Конкурс рассказов "ЛаВрушка-21"

1. #6: Татьяна (47).

Четыре тысячи километров позади. Мы дома. Машина ткнулась усталой мордой в бордюр стоянки и замерла. Послушная, гонкая, маневренная. Серебристый корпус и лобовое стекло вне зоны "дворников" припорошены пылью и покрыты разноцветной коркой разбившихся вдрызг насекомых. Выглядит, как микропейнтбольная территория в мошкарином мире, где играли насмерть команды кровососов и вегетарианцев: желтые, зеленые капли вперемежку с бордово-красными ошметками. Скоростной мир трассы "Дон" притягивает и уничтожает мелкую живность вихрящей энергетикой , как гигантский удав. Не только мошку, но птиц, ежей, крыс, жабиков. Ежели деревня - то часто размазанные по асфальту куры, собаки, кошки..Глумеет зверье от гула, визга, шипения трассы. Слепнет от фар. Убийственная светомузыка ...И все равно люблю скорость и трассу. Даже сквозь прижмуренные веки глаза на внутреннем экране рисуют фантастическую дорогу: ультрамалиновый узкий меч, уходящий за грубо намалеванный пилообразный по контуру горизонт. Призрачные лесополосы, танцующие в лучах воображаемых фар, - и все это горстями в глаза, и сразу за спину, раздробленное на тысячи лиловых осколков воображения. Кураж и предожидание чего-то...ну, пусть не сбудется, пусть не в этот раз. Потом. Но обязательно.

Ростов, Батайск, Краснодар и Край его, Азовское море на пике гламурной ласковости - ворох дел и визитов - все на скорости, иногда экспромтом, чтобы надолго не оставлять в пустом доме человека, ради которого и затеян этот внеплановый отпуск.
Кубанская станица. Дом. Дно тихого временнОго омута, где не качнется от суматошных перемен то, что принято называть русскими устоями.
Устои добра, человечности, трудолюбия и привязанной к Природе силы - и все отражается в угасающих глазах женщины. Сибирячки. Той, что в жизни - по образу и подобию.

-"А ведь я не сегодня-завтра оставлю вас одних, Танечка. Как бывало мать моя, покойница, говорила - "подходят муде к бороде". Сил больше нет..."
-"Все хорошо, мама, все хорошо...Расставания не будет..."
Борьба со смертью дряхлеющего тела, изношенного трудом, переломанного через колени нескольких убийственных диагнозов. Сила духа, полагающего, что не все отмеренные земные труды исполнены. Как там у Николая Островского? "Когда жизнь становится невыносиимой, сумей сделать ее полезной".
Например, забытая с весны в горшке помидорная рассада, ежели не увидит света - то черт те чего может сделаться в мире. Непорядок. И вот когда мы, суетная московская шайка урвали несколько часов, чтобы сгонять за сотню верст окунуться в волнующуюся, соленую благодать, помидорчики нашли способ укорениться на просторе огорода.. Ибо не случилось рядом заботливой группы захвата, которая изымает беглянку из пространства у черты огорода и, согласно указаниям врачей, обкладывает ватой безделья и рекомендаций: "Лежать, только лежать", "На жаре - верная смерть" "В наклоне - паралич ". "ЛЕЖАТЬ!!".
На вполне резонный вопрос "Если ничего и нигде нельзя делать - зачем жить?" нет у меня правильного ответа. А может, его нет и в природе.

Несколько простых движений - сделать лунки, прикопать, подрыхлить и полить. На каждый куст по минуте здоровому человеку, но вот незадача: здоровые с рассветом погрузились в авто и умчались кланяться батюшке Азову. А дальше так:

Медленно приподняться в кровати на локте правой, здоровой руки и мысленно успокоить левую - бесперстанно дергающуюся после второго инсульта. Сесть. С третьей попытки, но сесть. Теперь одно из самых трудных движений: подняться на ноги. Ничего...зимой ноженьки вовсе не ходили, а теперь через раз, но слушаются. Больно как... истончившиеся голосовые связки преобразуют стон в тихий шелест, это хорошо, что тихий. Случись встать ночью, никто из детей теперь не пугается.
Есть, получилось.
Исковерканный грыжей позвоночник принимает привычное положение крутого и приземленного вопросительного знака, такая вот нечеловечья осанка, но сейчас к земле наклоняться, оно и лучше.
Чуть-чуть в сторону табурет с завтраком, травяным чаем и пилюльками, заботливо насыпанными внуком в рюмку с золотым ободочком. Это потом, успеется. Пока что только сердечные - топливо мотору, тяжело мерцающему в перебойном ритме. Помнится, кардиолог с такой степенью аритмии давал прогноз жизни на пару лет, это при полном покое. Лежать, лежать...Ну, конечно. Стоп...в каком году это было? Кажется, в девяностом. Второй инфаркт, послеоперационный. По замечательному везению сначала перекормили наркозом, а потом влили не ту кровь. Позевывающая в предрассветной процедурной сестричка сверила группу, не обратив внимание на резус. Долгое плавание между двух миров на крыльях полухмельного любопытства и отчаяния.. Покой - это замечательно. Это когда ни капельки не больно.
Осторожными шагами в коридор. . Где-то высоко, вне зоны зрения мир зеркал, полок, дверных ручек...Выключатели внук перенес к полу, чуть выше полуметра, это великое счастье. Дотянуться рукой. Теперь к сараю. Медленно и плавно

Ну, и вот они, печальные томатовые кустики с резными листьями и чахлыми бутонами. Ютятся в прохудившейся эмалированной кастрюльке с подсохшей землей . Две кружки прохладной воды под корни...терпите. Теперь осталось немного...самое легкое и привычное. Теплая, пластилиново-прилипчивая земля под босыми ногами. Нож с потресквшейся самоточенной рукояткой из ореха и широким лезвием , привычно и ладно ложится в ладонь.. Острие ловко вырезает лунки в жирной почвенной мягкости, солнечные брызги братаются с водяными, веером срывающимися с края алюминиевого ковшика. Самое трудное - перетаскивать с места на место ведро с водой.. Все остальное ладится, дышать полегче, только в стянутой обручем давления голове нестройно тюкают упругие, мягкие колотушки в такт набирающему силу пульсу. Передохнуть, опираясь на нож, вколотый с доску ящика.. Только не ложиться..хотя прохладная утренняя земля с капельками росы на приземистых сочных растениях сейчас милее пуховика. Нет, не сейчас...Сначала закончить работу...

Я открываю глаза, и картинка тает, размазывается на экране воображения. Так оно было или нет? Кто знает...Рядок подрыхленных и повеселевших от купания помидорьих детенышей встретил нас, пообгоревших и УСТАЛЫХ от моря, с деланым недоумением. Мол, сами не знаем, как нас сюда, рядом с капустной грядкой занесло... Виноватая улыбка на лице. Упрямый огонек жизни, едва теплящийся в вылинявших голубых глазах. Ум, юмор, и острая память - единственное, что, по словам матушки, вполне годится в дело, жаль только на запчасти нельзя . А более ничего. Ничего.

Усталая серебристая машина дремлет на стоянке, готовая в любой момент, по тревожному звонку одного из нас, - того, кто остался там, - сорваться в дорогу. Завтра, через неделю, через год...Сорваться и лететь туда, куда успеть невозможно даже на пределе скорости. Туда, где сейчас мерцает ясный огонь, которому не суждено погаснуть, оставив после себя запах горечи и дыма. Невидимо и неуловимо разгорающееся пламя разума и духовной силы когда-нибудь озарит небо вспышкой новой звезды.
Когда-нибудь, но еще не сегодня.
Мой телефон молчит...

2. #1: vad (44). Поляна фей

  Частная клиника называлась 'Витасурс', неизвестно, правда, на каком языке. По - русски, 'Источник жизни', как объясняла нижняя надпись на солидной вывеске.
  В клинику Константина Петровича Смирнова поместила дочь, когда врачи, наконец, объявили диагноз - рак желудка. Наслушалась разговоров о чудо - хирургах и онкологах, замечательном оборудовании и внимательном персонале. Еще бы! За такие-то деньжищи. Впрочем, сколько именно заплатила дочка врачам, Смирнов не знал.
  Михаил, главврач и хозяин клиники, говорил с Константином Петровичем покровительственно, доброжелательно, но сверху вниз, как обычно разговаривают с больными хорошие врачи. Зато перед дочкой, финансовым директором известной в их небольшом южном городке строительной компании, откровенно лебезил. До Смирнова доносились обрывки разговора:
-Поймите, Станислава Константиновна:..шестьдесят девять лет: такая болезнь Никто вам гарантии не:. Можем пойти навстречу: половину, но если после операции:.
  Все было ясно.
-Ну и стоило выбрасывать такие деньги! - ворчливо сказал Константин Петрович, когда врач, наконец, ушел, и они с дочкой направились по коридору в палату.
-Перестань, папа! - немного слишком резко огрызнулась Стаська, потом извиняющимся тоном добавила: - Зато условия какие! Как в санатории. Отдохнешь до операции недельку, обследуют полностью. А хирурги, говорят, здесь делают чудеса!
  Растратчица. Такой и мать была. Но вот только дочь теперь могла себе многое позволить. И причины для спешки у нее были. Смирнов отлично понимал дочь.
  Стася до сих пор не могла себе простить смерти мужа. Тогда, пять лет назад, за операцию на сердце с нее запросили шесть тысяч, но 'без гарантии'. Она заколебалась, написала в Москву, долго ждала ответа, но московские врачи неожиданно отказали - 'не довезете, больной нетранспортабелен'. А тут вдруг и Николай почувствовал себя лучше, занялся домашними делами, отремонтировал стиральную машину, нагнулся включить и упал - чтобы никогда больше не встать.
  Смирнов даже немного позавидовал зятю - легкая смерть. Вот только слишком рано, и до пенсии не дотянул.
  И Зина, жена Константина Петровича, ушла легко. Уснула, а утром не проснулась. Врачи долго разводили руками - без всяких видимых причин, загадка. Для Смирнова никакой загадки не было - после отъезда обеих внучек в Германию жена просто не захотела дальше жить. Устала, не видела смысла. Ей тоже не нравился этот мир.
  В смерти Николая Стася без всяких причин обвиняла себя, а сейчас пыталась спасти хотя бы отца, без разбора швыряясь деньгами. Как будто жизнь можно купить!
  Константин Петрович верил - сбудется то, что суждено. Но условия в Витасурсе и впрямь были хороши - просторная уютная палата на троих, огромные окна, балкон. Больше всего Смирнову нравилось то, что от балкона на втором этаже прямо из палаты вдоль стены спускалась наружная лестница к парку на склоне холма. Вернее не к парку, а скорее заброшенному одичавшему саду, раскинувшемуся в нескольких шагах от больничного корпуса.
  Сад не входил в территорию клиники, но, по всей вероятности, не принадлежал никому и был на удивление пустынным. Центральная дорожка петляла по склону, прихотливо сворачивая то вправо, то влево на каждом ярусе, но от нее вниз бежало множество узких тропинок, уводивших в тенистые, скрытые деревьями, непроходимые заросли. А может быть и проходимые. В первый день Константин Петрович не стал рисковать. Он немного посидел на скамейке у центральной дорожки, ни о чем не думая, просто наслаждаясь одиночеством и покоем, и вернулся в больницу.
  Серьезную вылазку Смирнов предпринял на второй день, уйдя вниз рано утром, чтобы не слышать стонов и жалоб соседей по палате, не поддаваться тяжелым и бесполезным мыслям, не улыбаться искательно врачам, с жадной надеждой расспрашивая о чудесных исцелениях.
  На этот раз Константин Петрович сразу выбрал самую запутанную тропинку среди кустов ежевики, скрытых пологом вишен, среди кизила, усыпанного красными ягодами и алычи с зеленоватыми мелкими плодами.
  Внизу, ближе к подножью холма, справа виднелись ухоженные огородики и несколько бревенчатых домишек, и потому старик сразу же свернул налево. Там была она, Поляна Фей. Идти пришлось довольно долго.
  Сначала Смирнов вышел к давно заброшенному полуразрушенному фонтану. Вряд ли кто-то помнил о его существовании. Густой полог деревьев и колючие кустарники надежно защищали неожиданную находку. Маленький бассейн окружал щербатый бетонный барьер, в центре на постаменте стояла темная статуя обнаженной девушки, девочки с одной отбитой рукой. Нимфа или наяда. Мокрый мусор, скопившийся в фонтане, к счастью ничем не напоминал о людях. Всего лишь желтые и коричневые подгнившие ивовые листья, обломки веток, струящийся из-под барьера тонкий ручеек. Ручей и вывел Константина Петровича на небольшую, спрятавшуюся среди зарослей поляну. Узнать ее не составляло труда.
  Поляны фей хорошо знает каждый, кто когда-либо в жизни путешествовал на поездах или на автобусах, внимательно глядя в окно. Это те, покрытые сочной травой и яркими цветами манящие прогалины, которые внезапно появляются вдоль лесной дороги в местах, где не бывает никаких остановок, и заставляют мечтать о том, как когда- нибудь, когда, наконец, ты не будешь никуда спешить, ты специально приедешь сюда, выйдешь из машины и пойдешь по траве. И будешь идти долго вперед, ни о чем не задумываясь и ничего не страшась, пока не дойдешь до выложенного белыми камнями в центре поляны круга. Это и есть место, где танцуют феи.
  На найденной Смирновым поляне такой круг тоже был. Среди травы, помятых жестких листьев одуванчика и крохотных голубых цветов отчетливо выделялись крупные белые камушки, обкатанные как морская галька, но почему-то треугольной формы. Образуя идеальный круг, камни приманчиво посверкивали, приглашая улечься на спину, подложив руки под голову и, поглядев немного в голубое прозрачное небо, закрыть глаза. И тогда, Константин Петрович ничуть не сомневался, прилетят веселые воздушные плясуньи и унесут твою свободную душу в далекие светлые края, где нет ничего кроме волшебных полян и танцующих фей.
  Искушение было почти непреодолимым, но Смирнов не стал спешить. Оставил эксперимент на предпоследний день, перед операцией.
  А пока старик каждый день приходил на поляну и сидел на траве, глядя на магический круг, чувствуя, как успокаивается и уходит боль, а потом возвращался в палату выслушивать мягкие упреки медсестер - вот уж беспокойный больной! - и лицемерные уверения врачей - прекрасные анализы, все будет хорошо, даже удивительно в таком возрасте.
  За день до операции Константин Петрович привычно спустился в парк. Уже возле фонтана он почувствовал запах дыма, но не забеспокоился, не заподозрил, пока не прошел до конца по ручью.
  Поляны фей больше не существовало. Трава была истоптана, середина лужайки выжжена костром, вокруг пепелища разбросаны обрывки бумаги, пустые бутылки, окурки, остатки пищи. Кто-то из местных жителей, возможно, даже обитателей деревянных домишек, устроил на полянке пикник. Люди повеселились, пожарили шашлыки, оставили за собой запах дыма. Константин Петрович поискал взглядом разбросанные белые камни, но не нашел ни одного. Словно никакого волшебного круга на поляне никогда не было.
  Смирнов не испытывал ни ненависти, ни возмущения. Отчего бы? Эти люди не сделали ничего плохого. Ничего такого, что выходило бы за рамки обычного человеческого поведения. Константину Петровичу не было больно, ему просто все стало безразлично.
  Старик безропотно вынес унизительные и мучительные предоперационные процедуры. С усталой улыбкой, ничего не слыша, кивал в ответ на успокаивающие бессмысленные слова. Его беспокоил только неотвязный, раздражающий запах дыма. Запах исчез только тогда, когда, наконец, Смирнову дали наркоз, и огромные блистающие металлические стены, похожие на органные трубы, поплыли, сдвигаясь вокруг прекрасной Поляны Фей.
  Константину Петровичу повезло. Он умер под наркозом на операционном столе, не приходя в сознание.

