Конкурс рассказов "ЛаВрушка-40"

1. #5: грамазека (47). В пути.

1
Великий Следователь, в прошлом - Серый Мохнах и Почетный Экзорцист, в далеком прошлом - клирик - паладин брат Евлампий находился в печали. Сидя за столом своей кельи, освещаемой огарком свечи, Великий Следователь переписывал Жития Святых исполненный непоколебимого намерения успеть до своей кончины. Печаль же, разъедавшая его душу нашептывала, что кажется не успевает, столько еще книг впереди а годы безнадежно упущены. Вот и запускал отец Евлампий время от времени руку под стол, где у него стояла приличных размеров бутыль с Кагором. И далеко за полночь, когда огарок догорал вовсе а в бутыли не оставалось ни капли, монах горестно вздыхал и ложился спать. Год за годом шла упорная борьба с несгибаемыми фолиантами, пока к нему в келью не постучался молодой монах.
- Брат Евлампий, прошу меня извинить. - Брат Оноре вложил руки в необъятные рукава и благочинно поклонился. - Настоятель предложил мне обратиться к тебе за помощью.
- Брат Оноре, разве настоятель не знает: - нахмуренный монах повернулся на табурете, но осекся, смирил гордыню и продолжил. - Конечно знает, все-то он знает, я слушаю тебя брат мой.
Молодой чернец прошел в келью и, уловив едва заметный кивок, сел.
- В селении, где я преподаю в воскресной школе, случилось несчастье. Рыцарь Болдин:
- Вот те раз! - брат Евлампий удивленно сверкнул тонзурой. - Вот тебе и селение! Во многих селениях нынче обретаются рыцари?
- Простите брат: Год тому, глашатай объявил об окончании войны с Восточными Княжествами, так оттуда вернулось очень много рыцарей. Сейчас рыцарь - награда за доблесть.
- О, времена: - Клерик нахмурился. - В былое время в рыцари принимали в ночь перед битвой - поднимали боевой дух войск, стоит ли говорить, сколько их оставалось в живых после взятия крепости? А сейчас? Рыцари стали возвращаться с войны. Попомни мое слово, Оноре, скоро наше королевство падет под натиском собственных рыцарей: - Евлампий вскинул брови. - Ну, так что там за несчастье?
- Ах, ну да. Рыцарь Болдин, бывший батрак Балда, одержим бесами. Носится по всему селению с хохотом и руганью, а то, как упадет и трясется, глаза закатит, пена изо рта желтая. А потом обратно вскочит, да на девок кидается. Мужики его поймали, побили да связали, заперли в сарае, а он веревки порвал да двери выломал. А там засов - я сам видел - вот такой брус! - брат Оноре развел ладони показывая.
- Ну да. А к утру спрятался.
- Спрятался! Там же в амбаре и спрятался. - Молодой монах удивился проницательности Евлампия.
- Давно он с похода вернулся?
- Неделю как.
- И сейчас спит?
- Спит.
- Вина не пьет?
- Совсем не пьет.
- Трое суток проспит, потом месяца два будет ходить бодрый и в уме, потом довольный и пьяный столько же, а на пятый месяц опять с ним такое приключится.
- Да что же это за бесы? - Оноре выпучил глаза.
Брат Евлампий махнул рукой:
- Не бесы это. Пока спит, осмотрите ему пах и подмышки. Найдете клеща, мы его пьяным называли. Рыцарь ваш, видно, на востоке подцепил. - Старик ухмыльнулся. - А может и сам подсадил. Были среди нас некоторые, у которых в бою поджилки тряслись, так они сами себе этих клещей подсаживали, даже за деньги покупали. Место с клещом промажьте еловым отваром - клещ запаха этого не выносит. Одежду спалите, да и дом для верности. Мыло делайте с хвоей, лучше пихтовой - не дай Бог он яйца отложил. Хотя вряд ли - самки после кладки не ядовиты. И сами отвар пейте - не стесняйтесь. Рыцаря отпивайте пивом и хмельным медом - долго мучиться будет, с полгода. Вот, лучше послушай - когда к Святому Германику прилетел дракон, и предложил великий клад в обмен на перст, которым тот крестится, Германик клад принял, перст отдал, и отлил себе серебряный. А весь клад отдал на строительство Сардонского Университета, с условием, что там не будут преподавать астрологию. Вот ведь Подвиг, правда?
- Правда, брат Евлампий. - Оноре в нетерпении переминался, стараясь как можно быстрее убежать, что не укрылось от старого монаха.
- Беги уж. - Махнул в сторону двери. - Вижу, не до Святых тебе.
- Спасибо, брат Евлампий, до свидания.

2
  Страница за страницей, день за днем, год за годом. Хм, бутылка за бутылкой. Не давали, брату Евлампию закончить труды, настоятель монастыря постоянно отвлекал его на решение всяких бытовых задач: то у бабы роды не правильные, помоги брат Евлампий, то епитимью на дворовые работы наложит - помнил, что монах не всегда был монахом - когда то и плотничал. Брат Евлампий раздражался, но виду не подавал, старая боевая выучка заставляла подчиняться беспрекословно, вот только тоска в душе тянула из мира к книгам. Изможденный, уставший, приходил он в свою келью, зажигал от свечи неизменный огарок, окунал перо в чернильницу и читал короткую молитву. Ну и, что б рука не дрогнула:
Брат Оноре, Евлампий начал в шутку звать его 'вестником', постучал в дверь как всегда, поздней ночью, когда седой монах уже заканчивал расписывать титульный лист из Жития Святого Аврела. Титульные листы он оставлял напоследок - самая кропотливая работа.
  За это время Оноре возмужал, теперь по поручению настоятеля служил в замке герцога, преподавая его дочери латынь, богословие, риторику.

- Входи брат Оноре. Не стесняйся! Сегодня у меня радость - почти закончил.
Брат Оноре взглянул на поредевшую, но все еще великую стопку книг, прикинул, сколько их еще в библиотеке, вздохнул.
- Бог тебе в помощь, Брат Евлампий. А я, вот опять тебя отвлекаю. - Оноре замялся, поклонился, прошел к кровати, сел.
- Что на этот раз?
- К нам от Папы посол едет, говорят, с очень важной депешей. Настоятель просил, чтоб ты его принял, сам он занемог - возраст, дай Бог ему здоровья.
- Скоро ли приедет?
- Вестовой говорит, к утру.
- Ох. Совсем я запустился, мне бы в порядок себя привести.
- Воду уже нагрели, свежую одежду приготовили, я тебя побрею.
- Ну, пошли. - Выспаться не удастся, подумал брат Евлампий.
В приемной комнате зажгли все свечи, убрали по красивее, все-таки гость от самого Папы, а там Бог его знает, что за вести придут. Брат Евлампий уселся рядом с настоятельским креслом на табуреточку - не вместно при живом настоятеле чернецу водружаться на высокое место. Брат Оноре церемонно, старик даже улыбнулся, раскрыл двери и торжественно, насколько позволял монастырский устав, произнес:
- Брат Арнольд, посол папского престола, с депешей прибыли. - Осекся на секунду. - Прибыл. Дозволите впустить?
- Дозволю: - Евлампий даже развеселился. - Жду с нетерпением!
Оноре покраснел, привык при герцогском дворе слышать высокие речи, не удержался, попытался все сделать, как положено в светском обществе. Смиренно пропустил мимо себя брата Арнольда, закрыл дверь. Молодой посланник простучал по древним камням деревянными каблуками, остановился, поднял взгляд от пола к креслу настоятеля. В замешательстве повел глазами, удивленно уставился на седого монаха.
- Входи, дорогой брат: - Евлампий увидел Арнольда, напрягся, глаза сверкнули, губы сжались. - Бегом все отсюда! Закройте приемную на засовы! Запечатайте монастырские ворота святой водой. Быстро, не мешкая! Ну что ж, спасибо настоятелю и, слава Богу! Входи Зараил, Святым Престолом требую, заходи! Помнится, обещал ты, что мы встретимся, ну что ж, прошу!
Арнольд осмотрелся, двери уже закрыты, в зале пусто, только древний старик сидит на табуретке, брезгуя встать перед одержимым. Но знает по имени, так просто не выкрутиться. Губы монаха едва слышно шепчут молитву удержания - только бы не дать сбежать, пока братия выполняет приказание. Капли пота выступили на лбу Евлампия, не пристойные мысли лезли в голову, отвлекая от чтения, но годы монастырской жизни, ежедневные повторения псалмов сделали свое дело - не сбился. Удержал.
Кряхтя, уперев руки в колени, монах привстал, начал облачаться, взял крест.
- Ну что, приступим, Зараил?
Трое суток, братия слышала крики и стоны из приемной комнаты, а когда все стихло, брата Евлампия вынесли на руках, положили на столы в трапезной, омывали, читали молитвы. Брата Арнольда поместили рядом, тому, видно, было куда хуже.
Настоятель зашел в келью, когда старый монах перешел с куриного бульона на жидкую кашу. Брат Оноре, что ухаживал за больным, приложил палец к губам - спит. Но брат Евлампий открыл глаза, посмотрел на настоятеля, слабо улыбнулся. Настоятель улыбнулся в ответ.
- Благодарю тебя, брат.
- Что было в депеше? - Едва вымолвил Евлампий.
Настоятель подошел, сменил полотенце на лбу больного, пожевал губами.
- Ни чего там не было. Ничего важного. Папская канцелярия просила излечить одержимого, который передаст сие послание.
- Ведь могли бы сами.
- Могли бы, да только в приписке выказывалось сомнение, что в монастырях еще кто-то на что-то способен. - Настоятель лучезарно улыбнулся, подмигнул и вышел из кельи.
- А знаешь, брат Оноре, чем отличился Святой мученик Аврел?
- Не надо бы вам разговаривать. - Монах смочил тряпочку разбавленным вином и помакнул ей губы старика.
- Пустое, у меня Дело не сделано. Так вот. Когда осаждающие потребовали монастырскую казну, он приказал, что бы все сокровища отлили в один слиток. Выкопали яму, расплавили драгоценности, слили в нее все что было, и сверху залили железом в локоть. После чего он открыл ворота, и сказал нападавшим - забирайте.
- И что?
- Да ничего. Золото, серебро, олово, медь, железо. Никакой ценности. Монастырь хотели ограбить, а такой сплав тогда разделить не могли. Ушли ни с чем.
- А что со святым мучеником?
- Очень мучился.

