Конкурс рассказов "ЛаВрушка-32"

1. #8: Татьяна (54). Олух царя небесного

Все розы папаши Ружвиля, садовника и пламенного роялиста, отличались компактностью, крепким сложением и здоровьем. Густомахровая "Забава дофина", круглая и нежная "Авантюристка Жюли", романтичная "Услада невесты".

Все, но эта...Чудо-роза, плод скрещивания нескольких видов хитрой, плетистой дички с солнечной "Девичьей честью", красовалась именем Мари-Антуанетт. И для окрестной садовничьей братии была шипом в заднице. Обидным пинком от Ружвиля, любимчика ненавистной королевы-австриячки, которая иногда дружелюбно прогуливалась в его оранжереях. Среди цветущих роз простолюдин и аристократка запросто общались, как равные.. И куда, скажите на милость, растяпа-король смотрит?

Когда-то давно, при дворе Габсбургов, начинал службу молодой Ружвиль, обремененный плодовитой супругой и пыхтением завистников. . Ну, в самом деле, у всех, как у людей, - один ребенок в год, да и тот глядишь - помер. А у Мадлен и Анри Ружвилей - сплошь двойни. И такие живучие младенцы!
  У всех розы как розы: алых или пастельных тонов, а у этого выскочки водятся еще и огненные, и лиловые, и коричневые даже! Селекционер, зараза...

Искренняя, непоседливая девчонка, Мари-Антуанетт частенько удирала из под руки величавой матушки Марии-Терезии, чтобы поболтать с проворным на язык садовником. И он, потешный цветочный король, тайком влюблялся в милую принцессу. И его розы тоже.
  Они тянулись к добрым пальчикам Мари, их черенки взбадривались и набухали жадными почками. Принцесса не терпела помпезности в именах сортов и придумывала свои, озорные. Розам нравилось, садовник вздыхал и подчинялся. Насмешница дразнила Ружвиля старым ворчуном, когда он корил ее за рассеянность и ребячество.

Однажды Габсбурги и Бурбоны замирились. Ненадолго, правда, но все равно виват! Скороспелая дипломатия отправила дитя Габсбургов с не обсохшим на губах молоком подпирать трон Бурбонов. Романтичная девочка с живым умом, не способная задумываться о серьезных делах долее пяти минут. Пользы в ее монаршестве, если по-людски рассудить, было не больше, чем от избрания кухарки в Конвент. Но властители редко рассуждают по-людски. Потом скажут - хотели, как лучше...

Утерев слезы разлуки, Ружвиль зарылся в селекцию. Пролетели годы. В результате многочисленных скрещиваний, иногда безрассудных, роза родилась удивительная: на фоне бордовой листвы крупные, бархатистые цветки, переливающиеся оттенками бирюзы и изумруда. Дерзкие и величавые. Окрестив сорт "Мари-Антуанетт", почтенный садовник поднял на крыло свое многочисленное семейство и двинул тяжелые повозки со скарбом, как войска, через границу. В предместья Парижа. Профессиональная слава бежала впереди, следом волокся шлейф завистливого жужжания. Что-то вроде: "Святая дева, ну почему не мне, а этому идиоту так повезло!"

Каждому известно, что сезон цветения благородных роз бурный, но короткий. Большую часть года обезглавленные, шипастые кусты уныло торчат, норовя подцепить грибок осенью или вымерзнуть зимой.

"Мари-Антуанетт" была благородной и сильной, как дикий шиповник.. Остриженный в ноль куст упрямо выбрасывал новые бутоны и до поздней осени утопал в крупных цветах. Чудо носило имя королевы - мотовки, шлюхи и шпионки - это если верить молве. А попробуй-ка ей не поверить!

За укоренившийся черенок папаше Ружвилю предлагали сорок экю. Конкуренты, скрежеща сточенными в сплетнях зубами, предлагали и больше. Тщетно. Этот олух и слушать не желал о выгоде.

"Мари-Антуанетт" похищали, обрезая по ночам отростки, но королевская порода хранила верность рыцарю-простолюдину. И гибла на жирно унавоженной почве вороватого сословия. В отместку сословие примеривалось к чуду с топором и факелами, чтоб уж никому...
И тут грянула революция.


Париж захлебывался криками восторга и ярости, щедро сорил проклятиями среди смеха и танцев. И, в общем-то, не спешил. Куда спешить, когда убиваешь королеву? Надо продлить удовольствие. Крошили булыжник мостовых колеса тяжелых пушек, гулко печатали шаг солдаты вдоль всего пути от башни Консьержери до эшафота на площади Революции. В воздух там и тут взлетали красные колпаки и шляпы с трехцветными кокардами. Грохотали барабаны.

Папаша Ружвиль, пряча под просторным, серым рединготом свежую розу и пистолет, пробирался по улице Сент-Оноре, выискивая место, откуда он мог бы выстрелить и избавить несчастную девочку от этого кошмара. Но собралась слишком плотная, слитно дышащая толпа. Пришлось папаше на старости лет карабкаться на фонарь.

Хлипкая повозка, лениво влекущая приговоренную к эшафоту, благоухала навозом. Кучер ежеминутно похлестывал клячу по ушам. Ружвиль был готов увидеть сломленную унижениями женщину. Правая ладонь примерилась к рукояти. Но пальцы разжались. По осанке королевы, исполненной достоинства, по ее спокойному лицу, Ружвиль понял, что девочка не боится. И вверяет себя Богу. Он не посмел мешать.

Вызовом красно-бело-синему мареву упала к ногам приговоренной изумрудная роза. Как с неба. Королева не могла дотянуться до цветка связанными за спиной руками, но глаза ее блеснули очарованием последнего привета от старого друга и тревогой за него. Отвлекая внимание толпы, по-девчоночьи озорно тряхнула обкромсанными палачом, полуседыми волосами, и двукрылый чепец порывом ветра швырнуло в людское месиво, где на добрую память он был с воем разодран счастливцами.

Королева и Ружвиль едва успели попрощаться взглядами, как вокруг повозки загарцевал на крупной лошади парижский актер Делоне. Роль шута при скорбной повозке он играл с жаром.
Движение замедлилось под напором любопытных, прогибающих караульные цепи.
- Сограждане! - завопил Делоне, ловким финтом подхватив цветок со дна колымаги: - достойна ли австриячка розы?
- Неет! – хором ответили со ступеней собора Святого Руха, где топтались вязальщицы Робеспьера в укороченных трехцветных юбках. Почтенные женщины вместо традиционного рукоделия вооружились пиками, похожими на гротескные вязальные спицы. Революционерки управлялись с оружием скверно, может, поэтому казались некрасивыми.

- Граждане! – глумился Делоне, - Эта роза контрреволюционного цвета !
- Казнить ее, казнить! - кипятились вязальщицы.
Делоне, брезгливо держа поникший цветок, медленно занес нож - видит ли королева? Видит... Вжжик! Осыпались лепестки изумрудной нежности....

Выхваченный Ружвилем пистолет искал цель. Бабах! Мимо...Брызнули булыжные крошки. Делоне проворной ящеркой нырнул в подбрюшье мерина, прикрывшись потной, гнедой тушей. Оттуда и вознес молитву Святой деве, когда сдернутого с фонаря садовника взяли в оборот горожане в карманьолках и красных колпаках.

- Без самосуда, граждане, без самосуда! - лениво проталкивались через толпу караульные: - Преступника ждет трибунал! - приговаривали они с полной уверенностью в гуманной справедливости новых законов. Благо, объекты худо-бедно не переводились.

Выглянуло солнце, на улице потеплело. На площади Революции все с изумлением смотрели, как королева быстро и легко взошла по ступеням эшафота. Мари-Антуанетт торопилась и даже потеряла туфельку цвета терновых ягод.

А в это время папаша Ружвиль, унимая кровь из разбитого носа, спокойно а, главное, искренне объяснял дознавателю, что считает Революцию живодерством, а переход власти к людям дурным и порочным - просто кошмаром. Дознаватель слушал и темнел дряблым лицом, как ошпаренная вишня.
В камеру садовника швырнули, выбив из него остатки упрямого сознания. И на полгода Республике стало не до него.

. Трибунал назначили на день примиди весеннего месяца жерминаль. Над Дворцом правосудия сияло солнце. Галерку заполнили шумные вязальщицы, румяные от весны. Те самые. На этот раз при взаправдашнем рукоделии. Видимо, петель на их спицах по числу срубленных голов хватило, чтобы довязать самые длинные чулки. И витало в воздухе легкомысленное настроение "Простим папашу Ружвиля!" Простим - и все тут.
.
Парик, сбитый на ухо с весенней дурашливостью, придавал мальчишеский вид прокурору Фукье-Тенвилю. Он изо всех сил толкал подсудимого к раскаянию, мол, поклянись , что действовал в помрачении - как иначе можно лезть под чужие кулаки ради преступницы, на репутации которой клеймо на клейме, - и все убойные. Черт бы с ним, недостреленным актером, простим тебя за умеренную плату.

Однако папаша уперся и за минуту наболтал на три эшафота, заявив, что он-то как раз в своем уме. И что суд над ее величеством Мари-Антуанетт - это позорище истории, а прокурор, обрекший добрую и храбрую женщину на муку, - вообще человекообразное. И завернул под занавес сочное сравнение Республики с блудящей девкой, чем вогнал в краску даже защиту.
Фукье-Тенвиль поперхнулся, потому что смертный риговор королеве зачитывал как раз он.
  Делоне в роли потерпевшего с места заорал, что революция - это необходимость. И революция это - благо. И да здравствует погибель всякой там аристократической, и не очень аристократической сволочи, которая катит свою телегу поперек истории.
- Граждане и гражданки! - горячился артист. - В наш жестокий век уместно ли говорить о милосердии?
- Уместно! - разрешила галерка.
- Правильно. Каждый из нас когда-то кормил бездомного щенка, жалел муху, приставшую к липкой бумаге, и что? Увезла живодерная тележка щенка, а липкую бумагу вымели. И мы нисколько не потеряли от этого аппетит. Верно?
- Ближе к делу давай, цицерон из погорелого театра!
- Даю.. Революционное милосердие - не жалость. Оно чувство свирепое. И мизерикордией называют рыцарский нож для добивания раненых. Этот садовник смертельно ранен, граждане. Отравлен трупным ядом монархии. Будьте же к нему милосердны!
Делоне поклонился Фукье-Тенвилю, а тот зарылся в бумаги, ища зацепку увильнуть от актерского милосердия.

  И тут в зал стремительно вошел Робеспьер. Тиран и опустошитель сердец парижанок, весь из себя надушенный и элегантный. И совершенно не прав оказался злоязыкий Ружвиль - никакой кровавой короны на тиране не было. Само изящество. Внешность легкомысленного маркиза, перебирающего алансонские кружева.
Поклонницы на галерке поедали глазами своего несовратимого кумира.

Походкой танцовщика он подошел к отполированной задами скамье подсудимых. Ружвиль, набычившись, посмотрел на него снизу вверх., сжав на коленях натруженные кулаки.
- Встань, - приказал Робеспьер.
Папаша поднялся - лысоватый, кряжистый, загорелый. На полголовы выше народного трибуна, но Робеспьера это не смутило. Насмешливый, острый взгляд столкнулся с серьезным, упрямым.

- Мазила ты, Ружвиль, - ухмыльнулся трибун.
- Пистолет - не мое оружие.
- Не выкручивайся. Промах - есть промах.
- Цель была мелкая.
- А вторая попытка?
- Лошадь пожалел. Умная лошадь, храбрая.
- Значит, пистолет - не твое оружие...
- Нет
- А какое твое?
- У меня девятнадцать детей.
- Сколько?!
- Девятнадцать.

Робеспьер рассмеялся. Заулыбался криво Фукье-Тенвиль. Грохнула хохотом галерка. Смех, перемежаемый солеными шуточками, - очищающий, искренний, дурацкий носился туда-сюда по Дворцу правосудия, отскакивая от стен, как мячик.
- Послушай, Тенвиль, - утирал слезы Робеспьер, - ты что, хочешь повесить на шею Республике девятнадцать голодных ртов? Нет ух. Пусть этот остряк сам их кормит. Только не розами! Голод в стране повальный - а он розы выращивает, а?
- Ты прав, Максимилиан, это расточительство, - согласился прокурор, строча вердикт.
- Запиши: помиловать при условии, что все розы...
- Все розы.., - прокурор прилежно записывал.
- Все, БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ, розы.., - народный трибун подержал паузу. Потом закончил жестко и бескомпромиссно:
-... Будут вырублены и сожжены в присутствии судебных приставов. А земля засажена картофелем.
Ружвиль побледнел и качнулся.
- Браво! Браво, Робеспьер!!! – ликовала галерка. И то верно. Пробитая защита храбреца – для толпы это слаще, чем публичная порка:

- Эй, стрелок, а в картошину с трех футов попадешь?
- Святые мощи! У него же оружие трехфутовое.
- Охальница! Где это ты видела длиннее фута?
- Все тебе расскажи!
- Гы-гы-гы!
Робеспьер покидал трибунал победителем.

Папаша Ружвиль смотрел исподлобья. Он снова выглядел спокойным, когда к нему подошел Фукье-Тенвиль..
- Ты понял?
- Я понял.
- Судебные приставы...Надо ли их присылать? Достаточно будет твоего слова.
- Я даю его.
- Так легко, без сожалений? - нахмурился прокурор.
- Сожалею, что слишком стар.
- Объяснись.
- Видите ли, добрый господин, пасленовые – удивительное семейство. Редчайшее по возможностям. Но я никогда им не занимался. Придется начинать на пустом месте.
- То есть просто сажать картошку ради сытости и дохода...
- Нет-нет, это скучно.
- С ума сойти.
- Слишком мало жизни впереди, чтобы чего-то добиться. Но я попробую.
- Страсти Христовы! Зачем обязательно лезть на рожон?
- А я не умею по-другому.

Послесловие.

Только в 1867 году, через семьдесят пять лет после описанных событий, была выведена первая чайно-гибридная роза. И положено начало культивированию современных садовых сортов.

2. #9: Tyubik (45). Шура – «дурачок».