3. #3: Carapax (42). Дым костра

Серега был уже изряден, поэтому неестественным образом нависал над гитарой, прикрывая ее от людских глаз своими длинными льняными волосами. Он что-то тихо бормотал под нос, со стороны казалось будто бы шаманил над покойником. На самом деле он пел. И иногда играл - когда вспоминал, что на гитаре полагается играть. В такие моменты он прерывал пение на полуслове и медленно и старательно набирал замысловатое барэ. К мелодии, впрочем, отношение не имеющее. Потом хлестким размашистым движением бил указательным пальцем по струнам, после чего заканчивал слово, на котором остановился. Или не заканчивал, тут уж как ему повезет.
Солнце позолотило верхушки сосен. Бодрячок-морозец, успевший за ночь оталюминировать поверхность озера, незаметно отстутпил. Еще раньше растворилась тьма, открывая для глаз созданное им нерукотворное зеркало. Идеальность которого портили лишь горлышки бутылок, вмерзших в лед - мы покидали их накануне. Ветер под утро уснул, стоя, как лошадь, завалились спать и комары, всю ночь буянившие не на шутку. Всего этого я не видел. Но очень хорошо себе представлял.

Потому что я лежал в палатке, вперив взгляд в низкий потолок, и не мог шевельнуть конечностью, не то что головой. Потому что очередной майский выезд на природу, с намереньем любоваться красотами и жрать романтические шашлыки, в очередной раз завершился банальной пьянкой, с утренним неадвекватом, муторными поисками вчерашних отначек. И без никакой романтики. Одна радость, что в лесу, за городом...

Утренний головняк в лесу, скажу я вам, это что-то. И это далеко не то же самое, что он же дома. Во-первых, холодно - жутко, ужасно, до непопадания зубом на зуб. Во-вторых, благотворное влияние природы - чистого воздуха, отборных фитонцидов и перемены обстановки, по причине чего с вечера мало, что пьян от счастья, так еще и жрешь как в последний раз. И когда под гитару у костра начинаешь явно злоупотреблять, это никому не заметно - все ами таие же обалдевшие. Ну и в-третьих, нет теплой воды, чтоб умыться. Что особенно остро чувствуешь, выползая со слепленными глазами из палатки по направлению к озеру. Где воды вдруг не находишь, а находишь идеальное ледяное зеркало, вид которого порят лишь горлышки вмерзших в него... Ну, вы поняли. И остаеться только полоскать рот этим самым льдом, от которого ломит зубы...

Замерзли мы оба. Причем, Серега, видимо, сильней, раз проснулся первым и уселся тренькать на гитаре, скармливая углям оставшийся хворост. А все потому, что Светка с Ленкой, заразы, вчера нам банально "отказать". Сославшись на перегар и наше состояние нестояния. "Ну, и что мы с вами такими будем делать? Не-ет, мы со Светой отдельно, вы - отдельно. Все остальное завтра. Да, Свет? Кстати, я тебе не рассказывала, как мы в прошлую субботу ездили в аквапарк? Нет? Что, правда нет? Ну так слушай..."
Фигасе, ужин при свечах!.. Но была в их словах доля истины. Серега действительно уже еле дышал. Он мог пять минут, покачиваясь и забывая стряхнуть пепел с сигареты, протягивать к Светке свою пакшу, чтобы в конце концов погладить ее по волосам, горестно вздохнуть, сказать: "Солнц! Я тебя люблю..." и снова уйти в себя.
Я был если и лучше, то не на много. Поэтому тоже - еще полчасика поактивизировал, чмокнул Ленку в щеку и устало покачиваясь побрел к палатке - в темень, холод и Серегин храп.

- Саня! Одну я убираю, да? До завтра. А то завтра помрем...
Это Серега кричал после второй, будучи в пике формы - разогрет, раскрепощен, весь вполне из себя, и голос почти как трезый. К утру все сказанное он обычно не вспоминал.
После второй поллитры, разумеется, не рюмки...
- Ты, главное, запомни, куда я ее убираю, ладно? Запомни и сразу забудь! До завтра. А то если вспомнишь... то сегодня же и откопаем. Сань, сколько не бери, все равно ведь будет мало, ведь правда? Если вовремя не спрятать... Саня!!!
- Да, да! Сережа, я понял! Перый раз, что ли... Иди во-от туда.
Я указал ему строго на север, по направлению от озера. Чтобы легче вспомнить потом, и чтобы не утонул, когда искать пойдет...
- Там где-нибудь и прикопай. Шаги не считай! Тогда я буду помнить только направление, а ты... вообще ничего. Но завтра по направлению все вспомнишь.
А хочешь - считай. Слышь?!.. Все равно завтра нихрена не вспомнишь...
Это было вчера. А это было сегодня:
- Саня, катастрофа! За каким деревом я ее закапывал? Я забыл, начисто!!!
- Да... да... Нет, чуть левее... Да, вот за тем... Причем недалеко, вернулся ты очень скоро.
- Ага, точно! Вот эта брезка... вот этот пенек... теперь три метра вправо... и раз, и два, и три... Ооо! Йооо!! Я гений!!!!
- Ни на секунду в тебе не сомневался... Серега!
- М?
- ТАЩЩИ БЫСТРЕЙ!!!
Я прикрыл глаза, нашаривая в кармане пачку цитрамона.

Девчонки проснулись от наших криков - из их палатки потек монотонный нескончаемый бубнеж. Теперь минут тридцать будут причесываться, искать заколки и договаривать то, что вчера не успели. Потом пойдут умываться... Потом увидят нас и начнется... И под это придется допивать то, что вчера сумели недопить...

- Как спалось, не замерзли? Ой, а мы со Светкой проболтали всю ночь, до утра. Неделю не виделись, столько всего накопилось! А ночью-то подморозило, видели? Лед на озере... И бутылки вмерзли... Мы вам вчера гворили, не кидайте в воду! А вы - мы сейчас за ними нырять будем! мы их сейчас все повыловим! Повыловили... Не замерзли? А мы со Светкой в один спальник залезли - так замерзли. И то еле согрелись! И Серега еще - так храпел, что даже нам спать мешал. Как ты с ним рядом можешь спать? Вообще себе не представляю... Да еще в такой холод. Я бы его убила ночью, пока никто не видит. И утром все сказали бы мне только спасибо... Хорошо еще ветер стих. Не замерзли?
Я взял ее за руку и притянул к себе.
- Лапа, иди сюда. Дай, обниму хоть, согреюсь... Серега, открывай!
Ленка села рядом на бревно, сама обняла, накинув мне на плечи полу куртки, и прижавшись засюсюкала - бедненький мой, бедненький, совсем без меня замерз...
- Вчера надо было волноваться... Серега, открывай!
Признаться, я был слегка удивлен, обычно Серегу с этим делом подгонять не надо...
- Ну, что там, крышка примерзла, что ли?.. Или стаканы дома забыл?
- Саня, а мы чего вечера пили?
Фигасе, ужин при свечах...
- Серег, ты чего? Водку пили, разумеется. Девчонки - вино.
- Вот и я говорю, водку... Нашу, отечественную, да? - Серега выглядел если не обескураженно, то озадаченно. - А это, Сань, не водка...
Я протянул руку и чуть ли не вырвал из его рук бутылку. Точно, это была не водка. Ни разу. И даже не бутылка, если по-хорошему. Какая-то бутылкообразная капсула с запаянным концом... Но внутри явно была жидкость - там поверху бегал пузырек.

Забко кутаясь в курточку и поправляя рыжие кудри с полотенцем в руках подтянулась Светлана.
- Саня, ну вы как там, не замерзли? А то мы со Ленкой так замерзли, что...
- ...что в один спальник залезли и проболтали всю ночь до утра - ага, за неделю накопилось. Свет, скажи лучше, как медик, это пить можно? И вообще, что это за... такое?
Я отдал ей склянку. Светка повесила полотенце на плечо и взяла ее осторожно и принялась крутить.
- Не разбей смотри... - проворчал Серега, волнуясь. Светка только стрельнула в него глазами.
- Это какая-то капсула с жидкостью, - через минуту ответила она, отдавая мне ее обратно.
- Удивительно тонкое наблюдение! - я усмехнулся. - Свет, это даже я разглядел, несмотря на отягчающие. Что-нибудь еше скажешь?
- Ну-у, могу добавить только, что ничего подобного ни по форме, ни по размеру у нас в поликлиннике я не видела.
- Ясно. Лен, тебя не спрашиваю. Сам знаю, что это не шампунь...
Ленка фыркнула.
- Остряк!
Серега взял у меня капсулу, сказал задумчиво:
- Выпить не получится по-любому...
- Почему?
Я не то, чтобы собирался пить нечто непонятное из запаянной капсулы, меня больше интересовала логика его рассуждений.
- А не разлить потому что. Потому что не открыть. Разбить разобьем, но - как потом пить, через марлю цедить осколки, что ли, будем? - Серега покрутил капсулу и посмотрел вокруг, словно примеряясь, куда бы ее уже бросить. - Я тут вот что подумал, - поделился он мыслью. - Если это не водка, значит где-то должна быть и водка? Мы ж ее вчера... не откапывали? - с надеждой в голосе спросил он.
- Нет, не откапывали... вроде бы. По крайней мере я этого не помню, - ответил я. Сам понимая, чего стоит мое сегоняшнее "не помню". - Девчонки, м?
- Ой, мы не считали, сколько вы там выпили! - прижимаясь ко мней плотней ответила Ленка. - По бутылкам посмотрите.
- Ага, по горлышкам в озере, - прищурившись съязвила Светка. Серега сделал правильный вывод:
- Значит, я откопал не то... А то, значит, осталось неоткопанным... Пойду-ка я, значит, копать дальше...
Напоследок встряхнув прозрачный сосуд, он вздохнул с сожалением и кинул его в костер.

- Ну так вот, билеты, оказывается, стоят всего пятьсот рублей...
- Не дорого...
- Не дорого, купил - и можешь отдыхать хоть весь день. Внутри бар, магазин...
- ...массажный салон?
- Массажный салон, а как же! Солярий, тренажерный зал, кинотеатр...
- Целый город в одном здании!
- Ага...
Серега ушел копать, девчонки без умолку трещали, а я как зачарованный смотрел на капсулу, которая медленно мутнела и теряла форму.
Одновременно распухая, как надувной шарик.
Интересно, что будет, когда жидкость попадет на угли? Наверняка, вспыхнет как бензин. А может наоборот, загасит костер...
- Ага. Можно туда и на экскурсию ходить, и на шоппинг, и просто отдохнуть - покупатся, позагорать. Культурно провести выходной.
- Да-а! Сейчас-то лето уж скоро на дворе, а зимой - классно! Может, пойдем сходим туда как-нибудь, все вместе?
- Обязательно! Я только сама хотела это предложить... Так вот, я тебе самого главного-то еще не рассказала...

