Конкурс рассказов "ЛаВрушка-42"

1. #3: сибиряк (25). Белая мышь

Над озером поднимались остатки тумана, открывая спокойную гладь воды. Солнце приятно пригревало, выглянув из-за высоких сосен, стоявших словно часовые по всему берегу. Воду тронула чуть заметная рябь, от лёгкого ветерка с берега.
  Поперёк озера, усердно работая лапками, плыла мышка, оставляя после себя расходящиеся в разные стороны лучики волн. Недалеко от берега дремал рыбак в резиновой лодке. Он удивился необычному пловцу, опустил в воду весло, на которое залезла серая пловчиха. Подгребая другим, поплыл к ближайшему берегу, приговаривая.
- Мышей ещё не спасал, гордись, будешь первая.
Когда оставалось до берега метра два, мышь прыгнула в воду и поплыла. Рыбак пошутил:
- А фото на память со спасителем? Вот неблагодарная.
Путешественница выбралась на берег, там её ждала родня.
- С очередным возвращением. Опять неудача? - сказала старая мышь: - Зато жива и здорова.
Отряхнувшись от воды, путешественница недовольно проворчала:
- Всё было хорошо, пока на пути не повстречался этот ненормальный рыбак. И что только он делал на озере?
- Каждый раз у тебя на пути попадается кто-нибудь ненормальный. Сколько же от тебя беспокойства.
- Зато вам скучать не даю. Видишь, вся родня собралась, а то сидели бы по норам, да кисли с тоски.
- Прошлый раз тебе попалась ненормальная чайка. Хотела, видно, развлечь птенцов, да выронила тебя. Вот была бы радость для них.
- Это я её укусила за ногу, когда поняла, что она летит не к тому берегу, а прочь от озера. Вот она меня и отпустила.
- А вспомни две недели назад. Как мы тебя спасали от щуки?
- Я думала, она со мной играет. Сказала ей, чтобы отстала, что мне некогда, а она обиделась и откусила мне полхвоста.
- Да если бы мы на берегу у воды не устроили шум, чтобы отвлечь щуку, то ты бы уже знакомилась с её детьми.
Тут родственница с ехидной мордочкой пошутила:
- Она, наверное, хотела тебя подвести. Села бы ты разбойнице на шею и поплыла бы, дёргая за усы, и ногами ударяя в бока. Да?
Напряжённая обстановка разрядилась. Все хохотали, лёжа на спинах и поддёргивая лапами. Обсохшая мышка обиделась и ушла спать. На поляне ещё долго слышался весёлый разговор. Неудача одного надежно объединила остальных.
Спит мышка и видит сон, что вот он - противоположный берег. И она смело выходит из воды, и её встречают. Отряхиваясь, она благодарит:
- Спасибо за приём. Привет вам от нашего берега. А как вы узнали, что я сегодня приплыву?
- А мы и не знали. Просто провожали в очередной раз нашу неудачницу. На ваш берег опять поплыла. Каждую неделю делает попытку, но всегда неудачно. Вот и сегодня проводили и ждем, но что-то задерживается. Ты ее случайно не встретила?
- Нет. Никто не встречался. Наверное, разминулись
- Ладно, пойдём, будешь с нами жить. Места всем хватит. Одной ненормальной больше, другой меньше. Всё едино.
Тут за косогором мелькнула полоска воды. Мышка встревожилась:
- А что, есть еще один другой берег?
Пожилая мышь посмотрела на неё удивлённо и ответила:
- Так мы же на острове.
Проснулась мышка на родном берегу, - сердце бьётся сильно, сильно. Вот отдохну недельку, - подумала она, - И снова поплыву, ведь меня там ждут:

2. #1: Нитка Ос (24). История любви Радия Радонова, или почему горняка прозвали Великий Поперек

Радион мечтал о любви. Вахта на выработках Пассифлоры закончилась, и первым транспортом горняк двинулся в веселый 'квартал' Красных Астероидов. Сменив промасленную робу на костюм вирфаревой кожи цвета заката на Плутоне, тяжелые берцы на элегантные остроносые полусапожки, а потрепанную бандану на фетровую шляпу, Радик распустил по плечам блестящие от избытка фосфогормона локоны.
- Неотразим! - гоготнул старший мастер, одобряюще похлопав Радиона по плечу. Отсчитал приличную сумму в межзвездной валюте, выдав только треть, остальное же перевел на кредитку. Наличные, Радик, пользовал по мелочи. Ну, там, стаканчик пропустить, или сладостей девочкам купить. С кредиткой за крупными покупками ходить проще. Просто приложи палец к сканеру на кассе и со счета снимается нужная сумма. Вот таким образом расплатившись с заправщиком, вывел свой косморей из ангара и рванул к мечте.
Квартал встретил горняка шумным карнавалом. То тут, то там мелькали знакомые физиономии коллег. Девочки танцевали прямо на улицах. В этом году вошли в моду зажигательные мелодии знойной Мирцеры, шум живого песка. Воздух распирало от ароматов. Сходя по трапу, Радион полной грудью вдохнул сладковатые феромоны нежных красавиц с Дэльты-Леги. Правая аллея, ведущая к полюбившемуся кабаре 'Медовый лед' окутала пряным запахом возбуждающих сладостей поваров-виртуозов Крангоф. Свернув на главную площадь, Радик практически утонул в резковатом с кислинкой, но свежем духе свободной Виверы. Но вот нос щекотнул знакомый до дрожи в поджилках цветочный, почти осязаемый дурман загадочных Туманных Дев, вечных девственниц Нью-Прапа.
Загадку туманных женщин так и не смогли разгадать, но то, что появлялось из сизого полупрозрачного кокона, неизменно возвращаясь в него после сеанса, всегда было желанно и девственно. Каждый пересменок Радион просил у кокона одну и ту же девушку, метиску. Он придумал ее сам, а сгусток тумана воплотил в жизнь. Даже если кто из завистников и позарится на Радикову подругу, то до мельчайших подробностей воспроизвести в памяти не сможет, а значит, получит копию.
Купив сладостей, горняк гордо вышагивал мимо витрин салона интим-пирсинга и тату, когда взгляд таки зацепился за невиданное существо, скучающее возле барной стойки. Кровь, отхлынула от лица Радиона, но через секунду обрушилась лавиной на сердце. Застыв с открытым ртом перед витриной, горняк автоматически заталкивал в него сладости. Еле проглотив вязкий комок, ошарашено шагнул к входной двери салона.
В холле его окликнули. Бтут Прет, сосед Радиона по этажу общежития горняков на Пассифлоре, сидел в мягком кресле.
- Привет, - пожал ему руку Радик, присаживаясь рядом, - Какими судьбами? - спросил он Брута, не сводя взгляда с незнакомки возле бара.
- Джари очередное тату делает, - просиял тот.
- О! - наконец взглянул на собеседника Радион, - Поздравляю!

Виверянки отмечали рождение очередного ребенка татуировкой его имени на внутренней стороне бедра. У самых плодовитых подобные надписи спускались аж под колено. Радик снова вернулся к созерцанию прекрасного существа.
- Нравится? - гыкнул Брут, ткнув Радиона кулаком в плечо.
- Очень, - прохрипел тот, слипшимся от сладостей горлом, - Ты ее знаешь?
- Это Резгуль, - кивнул Брут, глядя на хроникрон над входом, - Официантка из тац-бара напротив. Кстати, - он хитро прищурился и потрепал Радиона по плечу, дабы привлечь его внимание, - Она Писсифлорианка.
Брови Радика взлетели, а рот снова распахнулся. Уроженок планеты, на которой он ведет разработки, мало кто видел воочию. Но ходили разговоры между добытчиками, что женщины эти нежны, предупредительны и отличные хозяйки, а еще это дамы-праздник, в любви - весь 'квартал' в одной. Для искушенного гурмана, избалованного Красными Астероидами, Пассифлорианки - подарок судьбы за верность 'кварталу'.
И он решился. Такой шанс выпадает раз в жизни. Не попрощавшись с Брутом, двинулся в сторону стойки. Девушка полулежала на стойке, по-кошачьи прогнув тонкую талию, облокотившись подбородком о руки с тонкими музыкальными пальчиками. 'Кольца нет' - отметил Радик и воспрял духом до треска ширинки.
Приятного зеленого оттенка кожа, ямочки на пухлых щечках. Густые рыжие волнистые локоны и странная ажурная маска практически зарывали лицо, но не могли спрятать легкого румянца. Округлую попку девушки скрывала жесткая юбочка. Да в сторону нижних конечностей Радион и не смотрел, ему не терпелось заговорить с незнакомкой, очаровать, завоевать.
Собрав все свое красноречие, Радик заказал коктейль и взорвался эмоциями. Он сыпал комплименты тихим вкрадчивым голосом. Томно бросал взгляды. Прикасаясь к огненным волосам, слегка припав к ним губами, шептал нежности на невидимое ушко. Нет, он не наступал, не требовал, не торопил. Девушка едва уловимо поворачивала голову к плечу, вздыхая, но, ни слова так и не произнесла. И когда Радион, исчерпав все запасы словарного запаса, уже хотел сдаться, к стойке подошел Брут.
- Дружище, - снова гыгыкнул он, - Вообще-то голова у нее там.
И указал на жесткую юбочку.
- Как? - опешил Радион, - Получается я все это попе рёк?!
Вот с тех пор и приклеилось к Радию Радонову прозвище 'Великий Поперёк'. А на Резгуль он все таки женился. Поговаривают, мол, частенько шепчется с ее обожаемой попкой и ныне. Ну, а кто из мужчин не шепчется?! ;)

каюсь, текст не вычитывала
болею я
тошно ...

3. #6: Бензопила (24). Там, на неведомых дорожках...

