытался мысленно ускорить время, текущее во сне, и посмотреть, что будет с ним в ближайшем будущем. Но все, что у него получалось на выходе, это ослепительная вспышка и затем полная темнота. И тишина...
По этим признакам он понял, что вскоре его ожидает нечто худшее, чем душевный раздрай или бессилие понять, что от него хотят. Он понял, что вскоре его ждет СМЕРТЬ...
Барт не боялся смерти. Он не считал, что смерть хуже жизни, он считал их обоих в целом ph-нейтральными. Хуже была не смерть как таковая, а то, что смерть приходила ДО ТОГО, КАК он обретет душевный покой или поймет, что же от него хотели. Вот этого он терпеть не мог в смерти - вечную ее несвоевременность...
Но Барт, слава Богу, умел читать знаки, посылаемые ему свыше. Через две недели после ухода Хелен он понял, что живя так, как все, он только напрасно теряет время.

Начальство на работе к причине увольнения ("Прошу уволить по собственному желанию в связи с переменой сущности, а так же переездом в другую реальность") отнеслось без особой печали, философски.
Специалист Барт был, конечно, грамотный, хороший был специалист, но - немного утомлял своими завихрениямии и всегда вносил в отношения элемент некоторой неопределенности. А какому ж начальству это понравится?
Остальным друзьям и коллегам Барт сказал, что хочет сменить образ жизни, может быть и профессию, а может быт даже и место жительства.
Что тоже, в принципе, было не далеко от истины...

Теперь, когда появилась куча свободного времени, Барт почти не вылезал из парка, часами гуляя вокруг камня и постоянно наблюдал. За поведением - его, себя и окружающих. Итак, что же он выяснил точно...
Днем никто ничего необычного не видит, в том числе и он сам. Это установлено почти наверняка - если не считать того вредного малька, что внес сумятицу в теорию. Но это под вопросом - все-таки мог и придумать, дети есть дети...
По ночам он видит свечение - он, и больше никто. Причем, видит его только в присутствии Хелен, и это уже практически факт. А Хелен - не видит свечения. И это тоже факт...
Что их всего этого следует? А чертьего...
Во-первых, что у него все-таки эксклюзив. Мальчишка не в счет. А даже и если - все равно эксклюзив. Пусть не абсолютный, но таких "видящих" походу один на тысячу.
Во-вторых, свойство видеть свечение появляется у него только в присутстви Хелен. Хм, что это - предупреждение или подсказка?
Свечение малиновое, не скажешь, что цвет спокойный и умировторяющий, скорее тревожный. Отсюда, это скорее предостережение, чем подсказка...
Хотя, это уже допущение...

С Хелен он созванивался. Ободрял. Сердце щемило.
Она рассказывала ему о том, что призошло за день. А потом о маме. И что - понимает, что ему надо побыть одному. И что - ему ДАВНО пора побыть одному... Острый язычек, он либо есть, либо его нет, tertium non datur. И что когда у него в голове просветлеет, она ждет его - ползком, на коленях и с цветами в зубах...
Он слушал ее, как музыку. Успокаивался, благодарил и прощался. И уходил к Камню.

Однажды вечером Барт заметил, как к Камню подошла девушка и стала завороженно смотреть на что-то внутри. От волнения у Барта пересохло во рту. Он направился к ней и деликатно кашлянул, чтобы в темноте не испугать. Но она и не думала пугаться - она была так заворожена, что испугаться просто забыла. Кинув на него короткий взгляд, указала в непролазную темень и воскликнула:
- Смотрите, смотрите... видите? Малиновое пятнышко, еле заметное - там, в камне, в глубине... Видите? Оно дрожит.

Барт перевел вгляд на камень и остолбенел - там был огонек. Такой же, какой он видел, когда рядом была Хелен!
- Да, вижу, - с трудом выдавил из себя он.
- Правда? - Девушка от радости чуть не захлопала в ладоши. - А я испугалась, думала, мне все мерещится!
- Нет, не мерещится. Я тоже вижу его, и наблюдаю за ним почти месяц. Могу , кое-что о нем рассказать... Хотите? Кстати, как вас зовут?
- Хелен.
- Хелен??
Барта пронзила мысль - неужели чтобы видеть, рядом с ним всего-то должна находиться ХЕЛЕН - любая, главное, что бы ее так звали? Хм-м...
- Да-а... а что, вам не неравится это имя?
- Да нет, что вы! Нравится, конечно. Просто так зовут одну мою знакомую... э-э, по работе.
Во взгляде Нью-Хелен появилась, как ему показалось, ирония.

Они гуляли по парку, как еще совсем недавно с Хелен. Девушка была полной ее противоположностью, по крайней мере как собеседница - она почти все время молчала и слушала его. Лишь время от времени кивала, соглашаясь, задавала уместные вопросы и делала умные замечания.
Это было необычно. Сначала Барт чувствовал себя неловко от того, что приходилось столько говорить, но вскоре почувствовал и то, что быстро к этому привыкает...
Для Барта, последнее время сходящего с ума из-за проклятого камненюки, сейчас главным было то, что они с этой девушкой - глядя на одно и то же видели одно и то же!
Возможно, думал Барт, судьба (или Камень) послала ему ту, которая и есть его истинная половинка? С которой он будет безоглядно счастлив.
Которая всегда поможет и в любой ситуации поймет. Которая... которой не будет каждый день звонить мама, в конце концов, и жаловаться на насморк!
Он вспомнил Хелен - свою Хелен, подумал он - и удивился: а разве с нею он не был счастлив?
На самом деле лирика длилась недолго. Как только они вышли к центральной аллее, делящей парк пополам, и свет ближайшего фонаря осветил идущую рядом с ним блондинку, Барт с разочарованием понял, что эту Хелен она разве что проводит сегодня до дома...

В ту ночь Камень раскалился не на шутку. Он напоминал огромный кусок лавы, покрытый окалиной, сквозь которую виднелась желтая - почти белая - магма.
Правда, что ли, браки заключаются на небесах? - Думал Барт. Он окончательно запутался. - Что ж тогда не так... Разве небо не послало ему это девушку? Разве она не умна, красива, тактчина, воспитанна...
Смела - гулять вечером однй в парке... Им было интересно разговаривать - она слушала его, и судя по всему, понимала его лучше, чем кто-либо.
А вот, поди ж ты... Ну почему же ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что она - не его?
Кстати, у девушки он тоже особого энтузиазма на свой свет не заметил.
Интерес был, перспективы читались, но - не более того. Явно не "свет в окошке".
При этом Барт однозначно скучал по Хелен. И чем больше проходило дней, тем лучше понимал он, что потерял с ее уходом.
Но пытливый ум не позволял ему отступить. Он звонил Хелен, болтал ни о чем, слушал ее очередную рассказку, но старался не переходить на чувства - не хотел раньше времени обнадеживать ни ее, ни себя...
Потому что знал, что пока не разгадает тайну этого свечения, жизни им не будет; не даст он им покою - ни себе, ни ей...

Сумасшествие продолжалось. Мысли Барта, и до того малопонятные окружающим, зацикливались все больше и приобретали все более определенное направление. Сначала только возле Камня, а теперь всегда и повсеместно - ложась спать и просыпааясь, он думал об одном: о знаке, который подавал ему Камень. Он чувствовал, что для понимания ему элементарно не хватает данных. Мальчишка, который ЧТО-ТО видел днем - под вопросом. Хелен, с которой они вместе видели свечение, но которое их обоих не грело. ЕГО Хелен, которая напрочь не видела ничего, но рядом с которой свечение появлялось - для него. И все...
Данные нужно было добывать.

Барт становился чем-то вроде достопримечательности парка - он, как призрак, целыми днями бродил по дорожкам, высчитывая тех, кто идет в направлении Камня, следовал за ними и внимательно наблюдал за реакциями. Увы, самой распространенной реакцией на Камень была одна - полное отсутствие всякой реакции... Десятки и сотни людей один з адругим проходили мимо, даже не взглянув на него. Чаще реагировали на самого Барта, идущего сзади, чем на камень, или что-то такое там внутри. Иногда Барту казалось, что это Камень специально отводит им глаза...

Однажды Барт издалека приметил фигуристую блондинку, неторопливо идущую с телефоном, прижатым к уху. Он шла в нужном направлении, и Барт увязался за ней. Когда почти нагнал, девушка обернулась, услышав сзади шаги, и взгляды их встретились. И - у Барта екнуло сердце - он узнал Марию, бывшую свою одноклассницу, соседку по парте. Можно сказать, свою первую любовь...
Когда-то давно у них был роман. Вернее, не так - Барт был безумно влюблен в нее, а она относилась к нему благосклонно - позволяла собой восхищаться собой и себя боготворить.
После школы, однако, дорожки их разошлись. Некоторое время они перезванивались, несколько раз ходили вместе на вечеринки - но и только. Из-за постоянной занятости (учеба, работа) встречи постепенно сошли на нет, и вскоре они потеряли друг друга из виду...

- Мария!
- Барт!
- Хорошо выглядишь. Правда не брит...
Она провела ладонью по его шершавой щеке. Барт машинально, как делал когда-то, повернул голову и поцеловал ее ладонь.
- Ты тоже хорошо. И даже отлично, - он улыбнулся. - Замужем?
Это был первый его вопрос.
- Да, уже два года... А ты разве не знал?
- Слышал краем уха. - он усмехнулся. - Хотел лично удостовериться... И кто?
- Ты его не знаешь... Как у тебя?
- Дела на личном фронте? Хм-м, на личном фронте без перемен... пока.
В данный момент нахожусь в творческом поиске.
- Как работа, учеба? Чем сейчас занимаешься?
- Нормально. Работаю... работал, до недавнего времени...

Барт сам не заметил, как за разговорами они пришли к Камню. Было еще светло, и он посмотрел на часы с нетерпением.
- Ты торопишься? - приподняв бровь, спросила Мария.
- Нет, не тороплюсь, что ты! Скорее наоборот... Скорее наоборот, у меня к тебе будет одна необычнай просьба: ты не могла бы погулять тут со мной еще часок? Очень надо... а?
- Странная просьба... Ну, хорошо... Но только я мужу отзвонюсь, а то он волноваться будет. Что, не хочется идти домой?
- Да, конечно, отзвонись... Нет, не в этом дело. Мне нужно придти с тобой сюда, к этому камню, но только после того, как стемнеет - хочу тебе кое-что показать...
Мария округлила глаза и посмотрела с сомнением, но, заинтригованная, согласилась.