     - Чего такая грустная, красавица, наверное, по настоящему мужику истосковалась?
     - Уйди! – только и успела сказать Лена.
     Алик, «рыжий», так его звали во дворе, ловко перескочил через невысокий прилавок и схватил девушку за талию.
     - Не забыла меня еще?
     В торговом зале никого не было, если не считать двух холуев «Рыжего»: Вовку и «Косматого». Они одобрительно ржали, наблюдая, как их кореш пытается обнять беззащитную Лену.
     - Небось, у твоего сопливого идиота даже не…
     - А ну пошли вон, рванье поганое! Я сейчас милицию вызову!- оборвала хулигана Зинаида Антоновна.
     Выскочив на крик из подсобного помещения, крупная Зинаида Антоновна, одной рукой схватила «Рыжего» за шиворот и перекинула назад через прилавок. От такой неожиданности, Алик даже потерял дар речи. Несколько секунд, разглядывая обескураженные лица своих шестерок, он пытался безуспешно набрать воздух, потом медленно встал, отряхнулся и процедил:
     - Слышишь ты, крыса половая, я твоего хозяина знаю. Ты у меня в миг отсюда вылетишь за такое обращение с клиентами.
     - Пуганые мы, лучше бы шел отсюда подобру-поздорову, - ответила уборщица.
     - Ты мне еще указывать будешь?
     - Буду, вали отсюда! - указав на дверь, отрезала Зинаида Антоновна.
     Повисла тишина, только возле кассы тихо плакала Лена. «Рыжий» щуря глаза, пытался найти достойный ответ, но тут одна из его шестерок с довольным видом проинформировала:
     - Рыжий, смотри, кто пожаловал.
     Алик оглянулся, за стеклянной дверью переминался маленький Шура. В руках он пересчитывал свои любимые камушки, наверное, уже позабыв, зачем мама его послала в магазин.
     Местные окрестили Шуру «дурачком». Парень страдал синдромом Дауна и своим странным поведением часто вызывал долгие приступы смеха у местной детворы. Он мог прицепить к рукавам скотчем обрывки газет и так бегать по двору, изображая птицу, или напялить задом на перед старую ободранную куртку и, что-то бормоча, рубленной походкой наматывать круги вокруг песочницы, но больше всего он любил собирать камушки. Бывало, если Шуре понравиться какой-нибудь обломок гранита, то у этого чудака его можно выменять на стоящую вещь, например на брелок или воздушный шарик.
     - Смотри-ка, Ленка, твой женишок пожаловал, - ухмыльнулся «Косматый», - с подарками.
     Лена подняла заплаканные глаза, тушь растеклась черными полосками по щекам.
     - Слышите, не смейте, - прокричала она, - не смейте, я вам сказала!
     Но уже было поздно. Вовка и «Косматый», даже не сговариваясь, перерезали путь женщинам, а Алик направился к двери.
     - Вы главное, эту бешенную держите, - улыбаясь, сказал «Рыжий».
     Он вышел на крыльцо, плотно захлопнул за собой дверь и спросил у Шуры:
     - Что, ущербный, камешки собираешь?
     - Да, - узкие глаза паренька наполнились интересом, - я люблю камешки, разноцветные.
     - А я вот там, за мусорным баком, видел такие. Там разные есть: красные, синие, зеленые. Иди посмотри, может себе что-нибудь выберешь.
     Лил первый апрельский дождь, размазывая по огромному стеклу магазинной витрины серые силуэты. Напрасно Лена вырывалась из лап «Косматого» и звала Шуру. Сквозь дребезжащий шум мокрой улицы он ничего не услышал и, как маленький щенок, поплелся за ухмыляющимся Аликом. И только промелькнул угол здания, а за ним показался заветный бак, как тут же в спину пареньку ударил тяжелый ботинок «Рыжего».
     - С первым апреля, придурок!
     Разноцветные осколки Шуриного счастья веером упали в липкую, скисшую грязь. Он попытался отползти, но глухие, безжалостные удары «Рыжего» всё сильнее приколачивали к земле. Алик бил больно: в печень, в спину, так чтобы не оставить следов. Хотя разгоряченное сознание просило большего: взять Шурины слипшиеся, перепачканные в луже волосы и приложить о край бака, да так, чтоб алым брызнула кровь. Пройди еще секунда, и он, наверное, так бы и сделал.
     - «Рыжий», уборщица вырвалась, побежала в милицию звонить. Валим отсюда!- донесся из-за угла голос «Косматого».
     - Вашу мать, ничего нельзя доверить, - сплюнул в Шурины ноги Алик и, еще раз ударив тяжелым носком стонущее тело, рванул за убегающим другом.
     Когда прибежала Лена, Шура уже на четвереньках собирал свои драгоценные камушки. Он не плакал, только негромко всхлипывал. Лена схватила его за плечи и судорожно оглядела: все было целым, только пару царапин и ободранный лоб.
     - Тебе не больно? – захлёбываясь, спросила Лена.
     - Шура любит Лену, Шуре не больно, - ответил он, - это подарок.
     Он протянул перемазанную руку. В пухленькой ладони лежал маленький, в форме сердечка, камень, раскрашенный красной гуашью.
     Лена уже не могла плакать. Она просто присела рядом и сказала:
     - Я не заслуживаю подарка. Это я виновата, что тебя избили. Я тебя не защитила.
     - Шура любит Лену, Шура должен защищать Лену! Так правильно! – пробормотал Шура.
     - Эх, не все в этой жизни правильно, дружок.

***
     Получив аттестат зрелости, Лена без сожалений покинула холодные стены детского дома. Взрослая жизнь приняла ее не то чтобы в распростертые объятья, но вполне сносно. Не успели окончиться двухмесячные курсы продавцов, а она уже работала в продуктовом магазинчике, недалеко от общежития. Коллектив оказался небольшим и довольно дружелюбным. Вера и Оля, Ленины напарницы, охотно выручали девушку: займут, если с деньгами совсем туго, подменят, когда срочно надо бежать на учебу. В общем относились к ней с пониманием.
     Но больше всех Лену баловала уборщица Зинаида Антоновна. Угрюмая и прямая в общении Зинаида Антоновна очень тепло относилась к робкой стажерке, и Лена отвечала ей тем же.
     Иногда они часами засиживались на крохотной, пятиметровой, кухоньке тети Зининой квартиры. Зинаида Антоновна угощала Лену своим фирменным борщом и вкуснейшими гренками. После пили чай, и тётя Зина рассказывала невесёлую историю своей жизни. Муж ее погиб в Афганистане, в далеком 84-м, а она, так и не подарив ему детей, прожила всю жизнь одна. Из родни осталась только старшая сестра, которая переехала к свекрови, на Дальний Восток, и присылает раз в год скупые письма. « В общем, Ленка, сирота я, прям как ты» вздыхала Зинаида Антоновна, а потом, призадумавшись, прибавляла: «Но мы еще заживем, Ленка! Вдвоем-то заживем?» Она обхватывала девушку за плечи и та, прижавшись, отвечала: «Заживем, тетя Зина, заживем».
     А за окном тянулась зима…
     Одним морозным вечером, когда уже все разошлись по домам, и от громадной, до выхода, очереди осталось только несколько покупателей, Лена услышала это бормотание.
     - Где мама, Шура ищет маму?
     Невысокий, пухленький паренек, с беспощадной печатью болезни на лице, хватал посетителей за рукава и смотрел на них глазами, полными тоски и печали. Это был Шура – местный «дурачок».
     Лена, быстро рассчитав последнего клиента, закрыла кассу и стала расспрашивать паренька. Говорил он плохо, коверкая фразы. Изрядно поднапрягшись, Лена все-таки смогла узнать адрес и отвела Шуру домой. Но дома никого не было. Обзвонив соседей, Лена узнала, что Шурину маму забрали в больницу, с приступом подагры. Пожилая дружелюбная соседка дала девушке ключи от квартиры и помогла уложить Шуру спать. Когда паренек уснул, Марья Никитична, так звали соседку, попросила Лену остаться заночевать, ведь мало ли, что может случиться, все-таки Шура болен, «а утром уж и порешим, что делать дальше». Лена охотно согласилась помочь, да так и осталась присматривать за Шурой, пока его мама лежала в больнице…

     ***
     Участковый отвел Шуру домой.
     Маму срочно вызвали на работу и Шура, в общем, как и во все остальные дни, был полностью предоставлен самому себе. Он вбежал в комнату: на столе лежала ровненький, выложенный узорами, пласт разноцветных камней. Из карманов паренек выложил собранные за утро сокровища. Получилась небольшая пирамидка. Немного повозившись, и откинув лишнее, он продолжил складывать мозаику.
     Если бы можно было посмотреть сверху, то в беспощадном хаосе размеров и цветов, в этих каменных узорах, легко угадывался Ленин силуэт.
     - Шура должен защищать Лену, - повторял как заклятия Шура, и прикладывал к рисунку очередной камушек.
     Так прошел час. Шура проголодался и ушел на кухню.
     Возле плиты, на полу, сверкал длинный нож, которым постоянно пользовалась мама.
     Острое лезвие больно укусило за палец. Немного повертев в руке, странный, но знакомый предмет, Шура оделся и вышел из дому.

     ***
     С Аликом она познакомилась в общежитии. Как-то он заскочил туда на день рождение к старому приятелю. Приятель жил в одном блоке с Леной. Гулянка продолжалась весь вечер, и, когда Лена вернулась с работы, ее тоже пригласили.
     Алик, хоть и был слегка заносчив, оказался вполне добродушным парнем: много шутил за столом, рассказывал интересные истории из жизни, и, главное, всячески ухаживал за Леной, что, конечно же, очень растрогало девушку.
     Шумное застолье закончилось, гости разошлись, и Лена осталась наедине с Аликом. Он не приставал, не хвастал своими успехами на любовном фронте, просто слушал, давая выговориться Лене. После, под утро, когда они уже прощались, Лена позволила себя поцеловать.
     «Это моя первая любовь» думала Лена.
     «Он тебе не пара» твердила Зинаида Антоновна, но Лена, и слышать об этом ничего не хотела.
     Сначала все было замечательно, даже очень. Алик встречал её после работы, провожал домой, дарил иногда маленькие подарки: то игрушку, выигранную в автомате, то коробку конфет. Но, главное, он не был чересчур настойчив, не торопил Лену. В их отношениях, как бы само собой укрепилось табу на вопросы об интимной жизни. В общем, Алик понимал Лену, по крайней мере, ей так казалось.
     Эх, лучше бы Зинаида Антоновна оказалась не права…
     Однажды «Рыжий» заявился к Лене в общежитие, пьяный. Распугав соседей, он ворвался к ней в комнату. Грубил, ругался матом, пытался приписать Лене какие-то несуществующие грехи, а после, чуть было не взял её силой…
     Конечно, на следующее утро он прибежал к ней в магазин, просил, умолял о прощении, но Лена осталась непреклонна. Она уже знала цену его слов и поступков.
     «Не хочешь быть со мной – так и не с кем не будешь!» уходя оскалился «Рыжий».
     И началась в Лениной жизни черная полоса.

     ***
     Вечером позвонил участковый и сказал, что «Рыжего» и компанию задержали. Мол, составим протокол, подписку о невыезде возьмем да припугнем, как следует. В ближайшее время им грозит суд, и ждать каких-либо провокаций не стоит.
     Зинаида Антоновна наотрез отказалась этому верить, и, хотя её ждали на второй работе, она твердо решила никуда не ехать.
     - Вы что, Зинаида Антоновна, это же живые деньги. И так вон перебиваетесь от зарплаты до зарплаты. Не зачем Вам терять работу из-за каких-то пустяков.
     Уборщица ворчала, изворачивалась, но не в какую не собиралась уезжать.
     На силу Лена её уговорила, а может на свою беду.
     Смена закончилась, были закрыты все двери, на улице вполсилы светили фонари и Лена шагнул в темную подворотню за магазином.
     - Ну что, красавица, вот и свиделись.
     «Рыжий» звучно сплюнул и направился на перепуганную девушку. Сзади, бесшумным движением, «Косматый» прикрыл ей рот, и они потащили Лену вглубь подъездной рампы.
     Шура спрятался, прильнув к холодному железу мусорного бака. Он сидел на корточках и шептал, все время повторяясь, заветную фразу.
     «Шура должен защищать Лену!
     Шура должен защищать Лену!
     Шура должен защищать Лену!..»
     По мере того, как в темноте усиливались звуки происходившего, Шура повторял её все громче и громче.
     «Косматый» в пылу даже не заметил, как из-за стены выскочила маленькая, косолапая фигурка и, блеснув чем-то металлическим, вонзила в Алика острое жало.
     «Рыжий» перестал пыхтеть и, немного покосившись, рухнул на Лену.
     - Вот с..ка!
     «Косматый» с ходу ударил Шуру. Шура упал вниз и сразу же раздался тупой костный звук.
     Лена кричала. «Косматый» пытался её заткнуть, но ничего не выходило. Он еще постоял пару секунд и стал уходить дворами.
     ***
     Через месяц когда снимали повязку, Шура почти не сопротивлялся, терпеливо выносил боль.
     - Шура любит Лену, - повторял он, чтобы боль притихала.
     - Лена тоже любит Шуру,- отвечала заплаканная Лена, - как брата.

3. #3: Сибиряк (41). КАЗБЕК (Небольшая зарисовка про собаку со странностями.)

Первого апреля моя сука принесла помёт. Отметалась одним щенком. Он отличался от своих сверстников. Огромная голова и, как придатки к ней, туловище, хвост, лапы. Соседи сказали, что буду дураком, если оставлю это чудище жить. Пожалел я щенка, впоследствии стал жалеть себя.
  Чудо выросло. Был он крупнее местных собак. Чёрная шерсть, непропорционально огромная голова, безразмерная пасть. Помесь лайки и овчарки, разбавленная дворнягой. Дал кличку Казбек. Устрашающий вид не вязался с его поведением. Кобель ходил с опущенным хвостом, в глазах безразличие ко всему и всем. Селянские собаки остерегались его, но их разборки Казбека не интересовали. Однако была у него страсть. Есть мог много и в любое время. Еда и сон были смыслом существования, и между ними он делил всё своё время.

  На охоту шёл без той возбуждённой радости, которую испытывают деревенские собаки, снующие челноками впереди охотника, направляющего в лес. Понуро бредущий за мной Казбек, был похож на меня самого, сопровождающего жену в супермаркете. Cтоило мне остановиться, и кобель, натыкаясь на препятствие, поднимал голову. В глазах вопрос: привал, еда? Да забыл сказать, если на плечах не было вещмешка с продуктами, то кобеля на охоту не заманишь. Проводил эксперимент: набивал тряпками. Бросив взгляд на мешок, Казбек даже не вылезал из конуры. Как узнавал, что там лежит?

Охотиться с такой собакой было трудно. Как только я подстреливал рябчика или белку, приходилось наперегонки с собакой бежать к добыче. Редкая дичь достигала земли. На пути их всегда встречала пасть Казбека, в которой они исчезали , как в пропасти. Отнять добычу было невозможно. Пес её проглатывал не пережёвывая. Соревнование за дичь почти всегда выигрывал он. Пробовал привязывать его к дереву при обнаружении добычи. Пока возишься собакой, рябчики и белки разбегаются. Причём была ещё одна особенность, привязанный поднимал вой, распугивая всех в округе.

Охотники посоветовали, как отучить хватать добычу. Дома пожертвовал на благое дело курицу. Вытащив внутренности, положил внутрь две пачки Маршанской махорки и зашил. Привязав собаку, отошёл и закрепил курицу на дереве. Далее всё по обычной схеме. Курица, начинённая махоркой, оказалась внутри Казбека. . Проглотил, не моргнув глазом. Жду реакцию. Ничего. Только слёзы выступили насобачьих глазах. Курица с двумя пачками махры, пропала даром. . Иду тропой, собака следом. Мысленно ругаю себя за бесполезный перевод продуктов. Ружьё заряжено, несу стволом вниз. И тут в тишине за спиной, которую, как я считал, надёжно охраняет Казбек, раздалось громкое « Ап-чхи!!».
От неожиданности дёрнул за спусковой крючок, раздался выстрел. Заряд дроби вспорол землю рядом с ногами. Стою бледный, спина мгновенно покрылась холодным потом, руки трясутся. Казбек отбежал на безопасное расстояние, лёг на землю. Прошло некоторое время, мы с собакой успокоились, пошли дальше. Но пес продолжал за моей спиной чихать. Чих всегда раздавался неожиданно.