  В лесу, не смотря жаркий летний день, было темно и сыро. Комариные тучки, пронзительно жужжа, клубились в поисках жертвы. Слышалось утробное кваканье лягушек - рядом пузырилось покрытое ряской болото.
  -Ах, ты, жаба !-закричал леший и погрозил в сторону болота, где жил водяной. - Убью!..
  - А ты его сперва достань! - крикнула лешачиха. - Сходи- ка лучше на охоту. Да Лешу возьми. А то спит днями и ночами. И в кого такой сын?! А жабу надо приструнить - сколько мусора к нам натаскал!..
  -Леша-а! - крикнул леший в заросли. - Леш, а Леш!..
  В лесу стояла мертвая тишина.
  Тут чета леших гаркнула так, что тетерев кувыркнулся с дерева.
  Наконец кусты раздвинулись, пропуская нечто огромное, рыжее и взъерошенное. Оно зевнуло, мотнуло рогами, почесало бок и высморкалось в кисточку хвоста. «Иду-у!» - и тут же поскользнулось на рыбьей чешуе и шлепнулось задом в кучу мусора из рыбьих костей.
  -А-а-а-ай!!!
  Тетерев, взобравшийся было на куст, опять шлепнулся оземь и, сердито кудахтая, приволакивая подвернутый окорочок, скрылся в кустах.
  Родители переглянулись и покачали рогатыми головами. Когда сын встал и, охая, начал выдергивать из шерсти рыбьи кости, отец подошел и - хрясь!- влепил ему подзатыльник.
  -За что? - хныкнул Леш, потирая колтуны на затылке.
  -Размазня ты, а не леший! Вот я!.. - Лих потрогал свои рога, повертел копытом, будто примерял ботинок в обувном магазине,- Потомок Сатира!
-Да что я! - продолжал леший. - А мать... Горная серна!
При этих словах лешачиха смутилась и кокетливо глянула на мужа.
  - Какой ты потомок сатиров?- Леший махнул на сына рукой,- козел колхозный!..
***
  -Бхи- хи!!!- водяной Бубль сотрясался от смеха всем своим тучным, похожим на зеленый студень, телом, которое в такт улыбалось складками и подмигивало пупырышками. Для водяного день, когда удавалось насолить лешим, был прожит не зря.
  Теперь можно и поесть. Жена обещала что-то новенькое приготовить, а то все икра, да икра... Не смотря на тучность, Бубль плавно соскользнул с кочки, с которой обычно наблюдал за Лихими, и исчез в болотной жиже. Война между Лихом и Бублем началась очень давно, с какого-то пустяка, о котором они уже забыли.
  Зато никто не забывал каждый день исправно гадить другому. Водяной таскал в дупло лешим пиявок, тину с лягушачьей икрой, рыбную чешую и кости. Однажды подложил в дупло капкан из челюстей щук и долго караулил. Ожидание того стоило - сотрясающий округу рев лешего подтвердил, что у водяного есть способности инженера.
  Леший в долгу не оставался: скидывал в болото тухлятину, коряги, кости, лосиные рога и копыта, дерьмо, мухоморы, поганки и вообще все, что попадалось на глаза.
  Но, если кто то из них вдруг забывал ответно насолить другому, то противная сторона кровно обижалась.
  Как то Лих проигнорировал очередную подлянку водяного. День, другой, неделю ничего не скидывал в болото. Водяной потерял сон и аппетит, похудел, стал раздражительным, целый день просиживал на своей кочке, пытаясь выследить врага.
  Наконец, не выдержал и пошел выяснять, что случилось. Оказалось, что Лиха не было дома - ходил навещать родичей в другой лес. Вернулся с подарками.
  В этот день водяной съел за раз пять порций, выспался и к возвращению "друга" подготовил очередной "сюрприз".
  С помощью крючков из звериных когтей, чьи останки леший бросал в болото, соорудил нечто вроде лапы на длинной палке и стянул роскошную белую медвежью шкуру, подарок Лиху на 300- летие. Разложил ее над самой трясиной, а сам недалече уселся, предвкушая, как леший по кочкам скакать будет, за шкурой то. А дальше план был такой: из под носа у того ее хвать и дальше в болото утащить- пойдет за ней аль нет?
  Целый день сидел водяной в ожидании Лиха, но того все не было. Прождав до темна, голодный и разочарованный, он свернул шкуру и поплелся домой.
  В самом центре болота распласталась покрытая камышом трясина, над которой возвышался пушистый от растительности холм, похожий на срезанный конус радиусом в двадцать шагов. Водяной плюхнулся в чавкнувшую жижу и начал судорожно дергаться, отчего его тут же засосало в коридор, ведущий внутрь холма, домой.
  Только одно место во всем болоте вело в этот коридор и только семья водяного знала о нем.
  Не успел он выплыть на порог, к нему, всхлипывая и теребя в перепончатых ладонях какой-то лоскуток, метнулась жена.
  -Что случилось?- упавшим голосом пробормотал Бубль.
  ***
  Лиха трясло, как в лихорадке: водяной спер роскошную белую шкуру. Конечно, Лих знал, что эта жаба - гадина, каких свет не видал. Но чтобы красть?
  -Не-ет, шалишь, так тебе это не пройдет,- скрежетал зубами леший, до хруста сжимая похожие на кувалду кулаки.
  Жена принесла ему отвар лечебного сбора, сама тоже попила и, успокоившись, стали держать совет: что делать?
  План пробраться в логово водяного отпал сразу- болото не пройти, даже если тащить лодку и плыть на ней, когда глубоко. Между кочками трясины-ловушки так и ждут, когда зазеваешься. А если перекрыть речушку, по которой водяной плавает за рыбой в Реку? Плотину будет не сложно сделать, но больно речушка из-за подземных ключей холодная, все отморозишь. Как только он выдерживает? Одно слово- жаба.
  -Придется к гномам идти,- безнадежно выдохнул Лих.
  -Ты что?- всплеснула руками жена,- они три шкуры сдерут!
  -Выхода нет,- буркнул Лих.
  -Да плюнь ты на нее!- разозлилась жена. -Гномы возьмут в десять раз дороже, чем она стоит.
  -Тебе, конечно, плюнь, а мне- семейная реликвия,- обиделся Лих.
  -То, что на Лешину свадьбу накопила, не дам!- Решительно заявила лешачиха и, громко цокая, удалилась.
  Лих долго еще ходил взад-вперед по опушке, часто останавливался, вскидывая глаза и упирая указательный палец в небо, будто проводил сложные бухгалтерские подсчеты, качал головой, и вновь ходил.
  Наконец, решительно поджав губы и вперившись в одну точку, твердым и быстрым шагом направился вглубь леса.
  Вернулся домой поздно вечером, держа под мышкой какой то сверток. На вопрос что это, усмехнулся и глухо произнес:
  -Смерть.
  -И почем нынче смертушка,- съехидничала жена, которую больше всего интересовал финансовый вопрос.
  Леший смерил ее ледяным взглядом и сквозь зубы процедил:
  - Пока дал задаток. Сработает- доплачу. Не сработает-вот!- И Лих показал волосатую дулю.
  Видя, что если спрашивать о цене и дальше, то муж взорвется, она пошла греметь посудой- пусть знает, что вопрос не закрыт.
  Лих, пока родители были заняты разговором, успел запустить в мешок мохнатую ручищу. Заметив это, Лих влепил сыну затрещину и забрал "смертушку".
  -Пап, тебе липу подсунули,- деловито сказал Леш, вытерая руку о траву. Это какая то мука.
  -Не мука, а споры,- буркнул отец.
  -Типа, семена?
  -Типа, типа, неуч. Это споры моха. Его гном как- то мудрено так обозвал, нафигатум какой- то или как то так. Короче, мох этот болото сожрет и не подавится, вместе с жабой и его жабихой. Гном сказал, ежели погода будет теплая и дожди частые, через десять лун вместо болота будет обычный луг.
  -Здорово! -воскликнул Леш и восторженно посмотрел на мешочек. У них будет собственный луг, с красивыми цветами и бабочками, а не с лягушкам и комарами.
  - А можно я? Ну, это, насыплю споры в болото?- Неуверенно спросил Леш и с надеждой взглянул на отца.
  -Хм,- Лих окинул сына придирчивым взглядом. -Ну, что? Надо ведь когда то начинать серьезные дела. И протянул мешочек.
  -Спасибо!- Воскликнул сын, но тут же растерялся и неуверенно спросил,- а-это, когда нужно сыпать то?
  Лих вздохнул: никакой самостоятельности!
  - Сам решай!- Отрезал он. -Кстати, дай отсыплю половину, еще напортачишь, придется доделывать.
  При этих словах Леш стыдливо опустил голову и насупился.
  Никогда отец не поручал ему серьезных дел, а если и поручал, то страховался по полной программе. И был прав. Леш все делал не так. От стыда и злости на себя стиснул зубы, вспомнил, что постоянно что-то пачкал, ломал, разбивал, куда то вляпывался, где-то застревал, и все у него мимо, наперекосяк да наперекор. Но ведь так хотелось сделать правильно!
  Леш вздохнул и начал чертить на земле ногтем разные фигуры- это помогало ему отвлечься от плохих мыслей, сосредоточиться.
  Надо все продумать, разведать, перепроверить. И Леш, подражая отцовской походке, решительно направился к болоту.

  Пока дошел, уверенность улетучилась. Куда сыпать? Долго изучал болото, высматривал слежку и когда уже приготовился рассеять споры, вдруг услышал:
  -Эй, что это?,- прозвучал тонюсенький голосок.
  Леш аж подпрыгнул от неожиданности, ошалело завертел головой и не сразу заметил за болотной корягой какое то движение.
  -Э-э... Ничего, -промямлил он и спрятал за спину злополучный мешок.
  - Не прячь! Я все вижу!- обиженно вскрикнул голосок
  -А-а ты... это... кто, вообще?
  - А сам то кто?- насмешливо спросил голос.
  -Я тут живу. Леший я... вот, - гордо сказал он и прошелся, желая показать себя во всей красе.
  -Хи! Какой смешной!- прыснул голосок
  -Чего это я смешной? Ничего и не смешной!,- обиделся Леш и попятился за иву.- А ты, небось, жаба? Гы-ы!
  -Ах так!,- взвизгнул голосок, из-за коряги вдруг взметнулось нечто гибкое и развевающееся. На него, окутанная до колен темно-зелеными волосами, смотрела изящная русалочка. Глаза в пол лица и цвета календулы- жгуче-оранжевые, под остреньким носом надулись розовые губки, а на бледных щечках веером лежали тени от длиннющих ресниц. Мясисто-мускулистые ноги заканчивались широкой "лягушачьей" ступней, созданные, чтобы быстро плавать и далеко прыгать.