Ампула с тихим щелчком треснула, и жидкость пролилась, наконец, на угли. В том месте тут же вспыхнуло яркое пламя, образовав необычный фиолетовый факел посреди танцющих оранжевых языков. Потом факел угас, и из костра вдруг повалил густой фиолетовый дым...
Цвет мне его не очень понравился. Интуитивно я чувствовал, что такая ядовитая окраска ничего хорошего не сулит.
- Девчонки, отойдите-ка вы подальше! На всякий-кузякий...
Девчонки сердито обернулись на мой крик, бесцеремонно прервавший их разговор. Отвечая на вопрошающие взгляды, я указал рукой на дым и сам тоже поднялся с бревна, навмереваясь отойти в сторонку.
Но поздно. Дремавший до селе ветерок словно бы проснулся - потянулся, встрепенулдся, растопорщил по-петушачьи свои крылышки да и махнул ими что было дури в сторону костра. Так, что целое фиолетовое облако вперемешку с пеплом взметнулось над нашими головами и быстро окутало поляну.

Стало странно тихо, и мир вокруг как будто победнел. Деревья под пурурным теперь небом слились, словно на закате, в темную неровную кромку. Лед на озере превратился в искрящуюся кровавыми звездочками пустоту. Палатки, стоявшие чуть поодаль, бревна-скамейки, лежащие возле костра, сам костер, девчонки, оторопевшие, также как и я, и вообще все-все-все - от всего остались лишь плоские бледные пятна. Дым окрашивал мир в сиреневато-пурпурный цвет и лишал его третьего измерения. При этом он был довольно прозрачен.

В первую секунду я инстинктивно прикрыл глаза и задержал дыхание. На память пришли детские страхи, внушенные еще в школе - Первая мировая, химические атаки, названия отравляющих веществ - иприт, зарин, зоман, фосген... Но я мужественно отогнал их. Тем более, что услышал, как Света восхищенно произнесла:
- Ух ты-ы... Краси-и-иво-о...
Похоже, эта дурочка даже не подумала испугаться.
- Ага, а небо, небо-то какое, посмотри! - восторженно согласилась Ленка.
Эти дурочки...
Дальше сидеть зажмурившись, в такой ситуации было нелепо. Я открыл один глаз и убедился, что с ним ничего не происходит. Посмотрел на силуэты девчонок, что болтали как ни в чем не бывало. Открыл второй...
Наконец, с шумом выдохнул из легких воздух и вдохнул сиреневый туман. Тут же на глаза мои, словно на объективы, упали шторки с выдержкой 0.5 секунды. Когда они поднялись, я понял, что мир перестал быть таким, каким я привык его видеть...

Костер проявлял в пространстве желтый эллипсоид, приплюснутый снизу и вытянутый вверх, радиусом около полутора метров. Дальше его границ все тонуло в сероватом фоновом свечении Солнца и Земли. Он как бы существовал в своем, отдельном мирке, отгороженном от остального мира своим свечением. Он создавал его, наполнял его и одновременно им был. Костер кончался не там, до куда дотягивалсь языки его пламени, а гораздо дальше - там, где его влияние сходило на нет, уступая в интенсивности фону.
Трава под костром выгорела, только в глубине земли еще жили корни.
Странно, это я тоже видел...
Бревно возле костра выглядело размытой тонкой сеточкой, пульсирующей бледно-зеленым - остатками живых клеток. Их энергетика тоже наполняла мир вокруг, но очень слабо, скованная холодом окружающей ее мертвечины.
Вот лес вокруг светился гораздо ярче. Деревья пульсировали голубыми лучиками скозь свои зеленоватые ореолы, которые соприкасались между собою, и в местах соприкосновения либо уплотнялись, складываясь друг с другом, либо наоборот, растворялись, взаимно друг друга погашая.

Светка с Ленкой... Я интуитивно опасался сразу посмотреть в их сторону - считал, что мне надо сначала подготовиться, чтобы не сойти с ума от стресса. Интуиция меня не обманула.
Видимо, их природа была мне все же ближе, чем природа деревьев, потому что их я увидел не просто трехмерными неправильными, не знаю, эллипсоидами, но и разглядел треугольные грани, их которых эти эллипсоиды складывались. На людях ореолы как бы разрешались для меня на составляющие, которые образовывали вместе общий контур. Более того, при общении я видел, какими гранями люди между собой соприкосаются. И какова их реакция на соприкосновения. Когда Лена рассказывала Свете о сумочке, которую она увидела в супермаркете, несколько граней совершенно отчетливо выделились и запульсировали ярче, чем остальные.
И точно такие же грани ответно запульсировали у Светки. Причем, одни - таким же цветом, а другие - словно бы противоложным. Они явно хорошо понимали друг друга... Я понял, что вижу, как соприкасаются черты их характеров, грани их личностей - жадность и зависть, стремление обладать и желание поделиться радостью, желание вызвать душевное волнение и испытать его самому...

Приглядевшись, я заметил еще одну интересную деталь. Некоторые грани у них выпячиваслсь одинаково, а некоторые - совершенно по-разному. Я догадался, что так по-разному проявляются их склонности, их индивидуальные черты.
Еще я заметил, что когда они соприкасались гранями с противоположной предрасположенносттью, свечение, проскакивающее между ними, тускнело или приобретало напряженный, можно сказать зловещий, оттенок.
Так вот оно, значит, как! Вот на каком уровне определяются межличностные отношения... А мы-то считаем, что устанавливаем их самостоятельно, усилием воли подавляем в себе отрицательные черты и культивруя положительные, таким образом создавая себе друзей и врагов... А ведь и правда, если человек внутренне неприятен тебе - можешь сколько угодно уговаривать себя, можешь быть с ним бесконечно вежливым, и он вроде бы будет отвечать тебе тем же, но дружбы не будет... Преддложи вам кто-нибудь сходить вместе в разведку, ведь откажеетесь. Причем, оба...

Чем дольше я смотрел на девчонок, на их трехмерные ореолы, тем больше, удивительных вещей я подмечал... Через некоторое время я заметил, что они разговаривает не только между собой, но и каждая - еще с кем-то. И вскоре понял, с кем... Оказалось, что Ленка, продолжая щебетать о какой-то ерунде и совершенно не глядя в мою сторону, время от времени посылала мне какой-то импульс. Я прислушася к ощущениям... Это был приятный импуль. Теплый, мягкий и нежный. Он касался моей ауры, та резонировала и посылала в ответ такой же импульс. Который в свою очередь касался ауры Ленки. Которая, мне показалось, на такие мгновенья таяла от удовольствия...
Приходили импульсы нерегулярно, но я подметил, когда это случается - при малейшей ассоциации со мной. Если у них заходил разговор о мужчинах - я чувствовал ее тепло. Если о новом спортивном костюме - я чуствовал ее тепло. Если о спиртом - я снова чувствовал ее... Хм, хотя здесь скорее не тепло... Я удивился - наоборот, в нем было что-то такое холодное и неприятно покалывающее. Ей это явно не нравилось.

Я смотрел и смотрел - я глазел на все, что попадало в поле зрения. На маленькие звездочки под ногами - букашки ползали по своим джунглям, вполне отчетливо, кстати, взаимодействуя с ними... на звездочки чуть побольше - подо льдом, окутанные сплошным туманом микрофлоры и фауны - это было озеро. Я видел, как фонила земля, пропитанная собственной энергетикой, но гораздо более - энергетикой биомассы, покрывающей ее...

Через некоторое время я опомнился и посмотрел на часы - сколько же времени прошло? Я думал, что целый день - я ощутил и узнал столько нового, так внутренне изменился, что жизнь поделилась для меня на "до" и "после". Должно быть, прошли часы, дни и даже годы! Я посмотрел на часы - оказалось, прошло всего неколько минут.
Не успел я удивиться этому обстоятельству, как "петушок пропел опять" - снова откуда-то взявшийся ветерок подул нам в лица, заставив на мгновение прикрыть глаза, и воспользовавшись замешательством увел наше облачко - утащил его в сторону озера, где оно быстро растаяло и пропало. Я огорчился - я мог еще столько всего узнать, останься оно подольше. Но, как известно, всему свой срок и всему своя мера. Видимо, кто-то посчитал, что с нас достаточно и этого...

- Классно, да? - обратился я к двум клушам, протрещавишим все самые чудесные мгновения своей жизни. - Вы видели? Нет, вы видели?! Как оно все есть-то, оказывается, на самом деле!
Девчонки переглянулись.
- На самом деле? Ты о чем, Сань... Посиреневело все от дыма, стало нереальным, космическим каким-то, что ли... это да. Это было красиво. Но - причем здесь на самом деле?
- Светик, а лес, а бревно, а костер? А мы...
- А что с ними? Ты - да, смотрелся потрясно! Как марсианин. А бревНо как было бренвом, так и осталось... Или что, я что-то не заметила?
До меня дошло, что они ничегошеньки же не видели...
- Лен, ты тоже ничего не заметила?
Ленка психанула:
- Что? Ну что я должна была заметить! Опять у тебя все бабы дуры?
Подумав, я ответил:
- Ничего.

Повисла тяжелая тишина. Ленка, чувствовалось, сразу пожалела, что сорвалась. Я тоже пожалел - что спросил прямо в лоб. У них же все не так. Они же не анализируют и словами не оформляют, они же все на ощущениях-ассоциациях, все сердцем, не умом... Другая цивилизация!

Чуть пьяный от счастья, из леса покачиваясь вышел Серега, триумфально неся надо головой бутылку водки.
- Я сделал это!!! - издалека закричал он, потрясая добычей. - Саня, я просто пень перепутал!
У меня сразу потеплело на душе. Я встал, обнял Ленку со Светиком, прижал их к себе:
- Девчонки! Живееем!!!
Они тут же стали отпихиваться и шипеть что-то про перегар. Я заржал.

Серега шел, размахивая руками и сияя от счастья, а я мучительно пытался понять, что ж такое вокруг изменилось - в нем, во мне, во всех нас. Изменилось неуловимо, но совершенно явственно... И понять не мог.
Серега подошел и протянул мне бутылку:
- Оно? - в радостном предвкушении спросил он.
Я улыбнулся, растянув рот до ушей.
Ленка ткнулась мне в ухо холодным носом и взволнованно зашептала:
- Смотри... видишь? Какие вокруг него ядовитые треугольнички...

4. #4: Местные Зомби (40). Верочка... Вера!

В двадцать лет Верочка не могла похвастаться ни особой яркостью, ни бросающимися в глаза талантами. Звезд с неба не хватала. Чуть сутулящаяся, невысокая, худенькая, длинные мягкие каштановые волосы собраны в хвост, довольно милое кукольное личико, серо-голубые вечно чуть удивленные глаза и слабая улыбка. Говорила неуверенно, тихим высоким голоском. Это звучало - именно звучало - так наивно и робко, что ее правота оставалась, как правило, не замеченной, а идеи и предложения даже не обсуждались. Все пять лет института она скромно просидела в уголке, одна, без подружек и ухажеров. На танцы не ходила, в общежитии не появлялась, все работы, даже по политологии, сдавала вовремя и делала их сама. Старательно. Прилежно. Всегда. На нее настолько не обращали внимания, что, когда именно ее фамилию - Малышева - на получении дипломов назвали первой, это произвело на аудиторию странный эффект. Все умолкли и, как в прострации, уставились на девчушку в сером, не слишком ловко сидящем платье, которая, опустив голову и покраснев как пион, шла по сцене за своим новеньким красным дипломом.
Потом, уже бывшие, студенты отправились в ресторан. Был заказан шикарный ужин. От института шли пешком, благо было недалеко. Смеялись, поздравляли друг друга.
Зал оказался - загляденье, а ужин! Розовые креветки и янтарные кубики ананаса, бутерброды с икрой и маринованные баклажаны, алые помидоры и нежно-кремовый копченый палтус! Фаршированные цыплята и баранина с черносливом! Взбитые сливки с ежевикой и клубникой! Рай желудка, именины вкуса. Не говоря о напитках. А студенческий желудок, как известно, всегда готов...
По какой пили - сказать трудно. Прошло никак не меньше полутора часов, когда заметили, что Верочки нет. Странно, что ее не хватились раньше: места заказали на всех, и пустовало только одно. Чистая тарелка, крахмальная салфетка просто сияли своей девственной нетронутостью. Никто не заметил, когда сокурсница исчезла - в этом, впрочем, как раз не было ничего удивительного: людям, которым не уделяют внимания, легко стать невидимками. Необычно другое: все почему-то вдруг очень заинтересовались - куда она пропала. Прежде такого не случалось, видимо, дело было в этом. Она всегда была тут, молчала в уголке. И вот - на тебе. Не пришла. Оторвалась от коллектива. Да это же немыслимо. Настоящий вызов. Почему?
Обсуждение этого вопроса, впрочем, не затянулось. Потому что дверь в зал неожиданно открылась. Все увидели Верочку в белом платье и незнакомого парня. Высокого, широкоплечего, в отличном костюме, зеленоглазого темноволосого красавца. Девчонки так и ахнули. Ребята переглянулись.
- Познакомьтесь, это мой муж, Кирилл - тихонько сказала Верочка. На этот раз ее услышали все.

Иногда она спрашивала:
- Родной, почему ты меня заметил? Никто никогда до тебя не замечал.
А он отвечал ей:
- Да так. На самом деле я заметил тебя сразу, как вошел: ты сидела у стены и улыбалась. И была такая... безобидная и мирная... у меня на душе потеплело. Это подойти решился не сразу. Ты мое Солнышко.