- Вот, смотри сюда внимательно, - Барт указал рукой направление на камень, в темноте зияющий чернотой. - Ничего не видишь?
- Нет, - Мария пожала плечами. - А должна?
- Нет. Наверно... Хотя, чертьего... Может и должна... Ничего?
- Нет.
Мария потрогала рукой камень и пошла вокруг него, держась рукой для ориентира. Когда она отошла за угол, Барт не поверил своим глазам - в глубине начал разгораться знакомый едва заметный малиновый огонек. И тут же послышался голос Марии:
- Ой, Барт! А ведь я что-то вижу...
- Да?? - Барт ринулся к ней. - Что?
- Какое-то пятнышко... или свечение...
Барт подбежал и встал рядом...
- Желтоватое такое... смотри, видишь?
Нет, тут он не видел ничего.
- Какое? Желтоватое?
- Ага... Далеко, в глубине, его почти не видно. Поэтому ты и не видишь наверно... Хм, а тепереь вроде красное стало.
Она удивленно посмотрела на Барта.
- Ты это хотел мне показать?
- Это... Но почему тут я ничего НЕ ВИЖУ!
Он на секунду задумался.
- Так, стой и смотри, - сказал он ей. И крикнул уже убегая - Стой и смотри НЕ ОТРЫВАЯСЬ!
Забежал за угол, всмотрелся - огонек был, и был он действительно ЖЕЛТЫМ.
- Ой, оно снова пожелтело... - крикнула Мария.

- Ты не представляешь, как я тебе благодарен!
Барт довел Марию до подъезда и только что не пританцовывал от нетерпения.
- Спасибо тебе огромное, что согласилась помочь. Представляю как, должно быть, звучала моя просьба...
Мария улыбнулась, еще раз провела рукой по его небритой щеке.
- Не за что, Барт. Тебе всегда рада... Ну, удачи тебе, во всем. Побегу я. А то муж небось уже во всю волнуется...
Она помахала ему рукой:
- Пока!
- И тебе... Счастья тебе, Мария!

Барт еще набирал номер на мобильнике, а сам уже ловил тачку до тещи.
- Хелен? Одевайся!
- Куда, на ночь глядя? Меня мама не отпустит...
- Хель, не время шутить. Одевайся и выходи, я беру тачку, минут через пятнадцать буду под твоими окнами.
- Господи, да что случилось-то?!
Барт усмехнулся.
- Скоро узнаешь. Да не волнуйся, все хорошо...

Онги стояли у Камня, точно так же, как в первый раз, больше месяца тому назад. Малиновый огонек попрежнему дразнил Барта, а Хелен попрежнему его не видела. Барт взял ее за руку и повел вокруг Камня.
- Смотри внимательно, ты ДОЛЖНА его увидеть. Потому что если нет....
- ...то-о?
- То я не знаю, что тогда будет. А я тогда совсем дурак.
Хелен поправила ему челку.
- Ну, для этого не обязательно водить хороводы вокруг булыжника...
- Не отвлекайся! Я серьезно, смотри внимательно...
- Смотрю, смотрю...
Они повернули за угол, медленно прошли вдоль одной грани и свернули еще раз. Сделав три шага, Хелен остановилась.
- Барт, а я кажется вижу...
- Пятно? Красноватое?
- Д-да...
- Ага! Я знал, я знал!
Барт сам - снова не видел ничего. Но именно так по его теории и должно было быть.
- Вот, это я и хотел тебе показать. Огонек такой, скачущий, да?
- Да. Маленькое пляшущее пятнышко.
- Все правильно...
Барт торжествовал. Его теория торжествовала. Его логика торжествовала.
- Ты знаешь, Хелен, я сегодня был здесь с Марией.
- Вспоминали былое?
- Нет, чисто деловое рандеву. А встретились случайно...
- Что случайно, верю. Что "чисто делое"... - Хелен посмотрела на него, скептически прищурившись. - Барт, я тебя умоляю!
- Солнышко, ну что я буду тебе рассказывать, ты ж сама все понимаешь... Но сейчас главное не это. Она кажется помогла мне разобраться с этим прокля... с этим чертовым каменюкой! И если я правильно понял, то когда я зайду с противоположной строны... Что-то будет!
- Что?
- Давай лучше посмотрим? К тому же я не уверен и, не поверишь, волнуюсь...
Хелен не ожидала такой серьезности. Чмокнула его в щеку:
- Иди.
Барт пошел дальше, покуда не вернулся туда, откуда начал.
- Что видишь? - спросил он по дороге.
- Огонек кажется гаснет... Да, погас. Должно быть, я вижу его только когда ты находишься рядом.
Барт усмехнулся.
- Для женщины ты чересчур логична...
Свернув в последний раз, он подошел к центру грани и стал всматриваться в нее... Несколько секунд ничего не было, а потом из темноты вдруг проявилась и засверкала яркая точка, напоминающая Венеру на закатном небе. Она светила ровным, ярким, ЗЕЛЕНЫМ цветом. Так ярко, что наверное была бы видна даже днем.
- БА-АРТ!!!
- Не надо, Хелен! Не говори ничего. Родная, я знаю, что ты там видишь...
Барт рассмеялся, повернулся к камню спиной и устало опустился на корточки. Он был чертовски счастлив, но ноги его совершенно не держали.

4. #7 Едопух ( 40). Sunrise * (торговое название розового гранита, добываемого в Китае и Индии)

Его заметили рано утром - соседка прогуливала собаку... Молодой парень лежал без движения перед собственным домом на терассе выходящей в сад. С дорожки, идущей вдоль леса, у приоткрытой стеклянной раздвижной двери, можно было различить также стоящие у порога ботинки. Столько спокойствия и обыденности было в позе лежащего на спине, одетого в темный модный костюм хозяина этого загороднего дома, что проходящая соседка, всегда интересующаяся положением вещей в округе, ничего сначала даже не заподозрила. - Мало ли что взбредет в голову нынешней молодежи. Наверняка 'мидитирует' с утра пораньше, вон и ботинки снял и руки раскинул....
Старенький Такс, своими неотложными потребностями не дающий хозяйке окончательно врасти в любимое кресло, заинтересовавшись запахом начавшего уже желтеть кустика герани у калитки, остановился, церемонно обнюхивая каждый листочек. Остановилась и соседка, неявно обрадовавшись официальной возможности поглазеть в чужой сад.
Тяжелая, синяя слива спело шмякнулась о камень, сорвавшись с нависающего над терассой дерева, прихватив с собой пару красных листьев, которые, не торопясь упасть, планировали в насышенном влагой воздухе осеннего утра. Один из них плавно опустился на щеку хозяина дома... Такс прислушался, прервав размышления о палитре запахов так любимого всеми окрестными собаками куста, и неожиданно для себя зевнул, зевнул всем существом, так, как умеют зевать только собаки - не заботясь о том, как это выглядят со стороны. И как все собаки, на время этого действия покинул настоящую реальность соединившись с Целым... Для стороннего наблюдателя ритуал Присоединения как и Время Присутствия закончились очень быстро и длились ровно столько, сколько продолжается обычный собачий зевок. Да и небыло для наблюдателя это ни чем иным, как обыкновенным собачим зевком. Собака, собирая в кучу глаза, снова вспомнил, что он собака, и видимо желая в этом окончательно убедиться, рассеяно тявкнул.
Это вывело соседку из оцепенения - она бесцеремонно дернула поводок и торопливо засеменила домой - к телефону. Такс, придавленный снова обрушившимся на него Знанием или, вернее, снова лишившись его, послушно устремился ей вслед, стараясь не сильно натягивать поводок, но и не догоняя хозяйку, чтобы та не подумала, что подобное грубое нарушение утреннего моциона прошло незамеченным.

***

- Привет! Ты похож сейчас на Камень, но ты не Камень!
- Привет! А ты кто? Бог?
- Э.. нет, наверное, я не знаю, кто я. Я ожидал, что ты почувствуешь, кто я сейчас есть. Сам я не могу видеть. Но ты ещё не научился чувствовать - тебе нужны слова для того, чтобы выражать свои мысли. Ты ещё нуждаешься в словах. Мне вообще странно, что ты можешь понимать меня... Ты на границе. Тебя видно, но ты ещё не здесь.
- Погоди, но я же молчу сейчас?
- Ну да. Ты думаешь словами. Когда ты научишься чувствовать, нам не нужно будет говорить друг с другом так, как сейчас. Достаточно будет только обратить внимание на то, что тебя заинтересовало для того, чтобы увидеть суть. Когда ты научишься чувствовать - мы будем молчать. Слова - это "тиски" смысла, его тюремщики. То, что ты чувствуешь, ты пытаешься выразить словами, но чем больше слов, тем больше "тисков", за которыми уже не видно того, что мы чувствуем. Когда ты научишься молчать - ты будешь чувствовать.

- Знаешь, мне кажется, ты похож на собаку. Да. Ты - собака.
- Я это понял, прежде чем ты это произнес, потому что сначала ты почувствовал. Учись молчать.

***

- Сорок кубиков сахара! - выкрикнул седой врач, склонившийся над распластаным на граните человеком после того, как порывшись в карманах пиджака лежащего, он, найдя маленькую коробочку с таблетками, удовлетворенно хмыкнул, прочитав название. И выпрямился, чиркнув висевшим на шее стетоскопом по холодному и влажному от росы граниту террасы, желая убедиться в том, что был услышан санитаром, который увлекся рассказом уже знакомой нам соседки, стоявшей теперь у дома со стороны улицы. Соседка все ещё жестикулировала, когда коренастый санитар, сорвавшись с места словно скаковая лошадь изчез за углом дома, туда, где на дороге стояла машина скорой помощи. Через минуту, витиевато преодолевая все садовые барьеры, санитар появился с тяжелым аллюминиевым чемоданом, набитым, как потом окажется, 'шприцами-ампулами' под завязку. Забавно отмахивая свободной рукой, для поддержания равновесия, он втащил на террассу прилипший к бедру чемодан, и, раскрыв его у изголовья лежащего, стал деловито рыться в содержимом аллюминиевой аптеки.
Соседка, пытаясь рассмотреть происходящее, нервно пританцовывала на месте, не решаясь однако сделать даже шага за условную линию, красноречиво прочерченную незадолго до этого в воздухе пальцем санитара, тащившего чемодан.

- Это... надо быстро... - бормотал врач, словно оправдываясь перед самим собой и аккуратно резал рукав пиджака зловещего вида ножницами извлеченными из того же бездонного чемодана, стараясь не сильно отклоняться от шва... До плеча. Когда настала очередь промокшей насквозь рубашки, санитар победно швыркнул последним шприцем, втянув из ампулы остатки глюкозы.
Укол в вену, и жизнь вместе с глюкозой вливается в холодное, как камень тело...
Что-то не вписывалось в стандартную ситуацию происшедшего. А ситуация была стандартной: диабетик принял как положено свои таблетки, понижающие сахар в крови, но вовремя не поел, а поесть нужно было обязательно, иначе уровень глюкозы снизится до недопустимого, и человек впадет в кому. Такие люди всегда носят с собой что-нибудь сладкое, на всякий случай.
- Но зачем же ты снял ботинки, дружище? - Доктор позволил себе оглядеться, у него были эти "пара минут", в течение которых должен был подействовать введенный сахар.
Взгляд врача снова упал на легкие туфли и он, усмехнувшись, осторожно взял один ботинок, чтобы рассмотреть поближе. Опять вошли в моду "острые носы" . Это вызвало легкий приступ ностальгии - во времена своей молодости он так и не решился носить обувь такой кричащей формы. Купленные по случаю, в порыве то ли вызова, то ли протеста, ботинки простояли в шкафу, так ни разу и не надетые. Стоят и теперь, наверное, но уже где-то на антресоли. Как пямять или, вернее, как напоминание о том, что мог, но не сделал. А хотел. Или думал, что хотел и мог... Примерялись они, конечно, много раз, но то настроения подходящего не было, то одеть было не к чему, а потом и не за чем. Ботинки - символ, памятник, неестественной сохранностью своей напоминающий о уже истлевших мечтах и полустертых амбициях, но одновременно со всем этим, одним своим существованием подтверждающий былое их наличие.