  У Леша упала челюсть, а следом и мешок с со спорами, которые тут же рассыпались.
  Заметив, какое впечатление произвела, русалка смутилась, но у лешего было такое растерянное выражение, что она не удержалась и прыснула со смеха, отчего ямочки весело запрыгали по щекам и подбородку.
  Тут Леш, желая поближе ее рассмотреть, двинулся из-за дерева, но споткнулся о корень и, нелепо взмахнув руками, плюхнулся в болотную жижу.
  Какой позор! Казалось, прошла вечность, пока отплевывался от ила, вставал, с трудом выдергивая копыта из липкой, чмокавшей грязи, вытирался, снимал с рогов осоку и слушал, как, держась за живот, ухохатывалась русалочка.
  Обидевшись, Леш уже хотел ругаться, но она смеялась так беззлобно и заразительно, что не утерпел и сам рассмеялся.
  ***
  -Уф!, -водяной ввалился в дом с огромным мешком.
  -Разбирай!,- крикнул он жене, а сам плюхнулся на лешеву шкуру, отдыхать. Сегодня богатый улов из реки- рыба на нерест идет.
  -Ай, молодец, -причмокнув от удовольствия, сказала жена и живо принялась сортировать рыбу.
  -Вилька где?- спросил Бубль,- позови, пусть помогает.
  -Да ладно тебе, дитятко не успело приплыть, а уже погоняешь. Пусть по болоту поплавает, детство вспомнит. Уж замучили ее, небось, в школе то. В наше то время школ не был, до всего сами доходили...
  -Цыц,- оборвал ее Бубль,- расква-ква калась. Совсем размякла, как письмо получили. А все-таки быстро она приплыла, из тридесятого- то царства.
  - На почтовой акулине,- гордо сказала жена.
  -На акуле, дуреха,- усмехнулся водяной.
  -Мы в школе не учились,- обиженно буркнула жена.
  - По идее, не бабское это дело, школа то,- вскинув мутно-водянистые глаза к потолку, протянул водяной. Вона- лешев остолоп дома сидит, никаких школ. И ничего- на охоту ходит, по хозяйству там. А наша-то чего умеет?
  -Не знаю,- пожала плечами жена.
  -То- то же,- буркнул Бубль и, зевнув, сонно протянул,- ладно, посплю я. Потом поболтаем.
  Проснулся от запаха жареной рыбы и еще чего- то пряного, острого, отчего желудок требовательно заурчал, а рот залило слюной.
  -Что это?- вскрикнул Бубль, сипя и жадно втягивая воздух.
  -Пап, вставай,- прожурчал веселый голосок,- а то мы без тебя все съедим.
  Из-за кухонной ширмы выглянула радостная мордашка русалочки.
  Вглядевшись в нее, водяной не удержал улыбку- копия мать в юности. Такая же миленькая, тоненькая, юркая.
  - Иди, попробуй, как дочка готовит, - гордо смотря на дочь, рядом встала жена: бочонок на ластах, два бидона, на голове-воронье гнездо.
  Во время обеда водяной крякал с удовольствием. Такой вкуснятины- в жизни не ел. Нет, не зря дочку в школу русалок отправляли. Да ее, такую мастерицу, сам Нептун с руками оторвет!
  Наевшись до отвала, обсосав лоснящиеся от жира пальцы, водяной спросил у Виллы рецепт.
  Улыбаясь, она начала по очереди зажимать тонкие перепончатые пальцы:
- Филе рыбы, мука из сушеных креветок- подарок морской русалки, перцы, травки пряные, яйца перепелиные...
  - Умм-мница!,- перебил водяной, - А что ты еще умеешь?
  Вилла взметнула бровки, гордо глянула из-под густо-зеленых опахал, приготовилась загибать пальчики..
  - Верю, верю! - улыбнулся водяной,- но как ты яйца достала, ума не приложу.
  - Да это не я, Леш дал,- небрежно махнув ручкой, прожурчала Вилла.
  Мать, стоящая позади Бубля, от ужаса вылупилась на дочь и покрутила у виска. Она предупреждала- ни в коем случае не говорить отцу про встречу с лешим. Да чего там, сама такая была в юности- волос длинный, а память короткая.
  -А-а, - скучно протянул водяной, но в следующую секунду истошно, разбрызгивая слюни, завопил, - Что ты сказала?!

***
  Леш, будто пьяный, шел домой. За всю свою недолгую жизнь он знал только родителей, деда с бабкой, что в соседнем лесу, да водяного. А тут такое!
  Перед глазами Леша все еще стояло улыбчивое личико русалки. Эти глаза-календулы, такие яркие и теплые. А какие волосы! Длиннющие, зеленые, как ель, и такие блестящие. А как она смеялась! Что губки, что зубки, что ямочки-все вместе так красиво, век бы смотреть!
  И умница какая: сразу определила, что споры-то , оказалось, не те- не того мха, что отцу подсунули: ни вреда от них , ни пользы.
  Однако, все равно не стал бы Леш болото губить, русалочке вредить!А споры те вместе с ней по болоту рассеяли, чего добру пропадать. И старались, как будто нечаянно, попасть друг в дружку. И как она обрадовалась, когда для нее перепелиные яйца собрал!
  Пока Леш шел и думал, что бы ей еще такого подарить, учуял запах жареного мяса. Рванул домой коротким путем, сквозь заросли и бурелом. Вскоре уплетал мамину вкуснятину.
  После ужина отчитался перед отцом, как готовился к заданию и распылял споры...
  В эту ночь Леш не спал. Долго ворочался и заснул лишь к рассвету, когда сквозь хмурое небо, разбитое на осколки корявыми ветвями, начало пробиваться тусклое солнце.
  -Эй, соня, вставай!- Леш открыл глаза и увидел то же небо. С таким трудом заснул, а его разбудили.
  - Ужинать будешь?- рядом стояла лешачиха и ласково глядела сына.
  -Ужинать?- С недоумением переспросил он. И тут дошло- сейчас вечер, а не утро! Вилла... опоздал...
  Не помня себя, сорвался с места.
  -Ух, какой голодный,- умилилась мать, думая, что сын ранул на кухню. Но когда он, перескочив через мангал, скрылся в зарослях, в изумлении открыла рот- такого еще не было, чтобы Леш от еды отказался.
  Тем временем он летел по лесу со скоростью оленя, перемахивая через бурелом с легкостью газели, продираясь сквозь заросли с медвежьей силой.
  Иногда ему казалось, что она ушла, и он невольно сбавлял темп, но, опомнившись, опять прибавлял.
  Вскоре почуял запах болота, еще чуть -чуть поднажать...
  Вот она! Успел!
  Но, приблизившись, понял, что ошибся, приняв корягу с намотанными водорослями за сидящую русалку.
  Ее не было.
  Леш, тяжело дыша, разочарованно ухнул и стукнул себя по лбу: как всегда, все испортил.
  -Вилла!,- позвал Леш, но, испугавшись, что услышит водяной, вздохнул и, спотыкаясь, поплелся обратно.
  -Эй, ты куда? -вдруг услышал сзади знакомый голосок и, не в силах сдержать улыбку, бросился назад.
  Вилла сидела на пеньке и расчесывала волосы.
  - Прости... -сказал Леш.
  -Я думала, ты больше не придешь, я ж намного опоздала,- прожурчала Вилла и виновато опустила ресницы,- извини.
  -Да?,- удивился Леш, но тут же спохватился: она тоже!
-А-а, ничего, извиняю, - нашелся он ,- я приходил, а тебя нет. Вот, опять пришел...
- Меня папа не пускал. У вас тут, оказывается, война,- усмехнулась Вилла и глянула исподлобья.
-Я не с кем не воюю,- сказал леший твердо.
-Просто эта жа.., твой отец, стырил у папы шкуру белого медведя... подарок деда.
-А-а, эту,- протянула Вилла, -да, красивая шкурка, такая мягкая. Папа на ней спит. Н-да, нехорошо получилось.
  Вилла растерянно посмотрела на Леша.
-Да уж,- буркнул он и почесал макушку.
-Слушай, а если я верну ее, они помирятся?- с надеждой спросила русалочка
- Это вряд ли. Они в ссоре давно, как только мы сюда переехали. Мы раньше в другом лесу жили, где дед с бабушкой.
-Знаю, я в школу уплыла раньше, чем вы пришли. А то бы мы встретились,- улыбнулась Вилла и кокетливо взмахнула ресницами.
-Ага, -Леш мотнул головой и смутился.
Тут русалочка вскочила и махнула в сторону тропинки, бегущей вглубь леса,- давай, погуляем?
-Давай,- обрадовался Леш,- а я тебе кое что покажу...
Пока шли, Леш что-то громко рассказывал, в такт размахивая ручищами, приседая, подпрыгивая, ломая ветки, пиная камни и бодая деревья. А русалочка хохотала, хлопала в ладошки, скакала и кружилась.
- Смотри!- Вдруг вскрикнул Леш и показал пальцем.
  У трех дорог, уходящих вдаль в виде куриной лапки, возвышался крест из цельного дерева. Макушка креста была обстругана, отчего она походила на остро заточенный карандаш, а на поперечном бревне виднелись буквы.
  -Ничего не понятно!- нахмурила бровки Вилла.
- А я знаю, что тут написано!- Гордо сказал Леш.
-А ты откуда знаешь?
-Мне папа говорил, а ему дед, а деду...
-Ну и чего?- Нетерпеливо перебила Вилла.
  -Вправо пойдешь- жизнь потеряешь, влево пойдешь- смерть найдешь, -деловито сказал Леш. Заметь- «Вправо»  написано на левой стороне, а «Влево»- на правой
-Ага, заметила,- русалочка задумчиво рассматривала крест. -А прямо-что?
-Тупик.
- Теперь ясно, почему конец заточен. Погоди, а в тупике-то что?
-Хм, тупик,- усмехнулся Леш,- а что там еще должно быть? Вообще-то, отец еще что-то рассказывал. Не помню...
- Эх, ты!- рассмеялась Вилла и дернула его за нос,- Пошли - узнаем!
Русалочка решительно направилась вперед, а за ней обреченно поплелся Леш. Он уже проголодался, идти никуда не хотелось.
  Как только они переступили черту, за из спиной резко потемнело. Повеяло могильным холодом. Поднялся смерч и, завывая, окутал столб пыльной завесой. Все быстрее закручивался в спираль, все громче стонал и завывал, всасывая листву, шишки и ветки. И крест, жалобно скрипя, как ключ в ржавом замке, начал поворачиваться...
  Продолжение следует.