Десять лет, Господи, десять лет! Всего десять лет, а как изменилась жизнь. Нет, она по-прежнему заикается и краснеет. И голос прежний, тонкий, с детскими интонациями. Даже прическа не изменилась. Но много ли сейчас людей в городе, которые не разу не слышали о ней. В сущности, ничего особенного - художница, несколько выставок, несколько публикаций, музей. Правда, начинала даже не с нуля. Скорее, с отрицательной величины. Помещение ужасное, состояние фондов - нет, лучше не вспоминать. И не совсем по специальности. Так вышло - нет, тоже лучше не вспоминать! Нет! Хотя - разве забудешь.

Тогда, в палате, их было семеро. Семь женщин, семь сердец, семь судеб. Разный возраст, разная внешность, один диагноз. Нелепый, как несчастный случай. Да он у всех был, у кого подтвержденный, у кого нет, - там не одна палата была. А сколько, кстати? Странно: Верочка не помнила. Помнила фаянсовую раковину и кран, из которого все время звонко капала вода. Кап... Кап... Словно метроном, отсчитывающий время. Помнила, как соседка по кровати плакала по ночам, прикусив край одеяла, чтобы было не громко. И крупного, веселого, шумного профессора с кудрявой черной шевелюрой и яркими карими глазами. Еще ей запомнился большой шприц с толстенной иглой для люмбальных пункций и веселый голос медсестры: 'не бойся, тебе теперь совершенно нечего бояться!'

Верочка улыбнулась. Десять лет - а приговор все еще откладывается. Она идет по ночной улице, и чувствует как теплый летний ветер гладит волосы, и трость в руке как стек франта, для красоты. Жаль, никого нет, она слишком задержалась на работе, но что же делать, выставка на носу, надо много успевать. Она справится, как обычно. Она молода, всего-то чуть за тридцать! Она красивее, чем была в двадцать! Нет, наверно, не красивее, но сейчас ее замечают, приглашают, спрашивают, даже ухаживают. Да что такое элегантная трость в руке, это же пустяк. Кому какое дело, зачем по утрам в ее квартиру приходит девушка с чемоданчиком, и почему, когда уважаемого директора музея вызывают в министерство, она всегда приезжает на такси. Может, просто не любит метро и автобусы. Она не берет больничных. Есть отпуска, и где их проводить - на турецком пляже, или же в одной и той же палате - это ее личное дело, мало ли. Окружающим не обязательно знать, как она в первый раз неумело закурила сигарету в больничном дворе. Было воскресенье. Ждала Кирилла. Ко всем женщинам из ее палаты их мужчины в тот день уже приезжали.

Она спрашивала, потому что хотела понять.
- Милый, почему ты не ушел? В нашей палате все мужья ушли, как только узнали.
Он отвечал всегда одинаково:
- Глупышка, куда же мне идти. Ты мне нужна, я люблю тебя. Неужели ты не понимаешь?
Она - нет, не понимала. Хотела понять - и не могла. Почему, ведь все остальные ушли. Неужели никто больше не любил?

Верочке неожиданно стало зябко.
Непрочно. Вот в чем проблема: все непрочно и временно. Как ни убеждай себя, что так у всех и всегда, но на самом деле конский волос у ее меча тоньше, чем у других. Не падает. Пока.
Она держала сигарету и никак не могла прикурить. Пламя плясало и никак не попадало по назначению. Раз щелчок, два, три. Газ, что ли, заканчивается... ну, наконец-то! Дымок поплыл в свете фонаря. Голова закружилась. Приятно. Хоть и вредно. Может, в том и удовольствие?
Кирилл просил позвонить, хотел встретить. Но зачем беспокоить, пусть выспится. Ему так рано вставать. Надо идти, а сил что-то нет. Перетрудилась, что ли? Осталось-то всего пара кварталов. Надо было опять вызвать такси - как это глупо, забыть дома кошелек. Предательская пустота под коленками.
Когда-то это должно было случиться. Неужели сейчас? Нет, страшно не было, только хотелось докурить. И еще сильнее - увидеть мужа.
Фонари кружились в странном неритмичном танце, их свет казался мерцающим. И было очевидно: идти невозможно. А если она упадет - уже не встанет.

- Все, - поняла Верочка, - время вышло. Она ждала, что сейчас, вот сейчас станет страшно. Но ужас не приходил, зато неожиданно, впервые в жизни, пришла злость.
- Почему, Господи! - кричало все внутри, - это несправедливо! Я должна увидеть Кирилла, я должна... Я же за десять лет так и не сказала ему самого главного... только задавала вопросы. Нет, шалишь, теперь - скажу. Пусть я серая мышь, которая занимает чужое место, пусть я не великий талант и не сделала ничего особенного. Пусть я недостаточно хороша для него - какая разница, молчать не следовало! Давно надо было... Нет, я дойду!
По краю тротуара стояли машины, одна возле другой. Тяжело навалившись на трость, не чувствуя ног, Вера шагнула к ближайшей. Легла на капот животом - хорошо, вокруг пусто, объясняться не было сил - и расслабилась, отдыхая. Минут через десять стало полегче. Она подобралась и с напряжением всех сил выпрямилась. Несколько неуверенных, трудно давшихся шагов - и вот уже рядом следующая машина... И следующая... И еще... И еще... Никого не было на улице. В этом было счастье.
В лифте Вера говорила вслух - или может быть, пела, только не помнила, что. Эхо, ну кто бы мог подумать, что в этом полированном пенале бывает эхо?!
Последним, что она уловила ускользающим сознанием, был щелчок дверного замка. Дальше - тишина.

Сквозь ресницы било солнце. Вера открыла глаза: она лежала в постели, в собственной спальне. Было слышно, как на кухне включили воду, потом что-то звякнуло...
- Родной! - позвала она громко-прегромко. Получилось почти шепотом. Не услышит? Но он уже бежал, прямо с чашкой в руке, поставил на стул, протянул было руку, помочь подняться...

Наклонился и ласково потрепал по щеке:
- Как ты, малышка?
- Хорошо, - ответила она уверенно, удивляясь сама себе, потому что это была чистая правда. - Отлично!
И села на кровати.
- Послушай, вчера я решила сказать тебе одну вещь. Нет, даже две! Во- первых, я поняла, все поняла, и - знаешь - я тоже. Очень. Тебя люблю. Прости, что только теперь говорю - ведь это так с первой секунды, как ты вошел и посмотрел на меня. Но главное не это, главное - во-вторых... Мне все равно, что скажет профессор. Да хоть вся медицина! Я точно знаю, что все это ерунда. Мы не будем больше никого слушать. Я хочу родить тебе сына.
Ты тоже этого хочешь! но я понимаю, почему ты молчал. Мы не должны бояться. Никогда. Мы все сможем! Поверь мне, я теперь это точно знаю.

Кирилл смотрел на жену и не верил себе. На него смотрела уверенная, радостная, раскрасневшаяся, с блестящими синими глазами, прекрасная женщина.
Его женщина!
Вера.

5. #5: Жесткое Пуз( , ) (39). Запах Дыма. Страшный грех.

Свет.

В глаза ударил яркий свет. Свет настолько не привычно яркий, что пришлось зажмуриться.
- Осужденный №358. - Раздался голос из неизвестности. - Решением Благочестивой комиссии, за ваше безукоризненное поведение, вас доставляют в рай. Вы осознали свои грехи?
  Многие годы опыта научили молчать, что бы не было хуже.
- Осужденный №358, Вы осознали свои грехи? Отвечайте или отправитесь обратно в Ад.
  Многие годы опыта научили подстраиваться под ситуацию, при ее неудачном развитии.
- Да, осознал.
В пустоте появились массивные врата. Бесшумно распахнулись.
- Добро пожаловать в Рай.
Словно невидимая самоходная дорожка затащила меня внутрь и остановилась.
Как описать рай? Воздушное место где все с крыльями, нимбами над головой? Да здесь, безусловно были такие люди. Или уже не люди - ангелы.
  Но не было ощущения воздушности, нет ощущения, что ты находишься на небесах. Возможно, я ожидал, что повсюду будут витать крохотные облака, на которых можно уютно посидеть или полежать. На деле же это выглядело белоснежной бескрайней поляной. Вполне земной поляной покрытой снегом. Только здесь нет снега. Словно сама земля белая. Бескрайняя белая земля покрытая белыми холмами и оврагами. И белое небо. Хотя если я на небе, какое небо еще может быть? Но земные привычки, твердят, что здесь есть небо. Ведь даже в Аду была красное, наполненное пепельными облаками и смогом небо.

  От белизны глаза сходят с ума. Словно видишь все и не видишь ничего. Представьте, что вы закрыли глаза и вместо черного фона, белый. У меня поначалу было такое же впечатление. Позже я начал различать оттенки белого. Например, земля (это я так назвал опору, по которой хожу) темно белая. Небо (то, что наверху) светло белое. Холмы и различные неровности тоже различаются светлостью и темностью.
  Но это было позже. А поначалу 'въехав в Рай' мои глаза словно взорвались. Я хотел кричать. Ощущение что ослеп, увеличивалось с каждой секундой. Тело сложилось пополам, и словно погружалось в белую пучину.
  Плечо ощутило легкое тепло. Я оглянулся, и мой взгляд зацепился за единственно выделявшуюся из этой белизны руку. Рука приятного коричне- розоватого цвета. Успокоение пришло мгновенно. Вы не поверите, но я был счастлив, что здесь нашлось хоть что-то не белое.
- Спокойно, спокойно, - женский голос, словно наркотик, уловили уши. -   Скоро глазки привыкнут, - а остальное предназначалось уже не мне. - Пав, почему такая ужасная реакция?
- Сейчас посмотрю дело, - раздался рядом мужской голос.
Легкий свист непривычно резанул слух. Я с трудом отвел взгляд от руки и посмотрел наверх. Надо мною стоял худой человек, закутанный в темно белую простыню. Или же их теперь называть ангелами?
- Осужденный №358, провел в Аду две тысячи лет! - Зачитал ангел. - Неудивительно, что глаза так реагируют на Рай. Ты посмотри на зрачки!   Передо мною появилось лицо красивой девушки. Вот ее я бы с удовольствием назвал Ангелом.
- Красные? - удивленно воскликнула она.
- Не просто красные, а темно красные! Таких запущенных случаев не было ни разу. Ему будет трудно привыкнуть к местной среде. Если его глазам вообще это удастся.
  Вот уж чего, а таких проблем в Раю я не ожидал.
- Мы можем ему помочь? - печально спросила девушка.
Парень задумался.
- Нужно созвать комиссию Благочестивых, направить им просьбу, об изменении зрачков осужденного №358, так как он сам такими способностями еще не обладает и:.
- Очки! - услышал я незнакомый голос и с удивлением признал в нем свой. - Солнцезащитные очки!
  Земные воспоминания подтолкнули к простому решению. Девушка расплылась в улыбке.
  Ее ладошка отпустила плечо. Сделав пару взмахов, в ней появились очки. Черный цвет был просто спасением.
  Надев очки, все встало на свои места. Земля стала темнее, небо светлее. И среди них стали различны сотни ангелов в разных 'простынях'.
  На моей спасительнице тоже была простыня. Или точнее ночнушка. В руках она держала такую же.
- А лучше этих ночнушек у вас что-нибудь есть? - спросил я.   Девушка рассмеялась.
- Это обязательная одежда, не будете же вы ходить нагишом?
  Я посмотрел на себя и с удивлением обнаружил, что абсолютно без одежды. Руки сами схватили ночнушку, и надели через голову.
  Чувствовал я себе абсолютно глупо, как шизофреник в больничном халате.
- Здесь нет место смущению, - улыбнулась ангелочек.
  Парень настойчиво сунул мне какие-то бумажки и ручку.
- Распишитесь о прибытии.
  Я поставил корявую роспись.
- Изучайте местность, - посоветовал Пав. - Вам доступно все, кроме того высоченного здания. Там обитает совет Благочестивых и посторонним вход строго воспрещен. Есть вопросы?
- Как вас зовут? - игнорируя, Пава задал вопрос девушке.
- Ангелина, - улыбкой ответила ангел.
- Как я вас могу найти?
Пав без эмоций забрал из рук бумаги и направился к высоченному зданию совета Благочестивых.
- Просто подумайте обо мне, и я узнаю.
- Вы умеете читать мысли?
- Здесь все это умеют. Мне пора идти, просто подумайте, и я присоединюсь к вам.
Она словно испарилась. Неизведанный рай. Сотни ангелов, словно сбежавших из дурдома в белых простынях, витают по небу. Перспективы на лицо. Но то, что я единственный ангел в стильных солнцезащитных очках, повышает настроение.

  [b]Запах[/b].

Ангелина!
Словно по волшебству ангелочек оказывается рядом.
- Привет №358. - донесся ее веселый голос.
- У мне ведь есть имя, - обиделся я.
-Да? Какое? - заинтересовалась она.
Этот вопрос поставил меня в тупик.
- А разве в моих документах оно не значится?
- Нет, - печально откликнулась она.
- А мой грех? - заволновался я.
- Нет. Только твой номер. Год смерти и срок пребывания в аду. И за что тебе дали такой срок?
Я вздохнул и промолчал. По опыту знаю, лучше промолчать.
- Лучше скажи, чем здесь так отвратительно пахнет? - перевел тему я. Крылышки ее носика затрепетали.
- Как чем? Раем.
- Но зачем? Этот отвратительно приторный аромат. Просто невыносимый! Лучше бы его вообще убрали.
- Бедненький, - пожалела Ангелина. - Тебе тяжело после двух тысяч лет в аду. А как там?
Я опять замолчал, а как там? Как в аду. Этим все сказано.
- Поверь я такого никому не пожелаю. А запах там:
И тут я вспомнил запах смога. Запах дыма.
  Раздраженный нос блаженно задышал. Этот запах. С ужасом признал, что скучаю по запаху. Не по Аду, а по запаху. Естественному, не переслащенному. Запаху горелой плоти и раскаленного железа.
- Ой, меня вызывают на совет Благочестивых. Убегаю. - Прервала разговор Ангелина.
- А когда ты вернешься?
- Дурачок Это зависит не от меня. Просто жди, - ее голос растаял в пустоте.
И я сел и стал ждать. Утешая свой нос воспоминаниями о дыме.