  Через некоторое время, издёрганный, я повернул домой. Представляю, как лесное зверьё потешалось над нами. Положение дурацкое.
Была ещё способность пса, развязывать вещмешки. Однажды, расположившись под деревом, решил половить хариуса в небольшой речушке. Вернулся и обнаружил, что Казбек развязал вещмешок, провёл ревизию содержимого, и всё что подлежало с его точки зрения уничтожению, съедено. Удивила пропажа банки консервов. Нашёл её зарытой под соседним деревом. Видимо, пес собирался вернуться. После этого случая стал вешать рюкзак на дерево. Но и это не спасало. Однажды застал такую картину. За висящий вещмешок на дереве, вцепился зубами Казбек, и, раздирая брезент, раскачивается, как на качелях.

В один из дней повёл Казбека к охотнику-китайцу, жившему на другом берегу реки, обособленно от всех. Жил он без семьи, занимался охотой, сбором трав, ягод. Всё, что добывал, продавал в Китае, тем и жил. Говорили, что он обладает заговором, лечит травами. Пришли. Охотник посмотрел на Казбека, и тот, повинуясь взгляду, сел и застыл неподвижно. Китаец уставился в глаза собаки и забормотал что-то на тарабарском языке. По окончании почесал себе макушку и задумался. Прошло некоторое время, прежде чем он заговорил:
- Однако, тяжёлый случай. В собаку вселилась душа лодыря и обжоры. Выгнать её оттуда нельзя, пока не захочет этого сама собака.

Я посмотрел на Казбека. Тот лежал, и равнодушно смотрел на происходящее. Суета вокруг не мешала ему думать о своём. Предмета, могущего его заинтересовать, не существовало. Жизнь его устраивала. Менять в ней что- либо он не собирается. Я спросил:
- Куда делась родная душа?
- Она может быть в нём или вне его. Но правит всеми поступками чужак.
- Что же делать?
- Попробуй сменить кличку. Если не будет изменений, то нужно ждать случая.
- Какого?
Китаец молча развёл руками.
Закинул я вещмешок за спину, пошёл домой. Казбек поплёлся следом. Рассказам китайца о мифических душах не поверил. Бред. Но всё же пробовал называть Казбека разными именами. Доходило до маразма. Называл собаку Иван Ивановичем, Владимир Владимировичем, Юрий Михайловичем, Владимиром Ильичём безрезультатно. Всё тот же бессмысленный взгляд, опущенный хвост, и только еда вызывала в нём интерес.
Со временем забросил попытки перевоспитывать и стал приспосабливаться к сложившейся ситуации. Быстрее Казбека добегал до падающей добычи. Не оставлял без присмотра вещмешок.
Привык к его странностям.

Но тут произошёл случай, всё изменивший. Возвращался как-то с охоты уже затемно. Мой помощник, как всегда, плёлся следом пооддаль. Неожиданно раздался визг Казбека, затем лай переходящий в рычание. Так рычат обычно на крупного зверя. Моё полусонное состояние мгновенно прошло. Спина сразу покрылась холодным потом, рука потянулась к патронам с пулями. Неизвестность пугала. Зарядив двустволку , стал осторожно красться на собачий лай. При свете луны увидел следующую картину. Казбек кидался на барсука. Тот, стоя на задних лапах, угрожающе размахивал передними. Увидев меня, барсук отбежал в сторону и скрылся в норе. Казбек кинулся следом, но комплекция не позволила залезть в узкий лаз. Стал яростно рыть. Мне стоило усилий оттащить раненого пса. . Перевязал ему лапу, увёл метров за сто от норы на поводке. Отпустил. И тут случилось невероятное. Казбек гордо поднял голову, хвост трубой, и побежал впереди меня. Я остановился, не понимая, что произошло. Неужели короткая схватка с врагом, напомнившая о храбрости, так повлияла на моего захребетника? . Вспомнился китаец с его рассказами . И я почти поверил, что к кобелю вернулась настоящая его блудная душа.
  Так что - получается «Ищите и обрящете»?

4. #4: Татьяна (40). ГРЕМУЧАЯ СМЕСЬ

Умница Глинцев, зодиакальный лев, почувствовал себя в зените, когда наконец-то отшиб от себя опостылевшую Снежкову. Точным трех очковым экспромтом.

Суетливая Снежкова, мягкая и безропотная, как домашний тапок, давно напрашивалась.

Не подлаживалась к лакированным креативщицам из отдела продаж, чутко настроенным улыбаться и грустить по камертону шефского настроения. Не прибилась к крепкому клину сейлз, умело вплетающих молодые сопрана в раскатистый глинцевский баритон.

Технолог Снежкова шастала сама по себе, в растоптанных туфлях, в резонансе настроения разгульной Кадышевой. Женщина-жилетка, в присутствии которой Глинцев мог выговориться безоглядно. Снести к чертям бетонную коробку собственной души, как опостылевший долгострой. И возвести дворец. Грохнуть и его, любуясь вееером хрустальных осколков. Потом затихнуть под прохладной ладошкой, гладящей лицо. И жадно, по молекулке впитывать запретную женскую силу.
Странно...Прямое попадание в мужской организм антивещества не аннигилировало материю Глинцева, а надежно согревало ее.

Снежкова без стука налегает коленкой на дверь, нагруженная чайником и куском йогуртового торта с вишенкой. Он обязан помнить о чьих-то днях рождений?
Настроенный досыта упиться горьким сарказмом квартального отчета, он сказал ей мысленно "пошла вон".
И улышал собственный голос.
Разозлился и - вот странно - почувствовал облегчение.

Вскинулись вверх острые ресницы, удлиненные недорогой тушью, зрачки замерли в ступоре.
"Столько лет.." - тосковал ее взгляд.
"Вот именно" - мстительно соглашался его.

Вскипевшая совесть остудилась до сорока одного градуса, плюс- минус... Одним глотком. Терпимо.

Назавтрашние извинения были сухо произнесены и дежурно приняты. В глаза друг другу смотреть стало неловко. "Уволить ее, что ли..." - тоскливо помечталось Глинцеву.

Заявление Снежковой легло на стол по ее, собственному желанию, чем высекло искру жгучей неприяни. Вот дура! Искра нырнула вглубь, в пересушенные торфяники души. Затаилась, пакостно тлея. Гоняться за ней было лениво.

Подступившая к городу весна готовилась к штурму. На работе Глинцеву нравилось ощущать себя дикой, упругой гусеницей среди податливых лилий и влажных орхидей. Уход Снежковой снял с души негласные запреты, а уж с фантазий!

Соперничество косило фирменные женские ряды, состоялось две тихушечных дуэли в курилке. Однако разборчивость Глинцева и умение лихо выруливать на виражах не доводили стремный кайф до скандала. Только электрилизовали воздух.

Неуютно стало, когда Глинцев почувствовал себя пивным извращенцем на Октоберфесте среди звенящих медалями "хавброев" и "крушовиц" в поисках ларька с "жигулевским". Горьким пивом молодости, пахнущим дешевыми дрожжами и живым ячменем, упрямо проросшим под худым навесом.

Пламя недовольства, языками своими потянулось к подлой беглянке. Новую фирму она, конечно, выбрала по уму, себе под стать. Поэтому на вражью корпоративку он вышагнул с литровой кружкой пива. Из нутра огромного, розового пирожного с вишнями и кремовым логотипом "Приколы от Мари-Антуанетт". В клубном пиджаке песочного цвета и рыжем парике, весь в хлопьях взбитых сливок, подошел к Снежковой, замершей на танцевальном пятачке пугливым столбиком в объятиях невзрачного кавалера. Мерцающий люрекс на зеленом декольте застыл, как иней на мерзлых яблоках.

Глинцев аккуратно отодвинул кавалера тяжелым локтем и вылил на Снежкову ледяное "жигулевское". Она всхлипнула, когда пиво хлынуло на лицо и грудь. Но не закричала и, зараза, глаз не подняла. Какого черта она даже не посмотрела на него?!

Глинцев быстро уходил под прикрытием заранее проплаченной охраны. На ходу легко увернулся от неловких кулаков возмущенного кавалера с бритвенным тазиком вместо мозгов. Внутри полыхало аутодафе. Корчилось от жара скрученное понимание, что назад пути нет и не будет, пока эта женщина шаркает по земле своими растоптанными туфлями.

Ночами ему снилась амнезия Снежковой, а наяву он мстил ей за это через знакомых гаишников и топил через знакомых журналистов. Снедаемый ревностью, лично покусился на снежковского кота в попытке расколошматить его усатую морду о хромированную маску своего внедорожника.

Компромат срабатывал - с хлопатьем петард и оргвыводами, а вот кот, сука, оказался вертким и удачливым бойцом.

Запихивая в мусорный бак альпаковый свитер от Армани, располосованный в лапшу, Глинцев вспомнил про подчеркнутое объявление в газете. Накануне в аффекте орудовал маркером, ужасаясь себе и глотая коньяк.

. "Фирма "Вильгельм Тель" с гарантией решит проблему неприятных вам людей в день обращения. Разумные цены. Постоянным заказчикам - скидки."
С двенадцатой попытки он прорвался через "занято" и узнал размер аванса.

Однако после вечернего выпуска новостей спешно отменил заказ. Потому что с экрана на него смотрело упрямое лицо Снежковой, показавшееся грубым и слегка небритым.
"Операция по смене пола прошла блестяще", - заверил врач с повадками профессионального тамады, похлопывая новобращенного по плечу. И подмигнул в камеру:
- Это будет понадежнеее программы защиты свидетелей.

Глинцев почувствовал себя, как наркоман, вынутый из криокамеры в светлом будущем: и ломка позади, и с соблазнами покончено. Задиристый обаяшка, он даже в пацанстве не бил лежачих и тех, кто "в домике!"

Подумалось что этот Снежков - наверняка добрый и прикольный чувак. И уж никак не соперник. Что им делить, если глупая женская сила ни одного мужчину больше не согреет, напрямую просачиваясь в вены вопреки запретам мудрой природы.

И почему бы им со Снежковым как-нибудь вместе не смотаться в Германию на Октоберфест?
Открытие первого октября - он посмотрел на календарь: первое апреля, значит, через полгода, день-в-день

Перспективка казалась все более заманчивой...

5. #2: Светлана (39). Спорщики

- Эй, друг...

Я разлепил один глаз, приподнялся. Голова была тяжелой и пустой, как отзвонивший колокол. Думать не хотелось, чувствовать – тем более, а понимание того, что необходимо встать, привести себя в порядок и куда-то идти, вызывало отвращение.

- Ну, как ты? – спросил Леха.

Я прислушался к внутреннему мироощущению и почувствовал, что, вроде бы, жив. Еще понял, что имею сильные провалы в памяти, но, вроде, начинаю соображать. Например, этот худой субъект подозрительно-загорелой наружности не просто Леха и не какой-то там метис, а Алехандро Топтумба, прибывший в Университет из какой-то маленькой, но очень гордой южной страны.

Поскольку высокопоставленный папа давненько понял, что денег лучше не высылать, иначе из сына ничего путного не получится, Леха подрабатывал на мусоровозе и был знаменит тем, что каждый день заходил в местный ОВД со словами:
«Здрасьте, дайте пропуск. Между прочим, наша фирма постоянно у вас мусор вывозит».

- И что это было? – просипел я.

- Эксперимент по получению альтернативного источника энергии, - выпалил Леха скороговоркой и почти без акцента.

Ну, да, было что-то подобное: как-то в столовой зацепились языками с физиком Игнатовым, уже неизвестно, сколько времени измывающимся над идеей получения неимоверного количества энергии путем рассеивания фотонов.

- Скорее я силой мозга начну стаканы двигать, чем Юрка чего-то добьется, - сморозил тогда я.

Игнатов обиделся и задвинул долгую красочную речь о том, что в то время, когда физики спасают планету от надвигающегося энергетического кризиса, психоконвектики занимаются демагогией и только работать мешают.

В то утро я подхватил вирус, накатил полбанки, чтобы не свалиться с простудой, и неожиданно захмелел.

- Спорим! - предложил я.

- И вообще, все, что имеет приставку «психо» - лженаука, - закончил Юрка и икнул.

- Корень, - поправил кто-то, но на него не обратили внимания.

- Если я отыщу альтернативный источник энергии в собственном мозгу и перенесу силой мысли, а хотя бы стакан со стола на подоконник, ты, друг мой Юра, возьмешь свои слова обратно и перестанешь заниматься ерундой, - завелся я.

- А если я заставлю прибор работать, признать всю эту «психо» лженаукой придется тебе!

- Или из Университета уйти.

- Идет! Отчет о результатах – в пятницу первого!

- Ребят, а вас не смущает, что апреля?

- Нет!

Вот так я и вляпался в совершенно ненужный спор: ни я, ни Юрка его не хотели и, уж точно, не стремились к закрытию проектов друг друга и увольнению из Университета.
Сложилось. Бывает.

В отличие от Игнатова, знавшего принцип получения энергии из фотона хотя бы теоретически, я начал с нуля. Зато как-то слишком борзо: то есть доконать себя смог весьма быстро, а особого результата не добился. У Юрки, впрочем, исследования тоже двигаться не спешили: прибор горел, солнечные зайчики разбегались.

- Хватит охать, поднимайся.

- Я не охаю, а переживаю.

Леху состояние моего бренного тела больше не интересовало: оно уже сидело, тупо глядело в одну точку и изредка хлопало глазами, то есть, жило. А что там внутри с душой творилось – не его забота. Топтумба к «психо» отношение имел посредственное, а потому никогда не полез бы в область, где не является специалистом с дилетантскими советами.

- У тебя через десять минут экзамен, - напомнил он.

- Я ничего не помню, не учил и не пойду.

Леха шевельнул мочкой уха (в удивленном состоянии у него особенно забавно выходило):
- Толия, ты экзаменатор. Впрочем, насколько помню, ты и в бытность студентом мало что учил.

На себя бы посмотрел, прокфессор...

- Не пойду, я не в том состоянии.

- Тебе не впервой, - заверил добрый Леха. – Сейчас научу. Собираешь у всех зачетки и говоришь: «Кто хочет УДО, заходите». Потом зовешь хорошистов, а отличников уже пользуешь по полной программе и ставишь «НЕУД».

- И кто тебе это рассказал?

- Пал Колыч с электротехнического.

- Ох, я же его просил не рассказывать тебе старых анекдотов...

***
Ремисов был немного удивлен, когда в кабинет вбежал начальник охраны и неуверенным срывающимся голосом доложил незнакомых молодых людях числом не менее двадцати, осаждающих Университетскую проходную. Когда охрана предприняла попытку воспрепятствовать незаконному проникновению, подозрительные личности громко выказали недовольство и предъявили фальшивые студенческие билеты.