4. #2: Юпитер (21). Все впереди

Сергей Абдулыч собрал вещи и снял с вешалки березовый веник.
  - Я в баню!
  - Опять! - крикнула жена из горницы.
  - Опять.
- Своя баня есть, а он- в общий класс ходит!..
  Абдулыч промолчал.
- Триста рублей ему не жаль!
  Абдулыч лишь виновато пошаркал ступнями о половицу.
- И почему люди такие дурни? -сокрушалась жена. -Своя баня топиться. Надел халат и пошел. Прибежал из парной -чай в самоваре, диван. А он -нет! Он в общественную грязь прется. Да еще бюджет тратит!
- Я зарабатываю.
- Ну, на фига тебе эта общественная баня?
- А потому что нада! -не выдержал муж и хлопнул дверью.
Местная слободская баня находилась недалеко, имела лучшую в городе каменку. Сюда съезжались все знатные парильщики, в выходные была очередь.
  Раздевались, входили в терму деловито, как голодные до природы туристы на лесную поляну, и дружно начинали устраивать свой порядок. Выметали из парилки листья, мыли ступени, пол, ошпаривали ледяной водой , давали продышаться. Затем посыпали все травами, плескали в каменку из большого ковша и парились до упаду. Отдыхали в просторной зале с распахнутыми окнами, пили чай и галдели. О футболе, хоккее, автомобилях.
Абдулыч мог бы среди них стать своим человеком, там все перезнакомились, но не хотел. Любил наблюдать, иногда лишь заговаривал.
А больше сидел и думал. Хорошо после парилки думается. Особенно вспоминается детство. Здесь он сидел в общей очереди с молодым отцом. Хромой банщик выходил из-за занавески и кричал: -Следущий!..-, брал билет и опускал в щелочку железного ящика, который был на замочке. Там, прячась на чердаке, курили с мальчишками. А вечерами со двора взбирались на карниз и наблюдали, как моются женщины. Среди них были девчонки из соседних классов. Отличницы, недотроги, а тут ходили, как на шабаше,-совершенно голые, с бесстыдным разрезом. А однажды он увидел новую училку по физике, в которую были влюблены все подростки. Груди торчком, между ног пушок, мягкая выпуклость таза -возле душа стояла с мокрыми волосами. И будто подняла глаза на окно, где стоял Сергей, -он так и свалился с карниза от страха...
А вон за окном -хлебозавод. Через огромные окна цеха видны агрегаты. Там на каникулах Сергей подрабатывал -собирал с конвейера и складывал в лотки булки. Первую зарплату отдал матери. Еще в здешнем магазинчике купил ей килограмм «Кара-кумов». Теперь этот магазин снесли...
Сидел, вспоминал, наблюдал.
Распаренные мужики выбирались из парной, как гладиаторы из жаркого боя. Над дверью располагался деревянный бочок со свисающей веревкой. Вышел, дернул и на тебя поток жидкого льда из бочонка!
Вот вышел старик, облепленный мокрыми листьями. Плотно скроенный, бурый, как руда в домне, он качал головой и рычал с татарским акцентом:
  -Серице болит! Серице!..
И, становясь под бочку, дергал за этот шнур...
  Было время, сидя в этой бане, Сергей мечтал построить собственную. Тогда, при совдепе, бани свои редко у кого имелись, в черте города-то. Не было места, отсутствовал стройматериал. Это сейчас в магазинах всего навалом. И все же он построил. Топил дровами, а после нелегально от <воздушки>, что проходила через его огород, подвел газ. Днем и ночью горелка пылала, как вечный огонь. В любое время заходи и парься!
  И он парился. И до того, что выпаривал из организма все минералы. И ходил, как после гриппа. Баня стала для него чем-то вроде наркотика.
Прибежит с работы в лютый мороз-и сразу в баню, отогревать оледеневшие руки и ступни. Сидит в пальто перед печкой, курит. Мыться не собирается, парился лишь вчера... Но вот проступает испарина на лице, начинает зудеть между лопаток, а по груди вовсе муравьи бегают. Веника просят. Что делать? И вот не жравши, не пивши, скидывает Сергей пальто, одежду, ботинки, бросает в раздевалку. И как жахнет из ковша, да как жахнет!.. И будто вылетают из каменки жаркокрылые серафимочки. Уж так крепко обнимут, горячо прижмут, каждый прыщик на спине поцелуют, нежно прижгут: ах, Сереженька, ах!.. И будто пьяный какой силуяныч-богатырь сдается Сергей -вытягивает на полке сильное тело, смежает ресницы, отдает себя любить. Только пальцами ног чуть шевелит, да и то от удовольствия.
И вот так каждый день. Почти наркотическая зависимость!
Так прошло несколько лет.
И вдруг, будто екнуло что. Стало скучно ему в собственной бане. Одиноко. Из года в год -и все один в закопченных стенах. Как неандерталец в пещере! Разговаривать сам собой начал. Нет , рехнуться не боялся. Просто в бане у него повышалась мозговая активность. Как у древних римлян.
Но вот беда: собеседников не было.
С женой париться он не любил. Обвешается тряпьем, сложит в ковш пузырьков и несет, как яички в сите. А в пузырьках -химия! Эфирные масла! С апельсинового его просто тошнит. А еще полотенца на полати населит и сидит на них, как богдыхан в юрте. А от влажного тряпья воздух тяжелый, не боевой.
Абдулыч любил жарить спину на горячих досках. А плескать в каменку лучше квас! Разбавишь водой, чтоб не дымил, плеснешь -и дыши ржаными хлебами, как в пекарне!
  И веником он любил махать без помех. А тут:
-Ай!.. Еще раз плеснешь, смотри!
  Скучно, однообразно.
Как-то признался супруге:
  -Схожу в общественную. Может, одноклассников увижу, поболтаем
- Зачем? -сказала жена.
- С одноклассниками поболтаю.
- Они что- выстроились в бане и тебя ждут?
  Она все наперекор. Уже сколько лет! Скажешь: не идет тебе рыжий, это все равно что зеленый, или синий, не было у людей такого цвета от роду! Нарочно в рыжий покрасится.
Ночью начнешь приставать, нагрубит.
А как плюнешь, замотаешь голову одеялом, отвернешься, чтоб зверски спать, начнет в стену стучать:
  -Сереж, не спится что-то.
  И голос у нее жалобный, словно тот- девичий.
  Сидел Абдулыч в бане часа четыре, а то и пять, пока чай термосе не кончался. Париться было уже не в кайф, тело не ощущало зуда, и веник к коже прилипал, как мокрая тряпка.
  Спускался вниз. В буфете заказывал двойной чай, садился за дощатый столик и опять наблюдал, как живут и общаются люди. Давным- давно в этой бане работали молодожены: симпатичная парикмахерша Ляля и ее муж Зуфар. Зуфар, в щегольском пиджаке в клетку, иссиня выбитый, исполнял должность электрика, администратора, а главное- мастера по аппаратам с газированной водой, которые только что в стране появились. Аппараты то и дело ломались, Зуфара кричали, он приходил, отрывал их своим ключом, что-то там делал, заливал из трехлитровой банки сироп, выгребал из ящичка кучу денег по три копейки, запускал в карман и уходил. Женщины из разных служб то и дело зазывали его -сделай то, сделай это. Он опять откликался с охотой, отпускал нескромные шутки, дамы хихикали, и Ляле это очень не нравилось. Парикмахерши, работая ножницами, расспрашивали Лялю не без зависти, что Зуфар купит ей на день
рождения, повезет ли ее нынче на юг. Лаля путалась, краснела, но пыталась ответить с достоинством, дыбы не уронить престиж семьи.
Маленький Серей , сидя в очереди, наблюдал за этим. А, когда Ляля стригла его, все вертел головой- ему хотелось понюхать, как пахнут ее пальцы. «Да сиди ты ровно!» -нетерпеливым голоском говорила Ляля, тронув его голову. И ему было обидно, что она не обращает на него внимания, как на мужчину.
Выходил Абдулыч, когда уже уборщица мыла полы в дальних помещениях, а в женском отделении выключали свет.
Домой не хотелось. Он покупал еще чаю. Выносил на улицу и, примостившись у поребрика, тянул его. В темноте долго вглядывался в конец улицы. Там в свете фонаря стояли березки. Там был выход из поселка на асфальтированную улицу. Оттуда он ходил в школу. Очень давно, когда все еще было впереди.

5. #5: Юпитер (14). Армия

  1

  На Суконной слободе жара. Мужики в хрущевских соломенных шляпах, парни - в «Сомбреро». Раскаленная, наклоненная к югу Суконка - будто кусок Бразилии. В моде узкие брюки, с разрезами у щиколоток, белые носки и остроносые «коры». Этот изыск -до пресловутых клешей. У клешей широкий пояс до пупка, в надрезанную брючину вшит красный бархат, бабкин бисер или цепочки. Клеш - упадок вкуса. Балахоны для дефектных ног. А узкие брюки - шик! Они для мощных мускулов, как у футболистов Пеле и знаменитого Эдурда Стрельцова, который бабахнул на весь мир дочь английской королевы!
  В узких брюках танцующий парень легким движением бедер может выразить девушке все.
-Эй моряк, ты слишком долго плавал,
  Я тебя успела позабыть- На тротуаре девочка, быстро напевая, крутит на бедре обруч. Но его вращения хватает лишь на полкуплета, потом обруч падает. Девочка поднимает его и вновь начинает скороговоркой:
  -Мне-теперь-по-нраву-морской- дьявол
Его-хочу... Ну, прямо еще!..
  Спуск с калининской горы ведет к кинотеатру «Победа». Анастасия Вертинская, вскинув руки , танцует на щите мексиканский танец. Ковбой Рональд Рейган скачет аллюром в сторону капустных огородов на Тихомирновой. «Скоро»- «Великолепная семерка»!
  По улице Свердлова едет военный грузовик с открытым верхом. От высоких бортов машины опущены сиденья, отчего в бортах широкие щели и кузов просматривается. В кузове сидят солдаты, кто без пилотки, кто с голым торсом. Они тоже поют. Машина скрывается за кронами деревьев - и я успеваю расслышать только припев:
  Гоп, я чепурелла,
Гоп, я порабелла... - нескладные баса и баритоны парней.
В этой незнакомой песне есть что-то печальное. Ее поют сообща, но преобладает личное. И потому она звучит нескладно. Песня кажется немного блатной. Но она очень красивая, мужская. Наверно, про пистолет «парабеллум», думаю я.
  Так в первый раз в жизни я столкнулся в живую с солдатами. Отныне понятие «армия» будет связано для меня с этой картиной. Едут надежные парни в грузовике и поют.
К их поколению у меня особое уважение. Может потому , что они родились во время разрухи. Я смотрю на классные фотографии старшей сестры, черно-белые, неумело проявленные. Робкие улыбки, неуклюжие овалы, тени на впалых висках. Это не то что внутренний отсвет недавней войны, отпечаток страданий нации, а следы деформации самой сущности Homо как следствие гуманизма. Следы от прикосновенья уставшего от крови Бога, то есть он, умиленный, в мыслях невест, а после в чревах и люльках ваял ночами их трогательные черты. И вот они жмутся, плечо за плечо, в куцых вельветах, ранимые, немного потерянные...
Они многое недополучили. Но приобрели через это большее - всю палитру красок мирозданья, более обостренное их восприятие, в чем было отказано нам в силу равномерности света, сытости и тишины.

  2

Когда мне выдали военную форму, это уже была другая «армия». Гимнастерка стала курткой х/б с отложным воротником, а не стоячим, как у гусар. Парадку - строгий мундир и полугалифе, с антрацитовой гармошкой в голенищах, сменил цивильный костюмец, с чахлым галстуком, как шкурка змеи. И кривые, как запятые, ботинки.   И было невдомек, что форма станет хуже: пятнистая, под масть пресмыкающихся - в том числе и бомжей, что в этой одежке горланят по электричкам афганские песни.