3
И снова год за годом, только смерть настоятеля вырвала из привычной колеи. Похороны прошли торжественно грустно - многим селянам настоятель был как отец родной. На сороковой день по преставлению настоятеля брат Евлампий вернулся к своим книгам. Уже осталось совсем не много - две полных и одна начатая. Вот только времени на переписывание представлялось все меньше. Молодые братья, еще какое то время работали по накатанной, но пружина, что поддерживала братство в напряжении, начала ослабевать. Сказывалось отсутствие начальственной руки. Приходилось разбирать споры, примирять несогласных. Один раз даже пригрозил пожаловаться прелату. Но слово данное усопшему, во что бы то ни стало закончить работу, удерживало старика на плаву. Да и вино теперь пил только на причастии, и по большим праздникам.
- Брат Евлампий. - Оноре смиренно вошел в келью монаха. - Вам письмо. Вообще-то это письмо к братии, но там есть и лично для вас.
- Что еще такое? - престарелый монах вскинулся, даже опрокинул табурет. - Какое письмо?
- От нашего настоятеля. Предсмертное.
Брат Евлампий взял из рук монаха пергамент, развернул и вслух, дрожащим голосом прочитал:
'Братия!, приходит время отойти мне ко Господу нашему на суд. Не примите превратно:'
- Это не его рука!
- Это он диктовал, будучи уже в постели. Там ниже, постскриптум.
- Ага, нашел.
'Брат Евлампий! Полгода тому, когда стало понятно, что недолго мне осталось дожидаться суда Божиего, отправил я в Ватикан письмо с ходатайством о преемнике. И вот сегодня, получив с вестовым ответ, рад написать тебе собственноручно, что папская канцелярия не возражает против твоей кандидатуры! Признаюсь, не ожидал столь быстрого ответа, но, судя по всему, там тоже все уже давно решено. Кроме того, твое участие в жизни монастыря, надеюсь, будет по достоинству оценено всей братией. Очень прошу, если столь важный пост не отвлечет тебя от твоих дел, прими это бремя с честию и смирением. Храни тебя Господь!' - Почерк не ровный, последние буквы смазались, явно что бы такое написать, собрался с последними силами и встал с постели.
Несколько минут брат Евлампий раздумывал. Оказывается, настоятель все это время искал себе преемника и не давал монаху, уставшему от мирских забот целиком уйти в свое письмо? И что дальше? Решение за ним? Слезы навернулись на глаза престарелого монаха, только сейчас он понял, зачем его отрывали от столь важной, как казалось ранее, работы. Что ж.
- Оноре. А что обо всем этом думает братия?
- Никто, кроме вас не достоин столь высокого назначения.
- Что ж. А есть еще в нашей библиотеке книги?
- Дел то невпроворот, владыко. - брат Оноре понял, что решение принято.
- Ничего, я привык.

2. #9: Ф. Кон (44). Золотой мальчик

Что вы думаете о Филиппе Красивом? О золотом Филиппе? Нет, не надо мне рассказывать об отношении к французской монархии и лично к Филиппу IV, так непорядочно поступившем в отношении небезызвестных тамплиеров.
Я о себе.
О Филиппе Красивом, победителе скаковых соревнований Сент-Леджер на дистанцию 1,75 мили. Единственном, кстати, россиянине на этом знаменитом старте. Чисто из скромности не буду уточнять, насколько это почетно. Если вы не видели моих портретов в спортивных, гламурных и прочих изданиях (что, впрочем, было бы странно), то могу живописать.

Сложен я крепко и пропорционально. Ни капли лишнего жира. Рост чуть выше среднего - 65 дюймов в холке. Голова лёгкая, сухая. Большие красивые глаза (наездница Анька говорит, как вишни. По-моему, сильно преуменьшает!) и подвижные уши. Шея изумительная - гибкая и длинная, грудь глубокая, плоские плечи с хорошо выделяющейся холкой, короткий сильный корпус, наклонный круп с низко посаженным пышным и длинным хвостом, изящные ноги с прекрасно очерченными сухожилиями, крепкие копыта. Масть - рыжая. Не удивительно для представителя чистокровной английской скаковой породы, ведущего род от самого Гранита II! А еще я горжусь своими бабками. Когда возле моего денника - там, на скаковых испытаниях в Англии - собрались все эти тренеры, наездники, судьи и прочие специалисты, я слышал, как они восклицали: 'а посмотрите-ка на его бабки! Хорош, хорош!'. Да, иногда и специалисты что-нибудь да понимают.
Не все, правда.

Моя наездница, Анька...
Да, я же о ней еще не рассказывал?
Когда она пришла в первый раз, я подумал, что сплю. Причем вижу кошмар. Я, гордость породы, и эта пигалица! Ростиком не вышла - маковка ниже седла, сама тощенькая, носатая, веснушчатая, медные кудряшки дыбом, глаза как две плошки, да еще и нахальные. Как можно такому чучелу доверить хоть что-то важное, совершенно непонятно. Удивительно, что догадалась хоть морковки принести! Если бы не это, я бы и подойти не позволил, не только не дал бы себя заседлать.
Потом она в первый раз подпругу затягивала - это песня. Просунула ремешок в пряжку и давай тянуть. Пыхтит, трудится. Употела даже. Я чуть-чуть живот надул, стою, посматриваю, скосив глаз. Смешная: красная, нахмуренная, губы закусила - и ничегошеньки сделать не может. Мне не напряжно, а все ее труды насмарку! Силенки как у воробья. Предвкушал уже, как она в седло-то сядет, а я пузо подтяну и посмотрю, какого цвета у нее подошвы. Жаль, не сложилось. Пигалица-пигалицей, а не окончательно тупая: ущипнула возле паха, да так щекотно! Я дернулся, а она подпругу - ррраз! - и застегнула.
Зараза.
Дальше больше. На круг выехали шагом. Я иду, по сторонам любуюсь, жду, когда эта кукла расслабится. У меня ведь кунштюков в запасе достаточно. Могу неожиданно сорваться в галоп, а затем резко остановиться и опустить голову - угадайте, что сделает с этой девчонкой инерция? Или - это тоже действенно, проверял - можно бить задом. Даже здоровые мужчины только в воздухе взбрыкивают. А то еще... впрочем, что это я вам все рассказываю? Может, встретимся еще, обойдетесь непросвещенные.
Да. Значит, я жду, когда она шенкеля ослабит. Круг жду, два. На третий заходим. Толку чуть. Сама мягко так сидит, ровно кошка, каждое мое движение отрабатывает, а ноги - что стальные пружины. Хотел посмотреть на лицо - так, прикинуть степень внимательности. Оглянуться попытался. И что вы думаете? Только что никакой уздечки вроде как и не было, а тут бац! Повод словно из стального прута, уздечка что твой намордник, а во рту трензель нарисовался так, словно мне кляп туда заткнули. Хорошо хоть удила гладкие, без шипов! Я и без того от неожиданности чуть не споткнулся: не привык к таким вывертам. Но ничего. Стоило только перестать головой вертеть, как опять отпустило. Так что оно быстренько по-моему вышло. Иду себе спокойно, все равно как гуляю, и никто меня не дергает.
Потом чувствую, девчонка посыл дает. Нет, я бы эту фитюльку слушаться не стал, да тут кровь взыграла. Все-таки я прирожденный скакун, мне бежать в радость! Ну и рванул со всей дури! Думал, испугается - еще бы, галоп это вам не тряская рысца, трибуны так и замелькали!
А ей хоть бы что, только еще крепче влилась в седло. Мне даже показалось, что мы соединились в единое целое - где я, где она, поди разбери!..

Так оно и пошло. С утра приходит, мне морковка. Потом на круг. Когда я молодец - погладит, по холке похлопает, угостит то пучком петрушечки (вкуснятина!), то кусочком сахара, то соленым сухариком. А уж слов ласковых в ухо нашепчет, - мог бы пересказать, конечно, да записывать долго. Анька каждый раз что-то новенькое выдумывала.

Привык я к этой шпингалете. Шаги узнавать стал. Бывало, только на порог, а я уже знаю, кто там, уже голос подаю. И она в ответ: 'Привет, солнышко! Привет, красавчик!'. Знаете, как приятно?
Потом пошел разговор, что надо в Англию ехать. Потому как резвость показываю прекрасную и кровь у меня самая что ни на есть перспективная. Так что могу не просто выйти в чемпионы, но даже начать новую линию. Которая прославит не только мой родной конный завод на Алтае, но может, и вообще всю Россию. В мировом масштабе. А то, мол, за время перестройки чуть ли не все ценное поголовье растеряли. Не знаю, что эта абракадабра значит, но те седые солидные дядьки, что зачастили в гости, все время об этом толковали. Кстати, это как раз их Анна называла 'специалисты'.

И вот тут начались неприятности.
Пришли раз в конюшню наш директор, Павел Матвеевич, и главный зоотехник, Константиныч. Этих я давно знал, с нежного жеребячьего возраста. А с ними очередные специалисты. Причем особенные, на примелькавшихся раньше непохожие. От тех худо-бедно всегда лошадями пахло. А от этих ничуть. Один, с розовой лысиной и с портфельчиком, даже табаком вонял - дело для лошадника вообще немыслимое. И побаивались они меня. Смотреть-смотрели, но ни один даже не попытался поближе к деннику подойти, не то, чтобы меня погладить или угостить чем. Чужаки, одно слово! Поглазели, поахали - это как водится - и вдруг тот розовый говорит:
- Вы же, Павел Матвеевич, не доверите подготовку лошади к столь важному мероприятию какой-то стражерке?
- Анна Станиславовна не стажерка, она хороший тренер и очень талантливый жокей.
- Ну что вы, какой там тренер! Она же девчонка совсем, сорвет еще все дело.
- Не сорвет. Она с семи лет на заводе, все ступени прошла. Двадцать пять лет, высшее профильное, вся семья коневоды.
- Вы мне тут, уважаемый директор, семейственность не разводите. Мало ли, кто там у нее в родословной. Опыта у вашей протеже ноль, в каких соревнованиях участвовала? В областных? А тут, понимать надо, за границу придется ехать. Представлять, между прочим, страну! Да от результата цены на наших коней зависят, в конце концов. Вам что, это неважно? Нет, я не знаю, может, вам ваше место тоже не дорого, если спорите с мнением владельцев завода. Да-да-да!

Тут в конюшню влетела Анька. Так быстро, я даже фыркнуть не успел. Глаза у ней злые, лицо бледное, кулачки сжаты. И сходу - к Павлу Матвеичу и Константинычу.
- Это правда, что меня от работы отстраняют?
- Что ты, - отвечает зоотехник. - Побойся бога! Кто ж тебя отстранит, успокойся.
Аньку словно бы чуток отпустило. Кулаки разжала. Оглянулась, заметила, что народу полно. Вспыхнула - у нее это быстро. Пробормотала какие-то извинения, и двинулась к выходу. Но шагов через пять оглянулась и напряженно спросила:
- А Филю не отберете?
Константиныч замялся, вопросительно глядя на директора. А тот руками развел, мол, извини, и промолчал.
И тогда Анька заплакала.
- Вот видите! - недовольно сказал розовый.
Константиныч быстро оказался рядом с ней, приобнял за плечи и, что-то нашептывая, вывел из конюшни. За ними потянулись остальные. Меня тоже вдруг очень потянуло на воздух - так захотелось подойти, ткнуться в плечо, чтобы она смеялась и трепала по холке, а я бы вздыхал, что прямо никаких сил! Я стал колотить передними копытами по переборке, ржать, даже разок как следует лягнул ясли. Но добился только того, что в конюшню заглянул один из наших заводских мальчишек и кинул мне прямо под ноги пучок моркови. Причем издали - поопасался подойти, видать. Ну, и то дело. Морковь, хоть и не сразу, я съел.