[b]Ярость[/b].

Неизвестно сколько я прождал, но мне это надоело. С удивлением обнаружил, что совершенно нечем заняться. Другие ангелы, летают по небу, спят, каждый чем-то занят, а у меня даже крыльев нет. Они полагаются, я так понял, высшим ангелам.
  Безделье само направило меня к запретному зданию. Если что у меня есть оправдание - Иду в гости к Ангелине.
  Оправдание ли это? Кроме нее у меня здесь никого. Ангелина единственный ангел, с которым я заговорил.

  Высокое здание без окон и с одной маленькой дверкой. Зачем она если члены совета добираются сюда лишь волей мысли.
  Толкнул, дверь поддалась.
Никто не помешал мне войти, и я вошел.
- Ангелина! - позвал я.
- Я еще занята, подожди, - пришел ответ.
- Я в здании совета Благочестивых.
- Ты что? Уходи, пока совет не узнал об этом.
- А что они сделают? Ведь похоже я люблю тебя.
- Люблю? Что это? Не важно, уходи.
- Как что это? Это когда я ради тебя готов совершать глупости. Ведь самая большая глупость это любовь.
- Любовь? У нас такого нет. У нас нет ничего земного, ни грехов, ни любви, только мир, уют и спокойствие.
- Хочешь, докажу что это есть хотя бы у одного ангела? Хочешь, совершу ради тебя глупость? Где тут члены совета?

Я громко затопал и пнул ногой дверь. От удара дверь слетела с петель и покатилась по гладкому полу. Войдя в зал, увидел десять ангелов, парящих в воздухе.

- Осужденный №358? Немедленно покиньте запрещенную территорию! - гневно произнес один из ангелов.
Жизненный опыт заткнулся, говорить начал я.
- У меня есть имя!
Тишина. Ангелы не могли произнести и слова от такой наглости. Молчание нарушил спокойный ровный голос.
- А, Ризо? Ты уже отбыл свой срок? - произнес ангел со шляпой на голове. - Я помню тебя. А ты меня помнишь?
  Ноги подкосились. Я упал.
- Ты нижайшее создание господа. Ты человек с самым страшным грехом. Как ты вообще попал в Рай? И еще оказался на запретной территории? Ты знаешь, что тебя ждет за проникновение в здание совета Благочестивых?
- Прошу! - раздался голос Ангелины. - Не трогайте его! Он пришел ко мне. Он глуп, я ему сказал подождать. Он уже уходит:
Теперь отказало здравомыслие, и я перебил Ангелину:
- А что вы еще можете сделать Благочестивый Хорэн? - оперся на одно колено. - Что ты еще можешь со мной сделать? Думаешь, я боюсь боли? Я испытывал ее Две Тысячи Лет!
  В зале воцарилась тишина, я продолжил.
- Ты помнишь, наказание, которое мне назначил? Каждый божий день меня раздирали на куски бесы. Каждый сантиметр моего тела был оторван. Вы думаете, они срастались? Нет, они жили. Жили и ощущали ту боль, когда подкованные сапоги расплющивают о каменный пол. И только с заходом солнца мое тело собиралось вновь!
  В зале поселилась паника. Ангелы с криками - 'демон', покидали зал совета.
- Каждая клеточка моего тела пропитана болью! Так какое наказание сукин сын ты хочешь дать мне на этот раз?!
  Ангелина с ужасом смотрела на меня. 'Извини дорогая, но я не мог больше терпеть'. Не думаю, что она услышала мои мысли.
  Благочестивый Хорэн занервничал. Губы дрожали, крылья забили по воздуху, словно желая унести своего хозяина подальше.
- Ты: ты: ты демон! - воскликнул он.
- Я Демон? Нет Демон это ты! - огрызнулся я и с удивлением заметил, что голос стал грубее.
Руки накалились, словно расплавленное железо, ногти удлинились и холодно поблескивали металлом. На лбу, взрывая кожу, проросли рога.
- Демон в раю! - Воскликнул Хорен. - Убирайся назад в свой Ад!
- Повелеваю, - услышал я знакомый текст, - откройтесь врата Ада и заберите к себе нечестивого демона Риза!
В зале появились огненно красные врата. Тут же исчезли. Хорэн непонимающе смотрел на меня.
- Я его не принимаю, - раздался мощный голос. - Он отбыл свой срок. В Аду ему не место.
- Но он демон! - кричал Хорен.
- Нет, - говоривший был не преклонен.
- Ты несчастный ангел Ада, я повелеваю! Прими его в свой мир!
- Да кто ты такой? - раздражительно спросил неизвестный. - Ты мелкий ангел, берешь на себя Его полномочия повелевать мной? Пускай Он сам разбирается с ситуацией. Я его к себе не принимаю.

Я стоял как вкопанный. Внезапная догадка, чей голос я только что слышал, поразила мозг.
  Ангелина приблизилась. Погладила мои рога.
- Никогда не видела демонов, - печально произнесла она. - И ангелов, таких как ты тоже больше нет.
- Ангелам превратившемся в демонов дорога на землю!
- Пускай, - взрычал я. - Он не для того нас создавал, чтоб после жизни мозолить задницы в раю!
В глаза ударил яркий свет, и я исчез.

Грех.

Раздался щелчок, глаза открылись.
Психиатр внимательно посмотрел мне в глаза.
- Как спалось Ризо? - поинтересовался он.
- Спалось?
- Да, вы были в гипнотическом сне.

Город после дождя. Запах сырости, чистоты. Ноздри затрепетали, где-то неподалеку в кафе готовят шашлык. Запах дыма. Пожалуй, именно его мне не хватало в раю.
- Спасибо! - закричал я во все горло, так что прохожие удивленно посмотрели на меня.
- Ты это кому? - раздался голос Ангелины.
- Кому надо тот поймет. Он знал как сделать так, чтоб я не отступился от себя.
- Ничего не поняла, ну и ладно. Ты как сам?
- Нормально.
- Твоя жизнь не продолжительна, куда после пойдешь? В Рай или Ад?
Хоть в Рай, Хоть в Ад, но я пойду с тобой, - ее голос был решительным.
- Не делай этого.
- Кто говорил, что ради любви совершаются глупости? Это будет моя первая. И любовь и глупость.
- В таком случае я постараюсь не умирать.
- Почему?
- Мое место здесь. И я пожалуй не умру.
- Глупенький, ты не властен над этим.
- Я властен над всем!
Ее голос задрожал:
- Кажется, я понимаю, в чем твой грех.
Хорошо, что ей не надо объяснять. Да и как объяснить, что до последней минуту я не верил ни в рай ни в ад. И Он идеально подтвердил мою веру. Даже отправил к психиатру, создавая впечатление, что все пройденное был лишь сон. Но не уследил за одним ангелом, чему я рад.

За две тысячи лет до этого.
- Грешник №358! - раздался голос из пустоты.
- У меня есть имя! - вскричал я.
- Ризо? Это твое имя? - неизвестный усмехнулся, - Ризо ты страшный грешник. Ты не верил в бога. Не верил ни в рай ни в ад. Теперь, в свой судный день ты готов признать свои грехи и покаяться?
- В чем каяться? В чем мой грех? Я не верю в бога. Его нет. Я не верю в рай, в ад. Их тоже нет. Это все дурацкие суеверия. Но я верю, что когда узнаю, кто надо мной смеется, набью ему морду.
- Меня зовут Благочестивый Хорэн. Запомни это имя. И вспоминай его всякий раз, когда тебя будут разрывать на куски в Аду!
- Хорэн? Я запомнил.
Огненно красные ворота распахнулись. В ноздри ударил запах горелой плоти. Человек принивший пытки ада, так и не поверил в его существование.

6. #7: ирина (33). Абитуриентка.

Из кустов вывалился Петров и, наставив на меня автомат, в упор расстрелял. Тут же, следом, выскочили радостные санитары и бросились запихивать меня на носилки. Пилотка слетела, в бок вонзился сучок, и на глазах появились слёзы. Из-за деревьев донеслось дружное: "Ура"! Всё, не прощу Петрова. Завтра же пересяду за другую парту. Нет, ну что ж они меня так придавили. Надо выбираться.
Пока я отбивалась от противников, мои "зелёные" раскладывали еду на брезенте. Когда же, подошла ближе, Сенечкина Оля сочувственно произнесла: "Давай к нам. А то тебе досталось больше всех", - и протянула кусок хлеба с кабачковой икрой. Я яростно вонзила зубы в бутерброд - вкуснотища. Настроение мгновенно улучшилось. А после того, как разожгли костёр, и на палочках, собранных тут же, с земли, поджарили над костром сосиски вместе с кусочками хлеба и помидорами, захотелось блаженно прикрыть глаза и завалиться на травку, вдыхая запах сосично-хлебного костерка. Рядом сидел Серёжка и задумчиво смотрел на искорки, вспыхивающие и гаснущие в сгущающемся дымном сумраке. Чёрные прямые волосы спускались на лоб, а стрижка делала его похожим на ворона с топорщащимися пёрышками. Сходство добавлял большой острый нос. Весь непропорциональный, неуклюжий, он становился необычайно гармоничным и галантным, когда общался с девочками. Серёжка любил читать про мушкетёров и разную историческую литературу, о которой мы и понятия не имели. Особенно мальчишки. Ему хорошо были известны Сирано де Бержерак и Петрарка. И он был влюблён в меня с первого дня, как я появилась в их классе. Смешная новенькая в длинной, до колен юбке, пошитой мамой. Ещё и одёргивающей эту юбку, когда садилась за парту. В классе, где шушукающиеся одноклассницы, носили форму намного выше колен.
Дождь лился с небес сплошной неиссякаемой волной. Уже давно, редкие капельки, стекающие со лба, превратились в потоки, которые я пыталась поймать губами. Платье прилипло к телу, но я совершенно не обращала внимания на прохожих, которые восхищёнными взглядами провожали мою фигуру, случайно увидев её из-под зонтиков. Лифт плавно взмывал к девятому этажу, а сердце выскакивало и рвалось дальше. В небо. Пальцы дрожали. И невозможно было понять, что это. Холодные вспышки молний тревожат моё тело или ожидание рук, летящих нежно мне навстречу. Дверь. Дверь. Дверь. Закрыто и темно. Наверх. Крыша. Поднимаю голову и вонзаюсь в ливневое небо. И в этот момент, меня нежно обхватывают сильные руки. Прижимают к себе, и я вдыхаю запах тела моего любимого. -Всё как всегда. Лишь распятым сознаньем, я ощущаю тебя.
Шелест травы. Лепестков целованье. Светлость. Ты - светлость моя.
-Милый, я видела в небе сиянье. Радужно билось крыло.
Где-то, обронено чёрной звездою, в пропасть летело перо.
-Что ты, ну что ты, родная слезинка. Будем качать воронят.
Я - на коленях. И ты - моя тайна. Нежно-печальный смарагд.
- Где же ты был, - мои глаза всматривались в черты лица Серёжки, проникали внутрь, а руки гладили мокрые чёрные волосы.
- Сегодня слушал "Чакону" и думал о нас... Наверное, задремал. Пойдём, ты промокла. Я прочитаю тебе стихи.
- Те, что читал ночью?
- Новые. И, кстати, есть чай. Но всё остальное, по-моему, отсутствует. Собственно, я ещё не заглядывал в холодильник. Родители уехали на дачу. Так что, мы - одни.
В комнате Серёжки был полумрак. Старый диванчик был торжественно обставлен пустыми бутылками из-под вина, тёмно-зелёного цвета. В горлышки вставлены погасшие свечи, оплывшие разноцветными потёками и практически закрывающие стенки бутылок фантасмагоричными узорами. На мои плечи легло большое оранжевое полотенце, и в этот момент в дверь позвонили.
Мама Серёжки радостно всплеснула полными загорелыми руками: "Танечка, ай как хорошо, что ты пришла. А мы там с дачки клубники притащили. Урожай в этом году. Сейчас кушать будем. Серёженька, помоги папе. А ты тоже вымокла? Ничего. Вот полотенцем вытрешься, и чайку попьём". Мы все дружно расселись за небольшим столом, накрытым потрескавшейся клеёнкой с выцветшими синими цветочками. На кухне стоял запах клубники, а мы обрывали хвостики с листочками и складывали ягоды в большую миску. Когда, по очереди, всё семейство мыло руки, я посмотрела на Серёжку и сказала: "Можешь меня поздравить. Я поступила в институт". Серёжкина мама опустила кухонное полотенце и глянула на сына: "Ну вот, теперь мы потеряли Танечку."
Общежитие было пустое. Комендант отправила нас с Томкой на четвёртый этаж. Мы должны были красить унылой тёмно-фиолетовой краской стены. Но настроение было непередаваемое. Свобода. Другой город. Институт, в который я четыре года поступала. Перед зданием, которого хотелось снять обувь и на цыпочках идти по мраморному полу. Вот она, моя мечта. Жильё мы с Тамарой нашли недалеко от института, практически в центре, в частном уютном домике. Комната на двоих. Хозяйка приветливо пообщалась, мы произвели на неё хорошее впечатление и были приняты в дом. Только вот, общежитие было в конце города. Добираться было долго. Но всё это было неважно. Ура! Мы - абитуриентки. А с первого сентября - студентки. С Тамарой мы познакомились при поступлении. И жить решили вместе.
Денег, что у меня, что у Томки, было - совсем ничего. Как-то так вышло. Я получила расчётные. Заводские. А у Томки и того не было. С родителями у нас был напряг. Да и больно самостоятельными мы оказались. Гордыми. Да и что родители-пенсионеры вышлют? И когда ещё получат пенсию... А кушать хотелось страшным образом. Последние пять дней, перед тем, как нам всё-таки прислали денежный перевод, есть было вообще нечего. В коридорчике, у выхода, хозяйка ставила мешок. Для отправки в село - родственникам. А стоял стоймя он по простой причине - был полон сухарей. Так, не один месяц, хозяйка собирала сухари для свиней - остатки засохшего и заплесневевшего хлеба. А потом, на праздники, ей передавали бартером свининки, откормленной при помощи и её сухариков. Вот их мы потихоньку, полегоньку и начали тащить. С кипятком, без сахара - благодать. Хорошо, хоть краску наши организмы выдерживали нормально. А тут ещё и парень один объявился в общаге. Глаз на меня положил. Студент. Из неуехавших. Увидели мы его, когда докрашивали кухню. Сидел на подоконнике невзрачный такой парень и курил. Бережно так сигаретку держал. И задумчиво смотрел в окно. Потом, также задумчиво он наблюдал, как мы красим стены. А затем, как кошка, неслышно спрыгнул на пол, забрал у меня кисть и ловко докрасил остаток. Был он невысокий, похожий на горца и старше нас точно лет на пять. Мужик... Так и стал нам помогать. Насколько мы поняли, его выгоняли из института. Официальная версия была - за неуспеваемость. А неофициальная - правдоискатель. Причём, из тех декабристов, которых давно уже кого повесили, а кто - далече. В общагу стали съезжаться "старики" и она наполнилась шумом, бряцаньем стаканов, пивным духом и пением под гитару, заглушаемым голосом Высоцкого из магнитофонов.
В последний день нашей отработки, Александр пригласил нас с Томкой прогуляться. Подтянулись ещё ребята из студентов. Все перезнакомились и гудящей толпой, прихватив гитару, пошли в ночь. Когда возвращались, Александр подарил мне персик, которым я тут же поделилась с Томкой. На прогулке он много пел, и гитара послушно лежала в его руках. Залезали в общагу через тайный ход, так как в двенадцать ночи, дежурный уже никого не впускал. А светиться перед комендатом за позднее появление никто не хотел. Можно было лишиться стипендии, а то и похуже. Возвращаться нам к хозяйке было уже поздно, а заночевать можно было и здесь. Народ не расходился, обсуждая последние новости, а мы с Томкой жадно прислушивались, постепенно вникая в студенческую жизнь. Тут кто-то предложил Александру продемонстрировать фокус. Он рассмеялся и мотнул головой, отказываясь. Я посмотрела на него с интересом и вдруг он, перестав смеяться, предложил мне поучаствовать ассистентом. Ребята освободили место в центре комнаты, и Александр предложил мне сесть на пол, к нему лицом. Я села, скрестив ноги в брюках, и положила на колени расслабленные руки. Наступила тишина. Александр присел на корточки и начал смотреть мне в глаза. Вид у него становился похожим, на то задумчивое состояние, в котором мы увидели его первый раз, на подоконнике. Внезапно я почувствовала, как перестаю чувствовать тело и начала сопротивляться. Но как я не пыталась подняться или хотя бы расцепить ноги, у меня ничего не выходило. Отвести взгляд я тоже не могла. Более того, начала заваливаться на спину, с ужасом понимая, что сзади ножка стола, а ноги разъединить я так и не могу. Взгляд Александра изменился - он понял моё состояние и, протянув руку, помог подняться. Я ошалело смотрела на Томку и ничего не могла сказать. Народ оживился, кто-то принёс вино и стаканы.
На следующий день, неоднократно обсудив всё, что было вчера и ночью, я и Томка стояли возле окна на кухне. Александра не было и, похоже все уехали в институт. Нам надо было тоже отправляться в деканат, но завтра. И что-то решать с жильём - оплачивать комнату в домике было уже нечем. Тут я заметила на подоконнике небольшой кусок хлеба. Ещё не совсем засохшего. В животе урчало и жизнь настораживала неизвестностью. Я нашла спички, зажгла газ и, разломав хлеб, насадила кусочки на спички, чтобы можно было держать над огнём. Томка молча наблюдала за моими манипуляциями, а потом начала делать тоже самое. Запахло дымком и поджаренным хлебом. И, вдруг, передо мной отчётливо встала картина "Зарницы". Боя "зелёных" с "синими". И костёр. И сосисочно-хлебный запах поплыл в дымном сумраке. У меня менялась жизнь. Я уходила с одной из троп. Более проторенной. Впереди была неизвестность.