С десятого класса меня и Димыча военкомат затаскал по комиссиям. Медосмотры, характеристики, проверки на предмет пленения родственников немцами и существования таковых за границей. Директор школы сказал, что подбирают в кремлевский полк. В то время мало было акселератов, чей рост превышал 184 см. Из трех выпускных классов мы с Димычем были две особи, чьи ласты имели сорок пятый размер.
  Московский кремль! Это льстило. Тем более мой дядя служил в парадных войсках.
Однако к моменту призыва мы растранжирили доверие военкома. Околочные из кутузок собрали на осьмушках бумаги томик о моих приводах как компромат. Меня перестали вызывать в военкомат. Красавец Димыч, летая к девкам на «Яве», стряхнул мозги о кочку , и ему вовсе дали белый билет.
Я попал в артиллерию. В учебный центр РВСН в Белоруссии.
Когда с нас содрали гражданку, выдали по обмылку и загнали в баню, а прежде дали список специальностей, по которым мы хотели бы служить: вентеляторщинки, электрики, дизелисты и котельщики, - голый Сайгуш в пару орал:
  - Айда котельщики!
- Ты что, это ж кочегар! - отвечал Магдей
Шамиль Магдеев родом из-под кремля, красавец, бывший пловец.
- Сам ты кочегар! Котлы современные! Котельщик в армии - аристократ! В котельной - брага, тепло, баня!
  - Не, лучше электриком, - гнул свое Шамон, лакируя под душем геракловы плечи.
- Будешь возле ракеты торчать! Там яд, компоненты, - вопил Сайгуш. - Ворон, Дух! - обратился он к нам, - айда в котельную!
  Сашка Ворон - с «кубы». Когда ехали в районе Пензы, примазал мне кличку «Дух». Он, пьяный, все лежал на полке, рот до ушей, и все смотрел на меня. Зарывал то левый , то правый глаз.
  -Слушай, - говорил, - ты то здесь, то там. Как дух святой.
  И улыбался так, что рот заходил за уши, - вот-вот срежется и свалится макушка. Потом самозабвенно, щуря карие глаза на меня , пел какую-то песню, где были слова: «дух святой».

  Мы были скептики, нахалы, нас еще с рекрутского вина мутило, и было смешно наблюдать, как в мирное время пузатые дядьки, апоплексично тужась, играют в солдатики - вертятся, задирают ножки и шлепают скривленной микропоркой о плац.
В нашей дивизии было два старика-генерала.
Первый - генерал Приходько.
Второй - зам по тылу, фамилию не помню.
Первый, толстый и маленький, в длинном мундире, с висящим хвостом, как у маэстро, и галстуком, как лист кукурузы, шагал строевым шагом, приставив ладонь к козырьку. Ножонки его выстреливали из-под живота, как в театре кукол. Голова тряслась , седой затылок багровел, будто он тужился на унитазе.
На второго будто не хватило олова, и его вытянули в шпильку. В куцем кительке он шагал, вывернув ладонь от уха, и глядел в небеса так радужно, будто там видел бога- Минобороны. Длинные, будто в полусапожках, ноги стегали плац, как плети, но маленькая голова с продолжением жилистой шеи , вместо затылка, и фуражка на ней - сидели мертво. Казалось, они были устроены на независимых подвесках, как основания баллистических ракет, предназначенные игнорировать сотрясения планеты.

От рядового до генерала путь великий и страшный. Однако на это нам было начхать. Мы еще не знали, как будем завидовать воинским званиям. Не то что сержантскому, даже ефрейторскому. Этот ефрейтор, гнида, полкан, идя навстречу, нарочно будет считать ворон, прикидываться рассеянным, дабы попался курсант на удочку - не отдал честь. На то он и ефрейтор, низшая раса, чтоб проявить власть. Он, козявка с козявкой в носу, которого ты правил и лудил на гражданке, остановит , поставит по струнке. И, прогуливаясь вокруг, станет отчитывать за то, что не почтил его персону воинским приветствием. Поизмывавшись вдоволь, потребует, чтобы ты доложил о замечании своему командиру , и пообещает проверить. И не будет он ефрейтором , если не проверит. А твой командир обязательно примет меры.
Командир удивленно будет мычать минуты две и пучить глаза. Оглядывать тебя, будто чудище.
- Войска,- скажет он, - я не понимаю!
  И опять будет молча ходить вокруг, нагоняя жути.
- Вы не отдали честь старшему по званию! Вы где служите? Это ракетные воска стратегического назначения! Элита вооруженных сил! Два наряда вне очереди!
  Вот так ефрейтор, серая кость, фюрера стручок! станет объектом зависти. Нам будут сниться сержантские лычки всюду - и в рейках палисадов, и солнечных просветах на траве. Даже в желтых листьях акаций с их дольками, похожими на нашивки. Воинское звание это индульгенция, защита от мук.
Нет, дедовщину мы не знали, с нами обращались строго на «вы». Но чугунную дисциплину и аракчеевскую муштру мы испытали.
  Само первое пробужденье в казарме обозначилось внутренним криком тоски. То ли день, то ли ночь, то ли конец света - двести недоспавших пацанов , выброшенные из коек, с красными, как с перепою, глазами напяливают в спешке штаны, куртку х/б и тяжелые сапоги. Одолевая резь в мочевых пузырях, все двести кидаются в сторону туалета. Но там в позе гестаповца преграждает вход старшина Коваленко. И страшно пуча глаза, будто началась война , зычно кричит: «На выход!»
Батарея гурьбой катится с третьего этажа на первый, строится у казармы. Зычные команды, и колона направляется к воротам КПП. Изгибаясь, выползает на большак.
В части несколько КПП, расположенных по частям света. Одновременно из них, словно щупальца осьминога, вытягиваются другие батареи и, подрагивая , всасываются в пространство.
Атлетичные командиры легко бегут вдоль обочин, требуя увеличить темп, и через полтора километра с дистанции начинают сходить первые курсанты. На окрики не обращают внимания. Щерясь, стягивают с ног сапоги, где под сбившимися портянками мерцают мясные срезы. Через три версты наша колонна останавливается у опушки. Ее оборачивают в сторону песчаного поля. Коваленко стоит у фронта.   - Десять, все - около канавы - он поднимает руку, глядя на секундомер. И, смертельно бледный, окатывая белками вселенную, выдает грудным зыком:   - Марш! Колонна, сжимая руками мошонки, кидается к вожделенной траншее. Сапоги вязнут в песке, люди спотыкаются об упавших.   -Медленно!.. Ставить! - кричит старшина. - Команда «Отставить» выполняется в два раза быстрее!   И толпа, подсекаясь, бредет обратно.   Строится.   - По команде «разойдись», должны разлетаться картечью! - слышится голос. - Равняйсь! Смирно! Во-ольно.. . Р-р-разойдись!   Только с четвертого раза батарее дозволено добежать до траншеи.   В другие дни Коваленко беспощадно объявляет: - Не успеваем!   Это означает: время на отправление естественных надобностей закончилось.   Разворачивает батарею и гонит в сторону казармы не опорожненную. Колонна, придерживая локтями мочевые бурдюки, покорно трясется обратно.   И было ужасно, что свидетелями нашего позора были две хорошенькие девушки. Они появлялись рано утром, еще до того, как батарея выходила из ворот части. Девушки занимались гимнастикой, в стороне от дороги. Одна со скакалкой, другая с обручем. Обе в синих «олимпийках». Одна коротко стриженная. У второй волосы распущены и схвачены на затылке лентой. Они находились на горке, а потом , когда мы возвращались, шли вдоль холмов , параллельно нашему маршруту. Иногда приветливо махали нам руками.   Часто девочка с обручем, та, что с длинными волосами, появлялась одна. Даже издали было видно, что она красивая, и волосы ее были прибраны по-ребячьи забавно: лента окаймляла лоб, как у Чингачгука, заходила под затылок и увенчивала его бантом. Наверняка, это была классная модница, не безразличная к вниманию бритоголовой оравы будущих удальцов. В нее была влюблена вся дивизия.   3 В батарее семь взводов, и семь замков, пятеро из них дембеля. Коваленке вообще 28 лет. Остальные двое из зеленых: сержанты Сергунин и Рунидский. Сергунин из Свердловска, баловень родителей. Уже начал оплывать командирским жирком. Часто гневен, искренне брызжет слюной и топает ножкой. Но больше любит слушать байки о гражданке. Тут он растекается, как сметана. Во время нарядов на кухне садится на лавку
рядом со мной, спиной к столу. Оборачивается, кладет локоть на столешницу и, закусив верхними зубами нижнюю губу так, что течет слюна, слушает мои небылицы. Я уже пообедал. Нужно идти мыть чаны.
- Сиди! - приказывает Сергунин.- Дальше.
- На чем я остановился-то?
  - Берешь одну ногу на плечо, другую.
- А-а! Ка-ак вдул, аж тапочки в форточку вылетели!
Ладил я и с москвичом Юрием Липатовым, который мечтал поступить в Литинститут. Он был самым накаченным из дембелей, имел мощные спинные «крылья», как у "Су-27" . Накрутившись на турнике, он опускался на грешную землю, - и «крылья» его, как у самолета при посадке, раздвигались - отталкивали вздутые предплечья, он не мог руки вертикально держать, шел с поднятыми локтями.
С Липатовым я выпускал стенгазету "Штык" , куда сочинял юморную дребедень с парной рифмой и рисовал разгильдяев.
  Лично мой замок Ефим Рудиский, родом из Белой церкви. Невысокий, с толстыми ягодицами и хлябающими голенищами, имел мощный торс - занимался штангой. В отличие от Сергунина он не на секунду не забывал о службе.
  - Как! Что я вижу! И вы курите после звонка на занятия? Ммм!- он обморочно втягивал носоглоткой в себя воздух. Приближался вплотную, обнюхивал и осматривал подчиненного с таким изумлением, будто тот зарезал только что человек двадцать.
- Войска? Ммм!..
И стонал от негодования, от невозможности призвать свидетелей.
  Сначала эти вспышки воспринимались, как маскарад. Но после жесточайших наказаний курсанты в ужасе прятали глаза от витающих рядом бельм, содрогались от движения чутких ноздрей.
- Вы пренебрегаете уставом, вы. Два наряда вне очереди! Не слышу ответа?. .
  - Есть два наряда вне очереди!
  - Отныне я запрещаю вам курить. Если еще раз увижу Вас с сигаретой, не будет курить весь взвод!
  Два наряда означало: до трех утра катать на черенке двухпудовую гирю с чурбаном, к которому снизу прибиты щетки, - растирать на паркете мастику. После физических нагрузок юнцам поначалу не хватало и восьми часов сна, а тут - четыре. Двое суток подряд. С утра до обеда невыспавшийся курсант должен был слушать технические лекции, записывать. Но он клевал носом. Преподаватель со звездами подполковника предупреждал раз , два и в конце концов вежливо объявлял два наряда вне очереди.
- Доложите вашему замкомзводу, я проверю.
  - Есть! - отвечал курсант, и служба в армии начинала казаться ему адом.
После занятий батарею вели в столовую, останавливали напротив парадных дверей с колоннами. Прежде чем запустить, заставляли долго маршировать на месте. Наш взвод стоял во главе батареи, а я - первый справа, как раз напротив цветочной клумбы, сложенной из кирпичей в виде невысокого пьедестала. И цветы, растущие на ней, повернув свои головки, казались не от суеты здешней. Между нами как бы происходил обмен сокровенным. Бывает такое - мучимый занятиями школьник приметит за окном тропинку, ведущую на волю, к исполнению мечтаний; изгнанник - одинокую звезду; узник - камерный кирпич, в сколе которого пульсируют мысли древнего каменщика. Ко мне, марширующему, на минуту подошел на Магдей, бывший в наряде по кухне.
- Все пройдет, - сказал он. - Помни о печатке Соломона! Отслужим, приедешь ко мне на "Зою". У меня дача на Волге, лодка. Наберем пива, уйдем на остров...
  Он произнес это так тепло, что я невольно глянул ему в глаза, - мужественные, добрые.
- Не верится? - и он мягко опустил веки: поверится.
Милый друг Магдей, ты сдержишь свое слово, наберешь канистры пива и будешь ждать на берегу с прогретым мотором. Но мы не сможем приехать. Мы увидимся позже , ты будешь работать могильщиком, каждый твой вечер - в ресторане "Лето" . Помню, зашел с туда с портфелем, еще студент КГУ, а ты танцуешь под грохочущее "Прощай" . В стильных брюках, в «лапше», из карманов, как сор, выпадают десятки. Ты обнял меня, посадил за свой стол, представил передовикам загробного труда: " Это мой друг! Профессор!" И могильщики, сверкая тяжелыми печатками, начали отгружать мне в посуду черную икру, дефицитный армянский коньяк.
Магдей выкопал сотни могил на Арском кладбище. Его же пристанище я нашел в Царицыно. С фотографии он глядит упругим взглядом.
Человек слова, он и тут сдержал его: все прошло.
Как на печати Соломона.
- Ба-а-та-ре-я, бегом!.. - крикнул Коваленко и наконец выбросил драконье пламя:
  - Марш!
Забегали в столовую длинной нитью, усаживались за столы по десять человек. Учебка кормила до отвала, все было горячее. В алюминиевом чану, похожем на банную шайку, желтела пшенная каша. В бочонке рассольник. На блюде шматы вареной свинины. Распаренный пятак с ноздрями. Или прижмуренные в гастрономическом кайфе глазки.
Мы не успевали поесть. Колону заводил и усаживал Коваленко, а поднимал, минуты через три, уже поевший до того, другой замок.
-Заканчиваем прием пищи!- кричал он, поправляя на брюхе пряжку.
Мы научились есть быстро, горячее мясо, перекидывая из руки в руку, доедали на бегу.
После обеда предстояла физическая подготовка. Иногда кросс с надетым противогазом. После чего уползали в траву и сокращались, как пережравшие аллигаторы.
Вечером опять спортпоготовка, штанга, турник, а затем вместо личного времени зубрежка " Устава" . Те, кто не мог ответить на зубок заданную главу, из "Ленинской комнаты" не имел права выйти.
Я научился быстро запоминать текст за счет зрительной памяти. Выйдя к доске, читал, как с листа. На другой день, конечно, ничего не помнил.
- Ну вы... светлая голова!
  Рудинский ходил вокруг, катал маслины и шевелил скрипичными ключами носа..
- Теперь у вас личное время. Остальные - учим, учим, учим!
Удивительное дело - армия! Этот Рудинский, еще вчера, как мы, - пацан. Задержись он на рекрутский автобус - свихнись по пьяне в кювет и, выспавшись там, явись с сидором завтра. В военкомате ответили бы: твой автобус ушел! Придешь весной.
И сидел бы Рудинский теперь за партой вместе с нами, весенними.
  А тут он - осенний, отец солдату...
  Пред отбоем повзводно отрабатывали строевые песни. Дело было нетрудное и даже увлекало. Нет у тебя голоса. Но, горланя со взводом, ты его вырабатываешь, начинаешь различать среди других голосов свои нотки. Твой голос тебе даже нравится! А если песня хорошая, то удовольствие получаешь до мурашек в теле.