На следующий день поутру вместо Аньки в конюшне появился незнакомый мужчина. Средних лет, с тонкими усиками и в клетчатой кепке. От его одежды и рук пахло конями, и вел он себя как надо - спокойно и уверенно. Мне только не понравилось, что в руке он держал здоровенный хлыст. Не такой, как у моей Аньки - маленький и аккуратный, чтобы иногда показать, намекая, что я делаю несколько не то. А длинный, с толстым плетеным охвостьем. От него несло кожей и почему-то немного кровью. Ненавижу это запах! Я отошел в угол денника. Мужчина требовательно позвал:
- Филипп!
На его ладони лежали два кусочка сахару.
Если бы не хлыст, я бы подошел. А так только дернул головой.
- Филипп! Иди сюда, мальчик. Иди, красавец! - повторил он. Нехорошо повторил. Слова были знакомые, Анькины. Но в голосе сквозило что-то унизительное и неприязненное.
Я попытался отойти подальше, только отступать было некуда.
- Ах ты, поганец! - Рука мужчины сжала рукоять хлыста.
Это было уж слишком! Я бросился вперед, но ничего не добился: незнакомец мгновенно выскочил в проход и захлопнул дверку. И еще прежде, чем я врезался в нее, хлыст успел свистнуть дважды...

Через месяц жизни без Анны я не узнавал сам себя. В деннике мне казалось душно. По ночам не спалось. Не радовал корм, и не было ни малейшего желания выходить на тренировки. А главное, мне разонравилось скакать. Нет - я, конечно, скакал, и в пробных стартах даже как правило приходил первым. Но радости от этого не испытывал никакой. Этот мерзавец в седле то и дело хлестал меня по плечам, шее и крупу. Не знаю, думал ли он, что я от этого побегу быстрее?
Я только и думал, как бы половчее и понеожиданнее хватануть его зубами, но он всегда был начеку.
Рассеченная шкура постоянно саднила.
Я его ненавидел!

Иногда на трибуне во время тренировки я видел Константиныча. Он, нахмурившись, смотрел на секундомер и качал головой. Однажды рядом с ним оказался Павел Матвеич. Константиныч совал ему секундомер чуть ли не в лицо и что-то горячо говорил, размахивая руками. Слов мне было не слышно, да я и не прислушивался, механически переставляя ноги. Отвлекаться не стоило, в ноздри и так шибало запахом кожи и крови. Моей крови.
Когда после тренировки я плелся в конюшню - вел меня мальчик, новый наездник никогда не занимался тем, что мог нагрузить на конюхов, все теперь было иначе, чем прежде! - я увидел еще и розового. Он стоял рядом с Константинычем и Павлом Матвеичем. И что-то, сопровождая речь плавными жестами, толковал мерзавцу. Похоже, неприятное: тот опустил голову, а кепку мял в руках. Я внутренне порадовался.

А на следующий день утром прозвучали знакомые шаги! Ее шаги! Анькины! Пигалицы моей!
Я запрыгал как жеребенок и заржал во весь голос!

Через месяц, когда позади были и Англия, и соревнования, и репортеры, и даже почти вся долгая обратная дорога, Анька подошла, обняла и прижалась щекой к моему плечу. Наш фургон, чуть-чуть покачиваясь, бежал по Чуйскому тракту, с каждой минутой сокращая расстояние до дома. В щели уже пробивались знакомые запахи горного ветра, разнотравья, кедровой хвои и голубики.
Анна стояла, закрыв глаза и то и дело всхлипывала. Мне было горячо и мокро, но я терпел. Потому что она перебирала мне гриву тоненькими пальчиками и все повторяла:
- Мальчик ты мой... золотой ты мой... ненаглядный. Самый красивый, самый умный, самый быстрый! Самый-самый крутой, самый лучший, золотой мой мальчик, лучший в мире!

Я чувствовал: она не врет. Я, Филипп Красивый, ее Филя - для нее самый-самый. Лучше всех коней на всем огромном белом свете!

И оттого, что она так думала, внутри у меня разливались тепло и спокойствие.

3. #1: Нитка Ос (42). "Синдром божества" (записки гаргульи)

Времени с его падения прошло совсем ничего, а чистилище уже забито до отказа. Низвергнутый вздохнул и, подперев кулаком рогатую головушку, приступил к разглядыванию бликов на своем копыте. Из раздумий выдернула возня за массивными дверями. Крики, писк и жуткие ругательства сопровождали распахивание створней. Белокрылый не роптал, зная, куда идет, а значит морально был готов ко всему. Каждый его шаг к трону с Низвергнутым сопровождался раскачиванием по широкой амплитуде тельца Любопытства. Сущность висела на белоснежном крыле, вцепившись зубами и, нагло потрошила, набивая котомку перьями.
Белокрылый остановился на почтительном расстоянии и, слегка поклонился, еле заметно морщась от процесса выдирания. Сущность, почувствовав взгляд хозяина, замерла с вполне внушительными пучками перьев в лапках. Переведя умоляющий взгляд на хмурящегося Низвергнутого, расцепила челюсти.
- Зачем тебе столько? - говоря Любопытству, Падший жестом предложил гостю присесть.
- А кто знает, когда будет очередное явление, - сущность проворно порхнула за трон, продолжая оттуда, - Зато их затачивать не надо.
Развернув лист пергамента, ловко заскрипела, делая набросок: зал, трон, и две фигуры беседующих.

- О чем вы говорили? - спросила она, когда Белокрылый ушел.
- А ты разве не слышала? - Низвергнутый, взял из ее рук перо и пергамент, рассматривая рисунок, склонял голову то к одному плечу, то к другому.
- Я не могу выучить ваш язык, - Любопытство обиженно хлюпнуло, - Он существовал до моего сознания.
- Ну, если в общих чертах, то Белоснежка принес ходатайство за душу с синдромом божества, - Низвергнутый подправил пару линий и, рассматривал уже на расстоянии вытянутой руки.
- Она здесь? Сейчас у нас? - Любопытство распахнуло глаза, - Во, черт!
Тот появился, вытянувшись по струнке, готовый к выполнению любого задания.
Падший жестом показал, мол, помянут всуе, может быть свободен. Понурившись, черт медленно растворился в воздухе.
- Хочешь расскажу, - Падший щекотнул кончиком пера нос Сущности.
- Пчхи! - согласилась та, - Черт, чуть мозг не вычихнула.
Помянутый появился снова, с надеждой в глазах, мол, может на этот раз не всуе. Падший отмахнулся, не глядя, тот обиженно исчез.
- Парадокс в том, что при жизни этот синдром не проявляется, - начал Низвергнутый тоном лектора, - Человече жил себе. А вот после смерти выясняется, что не просто жил. Понимаешь?
Любопытство рьяно кивнуло, и чуть помедлив, замотала головой.
- Ну, вот смотри, - перед троном возникла крохотная душа, а над ней возвышалась огромная лупа.
- Это макет, - Низвергнутый попридержал рванувшее к аппаратуре Любопытство.
- Как называется? - кожистые крылья трепетали в нетерпении.
- Призма времени, - говоря, Падший постепенно удалял линзу от души. Изображение увеличивалось в объеме, сохраняя границы, становясь более четким.
- Чем больше проходит времени с момента смерти, тем значимей становится личность, тем рельефнее проступают отдельные черты и сглаживаются неровности прошлого, - пояснил он.
- Чооорт! - протянуло пораженное Любопытство.
Тот непреминул появился, скрестив лапки на груди, подняв очи к потолку и, только дергающийся в нервном тике хвост выдавал степень морального потрясения. Не получив должного внимания, демонстративно медленно растаял.
- Так со всеми, или только с обладателями синдрома? - когтистая лапка потянулась к колесику 'дальше/ближе', но, ощутимо получив, отдернулась.
- Или, - Падший бросил недовольный взгляд на Сущность.
- Ясно, - та изобразила невинное выражение.
- А можно о новоприбывшей поподробнее, - с сожалением глядя на исчезающий макет, Сущность, с пером и пергаментом, устраивалась у ног повелителя, - Чья она?
- Отгадаешь, свожу посмотреть, - хитро прищурившись, Низвергнутый наблюдал за разгорающимся в зрачках Любопытства азартом, - И так, на данный момент родители этого человека почитаются за рождение его. Многие люди с гордостью припоминают, что когда-то общались с ними, а так же с рожденным ими. Даже те, кто был в конфликте, похваляются, либо сильным противником, либо гордятся тем, что были в оппозиции у такого человече. Высказываются сожаления о безвременной кончине, цитируются его слова, ищутся возможные виновники смерти. Да, он мог иногда выпить, ругнуться матерком, даже подебошить. Но, знавшие данного человека говорят, великая душевность и готовность придти на выручку перекрывает все мелкие огрехи нрава.
- Они искренни? - сущность с сомнением смотрела на контур лица, проступающий под пером на пергаменте.
- Вполне, - Падший попытался подсмотреть, что она рисует. Но, та, зыркнув, прижала пергамент к груди.
- Это публичный человек? - Любопытство решило окольно выяснить личность.
- Ну, вполне, - ухмыльнулся Низвергнутый.
- Космонавт? Поэт? Политик? Может актер, или писатель? А, я знаю, это художник! - сделав последний штрих, Сущность с гордостью показала мужской портрет.
Рогатая голова приблизилась к листу, всматриваясь в штрихи.
- Ты угадала только с половой принадлежностью, - хохотнул Падший, пальцем подпалив рисунок.
- Черт! - Любопытство выпустило полыхающий набросок из рук, - Жечь-то зачем?
Черт появился. Хвост лупил по бедрам, что твой хлыст. Грозя, потряс кулаком в сторону Сущности, и с укоризной посмотрел на Низвергнутого. Тот лишь пожал плечами. Упомянутый исчез, громко хлопнув пространством.
- Прекрати его мучить, - Падший улыбался во весь рот, - Так ты хочешь знать, чья это душа?
- Конечно, уже извелась вся, - брови шалашиком и умоляющий взгляд вызвали очередную улыбку на челе грозного хранителя системы наказания.
- Его зовут Василий, и он сантехник, - Падший наслаждался калейдоскопом чувств и эмоций Сущности.
- Простой сантехник? - Любопытство надеялось, что господин разыгрывает.
- Нет, не простой, а с потенциалом синдрома божества, - он легонько ткнул Сущность пальцем в лоб, - И это не зависит от публичности, количества почитателей и прожитых лет. Важна степень возвращенной любви, уровень благодарности и длительность памяти о человеке. Понимаешь?
- Черт! Черт! Черт! - Любопытство вскочило и начало мерить зал шагами, - Ни черта не понимаю!
Зал вздрогнул от громогласного хохота Падшего. Вытирая слезы, держась за живот, он раскачивался на троне, указывая куда-то за спину сущности. Теперь, при каждом упоминании, Черт появляясь корчил рожи, то изображая молящегося святошу, то известного политика, даже станцевал, пародируя поп-звезду, но когда при очередном появлении он запел, трон жалобно заскрипел и рухнул плашмя на спинку. Низвергнутый, влекомый падением, с жутким скрежетом процарапал рогами стену. На коей моментально начали формироваться врата.
- Куда теперь? - Сущность, открыв рот, наблюдала за таинственным искажением реальности, пока ее господин поднимался и отряхивался.
- Не знаю, - пожал плечами Падший, отправляя довольного Черта восвояси.
- А почему ты никогда по-настоящему не сердишься? - Любопытство взяло Низвергнутого за руку, готовясь войти вместе со своим хозяином в неизвестность.
- По тому, что все предрешено заранее, - Он сделал шаг в пелену, - Все что происходит, расписано до нас, причем пошагово и с репликами.
- Кем? - пискнуло Существо, вдергиваемое в туман сильной ручищей.
- Не знаю, - гулко произнес Низвергнутый, и эхо повторило его голос семь раз по семь.
- Значит, выбора нет? - отозвалось Любопытство, мысленно считая отзвуки своего эха.
- Выбор есть всегда, из тысячи тысяч вариантов развития событий, - Падший гулко ударился во что-то и остальные слова потонули в грохоте обвала.