Санитар. Он хотел лишь срезать путь, потому что одному тащить громоздкие носилки к террасе за домом в обход очень не хотелось - один раз он уже проделал этот путь, вместе с алюминиевым чемоданом... Гораздо проще пройти напрямик - через дом.
Он только прикоснулся к ручке широкой входной двери. Казалось, Дом только этого и ждал: прикосновение к ручке - формальность, необходимая для того, чтобы наконец-то открыть Дверь. Дверь, вырываясь из рук со свистом, как при жадном вдохе больного, распахнулась, открывшись вовнутрь небольшой прихожей... То, что увидел санитар, и что так явно желал показать Дом, на миг парализовало восприятие, явившись картинкой черно-белой фотографии или очень-очень замедленной съемкой. Санитар запомнил все. Запомнил настолько четко, что позже мог просто рассматривать в памяти эту картинку, замечая все новые детали так, как вертят и рассматривают в руках фотографические снимки.
Кожа на лице превратилась в маску - впечатление было настолько реальным, что санитар даже поднес руку к щеке, а затем и к волосам, которые показались ему на какой то миг совершенно чужими, как парик. Ладони стали влажными, а язык прилип к небу в тот самый момент, когда окружающее пространство начало втягиваться в глубину Дома, пытаясь увлечь санитара с собой. Гулко брякнули о камень ступеней крыльца отпущенные носилки - санитар вцепился в косяк двери. Ему страшно захотелось оказаться где-нибудь очень далеко от этого странного дома и он решил, что для этого будет достаточно всего лишь закрыть дверь. Но чтобы закрыть дверь, нужно было шагнуть в Дом. Это было уже черезчур. Мгновение, и санитар уже бежал прочь, к доктору, через сад, чтобы рассказать об увиденном, предупредить. Бежал, унося с собой автоматически подобранные носилки, веса которых он теперь не чувствовал, и картинку из незакрытой Двери...
Маленькая прихожая, а дальше... Дальше - три маленьких этажа с коридорами и комнатами, через открытые дверцы некоторых была видна мебель. В тех комнатах, где горел свет, было видно, что за комнатами, опять комнаты. Такие же маленькие и аккуратные. Левой дальней своей частью прихожая превращалась в лестничную клетку свареную из решеток, сквозь просветы которых были видны следующие этажи, уходящие вверх и вниз насколько хватало взгляда.
Всё было настолько нереальным и одновременно с этим обыкновенным, что казалось, вот-вот из глубины коридоров появятся такие же маленькие обитатели Дома и спросят о цели визита...

Врач отвлекся от воспоминаний. Пыли на этом ботинке не было, но черная кожа потеряла блеск - от росы. Не оставалось никакого сомнения - ботинки сняли и аккуратно поставили на террасу еще вечером.
Огромное "французкое" окно, половина которого, раздвигаясь, превращалась в дверь, было приоткрыто. Тяжесть и плотность бархатной ткани занавеса, ленивыми волнами охранявшего покой гостинной, угадывалась даже на расстоянии. Портьера, на первый взгляд плотно закрытая, все же оставляла узкую полоску свободного пространства, шириной с ладонь. Ему показалось..., нет это темнота внутри Дома, следящая из-за портьеры за доктором, привлекла к себе его внимание. Старый врач, близоруко щурясь, не отводя взгляда от шторы, хлопнул по нагрудному карману куртки, убеждаясь в том, что очки на месте, и приблизившись, отодвинул тяжелый занавес. Да, ему показалось правильно - за шторой небыло никакой гостинной... И в этот момент он услышал низкий разноголосый стон, который нарастал, так, что казалось, существа его издающие, яростно рвались к двери, торопясь её отыскать. Вдруг, словно десятком рук потянулись к нему, дотягиваясь до лица и шеи, проникая за ворот рубашки, тугие струи теплого воздуха, наполненные множеством различных звуков и запахов. Портьера вырвалась из руки, и трепыхаясь полусорванным треугольным парусом, прилипла снаружи к стеклянной двери. Доктор опрянул от проёма, и налегая на ручку, нащупанную под портьерой, задвинул, насколько позволяла толстая материя, дверь. Стон, превратившись в свист иссяк. Зажатая дверью портьера бездушно повисла и топорщилась теперь над ручкой. Где-то за домом громко хлопнула дверь.
Грохот носилок, обогнав санитара, возвестил о его приближении. Бедняга вылетел из-за угла, бормоча невнятное.
- Д-дверь! - санитар показывал за спину большим пальцем, словно боясь обернуться.
- Сквозняк. Это был сквозняк. - Спокойный голос доктора дейстовал отрезвляюще.
- Дверь! - снова повторил он, явно вкладывая в это слово много больше смысла, чем во всех словарях вместе взятых.
- А то, что в доме, нас не касается. - отрезал доктор. - Чего-то не действует наш с тобой сахар. Собирайся быстро - забираем его - глюкозы с собой у нас больше нет!

***

Сегодня я закончил строить свой Дом. Вернее перестраивать его. Это, конечно, не значит, что был 'положен последний кирпич' или 'сделан заключительный штрих', нет, просто сегодня я понял, что строительство законченно. А еще я понял, что строил свой Дом не для того, чтобы в нем жить, а для того, чтобы его построить...
Просторные комнаты дома с высокими, почти трехметровыми потолками были необыкновенно светлыми благодаря широким окнам. Гостинная открывалась югу четырехметровыми раздвижными стеклянными дверями, выводящими на добротную, во всю ширину дома террасу - царство розового китайского гранита. Гранит был необычный: сначала его отполировали до зеркального блеска, а затем обработали пескоструйным методом, от всего этого поверхность камня, приобретя особенный цвет, казалась бархатной. Мягкий бело-оранжевый оттенок сухого гранита превращался в розово-красный, стоило камню намокнуть. Летом через открытые окна дом дышал прохладой леса, начинающегося сразу за невысокой стеной смарагтовых туй, огораживающей лужайку с подстриженной травой. Иногда лужайка, обрастая недельной шетиной, улыбалась неистребимыми желтыми пятнами одуванчиков редким прохожим.

Я решил перестроить свой дом. Не скажу точно, когда мне пришла в голову эта идея, знаю лишь, что с момента когда я решился поставить первую опалубку и до окончания строительства прошло чуть больше пяти лет. Пять лет ежедневного кропотливого труда. Пять лет без выходных и отпусков я засыпал разбитым от изнуряющей работы, чтобы проснуться дрожащим от нетерпения ее продолжить. Я был счастлив тогда... Я разделил высоту помещений всего дома так, чтобы получилось три одинаковых уровня - три этажа. Три этажа в подвале, три этажа на первом "доперестроечном" этаже, три этажа на втором "доперестроечном" этаже. При высоте потолков около трех метров, высота каждого "нового" этажа в чистоте составляла 90 сантиметров. При такой высоте можно свободно перемещаться на корточках а при наличии определеных навыков даже не испытывать неудобств. Незатронутыми перестройкой остались только маленькая прихожая и небольшая гостевая туалетная комната, тоже выходяшая дверью в эту прихожую.
Начал я с подвала. Нет, я не боялся получить первый блин комом, просто после некоторых размышлений я пришел к выводу, что с технической точки зрения начинать нужно было именно с самого низа. После того, как подвальные помещения были освобождены от мебели и прочего хлама, который неизбежно скапливается именно в подвале, я приступил к закладке новых стен. Старые стены были в основном оставленны, так как я не был полностью уверен - которые из их "несущие", а какие нет. Планировка моего первого, самого нижнего, этажа доставила мне огромное удовольствие. Я расчерчивал пол мелом, формируя коридоры и комнаты, которые хотя и были намного меньше прежних, но все же позволяли при желании обставлять себя мебелью, которую конечно же тоже необходимо было несколько изменить. Двери я решил заказать в столярной мастерской. Изготовление такого огромного количества дверей в домашних условиях заняло бы очень и очень много времени. Когда контуры будущих стен были обозначены, я занялся непосредственно кладкой. Обыкновенный кирпич. Стены поднимались на заданную высоту - 90 сантиметров. Прежде чем залить перекрытие потолка я догадался сначала оштукатурить стены. Соответственно в каждой комнате было необходимо провести как минимум одну розетку и включатель света. После того как заготовки розеток и тумблеров были вмурованы в стены, а трубки будущей проводки выведены к потолку, стены можно было штукатурить. Пришлось немного повозиться с отоплением и канализацией, формируя "стояки" как в многоэтажных домах, но в конце концов я справился и с этим. Перекрытие доставило мне немало хлопот прежде всего из-за тяжелых бетонных плит, которые приходилось в одиночку водружать на стены. Всего лишь полуметровой ширины и максиально двухметровой длины, армированный четырехсантиметровый бетон обладал значительным весом. В конце концов я приспособился подвозить плиты к нужному месту с помощью тележки с домкратом, взятой у знакомого из супермаркета. Когда плиты были уложены на стены и дополнительные распорки, а проводка собранная в плассмассовые трубки аккуратно притянутые к арматурной сетке, пролегла в направлении к распределительному щитку, я залил непосредственно перекрытие моего "первого" этажа десятисантиметровым слоем бетона. Жидкий бетон подавался в окно подвала специальным "рукавом" из мешалки стоящей на улице. Последущие этажи давались мне от раза к разу все легче и легче несмотря на то, что приходилось выдумывать все более изощренные способы подачи - теперь уже наверх - плит и бетона. Здесь сказывался опыт приобретенный на нижних этажах, и если раньше приходилось днями и даже неделями раздумывать над выходом из очередного затруднения, то теперь все решалось практически по ходу дела. Лестничная клетка, тоже сделанная по принципу многоэтажек, была смонтирована из легких металлических блоков и проходила через прихожую...