- Почему фальшивые? – поинтересовался Ремисов.

- Потому что говорящие, - странно ответил начальник охраны и пояснил, - я у одного документ проверил. Открыл, значится, а оттуда фотокарточка как вылупится и говорит человеческим голосом: «Ты, Спедрисов Никита Иосифович не горячись, а лучше пропусти студента. Он, ведь, студент, к знаниям тянется. А то, что третьего дня, наглец, едва химический кабинет не спалил, то не со зла, а с науки».

Химическая лаборатория в шестом корпусе, действительно, горела. Но вовремя прибывший расчет уверил, что виновна во всем некачественная проводка, которая, пусть и новая, но иной раз коротнет так, что мало не покажется, и любой злой случай отверг.

«Иногда оно само вспыхивает», - развел руками начальник пожарной охраны и от греха подальше ушел в отпуск.

Ремисов попросил Спедрисова дыхнуть, но тот смутился, промямлил что-то нечленораздельное и из кабинета вышел.

Спустившись на первый этаж, Ремисов был несколько озадачен видом слегка прибалдевшей вахты. Удивление также вызвало расписание занятий пятого курса, в котором наравне с «отображением первичной модели кластеров» появились такие предметы как «художественное изображение кластеров ядра усредненной пространственно-временной петли аспирантом-биохимиком Изей Манном» и «видение петли Изи вместе с Манном Колей Мазуром, чемпионом по куяк-боксингу нулевого года».
Расписание было отпечатано на форменном бланке по заявленному образцу, заверено ректором, и откуда взялись в сетке незаявленные ранее предметы, осталось невыясненным.
Еще более ошарашило его заверение студентов в любви к ректорату, выполненное гуашью на ватмане формата А1, и ответное уверение деканов трех факультетов во взаимности и дружбе, но только с «бесхвостыми представителями рода человеческого».

«Люди с атавизмами в наше время требуются только в палеонтологическом музее!» - прочел он резолюцию, выполненную знакомой рукой за собственной подписью.

Студенты и младший научный состав, встречающийся на пути, выглядели подозрительно довольными.

***
В Университете было как-то радостно и странно. Вахта, часто гоняющая нас из курилки, ненавидящая за посиделки, постоянно рычащая на то, что уходим после закрытия, и строчащая бесконечные доносы в ректорат, встретила, чуть ли не с распростертыми объятиями.

- Здравствуйте, дорогой вы наш, Анатолий Константинович, - расплылась в беззубой улыбке вахтерша.

- Доброе утро, - просипели в один голос мы с Лехой.

- А мы здесь пирожки едим, хотите?

Я от неожиданности громко икнул.

В холле на лампах дневного света висели надутые презервативы. На зеркале алой помадой размашистым почерком красовалось: «Я вас всех Дю...»

- А какой у нас праздник вчера был? – поинтересовался у поддерживающего меня за локоть Топтумбы.

- Не знаю, - хмыкнул тот, - но очень надеюсь, что это последствия праздника, а не его прелюдия.

На аудитории я прочел объявление, написанное собственной рукой и за собственной же подписью: «Всем зачет!»

Улыбнулся. Сорвал, разорвал и наставил в ведомости всем «отлы».
А просто так, потому что люблю своих студентов. Они у меня не раздолбаи, как у некоторых, а коллеги и будущие ученые, даже когда ведут себя, как дети.
В самой же аудитории обнаружился Игнатов, злой и не выспавшийся. На столе перед ним стоял черный ящик более всего напоминающий осциллограф.

- Третий раз сгорает, - пожаловался Юрка, - главное, непонятно почему.

- Доброе утро, - я присел на краю стола.

- Не понимаю, – повторил Игнатов, - принято считать, что в процессе рассеивания в кулоновском поле ядра, начальный фотон расщепляется на два, сумма энергий которых равна энергии начального.

- У... – протянул Топтумба и вышел.

- А ты, значит, усомнился.

- Не то чтобы. Все дело в двойственной природе света: с одной стороны материальная частичка, с другой – волна. Я исхожу из того, что энергия, выделяемая при расщеплении, многократно превышает энергию самого фотона, но я все равно не знаю, почему оно не просто не работает, а горит!

Тут я поднял руки и попросил пощады. Юрка о физических процессах мог рассказывать бесконечно, для меня же самая романтическая из наук была темнее Марианской впадины:
- Не плачься, у меня пока тоже неудача за неудачей.

Как у любого творческого человека, Игнатова время от времени преследовали меланхолии и упадок душевных сил. И тогда он шел плакаться в жилетку к своему лучшему другу, ведущему специалисту психоконвектику. Знал, что, несмотря на страшную «психо», я не стану применять к нему психометодики и тренинги – выслушаю и даже советовать ничего не буду.
По-настоящему творческим и интеллигентным людям периодически нужно выговориться. Именно поэтому некоторые из нас заводят на старости лет собаку, а самые отчаянные – жену и детей.

- Представляешь, сегодня очнулся, как в чужой реальности. Сижу, глазами хлопаю и не помню ни где я, ни кто. Магнитные бури наложились, наверное.

- Точно, мне астрономы говорили, что еще дня три побушуют. Думаю, с экспериментами надо бы нам с тобой повременить, а-то кто его знает, как скажется. Ты бы, Толька поберегся, головной мозг чувствительнее этой чурки сделан, вдруг сгоришь...

- Не дождешься, - улыбнулся я.

- Ты даже не представляешь, насколько хороший человек! – в глазах Игнатова заблестели слезы. - Если бы ты только знал, как я боюсь, что ты проиграешь и уйдешь из Университета...

Приступы человеколюбия с Юркой случались крайне редко и только с душевной тоски. Когда ему было плохо, Игнатов начинал жалеть не себя, а других и искренне боялся того, что кого-нибудь из немногочисленных друзей потеряет.
За это качество я тоже его выделял и любил, но, черт возьми, сидеть вот так в пустой аудитории и признаваться друг другу в лучших чувствах – не выход. Тем более, для ученых с мировым именем.

- И снова не дождешься, я стою на пороге удивительного открытия, - сказал и сам поверил.

- Вообще-то, я тебе даже завидую, - признался Игнатов. - Я как был теоретиком, так и останусь. Всякий физик с детства понимает, что изобрети он даже способ пронизывания пространства и времени, бесконечный источник энергии, вечный двигатель, к звездам он никогда не полетит и чужие миры не увидит. А ты, может, никуда и не движешься, но исследуешь, путешествуешь по мирам, за которые любой из нас отдал бы полжизни.

- Красиво сказал, негодяй, умеешь разбередить душу, - хмыкнул я и загрустил. - Но у тебя, Юра, есть понимание того, что все эти фотоны, кварки, ящики – материальны. Звездолет можно пощупать руками. Энергии мельчайших частиц измерить, использовать, направить на какой-то объект. Но что мне с того, что могу гулять по неизвестному миру? Вряд ли я когда-нибудь смогу провести тебя по звездному мосту или утащить в реальность кусок радуги. Не поверишь, но иной раз придешь в себя и не поймешь, то ли действительно был и ощущал, то ли пора в дурку ехать.

- Скоро научишься стаканы силой мысли двигать, чем не материальное проявление? – на полном серьезе сказал Игнатов.

- Да уж, наверное.

Дверь распахнулась, в нее вошел очень довольный Леха. Половину его лба украшал смачный алый поцелуй, видимо по дороге он все-таки познакомился с неведомой Дю. Руки Топтумбы были заняты авоськами (уж не знаю, у кого он отобрал это предание старины глубокой). В одной лежало шампанское и соленые огурцы, во второй – смирновка и кило конфет «Ассорти».

- Ваша Топтумба пришел, не скучали без меня?

***
Телефонный звонок начальника охраны поднял Ремисова в семь утра в воскресенье.

- Неизвестные приехали на трех черных внедорожниках, выстроились колонной и прошли, чеканя шаг, по стадиону. В половине третьего их число возросло вдвое. Процессия, поделившись на два лагеря, прошествовала в находившийся на территории Университета христианский храм и мечеть.

Ремисов зевнул и пожалел об увольнении Спедрисова.

- Ровно в пять утра, - докладывал тем временем Тыркин, - взревел имам, вторя ему, залилась колокольным перезвоном христианская церковь, у главного корпуса выступил духовой оркестр. Молитвы прерывались лазерным шоу и фейерверками. По завершении первой части вакханалии, группы неизвестных высыпали из культовых сооружений, смешались с нормальными студентами, организовали стихийный митинг, плакали, смеялись, веселились и обнимались.

- И что? – поинтересовался Ремисов.

- Получено сорок претензий от жильцов близлежащих домов, предупреждение властей, штраф за проведение несанкционированного митинга, порицание от общественной организации «Мир во всем мире» и движения «Свои в доску».

- Досковцам-то что не понравилось?

- Как что? Они же против разделения по религиозному признаку борются.

Ремисов понял, что новый начальник охраны не такой дурак, каким кажется, отчего желание отправить его в отпуск выросло многократно.

- Университет понес материальные убытки в виде тридцати десятков поломанных столов и стульев.

- Дрались?

- Нет, шарики вешали.

- Знаем мы их шарики, - огрызнулся Ремисов.

- В процессе игры нашего оркестра, у профессора филологии Скоропотратского вышел из строя прибор для измерения давления и на первых трех этажах главного коруса полопались стекла.

- А я им говорил, что не стоит с тубами перебарщивать, - непонятно выразился Ремисов. – Это все?

- Хочу еще доложить, что ваш зам по учебной работе Парубкова Наталья Львовна беременна.

Ремисов вздрогнул.

Зам по учрабу была женщиной нестарой, но внешности весьма оригинальной, чтобы не сказать альтернативной. К тому же Парубкова была принципиально против любовных отношений на работе и, кажется, вообще.

- В процессе расследования было выяснено, что на территории Университета вот уже полгода ведут подпольную деятельность незарегистрированные религиозные организации «Слово Дарвина» и «Через тернии», а также подпольный гараж Николая Мазура.

- Приструнить.

- А еще несколько преподавателей рехнулось, - шепотом доложил Тыркин.

- Совсем?

- Не так чтобы, но, вот, к примеру, Николай Зябкин, всю жизнь трусил даже в такси ездить, а вчера мотоцикл купил, гоняет так, что студенты пугаются. А Никитич с кафедры физкультуры пить бросил, то есть вообще, а ведь его даже кодировка не брала.

- Может сами?

- От источника на местах известно, что неестественному изменению характера способствовала встреча преподавателей с неизвестными. Это факт, Ферант Ильич, людей начали зомбировать!

- Выезжаю, - вздохнул Ремисов и вызвал машину.

***
- Не понимаю, Ферант Ильич, а причем здесь я?

- Понимаешь, Толя, - Ремисов послюнявил карандаш, постучал грифелем о блокнот, потом попытался сломать и повторил. – Понимаешь, Толя...

- Пытаюсь понимать, но, порой, это сложно. Со своей стороны, уверяю, что к происходящему в Университете не имею ни малейшего отношения.

- Понимаешь, Толя, - окончательно зациклило Ремисова. – Я прекрасно отношусь к тебе как молодому ученому, но, когда в стенах Университета начинают твориться форменные безобразия, я не могу и не хочу закрывать глаза. Все-таки, ты у нас единственный психокинематик...

- Психоконвектик, - поправил я, - и понятия не имею, в чем вы меня обвиняете.

Ремисов встал, нервно прошелся по кабинету:

- Какого рода спор возник у тебя с Игнатовым?

В этот миг распахнулась дверь, и на пороге появилось рыжеголовое создание в шелковой алой блузе, кожаной мини и ногами от ушей на десятиметровых каблуках.

- Мальчики, а хотите чая с тортом? – произнесла Парубкова эротичным низким голосом.

- Н...нет, - в один голос просипели мы.

- Как захотите, только шепните, всех лю... - изобразила воздушный поцелуй и вышла.

- Должно быть дю, - невпопад проронил я.

- У нее просто печатное «Л» очень «Д» напоминает, вот ты и прочитал неверно.

- Так это она? - я схватился за сердце и поискал глазами стул.

- Да, садись, - махнул рукой Ремисов, - понял теперь какой здесь бардак?

- Мы, Ферант Ильич, действительно, не в курсе. А весь спор свелся к тому, смогу ли я освоить левитацию материального предмета скорее, чем Юрка рассеет-таки фотон и получит энергию.

- Мальчишки.

Я развел руками, типа ну а кто ж еще?

- Чем занимается твоя психокинетика?

- Психоконвектика – наука о перемещении сознания. Считается, что кроме нашего существует ряд тонких миров, некоторые называют их геоинформационным полем, астралом и черт его знает как еще. Вот, я их и изучаю.

Ремисов пожевал губами, вернулся за стол и что-то отстучал на клавиатуре.

- И как же эти миры тебе помогут левитацию освоить?

- Дело в том, что законы физики в некоторых уголках тонкого мира ведут себя иначе, чем у нас. И если я научусь, например, двигать чашки там, то смогу проделать этот фокус в реальности.

Он кивнул.

- Могу идти? А-то, честное слово, работы много.

- Иди-иди, - вздохнул Ремисов.

Я встал и отправился к двери.

- Скажи, а в тонком мире люди живут? – спросил Ремисов, когда я уже схватился за ручку.

- Неуверен. Тонкий мир – только прослойка. Но теоретически, в нем может содержаться бесконечное число измерений.

- И они бы могли прийти сюда?

Я покачал головой.

- Я всего лишь предполагаю! – сказал Ремисов. - Может наложиться несколько факторов, в результате которых люди оттуда могли бы пройти в наш мир?

- Да с чего бы? Ферант Ильич, ну, честное слово, это же псевдонаучная ересь!

- Инквизиции на тебя нет, - сплюнул Ремисов.

***
- Толия, я не понимаю, чего ты от меня хочешь?

- Я хочу знать, могли ли вспышки на солнце, испытания игнатовского прибора и наши с тобой эксперименты растворить границу тонкого мира?

- Теоретически, - Топтумба задумался, – нет.

- А практически?

- Практически возможно все. Вон, даже стаканы летают.

Я покосился на пыхающий над головой чайник и отправил его на тумбочку от греха подальше.

От Ремисова я вышел сам не свой, очень уж поразила меня Парубкова. Да и старика Спедрисова с его вахтой глубокого пенсионного возраста жаль было. У многих университетских работников крыши ехали, а ошеломленно-довольные лица студентов настораживали.

- Толия, зря ты себя ешь. Ты же ничего плохого не хотел добиться, правильно?

- Те, кто изобрели атомную бомбу, тоже, вероятно, хотели только добра, - огрызнулся я.

- А Парубкова без комплекса синего чулка мне, кстати, гораздо больше нравится, - вдруг сказал Топтумба, - я даже подумываю жениться.

Я только рукой махнул. Конечно, о продолжении экспериментов теперь не могло быть и речи.

- У вас, русских, всегда так: хотите собрать трактор, а, все равно, танк получается. Хотите окно в Европу прорубить и даже не задумываетесь над тем, что оттуда к вам влезет.

- Да, мы такие. Все как один гении.