2. #2: Карапуз (24).

Тридцати восьми летний Марк Сергеевич Трохин курил с четвёртого класса. Курил он много и с удовольствием. Он курил и сигареты, и сигары, и трубку, и кальян. День Марка Сергеевича начинался с курения сигареты и заканчивался, вообще-то заканчивался день по- разному - когда сигарой, когда трубкой, а когда и кальяном. Но чем старше становился Марк Сергеевич, тем отчётливее ощущал пагубное влияние на своё здоровье вредной привычки. Марк Сергеевич считал себя спортивным, или около-спортивным человеком, так в принципе и было. В то время как его сверстники обросли животиками, наели себе округлость лица, одним словом обрели солидность во внешности, Марк Сергеевич остался таким же поджарым спортивного вида тёмноволосым и сероглазым мужчиной. Правда спортивность с каждым годом уступала место худощавости из-за сидячей офисной работы и пренебрежения занятиями спортом. Но тем ни менее, на последней встрече выпускников школы Марк Сергеевич выгодно отличался от многих своих одноклассников и был в центре внимания у бывших одноклассниц, да и у 'девчонок' окончивших школу двумя годами позже выпуска Марка, он также вызывал живой интерес. Но у Марка, внешность былых школьных роковых красавиц, из-за которых в своё время дрались на спортивном дворе школы самые горячие парни школы, уже не вызывала былого восторга. Хотя некоторые были ещё ничего:
Однажды в доме, где жил Марк Сергеевич сломался лифт, и ему пришлось пешком подниматься на девятый этаж, где собственно была его трёхкомнатная квартира. После преодоления лестничного пролёта между седьмым и восьмым этажами Марк думал, что вены у него на висках лопнут, сердце разорвётся в груди, а легкие, сжавшись на последнем выдохе, никогда не разожмутся, чтобы набрать в себя хоть немного воздуха.
Придя, домой Марк целый час приходил в себя, общаясь с женой и четырнадцатилетним сыном знаками и односложными предложениями, доведя жену до истерики своими ответами на глупые 'бабьи' вопросы. В тот вечер Марк не курил. Успокоив жену, он кое-как заставил себя проглотить половину ужина.
- О, и ты не доел! - возмутилась жена - для кого я только готовлю? Антом - сынок твой вечно носом вертит, то ему ни солёное, то слишком горячее, кот - жирный гадёныш не жрёт ничего. И ты туда же?!
Далее жена пустилось в долгий рассказ о своих трудностях домохозяйки, которая положила все лучшие годы своей жизни на алтарь семейного счастья. Так как Марк её не перебивал, она незаметно перешла к рассказу о событиях за день и рассуждениях о необходимости обновления своего гардероба на лето. Марк не слушал. Он думал о том, что будет с его семьёй, если, не дай Бог, с ним что-то случится. Сегодняшний подъём на девятый этаж потряс его, до этого момента он даже не предполагал насколько он 'не в форме'. Ночью Марку снились какие-то странные сны, он часто просыпался, один раз Марк даже встал, взял сигарету, но, так и не прикурив, бросил её в пепельницу и отправился спать. Проснувшись, он по привычке, вышел на балкон закурил, на третей затяжке вспомнил о вчерашнем и со злостью затушил сигарету в пепельнице и отправился умываться. Умывшись, он нашёл в ворохе газет, которыми раз в неделю до краёв набивали их почтовый ящик какие-то убогого вида люди, газету с объявлениями и стал её внимательно просматривать. Нужные объявления, оказались на последней странице.