***

- Камень! Сколько всего ты видел? Сколько еще увидишь!
Тебя вырвали из земли, распилили, отшлифовали, привезли за тысячи километров сюда, а затем тщательно осмотрев и подогнав к таким же камням, бережно уложили на бетонную подушку.
Камень можно расколоть, разбить, - он всегда останется Камнем. Меняется форма - не меняется Существо ...
Я выхожу на широкую гранитную террасу босиком, когда начинает смеркаться. Я выхожу за солнцем... Камень, днем напитавший в себя солнце - отдает его даром, без оглядки, радуясь своей щедрости и моей благодарности.
Теплая, шершавая поверхность древних плит кажется дышит под моими ступнями, и хочется понять - что может рассказать мне, это мудрое существо - Камень. Тогда я опускаюсь на колени, прикладываю ладони к граниту и слушаю. Вдруг становится уютно и... сонно. Я переворачиваюсь на спину, раскидываю руки и, стараясь слиться с теплым гранитом - прошусь в гости. Камень, что ты знаешь? - вопрос теряется в головокружении и шелесте множества голосов, из которых я выбираю один...
- Чтобы уметь говорить со мной и понимать меня, нужно быть таким как я.... Стань таким как я. Ты заслужил право выбирать, когда перестроил свой Дом.
Странное ощущение покоя сначало испугало меня, когда я понял, что могу не дышать. А когда я понял, что не могу двигаться, страх прошел. Остался лишь покой - мне не нужно ни двигаться, ни дышать: я - Камень. Меня впустили! Я стал Камнем...
- Постой, ты знаешь то, что я перестроил свой Дом!? - я не услышал своего голоса, но был уверен, что вопрос прозвучал.
- Конечно знаю. Сейчас я знаю все. Ещё я знаю то, что было раньше. - Ответ явился незамедлительно, будто я разговаривал с самим собой.
- Скажи мне, зачем я это сделал? Мне нужно это знать! - новый вопрос возник в сознании, для того чтобы тут же раствориться в ответе - я уже знал ответ, который услышу.
- Для того чтобы вырваться из своей сущности, к которой ты принадлежишь с рождения и которой ограничен как узник в темнице. Стены этой темницы были возведены твоим окружением и воспитанием, той культурой и мировосприятием, привитыми тебе твоими учителями. Миром, где все имеет свое название и место. Миром полным комнат, по которым тебя водили, пока ты был маленьким, показывая что и где должно лежать, для того чтобы ты сам, позже, водил следующих за тобой, ухаживая за нерушимостью порядка. Чем старше ты становишься, тем больше комнат, тем ниже потолки в твоем мире, существующем только у тебя в голове, в твоем воображении. Но прочны стены, мешающие чувствовать настоящий, непридуманный мир. Прочны, даже если и невидимы. Существует граница, когда в силу опыта и возраста ты должен превратиться из "водимого" в "водителя". Когда тебе кажется, что ты узнал все, что тебе нужно о мире, в котором живешь, и пора бы начинать уже показывать его другим, но... Именно этот момент является наиболее удобным для того, чтобы задуматься о тесноте комнат и высоте потолков, о рамках и полочках, о правилах и запретах. Ты совершил побег из своего мировозрения. Возводя реальные стены и укрепляя настоящие потолки в своем доме, ты одновременно ломал их у себя в голове, в своем сознании. И чем тщательнее была отделка твоих реальных комнат и больше количество этажей, тем меньше оставалось мусора и пыли, мешающих видеть и чувствовать реальность, свободную от стен.
Ты - живой, ты постоянно находишься в точке времени, где настоящее меняется на будущее. Каждый миг. Это как гребень бегущей волны. Все что у тебя есть, это мгновенья настоящего, достаточного лишь для того, чтобы осознать 'я есть', которое, тут же превратившись в прошлое, тает на глазах как морская пена оставленным следом. Ты видишь прошлое только настолько, насколько можешь оглянуться назад, потому оно ограничено для тебя и зыбко. Ты знаешь только то, что несёшь с собой, пока ты живой, пока ты живешь. Ты живешь настоящим. Это интересно, но ничтожно мало по сравнению с тем, что имею я.
Мы, Камни - свободны от суеты свойственной живым, мы наблюдаем за гребешками волн и за волнами и за морем, по которому они бегут со стороны. Наше предназначение - Путешествие. Мы самые великие и отчаянные путешественники, но камни не путешевствуют в пространстве, как это принято понимать у вас, камни путешествуют по времени, и ты для меня только лишь вспышка маленькой искорки понимания, на этом увлекательном пути...

***

Соседка неотступно следовала за врачом и санитаром, которые крехтя тащили носилки с пациентом, заботливо завернутым теперь в толстое одеяло. Когда носилки втолкнули в машину, а санитар умчался обратно к террасе за чемоданом, она все же решилась спросить у врача о причине случившегося. Доктор, которому подобные упражнения с носилками с возрастом давались все труднее, ещё не отдышавшись, вытащил найденную у пациента коробочку с лекарством и показал соседке. Женщина, не дожидаясь обьяснений, ловко выхватила упаковку, встряхнув её, и улыбнувшись звуку брякнувших таблеток, сунула в карман вязанной кофты.
- Ой как хорошо, он не забыл зайти в аптеку! Эти таблетки, они так неожиданно всегда заканчиваются, а принимать нужно строго по часам. Вы знаете, у меня диабет...

Дремавший на хозяйском кресле Такс повернул одно ухо на звук заводимого на улице незнакомого мотора и снова сладко зевнул.
- Привет! Ты похож на Камень, но ты не Камень!

5. #3 ирина ( 39). Карбункул

  Тренировка удалась на славу. Олег гонял меня, не давая отдохнуть. Блоки, которые я выставлял - раскидывал с лёгкостью. Жалкие попытки атак - лопались изначально. Зародившись в моей голове, они, не увидев свет, были разбиты его хитрыми взглядами.
  - Я тебе говорил - будешь думать - проиграешь. Что ты, словно девица-краса. У тебя на лице написано, что ты собираешься делать. Двигайся автоматически. Действуй, двигайся, - моя нога пролетела мимо, плавно развернувшегося, Олега. Потеряв равновесие, постарался превратить позорное падение на пол - в кувырок. - На сегодня, всё.
  - Печально я гляжу на наше поколенье, - моя попытка пошутить - не имела успеха. Потянулся за сумкой, - помыться бы.
  Олег, словно не слышал. Практически, не вспотев, (с таким учеником, как я - и напрягаться не надо) он легко передвигался по подвальчику. Повесил на место нунчаки, закрыл форточку и пошёл переодеваться. Я грустно уставился на ноги. Эстет я или бомж? Не помывшись - не оденусь. И тут у меня возникла совершенно замечательная идея. Граф сказал - всем в сад. У Валюши сегодня собирался девичник, а это значит, что пора его разбавить. Дамы уже выпили по бокальчику вина, а может и больше. Съели по кусочку самолично испечённого пирога, обсудили последние новости. И им явно - скучно. И тут я: На белом коне. Практически голый. Загорелый и мускулистый. Эффектно появляюсь с совершенно чистыми мыслями, в такой же - наголо бритой голове. Высокий, стройный Близнец, совсем не подлец, жаждет познакомиться: Так. А как же это я появлюсь эффектно?
  - О чём задумался, неотразимый ты наш?- передо мной возник Олег.
  - Тьфу ты, что ж - так бесшумно? А, если бы сердце остановилось?- я поднял сумку и аккуратно всё сложил в неё.
  - Есть свежее предложение - пошли к Валеньке, там и обмоемся. А, если, плеваться в зале да при учителе будешь - зубы выбью, вырву язык и скормлю собакам. Их возле мусорки много бегает.
  - А ласково улыбаться при таких предупреждениях - обязательно? - я быстро двинулся к двери.
  Откуда он мог узнать о моих мыслях? Мистика. Вот мужик. Похож на Челентано, поэтому между собой так и зовём. Но не при нём - не любит прозвищ. Все мы знаем друг друга давно. Но я из всей компании, наверное, самый молодой. Остальные - намного старше. Хотя выглядят: Мне бы таким быть, как Олег. В его-то сороковник.
  - Что, так и пойдёшь? В одних штанах? Смотри, как бы тебя с лестницы не спустили.
  - Главное, чтобы менты не забрали. Хоть и пара кварталов, но проспект всё-таки. А к Валюше я по пожарной лестнице залезу, через балкон. Не успеют отреагировать, - мы дружно двинулись через двор. Я поглядывал на небо. Уже, наверное, часов восемь. Ничего, домой появлюсь до двенадцати. Чего мать расстраивать.
  Челентано степенно направился к подъезду, предварительно забрав у меня сумку. А я полез по лестнице. Делов - то, второй этаж. Теперь, балкончик - немного неудобно - сбоку запрыгивать. Ого, сколько их тут. И тут кто-то заорал. Последнее, что я услышал - стук в дверь. Вернее, грохот.
  Очнулся, практически сразу, учитывая, что сам поднимаюсь с пола, а ко мне медленно подходит Челентано. В зале - всё те же лица. Плюс - несколько прибежало из других комнат. Что же меня так шарахнуло?
  - Когда говорят - к добрым людям через дверь заходить надо, то необходимо слушать старших. А то добрые, могут и недобрыми стать. Валюша, что ж ты его так? - Олег нежно поглядывал на невысокую, кареглазую женщину.
  - Да это не я. Камень. Я его засекла ещё на подходе. Смешно было за девчонками наблюдать. Как у них лица стали вытягиваться от появления этого абрека, - Валенька забрала пустой бокал у женщины лет пятидесяти и поставила на столик, - Люба, бедная так испугалась, что закричала. Она же Егоршу не знает. Явно думала - маньяк на балкон лезет. А тут ещё ты в дверь барабанить стал.
  - Нет, ты глянь на этих женщин. Егора чуть не убили - вон сколько вас собралось. Орёте. Двери не открываете. Чего думать-то?- Олег с опаской взял руку Валентины и внимательно посмотрел на кольцо. Вздохнул. - Намечается смена хозяев:
  - Похоже на то, - улыбка Валюши предназначалась мне. И мне очень захотелось пойти в ванную - может помоюсь и окажется, что ничего не было. И их хитрых намёков тоже.
  До одиннадцати вечера все разошлись. Я уже было начал собираться на выход, но Олег позвал меня и мы двинулись на кухню. Валюша приготовила чай и ожидался, по-видимому, серьёзный разговор. Насколько - я даже и не подозревал. Собственно, тогда я всё воспринял не очень серьёзно. Никак не мог предположить, что меня ожидает в будущем. Мы молча пили чай. Валюша поглядывала на меня грустно и мне опять стало не по себе. Потом она сняла кольцо и положила его на стол. Поглаживала огненно-красный камешек, обрамлённый серебристым металлом. Её прикосновения были нежные-нежные. Камень, казалось, вспыхивал и яростно усиливал свой блеск. И тут, словно что-то стукнуло меня по затылку. В голове неожиданно проявилась картинка - я залезаю на балкон, посреди зала спиной ко мне стоит Валюша. Она медленно разворачивается в мою сторону, её левая рука поднимается, словно хочет поправить волосы, а единственное кольцо попадает в лучи исчезающего солнца. Свет преломляется, камень вспыхивает и бьёт в глаза, проникая в мозг. Темнота. Неужели, действительно, моя кратковременная потеря сознания была из-за этого маленького камешка? Не может быть: А Валя подталкивала кольцо ко мне.
  - Говорят, ты в Легион собрался? Сладкой жизни захотелось? А помереть на чужбине не желаешь?- Валя встала и прислонилась к подоконнику. - Егорша, зачем тебе это? Ты бы здесь работу человеческую подыскал. Слава Богу, руки и мозги у тебя работают нормально. А там бы подучился. Глядишь и стаж, и карьера двинулись бы с места. А о матери думал - ей это всё зачем? Олег, да поговори ты с ним, дураком.
  - Но-но, я - умный. Чего это вы на меня все кидаетесь? И никакого колечка с бешенным камнем мне не подсовывайте, - мне становилось всё хуже. Я не хотел ни с кем обсуждать решение - уехать и поступить во Французский иностранный легион.
  - Егор, твоё решение, твоя жизнь - никто не собирается не от чего тебя отговаривать. Но мы бы хотели, по-возможности, тебе помочь. Были ситуации - ты помогал и мне, и Валентине. Теперь наша очередь. Мы просто хотим понять - ты всё взвесил? Всё продумал?