- И вообще, во всем виноват Игнатов, - закончил Топтумба.

Я подавился воздухом.

- Черт, завтра же день представления результатов!

- Поздравляю победителя, - хмыкнул Леха. – Твой результат налицо, а Юрка осциллограф, похоже, окончательно зажарил.

- Ты что, в серьез думаешь, что я потребую, чтобы Юрка уволился?

- Без тебя потребуют, зевак завтра тьма набежит, вот увидишь.

- А вот хрен им. Лех, ты в очередной раз прослыть провокатором не боишься?

- Нам Топтумбам все равно.

***
Немаленькое помещение столовой расползалось по швам. Народ сидел на столах и стульях, некоторые – на полу, семерка особо умных аспирантов расположилась в кухне и что-то ела. Рабочий персонал был удален заблаговременно: нечего ему тут делать, рванет у Игнатова что-нибудь, кто нас потом кормить будет?
Юрка с черным ящиком запаздывал, я сидел в центре этого безобразия и смотрел на толпу молодых ученых. Наконец, в двери вошел запоздавший Леха, медленно оглядел высокое собрание, почесал в курчавой башке.

- Футы-нуты, - произнес он нараспев, схватил чудом еще неоприходованный никем стул и сел напротив меня, положив ногу на ногу.

- Помнишь, мы с тобой эксперимент пытались провести по массовому сознанию? – громко спросил я. – Так ни одна же умная башка не согласилась участвовать, а сейчас, вон, сколько народу прибежало, тепленькими брать можно и делать, что угодно.

Народ насторожился.

- Точно, и ведь, главное, никто ничего не заметил, - подыграл мне Леха.

- Общая внушаемость и убежденность, вот ведь, что в случаях массового психоза главное, - продолжал я, краем глаза наблюдая за шевелением в рядах публики. – Вот, к примеру, возьму стакан, и скажу «смотрите, летит», и ведь поверят, хотя физику в школе все учили.

Графин с водой, преспокойненько стоящий до того на подоконнике подпрыгнул в воздухе, описал петлю Нестерова, не уронив ни капли воды, и завис в перевернутом состоянии.

- Массовый гипноз, - кивнул Леха.

- Массовый психоз, - поправил я, - гипноз всегда наведен, а вот психоз дремлет почти в каждом индивиде, все, что требуется – знать, на что надавить, чтобы наружу вылез.

- Как говорил... э...

- Как?

- Придумываться рад, обманываться тошно.

- Нет, не Грибоедов.

- Точно, это все сказал Негрибоедов!

Сначала бегству из аудитории поддались задние ряды, затем поглядывать в сторону дверей начали средние. А потом из первых встал знаменитый Коля Мазур, бывший спортсмен и аспирант.

- Вы что здесь над нами издеваетесь?

- Ну, что ты... экспериментируем просто. А вы чего ждали, что у вас на глазах стаканы летать станут?

В подтверждение моих слов эскадрилья чашек поднялась в воздух, описала над головой Мазура полный круг и уплыла в кухню, откуда раздавалась нечленораздельная брань кипящего чайника и нахальное чавканье семерки.

- Некрасиво с вашей стороны, - заметил Коля.

- А с вашей? Очень понравилась идея стравить ученых и посмотреть, кто из них в результате из Университета вылетит?

- Мы никого не стравливали! Вы сами спорили.

- Ну, так, сами и разберемся.

- Злой ты, - ответил Мазур, - к тому же дурак.

И тоже ушел.
Умная семерка в кухне спешила доесть все, что не было заморожено.

Юрка появился в аудитории через полчаса, когда мы успели напиться чаю и всерьез задуматься, не сбегать ли в ближайший ларек за горячительным.

- Все, крантец, - заявил он с порога, - не будет никакой дармовой энергии. Я ухожу из Университета.

- На фиг? – не понял Леха.

- А где все? – удивился Юра.

- А мы их разогнали. Я вообще не люблю зевак и ненужных свидетелей, - осклабился я. – Помнишь, когда с тобой сидели, все думали, как бы избавиться от сгоряча навязанного спора? Ну, так мы с Топтумбой только что придумали.

- И даже почти не соврали, - кивнул Леха.

- А меня после этого в Университете за человека считать будут? – насторожился Игнатов.

- Так, первое же, - подмигнул я.

- Дай, я тебя обниму, дорогой ты мой человек! – раскрыл нехилые объятия Топтумба и пошел к Юрке.

***
Ремисов сидел в кабинете с постной миной на лице, стаканом в руке и бутылкой водки под столом. В приемной никого не было, в Университете только что закончился полный ахтунг.
На столе аккуратной стопочкой лежали уже подписанные и заверенные заявления на отпуск от начальника охраны, физика Игнатова и специалистов «психо».
- Наломали дров, спорщики, и в кусты, - вздохнул Ремисов.

Дверь приоткрылась, из приемной потянуло ароматом хорошего нерастворимого кофе, сладковатыми французскими духами и легкой приглушенной музыкой.

- Ферант Ильич, к вам посетитель, - улыбнулась Парубкова.

Женщина была в строгом деловом костюме, но даже в нем умудрялась выглядеть соблазнительной.
Если и был Ремисов чем-то благодарен сложившейся ситуации, так это за своего заместителя, вульгарное поведение и откровенные наряды которой постепенно сошли на нет, и теперь в приемной сидела привлекательная молодая женщина, а не неудовлетворенная по жизни старая дева.

- А знаете, Наталья Львовна, мне кажется, все происшедшее нам на пользу, - невпопад сказал он. – Вот как если бы стоял у человека тумблер, а его взяли, да и повернули, и трусливый стал экстрималом, а, например, жадный – транжирой. Нам словно, показали, от чего мы отказываемся, дали шанс измениться. А, может, все дело в том, что мы всего лишь проекции? Сами обитаем в тонком мире, а здесь – всего лишь оболочка, которая передается с искажением. Как лучик света через стекло: вроде бы и такой же белый, а уже без ультрафиолета или чуть цвет поменял. Вот так и с людьми: случилось на пути «сигнала» какое-то уплотнение, и человек стал жадиной, а то и вообще...

- Вы снова с Толиком беседовали? – предположила Парубкова.

- Немного, - Ремисов слегка смутился, – когда заявление на отпуск подписывал.

- Оно и видно. Вы бы поменьше его слушали, по-моему, мальчишка патологический врун. А все, что здесь происходит вовсе не прорыв чего-то из тонкого мира, а психотронный эксперимент, недаром лаборатория «психо» тесно сотрудничает с физиками и электротехниками.

- Спорщики, мать их! Сами не поняли, во что вляпались, - зарычал Ремисов. – А я теперь могу лишь надеяться, что с их уходом все прекратится. Даже если вторжение мы сами себе выдумали, впрочем, мне почти без разницы. Устал.

- Знаете, что странно? Вы один из немногих, кого неизвестные обошли стороной.

- Думаете случайно? – снова смутился Ремисов.

- Посетитель, - напомнила Парубкова.

- Да, конечно.

Она вышла, а в кабинет заглянул невысокий молодой мужчина в очках, с каштановым хвостом до поясницы и в джинсовом костюме. Посетитель был босиком, но Ремисов не стал обращать на это внимание.

- Проходите, садитесь. Итак, Дмитрий, у вас, насколько мне известно, уже есть два высших образования...

- Вас удивляет мое желание получить третье? – молодой человек улыбнулся и снял очки.

Ремисов с удивлением отметил, что глаза незнакомца изменили цвет с болотного на светло-карий, почти желтый.

- Не столько сам факт получения третьего высшего, сколько выбранный вами факультет. Ведь вы историк.

- Точнее мифолог.

- А потом генетик.

- Абсолютно верно.

- В таком случае, скажите, почему вы решили учиться на ветеринара?

- Понимаете... – он немного замялся, потом открыл сумку.

На стол выскочило восемь избушек на курьих ногах. Всего сантиметров двадцать в высоту, но уже с сизым дымком из труб и острыми коготками, процарапавшими полировку стола.

- Понимаете, не едят ничего, я уж забеспокоился, не заболели ль.

Ремисов зажмурился, повертел головой, но ни странный абитуриент, ни избушки никуда не исчезли.

6. #6: Пузо (37). А вы счастливы?

Эту аудиозапись мы нашли совершенно случайно.
Уборка в офисе нашей маленькой газеты, явление редкое. На уборщицу у начальства средств не хватает, так что вопрос чистоты помещения благополучно повесили на сотрудников, а мы в свою очередь отодвинули его на неопределенный срок. И вот неопределенный срок настал.
Разбирая коробки с неопубликованным материалом n-ой давности, внимание привлекла черная коробочка, перемотанная клейкой лентой.
- А я помню ее! – хлопнул по лбу Владимир. – Это дяди Пашина коробка. Он в ней свой диктофон хранил.
Дядю Пашу знали все. Своего рода легенда нашего отдела. Один из первых репортеров газеты «Вестник Поволжья». Сейчас дядя Паша благополучно отдыхал на пенсии.
Коробку незамедлительно вскрыли. Уникальная вещь. Диктофон «Электроника» с огромными кнопками управления, поцарапанным отделением для кассеты, и корпусом из черной пластмассы. Один из первых миниатюрных диктофонов. Сложно было достать такой в свое время.
В той же коробке лежала единственная кассета с наклейкой «Самый счастливый человек». Именной с заглавной буквы – Человек.

Самый счастливый Человек

- Вы не против, если я запишу наше интервью?
- Чегой?
- Ну, вы будете возражать, если наш разговор будет записываться?
- На эту коробочку чтоль?
- Ну да.
- Да нет, чего эт мне быть против? Пущай записывает, мне не жалко.
- Хорошо, тогда начнем, пожалуй. Итак, представьтесь.
Порогин Вячеслав, сын Тараса. Все Вечим дедом кличут.
- Итак Вячеслав, я слышал, вы себя называете самым счастливым человеком.
- Не кем я себя не называю, уважаемый. Я просто считаю себя счастливым и все.
- Ясно-ясно. Скажите, чем вы занимаетесь?
- Ну много чем... днем в поле работаю, вечером по дому. Дров наколоть, скотину покормить. Тем и живу.
- Вредные привычки имеются?
- А как без этого... Люблю я значит в выходной день на печи лишний час подрыхнуть, да на сладкое больно падок. Банку варенья могу в один присест с чаем в прихлебку осилить.
- Ну, Вячеслав Тарасович, я имею ввиду другое. Потребляетя?
- Есть у меня на этот случай история...

Вечий дед и охота

- Моложе я тогда был лет на двадцать. И мяса значит нам с Любавой, стало не хватать. Не то чтоб мы обжоры какие. Но беременной-то девке силы нужны. А сила, брат, в мясе. Свою скотину резать жалко. И решил я значит на охоту пойти. Дарового мяса пострелять. Знаешь, я этого дела не любитель, да и какой охотник из меня? Но нужда, брат, заставит. Не своих же коров – кормилец резать.
Снял я, значит, со стены отцовское ружье, у соседа одолжил пол литру для храбрости и пошел в лес. Осень тогда была, холодно. А я уже порядком далеко забрел, и решил, значит, привал устроить, заодно принять для согреву. Полез в мешок за бутылкой. А закуску-то забыл! А что делать? Полазил по кустам, нарвал ягод каких-то незнакомых, но на вид вполне аппетитных. Отравиться не боялся. Я как рассудил – спирт, ежели какую гадость, вмиг обезвредит. Не зря же им доктора пользуются. Ну, значит, выпил, закусил – понравилось. Еще закусил. Ну, думаю, пора охотиться.
И десяти шагов не прошел, вижу в кустах фигура непонятная, но здоровая зараза! Присмотрелся, глазам не поверил. Медведь! Только весь напряжен как-то. Ухи к макушке прижал, морда вся сосредоточенная. Задом за кустами елозит. И тут я понял, что застал косолапого в самый неудобный момент.
Ишь, думаю, еще как человек, за кустики спрятался. Что было дальше – сам себе дивлюсь. Все самогонка проклятая.
Решил я косолапого завалить. Зачем? Как тащить? Хватит ли силенок? Тогда эти вопросы не возникли. Видать градус в голову хорошо дал.
Выскочил я прям перед мордой косолапого с криком: «попался, который обосрался!» да и спустил оба курка. Тишина... Только слышно как у косолапого в животе урчит. Тут я начинаю понимать, что что-то пошло не так, и мой блицкриг потерпел неудачу. Судорожно пытаюсь вспомнить, заряжал ли ружье... и не могу.
Начинаю пятиться и слышу журчание уже из своего живота. Нехорошее такое урчание. А медведь, за мной идет с нехорошим таким оскалом. Я поворачиваюсь и откровенно даю деру. Да где там... Зря видать незнакомых ягод наелся. Реакция в животе пошла бурная и требовала выхода. Причем очень настойчиво требовала. Бежать в таком состоянии просто невозможно. А косолапый не отстает, преследует гад. Отомстить, видать, вознамерился за нарушенное уединение. Ну, думаю, конец. Коль умирать, так с честью. Перед косолапым в штаны не наделаю. Знай наших. Спускаю порты, сажусь на корточки, и даю выход всему, что накопилось. И косолапый тут как тут. Посмотрел на меня. А я ему: «Давай!» - мол, - «Ешь, не тяни». Прорычал он что-то на своем медвежьем, и поковылял восвояси. А я закончил, ружье подобрал и домой.
Так вот, с тех пор, веришь, нет, в рот ни капли. И охоту забросил. Чтож я неблагодарный что ли? Медведь меня пожалел, так негоже на добро злом отвечать, я так думаю.

- Очень интересная история, Вячеслав Тарасович. Но мы немножко отклонились.
- Ну вы спросили, я ответил.
- Очень хорошо. А теперь скажите, пожалуйста, почему вас Вечим дедом кличут?
- Да верите – нет, сам не знаю. Дед то я, если только по возрасту. А так ненастоящий. Внуков нет. Даже детей.
- И вы утверждаете, что счастливы?
- Конечно.
- Многие в селе называют вас, извините, дураком.
- Да пускай называют. Я не обижаюсь. И вообще мне кажется слово «дурак» вовсе не обидное.
- И почему же?
- А что тут обидного? Я и сам знаю, что не умный. Высших образований не имею, в институте не ученный. Да и если называть дураками тех, кто счастлив, довольствуясь малым, что никогда не врет, всегда честен, в любой момент готов помочь, себя не жалеет ради других, то я с удовольствием приму этот титул.
- А вы никогда не врете?
- Никогда.
- Хочется верить вам на слово.
- Ну тогда послушайте еще одну историю.