Страница буквально пестрила объявлениями предложениями избавить от алкоголизма, наркомании и табако-курения.' Термин 'табакокурение' всегда вызывал у Марка смех. 'Это ж, какой такой мастер владения словом придумал это определение - возмущался Марк - Ну, есть ещё табако-жевание и табако-нюханье, а ещё наверное, табака-питие и табако-калывание'. Марк выбрал объявление, где гарантировался стопроцентный результат, взял телефонную трубку и набрал указанный в объявлении номер.
После двух длинных гудков в трубке раздался неприятно высокий женский голос:
- Мед. центр, говорите.
- Здравствуйте. Я звоню по объявлению в газете... - начал Марк и не успел закончить фразу.
- От чего будем избавляться? - перебил его всё тот же неприятный голос.
- От курения - раздражённо ответил Марк, он уже хотел бросить трубку, кипя от такого беспардонного обращения.
- От курения, пять сеансов, по две тысячи каждый. Прогрессивная методика, ни какого гипноза и иглоукалывания. Гарантированный результат. На какое время вас записывать? - не давая вставить слова марку, выдал информацию голос.
Марк слегка замешкался, так грубо и нагло с ним не разговаривал уже давно. 'Когда ж из нас 'совок' выветрится?' подумал Марк 'наверное, ни когда' ответил он сам себе.
У него было сегодня 'окно' с двух до половины пятого. Он собирался в это время разобрать документы и подчистить мелкие 'хвосты', накопившиеся за квартал. 'Здоровье дороже' здраво рассудил Макс и сказал в трубку
- На четырнадцать часов, сегодня.
- Четырнадцать? - переспросила женщина, и в трубке наступила тишина. Через минуту, когда Марку стало казаться, что про него забыли, высокий противный голос сообщил - Хорошо, сегодня в четырнадцать часов. Не опаздывайте, если в пять минут третьего вас не будет, пойдёт очередной. И не забудьте деньги, у нас оплата за каждый сеанс. В трубке послышались короткие гудки.
Марк покраснел и сжал кулаки до хруста в суставах, такое хамство он не намерен был терпеть. Первое, что ему захотелось сделать - это опять позвонить в этот 'Мед. центр' и обложить хамку матом. Но потом он решил не уподобляться этому животному, а потребовать кого-нибудь из руководства и высказать ему все свои претензии.
Марк решительно нажал на кнопку повторного набора номера, проговаривая про себя то, что собирался высказать. После первого же гудка приятный женский голос с лёгкой томностью, придающей голосу оттенок эротизма, произнёс:
- Доброе утро. 'Мед. центр', Ирина, слушаю Вас.
Марк опешил, заготовленные претензии и колкие замечания забылись, желание ругаться пропало.
- Утро доброе, я звонил вам минуту назад. - бархатным баритоном сказал Марк - совсем забыл уточнить. Как долго длиться сеанс.
- Сеанс длится не более часа, наша уникальная методика запатентована не только в России, но и в Европе, и даже в США. - Предвидя следующий вопрос, сообщил приятный голос. - Уникальность её в том, что нет ни какого медикаментозного, гипнотического и прочих традиционных форм воздействия на пациента. Наша методика обеспечивает гарантированный сто процентный результат. После первой процедуры, у Вас пропадёт желание потреблять алкоголь, наркотические вещества или курить. Оставшиеся четыре процедуры закрепят этот результат и выработают у Вас стойкое отвращение ко всему вышеперечисленному.
Далее, голос, пустился в рассуждение о том, что заставляет людей отказаться от вредных привычек и почему после других методик, люди опять возвращаются к вредным привычкам:. Марк не вникал в смысл слов, который и так был очевиден, он просто слушал приятный женский голос. Когда голос умолк, он сообщил.
- Отлично, сегодня в четырнадцать часов я буду у Вас.
- Вы уже записывались? - вежливо осведомился голос.
- Да, посмотрите на всякий случай. Если надо то запишите мою фамилию, имя и отчество.
- Это не обязательно, мы гарантируем нашим клиентам полную анонимность и конфиденциальность. Да на два часа, сегодня. Запись есть. Ждём Вас. До встречи.
- До встречи. - сказал Марк и положил трубку.
Выпив чашечку кофе. Он быстро оделся, поцеловал на прощание в щеку, ещё спящую жену. Почесал за ухом спящего в ногах у жены кота и отправился на работу.
Марк Сергеевич работал директором филиала крупной финансовой компании. Работой, и что самое главное, собой на этой работе он был доволен, а руководство в свою очередь было довольно им. Конечно, хотелось бы зарплату побольше, а бюрократии поменьше: Но, в общем и целом, всё было в порядке.
Добравшись до офиса, Марк Сергеевич с головой ушёл в работу. Тем более электронная почта из ЦО(центрального офиса) к этому располагала. Необходимо было составить кучу отчётов по продажам финансовых продуктов за отчётный период. Согласовать проекты агентских соглашений с контрагентами и прочее, и прочее, и прочее:
Марк и не заметил, когда он успел за три часа, с десяти до часа , выкурить пять сигарет. Перекусив в кофешке, он отправился в 'Мед. центр'. В без пяти два, он подошёл к стойке-рецепшен 'центра'. Центры вопреки его ожиданиям занимал весь первый этаж здания пятиэтажной 'сталинки'. Холл центра был светлый, и просторный, контрастируя с мрачным монументализмом фасада.. Стены были окрашены в нежный светло-персиковый цвет, пол покрывала мраморной плиткой. На стенах в простых светлых рамках висели картины выполненные в стиле абстракционизм, из-за чего стены не выглядели 'голыми', но и 'глазу' посетителя зацепиться было особо не за что. В углу возле окна стояла большая кадушка с декоративным деревом, дерево было живое. Это говорило о том, что дела у центра идут хорошо. В большинстве офисов, живые декоративные растения заменяли пластиковые подделки, вечно покрытые сантиметровым слоем пыли. Из мебели в холле, который, как понял Марк был одновременно и залом ожидания, стояли удобного вида кресла, стойка-рецепшен и шестисекционный шкаф для документов у стены за стойкой. Стойка-рецепшен была большая, за ней могло сидеть одновременно четыре человека, но в данный момент за стойкой была одна девушка. Девица была хороша, одета в строгий тёмно-серый деловой женский костюм, и снежно белую блузку с большим декольте. Декольте открывало прекрасный вид на девичью грудь примерно третьего размера. Изящную шею девушки украшала недлинная цепочка из белого золота, на которой висел кулончик с небольшим белым камнем, скорее всего бриллиантом. У девушки были большие мендаливидные серые глаза пухлые губки, ровный носик. На лице почти, что не было макяжа. Густые тёмно-русые волосы были собраны на затылке в тяжёлый 'конский ' хвост. Девушка увлечённо что-то печатала на компьютере. Марк, примерно так себе и представлял обладательницу приятного голоса. Он приветливо улыбнулся, демонстрируя свои ровные желтоватые зубы и вальяжно облокотившись на рецепшен произнёс низким бархатным голосом:
- Добрый день.
Девушка оторвала взгляд от монитора, оглядела Марка безразличным взглядом и изрекла высоким противным голосом:
- Слушаю?.
Улыбка на лице Марка моментально превратилась в хищный оскал.
- Я записан на два часа. - произнёс он, стараясь сказать эту фразу как можно грубее.
- Ждите. Вас пригласят - равнодушно пропищала девушка и уставилась в монитор.
Марк машинально оглядел кресла, стоящие вдоль стены. Только сейчас она обратил внимание на то, что пять из восьми кресел стоящих в холле заняты. Это были кресла стоящие вдоль стены, напротив стойки- рецепшен. В первом кресле, стоящем рядом с декоративным деревом сидел щуплый молодой парень, одетый в засаленный джинсовый костюм. Парень сидел глядя себе под ноги, длинный чуб грязных жирных волос закрывал от посторонних глаз его лицо. Рядом с парнем сидела женщина средних лет, вероятно мать парня. Женщина дремала, запрокинув голову на спинку кресла. Рядом в кресле сидел пожилой мужчина, на мужчине был одет поношенный костюм шоколадного цвета. Мужчина постоянно протирал свою лысину и шею мятым носовым платком. Отёчное лицо и мешки под маленькими бесцветными глазками, придавали лицу мужчины карикатурный вид. Следом за мужчиной в одном кресле сидели две худенькие девушки готичного вида, с вычурно мрачным макияжем на лице, одна была подстрижена на лысо, а у второй на голове красовался ярко красный 'ирокез'. У обеих под нижней губой красовалась по металлической горошине пирсинга. Обе были в чёрных кожаных куртках. Коротких джинсовых юбках, чёрных рваных чулках в крупную сетку и мужских полуботинках армейского образца. В двух других креслах сидели женщина в брючном костюме с усталым лицом и старушка в пёстром платке зелёной вязаной кофте оверх бардового шерстяного платья. Старушка рассказывала про свои проблемы, а женщина невпопад кивала ей. Было видно. Что она не слушает бабульку. Марк развернулся и сел в ближайшее свободное кресло. Кресло действительно оказалось удобным. Марк закинул ногу за ногу, достал из кармана мобильник, и стал ковыряться в меню телефона, пытаясь хоть чем-то себя занять.
- На четырнадцать, тобако-курение, третья комната. - раздался пронзительный писк о рецепшена.
Марк сунул телефон в поясную 'кобуру' и двинулся по узковатому коридору, блуждая взглядом по белым гладким дверям из МДФ в поисках цифры три.
Дверь номер три оказалась предпоследней слева. Марк открыл дверь, за дверью, отделяя входящего от пространства комнаты, висела чёрная, тяжёлая занавеска. Подобно первопроходцу в непроходимой саванне, Марк отодвинул занавеску и шагнул в темноту.
- Не волнуйтесь - раздался приятный женский голос, и Марк перестал волноваться - сейчас я зажгу свет.
Комната осветилась синим бледным светом Марк увидел кресло, как в стоматологическом кабинете.
- Усаживайтесь поудобнее. Так хорошо. Вам удобно? - еслибы его не спросили он бы не стал ёрзать , а так ещё раз проверил себя, удобно ли, Марк молча кивнул.
- Отлично. - констатировал приятный женский голос, который он слышал утром в телефонной трубке.
Свет погас и Марк очутился в вязкой темноте, было темно и тихо. То есть вообще тихо. Не было слышно ни каких звуков. Только его собственное дыхание, и как шаги марширующего по плацу взвода, пульс в ушах.
- Как давно Вы решили бросить курить - от внезапно раздавшегося вопроса Марк вздрогнул. - Простите. Я Вам задам прау вопросов, на которые жду от Вас честных ответов. От этого будет зависеть результат лечения. Хорошо?
Марк кивнул.
- Отлично. - произнёс голос, Марк понял, что его видят, не смотря на непроглядную тьму.- И так, когда вы решили бросить курить?
- Вчера вечером. - честно признался Марк.
- Давно ли Вы курите?
- С 11-ти лет - слегка уменьшил свой 'стаж' Марк.
- Вы сегодня курили?
- Да.
- Сколько сигарет?
- Пять.
- А сколько сигарет вы обычно выкуриваете до обеда?
- Штук, десять, двенадцать. - произнёс Марк и ужаснулся правде.
- Хорошо. Вы действительно хотите бросить курить?
- Да.
- Уверенны?
- Да.
- Тогда попробуйте определить для себя самого, что самое главное для Вас в курении?
Марк никогда не задумывался раньше над этим вопросом. Он курил, потому, что ему это нравилось. В детстве он курил, чтобы казаться взрослее, быть похожим на киногероев. Потом он курил потому, что привык, его это успокаивало и помогало сосредоточиться.
Курение заполняла неловкие паузы, при общении с противоположным полом и ведении сложных деловых переговоров. Курение трубки и кальяна доставляло эстетическое и реальное удовольствие. А курение во время возлияния, то есть во время распития алкогольных напитков вообще было приятным занятием. Табачный дым становился приятным на вкус. Даже безвкусные сигареты, после пары рюмок обретали приятный аромат и вкус.
- Запах дыма. - произнёс Марк.
- Вы уверенны? Только запах и всё?
Марк ещё раз проанализировал свои ощущения и кивнул в подтверждения своих слов.
- Ну, что ж. Хорошо. Теперь постарайтесь расслабиться . Это не сеанс гипноза, по этому не сосредотачивайтесь на своих ощущениях. - Марк как по команде начал прислушиваться к себе.
- Раслабтесь! - настойчиво повторил голос - И прекратите прислушиваться к своим ощущениям.
После этих слов Марк почувствовал запах табачного дыма, и прислушался к своим ощущениям. Ему было противно. Голос, что-то говорил, но Марк не слушал. Он ждал когда исчезнет запах дыма. Час показался ему вечностью. Когда закончился сеанс. Марк стремительно покинул комнату номер три. Быстрым шагом подошёл к рецепшен. Швырнул, целясь в лицо, но попал в декольте, смазливой суке две купюры по тысячи рублей каждая и буквально выбежал на улицу. 'Больше я сюда ни когда:' сказал он сам себе, и сунул руку в карман, по привычке нащупывая пачку сигарет и зажигалку.
Прикосновение к пачке сигарет, не вызвало привычного успокаивающего предвкушения. Он рывком выдернул пачку из кармана, выворачивая карман наружу вместе со всем его содержимым. На асфальт звеня посыпалась мелочь, ключи и зажигалка. Он скомкал в ладони пачку и зло швырнул её в сторону. Приступ дурноты, вызванный непонятной брезгливостью к сигаретам, слегка отступил.
Марк пошёл к своей машине. На стоянке рядом с припаркованными автомобилями стояли мужчины. Они о чём-то беседовали и курили. Марк стошнило.
Может быть не надо было мужикам смеяться, а Марку надо было быстро садиться в свою машину и уезжать? Какая теперь разница...

v1: Юля (вне конкурса).

***

Незамутнённое стекло,
И запах дыма,
И лета звонкое тепло
Струится мимо.
(А.Городницкий)

Самолет летел по заданному курсу. Не было никаких отклонений, никакой тряски, пассажиры мирно дремали в креслах. И только парень, сидевший у окна (около яркого табло "аварийный выход"), чувствовал запах дыма. Чувствовал - и улыбался.

Митя (а так звали нашего героя) относился к людям, принципы организации памяти которых непонятны даже им самим. Он с легкостью забывал номера телефонов (даже те, которые набирал часто) и памятные даты, не очень любил сдавать экзамены (потому что слишком часто слышал от преподавателей классическое "учил, но не выучил"), нередко опаздывал, так как с трудом вспоминал, когда и где назначена встреча.
Если добавить к этому абсолютную митину несовместимость с любой техникой, что лишало его возможности использовать мобильник, и "привычку" терять блокноты с записанной информацией, то можно представить, какой сложной порой оказывались жизни и героя, и тех, кто волей случая оказывался рядом с ним.
Но самое интересное, что при такой "бытовой" забывчивости Митя помнил некоторые события своей жизни до мельчайших деталей. Как, например, костер на турбазе в Лумшорах. И вообще всю ту давнюю поездку с мамой - к бабушкиным двоюродным сестрам... Десятилетнему мальчишке многое было в новинку - и "европейский" (западноукраинский) город с аккуратными, выложенными брусчаткой, улочками, и энергичные бабушки, которые не могли ходить привычными путями - и на гору, к Невицкому замку, потащили его напрямую по склону (Митя и это помнил - скользящую под ногами землю, торчащие корни деревьев, за которые он был вынужден цепляться, пыхтящие и порой бесцеремонно подталкивающие его сзади родственницы..). А потом был разбитый автобус, который брали штурмом, радость от того, что он заскочил в числе первых и сумел занять места всем рядом - и такой обидный выговор (он быстро понял, что вполне справедливый:"рядом" он занял места в самом хвосте драндулета, на моторе, и всю дорогу их весьма ощутимо припекало). Помнились и другие мелочи: запах деревянного сруба, ледяная вода в реке и форель (дома мама ненавязчиво подбросит ему сборник Паустовского, и "Ручьи, где плещется форель" надолго станут одним из любимых его произведений, рассказом-лекарством), грибы (до этого момента Митя видел их только в консервированным виде)... Самым ярким впечатлением был, конечно, костер. Он не помнил лиц взрослых - как-то так получилось, что мама и одна из бабушек уехали в город, а вторая осталась в доме - но, видимо, эти взрослые были хорошими людьми, иначе бы его точно не отпустили с ними на лесную поляну. Была ли гитара, пел ли кто-нибудь - об этом Митя ничего сказать не мог.Зловредная память сохранила лишь яркий огонь - и запах плавящегося сала. Его нанизывали на длинную палку, на другую накалывали хлеб, подносили все это к пламени, ароматное сало капало на хлеб - и в результате получалось невообразимо вкусно! Много раз потом он сам пытался соорудить нечто подобное - но то ли сало было не тем, то ли поленья в костер не те подбрасывали, то ли еще что-то, небъяснимое - ТОГО вкуса Митя больше ни разу не добивался.

Парень потянулся в кресле (насколько это позволяли дремлющие соседи и откинутая спинка кресла впередисидящего) и перескочил мыслями в реалии сегодняшнего дня. Точнее (он взглянул на часы) - уже вчерашнего. Там, на земле, оставались его друзья. Он мог сто раз мурлыкать себе под нос песенные строки, согласно которым "за расставаньем будет встреча", но принять до конца эту немудреную истину не умел. И знал, что теперь надолго запах "костра с салом" будет смешан в его памяти с запахом теплого летнего вечера.
В отличие от Закарпатья все в этот день (и вообще в эту поездку) было цивильно и правильно. Они с ребятами ездили по окрестностям на удобной машине, не позволяли себе никаких авантюр (ну или почти никаких - при всей забывчивости не вспомнить о сплаве на весельной лодочке по реке с пусть и крохотными, но порогами, Митя никак не мог), питались в хороших кафе - и лишь в последний день решили отдохнуть дома.
Парень вздохнул. Больше всего он не любил, когда подводил людей, а уж если подводил тех, кто был дорог ему... Как назло, именно это произошло вчера. Решив немного побродить самостоятельно, он опоздал к назначенному времени - и оказалось, что припасенные угли уже прогорели. Для того, чтобы все получилось, Чифу пришлось мотаться по окрестностям в поисках сухого угля - на полноценный костер не было уже времени, самолет ведь ждать не мог!
Митя невольно облизнулся, вновь ощущая вкус незабываемых колбасок и мясных рулетиков - и вдруг понял, что это и есть вкус того самого хлеба с салом! Без всяких парадоксов! Потому что это был вкус счастья. Запах счастья. И пускай он не помнит, о чем они все говорили, не помнит, в чем были одеты и что еще было на столе - зато он обрел Память Детства. Память тех дней, когда+

Митя резко ушел от воспоминаний, которые могли заставить его раскиснуть, еще раз мысленно вдохнул запах дыма (теперь - "объединенный"), и улыбнулся зеленым глазам серебряной ящерки. Он сумеет отбрасывать хвостик в случае надлома - пообещал Митя своим друзьям. И задремал, счастливый.