  Я смотрел на них и горло сжималось сильнее и сильнее. Мне никто не помогал.. Никогда. Пинали. Морду били. Наезжали. Я и в компанию их попал, после того, как челентановские ребята меня выручили. Случайно, всё вышло. Но в слово 'случайно' я больше не верю. Всё предопределено. Да и чем они мне могут сейчас помочь - у самих ни копейки. А с Легионом я чётко решил. И деньжат накопил. И мать обнадёжил. Конечно, я ей не говорил, конкретно - куда еду. Так, предложили работу во Франции. Денежную. Зачем ей знать, что это - война, грязь и смерть. Не наивный мальчик. В девиз Легиона - 'Legio Patria Nostra' - (Легион является нашим домом) - не верил. Понятное дело, что в Легионе помогали укрыться многим от закона, и с паспортом французским помогали, но оплата-то - твоя жизнь, с которой делают всё, что угодно. Беспрекословное служение. Но мне это и надо. Если повезёт - возьмут на пятилетний контракт, а там - через три года службы, могут помочь подать прошение о французском гражданстве. Да и язык помогут выучить. Английский я хорошо знаю, ещё и французский не помешает. Мускулы укрепят. Опять же - заработок. О том, что я могу там, элементарно - сдохнуть и исчезнуть (официально, не будет уже Егора Сухарёва) - думать не хотелось.
  - Вы мне ничем не поможете. Решение твёрдое. А здесь перспектив я не вижу, - хотелось закричать, что я очень их люблю, что мне плохо, что: Но я только отодвинул чашку и встал из-за стола. - Спасибо, ребята. Мне уже пора.
  - Понятно. Тогда, задержись ещё минут на десять. Тебе Валентина кое-что хотела сказать. А потом вместе пойдём - по пути, - Олег поднялся и вышел из кухни.
  Валюша, качнулась от подоконника и взяла кольцо. Посмотрела на меня пристально, взяла мою руку - надела его на мизинец. Только на мизинец оно и налезло. Моя лапища - не Валюшины ручки. Хотя, когда она мануалку делает - этого не замечаешь. Там, при всех знаниях и лёгкости - силища необходима. Как-то делала она мне массаж - лет пять назад - все проблемы с позвоночником, и по сей день - неизвестно куда делись.
  - Вот, Егорша, это всё, что я могу тебе дать. Кольцо - рабочее. Оно ещё моей бабке помогало с людьми работать. Просто, без всяких заморочек - это карбункул. По-нынешнему, пирон - разновидность граната. Камешек в серебро давно вставили. А потом это кольцо попало из Богемии в Турцию. Когда же, казаки запорожские из Туреччины, после одного из набегов, добычу привезли, то оно было на девушке- турчанке. Вот эта девушка и была моей прапра- или прапрапрабабушкой, по линии матери. Много историй мне рассказывали про камешек в кольце. Вроде, как осколочек это, того самого граната, который древний Ной использовал в качестве фонаря на ковчеге. Царский камень, путеводный. Оберегает путников от превратностей судьбы вдали от дома. Можешь верить - можешь нет. Но кольцо это само выбирает себе хозяина. Несколько раз оно уходило от меня к другим людям. По-разному. Обычно, выбирало того, кому может понадобиться в пути. Помогало им и возвращалось. Один раз с меня его сняли силой. Неприятная была история. Это мягко сказано. Тех людей уже нет. Последний же хозяин кольца - был Олег. Он не любит говорить, где его носило и что с ним случилось. Но приехал живой. Правда, с переломанной рукой и шрамами. Но вернулся домой. И кольцо отдал мне. А теперь, оно выбрало тебя. И я не имею права его не отдать. Будет тяжело, поможет. За камнем следи. Смотри на него иногда. Прислушивайся - заговорит, знак подаст. Ну, вот и всё. Только никогда его не снимай. Ох, Егорша. Могла бы - не отпустила, - Валентина обняла меня, потом оттолкнула легонько, - иди уже. Созвонимся.
------------------------   Вернувшись в старый порт из замка Иф, я шёл по Ла Канбьер и настроение у меня было совсем не романтическое. Солнце палило. Чтобы не запутаться в улочках Марселя, а, скорее - из-за громадной лени, окутавшей меня облаком, я взял такси и мгновенно был доставлен на громадную площадь с большим фонтаном. Может, и не такая громадная она была, но простор здесь чувствовался. И кафешки всяческие, как рассыпанное домино, не мешали вволю дышать морским воздухом. Присев под одним из зонтиков, заказал пиво. На столике кто-то оставил газету и ветер перебирал её страницы. Перед тем, как идти в рекрутский офис, я заранее уточнил, как работает канцелярия. И благополучно прибыл до пятницы. Потянувшись за газетой, ненароком глянул на кольцо Валюши - лучи солнца вливались в камень и оно наливалось яростной силой. Дома этот подарок вызывал во мне лишь усмешку - мол, бывает и похуже, хотя Валенька сказок обычно не рассказывала. Но здесь, на берегу Лионского залива, среди чужих людей и обычаев, частенько вспоминался тот вечер, когда кольцо перекочевало ко мне на руку. И, иногда, я даже с ним разговаривал. Как будто, с Валентиной. Или - с Олегом.
  После прохождения медицинской комиссии, нас собирались отправить в селекционный центр, который находился в пятнадцати километрах от Марселя. Я был абсолютно уверен, что пятилетний контракт у меня уже в кармане. Но что-то всё-таки смущало меня. Из дверей выходил мужичок лет тридцати. Он отчаянно ругался. Как я понял, ему отказали из-за плохих зубов. А на вид - вроде ничего. Присев на корточки, я задумчиво смотрел на руки. Солнце пригревало, мозги плавились. Очень хотелось есть. Всё-таки, всё это меня вымотало окончательно. И вдруг, я понял, что не хочу никуда ехать. Ни в центры, ни в легионы. Я безумно хочу домой. Объяснить это было невозможно. Меня даже начало подташнивать. В течение десяти минут через меня прошли все вибрации мира. Лоб покрыла испарина, я еле поднялся и нетвёрдым шагом вышел на улицу. Мне что-то кричали в спину. Мой побег был уникален. Я смог вернуться на свободу, вырвавшись не из тюрьмы, а сбежав от самого себя, от своих страстей и желаний. Спина моя распрямилась, ноги начали пружинить. Я бежал. Мчался. Домой. Камень, под который не текла вода Сил лежал посреди бескрайней пустыни. Солнце нещадно жгло, но Силу наплевать: он не человек, не пингвин и даже не побег молодого кактуса. Он камень. Обычный камень, каких много вокруг. Разве что пофилософствовать любит.

6. #2 Пуз( , ) ( 32). Философия камня. Альбине, самой умной блондинке и моей подруге.

Усталые ноги приятно гудят. На углях задорно потрескивают питательные коренья. Коренья мингоры очень полезны, восстанавливают силы, питают тело, выводят болезни. Такие полезнейшие коренья просто обязаны быть ужасно горькими и не вкусными. Именно поэтому на углях поджаривается тушка жирной белки. Прикусывая печеной белкой, коренья можно было терпеть.
  Имхо похлопал ноющие ляжки. Еще неизвестно, сколько придется пройти. Потыкав кончиком ножа тушку, решил еще придержать еду на углях.
  Руки, подрагивая, дотронулись до мешочка на поясе. Имхо потряс мешочек, развязал узелок и вывалил содержимое на землю.
  Камушки. Круглые, гладкие, угловатые, самые разные. Камни легли причудливым узором.
Имхо усмехнулся.
'Значит завтра, будет хороший день' - решил он и потыкал тушку еще раз.
Кровь не потекла. Трясущиеся руки неуклюже поддели мясо ножом. Почти у самого рта, мясо соскользнуло с лезвия.
- Ну хоть бы раз поел нормально! - завыл Имхо.
Питательные коренья очень полезные, но горькие. И их приходится кушать без жирной белки, коли родился с кривыми руками.

Внутренняя сила заставила проснуться точно на рассвете. Если считать со дня начала путешествия, это шестьсот шестьдесят первый рассвет. Но глаза до сих пор не устали от зрелища.
  Темный мрачный мир разрушает ярко желтый круг. Сначала из-за виднокрая появляется самый краешек, внося волнения во тьму. Затем половина, разрушая первые ряды, и, наконец, ярчайший круг обращает в бегство мрак, заставляет прятаться в темных пещерах и подземельях.   Каждое утро свет побеждает тьму, а вечером тьма берет реванш.
Рассвет и Закат, наикрасивейшие моменты жизни. Каждый раз, смотря на это противостояние, сердце бьется быстрее, и появляется желание тоже участвовать в нем, влиять на происходящее. Но на это нет времени, надо идти.

Жесткие штаны из мешковины продрались на коленях. Кожаные чешки на деревянной подошве оставляют плоские отпечатки на мягкой земле. Поверх облегающей рубашки вязаный свитер. За плечами на лямках болтается скромный мешок.
  Два огнива, мешочек с питательными кореньями, две золотых монетки, и веревка. Раньше в мешке лежал кинжал, но после первой же неспокойной ночи, перекочевал на пояс.

Камни сказали правду. Солнечные лучи пробивались сквозь ветки могучих деревьев, освещали землю. В лесу было не холодно и не жарко. Просто блаженная середина.
- По-мо-ги-те, по-мо-ги-те - нарушил лесную идиллию хриплый голос. Имхо огляделся. В десяти шагах, рядом с молодым дубом, виднеются неровные края ямы.
  Яма оказалась очень глубокая и узкая, дно тонет в темноте. Различался только бледный силуэт человека.
- Эй, - окликнул Имхо.
Незнакомец резко поднял голову. На Имхо взглянули обезумевшие глаза.
- Человек? Неужели: наконец: - лепетал незнакомец и судорожно шарил руками по стенкам ямы.
Имхо достал из мешка веревку и кинул один конец в яму, другой обвязал вокруг дерева.
- Выбирайся, - скомандовал он незнакомцу.