Вечий дед и правда жизни

- Нашему Андрейке так и не суждено было увидеть белый свет. Ребенок родился мертвым. Как? Почему? Доктора пытались что-то объяснить, да разве мы слушали? Не до того было.
Второй раз Любава пробовать боялась. А я не имел права настаивать. Так и жили вдвоем. Но материнские инстинкты в Любе не уснули. Баловала соседских детишек сладостями.
Жили не тужили, пока Любу три года назад скорая не забрала. Я в медицинских терминах не силен, из объяснений понял главное. Нужна срочная операция.
Медицина-то в стране бесплатная, только вот лекарства дорогие, плюс хирургам за работу платить надо, а так все бесплатно. А у нас откуда такие деньги? Вот и продал своих поросят, лошадь, кур, да цеплят. По деревне долгов набрал. В общем кое-как наскреб.
Вырезали Любе матку, еще что-то удалили. Одно время все хорошо было. Даже на ноги встала. Но снова появились осложнения. Скорее всего из-за возраста. Семьдесят пять это уже солидная цифра. Наверное потому все и пошло не так, как надо. Проявились старые болячки. Теперь коплю на новую операцию.
Как-то сидя рядом с ней, почувствовал прикосновение холодных пальцев. Она крепко сжала мою руку и спросила: «Как считаешь – выживу?».
Что я мог ей ответить? Семидесяти пяти летняя женщина на больничной койке. Старый, слабый организм, уже просто не в состоянии бороться. Плюс неутешительный прогноз врачей. Да и за операцию цену заломили заоблачную.
Что ей ответить? Я никогда в жизни не врал. И она знала это. Потому и спросила. А от моего ответа зависело многое. Чувствовал, что если скажу, правду, то она вот прям сейчас сдастся.
Что мог ей ответить? Конечно ответил: «Да! Выживешь! Мы еще поживем вместе, а умирать так в один день».
Я так рассудил, если соврал – нужно сделать так, чтоб ложь стала правдой. И я стараюсь. Продал коров, продаю хату. Про работу вообще молчу. И днем и ночью тружусь. Да только кому охота лишние копейки доплачивать?
Вот тогда меня и стали называть дураком. Говорили, что все равно старухе осталось немного. Стоит ли таких усилий год, может два ее жизни. Другие говорили, что даже продав дом и участок, не наберу нужной суммы. Говорили, смирись, успокойся, все равно не получится. Я хоть и дед, но удар у меня знаешь какой?
Вмиг перестали меня жизни учить. А за спиной все одно – дурак. Ну, дурак, так дурак, что поделаешь. Что был бы умный, еслиб сидел, сложа руки и спокойно ждал смерти жены.
Да мало шансов на удачную операцию, да еще и половины суммы не набрал, да, все равно нам старым помирать скоро. Но не могу я Любу обмануть... и себя тоже.
Так что, уважаемый, нет. Я никогда не вру.

- А как же первое апреля?
- А чего там? Первого апреля говори хоть правду, хоть ложь, все одно – никто не поверит.
- Ничего что сегодня как раз первое апреля? И вашим словам, по вашему же утверждению можно не придавать значения.
- Я вам все рассказал, а там вы сами решайте.
- Я верю вам. Вечеслав Тарасович, ответе еще на один вопрос. После всего этого считаете себя счастливым человеком? Без дома, без денег, жена при смерти... Я ничего не упустил?
- Вроде ничего, я сам всего не упомню.
- И вы счастливы?
- Да я счастлив.
- Почему?
- Почему? Потому что мне не нужно искать сложных причин для счастья. Я жив, здоров слава богу. Жена жива, и я сделаю все чтоб выжила. Я счастлих, хотя ничего и не имею.
- Позвольте пожать вам руку.

На этом запись кончилась.
Некоторое время мы сидели молча.
- Что будем делать? – спросил Владимир.
- Убираться дальше, – отрезал Толик.
- Да нет, я о другом. Может опубликуем интервью? Пусть зажравшиеся, почувствуют цену счастья.
- И как назвать статью?
- А вы счастливы? – выпалил я.

7. #1: Вячеслав Ч. (36). Василий и лупиане

  Василий докурил сигарету, выбросил тлеющий окурок в открытую дверцу, отжал кверху от себя рычаг гидравлики, отпустил педаль сцепления и решительно направил взгляд вперед, на уходящие к дальнему леску свежие жирные борозды, в которых деловито рылись не то вороны, не то галки. Сошники дисковой бороны, навешенной на трактор сзади, мягко опустились, заглубились в ухоженную землю, трактор радостно фыркнул, чуть взбрыкнул от натуги, дернул и пошел резать стерню на следующей полосе вверенного ему поля.
  В приоткрытое правое окно кабины Т -76 в зеркало заднего вида было хорошо видно, как аккуратно прилегает новый захват впритык к предыдущей вспаханной полосе. Василий чуть – чуть пошевеливал ножными педалями, фрикционы радостно отзывались на каждое его движение и без лишних рысков исправляли курс железного кормильца. Это позволяло Василию на очередной загонке расслабиться и думать о чем – ни будь приятном, возвышенном.
Он в момент придумывал тему, а потом она сама развивалась в короткое литературное произведение, пока трактор дотягивал до края поля.
  Не успела ему в голову прийти толковая мысль, как над головой раздался посторонний незнакомый звук, он усилился, сделался грубее, ближе, на миг даже заложило уши. Вдруг над трактором промелькнула косая тень, впереди громыхнуло, сверкнуло, и прямо по курсу на вспаханную землю с неба упало нечто.
  Летающая тарелка, подумал Василий, останавливая трактор. Хотя упавший предмет больше напоминал ему здоровенную алюминиевую шайку, какие выдавали в районной общественной бане, где он иногда бывал с соседом Витьком.
  Упавшая на поле шайка была, конечно, больше, и, малость почище банной, несмотря на то, что преодолела громадное космическое пространство. Стало тихо, только движок трактора по - доброму мурлыкал на низких оборотах. И в его песне звучала как будто радость от встречи с подобным себе механизмом. «Тарелка» упала косо, слегка зарывшись в мягкую вспаханную землю. Никого.
  Василий от волнения даже забыл закурить сигарету. Минуты текли, превращая ожидание в вечность.
  Но вот в «тарелке», разверзлось отверстие, оттуда выпала серебристая лестница, по ней на землю спустились два маленьких человечка, ростом примерно с шестиклассника Валерку. Человечки стали ходить вокруг своего летательного аппарата, всплескивая крошечными ручонками и покачивая гладкими безволосыми головенками. Цвета они были зеленовато – табачного, как махорка у деда Антипа, ровесника Октября.
  Ручонки у тарельчан оказались трех палые, не очень – то ловко такими ухватить нужный инструмент, разве что за титьку удобно ущипнуть продавщицу Евдокию.
  Видать поломка серьезная, или они спецы так себе, туристы, одно слово. Василий солидно спрыгнул с подножки, зачем – то отряхнул с комбинезона серую пыль и зашагал к неудачникам из Космоса. Инопланетяне повернулись к идущему Василию и замерли.
  «Что, ребята, поломка? Показывайте, где у вас тут мотор, где трансмиссия, в общем, вникать будем. Дизель или атомный движок»? Казалось, немецкое слово оживило человечков, те зашевелились, доверчиво приблизились к Василию, стали вновь неразборчиво лопотать.
  «Стоп», - остановил их международным жестом Василий.
  «Ферштеен нихт! Показывайте, где мотор».
  Человечки, как будто поняли. Перед носом Василия в абсолютно гладкой поверхности аппарата открылся люк, обнажив сложный, мерцающий люминисцентным светом механизм.
  «Как в иномарке Федьки Барыги, все цельное в моторе, ничего не входит, и ничего не выходит, ничего не висит и не торчит. Ну, это тоже иномарка, значит и подход к ремонту адекватный», - Василий достал из нагрудного кармана комбинезона щупомер, отвертку и сигареты, потом глянул на тщедушных гостей и, смутившись, вернул сигареты в карман. День был весьма прохладный, Василий, боковым зрением заметил, что человечков колотит.
  «Вот что, толку от вас никакого, пойдем ко мне в кабину, там тепло, еще телогрейку на вас накину, вмиг согреетесь». И жестом позвал за собой. Те, как несмышленые цыплята за квочкой, потянулись за Василием к трактору, испуганно поглядывая на урчащее чудо землянской техники. В теплой кабинке знакомо пахло дизельным маслом и отработанной соляркой.
  Накинув на щуплые тельца инопланетян свою видавшую виды телогрейку, и захлопнув дверцы кабинки, Василий сквозь запыленное стекло заметил, как радостно вытянулись их физиономии, как им сразу похорошело в тепле.
  «Много ли надо человеку», - засмеялся Василий и пошел назад к тарелке. Тут он увидел, как поодаль, по проселку катит на велосипеде шестиклассник Валерка, а сзади на багажнике корзина грибов с верхом.
  «Эй, Валера», - замахал руками Василий, - «давай сюда».
  Валерка уж тут, как тут. Глаза у самого с тарелку суповую.
  «Дядь Вась, это чего, ты сшиб что ли»?
  «Авария у них, не видишь. Помощь требуется. Причину я предполагаю: нужна протирка контактов, замаслились. Короче, ставь корзину к трактору, и пулей к дяде Витьку, соседу моему, он еще тебе червей разрешал копать на задах, за огородом, помнишь»?
  «Дя Вась, да, знаю, знаю я его».
  «Вот, пусть где хочет, но найдет самогон двойной выгонки, обскажи ему ситуацию».
  «А много ль надо»?
  «Литр, пожалуй, тебе ж еще нельзя. А нам с Витьком нормально. Да, еще бинт чистый пусть прихватит и сала кусок. Хлеб у меня в тракторе есть».
  Василий едва успел аккуратно зачистить слипшиеся пары контактов и отрегулировать зазоры, едва начал погружаться в прочие секреты незнакомого движка, как почувствовал нечто неладное. От деревни, поднимая клубы пыли, наперегонки летела толпа сельчан. Впереди, на Валеркином велике крутил педали Витек. Одной рукой он при этом прижимал к себе трехлитровую банку с самогоном, другой ухитрялся удерживать равновесие. Он выигрывал не так уж и много у остальных.
Инопланетяне вытянули в страхе головенки и таращились из кабинки на бегущую по полю толпу. Василий махнул им, мол, все будет хорошо. Это свои.
  Сельчане вмиг окружили космический корабль и с благоговением глядели на Василия.
  «Неужели починил»?
  «А то. Надо только контакты промыть самогоном и пробный запуск сделать».
  Дед Антип, известный на всю округу своим отменным самосадом, попросил, было доверить эту серьезную операцию ему. Но Василий инициативу из рук не выпускал.
  «Стакан прихватили»?
  «Даже два», - дед Антип тут же извлек из телогрейки граненые стаканы. Василий сначала бережно плеснул на чистый бинтик, потом наполнил стаканы. Сельчане застыли в ожидании ритуала промывки. Василий поднес стакан к губам, прислушался к внутреннему состоянию организма и разом ополовинил его. Вторую половину отдал деду Антипу.
  «Витек», - заметил он по пути, - «Деду больше не наливай. Он наша реликвия, пусть еще поживет».
  Набежавшие дети, коих в деревне осталось четыре, сразу бросились к трактору, вскочили на подножки, на траки, и во все глаза без страха глядели на маленьких инопланетян. А те в свою очередь на маленьких землян. Вскоре они уже вместе сидели в кабинке и, судя по всему, быстро нашли общий язык.
  «Готово»! - Василий разогнул спину, махнул, - «Эй, кто поближе, зовите путешественников, опробовать надо движок. Да снимите их с трактора аккуратнее».
  Подвели инопланетян. Они не хотели выбираться из-под телогрейки, так и стояли под ней, тесно прижавшись друг к дружке зелеными тельцами. Один из них все же решился, взобрался внутрь, другой решительно замахал ручонками, давая понять, чтобы все отошли подальше. Толпа дисциплинированно подалась. Что – то внутри летательного аппарата музыкально зазвенело, «тарелка» вздрогнула, приподнялась над землей, чуть повисела и снова мягко приземлилась.
Ур-ра! Разнеслось по полям СПК «Урожай». Сельчане ликовали. Зеленые человечки стояли счастливые перед народом и радостно прижимали хлипкие ручонки к груди. Понятные во всей Галактике жесты благодарности.
  Витек держал банку с самогоном, он её никому не доверил и сейчас на радостях предложил налить на дорожку симпатичным ребятам из неведомых космических далей. А школьник Валерка уточнил, что они с планеты Лупиана, значит лупиане.
  «Откуда это ты взял», - спросила громко завсельпо Евдокия.
  «Да они нам сами в тракторе сказали», - твёрдо стоял на своем Валерка.
  Василий пожал плечами, налил по чуть – чуть, ополоснул стаканы, все – таки гостям, и уже налил по полной. Точнее, по - городскому, на палец не до верху.
  «Выпейте на посошок», - предложил Василий лупианам. Те вроде бы растерялись.
  «Переведи, Валера». Но вперед Валеры встряла маленькая Настя, она еще не ходила в школу, и лупианский язык ей дался легче. Она что – то прощебетала. Лупиане взяли из рук Василия стаканы, поднесли ко рту или что там у них было. Понюхали, прикоснулись щелочками ртов и выплеснули страшную жидкость на землю через левое плечо. Раздался многоголосый вскрик ужаса. Два стакана чистейшего самогона и на землю.
  Федька Барыга хоть и паук местный, все ему в деревне должны были, сказал умную фразу: «это как в фильме «Брат», что русскому хорошо, то лупианину смерть». Все разом успокоились и одобрительно закивали, загомонили.
  Лупианин, тот, что так и стоял в Васиной телогрейке, повернулся к Василию и стал щебетать, похлопывая по замасленной фуфайке. Дошкольница Настя тут же перевела: «Они просят тебя подарить на память эту теплую одежду, дядя Вася».
  Василий смутился. Он посчитал такой подарок для землянина негожим. Но Настя ловко продолжала: «они говорят, что когда прилетят домой на Лупиану, то вечером выйдут в садик, сядут на лавочку, накинут телогрейку, чтоб не озябнуть от вечерней прохлады, станут глядеть на нашу Землю и добром вспоминать Василия и всех нас».
  «Подари, Василий», - торжественно вскричала единственная в хозяйстве доярка Лиза Пугина (потому что дойных коров осталось всего три). А я тебе вечером отдам моего Ивана бушлат морской, остался от него, сам знаешь». «Зайдешь вечером», - с надеждой спросила она, глядя Василию прямо в глаза?
  «Подари, подари», - понеслось со всех сторон.
  «Да я и не против», - сказал Василий, - «вот только чтоб не думали там, у вас, что мы совсем бедные. У меня и костюм есть почти новый, два раза надевал, один раз, когда в город ездил на день сельскохозяйственного работника, а другой раз, когда жениться собирался на молодой учителке, что к нам приезжала работать, а потом с инспектором из сельхозуправления сбежала через месяц в райцентр».
  Лупиане с поклоном приняли драгоценный подарок, сели в свою «тарелку», она сначала медленно поднялась над землей метров на сто или около того, покачнулась на прощанье, потом резко рванула и без следа исчезла в глубоком синем небе Земли.
  «Эх, наливай», - вскричал дед Антип, закуривая свою «козью ногу» из ядреного самосада собственной выделки. Курил он только свой самосад, поэтому и дожил до исторической встречи с лупианами. Кто из деревенских мужиков курил магазинные, до полтинника с трудом дотягивал.
Витек подставил стаканы и Василий начал наливать. Хватило всем, кроме малышни.
  Когда уже стали расходиться, к Василию подошел Федька Барыга и шепнул: «Дурак, ты, Василий! Не отремонтировал бы ты эту тарелку, мы б её на цветмет сдали или ученым впарили за хорошие бабки».
  Василий молча обошел Федьку, залез в кабинку своего трактора, отжал муфту сцепления, резко взял с места и пошел прямо на Барыгу.