А самолет летел по заданному маршруту - из Дома Домой.

v2: Светлана (вне конкурса). Завет от:

- И что дальше? - он покоился в высоком дутом кресле и наслаждался теплым золотистым сиянием.
Казалось, что сидит так уже целую вечность, временами представляя себя на берегу океана, с наслаждением вдыхая полной грудью чуть солоноватый воздух.
Господи, как хорошо:, но он прекрасно знал, что вскоре все это закончится. Еще не представлял почему, а злое предчувствие уже разбередило душу, и, казалось, единственное, что еще в состоянии - запомнить этот чистый свет, вобрать в себя, дабы вспоминать темными ночами вечной зимы.
- Что дальше? - сияние немного утихло, теперь это было уже не Солнце, а звезда, время от времени белый лучик падал в раскрытые ладони, и тогда он задыхался от восторга и переполняющей душу нежности.
- Перестань, - попросил он, слова давались так тяжело, словно на плечи давил целый горный хребет, сколько было таких хребтов, он уж и не помнил. - У меня мысли путаются, еще мгновение и вообще ни о чем говорить не смогу, а надо, ты ведь знаешь:
Свет изменился, он был таким же ярким, но уже не грел и не ласкал, и он миллион раз пожалел о сказанном, и проклял себя в сотый раз за свою неугомонную душу.
- Хорошо, говори.
- Ты же знаешь, что медлить больше нельзя, иначе все рухнет. Сколько раз уже такое бывало? -
Свет вздохнул, так, как умеет вздыхать только свет, этого и не описать словами, а можно только почувствовать. - Ты же помнишь, знаешь, что происходящее - тупик и застой - вечно длиться не может? Они разучатся мыслить, им все станет безразлично и в один день они умрут, и мир погибнет, оставшись без них.
Он не успел заслониться рукой, сияние 'взорвалось', его ослепило, и, почувствовав боль, он на несколько мгновений потерял сознание.
- Прости, что напомнил, - прошептал он, - пожалуйста, но ты же понимаешь, что я прав, иначе на этот раз не был бы создан Игдрасиль, и не наложено табу на его плоды, да и люди не получились бы такими разными:
Он все еще пытался прийти в себя, и предчувствовал, что впереди ожидает еще большее страдание, понимал, что если не научится терпеть сейчас, в будущем просто не выживет.
- Чего ты хочешь, что сделать?
Вопросы, которых он ждал и боялся. Боялся потому, что сам до конца не понимал, что и зачем делает: ему просто надоела такая вечная жизнь. Он ощутил, что погибает, и скоро превратится в ничто, рассыплется на атомы, растворится в вакууме:, да мало ли что ожидает душу, когда она понимает, что нет смысла в таком существовании...
А еще он понимал, что не сможет увидеть разочарования на милом лице, готов хоть погибнуть, но только:
Он закрыл глаза и запрокинул голову: сердце переполняли чувства, какие не в силах описать ни один, даже самый совершенный язык во Вселенной.
- Я знаю, - раздался голос, - что ничего поделать нельзя. Кажется, он до конца еще не понял сказанного, но сердце чуть не разорвалось, и сам он едва не заплакал:
- Я придумаю, я узнаю, я клянусь своей сущностью, что спасу:
Горло пересохло, и он замолчал.
- Иди, - теплый луч коснулся лица пробежался по губам и огладил волосы. - Я знаю, что ты найдешь выход, я люблю тебя.
Он хотел сказать так много, но не стал, потому что не имел на это ни малейшего права, по крайней мере, сейчас:

- Здравствуй Люциф, - приветствовала его Ива. - Как она?
- Ты придумала мне новое имя? - он улыбнулся и поклонился, сердце его не могло не переполниться радостью при виде этой милой женщины.
- Сегодня утром я смотрела на небо и видела Люцифю, самую прекрасную звезду на земном небосклоне, не знаю почему, но подумала о тебе. Пожалуйста, можно я стану называть тебя именем утренней звезды, Люциф?
Солнце уже встало, и играло в ее длинных вьющихся волосах цвета застарелой меди. Еще несколько столетий, и они окончательно выгорят на солнце, станут золотистыми, а, может, пепельными. Даже странно, что у Адана они неизменно черные, словно сажа.
- Привет.
- Ты легок на помине, Адан, я только что думал о тебе, - Люциф пожал теплую человеческую ладонь, и еще не понял, что мужчина изменился.
- Разве это мое имя? - безучастно к происходящему спросил Адан. - Ну, да мне как-то безразлично.
Люциф вздрогнул, словно его посмели ударить, и понял, что время почти упущено, еще чуть, и этих двоих не спасет даже теплый волнующий свет. До этой Земли существовали десятки, и даже сотни других, язык не поворачивался назвать их 'экспериментами', да они таковыми и не являлись, просто, всегда наступает момент, когда любовь между двоими настолько сильна, что должен появиться кто-то третий, дабы оттянуть избыток чувств и эмоций.
Вот только создаваемые из первоначального хаоса миры, существовали совсем недолго. По какой-то из существующих в мироздании причин, они разрушали сами себя уже на втором столетии. Вначале 'тупели' люди, они еще двигались и говорили, но уже не были способны создавать что- то новое, сочинять, называть:
Вслед за ними отказывались есть и пить животные и птицы, а затем и деревья переставали расти и рождать плоды.
Люциф не знал, отчего так происходит, он мог лишь кричать в полусне- полубреде и мучиться, когда все повторялось. Он судорожно пытался найти выход, и не мог.
В этот раз, повинуясь какому-то неясному наитию, он потребовал создать не просто людей, а двух разных существ из одного и того же материала. Так новые творения были и одним целым, и не повторяли друг друга в образе мыслей и строении. Он попросил создать средь обычных дерев исполин с самыми вкусными на свете плодами, и поставить пред людьми табу. Но все его усилия оказались напрасны. Теперь, заглядывая в пустые глаза Адана, Люциф вновь растерялся. На мгновение в воздухе что-то изменилось, он вдохнул дым с легким привкусом серы, и от неожиданности закашлялся.
- Ой, как ты умеешь! - взвизгнула Ива, а Люциф так и не понял, что натворил.
С Ивой они проговорили до заката, а Адин сидел под раскидистой яблоней и молча поглощал виноград.
- Почему ты грустишь?
- Потому что очередной день уходит, а завтрашний будет совсем иным, - он улыбнулся и заглянул в ее странно глубокие лиловые глаза.
- Ой, да что здесь может измениться? - махнула рукой Ива. - На Земле всегда все одинаково вот уже третью сотню лет. Здесь ни-че-го измениться не может.
Люциф вздрогнул, очередное предчувствие кольнуло сердце, но он не сумел удержать отголосок мысли, пронесшейся в сознании. В памяти осталось лишь то, что едва ощутил, почти поймал:
- Ну что ж, пойду, - улыбнулся он, вставая. - Увидимся завтра.
- Да-да, завтра поговорим.
'Если только у тебя еще будет такое желание', - вздохнул про себя Люциф, Ива не стала его провожать до пологого холма, возносящего на небо, и он понял, что и она вскоре окажется навсегда потерянной.

Он долго не мог уснуть, а когда на недолгое время забывался, видел один и тот же кошмар: багрово красное, уставшее Солнце, уже не греющее, холодное, отбирающее тепло у окружающего мира. И чувствовал неуловимый привкус серы и запах дыма. Он кричал, но когда просыпался, кошмар никуда не уходил, и Люциф понимал, что это конец.
- Ты кричал, - теплое сияние окутало его душу, сразу стало хорошо и легко, и совсем не хотелось думать и мучиться. - Бедный мой, бедный:, сейчас ты заснешь, и все будет очень хорошо.
И Люциф закрыл глаза, и не видел больше никаких кошмаров.
Утро не принесло радости, но он заставлял себя улыбаться и даже шутил, а после обеда отправился к Иве.
Это путешествие на Землю заняло у него гораздо больше времени, чем предыдущие, и Люциф окончательно разозлился, когда заметил, что сам замедляет шаги. Более всего на свете он боялся встретить вместо живой и веселой Ивы, тупую хорошенькую куклу.
- Что же мне делать, Боже, помоги?! - прошептал он.
Крохотный муравей свалился с листика рядом с его ботинком, быстро перевернулся и запрыгнул на черную кожу.
- Вот еще, - он аккуратно снял непрошенного гостя, но мураш 'выгнул спину', будто рассерженный кот и устремился к ботинку снова. Трижды он ссаживал наглеца, но потом ему стало интересно. Муравей бодро забрался, перебежал и 'спрыгнул' с противоположной стороны.
- Стоило ли таких усилий? - спросил молодой бог, но муравью было явно не до него.
И тут Люциф рассмеялся, и, кажется, понял все на свете.

Ива сидела под сенью Игдрасиля, и плела косу.
- Привет, - улыбнулся Люциф, но она лишь кивнула в ответ. - Как ты сегодня назовешь меня?
Она пожала плечами, и он понял, что все почти кончено.
- Ты не придумала мне нового имени? - Люциф заглянул в ее глаза, и с ужасом узрел в них пустоту. - Пожалуйста, Ива:
- А какая разница как я стану тебя называть? Все равно это никому не нужно.
- Ты неправа, - вскрикнул он. - Если бы ты знала, как это мне нужно, да и ты сама:
- Завтра все повторится сначала, - произнесла Ива, без каких бы то ни было интонаций.
- Девочка моя, назови, и я тебе обещаю, что ничего никогда больше не повторится!
Ива замолчала, Люциф уже почти смирился, но она только наблюдала за маленьким ужиком, ползущим по своим делам в траве.
- Змей, - прошептала она.
И Люциф вздрогнул, но готов был смириться даже с этим.
- Вот и хорошо, вот и лапушка, - прошептал он ласково. - Скажи, а это дерево, оно что-то для тебя значит?
- Та-бу, - по слогам произнесла Ива.
- Но, неужели, вам не было интересно: никогда? - кажется, он сам начинал путаться в словах.
- Наверное, было, но теперь уже все равно, - прошептала она.
- Тогда возьми и попробуй, - закричал Люциф, наверное, он больше приказал, чем уговорил, но Ива медленно сорвала плод и откусила кусочек.
- Ай, - Люцифу почудилось, что его разрывают на куски, он готов был закричать от боли, но вовремя схватился за толстую ветвь дерева. Он задержал дыхание и закрыл глаза, а когда открыл, взглянул на Иву. Она улыбалась ему, а ее глубокие лиловые глаза задорно хихикали. Это была самая прекрасная женщина на Земле, кроме, конечно, ласкового нежного Света. И только она теперь могла спасти того, кого любила искренне и чисто.

- Да я ж тебе морду набью! - кричал Адан. - Что ты с нами сделал, ты, мразь последняя.
Кулак сломал бы богу нос, если бы не вовремя выставленный блок.
- Уверяю тебя, друг мой, что это сделать, не так уж и просто, - Люциф состроил зверскую гримасу, но, Господи, как же он был счастлив, да он дал бы себя избить и изничтожить, только бы убедиться, что Адан вновь стал Человеком.
- Чертов Люциф, - ругнулся Адан, он не стал внимать голосу разума и теперь лелеял отбитую руку.
- Ива, ну скажи ты этому дураку, что иначе нельзя было. Неужели ты не помнишь, каким он стал, да и сама становилась?
- Хватит!!!
Все трое вздрогнули и застыли. С небес упал столб чистого света:
- Люциф, иди сюда.
И он смело шагнул в свет, счастливо улыбаясь и зная, что ничего плохого уже никогда не будет.

- Ах, - похоже, он снова потерял сознание.
За каких-то полчаса это случалось уже трижды. Все тело нестерпимо жгло, запах дыма и серы разрывал легкие, а перед глазами стало черное Солнце в багряной короне. Он судорожно сглотнул, взор заволокло чем-то красным, и лишь проведя ладонью по лицу, понял, что это всего лишь кровь.
Странно, до этого момента, какие бы раны он не получал, крови не было, а теперь сама сочилась через поры.
- За что ты меня так? - голова нестерпимо кружилась, но он нашел в себе силы подняться. - Я ведь спас любимый тобой мир, спас этих двоих, я:
- А ты гордец, - пришел неожиданный ответ. - Ты нарушил мое табу. Это было несправедливое обвинение: он ведь сам выдумал это условие с деревом!
- Пожалуйста, ты ведь сама понимаешь, что иначе все снова бы погибло!
- Лучше бы погибло, - последовал ответ.
Люциф ужаснулся: слова пропитались ненавистью и презрением, они кололись. Ему почудилось, словно черный луч разрывает сердце, и он задохнулся от подступившей боли. Но видимо, он действительно был слишком горд, потому что заставил себя встать ровно и расправить плечи, а голос - не дрожать так больше:
- Что будет с людьми?
- Пусть бегут с моей Земли.
- Тогда я пойду с ними, одним им не справиться.
Свет померк окончательно, и теперь он не видел даже черно-багрового солнца.
- Они возненавидели тебя.
- Зато я еще сильнее полюбил их, - прошептал Люциф и приготовился к встрече с тьмой, вечным дымом и серой.