-Спасибо, огромное, - благодарил Неевин. - Я уже два дня сижу в этой яме.
Слова Неевина сложно было понять, так как он глотал большими кусками жареную белку.
Имхо со слезами смотрел на исчезающие мясо, сам тщательно пережевывал коренья. Все лучшее гостю.
'Хоть бы раз нормально поесть'
- Я голос сорвал. Немного запаниковал. Но попробуй-ка в яме посиди, - живо рассказывал Неевин, покончив с ужином.
По развитой щетине, и ужасному запаху, Имхо не мог не поверить его словам. За два дня естественных потребностей не сдержишь, а яма еще и узкая:
- Как тебя угораздило попасть туда?
Неевин замолчал. Прищурился. Губы расплылись в улыбке.
- Черт дернул меня ночью в лес пойти. Сам не знаю, - весело развел руками Неевин, - Наверно вечером перебрал немного. Утром очнулся уже в яме.
Голос остался таким же беспечным, но Имхо уловил беспокойные нотки. Как при падении в такую глубокую яму Неевин остался цел, Имхо, спрашивать не стал.
Неевин пытался рассказать еще что-то про свою деревню, жену, но Имхо жестом попросил замолчать.
  Рука нащупала мешочек на поясе. Узелок развязан, камни бесшумно рассыпались по земле.
  Округлый камень упал справа, краеугольный слева, рядом камень похожий на крестик.
Синий оникс откатился дальше к костру, а белый камень с витиеватым узором упал точно на гладкий гранит.
  Имхо усмехнулся.
- Завтра будет хороший день, - весело ответил на вопрошающий взгляд Имхо.
- Магические камни? - заговорческим шепотом спросил Неевин. - Ты что маг?
Имхо усмехнулся.
- Я бродячий философ.
- Серьезно? - удивился Неевин. - Давно не встречал бродячих. Сейчас почти все философы обосновались по деревням. Некоторые неплохо живут в городах. Большинство старается держаться Молвина - Неоспоримого Философа.
Имхо вздрогнул.
- А какая у тебя философия?
Имхо опять вздрогнул.
- Философия истинной жизни.
- И какова же она?
- Это я расскажу только Молвину. И быть может, оспорю его.

Внутренняя сила как всегда разбудила на рассвете.
  В сторонке тлели угли. Неевина нигде не было видно. Мучавшие со вчерашнего дня вопросы требовали ответов.
Имхо с трудом отыскал яму. Обмотав веревку вокруг дерева, начал спуск.
  Руки отвыкшие от тяжелых упражнений ужасно болели. Еще веревка оказалась слишком гладкой и иногда руки просто соскальзывали. Ладони дьявольски жгло, но отпустить веревку, означало умереть, и Имхо терпел.
  Когда глаза не смогли различить рук, ноги коснулись чего-то мягкого. Имхо отпустил веревку. Ступни ощущают что-то скользкое и упругое.
  В яме стоит жуткий смрад. На ощупь Имхо достал из карманов огниво и кусочки сухого мха.
Разжигать огонь нужно двумя руками, Имхо с сожалением разжал нос.
  Мох загорелся. Пламя осветило дно ямы. Руки дернулись. Ком подкатил к горлу. На дне, в ужасных позах лежали голые тела людей.

  Выбросив мох, Имхо схватился за веревку. Надо ли говорить, что поднялся он куда быстрее.

Выбравшись из ямы, Имхо похлопал по поясу. Кинжал и больше ничего. Похоже, Неевин не поскупился прихватить мешочек с камнями.
  Хоронить Имхо научился еще в детстве. До сих пор руки помнят маленький, желтый камешек с одним выпирающим уголком. Мама нежно погладила по голове.
- Иди, положи камушек папе в ручки, - тихо прошептала мама, - этот желтый нефрит с одним уголком похож на него.
Имхо на дрожащих ногах подошел к могиле и вложил камушек в руки отцу. Рабочие начали укладывать камни. Сначала большие потом поменьше. Хоронить в камнях древняя традиция рабочих каменных шахт.

  Имхо не знал погибших, потому собрал камни разных видов и размеров и побросал в яму. Похоронный обряд выполнен.

На следующий день Имхо проспал рассвет. Разбудила не внутренняя сила, а внешняя. Грубая и сильная.
  Удар ногой по ребрам заставил открыть глаза.
- Кто вы, - откашлявшись, спросил Имхо.
Двое незнакомцев хранили молчание. Оба держали на взводе арбалеты.
- Понятно. Но Молвин поступает неправильно, - тяжело распрямляя спину, поднялся Имхо. - Философы должны решать проблемы головой, а не силой.
Один положил палец на спусковой крючок.
- А ведь я не всегда был бродячим философом, - разминая шею, проговорил философ. - Убить не касаясь, слышали о таком?
Второй незнакомец положил палец на спусковой крючок.
- Мы тоже владеем этой техникой. Стрельба из арбалета, слышал о такой?
Имхо кровожадно улыбнулся.

Арбалет приятно согревает руки. Просто божественно. Белки не хотят слушать его философию, и приходиться ловить их руками. Но когда есть арбалет:

Сегодня Неоспоримый Молвин проснулся в приподнятом настроении. Летнее солнышко приятно разогрело рыхлую кожу. Молвин сладко потянулся и приподнялся на локтях.
  С трудом, свесив мощные ляжки с кровати, зевнул и надел тапки. Руки рывком раздвинули занавески. Молвин некоторое время наслаждался чудным видом с третьего этажа роскошного дома, в центре города.
  На сегодня нет планов. Слушатели мудростей приходили вчера. Вчера же пришел Неевин и рассказал о каком-то дерзком бродячем философе, который собирает оспорить Неоспоримого, размахивал мешочком с магическими камнями. С Наглецом разберутся наемники. Или уже разобрались.
  А сегодня день полностью свободный.

От изумительного вида и блаженных мыслей заставил оторваться шум в коридоре.
Дверь в спальню распахнулась. На пороге стоит какой-то нищей. Рывком, перевернув дубовую кровать, оказался рядом с Молвином.
  Сухая ладонь проскользила по нежному горлу философа.
- Помнишь меня Молвин?

***
- Стража! Вы нашли его? - визгливо словно поросенок прокричал человек в спальном халате.
- Нет господин Молвин. Он не мог далеко уйти, - хором затараторили стражники.
-Он что-нибудь украл? - крикнул Молвин вдогонку, но вопрос остался без ответа.
Человек в халате покраснел от ярости, но промолчал. Жестом приказал стражникам выйти.
Имхо отделился от стены сразу, как за стражниками закрылась дверь. Человек в халате на миг отвернулся.
  Это шанс, Имхо метнулся к окну. Ноздри успел почувствовать свежий воздух свободы, как сильная рука, рывком дернула обратно.
- Щенок! - прокричал человек. - Влез в мои покои!
Имхо молчал. Руки прижимали к груди мешочек.
- Что это у тебя? - заинтересовался Молвин. - Где украл?
Толстая рука попыталась вырвать мешочек.
- Это мое! - в панике закричал Имхо. - не трогайте.
Молвин засмеялся.
- А ты, однако, проворный. Пробрался в мой дом. Споришь с самим Неоспоримым философом, - в голосе звучала издевка. - Пожалуй, я применю к тебе особое наказание. Да точно, я удостою тебя этой чести. Имхо задрожал. Руки крепче сжали драгоценный мешочек.
- Не надо, - только и смог сказать он.
- Не бойся, - прошептал Молвин. - Как тебя зовут?
- Имхо господин.
- Имхо, а знаешь ли ты, зачем живешь?
- Да господин. Я живу, что бы прокормить мать и четверых братьев - мальчик осекся. - Жил.
- Нет поганец, - повысил голос Философ, поправка мальчика осталась незамеченной. - Ты живешь, что бы умереть! Жизнь бессмысленна. И мать и братья, у вас у всех лишь одна цель умереть. Это философия жизни. Это правда, жизни.
- А зачем живете вы? - сквозь слезы пропищал Имхо.
Молвин захохотал.
- Да ты наглец. - Молвин сделал паузу. - Я живу, что бы раскрывать людям истинный смысл жизни. Точнее его отсутствие. И никому не удалось меня переспорить. Люди не выше зверей или птиц. Люди такие же бессмысленные. Весь мир одна сплошная бессмыслица. И нет сейчас смысла жить тебе.
Имхо побледнел. Глаза наполнились слезами. Тут же высохли.
- Ты рождаешься с целью умереть. А все что ты будешь делать в промежуток между жизнью и смертью бессмысленно и бесполезно, конец один. Это моя философия.
Руки занемели. Ноги не держат худое тельце.
  Молвин поднял мальчонку с кровати и швырнул к двери.
- Техника убить не касаясь всегда работала отлично.
В комнату вломилась стража.
- Этого закапать.
- Будет исполнено, - опять хором ответили стражи.
- Еще бы вы спорили, - процедил Молвин Неоспоримый.
Пропажу редкого синего оникса так никто и не заметил.

***

- Как ты смог выжить? Эта техника не дает сбоев! - брызгал слюной Молвин.
Имхо сжал горло.
- Я просто оспорил твою философию, - Имхо казался невозмутимым. Крепкие руки похлопали по отвислой щеке.
- Сейчас прибежит стража! - попытался сопротивляться неоспоримый.
- Они отведали моей философии.
- Как? Ведь твои магические камни у меня.
Имхо дернулся.
- Дурак. Эти камни я отыскал пять лет назад для могилы матери и братьев. По одному камешку на могилу. Каждый камень напоминает одного из них, - Имхо опустил голову. - Синий Оникс хотел положить матери. Она крепилась после смерти отца, как оникс Но все же дала трещину. А синий, потому что единственный. Единственный, как мама. Не ты ли объяснил нескольким крестьянским семьям, которые не хотели покидать прибыльные земли, истинный смысл жизни?
Имхо отвернулся.
Молвин скрестил руки и приготовился ударить по голове.
- Ты же прекрасно знаешь, что философы решают проблемы головой, а не силой, - прошептал Имхо.
- Так что теперь ты удостоишься чести услышать мою философию жизни, - прокричал бродячий философ. - А знаешь ли ты, для чего нужна философия? Та самая философия, которую ты изучаешь, всего лишь средство наполнить существование какой-то целью. Просто так, чтоб не скучно жить. Она наполнила целью и твою жизнь. Ты же своей философией отнимал жизни. Твоя философия ложна, нельзя инструментом, вселяющим смысл в жизнь, его отнимать. Я оспорил твою философию Молвин. Тебе нет смысла жить. Техника убить не касаясь, не дает сбоев.
  Неоспоримый Молвин оспорен. Раскрытый рот так и не закрылся. Имхо плюнул в сторону, порылся в шкатулках и достал свой мешочек с камушками.
Привязал на пояс и опрокинул масляную лампу.

  Пожар разгоревшийся в центре города так и не удалось потушить. От роскошного дома остался лишь пепел.
Философия, наука позволяющая жить. Именно она создает цели для жизни, благодаря ей, отрезок времени между рождением и смертью, наполняется смыслом. У каждого человека своя философия и своя цель. Теперь его философия - вселить смысл в жизни людей. Вселить в жизнь философию.
  Мир существует благодаря философии.
Весь мир наполнен ей. Бесспорно у птиц, зверей, насекомых она есть. Даже бездушные камни обзавелись своей философией, чтобы было веселей существовать.

  Среди множества путешественников незамеченным остался скромный парень в дырявых штанах, вязанном свитере и кожаных чешках. Этот бродяга был важнее всех королей мира. Ибо в его голове хранилась истинная философия жизни.