4. #2: Светлана (39). Всесильный

От двух десятков человек, заполонивших дальний угол корчмы, шибает потом. Всеобщее беспокойство граничит со страхом. Готовность действовать одних и жажда спастись любой ценой у других смешивается в таком сочетании, что сложно понять, чего по-настоящему хочет каждый из них.
От постоянного гула уже голова трещит, но необходимо ждать. Скоро они устанут, вне зависимости от того договорятся ли, наконец, заткнутся, позволив говорить лидерам. Народу же необходимо давать выпускать пар, особенно в такое, сложное время, иначе люди легко поддадутся панике и тогда их уже никто и ничто не спасет.
- А чем вообще отличаются ангелы и демоны? - вопрос корчмаря вызвал несмелые смешки и переглядывания.
Коренастый с темными серыми глазами, он облокотился о стойку, да так, что та только жалобно поскрипывала. В одной руке он держал кружку пенной браги, второй подкручивал длиннущий ус. Трудно было понять, что на самом деле двигало этим человеком. Он давно разучился любить и ненавидеть, а принял у себя собрание и вообще участвовал во всем этом, сугубо из-за выгоды. Собранию необходимо было прерываться на еду и питье, к тому же среди стольких говорунов корчмарь чувствовал себя в полнейшей безопасности.
Зря, конечно, но нельзя осуждать людей за их заблуждения.
- Дык, ясно чем, ... святостью, - ответил пузатый завсегдатай за первым столиком.
- А еще внешностью, - ответила дочь корчмаря, мечтательно прищурившись, - ангелы все сплошь светловолосы и голубоглазы, светлы лицом, когда как демоны черны и неряшливы. А еще у них рога есть и хвосты...
Симпатичная. Хорошенькой назвать сложно и миловидной - тоже. Слишком круглое лицо, наивные голубые глаза, толстая коса цвета спелой пшеницы, сильно вздернутый нос и пухлые губы. И коренастая, в отца. С тонкой талией и выдающимися бедрами. О таких говорят справная девка подросла, но не более... наверное, не более.
- Только они не про твою честь, - вставил пузатый. - Я ангелов имею в виду, конечно.
Дочь корчмаря надула губки и отвернулась.
- Что-то я у твари, что нападает на деревню, - махнул рукой могучий Дундук, - ни рогов, ни копыт не видел.
Когда-то он был неплохим воином, даже лучше многих, живущих на земле, но было это давно. Сейчас Дундук остепенился, нарожал десяток сыновей и готовился окончательно сгинуть. Не потому что одряхлел или подхватил хворь, но ему, знавшему азарт и вкус крови, невообразимо тоскливо стало жить, а бросить семью он вряд ли бы решился.
Так бывает: люди умирают, когда больше не хотят жить.
- Жертву принести надо, пусть Главный демон усмирит свою тварь, - согласно кивнул корчмарь.
- Очнитесь! - затрясся деревенский Глава, - вдумайтесь, о чем вы говорите! Вы предлагаете отвернуться от света истинного?!
Усмехнуться не получилось. Этот человек так боялся, что готов был бы и черту поклониться. Вот только попа, сидевшего с ним бок обок, он боялся даже сильнее мук, которые тот напророчил в результате такого решения.
Ну, а, как говорится, нельзя позволять другим то, что не в состоянии позволить себе сам.
- Молились мы твоему свету, - махнул рукой Дундук, - только толку никакого. Как убивали нас, так и убивают, а святое воинство, что ты обещал, как-то не торопится.
Глава побледнел и принялся озираться по сторонам. Служка нашелся очень быстро, встал со своего стула и высоким еще мальчишеским голосом закричал:
- Да разве это дело?!
- Кара постигнет каждого, кто отвернется от создателя, - пробасил местный поп.
Свет играл с его тенью замысловатую игру, то укрупняя, то изничтожая вовсе.
- Куда уж больше? - зароптали собравшиеся.
Бедная голова. В конец достали!
- То, что сюда еще не пришел спаситель говорит о том, что вы не жаждали истинного прихода его!
Споры длились уже третью ночь и это притом что страшные убийства и разорения и не думали прерываться.
Это была вполне мирная деревенька, каких много в округе: стада овец тихо паслись на не знавших войн лугах, дети без страха ходили в окрестные леса за ягодами и редкую девушку не пускали родители на ночные гуляния. Все это исчезло в одну ночь, когда по деревне прокатилась волна страшных убийств.
Некоторые клялись, что видели огромную тварь, быстротой и яростью несравнимую с человеком. Вначале им не верили, но со временем свидетелей становилось все больше.
Мужчины объединялись в отряды, выставляли посты, организовывали ловушки, дабы отогнать зверя от деревни, но все их попытки, ни к чему не приводили. Существо было сильнее и быстрее каждого из них, воистину, демоническим. Люди бежали в церковь, падали ниц перед образом создателя, но все их мольбы оставались без ответа. Наконец, зазвучали роптанья и призывы обратиться к другой стороне вечного противостояния.
Логическое зерно в их идее, конечно же, было. Ведь до сих пор никто из людей не знал, существует ли небесная рать на самом деле, а демоническую тварь видели все и, конечно, могли представить каким сильным может быть ее хозяин.
- Вы плохо молились! - увещевал поп.
- Моя жена все коленки стерла, а уж похудела из-за выдуманного тобой внеочередного поста до костей! - рычал могучий Дундук. - Я-то знаю, что это ты с Главой все затеял: боитесь, что голод наступит из-за пропажи скота, вот и людей изводите.
- Да, как ты смеешь?! - заорал глава.
В возникшем напряжении никто не обращал внимания на чужака, тихо сидевшего за дальним столиком и попивающего пиво. Никто не мог бы сказать, когда он пришел, и мало кто мог бы заметить его во тьме, пока незнакомец не заговорил:
- Я бы советовал вам не спешить.
Голос был сильным и мягким одновременно. Незнакомец не напрягал связок, но услышали его все.
- Ты еще кто? - привстал могучий Дундук.
- Если отвечу, что святое воинство, то вы вряд ли поверите.
Он встал, расправил плечи и медленно подошел к корчмарю.
- Конечно, не ангел, - кокетливо произнесла дочь корчмаря. - Они же, если по слухам судить, бесполые сплошь, ангелы эти. Когда как вы...
- Ладка! - прикрикнул корчмарь.
Незнакомец был высок и строен, одет просто, но с достоинством. Неизвестная иссиня-черная ткань обнимала могучие плечи, но оголяла тонкие почти аристократические кисти с длинными пальцами.
'Он вовсе не воин, пусть, кого угодно другого обманывает' - подумал корчмарь.
Он все пытался понять, кем может оказаться дерзкий путник. Ввязываться в совет старейшин, так нахально вылезти вперед, не опасаясь быть выгнанным взашей, мог либо дурак, либо, по меньшей мере, особа королевских кровей. Но на одежде незнакомца не было и намека на семейный герб, да и украшений он не носил - никаких совершенно. Дворянином быть дерзкому путнику не светило.
Простолюдин?
Слишком независимый взгляд, гордо посаженая голова, уверенный разворот плеч.
Увы, корчмарю, но определить, кто стоял рядом с ним, он так и не сумел.
Тонкие губы незнакомца окрасила самодовольная улыбка, он скрестил на груди руки и кивком смахнул с глаз непослушную челку. Синие насмешливые глаза стрельнули по селянам.
- Ты, чай, предложить что хочешь? - спросил глава.
- Только если себя, - ухмыльнулся незнакомец, - а то больно жалко вы выглядите.
Он не рассчитывал на радушный прием, но и не ожидал того, что присутствующие начнут строить рожи и сжимать кулаки. Видно гордость не до конца еще покинула их души и тела, освободив путь покорности и смирению. И это ему чертовски нравилось, ради таких моментов он еще переставлял ноги по этой странной земле.
- Отлично, - сплюнул сквозь зубы Дундук, - у нас есть жертва. Хоть завтрашнюю ночь будем спать спокойно.
Незнакомец не успел повести и бровью, прежде чем руки заломили за спину и ударили по ногам, вынуждая рухнуть на колени. Как же надоели ему эти разборки, столько лет все будто в замкнутом кругу, по одному и тому же сценарию.
Он печально улыбнулся мыслям. В том-то и дело, что сценарии, как раз, разные. Автору попросту не заплатят, если станет сочинять одно и то же. В обычной же жизни реакций людей не так уж и много, а на его появление и того меньше. Но разве означает это, что следует прекратить что-либо делать?..
- Зовут тебя, как? - поинтересовался Глава.
- Этоль, - незнакомец закатил глаза, словно пытаясь разглядеть сквозь потолок звездное небо.
- Потом панихиду закажу.
Этоль ухмыльнулся и прикрыл веки. Очень неудобно говорить, когда тебя держат за руки, и вообще готовы ударить в любую минуту. С некоторых пор он ненавидел резких взглядов в затылок, а уж направленной злобы - тем более. От нее хотелось закрыться, убежать или ответить соответствующим образом: кулаком по морде.
- Попросили бы по-человечески, я бы и сам с вами пошел, - спокойно произнес он. - В принципе, я только за тем и вызвался. Получил по уху и разозлился.
Если деревенщинам так хочется быть хозяевами положения, то не в его правилах мешать. И с какой стати он еще с ними разговаривает? Тело незнакомца дернулось и повисло на руках пленителей. Влекомые весом парни сделали шаг вперед, едва не уронили, кто-то сквозь зубы ругнулся.