  4

Перед сном "отбивали". Блаженны те взводы, где замками были дембеля. Они плевали на службу и подчиненные их после отбоя спали. Сергунин после ужина зевал и спотыкался, а после отбоя выключался вовсе.
  Рудинский был свеж, как утром.
  За сорок пять секунд мы должны били отбиться. За это же время вскочить и одеться.
"Не успеваем!" звучало рефреном. Рудинский входил в раж, заставлял надевать шинели. Мы били как в мыле.
- Десять - взять постели. Рра-зойдись!
  В шинелях, перетянутые ремнем, кидались к кроватям, хватали постель вместе с матрасом. Становились в строй. Загривки пенились и дымились.
Однажды он явил креатив.
- Десять - все с тумбочками. Разойдись!
  Мы кинулись, обняли собственные тумбочки и вернулись в строй.
  - Смирно!
  Рунинский прошел перед фронтом, вышел во фланг и прищурился.
- Как стоим?! Корпус тела вперед. Вы должны видеть грудь четвертого человека!
  Мы наклонились, дверки тумбочек открылись и оттуда посыпались на пол - тюбики, мыльницы, письма.
Словно для полной коррекции сержант выдержал паузу - разделся, взял полотенце и направился в умывальную.
- Десять - поставить тумбочки! Десять - взять тумбочки!
  Стал выкрикивал оттуда, словно из банного таза, команды.
  И в жуткой толкотне, в пене с раздавленными тюбиками, проштампованными сапогами письмами на полу, курсанты падали, спотыкались о лежащих. И вдруг кто-то заржал.
  - Что-о?..
Рудинский как раз возвращался из умывальной.
  Двухметровый Пилаг замер в обнимку с тумбочкой на его пути. Рудинский остановился, закатил на него глаза
  - Вам весело?
  Курчавый, обернутый в полотенце, как в тогу, он походил на ливийского работорговца.
  Раб удерживал тумбочку и молчал, ожидая отправки на галеры.
  Рудинский оставил несчастного и обратился ко взводу.
- И кому же это так велело? Выйти из строя!
  Все молчали.
  И стали бегать с тумбочками на первый этаж.
  Падали на площадках. Кто-то повредился на бетонных ступенях.
  На лестничном марше я остановился, скинул с груди тумбочку. Он подошел, вопросительно вскинув брови.
  -Я отказываюсь.
  - Что-о?.. Вы знаете, что бывает за не выполнение приказа? Я вас сгною!
-Мне по фиг!
  Он быстро оглянулся. Крикнул:
  - Так, всем поставить тумбочки на место, привести территорию в порядок!
  Мы остались на площадке вдвоем. Двери в казарму он закрыл.
  - Вы что - нюх потеряли? Вы-ы!. - Он оглядывал мое лицо. - Я давно за вами наблюдаю. Я, кровь из носа!..Я лягу, но вы не получите звание сержанта!
  Я знал: чтоб завалится с получением звания, нужен серьезный прокол. У меня его не было. А на личное отношение сержанта Рудинского в штабе плевали.
- Десять - на первом этаже! - приказал он.
  Я чувствовал презрение к этому спектаклю, который ни имел никого отношения к обороне страны.
Ноздри его раздулись, он потянул руки к моему воротнику, крепко схватил.
  - Я из вас желчь выдавлю, вы.
Я молчал, но положил левую руку поверх его ладони. Зная, что держу руку штангиста, просовывал пальцы глубже. Для большего рычага. Нужен рывок. Я его сделал, вывернул руку и надавил локтем на локоть. Он боднулся, беспомощно уставившись в свои шлепанцы.
  Затылок и шея его были под угрозой удара, печень - будто лежала на разделочном столе.
  Я не хотел осложнений. Отпустил.
  Он выпрямился. Тяжело дышал.
  - Ну, вы пожалеете об этом!
  В казарме он поставил меня перед строем. Объявил два наряда вне очереди.
-Без штанов не считается, - вякнул кто-то, намекая, что замок вне формы..
  Тот вспыхнул. Это был бунт!..
Однако у Рудинского хватило ума не услышать реплики. Он только добавил, что вместо концерта в Доме офицеров, где будут на днях выступать "Песняры", я буду натирать мастикой полы.

  Нас гоняли. Но мы не чахли. Стояли бодро на крепнущих ногах. Даже хохмили. За это устраивали дополнительные гонки. Некоторые не выдерживали.
Еще до принятия присяги убежал курсант. Написал записку для своей девушки: "Ухожу в леса" , запечатал в конверт, положил на тумбочку и смылся.
Подняли всю дивизию. Прочесывали полесье, потеряли еще человек шестнадцать.
Беглеца поймал сам подполковник Одарюков, командир нашего дивизиона. Ехал в гражданке на своем авто. На шоссе проголосовал солдатик.
- Не подвезете?
- Садись!
Одарюков был служака. Как-то зашел в казарму после игры в футбол. Развязный, в трико и кедах, пузо выпадает из-под расстегнутой "олимпийки".
Дневальный попросил его к телефону, звонили из штаба.
Одарюков взял трубку.
-Есть, товарищ генерал!- он вытянулся по струнке и, положив трубку, строевым шагом отошел от тумбочки.
- Ребятишки, жизнь прекрасна !- говорил он нам. И грозил пальцем.
Ему вторил замполит Жабаровский.
За полгода до нас в карауле застрелился парень с Кавказа. Из-за девушки. Говорят, красавец, казак. Нам каждый день читали наущения. Замполит Жабаровский красноречиво, с южным акцентом твердил: " Изменила, и - хорошо! Значит, во время! Туда ей и дорога! Ведь сам факт измены говорит о том, что они не стоят вас, ребята! Ну, какая бы из нее получилась жена, из такой неверной?! Подумайте о матери. Ведь вы убьете ее!"
  Голос у него был задушевный, проникновенный. И даже большая женоподобная родинка на щеке казалась жизнелюбивой.

5

  После трагедии пост на складах для нас отменили. Теперь мы охраняли знамя полка, учебный центр и ворота КПП возле строящихся казарм. Лучшим считался пост на КПП. Там заранее прятали в кустах одеколон "Сирень".
Пили после полуночи. Натренированные ноги держали крепко. Одеколон бил лишь в голову, нежным запахом сирени облагораживал мечтания.
Ночь, за шлагбаумом - гражданка. Где-то смеются девчата. Возвращаются гурьбой с танцев. А где-то вдали, выворачивая юную душу, поют: "Зве-здочка мо-я я-ясная"
Восемнадцать лет.
Штык-нож на боку, как у кавказца. И до рассвета -белорусские соловьи.
  Я родился через десять лет после войны. Но и в Казани еще свежа была о ней память. Еще не до конца просели холмики военных захоронений близ госпиталей. Еще дядя с горечью рассказывал: " врываюсь в блиндаж, а там молодой немец, такой красивый. . ." , а в бане мужики с заштопанными спинами, кто без руки, кто без ноги, просили мальчишек принести воды в тазе, или просто приоткрыть дверь в парилку.
  В нашей школе в четыре этажа располагался госпиталь. Раненые, уроженцы западных мест, оставшись без крова и родственников, по излечении женились на местных санитарках. И потому в детской памяти - скрип кож, разбойничий посвист подшипников возле разливочной, уснувший на трамвайных путях в заглохшей " инвалидке" ветеран.
Говоря о выбитом цвете нации, о том, что их поколение сохранились частично, нужно уточнить, что большей частью - по частям. Такая вот горькая тавтология! Смерть брала без остатка, целых и свежих, в инфернальном своем заготпункте. А в жизнь протискивались, как в щель, с оторванным клочком, конечностью, или с довеском свинца, мистической жути в голове в виде контузии.
И вот я стоял на земле, где оставлены те руки и ноги. Тогда я понял: здесь воевали не седовласые дядьки, которых я видел на улице , а вчерашние школьники. Могилы, могилы... Где-то в этих лесах лежит брат отца. Помню , бабка вынимала из комода завернутый в платок орден "Красной Звезды" , присвоенный ее мальчику посмертно. Тяжелую медузу в рубинной глазури, с острыми концами. Это было такое чудо, что я понюхал и лизнул. Окислившийся металл резьбы. Такой привкус имеет война?.. Я не знаю, какими глазами я посмотрел на бабку, но она решила привинтить орден к моей матроске. Минут на пять. И не спускала глаза, чтоб я не сбежал на улицу.