Синий оникс остался на месте. Белый камушек с узором, снова упал на гранит. Крестовидный камень занял позицию у костра. Гладкий и краеугольный откатились вправо.
  Имхо озадаченно посмотрел на незнакомый узор, которым выпали камни. - Значит завтра, будет хороший день, - с улыбкой прошептал бродячий философ.
Сталь сверкнула в лунном свете, но философ нервно пережевывал коренья и ничего не заметил. Нож под ребра в ночном лесу и великие мысли пропали даром.
  Вору было все равно, что хранится в голове бродячего философа, его интересовали только магические камни, каким-то образом оказавшиеся опять у Имхо.
'Тяжелый этот философ, хотя выглядит худым' - негодовал про себя Неевин, неся тело на плече.
  'Главное аккуратней быть, а то в прошлый раз в темноте яму не увидел' - напомнил себе Неевин.
Неевин стал вспоминать, с каким трудом вырыл такую глубокую и узкую яму. Но потраченные силы окупились быстро.   Еще бы золото с жертв, всегда скупали на ура на местной ярмарке.
Нога наступила в пустоту. Неуклюже взмахнув руками, Неевин упал в яму.
- Главное не растерять магические камни, - успел подумать Неевин во время полета. Он не знал, что на дне много таких же волшебных камней.
  У камней философия проще.

7. #1 Светлана ( 31). Дневник альпиниста.

08.15.
Я не знаю, как быть, я шел в горы, чтобы сбежать от суетного города, вечных пробок, бессмысленной, нет, лучше сказать никчемной, жизни, где каждый новый день похож на предыдущий, а тот, в свою очередь, - на последующие. И вот я один.
Нет, конечно, когда мы выходили из лагеря, нас было семеро.
'Счастливое число', - заметила Нина, одна из немногих женщин в лагере.
'Но в горах неудачное', - поправил ее вечно хмурый и неразговорчивый Демид.
Не знаю, почему его так звали: то ли потому что фамилия у него Демидов, да и зовут Дмитрием, а, скорее всего, оттого, что внешне он больше всего смахивал на жителя какого-нибудь села, что до недавнего времени процветали в Малороссии.
А что я мог сказать о Нине? О ней мог бы рассказать только Владимир Семенович с его 'Скалолазкой', я - нет, возможно, потому что она мне нравилась.
Я шел как раз седьмым: парень только что из армии, до этого ходивший в один из московских клубов, и никогда не бывавший в горах. По всем признакам именно со мной должно было произойти несчастье, однако не повезло остальным.
Один привал, одна ночь на склоне решила одним махом судьбу моих товарищей, пощадив одного меня, чудом выбравшегося из-под почти метрового сугроба. Потом я с час или два бегал вокруг стоянки, звал, вслушивался в завывания ветра и, как мог, разгребал снег. Все тщетно, нужно было возвращаться и как можно скорее направить сюда спасателей, хотя, конечно, врятли кто-то дождется помощи.
10.00.
Я встал и едва не побежал назад, по идее, не так далеко мы ушли от лагеря, всего день пути, это ничто в сравнении с многокилометровым подъемом, который мы так и не одолели.
Ветер бил в лицо, пытался сорвать одежду, а когда понял, что не сможет, искал малейшие щели, чтобы добраться до нежного тела.
Я бежал долго, но постепенно устал, перешел на шаг.
12.30.
Ветер все не стихает. Странно, вчера я его не замечал, а ведь, если он постоянен, то вчера обязан был подгонять в спину. Значит ли это, что я иду не туда? Не знаю.
Мне кажется, я сильно прихрамываю, и даже вроде бы чувствую боль в правой ноге.
13.00.
Подошел к перевалу, нужно чуточку поднапрячься и проползти по отвесной стене метров десять - это я себя успокаиваю, конечно, - двадцать, если не тридцать. Все бы ничего, но вчера меня страховали, сегодня - нет, к тому же укрепляюсь в мысли, что только благодаря шоку могу ходить, на ногу не смотрю специально, чтобы не испугаться.
15.00.
Не помню, сколько провалялся без сознания. Благо, что на последнем издыхании все-таки добрался до уступа. Голова кружится, похоже, потерял много крови: пока шел постоянно ощущал что-то теплое и липкое. А еще: еще, кажется, не могу ходить.
На глаза попался маленький камушек: небольшой, но отчего-то овальный и сглаженный, как галька. Откуда здесь галька? Никакой речушки рядом нет, если только какой альпинист занес:
Черт! Это просто глупо! Я практически обездвижен, и рассуждаю о появлении в горах покатого куска камня.
А он необычен: по серому грязному рассыпаны черные точки большие и малые, а еще оранжевое пятно. Мне вдруг представилась звездная ночь, или же снегопад на негативе, и оранжевое солнце, что встает из-за горизонта. Еще мгновение, и серо-черный мир заблистает, откуда ни возьмись, в него хлынут миллиарды красок и:
Ветер плюнул в лицо снежной крошкой, и видение исчезло, растворилось, будто его и не было. Осторожно поднимаюсь, пытаюсь встать, однако, это выше моих сил, начинаю ползти.
18.00.
Все же Демид оказался прав, число семь действительно несчастливое, те, кто погиб мгновенно под лавиной, не знали и малой толики тех мук, что сейчас испытываю я.
Начинает темнеть, а ночи в горах мне не пережить. Солнце еще не село, но заметно похолодало, а я валяюсь не в силах даже ползти в каких-то пятистах метрах от лагеря. Холод заползает под одежду, сводит конечности, я почти не чувствую пальцев, а когда пытаюсь пошевелить, боль сковывает мысли.
Никогда не думал, что замерзать так больно. Все книги и рассказы повествуют о том, что человек мирно засыпает в снегу, но никто не говорил, что у него сковывает все тело, а боль рвет нервы. Наверное, это со мной что-то не в порядке или я так сильно хочу жить.
19.00.
Клен ты мой опавший,
Клен заледенелый:
Отчего же так плохо, мне уже больно дышать, а беспамятство так и не наступает. Вероятно, я очень сильно прогневил кого-то наверху, раз никак не дает легкой смерти. Лежу и наблюдаю, как пальцы правой руки разжимаются сами собой, а в раскрытой ладони крохотный кусочек полевого шпата, только странный, обкатанный, такого и не встретишь, да еще эти вкрапления:
'Ты кто?' - спрашивает черная точка где-то на границе видимого участка.
Она очень мелкая приходится долго вглядываться, зато те, что крупнее, приближаются, и, кажется, что я нахожусь рядом с ними. Так, по крайней мере, не страшно, так я не один, а в том, что есть еще кто-то, не приходится сомневаться, ведь со мной говорят.
- Душа, - очень тихо шепчу я, едва ворочая заледеневшими губами.
'Как интересно, - улыбается вторая, очень крупная, - мы все души, и, более того, своя душа есть у всего сущего: у земли и воды, ветра и листвы, облаков и:
- Камня, - подхватываю я.
'Камня', - соглашается она.
И кто-то бесконечно огромный в оранжевом и златом одеянии приближается к нам, и уже совсем не страшно и не больно, потому что я понимаю, что того, кто лежит в снежном плену, больше нет.
Лишь откуда-то издали слышится мерный стук, все глуше:
Тук, тук:тук, тук:ту:

С потолка льется мерный белый свет, воздух напоен хлором и какой-то дезинфицирующей пакостью, а я не могу двинуться, потому что в вене пульсирует игла, и капает жидкость, отмеряя несколько секунд моей новой жизни. Я не знаю, какой сегодня день или месяц, только ощущаю, что волосы стали длиннее: уж очень царапают шею. Вижу, как открывается дверь и входит медсестра с каким-то подносом, кажется, на нем стаканы светло коричневой жидкости, правда, чая в них столько, что можно и с анализами перепутать. Может, лимон съел?
- Ну, здравствуй, живая душа.
И поднос с грохотом падает на пол.

- Ну, как ты здесь? - она раскладывает на тумбочке фрукты, весело улыбается, кажется, искренне.
Почему я не женился после армии? Не помню. Бытует мнение, что после нее либо женятся, либо спиваются. Очень забавная точка зрения, особенно хорошо объясняет, почему у нас в стране так много алкоголиков.
- Да, хорошо, - я тоже улыбаюсь искренне, наверное, все же скоро женюсь, и даже предполагаю на ком. - Собираюсь сбегать, если в понедельник не выпишут. Я у них бритву и ножницы несколько дней выпрашивал, чтобы это безобразие состричь, так ни в какую, словно, я неадекватен.
- Ну, еще бы, - вступил в разговор Демид, - пока в горячке валялся чуть всю больницу на уши не поставил, уж и не знаю, что ты там видел. Старик вошел незаметно и очень тихо, присел на краюшек кровати.
- А что с теми, с кем я был? - я боялся задавать этот вопрос Нине, но старика спрашивать можно было о всем, что угодно.
- Все живы, всех нашли, там спасатели близко оказались, тебя почти сутки еще потом искали.
Я только хмыкнул.
- Не счастливое число семь, прав ты был:
- Хто? Я? - удивился Демид. - Самое что ни на есть счастливое, ты уж мне поверь, - и совсем по стариковски прищурившись, спросил. - Ты, чай, больше в экспедиции ни-ни?
- Не дождетесь, - весело сказал я.
Лучше гор могут быть
Только горы,
На которых еще
Не бывал.
Когда Демид уходил, то положил на краюшек тумбочки маленький камушек палевого шпата.
- Какой странный, - удивилась Нина. - С горы?
Я кивнул. Нужно будет кольцо приделать и на шею повесить вместо талисмана. Ведь там, на фоне грязного серого неба чернеет и моя маленькая душа.

4. #6 Светлана ( 29). Подаренное зрение

памяти Владислава Виноградова (Винта).