- Ну, разойдись, - Дундук растолкал непонятливых, присел на колено и взвалил незнакомца на плечи.
Глаза старого богатыря полезли на лоб, а мышцы вздулись так, будто готовились прорвать кожу. Неделю назад он без труда поднял груженую телегу, когда у той отвалилось колесо, с годовалым теленком на плечах так и вовсе по утрам бегал, дабы не растерять былой мощи, а сейчас едва поднялся со второго раза.
- А с виду тщедушный какой-то.
- А мне он студентиком показался, - заметил кто-то из толпы.
- Вряд ли, он уже не мальчик. Лекарь, однозначно.
Ладка закусила губу и сжала кулачки:
- А, может, не надо так?
- Этот молодец выкроит для нас день, - рассудительно объяснил отец. - Я прекрасно понимаю, что непривычная одежда и смазливое личико притягивает тебя скорее постуха-лоботряса, но, поверь, симпатичных постояльцев на твоем веку еще без счету будет.
- К тому же, он сам виноват, - заметил Глава. - Студент? Лекарь? Вы разве не видите, что это бандюга с большой дороги?
Свет по-новому лег на лицо незнакомца, высвечивая застарелый шрам на правом виске, да и само лицо показалось в этот момент надменным и хищным.
Когда Дундук дотащил Этоля до каменного мешка, выполняющего роль и сарая, и тюрьмы, с него десять потов сошло, а то и все двадцать. Он ногой отворил дверь и швырнул тело на сваленное в углу сено. Ожидал глухого удара, но пленник опустился совершенно бесшумно, будто перышко на гладь озера и, кажется, также неспешно.
- Чертовщина, - сплюнул Дундук и закрыл дверь.
Лязгнул засов и Этоль открыл глаза, будто все это время не находился в глубоком обмороке, а мирно прилег отдохнуть. Взгляд прирос к небольшому окошечку под потолком. Небо было ясным и чистым, и в упор на него осуждающе смотрели колкие далекие звезды.
- Древнее противостояние, как всегда, - прошептал Этоль, - как только не надоело...
Ночь была безмолвной и только по стене едва слышно скреблись, словно мышка решила поиграть в морзянку.
- А я так надеялся поспать, - заметил Этоль, приподнимаясь на локте.
- Господин, - удивленно прошептала Ладка, никому и никогда не удавалось еще застать ее врасплох, девушка с детства умела ходить бесшумно, так, что и отца не раз пугала. - Я вас сейчас выпущу.
- Разве я не выкрою для вас еще один день? - голос звучал беззаботно, но лицо, когда его никто не мог бы увидеть, постарело и осунулось, с губ сбежала обычная самодовольная ухмылка, маска, которая многих раздражала и приводила в восторг.
- Что есть день в сравнении с таким непотребством? - выпалила девушка, ковыряя в замке. - Все с ума посходили, готовы первого встречного на смерть отправить.
Этоль напрягся, ему вовсе не нужно было, чтобы его спасали.
- С ними поступили несправедливо, так что я вполне могу их понять. В сущности, зачем им соблюдать негласный закон справедливости и гостеприимства, раз с ними так обошлись?
- Святоша что ли? - Ладка на мгновение замешкалась, замок никак не хотел открываться, хотя обычно вел себя покладисто и примерно.
- Боишься, что в самый ответственный момент сбегу в кусты? - Этоль все-таки рассмеялся.
Иногда, люди его все-таки удивляли, как эта девочка, сама до конца не осознающая, что творит и, что с нею могут сделать. Ради таких, как она, не рассуждающих, не ищущих выгоды, он когда-то и пришел в этот мир.
Наивная, молодая... если бы Этоль понял, что он для нее не мимолетное увлечение, то, пожалуй, выкроил лет восемьдесят, и, черт возьми, сделал бы хоть одну женщину в мире счастливой. Несмотря на внешность и кабацкие манеры. Просто изменил бы.
Интересно, кто-нибудь кроме него замечал, что люди меняются даже внешне? Вот, казалось бы, простоватый курносый нос, от него же никуда не деться? Но вдруг он становится вовсе неглавным, взгляд на нем больше не акцентируется, а восхищается глазами, опахалами черных и длинных ресниц, какие не у каждой найдешь.
Он сморгнул, отбрасывая ворох лишних мыслей. Слуха коснулось скорое шарканье обутых в деревянные сабо ног.
- Вот что, девочка, - произнес он спокойно, подпустив в голос оттенок металла и надменности, - вряд ли ты ищешь там, где готово обломиться. Я не из тех, кто оценивает чужие порывы, мне и своих хватает.
За дверью с шумом выдохнули, отступили на шаг и готовы были разразиться отъявленной бранью, намешанной на обиде и заверениях в том, что она не из тех, кто бездумно бегает за пришлыми парнями. Этолю лишний шум был незачем, как и ей, впрочем, для пущей безопасности.
Он шумно зевнул и произнес, растягивая гласные:
- И вообще я не интересуюсь женщинами.
- Иди ты!
В его силах было говорить так, чтобы она поверила, гася обиду и женскую неуверенность, и хотя даже такому как он это было донельзя противно, необходимость острием подгоняла в спину. Оставалось только надеяться, что девчонка не наткнется на следующего гостя.
- Исчадие, - произнесла темнота, а Этоль облегченно вздохнул, убедившись в том, что едва ощутимые шаги маленьких босых ног разминулись с тем, кто вознамерился занудствовать до рассвета.
- Это с какой стороны посмотреть.
- Ты их не получишь, - кулаки служителя культа сжались, Этоль услышал это также внятно, как мог бы представить.
- Здесь это не причем. Уж меня-то хватит кормить сказочкой о бессмертных душах, - он говорил спокойно, только губы дрожали.
Какая власть может быть у деревенского попа? Особенно, над ним, назвавшемся Этолем? Служители культа в большинстве своем и понятия не имеют о законах, которые затрагивают. Просто используют веками отработанные техники и называют их промыслом Божиим. В глубине души Этоль их жалел, они же, наверняка, видели в искреннем проявлении чувств гордыню и презрение. Однако сейчас ему было не по себе, и как-то совсем по-человечески ныло сердце.
- Тебе лучше бы уйти, - священнослужитель сел наземь и скрестил ноги, четки, будто сами собой, прыгнули в руки.
Первая песчинка - слеза водопада.
Вторая песчинка - замирающее эхо на краю бездны.
Третья - вскрик птицы в глубоком небе.
Четвертая...
- Хватит! - Этоль оказался на ногах, вплотную подойдя к двери.
- Ты разве не слышал о том, что испытание есть искренняя любовь и только через страдание приходит благословение? - продолжал поп.
- Я слышал о праве выбора, - Этоль закусил губу, по подборотку пробежала тоненькая струйка алой крови. - И праве на жизнь.
Служитель культа скривился:
- Неуверен, что это не от лукавого. Мир есть тлен, а жизнь пустое существование, если не посвящена славе Его, - если бы хоть кто-нибудь оказался сейчас возле чуть ли ни единственного каменного строения в деревне и слышал этот разговор, то непременно бы удивился. Попа наверняка бы обвинили в ереси, а неизвестного... его следовало бы убить лишь потому, что имел довольно опасную точку зрения на вещи, повсеместно считающиеся догмами. - Отступись.
- Прекратите насильно тащить к себе людей, и я стану незаметен, - быстро проговорил Этоль. - Скоро на земле не останется души, что когда-либо не принесена была в жертву во славу Его! Это ли вы называете страшным судом и царствием?
- Я не предлагаю тебе исповедаться, - мгновенно сменил тему поп.
На лик Селены набежала туча. Воздух стал холодным и едва звенел перед наплывающим из низин туманом. Так едва слышно зовет сталь, замершая у горла врага, или только пробудившийся ветер, готовый разнести весть о приходе народившегося дня.
- Твоя тень и сейчас выкидывает злые шутки? - поинтересовался Этоль, смиряя гнев и пряча чувства подальше в сердце. Его эмоции не для этих ушей.
Ответом была тишина. А когда со стороны деревни раздался очередной страшный вопль, глаза незнакомца закрылись, и он никого не слышал и ни о чем не размышлял до наступления утра.