  Прошло лето. Наступил дождливый октябрь. Мы привыкли к кроссу.
Тусклое, с щенячьим прозевом, утро. Еще не рассвело. После душной казармы воздух необычайно свеж. Мышцы не испытывают нагрузки, бежишь легко. Влажный булыжник под сапогами. Вдоль дороги избы, угадываются участки нескошенной ржи на огородах, длинные, диковинные для сознания волжанина, журавели.
И как маяк, в летящей дождевой пыли, призывно горит над чьим-то крыльцом фонарь.
В душе - необъяснимая нежность. На бегу, поворачивая голову, держишь фонарь в поле зрения - он горит в желтом пуке света, во влажной пыли, обещая нетронутому мальчишке уют, тепло и ласку...
  Тех девушек с обручем и скакалкой мы уже не встречали. Наверное, они отсыпались в эту пору дождей. И оттого, что они спят где-то рядом, добрые, теплые, в груди разрасталась большая нежность.

6

  Листья акаций, растущих в городке во множестве, - эти желтые лепестки, наконец, посыпались нам на плечи. Черные погоны ракетных войск покрылись сержантскими знаками. Мы выдержали всем наперекор! И никто этого отменить не мог, ни Рудинский, ни ядерная война. А листья сыпались и сыпались. Толпы бывших курсантов ходили по аллеям Центра, с гордостью оглядывая мерцающее золото на черном бархате плеч.
Мы стали командирами. Скоро сами начнем учить желторотиков. Предстоял отъезд в боевыми части, с ракетными шахтами и ядерными боеголовками. Некоторым уже объявили назначение. Они получали вещмешки, сухой паек, сопровождающего офицера и - на железнодорожный вокзал: Феодосия, Урал, Монголия.
Первый уезжал Вовка Сайгушев, парень с аэропорта.
- Нас гоняли, как лошадей, - сказал он, - я - не буду.
Он служил в костромской области, часто писал. Мы и жить на гражданке стали рядом - его родителям дали квартиру в поселке Калуга. Сайгуш был труженик, сварщик, он тоже купил "Яву" , но ее разбили его друзья. Он болел, тихо спился. Время - как Сатир с кистью, густо мажет голову клейстером, а потом сдирает присохшую маску вместе со скальпом: голова лысая, лицо пористо, в старческих струпьях.
Сидит Сайгуш возле магазина, нога на ногу, и отрешенно сморит вдаль.
Недавно я приезжал в Казань, мне сказали: Сайгуш умер.
Ворона же я видел лишь раз. Двадцатилетним. В январе сидел в кафе " Мечта" и тянул пиво. Стеклянные стены заиндевели, изнутри висела снежная бахрома, рыжевато светясь в лучах солнца . Ворон зашел в модном белоснежном тулупе, пышный, как граф, и стремительно направился к стойке. С ним было человек шесть парней. Я окликнул его, он обернулся: " Дуx!" И чуть присев, раскинув руки и улыбаясь, блаженно запел про святого духа.
- Водку пьем, не берет зараза! - говорил он. - Мешаем с пивом, бьем стакан о колено, и - залпом! Только так.
  "Куба" рядом с парком Горького, как и Калуга, и мы поневоле должны были часто встречаться. Но Ворон как сквозь землю провалился. Где он сейчас? Процветает? Или давно истлел?

Наш взвод уменьшался, оставалось человек десять. Мы ходили по территории части, как во время революции кучка дезертиров. Разношерстным строем посещали столовку.
  Я останавливался возле колоны, смотрел на увядающую клумбу. Неужели все? Неужели, я ее никогда не увижу ? Ни молодым, ни старым? Прощайте, цветы! Сколько мыслей я посвятил вам!

  7

- Кто на гражданке жил в частном доме? - Спрашивал лейтенант, ходя с каким-то прапорщиком в расположении взводов, где сержанты, сидя на койках, шили, писали, спали. - Кто умет пилить, строгать? Короче плотничать?
Я откликнулся. Заявил о себе и сержант Пилаг. Дошло и до других, что предоставляется возможность выйти за пределы гарнизона.
- Все, все! - оборвал лейтенант, - двоих хватит.
Он передал меня и Пилага в распоряжение пожилого прапорщика.
Прапорщик был сер лицом, тощ, и когда перепрыгивал через лужи, плотная шинель его с могутными вставками в плечах, вскидывалась, как войлочный доспех.
Он говорил - и будто говорил сам с собой. Словно кого-то ругал. Глядя в сторону , сообщал, что в сорок девятом году прошел с противогазом через эпицентр ядерного взрыва в оренбургской степи. Что у него критическое количество лейкоцитов в крови. О лейкоцитах он говорил особенно нервно...
Мы подошли к дому, который был оштукатурен и окрашен в нежно-розовой цвет. Вошли не с крыльца, а через калитку в огороде. Прапорщик завел нас на веранду, с отодранными полами. Доски нужно было перестелить, сверху подогнать и прибить толстослойную фанеру. Вот инструмент.
Сам удалился.
Работу мы делали споро.
Вскоре пришла пожилая женщина в переднике, душегрейке и калошах. В глубокой алюминиевой посуде, под марлей, грудились горячие пирожки. Она положила тарелку на стол перед нами, сняла рушник:
-Угощайтесь, ребята. С луком, с яйцами.
Сама, грузная, уселась за столом у двери.
- Мы не белорусы, - сказала она, перебирая морщинистыми пальцами складки передника на коленях. - Мы сябры. А Белоруссией называют потому, что сюда не дошли монголо-татары. Не топтали эту землю. Потому она и есть - Белая Русь.
-А во время войны, - спросил я, - немцы были?
- Как же. Они пришли не сразу. Они ведь как? Сразу двинулись на Бобруйск, на Мозырь. А потом уже к нам явились. Вроде как по хозяйственной части.
-Не обижали?
- Как сказать?.. Один солдатик у них был. Добренький такой, квелый, в очках. Над ним сами немцы издевались. Так вот он приходил, предупреждал. Это, когда должны приехать каратели. Мы, девки, бежали, в заливных лугах отсиживались. Чтоб в Германию не увезли. А еще тут партизаны шалили, и вот каратели мстили. Жгли дома. Помню, корова в хлеву сгорела. Кто-то спрятал ее от немцев, завалил соломой. А те подожгли. Как она, бедная, ревела!..
Так вот этого солдатика потом отправили куда-то.
- Расстреляли?
- Бог его знает. Зачем стрелять? Отправили куда-то.
Женщина поднялась.
- Пойду сынУ посмотрю. И в училище надо. Поросенку взять.
  Мы работали до обеда.
Когда примеряли последний лист, в комнату вошла девушка. Она была в "олимпийке" - синих шерстяных брюках и свитере с белой молнией на груди. Волосы, схвачены ото лба алой лентой. Как у Чингачгука. Она улыбалась - именно та!. . Да, именно та знакомая, которая летом сопровождала нашу батарею во время утренних кроссов! Мы с Пилагом моргали, на время потеряв дар речи.
А она, оказалась совсем юной! Молочные щеки рдели от пребывания на ноябрьском воздухе.
- А я иду из школы - папа стоит в огороде. Вот и думаю, - говорила она добродушно: - кто это у нас стучит? Сняла форму, даже не ела, думаю, дай посмотрю...
Заведя назад руки, она облокотилась спиной к стене и с интересом наблюдала за нашей работой. Все время улыбалась. Мой напарник, кстати, белорус по фамилии Пилаг, прибивший из Башкирии служить на историческую родину, с той минуты, как она вошла, замолк вовсе. И все время был красен лицом.
  - Вы скоро уезжаете в боевые части?- спросила девушка, сияя.
- Да.
- А куда?
Она поправила темно-русые волосы, которые падали сплетенным хвостом ей на грудь.
- Пока не знаем.
Мы не видели девушек ровно полгода. Не соображали, куда что прибивать, спотыкались об инструмент. А она не прекращала улыбаться и все разглядывала нас, как инопланетян. Детское лицо ее было до того чисто и целомудренно, что стыдно было на него взглянуть.
  Вошел ее отец.
  - Ребята, пора. Через двадцать минут обед. Я обещал>- произнес прапорщик, не обращая внимания на нашу работу.
  Мы стали надевать шинели, подпоясываться ремнями. Когда прапорщик и Пилаг вышли, я произнес краснея:
  - А можно вам написать? С нового места.
Глядя на меня, она отчеканила:
- Гомельская область, Петриковский район, поселок Мышанка, Левченко Наде.
Она произнесла все это с восклицательным знаком.
  Порою так везет, что краснеешь от стыда. И вся шерсть на тебе, все, что может налиться кровью, - все встает дыбом!
  "Надя..." - повторил я, и мне хотелось плакать.
  Я рассматривал ее, и она будто растворялась в стене - юная, словно разверстая. В тумане смеялись глаза.
Я нашел глазами ее руку, взял в свою и робко поцеловал...
  Выходил через переднею. Когда проходил крыльцо с двумя колоннами и фонарем над ним, показалось, что такой момент уже был в моей жизни...
  Я прошел по тропе и обернулся. Вот оно: фонарь!
  Оттуда , из тех пасмурных сумерек, когда мы бежали в неюутную дремучую даль. Но этот ли?..
Я еще раз обернулся...
Однотипных розовых домов с крылечками стояло несколько в ряд.
  И почти над каждым крыльцом висел фонарь. Который же их них тогда горел?..

8

Вечером приехал офицер-покупатель. Щеголеватый, узколицый, но с широкой тульей фуражки, загнутой вверх с таким шиком, что с нее мог взлететь палубный истребитель. Он был немногословен и очень много курил.
Сержанты упаковывали тушенку в вещмешки, подшивали парадку, в которой предстояло ехать. От взвода осталась треть. Рудинский, который еще не получил повышения после выпуска, был одного с нами звания. На него смотрели нагло, вот-вот подденут. Он это чувствовал, и старался быть в отдалении. Я не испытывал ни злорадства, не чувства удовлетворенной мести. Наоборот, наблюдая, как он стушевался, как сиротски хлябают его голенища, когда он удалялся , чуть нагнув голову с тугим мальчишеским вихром, видел, что это обыкновенный пацан. Беззащитный малый из-под Белой Церкви. Я не только не испытывал злорадства, а чувствовал вину. Мне часто в жизни приходилось проигрывать и страдать, когда в борьбе применялась интрига и хитрость, тут тридцать седьмой год -мой. Но если в честной борьбе побеждал я, то хотелось обнять побежденного, я чувствовал перед ним вину. Рудинский не был мелочным, мстительным. Чрезмерно исполнителен - да. В боевой части я также понял, что гонял он нас не только из привередливости, а его принуждали служить деды. При другом раскладе мы могли бы быть с ним неплохими приятелями.
Позже в общаковой жизни, общаясь с людьми более трудными, я заметил следующее: прояви к человеку уважение - и даже злыдень, отщепенец растает и будет тянутся к тебе, как сирота.