8. #5: Светлана (32). «АВБ» в действии

День обещался быть хмурым. Вася возлагал на него большие надежды, а все потому, что мать с утра уехала к подруге, на плите стоял вчерашний суп, в холодильнике – три банки пива, и можно было, не спеша, подумать в тишине о бренности жизни, и, возможно, написать что-нибудь гениальное, трогающее до глубины души. И надо же было случиться такому, чтобы именно сегодня Васю обидели. Причем, самым наглым и неожиданным образом: ткнули, будто ножом под ребра, комментарием в блог, и убежали.
Вообще-то, Вася старался не считать себя гением, а потому сидел на авторской страничке и, как говорится, не отсвечивал. По-малолетству, правда, участвовал в паре-тройке конкурсов, но на них его не поняли, нанеся тем самым глубокую моральную травму, вылившуюся в продолжительном запое и глотании таблеток.
Через таблетки, однако, случилась с Васей приятная неожиданность: в больнице его посетил бывший однокашник Гакин. Личность во всех отношениях примечательная, в том числе и тем, что в школе слыл первым хулиганом, а теперь возглавлял какой-то крупный концерн в Канаде, обладал двухметровой фигурой, тучным телосложением, и принципиально одевался во все белое.
- Ты как здесь? – спросил Гакин.
- У...у... – промычал Вася и потянулся за стаканом.
- А я приехал и случайно маму твою на улице встретил.
- У... – закивал Вася.
- А ты говорить со времен школы не разучился? – прищурился Гакин.
- Неее... – замотал головой Вася и поведал бывшему однокашнику о несчастной судьбе непонятого писателя и поэта.
- Я твоей мамаше по гроб жизни обязан, - объяснил Гакин. – Если бы она меня в свое время из школы не выперла, хрен я бы в Канаду попал, да и вообще кусаться научился. Ты-то я смотрю, до сих пор не умеешь, вот и страдаешь.
- Если бы был моложе, то непременно вступил бы в эмо, - вздохнул Вася.
- Оно и видно, - кивнул Гакин, - рано или поздно, но естественный отбор до всех добирается. Ты выздоравливай, никуда не суйся, а как обидит кто, не в ларек беги, а мне звони.
И перед Васей на тумбочку легла белоснежная визитка с золотыми цифрами телефона и литерами «АВБ».
- Должно быть «А», «Б», «В», - поправил Вася.
- Все правильно, - довольно нахохлился Гакин. - Агенство Виртуальной Безопасности. Звучит?
Васе не оставалось ничего, как признать:
- Таки, да, звучит и даже очень.
К тому же, он вовсе не хотел обидеть высокопоставленного друга, в тайне надеясь на то, что Гакин может справедливо оценить его творения и, возможно, издать книгу.
- Занимаемся тем, что охраняем таких вот как ты, гениев, от нападок агрессивного большинства. Не бесплатно, конечно, но твоя мама предпочла расстаться с некоторой суммой, чем видеть, как гнобят любимого сына.
- И как же ты собираешься меня защищать? – оторопел Вася.
- Увидишь, - подмигнул Гакин. - Только не забудь со мной связаться, когда вновь начнется, и помни, все оплачено.
Разумеется, что после появления в светлом уголке творческой васинской странички «неадекватов», он, не задумываясь об аптечке, слезах или магазине, позвонил Гакину. Тот не заставил себя долго ждать и уже через полчаса прибыл на квартиру с оборудованием и командой из двух человек.
Комментарии кричали язвительностью: «Вы вот говорите, что настоящий писатель, а могу ли я поинтересоваться, что у вас вышло за последние лет десять?»
«Как понять в вашем тексте выражение “имхи сновидений закружили и вспороли нам мозги”»? - недоумевал другой.
«На своей странице вы указали, что реально зарабатываете своими опусами, не потрудитесь уточнить, какими»?
- Вы уверены, что это оскорбления? – поинтересовался щуплого вида помощник Гакина с рыжими завитками волос и холодными серыми глазами, принесший в квартиру Васи устрашающего вида установку. – По мне так, ничего обидного.
- Клиент всегда прав, Дима, неужели забыл, на чем мы свой первый миллион сделали? – подмигнул ему Гакин.
- Эти... - Вася запнулся, в названии, - индивидуумы, - наконец, сформулировал он, - смеются!
- Я бы тоже смеялся, - шепнул рыжий на ухо Гакину.
- Окей, май френд, - подсел к Васе глава Агентства, - чего ты хочешь?
- Чтобы им было также больно, как мне! – взвыл Вася.
- Ну, этого я вам не обещаю, - нашелся второй помощник Гакина, - все-таки, каждого человека свое цепляет. Иного достаточно на три буквы послать, другого, обложить, как следует, а третий, наоборот, от этого только заведется. Впрочем, адреса, явки, пароли я вычислю без проблем.
- Судя по всему, - подключился к разговору рыжий, - все оппоненты принадлежат одному литературному сайту.
- Обрушьте его, – взвыл Вася, - напишите о них гадостей!
- Я бы действовал тоньше, - Гакин положил ему руку на плечо, - ну, да, тебе виднее. Мальчики, поехали.
Следующие часа два Вася сидел на кухне, пил пиво и тупо смотрел в телевизор, а под его скромным ником «ВасЯ-лев-с» и фото сорокалетнего мужчины с жиденькими светлыми волосами и грустными очами, развлекались агентовцы.
Гакин погнал команду на вражеский Литсайт и заполнил оттисками Васиной физиономии весь блог. Старожилов он не боялся и говорил со всеми в излюбленной манере «уязвленного одиночества». Когда участники к нему попривыкли, отдал инициативу рыжему Дмитрию, и тот, переменив стиль, незамедлительно обложил матом сайт оптом и каждого старожила в розницу.
- Кит, подтягивайся, а я пока установку врублю, а-то, чует сердце, сейчас нас побанят на фиг.
Жуткая машина, более всего напоминающая помесь двигателя внутреннего сгорания, мини-рефрижератора и самогонного аппарата, чавкнула и загудела. Впрочем, как выяснилось зря: модератор сайта либо сбежал, прихватив кассу творческого объединения, либо отдыхал в местах не столь отдаленных, а-то и вовсе спал. Хулигана не только не забанили, но даже не предупредили о недозволенном поведении. Так что, установку вырубили, чтобы не жрала лишнюю электроэнергию, и поставили обычный генератор IP-rndm (генератор случайных IP).
Интеллигентный Никита повел себя вежливо и обходительно, пара разгоряченных сайтовцев сначала налетели на него с руганью, но мгновенно отступили, не поняв, как реагировать на очередную смену поведения.
А потом сайт заглох: Васю отправили в глубокий игнор, что, конечно, не остановило агентов, еще с полчаса развлекавшихся под общим ником. Со стороны казалось, что у Васи запущенная форма шизофрении, но Гакина это только прикалывало.
- Ой, - вернулся из кухни, слегка подвыпивший Вася.
- Как хотел, - улыбнулся Гакин. – Грязью полили, постояльцев разогнали, а особо умным Димка сейчас в личку напишет. Еще пара-тройка рейдов и все.
- А.., - протянул Вася и сел.
- Завтра выйду к ним с какой-нибудь слезной историей об одноногом пуделе или рыбке-мутанте. Типа, на операцию не хватает, помогите материально, а кто не поможет, будет считаться козлом и петухом, в смысле педикулезом.
- А я уже из дому попробую достать паханов сайта, - пообещал рыжий Дима, - уж что-что, а доставать я умею.
Весь следующий день Вася наблюдал за игрой агентов под его ником и улыбался. Пару раз он попытался написать что-то сам, но на фоне профессионалов выглядел бледно и неоригинально. Кроме того, несмотря на прикрытие тройки, он срывался, особенно, когда один из литсайтовцев устроил полный разбор нескольких его произведений.
Критика была настолько грамотно выстроена, что Гакин не нашелся, что ответить, и даже Диму не пустил блог портить.
- Вась, а кто такой Привереда?
- Да, это дурак какой-то: молодой, но борзый писатель. Я сейчас сам отпишу, что имею его во все дыры.
От молодого и борзого пришел ответ с отправлением по эротическому маршруту и больше ничего, несмотря на десяток оскорбительных писем Дмитрия и двух Васиных.
Вася исполнился гордости в том, что сам заткнул мерзавца Привереду и побежал за пивом.
- Повезло, - перевел дух Дима.
- У мужика высшее психологическое и черт его знает, сколько книг, - Никита отстучал очередное послание.
Гакин кивнул:
- Терпеть не могу литсайты, на них, конечно, все больше дураки сидят, но есть и те, кто под этих дураков косят – они самые опасные, особенно, если мстительные.
А через три дня как-то сам собой и внезапно рухнул сервер. И не стало ни изводящего васинские нервы сайта, ни самого ««ВасЯ-лев-са».
Приблизительно через полгода в почтовый ящик упало письмо. Распечатав конверт, Вася едва на потолок не запрыгнул от счастья. Крупнейшее издательство страны приглашало его не просто прислать пару рассказов, а самолично явиться в кабинет главного редактора.
Безликий вордовский курсив сообщал, что редактор наткнулся на работы Васи в сети и был весьма заинтересован их содержанием.
На радостях Вася принялся хвастаться, позвонил и Гакину, но абонент был вне зоны действия сети, и никто из общих знакомых вразумительного ответа, куда мог подеваться «белый друг» не дал. Впрочем, Вася несильно расстроился, особенно вспомнив о том, сколько стоила небольшая услуга старого школьного приятеля.
На следующий день Вася с утра уехал в издательство. Бело-синий троллейбус подвез его к скромному подъезду старенькой трехэтажки. Пожилой охранник открыл дверь, и премиленькая дурочка-секретарша провела в узкий холл к черной металлической двери. Он вздохнул и вошел.
Воздух оцарапал горло, Вася закашлялся. За столом сидел никто иной, как Привереда, скрывающий литературные заслуги, но никогда не прятавший лица, и улыбался.
- А теперь, Василий, - приглушенно произнес он, - я постараюсь объяснить, почему все, что вы пишете, никуда не годится.

9. #7: Сержик (26). Один день

Леха, пулей к начальству! – голос дежурного из телефонной трубки взбодрил не хуже пролитого на грудь утреннего кофе.
Руки уже снимают пиджак со спинки стула, а в голове все быстрее щелкают деловитые шестеренки. Вот только результат не радует. Дмитрий Владимирович никогда не был паникером. Серьезный, вдумчивый, даже внешне похожий на айсберг, деловито плывущий по жизни примерный семьянин. Да и на дежурстве сегодня Петр, типичный меланхолик, раздражающий лихачей на дороге своей привычкой ездить по правилам в крайней левой полосе. Нет, что – то должно было случиться действительно важное. И не стоит даже надеяться на роль заносителя хвоста на поворотах. Глубокий, вызвавший удивленный взгляд соседа по кабинету, вздох и короткий выдох. Ручка в карман, блокнот в руку. Готов? Всегда готов! У нас по - другому просто не бывает.
Не та контора.
Прострел по коридору степенным шагом преуспевающего менеджера среднего звена и такой же взгляд в невидимое никому прекрасное далеко. Негоже отвлекать посетителей от размышлений на тему «что я натворил?» и «где я прокололся?». Для таких нет ничего хуже, чем дать время поварится в собственном соку.
Подъем по лестнице в окружении любопытствующих взоров коллег. Так и подмывает проверить застегнута ли ширинка на брюках. Спокойствие Алексей, только спокойствие, будем считать это учебной тревогой. Дмитрий Владимирович заскучал и решил проверить, за сколько секунд Алексей доберется до его кабинета. Бред говорите? А как насчет всеобщих сборов и контрольных стрельб не реже трех раз в месяц? Дежурства я не считаю - это работа, а все остальное игра в солдатики и напоминание о том, кто мы есть на самом деле.
Алексей? Дмитрий Владимирович тебя уже спрашивал, - голос секретаря прозвучал в спину не хуже выстрела прямой наводкой из гаубицы. Черт! Анжелика, пожалуй, единственный секретарь в мире выполняющий свою работу настолько же четко и профессионально, что автомат Калашникова рядом с ней кажется просто коллекцией дефектов и недоработок. Даже жутковато немного.
Вежливо - деловитый стук в дверь, поворот рукоятки и выражение «на ковре у начальства» приобретает совсем другой смысл.
Разрешите войти?
Входи.
Вопрос и ответ как некий ритуал, заставляющий считать, что это я решил зайти, чайка дерябнуть в хорошей компании.
Хозяин кабинета подавлял посетителей совсем не табличкой на двери и должностью главнокомандующего не самого хилого из подразделений министерства вредных деятелей, как его именовали между собой сотрудники. Габариты, заставляющие пригибать голову и проходить боком сквозь дверные проемы и ладони, с легкостью превращающие десятиметровые гвозди в подобие хребта верблюда. Преданный делу настолько, что отдел пятый год вызывает жгучую зависть остальных занимая на пьедестале первое место. Фото двух улыбающихся младенцев в рамочке из красного дерева подчеркнуто стоящее вполоборота к входящим. Увешанная грамотами и благодарностями стена, да заставленный кубками шкаф кажется просто излишней деталью интерьера, но приглашающей чуть иначе взглянуть на происходящее.
Присаживайся, - размашистая роспись напоследок и тебе уже мне предлагается изучить парочку листов с серыми закорючками рукописного текста. Ни одна женщина не может похвастаться столь же бережным прикосновением, что задарма досталось переработанной целлюлозе серого цвета, небрежно скрепленной степлером.
Загоняю глубоко вовнутрь ощущение, что прочтение, пускай и про себя, вызовет кого – нибудь демона из глубин ада. Тщетно. Шум приливающей крови в ушах не смолкает. Вот только по мере прочтения внутренности, похоже, застывают и покрывается толстенным слоем льда толщиной с ледниковый панцирь планеты. Текста немного, буквально несколько строчек. Коротких как приговор и столь же циничных.
И что ты думаешь по этому поводу? – голос, прожившего жизнь и не понаслышке знающего ее гримасы привел в чувство, но лучше бы он этого не делал.
Ляпнув нечто вроде «лучше и не спрашивай» можно НЕ огрести в двух случаях. Первый. Ты только что спас мир, и в твоих руках длинноногая красавица с четвертым размером, томным взором и парой ниток вместо одежды. Второй не такой впечатляющий, зато наиболее близкий к реальности и деловито дожидающийся своего часа в холодильнике. Вы же не будете пить теплую водку с другом детства встретившись через десять лет?
Срок?
Еще вчера, но кто-то наверху за тобой присматривает и у тебя есть сегодня до вечера. Не больше.
Разрешите идти?
Иди, в шесть часов жду тебя с докладом.
Выйдя из кабинета, я привалился спиной к двери и закрыл глаза, не желаю никого видеть и слышать. Легчайший запах духов Анжелики не мог даже помышлять о соперничестве с ее же ураганом любопытства. Напрасно. Статуи имунны как к первому, так и ко второму.
Три секунды просто роскошного отдыха и четкой, выверенной до миллиметров походкой «я на службе» дойти до кабинета, сесть на стул, открыть блокнот и аккуратным, разборчивым подчерком заполнить строчки аккуратными закорючками двоешника. До жути хочется рявкнуть погромче «по коням», врубить сирену и отправиться спасать всех и вся, но сейчас это все равно, что швырнуть в бочку бензином спичку, чтобы побыстрее приготовить шашлык из барашка. Сначала план. А девочки? А девочки потом. Напрасно пытаться понять, с чего так повезло именно мне. Он посылает лишь те испытания, что ты можешь выдержать. Либо ты можешь и ты с нами, либо нет, и тогда ты не с нами. Все просто, но кто бы знал, как это бывает сложно…
У тебя глаза оголодавшего бурундука сдуру хапнувшего кусок засохшей горчицы
Такие же радостные?
Да нет… Успевшие понять, что ЭТО придется глотать.
Бросок степлера левой рукой не мой конек, да и монитор поставлен крайне неудачно. Осколки пластмассы вперемешку со скобами осыпают Михаила по настоящему веселым дождем, но я этого уже не вижу. Дверь остается открытой и моментально появившийся весенний сквозняк с азартом голодной свиньи поднимает листы бумаги на его столе, превращая мой уход в настоящую феерию, чуточку отдающую дешевыми спецэффектами из комиксов.
В дежурке меня уже ждут сочувствующие взгляды. Росчерк не глядя в журнале и тело обвивает кожаная змея со стальным жалом. Ласковая до легких потертостей летом и подобная каменной терке зимой. Способная выдержать чуть больше чем носитель и боящаяся лишь проверяющих, да ревизоров с чутким нюхом, острыми глазами и привычкой лезть во все щели. Не каждая кобура носит выдавленную дату смерти Джугашвили.
Затвор нерешительно тявкает металлическим голоском, сомневаясь в необходимости нахождения патрона в стволе, но мне плевать на мнение пистолета. Даже дважды наплевать.
Ключи… - чем – то необъяснимым смахивающие на осколки льда щеголяют остротой граней и солнечными бликами мои проводники. Жилистая и кажущаяся одним большим шрамом с небольшими участками кожи ладонь под ними совсем не бравада, а робкое напоминание о недавнем прошлом, когда спать в броннике и с автоматом казалось абсолютно естественным. Выцветшие глаза, окруженные ордами морщин, все понимают, только сделать ничего не могут, - извини, другого нет.
Третий раз наплевать. Последний, кто решил, что может сбежать от уазика встретился с костлявой гораздо раньше, чем планировал. Как ни странно, но пуля, выпущенная из стандартного творения товарища Макарова сделанного еще в СССР гораздо быстрее, чем самое нафаршированное творение японских корпораций этого года.
Демонстративно медленно поворачивая голову обвожу взглядом дежурку не обращая внимания на уже присутствующих. Со стороны я наверно казался экстрасенсом нечаянно увидевшего тень отца Гамлета, хотя с чего бы? Ему то здесь самое место, осталось вручить шариковую ручку, лист бумаги и пусть заявление пишет по факту насильственной смерти.
Опер на выезде, из ЦГБ звонили, докер себе на ногу ящик уронил.
Молча забираю дар Петра и, дождавшись щелчка электронного замка выхожу на улицу. Чтобы полной грудью вздохнуть редко сочетание запаха выхлопных газов и едкого аромата пролитого на разогретый асфальт машинного масла. Похоже миллионы лет эволюции и развития цивилизации, изобретение колеса и запуск человека в космос прошли мимо метеорологов. Только погоду они теперь предсказывают по разделанной вобле вместо курицы. Эти непарнокопытные днем обещали дождь.
Дверь глухо лязгнула запорами и только робкий шум кондиционера нарушал тишину. Впрочем недолго.
Думаешь он справиться?
Он единственный, кто смог поставить уазик на два колеса…
И?
Жив и машина на ходу… Лично мне этого достаточно.