Его разбудило солнце, бьющее в глаза из дверного проема. На пороге стоял Дундук и внимательно всматривался в его лицо.
- Что-то вчера ты казался старше, - заметил старый вояка.
- Почему-то я всегда кажусь не таким, какой есть на самом деле, - улыбнулся Этоль.
Когда он выходил, шаркнул о порог носком сапога и слегка припал на левую ногу, солнце неверно упало на лицо, и Этоль вынужденно отвернулся: человеческая внешность не признает крайностей, не может быть у людей белоснежных глаз.
Посмотреть на искупительную жертву вышли, наверное, все жители деревеньки. Если чужак и был кому-то из них симпатичен, то не настолько, чтобы пересилить жизни и благополучие близких и соседей. Поп и Глава, молча, провожали процессию, корчмарь с дочкой смотрели на Этоля с сочувствием.
После того, как незнакомца унесли, собрание не завершилось. Спор продолжался всю ночь, даже патрулировать никто не вышел, и, вероятно, потому отделались одним загрызенным. К утру противодействие главы и религиозной власти спало, и был найден устраивающий всех компромисс: искупительная жертва, долженствующая смыть грехи селян перед Создателем и отпугнуть тварь. Приносить молитвы повелителю Преисподнии все-таки не решились.
Всего день. Этоль усмехнулся в жаркое летнее небо: как же мало нужно людям для счастья и какую огромную цену они готовы платить за недолговечное.
Он шел, высоко держа голову, широко расставляя ноги и достаточно быстро, но не настолько, чтобы унижать конвоира спешкой.
Поп настаивал на том, чтобы жертву убили, прежде чем отдать твари, но неожиданно за незнакомца вступился Дундук. Этоль чем-то был ему симпатичен, возможно, чуял родственную душу, а кроме того, принципы старого вояки не позволяли обходиться с людьми, как с безвольной скотиной. В результате незнакомца просто оставили посреди главного перекрестка. Перекинули веревку через голову и привязали к столбу: так чтобы позволить двигаться, но не дать убежать.
Поп прочел молитву, Дундук на прощание воткнул в землю небольшой ножик. Старый с посеребренным лезвием. Таким и мирное травоядное не прикончишь, однако Этоль благодарно кивнул. Эта неистовая душа не в первый раз спасала его от смерти.
Веревка, больше походившая на канат больно врезалась в шею. Селяне попрятались в домах, временами посматривая через трещины в ставнях, и сама деревня показалась вымершей и нежилой.
Никогда не любил ошейников, даже собаку держал вольно. Интересно, попробуй он освободиться, не получит ли чем-нибудь острым в спину? Впрочем, нож далековато, будто рассчитывает именно на освобождение. Да и время не ждет.
На солнце набежала тень: не обычное облако, состоящее из водяного пара, а будто маслянистое и тяжелое. Подобный туман наползает с болот, обрывая жизни неосторожных путников.
- Остановись.
Облако сгустилось перед ним в нечто осязаемое с оскалом и шипастым гребнем на горбатой спине. Этоль присмотрелся. В следующий момент, пренебрегши пафосом и величием момента, громко рассмеялся. Он напрочь забыл, кто первым решил изображать василиска этаким уродом, но до сих пор не мог привыкнуть к принятому человечеством образу. Голова петуха, туловище и глаза жабы и хвост змеи выглядели не столько устрашающе, сколько комично.
Этоль когда-то уже встречался с этой тварью, но тогда она выглядела обрывком тумана на ветру, глаза горели звездами, а перепончатые крылья грозили небу. Тогда это было красиво, а сейчас отдавало приторным привкусом переслащенного десерта.
- Предполагаю, изуродовали специально, чтобы я умер со смеху? - выкрикнул он в пустоту, больше чтобы придать себе уверенности, чем обращаясь к кому-то конкретно.
Существо вполне натурально прокукарекало, в следующее мгновение, выпустив струйку кислоты в лицо предположительной жертве. Этоль отскочил, до предела натягивая веревку и страдая от удушья. В глазах на мгновение потемнело, но вместо того, чтобы повиснуть, он упал в придорожную грязь.
Перекатился через плечо, приблизительно помня, где только что сверкало посеребренное лезвие, и со всего размаха на него и напоролся.
Брызнуло алым, руку опалило болью, а в сознании вспыхнуло. Вряд ли существо дало бы ему время, чтобы придти в себя. Этоль перехватил оружие здоровой рукой и резанул наотмашь, только по хлюпающему звуку поняв, что попал по чему-то важному вроде глаз. В ответ пахнуло зловонием, но он вновь откатился и только потом решился открыть глаза.
Огромные кольца вились по земле, слегка подергиваясь, в ушах все еще стоял непереносимый гул, и сложно было понять, издает ли их отравленная его кровью тварь или кровь стучит в висках.
Этоль с трудом поднялся, на негнущихся ногах дошел до ближайшего забора. Все-таки, он не отделался без пары укусов. Сейчас бы рухнуть и остаться, а, хотя бы на попечении очаровательной дочки корчмаря, да нельзя, иначе его не выпустят.
- Ты не человек! - злой голос резанул по нервам, но обличающий жест попа Этоля развеселил и разубедил падать.
Тело болело, из раны не переставая, сочилась кровь, хорошо, что хоть не истечет, как простые смертные, зато и агония может продолжаться бесконечно долго, и сознания от боли просто так не потерять.
- А кто же? - задал Этоль резонный вопрос и рассмеялся.
- Человеку не под силу такая скорость, - это был уже Дундук.
- А чего ты хотел? Пробовал же пару раз от гадюки увернуться, даже если не захочешь, научишься.
Глаза вояки расширились, руки едва заметно тряслись. Неужели вспомнил кое-что из своей прошлой жизни?
С людьми такое иногда случается, правда, как правило, не приносит ничего хорошего: шоковое состояние, депрессию и прочие страдания. Воистину, кто меньше знает, лучше спит.
- Исчадие! - завопил поп на всю деревню, не на шутку переполошив обрадованных селян.
Лучше бы он этого не делал. В измученном теле Этоля зашевелилась злость, но так лениво оказалось пошевелить и пальцем.
- Вроде, вы так и не принесли жертву? - напомнил он. - Так с какого нечистого к вам бы пришло исчадие? Таким ведь обязательно нужно что-то взамен, в отличие от Всевышнего, конечно.
Интересно, кинутся ли на него еще раз? Пожалуй, он сейчас и от комара не отобьется.
Поп закусил губу и изподлобья глянул на Этоля:
- Потому что тебе не нужны жертвы.
- И ты прав. Мне не нужны храмы и преклонения, я не требую от отца, чтобы он убил во имя меня любимого сына, я не посылаю уродин, чтобы они уничтожали людей, не мучаю никого из-за поступков, которые сам обозвал грехами... - он мог бы говорить бесконечно долго, но что с того?
В глубине его огромного сердца жила застарелая обида, а само оно разрывалось и плакало.
- Сгинь! - свет снова творил с тенью попа несуразности, пару раз Этоль даже принял ее за ожившего Василиска.
- Как только вы прекратите вмешательство в жизнь человеческую.
На мгновение стало страшно: что если, действительно, прекратят? Когда были созданы болезни, Этоль изобрел излечение, когда стали рождаться некрасивые девочки, он научил их макияжу и придумал моду, когда исчезла надежда, вновь подарил людям любовь...
Вряд ли противостояние когда-либо исчезнет. Если только он сам перестанет быть таким наивным, чтобы очертя голову бросаться на врага, а противнику, наконец, надоест играть живыми душами, как марионетками.
- Уничтожу, - прорычал сквозь зубы поп.
Этоль только пожал плечами:
- Попробуй.
- Ты не человек, - повторил Дундук, за его плечами выходили из домов селяне, на Этоля смотрели с почтением и благоговенным страхом. - Только не совсем разобрался, кто ты есть.
- Знаешь в чем отличие? - Этоль скрипнул зубами, но услышал это только вызвавший василиска поп. - Вашему святому воинству наплевать на все и вся. Они слишком святы, а, значит ни физические страдания, ни душевные муки их не трогают. 'Бог отберет своих', вот их девиз на все времена. А демоны... - взгляд прирос к Ладке, она сильно изменилась за прошедшую ночь, будто стала выше и стройнее, и сердце предательски частило, - они чувствуют все слишком остро, вместо чувств - страсть, в поведении - импульсивность, да крайности. А посредине люди, мечутся, пытаясь сохранить баланс. Кто знает, может, потому силы света и тьмы и не могут до сих пор успокоиться?
- А как же Ад и Рай, посмертные мучения? - Ладка смотрела на него огромными, полными слез глазами, вглядываясь в которые, Этоль так жалел, что теперь уже не выкроит лишних восьмидесяти лет жизни.
- Нет мук хуже чистилища, - проговорил он печально. - Потому что только в нем все помнишь. И нельзя отмахнуться и сказать, что подумаешь о содеянном завтра, потому что нет завтра, а впереди вечность.
Симпатичное лицо с вздернутым носом вздрогнуло.
- А если уж правду, то нет ни Ада, ни Рая, - хохотнул Этоль. - Есть только ваши бессмертные души и куча жизней, что они проживают. Не плачьте об утерянных воспоминаниях, придет время, и вы все вспомните. Присущая людям способность все начать с чистого листа, больше во благо. Вы способны меняться, я же скоро рухну под грузом всего, что было.
Он вздохнул и повернулся, чтобы уйти.
- Эй, бессмертный, - окликнул кто-то. - Ты же все это лепечешь только чтобы нас запутать. Искушаешь, сволочь...
Этоль ни секунду не сомневался в том, что именно так и воспримут его слова. Даже если не все и не сразу, то потом обязательно. Он, пошатываясь, брел по дороге, выводящей из деревни.
- Кто сказал, что бессмертный?
За ним тянулся кровавый след и раненную руку он баюкал. Все-таки, боль он чувствовал гораздо острее, как и ласковые прикосновения солнца, шепот ветра и звон ручьев. И убить его было не так уж сложно. Правда, тут существовало только одно но: он бы воскрес при единственном условии, что кому-то нужен.
Да только кому, если всех приучили ненавидеть с малолетства?
Боль, холод и страх. Однажды он уже проходил через все это. И в душе поселилась злая уверенность, что еще пройдет, возможно, очень скоро.
Он шел по залитой светом дороге, и никто не видел, как демон плакал.

5. #3: Пуз ( , ) (29). Запоздалые слезы.

Бабушка волевой человек. Даже в почтенном возрасте ходит на каблуках. Встает очень рано, чтоб завить седые локоны и накрасить бледные губы. Спину держит прямо. В шоколадных глазах золотые искры.
  Бабушка живет в огромном доме, выстроенном еще до войны. Около пятнадцати гостевых комнат чаще всего пустуют, кроме редких дней, когда приезжают родственники. В такие дни бабушка достает кофейный сервиз и заваривает кофе. Делает она это скорей из вежливости.
  Раньше у Бабушки уходило много времени, чтоб содержать огромный дом в порядке. Домработниц она не признавала и в одиночку целыми днями боролась с пылью, паутиной, натирала до блеска паркет. Сейчас Бабушка болеет и просто ходит по пыльным коридорам. Дом с каждым днем все больше походит на мрачный заброшенный замок.
  Назойливая невестка приезжает все чаще и чаще. Заботливо интересуется здоровьем. 'Не дождетесь - думает бабушка. - Еще поживу вам на зло'.
  Не прошло и месяца, как овдовевшая невестка завела новую семью. И Бабушка точно знает, что среди всех их детей нет родного внука. Хоть и догадывалась о мужчине на стороне еще при живом муже, но помалкивала. Да и невестка раньше не утруждала себя визитами. А теперь на тебе, чуть ли не каждый день приезжает и делает вид что заботится. 'И ведь вовремя подгадала бестия' - снова шепчет старушка.
  Бабушка знает, что сегодня умрет. Сегодня впервые за несколько лет, она не может подняться с постели. Болевшие уже много месяцев ноги отказывают повиноваться. Болезнь, которая терзала тело Бабушки, сегодня, приняла завершающую стадию.
  Бабушка все понимает, понимает и облегченно вздыхает. Наконец комедии пришел конец. В свой последний день Бабушка решает против обыкновения поспать дольше.
  К обеду приезжает невестка. Увидев неподвижно лежащую старушку, начинает причитать.
Да как же так, ведь в самом расцвете сил, на кого вы нас оставляете - в общем все стандартные фразы для этой ситуации.
Бабушка лишь тяжело вздыхает и переворачивается на другой бок.
  Вскоре собираются остальные актеры - бесчисленные родственники невестки, чтоб разыграть спектакль под названием 'скорбь'.
  Бабушка чувствует себя как животные в зоопарке. Люди грустно смотрят, изредка промакивают глаза платком. Даже дети здесь печально смотрят в пол и скорее всего не понимают, почему их не отпускают играть. Какая-то дальняя родственница, толи троюродная толи двоюродная сестра невестки стоит с младенцем на руках и тоже изображает скорбный вид. Лишь младенец недоуменно смотрит вокруг. Похоже, лишь этот кроха правдиво выражает безразличие.
  Бабушка пытается не смотреть на противные лица. Кучка лицемеров. Хотя и я не лучше, коли все эти годы, делала вид, что всегда рада гостям в своем доме. И ведь именно дом и является их главной целью. Сказали бы прямо, так сразу завещание и отдала, лишь бы убрались отсюда поскорее.
  Наконец Бабушкиному терпенью приходит конец.
- Помогите мне встать, - твердым голосом просит она.
- Что вы, вам опасно в вашем положении.
- Пожалуйста лежите и отдыхайте.
- Вам нельзя напрягаться.
Подобные фразы заставляют Бабушку морщиться, словно от уксуса.
- Ненужно мне вашей фальшивой заботы, - процеживает Бабушка. - Помогите мне встать и одеться и можете убираться отсюда. Придете завтра, когда меня уже не будет в этом мире.
В громовой тишине Бабушку ставят на ноги. Слабые колени так и норовят подогнуться, но Бабушка сцепив зубы не дает им волю.
  Накинув на дряхлые плечи халат, старушку обувают в тапочки. Люди все еще не могу выйти из своих ролей. Продолжают причитать и советовать остаться. У некоторых по-прежнему видны мокрые дорожки на щеках.
- Ба: по поводу дома: - как бы невзначай интересуется невестка.
- Завтра, - отмахивается Бабушка.
Она делает твердый шаг и благодарит бога, что ноги все еще держат. Нелепо упасть среди сборища плохих актеров - худшее, что могло с ней произойти.
  Бабушка на миг останавливается около младенца на руках плачущей женщины. Смотрит в голубые детские глаза. Младенец кривит мордашку и начинает плакать. Бабушка отворачивается.
- Успокойся сама и успокой ребенка. Кажется, ему нужно сменить пеленку, - командует Бабушка и проходит мимо.