  9

Утром я проснулся со свежей головой, крепко выспавшийся. Но с такой светлой грустью в душе, что хотелось рыдать. Я уже не был тем сопляком, что привезли сюда в мае. И если надо было для дела, во мне бы хватило мужества. Я уже не смеялся над генералами, над воинством. И сам вот-вот отъеду с вещмешком за спиной, будто на фронт, а тут оставлю невесту -молодицу. Спору не было, я обязательно на ней женюсь.
  Я обхватил руками голову и сидел на койке, чуть покачиваясь от сознания счастья. Кто-то тронул за вихор.
- Жрать!..
В столовой жевал, не чувствуя вкуса. Слушал речи, не понимая .

Нас было семеро. Все - в Забайкалье. Щеголеватый капитан, развеваясь клешами на мокром ветру, вел нас по мостовой.
На железнодорожную станцию нужно было идти другой дорогой. Дом Нади оставался в стороне.
У дороги стоял в тупике допотопный паровоз, черный, с облезлой звездой на передке. На этом паровозе мы проходил практику. По двое залезали в машинный отсек, где должны были откручивать и закручивать всевозможные гайки. Вместо этого по очереди спали на железном полу, согнувшись калачиком. Прощай, паровоз!
Вот и КПП, второй пост на стройке. Скоро здесь будут пить одеколон другие желторотые салажата. Вот и околица.
Мы поднялись на перрон. Внизу лежали песчаные откосы, заросшие полынью и лебедой. Я все смотрел на дорогу, не подъедет ли...
Но откуда она знает!
Но ведь это моя жизнь! Моя! И она должна знать!
Со стороны элеватора подъехал "уазик" . Из него кто-то вышел. У меня екнуло сердце. Это был она. Издали узнала меня И, стянув с головы шапочку, побежала , неуклюже по-женски раскидывая ноги. Лицо ее было бледное, глаза мокрые. Она толкнулась мне в грудь, поцелуй пролетел мимо - царапнула обветренными губами.
- Я думала ты вечером придешь. Зачем не пришел? Ведь бывают в жизни встречи, которые.. . Я думала, ты все это понял.
Я тихо поцеловал Надю в лоб, он был теплый, как оладьи. Волосы ее пахли - не духами, не имбирем , ни медвяной. Они ни чем не пахли. Лишь, взлетая, щекотали, да ветер нес от железной дороги запах полыни и машинного масла.
Я посмотрел в сторону "уазика" , там стояла ее бабка. Неотрывно глядя на нас, щерясь от религиозного напряжения, она истово крестила нас образом в рушнике.
  Поддерживая ее, рядом стоял и судорожно кашлял прапорщик. А прямо у вагона ходил вокруг нас разбитной цыган. В желтой рубахе и яловых сапогах, вскинув гриф семиструнной, то смеясь, то плача, он пел:
  Ах, ты сорока - белобока,
Ты научи меня летать.
А не далеко, не высоко,
А прямо к миленькой в кровать.
Гоп, я чепурелла!
Гоп, я парабелла!
Гоп, я тули-тули я

6. #4: М.Т (7). Всё новое - хорошо забытое старое.

Далёкое будущее. Начало.

Прожив трудный период. Человечество всё же смогло вырваться из рамок, диктовала людям их естество и родиной. Они всё же смогли обмануть смерть. Но за это пришлось заплатить родной планетой.
Миллионы бессмертных ринулись осваивать космос. И к концу 'Века Одиночества' так был прозван век скитаний людей. Тысячи планет заключили Межгалактический Союз Человеческой Дружбы. Чем больше людей становилось, тем больше им требовалось места для жизни. Вот тогда и начался 'Век Колониальный'. После него были открыты и призваны в союз многие другие виды разумных существ.
После 'Эры Всемирной Войны с Человеком' начавшейся с того, что бессмертные вторглись на планету Асуа, дабы заселить её. Но Люди не посчитали важным то, что данная планета является могильной и священной для расы Асэ. Та бессмертная колония была полностью уничтожена, а человечеству объявлена война. Против них выступило целое содружество рас, недовольное таким поведением и количеством людей.
Боевые действия затянулись очень надолго. Поскольку люди обладали лучшим вооружением и знанием техники. Самым же свирепым у людей в то время, были отряды смертников. Клонов-смертников. Чьё максимальное количество времени жизни учёные свели до года. Те бились яростно, зная, что всё равно умрут, и старались как можно больше забрать с собой врагов.
Устрашившись безумства бессмертных. Содружество Против Человеческой Расы решило заключить мирный договор с людьми. В котором говорилось о прекращении войны, если люди перестанут жить вечно. Договор был подписан обеими сторонами. Жизнь человека стала длиться десять веков. Человечество поделилось на две коалиции: смертных и бессмертных.
Прошло время. Война и смерть сделали своё дело. Численность людей заметно упала, как и напряжённость в галактике. И тут, произошли два события. В связи с первым, во вселенной появилась первая и единственная машина времени и пространства. А второе событие привело человечество к ещё стремительному вымиранию. Был открыт, новый аттракцион.

Межгалактический Союзный Судебный Корабль 'Эшафот'.

- Сегодня слушается дело гражданина галактики Асуане Уа. Судебный процесс ведут обвинитель-секретарь-судья андроид Судебного Корабля 'Эшафот'. И защитник обвиняемого бессмертный адвокат Ащитикан Вадим.- Вещал женский голос на всё помещение. Судебный зал представляет собой сферу. В центре сферы завис подсудимый, цвет уника чёрный. А по всему периметру у стен устроились зрители-присяжные в белых униках. Адвокату приходиться кружить по все комнате пока ведётся слушание.
- Подсудимый.- Вещал голос дальше.- Год рождения 30012гг. Проживает в галактике Астера, На планете Хо-хо. Деятельность: Человек-развлечений. Обвиняется в создании нового вида наркотика. Признаёте ли себя виновным?
- Нет. Это же очевидно.- Голос Уа звучал спокойно. Всё его тело с головы до пят, покрывал чёрный уник, и черт лица нельзя было разглядеть. - И что же за наркотик я создал? - Спросил подсудимый, чуть разведя руками.
- Наркотик нового вида, планетарный. Дех. Данные:
Планета Земля
Экваториальный радиус 6378,160 км
Полярный радиус 6356.777 км
Средний радиус 6371,032 км
Масса 5,976х10*24 кг
Объем 1,083х10*12 км³
Средняя плотность 5518 кг/м³
Скорость вращения (Y* - географическая широта) 0,4651 соs Y км/с
Средняя скорость обращения вокруг Солнца 29,765 км/с
Эксцентриситет орбиты 0.0167
Ускорение силы тяжести на поверхности 9,80665 м/с²
Центробежное ускорение на экваторе 0,033915 м/с²
Первая космическая скорость 7,9 км/с
Вторая космическая (параболическая) скорость 11,2 км/с
Общая площадь поверхности 510,2 млн. км²
Площадь материков и островов 149.1 млн. км² = 29.2%
Земной поверхности
Площадь океанов 361,1 млн.км² = 70,8%
Земной поверхности
Средняя высота материков (над уровнем моря) 860 м
Средняя глубина океанов 3700 м
Масса океанов 1,45х10*21 кг - Информация всплыла перед подсудимым в виде плывущего в воздухе текста сверху в низ. Зрители-присяжные зашептались, а адвокат даже на секунду остановился.
- Так это сооружение является моим аттракционом и не является наркотиком. Все документы на него имеются и подписаны правительством галактики Астера.
- Подтверждение ваших слов получено. Но посещение вашего сооружения ведёт к расстройствам психики и даже приводит к массовым самоубийствам посетителей. Посланный туда для расследования агент, вернулся через семьдесят лет по исчислению той планеты. Привёз с собой артефакты, названные им как 'фотографии' и на наш вопрос: 'Что там происходит?' повысив тоны голоса, послал нас на мужской орган человека и некоторых других не человеческих. После чего он оплатил вам новую поездку и убыл обратно. Как вы можете это объяснить?
- Да всё нормально. Фотографии это не артефакты, а картинки, сделанные из материальной субстанции, обычно на них запечатлены либо дорогие моменты, либо дорогие сердцу личности. А посыл, это местное оскорбление той планеты. Дело в том что, я создал полный паратип нашей родины планета Земля. И создал там атмосферу времени зарождения человечества, а именно 2010-ый год.
- Расскажите по подробнее, пожалуйста. - Сказал вдруг один из зрителей-присяжных.
- Ладно. Начну с самого начала. Вы, конечно же, слышали о нашей планете, конечно же, читали отзывы. Поэтому вы сразу стремитесь к нашим агентам в ваших галактиках. Оплачиваете небольшой взнос и отправляетесь на Землю для проживания полной жизни землянина в его родных условиях. От взноса зависит, кем и чем вы будете заниматься на планете. Но поверьте, став даже бомжем, это саамы низкий класс той планеты. Даже став бомжем, наш заказчик всегда рад. А все плохое, что вы слышали про Землю - это дело конкурентов, ибо по статистике мой аттракцион популярнее, чем принятие самых мощных наркотиков.
- Дело объявляется закрытым. В связи недостатком улик. - Прозвучал женский голос. - Прошу покинуть всех зал судебных разбирательств. - Стены вмиг поделились на квадратные сектора и начали убираться друг за друга, пока не собрались в небольшую белую розу, коя плавно поплыла по коридору и скрылась за ближайшим углом. И вокруг открылась удивительная картина. Множество огромнейших туннелей уходили вверх и вниз. И везде летали белые точки обсуживающего персонала да местных жителей.
Подсудимый и адвокат опустились к полу.
- Вот это да. - Удивился Уа и даже слегка свистнул. Чёрный капюшон уника стек с головы. И перед адвокатом пристал молодой человек с пышной чёрной шевелюрой.
- Ещё насмотришься, бывать тебе тут ещё не раз. - И белый капюшон уника адвоката плавно стёк на спину. И Асуане словно взглянул в зеркало. Только отражение ехидно улыбалось. Улыбнулся и он сам себе.
- До сих пор не могу привыкнуть к твоему присутствию.- Поникнув сказал Уа в чёрном.
- К вашему, к ВАШЕМУ! Нас тут гораздо больше чем ты думаешь. - Всё так же улыбался Уа в белом. - Ладно, поплыли, перекусим.

*Y - натуральный знак заменён, в силу того, что настоящий не будет воспринят программой форума.

Аффтор