Поворот ключа и двигатель изо всех лошадиных сил начинает изображать больного туберкулезом. Для максимального эффекта не хватает лишь жалкого повизгивания металлического тросика. За лучшее посчитать, что он уже отвалился, чем искать, где он на самом деле. Хруст рычага и черные полосы на асфальте наглядно демонстрируют мое нетерпение. Даже к штатному психологу ходить не надо.
Пальцы давят резину руля не хуже среднестатистического маньяка – любителя и самую капельку не дотягивают до уровня общероссийской жабы. Мигалки на крыше и синяя полоса на борту вездехода с лихвой окупает все штрафы. Сплошная? Превышение?? Обгон запрещен??? Глаз едва успевает фиксировать нарушения ПДД. Обиженные вопли клаксонов за спиной как хвост кометы - хиппи. Да чихать я хотел на лобовое стекло плетущегося со скоростью улитки круизера! Любой прапорщик скажет, что штатная скорость в условиях военного времени как величина прямого угла явление относительное. Что? Лихие девяностые далеко позади? На улицах не стреляют? Согласен. Но одно маленькое уточнение, на ВАШИХ улицах.
Забавно, но похоже по возвращении придется просить механика установить катапульту на водительское сиденье. Я прекрасно понимаю, что разогнанный до первой космической выродок автопрома на встречке ни разу аргумент, чтобы тонированный в ноль скай уступил дорогу. Что ж… формулировка «погиб при выполнении особо важного задания» не худшая эпитафия. Гораздо хуже «по дури погиб под УАЗом».
Не кстати проснувшееся радио что-то мявкает сквозь гул мотора вот только разобраться в этой мешанине под силу разве что Гудини… Да еще Черномырдину, но это на любителя. Что же до меня, мне гораздо ближе блестючий до рези в глазах железный монстр. И с каждым тиком секундной стрелки часов становиться еще ближе и даже как-то роднее. Правду говорят, что у дураков мысли сходятся. Отличие лишь в наличии опыта.
Немногие знают, что делает красная кнопка на передней панели.
Она мигает.
Деликатно напоминая о высоких оборотах изношенного бездорожьем и кривыми ручками шофера сердце машины. Тело выполняет наработанные годами движения, вот только результат каждый раз как снежком по шапке, неловкое движенье и холодная струйка поползет по телу как предвестник если не самого худшего, то позорного точно.
Не в этот раз.
Вставший на задние колеса отечественный монстр автопрома подтверждает две вещи. Первая. Весеннее обострение действительно существует и второе. 4WD проедут везде. И в понятие везде с легкостью входит японская легковушка и хотя выходит она конкретно помятой, зато морально готовой стать кабриолетом. Жаль я так и не увидел глаза водителя
Пятой позиции для переключателя скоростей на уазике не существует. Поправка. Не существовало. Как впрочем и баллона с закисью азота под задним сиденьем и уплотнительных кольца на поршне и полной замены деталей на их аналог из буровой стали. Не бедная фантазия и умелые ручки редкое сочетание, но результат впечатляет не хуже зависания главного компьютера на атомоходе аккурат перед айсбергом.
Сила тяжести по-прежнему на коне и вместо впечатляющего прыжка получается зубодробительное приземление на асфальт сопровождаемое жалобным воем рессор. Губы беззвучно шепчут благодарности пополам с матюками в адрес создателя крыши из тента. В конце ему за все зачтется.
Выпученные глаза величиной с лобовое стекло да восхищенные охи, стоявших на автобусной остановке… Все остается позади просветами на дорожном полотне и напуганными до икоты барышнями за рулем. Отбрось шелуху и ты увидишь цель.
Ворота. Покрытые пятнами ржавчины пополам с пятнами краски
Поговаривают, что империя на закате существования хорошо делала две вещи. Западло и ворота… Но никогда их не смешивала. И бабульки – вахтерши это уже наше изобретение… Непонятное, как выброшенные на обочину жизни комки жевательной резинки и смешные в своей попытке казаться важнее, чем они есть на самом деле. Нелепые попытки заставить нас жить так, как хочется им лишь ожесточают. Мы другие.
Уже.
Стучащей по воротам мелкой дроби камней из-под тормозящих колес вторит недовольный пробуждением клаксон. Пять долгих секунд скрежета зубов, и дверь караулки открывается. Медленно, даже вальяжно. Похоже, что кто-то родился в Эстонии, а на пенсии впал в детство.
Металл недоволен и скрипит в знак протеста. Откат. Скрип тормозов.
И ровно никакой реакции.
Ровно столько же хватает мне, чтобы выжать сцепление и нажать на газ. Теперь уже поздно. Противный визг и блестки содранной краски лишь прелюдия. Засов еще цепляется, но щель становится все больше. Хлопок и створки ворот разлетаются лепестками отслужившего свое кокона. Я не смотрю назад, сегодня мой личный день непослушания. Победителей не судят, а проиграть я не имею права.
Белоснежный теплоход, что ждет меня, в реальности превращается в судно, давно забывшее, что такое сухой док и капитальный ремонт. Тяжелый запах больного зверя перебивает даже запах судоремонтного завода и того, во что он превратил морскую воду. Неповоротливый и апатичный, он с равнодушием бомжа готов нести в своем желудке гибель десятков тысяч.
Не сегодня.
Но мне все равно.
Отданный приказ не оставляет места рассуждениям и знаю лишь один способ его выполнить.
Последний отчаянный рывок на отходящее судно и прощание с берегом становиться прошлым. Таким его вспоминают лишь в последние мгновения жизни. А потом кто-то по варварски грубо выкручивает датчик контраста на максимум высушивая кожу и заставляя глаза закипать. Один удар сердца и машина словно врезается в бетонную стену и ребра жалобно хрустят, сминаемые рулем. Боль в груди отвлекает лишь на мгновенье. И тогда на сцену выходит прима. Невидимая волна заставляющая слуг сгибаться в послушном поклоне пред ее гнетом и очищающая землю для Него. Дрожащее марево следует за ней небрежной походкой, походя превращая воду в пар и заставляя бетон вскипать.
Стекло лишь на мгновенье задерживает испепеляющий жар и взрывную волну, чтобы взорваться в лицо пеленой шипящего гнева. Но я все равно вижу его. Вздымающийся до неба столб разъяренного атома. Последний восклицательный знак в истории, ставшей поражением для всех, с небрежностью настоящего Мастера забирающего жизни и стирающего даже память об их существовании. Навсегда.
Со мной остается лишь вцепившаяся лапой орла в грудь боль и темнота. Мое последнее пристанище на пути в небытие. Мне страшно, и я кричу все громче, пытаясь разорвать молчание.
Напрасно.
Я не слышу себя, и тело ставшее могилой отказывается повиноваться.
Я пробую снова и снова.
Отказываясь признавать себя мертвым. Не желаю умирать. Заставляя себя жить…
Снова и снова.
Обманывая смерть и… себя.
Наедине с последней болью.
Навсегда.
И я открываю глаза.
Седые волосы, спускающиеся ниже плеч и перехваченные на лбу обручем. Свет со спины, больше приличествующий светлячку при смерти превращает глазницы в провалы. Пальцы правой руки по – прежнему вжимает тело к постели и струйки крови, словно нехотя стекают с груди тонкими струйками. Похоже, про маникюр Густав просто не слышал, а намекнуть никто не решается.
Они оба молчали и внимательно смотрели друг на друга. Похоже, что я кричал, - чуть саднящая боль в горле лишь мелкое неудобство для Юрия.
Скажу так, если бы кричал чуть громче, любая баньши от зависти бы скончалась на месте, - он даже не улыбнулся, но руку убрал.
Я видел последний день…
Грохота не было. Просто в стене появилось еще одно окно неправильной формы. Ветер, если и был изрядно удивлен появлением нового входа, но предусмотрительно не стал заходить в гости. Но тактично сдул огоньки с открытой ладони Густава.
Долгий, оценивающий новое расположение окон, взгляд Юры не был чем-то необычным. Скорее он просто заполнил неловкое молчание.
Это все нервы...
Это все нервы…
Вообще-то это мои слова, но я рад, что наши мнения совпадают, - чуть приподнявшись, Юрий небрежно смахнул с груди засохшие струпья, обнажив розовые пятна народившейся кожи, - и, кстати, спасибо, что зашел.
На здоровье, будем считать, что я только что спас себя от общения с первокурсниками, - Густав не спеша поднялся, всем своим видом демонстрируя спокойствие и хладнокровие.
Двухчасовая война… И вовсе не потому, что она закончилась за два часа… - Юрий тактично дождался пока Густав встанет на ноги.
А потому, что скорость подлета межконтинентальной ракеты на другой конец земного шарика составляет всего лишь два часа, - Густав закончил предложение и замолчал. Не двигаясь, словно путник, затерявшийся в ночи. Так долго, что первые лучи солнца были изрядно озадаченны наличием дыры вместо потемневшей от времени древесины Магистрата.
Иногда мне кажется, что вся наша жизнь всего лишь дурацкий розыгрыш. Два человека, две разные судьбы… Мы должны были умереть, но выжили. Вопреки всему, о чем знали или догадывались…
Огромный мир, населенный людьми, нечистью и с приходом нас, теперь уже смесью и тех и других всего лишь первоапрельская шутка? Прости, но в это с трудом верится, но еще сложнее поверить в наш Дар этому миру.
Дар? Или все же проклятье?
А, покрытый шерстью парнокопытный плод любви козла и пастуха! Густав! Как ты можешь быть таким занудой? Если судить по количеству нравоучений и риторических вопросов ты самый настоящий русский, - чуть насмешливый голос Юры взбодрил не хуже холодного душа.
Я буду считать это комплиментом, но на твоем месте я бы начал потихоньку собираться на лекции.
Протяжный стон, раздавшийся за спиной и стук падающей на подушку головы послужил ему ответом.
Начинался новый день.

v1: Вячеслав Ч. (0). Эола

«Эола», - беззвучно шевелились губы сквозь стекло скафандра.
«Землянин», - говорили огромные фиолетовые глаза прекрасной марсианки.
Хрупкие нежные руки Эолы лежали в руках землянина, доверчиво покоясь на холодных перчатках.
«Останься», - говорили глаза Эолы, полные слез и печали.
«Не могу», - отвечали сухие губы космонавта.
Из глаз расстроенной девушки выкатились жемчужные ручейки слезинок, упали на ржавую марсианскую почву и застыли крохотными льдинками.
«У тебя есть выбор, останься, мой долгожданный!»
«Эола, милая! У меня нет выбора», - землянин стиснул зубы, резко повернулся и побежал к еще открытому шлюзу корабля.
«Андрэ, почему ты не остался?», - спросил беглеца командир корабля.
«Я оставил там свое сердце, но остаться не могу. Они размножаются не так, как земляне. У марсианок нет того органа размножения, который мы так боготворим».
Корабль, пронзая тьму, летел к Земле, навстречу восходящему Солнцу.
Когда над Марсом взошло Солнце, на том месте, где застыли слезы Эолы, взошли фиолетовые цветы. Но век их был недолог.