  Вот она старенькая оградка. За ней, едва виднеясь из-за высокой травы, стоят два мраморных надгробья.
  Бабушка аккуратно прикрывает за собой калитку и с любовью смотрит на могилы мужа и сына.
Больные суставы не выдерживают, колени подгибаются, и Бабушка падает на траву.
- И пусть, - облегченно выдыхает она. - Я уже пришла.
- Простите дорогие мои, - шепчет Бабушка, пытаясь из последних сил вырвать траву. - Заросло тут все: не было сил уже в порядке держать:
Никто не ответил, бог свидетель, старушка когда была здорова каждый день выходила в сад за домом, чтоб привести в порядок семейное кладбище. Каждые три дня обновляла цветы. Чего не скажешь о невестке, которая еще до известия о смерти мужа завела роман на стороне.
  Бабушка все пытается вырвать траву с корнем, но стебли для старушечьих пальце оказываются слишком крепки. Из глаз Бабушки текут слезы. Плотина сдерживавшая океаны скорби рушится в считанные секунды.
- Простите, - снова шепчет она.
Бабушка вспоминает момент, как в некогда счастливый дом поступает дурная весть. А через неделю ей привозят тела мужа и сына. Героически погибли на войне, защищая родину - так сообщает офицер, доставивший тела. Тогда они не имела права плакать. Не имела права показывать слабину. Она достойная жена и достойная мать героев. Да и слезы не вяжутся с образом Бабушки. Невестка со своим приплодом как стая шакалов, в считанные секунды могли обобрать размякшую старушку. И потому Бабушка не дала слабины. Держала оборону дома до самого конца.
Сейчас по щекам безостановочно текут соленые ручейки. Сегодня можно. Сегодня она умрет.
- Простите:

- Что она там делает? - удивляется женщина с грудным ребенком. - Плачет?
Невестка явно неудовлетворенная ответом по поводу дома решила проследить за бабушкой, остальные составили компанию.
- Не может быть, - заверяет невестка, выглядывая из-за кустов. - Когда привезли их тела, она не проронила и слезинки. Даже на похоронах ее лицо не выражало скорби. Словно вырезанное из камня. Да и вообще, сколько я ее знаю, никогда не плакала.
  - Бабушка не умеет плакать? - слишком громко спрашивает младший сын невестки.
- Я умею плакать, - отчетливо отвечает Бабушка. - Только не по вам, сволочам, мне слезы лить. А по тем, кто жизнь отдал за наши жизни.
  Малой получает звучный подзатыльник, а невестка делает вид, что не услышала последних слов старухи.
- Бабушка, хватит вам лежать на земле. Пойдемте в дом:
- Убирайтесь все отсюда! - разъяренно шипит Бабушка. - Я хочу последние минуты провести со своей настоящей семьей.
  Актеры театра скорби беззвучно удаляются.
  Бабушка ложится между двумя могилами и вытягивает руки, пытаясь их обнять.
- Ну вот, мои дорогие: я снова с вами. Заждались наверное?
  Тело бабушки расслабляется, боль терзавшая словно зверь, уходит. Или бабушка уходит от боли.
Бабушка знает, что сегодня умрет. Сегодня она обязательно умрет. Сегодня она обязана умереть.
И единственное о чем действительно жалеет Бабушка, так это о том, что волосы не завиты, а бледные губы не накрашены: А запоздалые слезы все еще льются по холодеющим щекам.

6. #8: arivik (24). Супермен

Он смотрел на Арбат сверху вниз.
И дело было даже не в том, что он находился почти под крышей самого высокого здания. Просто на самом деле он был выше любого из тех, кто спешил между рядами домов, украшенных огнями реклам. Вероятно, улица представлялась ему тесной и узкой как ущелье. Ведь он был не только выше любого из прохожих, но и шире в плечах!
Его взгляд был спокоен, тверд, но в то же время открыт и дружелюбен - он мог себе это позволить. Его лицо - немного восточного типа - не имело в себе ни одного изъяна: кожа была идеальной, черты - правильными. На смуглой коже приятного оттенка не было ни прыщика, ни пятнышка, ни даже родинки. В него были влюблены пятилетняя продавщица карнавальных масок, пятидесятилетняя мороженщица и уличная виолончелистка, которой недавно исполнилось 15.
Он был так величественен, что в этом было даже что-то языческое... И влюбленные готовы были смотреть на него - украдкой или открыто - целыми днями. Но вот начинался дождь и прогонял с улицы всех - и мороженщицу, и продавщицу масок, и виолончелистку, и остальных - прохожих и завсегдатаев Арбата.
А ему холодный дождь был ни по чем. Он оставался все так же спокоен и непоколебим. Хотя одежды-то на нем было - джинсы, рубашка да легкая красная куртка. А рядом с ним - на таком же белом фоне - была надпись, и она гласила: 'Самые дешевые куртки в этом сезоне! Покупайте наши куртки! Распродажа! Распродажа!'.
Дождь летел над Арбатом, стучал по крыше бара, где за столиком маленький, худой ногаец говорил своему визави:
- А расплатились они со мной этими дерьмовыми куртками! Знал бы - ни за что, никогда...
И он отхлебывал пива.

7. #4: МакТар (23). Путь творца.

Посреди голой степи, на пересечении шести дорог, стояла маленькая деревушка. Было в ней всего-то пять домов, небольшая корчма, да конюшня. Вокруг деревни скотина паслась, росли деревья и кусты. А жизни сил им давал родник, что в деревне в центре бил, из-под корней большого дуба. Много путников деревню посещало ту. Приходили по одному они, парами и целыми народами.
И все как один оставляли свой след. Один из путников повесил цепь на дуб толстую, и выпустил рыбку в ручей золотую. Другой путник, деву привёл в деревню, коя каждую ночь сказки чудесные рассказывала. Пришли братья однажды, и привели с собой, двенадцать человек, назвали их они месяцами. Народы оставляли после себя целые страны, героев и богов, злодеев и сказочных животных.
Однажды, когда солнце стояло в зените. В деревню, медленно, оставляя за собой тонкий кровавый след, путник вошёл. Жители приняли его без вопросов и отнесли в большой дом старосты. Куда позже прибыл и лекарь. Полночи в деревни ни кто не спал, из-за криков раненого. Но вскоре после ухода врачевателя, больной затих и уснул. А вместе с ним и вся деревня.
А поутру деревню обступили войска.
Под голубым небом, под взором солнца, стоят орды воинов. Их так много, что они покрывают всю землю до горизонта, а фланги уходят так далеко, что не видно им конца. Над армией реют знамёна. Чёрные знамена, как и сами доспехи воинов, с изображением красной пятиконечной звезды, стоящей на одной вершине и угрожающе двумя - небу. А солнце играет на них, злыми, ослепляющими бликами.
А напротив, выстроилась армада воинов в белом. Они ни в чём не уступали соперникам. И держали в руках они, знамёна белого цвета, с ярко жёлтым кругом в центре. И над строем, в небе висели как смоль, чёрные тучи грозовые. Они вперёд не плыли, не стремились покрыть чистую неба синеву. А застыли, словно в ожидании приказа, потихоньку меняя свои очертания, броситься готовые на солнце яркое.
И выслали те армии гонцов в деревню. И встретились они в центре неё. А меж них староста застыл в молчании. И требовали гонцы, немедленной выдачи им путника. Обещал белых гонец, богатства бесчисленные, если ему отдадут раненого. Чёрный же, дал слово о покровительстве деревни, если в его руках окажется путник.
Но староста отказал им и выгнал вон. И велел всем жителям, собраться в доме у него, а мужчинам оружие взять и защищать до последней капли крови свои семьи. И сам он встал с оружием в ряды.
Гонцы, добравшись до армий, сообщили воеводам об отказе. И тогда взвыли трубы, застучали барабаны. Тучи бросились на солнце. Хлынули, друг другу на встречу чёрная и белая волна. Стрелы в небо взвились, закрывая солнечные лучи. И казалось, вот он смертный час настал.
Но вышел к дубу путник раненый, и руки над головою поднял. Вмиг тогда стрелы в щепы разлетелись. И солнечные лучи, пронзили грозовые облока. Взмахнул он руками в лево и армия в чёрном полегла. Взмахнул он руками вправо, и от белой орды не осталось и следа. Лишь знамёна стояли одиноко.
Из дома повыскакивал народ. И со страхом он на путника смотрел. А он от усталости лишь улыбнуться смог.
Через два дня он их покинул. Уходя, седьмую дорогу протоптал. А в память он им оставил у дуба алой розы куст, как в благодарность пьедестал.

Аффтор.

8. #7: МаканТаракан (14). Глупая сказка.