Тим шел медленно, стараясь не оступиться в темноте. Утром его, конечно, хватятся, но будет либо поздно, либо он успеет вернуться до света, в конце концов, только он умел ориентироваться в темноте достаточно, чтобы не свалиться в какую-нибудь яму или не налететь на дерево. Он сам не знал, как, но каким-то внутренним чутьем ощущал, где находится преграда. Может, из-за того, что в детстве был слепым? Под ногой, однако, хрустнула сухая ветка, и Тим замер. Постоял с минуту, прислушиваясь к темноте, но никто не поспешил проверить источник звука, даже собак не спустил, и это было настоящей удачей. В Эльдгархаусе, пансионе для проблемных детей богатых родителей, Тим жил практически с детства, здесь же ему сделали операцию, после которой, он хоть как-то начал различать предметы и лица людей. Однако, мальчик, никогда не знающий света, все равно, предпочитал все свободное время сидеть с закрытыми глазами. Он с удовольствием так бы ходил, читал и писал, если бы не сердобольные нянечки и учителя. Его, словно, тянули в этот мир, пытались заставить смотреть иначе, нежели он привык.
'Почему ты не открываешь глаз?' - спросил однажды один из учителей, его Тим про себя называл Чуй, хотя имя он носил самое обычное Тони Маркови.
'Я и так прекрасно вижу', - ответил Тим.
'Но ты же не видишь, когда я улыбаюсь?'
'Я это чувствую', - ответил Тим, но его и тогда не оставили в покое, возможно потому, что никто из учителей никогда не улыбался Тиму по- настоящему.
Прошло три года, и, гуляя в саду, Тим набрел на прудик или даже лужу, которой раньше не видел: толи вырыли совсем недавно, толи вода сама натекла в небольшую ложбинку. Вода оказалась очень чистой, и Тим подошел полюбоваться. В то же самое мгновение выбралось из-за тучки солнце, его золотой луч упал на водную гладь, отразился и больно кольнул.
Тим зажмурился, едва удержавшись от того, чтобы не потереть глаза: учителя строго настрого запретили ему это делать. И тогда сквозь сомкнутые веки Тим увидел свет:
Он был неясный и крохотный, неровный и слабый, словно огонек, зажженный на тоненькой спичке: вот-вот и догорит. Но свет был теплый и успокаивающий. Тим сам не понял, как потянулся к нему, вода пропустила его руку, сомкнувшись на уровне предплечья, промочила рукав куртки, но он уже сжимал в кулаке трепетный огонек, и свое маленькое сокровище золотисто-голубоватого сияния.
В пансионе его сильно отругали за куртку, но ни один учитель никогда не позволял себе тронуть его даже пальцем. Тим только снова закрыл глаза и разглядывал под ногами пол, именно таким, каким он был: из крохотных бусинок, держащих друг друга за крохотные лапки. Тогда же он отметил, что огонек в руке покраснел и запылал, словно желая отогнать обидчиков.
'Открой глаза!'
Голос был таким резким, что Тим повиновался, и пол снова стал однообразным и плоским, состоящим из неживой каменной плитки. Над ним склонилась учительница Ядвига, или Хромова Наталья Михайловна, сороколетняя женщина с резкими чертами лица, если смотреть на нее подаренными Тиму глазами. А иначе он никогда на нее и не смотрел - боялся.
'И не закрывай их в моем присутствии, чертов выродок'.
Как только она ушла, вся, излучая неприятие, Тим вновь опустил веки, отмечая, что все осталось как есть.
С того момента прошло еще три года, и Тиму наконец-то исполнилось пятнадцать. Еще немного, и он уйдет из этого ненавистного ему места, что учителя называют Домом. В тот год случилось несколько несчастных случаев, постигших учеников годом старше: из десятерых трое утонули. А Тим впервые взглянул на учителя сквозь веки.
Тим пробирался сквозь ночь, туда, куда в последние дни стремился всей душой: к тому месту в саду, где впервые нашел Гентамиона - своего маленького светящегося товарища. Во внешнем зрении Гентамион казался всего лишь куском гематита, а внутренним - светящейся огонек из разумных бусинок, называемых на этой планете квантами. С ним одним Тиму было хорошо, и только с Гентамионом, он мог поговорить по душам. Он же, настойчиво звал Тима обратно, туда, где они впервые познакомились, но уговорить сумел только этой ночью, когда не стало Микки, соседа Тима по комнате. Он был от рождения глухим, но учителя вставили ему в ухо какой-то прибор, и заставляли слушать их речь, а не мысли.
Микки не прошел проверку на 'совместимость с обществом', как называли между собой учителя выпускной экзамен.
Осталось пройти совсем немного: подняться на невысокий холм, под ним и окажется ложбина, возможно, уже без воды:
- Тимофей Далтов! Ну, конечно, кто ж еще мог свершить этот бездумный побег сквозь ночь?! Тебя ожидает выпускной экзамен, мальчик, и тебе следовало бы отдохнуть.
Тим остановился и машинально открыл глаза. В свете фонаря отчетливо виднелось лицо Чува.
Он подошел, и грубо ухватил за руку, и Гентамион взорвался сотней сверкающих искр, защищая своего хозяина и маленького друга, а Тим закрыл глаза.
Тогда же он сумел понять, насколько лапа Чува огромна в сравнении с его тонкой рукой, внешним зрением это было почти незаметно, и в тот миг, когда свет Гентамиона заставил отступить чудище, выпуская свою жертву, и рыча что-то вроде 'Этот догадался раньше', Тим понял и вспомнил все.
Их осталось очень мало: исконных обитателей этой планеты, оккупированной звероподобной расой Вамп. Вампы захватывали планету постепенно, принимая облик обычных людей, однако среди исконных обитателей находились существа, умеющие распознавать захватчиков. Обычно это были люди с какими-то физическими отклонениями. Для таких 'ненормальных' и создали Эльдгархаус, откуда выходили только те, кто научился 'не отличать' вампа от иных людей, научившиеся видеть внешнюю сторону, а не ее суть.
Тим отскочил на полшага, смутно видя, как корчится в траве сгусток шерсти и плоти, и, медленно повернувшись, зашагал на холм.
- Ты все равно ничего не сможешь сделать, ты один, маленький выродок! - рычало существо.
А Тим все шел, шел и шел. С каждым шагом он все сильнее тер зудящие веки, пока не вынул толстые линзы, поставленные очень давно, возможно, что сразу после рождения, и только тогда раскрыл свои настоящие глаза и оглянулся на мир.
Вначале была тьма, но вдруг, в черноту пространства врезался квант, подмигнул и захихикал, указывая дорогу. К нему подлетел еще и еще один, и внезапно Тим увидел, что все сущее состоит из таких разумных квантов. Он пошел за ними на вершину холма, уже не боясь, и не оглядываясь. Его приход был встречен радужным вскриком тысячи Гентимионов в глубине озера, а над самой гладью разлился белый свет.
'Корабль', - догадался Тим, но не стал уродовать мироздание этим вамповским словом, а только вошел в сияние, которое невозможно было бы понять и распознать ни какими подаренными извне глазами.

#5 Местные Зомби. "Игрушка"

Тележка шла тяжело.
"Странно, - подумала Виолетта, - ну каждый раз не сдвинешь. Хоть за зубочистками приди, все равно полную набьешь! На все деньги закупишься. Ох, довезти бы до машины".
Вот и касса. А очередь-то, очередь!
На минутку захотелось бросить груз прямо тут. Но вместо этого она только спросила:
- Кто последний? - и покорно пристроилась в конце.
Вдруг, где-то на периферии зрения - движение... или объект.
Повернула голову, отработанным движением откинув в сторону светлую прядь. На полу лежал пухлый бумажник.
Повела взглядом по сторонам. Народ стоял спокойно. Никто не шарил по карманам, не озирался. Никто!
"Вот так да. Неужто повезло?"
Виля уронила сумочку и наклонилась, еще раз стрельнув глазами. Внимания на нее не обращали, даже обидно. Красивая женщина в мини...
впрочем, к лучшему. Виолетта протянула руку к портмоне.

Пальцы уперлись в керамическую плитку пола. Неприятно шкрябнули ногти. "Что это я? - удивилась она, - так недолго и маникюр повредить! Сумка-то, вот ведь она. И как я ухитрилась ее обронить, на плече, вроде, висела. Надо же!"
Расплачиваясь, девушка все еще недоумевала.

Михеич ссыпал кристаллы в горсть и по некотором размышлении остановился на ярко-желтом, с красной надписью, словно висящей в додейкорне от поверхности. На миг крепко сжал его между большим и указательным пальцем - тот послушно зазвучал - и сунул в гнездо на столике перед дисплеем. Отвергнутые записи тут же снова перекочевали в бардачок. Нечего им где ни попадя мотаться. Михеич любил порядок. Его шаланда, хоть и неновая, вся сверкает. Только полупрозрачная красотка-ню посреди кабины, но это уж как водится у почтовиков. В конце концов, она не мешает: ходи хоть вокруг, хоть насквозь.
Впрочем, последнее как раз жаль. Песни Макдера, Лизонны, Далиды и гармониста из Марс-торна, имени которого не выговорить - это, конечно, прекрасно. Помогает коротать одиночество. Однако компания бы не повредила. Хоть как-то напряжение снять! А то до порта еще больше недели. Там - да. Заработал - получи. "Будет вам и белка, будет и свисток, - пожалел себя курьер, - будут и напитки, и девочки. Там.
Пока же сиди, слушай музычку, любуйся в иллюминатор или дисплей! как дурак. Как будто там бывает что-нибудь. Эх, выпить бы сейчас! И баиньки".
Тут он ощутил какую-то несуразность. Что-то такое, краем глаза - немыслимое. Оглянулся. Все, вроде, в порядке. Песенка на марс-три под баян, голографическая улыбка блондинистой крали, привычный рисунок созвездий... О, нет! Почтовик протер глаза и снова посмотрел на экран. В левом углу красовался контейнер. Новехонький. На его крышке горел зеленый глазок - стало быть, он был просто защелкнут и готов открыться любому желающему. А на боку...
Откликнувшись на ментальный приказ, почтовый катер остановился даже раньше, чем его водитель впихнулся в скафандр. В шлюзе только и думал о надписи на ящике. "Смирнофф"! Надо же! "Не счесть сокровищ в каменных пещерах... "

Он поддернул трос и медленно поплыл к кораблю.
"Нет, определенно пора в отпуск, - думал он, - а то и на пенсию. Что за дикая мысль - выйти в космос посреди пути. Что я, обломков астероида не видел? "
Даже стоя в душевой кабинке, Михеич все еще удивлялся своему поступку.

Костик выполз из палатки на четвереньках. Будить родителей не стОило: их поднимешь, тут же завтракать придется. Потом займутся у- шу, или усадят смотреть октран, или заставят слушать крист-записи всяких полезностей. Нет, побег неизбежен: надо ловить момент, пока еще можно!
Ветерок был легкий, вода теплая, а солнышко совсем не жгучее. Мальчик пробежался по самой кромке воды и плюхнулся на живот, подняв тучу брызг. Соленая вода попала в нос, он закашлялся и засмеялся. Копнул мокрый песок. В ямке запрыгали какие-то мелкие светленькие тварюшки, то ли насекомые, то ли рачки. Они старались закопаться обратно. Костя их пожалел - и засыпал ямку снова. День начинался просто замечательно. Вдруг что-то как будто мелькнуло или пошевелилось там, куда он не смотрел. Не страшное, как бывает в темной комнате, когда краем глаза видишь, что кто-то выглядывает из- под покрывала. А что-то веселое, которого раньше не было. Либо которое он не заметил.

Малыш повернулся всем телом и во все глаза уставился на то, что лежало на песке. Нет, этого раньше не было! Он бы точно не забыл. Оно было такое красивое и чудесное. Разноцветное и переливалось, как луч солнца на ресницах, сомкнутых не до конца, или мыльный пузырь. И форма! Оно не шевелилось, но было то круглым, то треугольным, то словно бублик или лента, или цепочка крупных бус. И оно явно хотело говорить с ним. Хотело. Это было ясно, от него шло тепло и неслышная музыка. Как мамина песня. Как отцовские руки. Как сказка спросонок.

Что это было... может, цветок. Или зверек. Или камень...
Но оно любило его.

Костик снова засмеялся и протянул руку. "Иди сюда! - позвал он, - иди! Ты мне нравишься и мы сможем играть, сколько захочешь!" Чудо медленно-медленно поднялось над песком и легко опустилось в подставленную ладонь.

*---*---*
Вниманию звездехода-автоисследователя VER-1289, метагалактоячейки QJ1234 - фиолетового смещения!
Сообщение зонда 17 JER.

Срочно.

На планете-3 желтого карлика CRS-QIF обнаружен абориген с открытым сознанием, готовым принимать информацию и не навязывающим своих ограниченных желаний.

Первый успешный контакт - установлен.