Ночь. Чёрные грозовые тучи полностью заволокли небо. Собирался дождь. Люди спешили дамой. Только в центре города можно было встретить одинокого прохожего. А возле парка, людей не было совсем. Только одинокий автомобиль в дали. Неспешно бредущая девушка поглощенная своими мыслями. Да небольшая группа людей, быстро двигающаяся по дворам в сторону парка. И убегающий от них большой серый пёс. Нарушали спокойствие этой ночи.
Раздались щелчки. Пёс резко прыгнул за мусорку и на том месте, где он только что был, просвистели пули. И тут же серая тень вылетела с другой стороны и ринулась к выходу из двора.
- Быстрей! - Сказал кто-то из преследователей.
Вдоль большого, плохо освещённого парка неспешно ехала 'семёрка'. За рулём сидела молодая женщина. В машине играла лёгкая музыка. Несмотря на ночь и пасмурную погоду Марина в такт мелодии покачивала головой и отбивала ритм пальцами на руле. На заднем сиденье, прилипнув к окну, сидел Антошка. Они возвращались с гостей.
Как тут, из двора вылетела серая тень и мелькнув прям перед машиной ринулась вдоль парка. Марина резко нажала на тормоз. Завизжали колёса. И тут же через пару минут из того же двора выбежали люди в чёрных длинных плащах. И у каждого на голове были, какие-то штуки, как в фильмах.
Алла шла по улице. С лева мелькали тёмные окна дома, а справа возвышалась тёмная стена парка. Она уже не боялась не маньяков, не грабителей. Ей было всё равно, она застала мужа с любовницей дома: А прошло всего лишь два года после свадьбы:
Где-то позади колёса машины завизжали. Она повернулась и увидела, как что-то с хрустом вломилось в кусты парка, а через пару минут туда же влетели люди в плащах. Алла проводила последнего человека взглядом и продолжила путь в не куда.
Пес, вломившись через кусты, пробежал подальше и остановился за деревом. Левая задняя лапа болела. Видать в неё попали тогда во дворе, но он ощутил это только сейчас. Так же чутьё говорило, что сейчас пойдёт дождь. Пришло время расплаты.
Небо разразилось громом, сверкнула молния и упали первые тяжёлые капли дождя.
Весь парк наполнился шумом листьев. Ведущий охотников поднял руку и весь отряд остановился. Каждый напряг слух, пытаясь услышать шаги пса. Но четно.
Дождь постепенно перерос в ливень и уже зелёная плоть парка, не спасла землю от тяжёлых капель. Ведущий снял очки и достал фонарь. За ним последовали и остальные. И тут из тьмы и шума выпрыгнул пёс, всей массой рухнул на одного из охотников. Люди разом открыли огонь на шум, но пули лишь попали в окровавленное тело их соратника. А серая тень под свет фонариков скрылась во тьме. Группа продолжила погоню.
Марина вела машину, но уже музыка не играла, а Антошка съёжился на заднем сиденье. Когда дождь начался, ей показалось, что она слышала крики. Но сейчас, когда они не однократно повторились, Марину всё больше пробирал страх.
Алла стояла на самом краю крыши и смотрела в низ. Плакало небо, плакала и она: Где-то в дали, в глубине парка, слышались крики и ей казалось, что это кричит её израненное сердце: Алла больше не могла: Не могла так жить. Что-то надо менять но: Поздно, уже поздно. Она раскинула руки, и дуновение ветра бросило её в низ.
Последнее что видел её тускнеющий взгляд, это-то, как к её телу подходил большой волк, волочивший левую заднюю лапу. По серуму мокрому меху бежали струйки крови.
В стене дождя проступили свет фар. Волк, последний раз глянул на девушку и отбежал в тень. Уже оттуда он наблюдал, как в остановившейся машине, с задних окон выглядывал мальчик, а за рулём сидела женщина. Как подъехала скорая помощь, что было потом, серый смотреть не стал. Он знал, что девушка жива. И, что это их не последняя встреча.
Через пару дней Алла пришла в себя. Ещё через день зажили все переломы. Что конечно удивило врачей и обрадовало многочисленных родственников. Заходила и Марина с сыном навестить. Вот только осталось непонятным, откуда на плече появились шрамы от укуса собаки. Старые шрамы.
А ещё через пару дней. Аллу навестил мужчина с цветами и прихрамывающий на левую ногу.

Аффтор.

#6: Чугунный Пряник (26). Повесть об Мерзантеле

  Не остыл еще пепел тех времен - тьмы и страха. Молодая земля утопала в пучине воин. Несметные полчища владыки Мирзантеля, шествовали по цветущей Гильментии. Миньоны злого повелителя топтали поля, поджигали реки, выпивали воздух.

  Чумные полчища шли западными дорогами, пересекая черно-зеленой молнией континент, сея смерть старым и малым, живым и мертвым.

  Гордые гномы, величественные эльфы, дикие гоблины, неукротимые орки - пали под натиском могущества Владыки. Племена народов отчаянно боролись, неся все новые, ужасающие потери. Некоторые, утратив надежду, перебирались под знамена наступавших. Тьма и боль приумножалась в сердцах дитей Гильментии.

  Владыка был посланником Архидемона. Собрав всю силу Проклятых, Цемельхим - отец Бездны отправил кузнецов подземелья выковать Маску. Два года трудились прокаженные и отвергнутые Создательницой. Наконец труд был окончен. Арихидемон влил в ограненный мифриловый предмет свою душу, и с последних утекающих сил запечатал маску на лице добровольца - смертного. Частично подчинив носителя, дав ему имя, отличное от настоящего, Искуситель пожелал стереть Человека и влиться в мир Живых, уже в телесном обличии.

  Но не долго ликовал Цемельхим, осознал он, что воля Сосуда силы - сильнее проклятия Печати на лице. Что двигало им не поклонение падшим отродиям, а кое - что иное: Мирзантель, собрав всю мощ в кулак, отчаянно сопротивлялся напору, но часть души его отдалась жестоким речам Печати. Мужчина всей сущностью желал не власти, не силы, не богатства. Вернуть былое - вот в чем суть. Плененный смертный пошел на плотскую гибель, осознание бесконечной вины перед живым, чтоб вернуть Нить Судьбы... Вернуть любовь.

  Однажды, во времена гарячей крови, принц Человеческих земель - теперешний тиран, гнобитель Мерзантель, полюбил убийц главу. Нильеме ее звали. Курьезность - вот причина встречи. Одурманили его волос потоки, и нежных глаз голубой простор. Держась за руки, втайне, влюбленные делили приговор - прознал король от служб секретных, что сыну не сидиться на золотом коне.

  Совсем негоже знать, что сына, души избранница не голубых кровей. И вот, ищейки пошли за парнем по следам:Прийдя на место встречи, ныне безымянный не увидел дорогих черт. В скором времени, без ведома толпы, приговор свершили, наказание за смерти - смерть.
  Отец поведал погодя, что хотел добра ему, на что в ответ услышал угнетенный крик: 'Я ЕЕ ВЕРНУ!'
  Вновь и вновь искал Владыка путь, но однажды, покорив Светоносных Магов, сразившись с главой стихийных чар, Мирзантель нашел древнейший свиток. Магические руны говорили об артефакте, способном двигать и изменять Судьбу. До начала времен, перворожденные эльфы спрятали осколки Души Гильментии- богини Создательници, расколов на части. 0

  Вскипела кровь плененного безмуца, сердце пронзило тонкое лезвие надежды. И под маской в свете лунном зажглась улыбка - ярость Цемельхима. И впредь идя к долгожданной цели, Владыка Мирзантель - был пленен не архидемоном, а пьяным бредом любовным.

  'Я покорю непривзойденный плен, заставлю плакать доверчивого демона:Я обещаю'. Душой произносил человек, с забытым именем, но на устах срывался крик: 'За силу Бездны - Цемельхима!'. Вновь и вновь измученный боями Мерзантель искал запретный плод - части мозайки Артефакта.

  И вот, в покорном бреду нашел - таки смельчак последнюю слезу Создательници: Пещанная гробница, юг земли. Дальше только пропасть, из которой не выплывают корабли, где сонце спит и братья луны: Грем и Дельмарик смотрят на печаль народа. Качают немыми головами, призывая к Правде. Но в ответ доноситься ярость и слезы под Маской, с печатью Цемельхима.
  'Я всетаки нашел, я справился! Любимая:Я скоро!'

  '-Всех убить! Насиловать! Бросить животным! Женщин развесить на виселицах, малышей в отряды!' -Маска Владыки распоряжалась сущим, разрывая непокорных, казня неверных, пожырая души павших:

  И вот, не прошло и дня с момента разграбленных руин, как Мерзантель противился тирану: скрежета зубами человек выдирал куски артефактов, складывая в причудливую картину: Рыча, бранясь Мерзантель собрал узор. И вмиг, у возора двух Повелителей притстала дева, с плачущими глазами. Еще момент и пучина иллюзий взиграла вокруг, закрутил магии водоворот незадачливой мозайки. И уже пред Маской были не руины, наполненые печалью, а палаты удивительного Замка. Простирающегося в центре Пустоты, вбирающего страдания и радость стоял он-Поглотитель, несчислимые годы. В нем Нить Судьбы вила Создательница-мать. Сидя на золотом станке пряла дороги-судьбы. Палату заливало яркими огнями, казалось, сами братья луны заглядывали в то окошко, высокой Замковой башни, освещая работу Гильмении.

  'Ну чтож ты всетаки пришел, с миром ль ты, возможно ли с войною?'. Богиня встала, подошла к Герою, провела по черной маске, позолоченными руками. Безмерна красота ее была. Мирзантель собрал все свое ество, и выкрикнул единственную фразу, пренебрегая уважением, почетом: 'Богиня, изволь молить тебя! Страдания мои пусть будут бесконечны, но я хочу просить не за себя! Помилуй ту, в чьих руках мое гнилое сердце! Прошу тебя! Коль магия незримая твоя, озаряет мою душу-силы есть для борьбы с Цемельхимом. Продал ему свою Судьбу, но все что есть оддам тебе. Лишь позволь Нильеме встать из мертвых!'. Плененный целью, Владыка упал перед Богиней на колени, облаченный в Маску, черные доспехи:

  'Хорошо, безумный странник, двуличный крест нести тебе:Но за Нить приходится платить'. Гильментия отошла к углу,подошла к столу, открыла мраморный ларец, и вынула одну единственную струнку-Ниточку Судьбы.

  'Вот она, твоя мечта, безумный бред в тени могущества:Я сделаю то,чего ты хочешь. Но впредь судьбу твою беру в свои золотые руки!'. И магия Межмирья вмиг спала, обрушилась серебрянной цепочкой на земь, высвобождая Огненного Владыку:Боль тысячи клинков пронзили душу Мерзантеля. Архидемон яростно цеплялся за жизнь, предчувствуя погибель. Богиня снова встала за станок и продолжила работу. Пару мгновений и мир ушел из под ног:Луна, тень, свет, горы..Далекая долина.

  Мирзантель падал с ужасной высоты, окутанный сумерками ночи. 'Так вот как ты решила, богиня мудрая моя. Тело ничто, мы -вечность'

  Ненавистный тиран коснулся лица, сдирая Маску, убивая свой плен, клейменный демонической печатью. Ярлыки слетели, узлы лопнули и черно-желтый огонь охватил тело, касаясь он не обжигал. Сила Подземелья Проклятых выходила без остатка. И вот ужасный взрыв раздался над землею, разлетаясь по всему изумленному миру, неся новые надежды, страхи, переживания. Все живое услышав неосязаемый свет - устримили взгляды в сторону падающей звезды.

  Мирзантель чувстовал незримые касание миллионов уставших глаз; Маска больше не держала-он справился. Нить милой продлена. В сию минуту Безымянный, осознавал что жизнью заплатил за цель.
  В первые за столько веков, обессиленный но свободный, парящий человек:уже не демон, нес весть конца чумы и геноцида.

  Ветер ласкал длинные седые волосы. Устремлял взгляд в грустные карие глаза, ровный нос:нежно касался пересохших от боли губ.
  'Твоя смерть оказалась моим бессильным бесмертием. Но я сделал все, что мог:Моя любовь!'

  Лучистая звезда утонула в июльской теплой ночи. Коснувшись земли, Мирзантель обрел долгожданный покой. Душой и телом растворился серым пеплом. Ветер-вечный спутник всемогущего Тирана до селе бродит по миру, вселяя в души живым новые надежды.