Конкурс рассказов "ЛаВрушка-44"

1. #4: Нитка Ос (38). Синица в руках, туз в рукаве

Стая боевых синичек атаковала вурдалака, как только тот пересёк овраг. Крохотные позолоченные шлемы на птичьих головках ослепительными бликами резали мертвяку глаза. Он протяжно застонал и попытался закрыться единственной рукой. Солнечные зайчики, такие лёгкие и игривые во время отдыха на полянах Рощи, молчаливо вгрызались в гниющую плоть, оставляя шипящие глубокие раны, вспарывали мышцы и сухожилия, лишая противника опоры.
Наконец, кости мертвяка не выдержали. Щелкая как сухие ветки, одна за другой начали ломаться. Вурдалак пошатнулся, взмахнув руками и раззявив рот, завалился на бок. Голова глухо ударилась о пень. Подскочив, тряпичным мячом покатилась в овраг.
Стая птиц молча облепила ещё шевелящийся труп и приступила к трапезе.

- Да что ж это такое?! - огромный змей Велес возмущенно стягивал кольца вокруг старого дуба, словно пытаясь того задушить, - Опять все улики подчистили! Что я предъявлю? Они ж даже косточки не оставили! И куда влезает то?! Ты их видела? - обратил он потемневший взор на Шельму. - Во, с гулькин нос вся птаха, а прожорливые словно пираньи.
- Пираньи тоже не велики, - девушка повела плечами, - А доказательства есть, не переживай.
Расшитая вручную котомка тяжело легла на выступающий из-под земли дубовый корень. Развязав ленты, Шельма показала содержимое змею.
- Отлично! - тут же прекратив душить дерево, Велес скользнул на шёлк травы, - Давай её сюда.
И подцепив голову вурдалака острым зубом за глазницу, довольный уполз в чащобу.
- Фее, - поморщилась девушка, вывернув и вытряхнув котомку.
- Ну, что, - обратилась она к дубу, - Дыши глубже.
И похлопав того по шершавой коре, пошла по тропинке в сторону поселения.

- Звонушко, - поглаживая пёрышки, Шельма журила любимца сидевшего у неё на ладони, - Опять мне от батюшки за вас досталось.
Синичка нахохлился и виновато щурил бусинки глаз, то на девушку, то на резной козырёк крыльца, не переставая при этом подставлять грудку для почёсываний. Шельма рассмеялась и поцеловала птаху в клювик. Тот поправил лапкой шлем, сползший от порыва чувств набекрень. И запиликал, затрещал, рассказывая, как они выследили и окружили мертвяка. Вскинув над головой крылышки и растопырив перья, Звонушко изобразил страшного вурдалака и затопал по ладони, как бы перебираясь через овраг. А потом, припал всем телом, придерживая лапкой палец Шельмы, словно выглядывал меж веток, мол, сидим в засаде, а тут он.
- Хорохорится? - раздался смешливый голос Лисовича.
Птаха на ладони вздрогнул всем телом.
- Зачем пугаешь? - Шельма отвела руку с синичкой в сторону, глядя, как рыжий лис превращается в статного парня. Огненные кудри и вышивка по вороту завораживали, сплетаясь в один магический рисунок, - Прекрати паясничать! - топнула ножкой девушка. - Говори, зачем пришёл?
- Помочь, - парень подпер плечом угол крыльца.
Синичка перепорхнул Шельме на запястье, надвинул шлем на лоб и пристально сверлил из-под него взглядом пришедшего.
- У, какая у тебя грозная охрана, - наигранно испугался Лисович.
- А ты не ёрничай, - мягко парировала девушка, почесав птахе спинку, - Видал, что они с вурдалаком сделали.
Синичка разомлел и чуть не свалился со своего насеста. Но, тут же встрепенувшись, снова уставился на парня.
- Ну, в таком случае, предлагаю прогуляться сегодня ночью, - уже вполне серьёзно предложил Лисович.
- Нашёл что-то? - насторожилась Шельма, - Где?
- Здесь, не далеко, - хитрый прищур лисьих глаз всполошил синичку.
Звонушко пискнул, вцепившись коготками в тонкое запястье девушки.
- Переодень стаю, - только и сказала та, глядя поверх огненных кудрей на заходящее солнце.

Шельма, в отличие от селян, не умела оборачиваться зверьём. Мать была земной женщиной и давно состарившись покинула мир. Но, навыки, унаследованные от отца, позволяли девушке видеть в темноте, ходить бесшумно, понимать говор природы.
- Жаль пахнешь человечиной, - фыркнул лис, - Натянет мертвякам.
Обижаться не было смысла, Лисович прав. Поэтому, нужно обшарить тайник быстро.
Пересекши овраг, парочка бегом двинулась в сторону болота. Гать чавкала, будто пытаясь жирными губами добраться до босых молочных пяточек девушки. Осклизлый настил пружинил, норовя скинуть в топь живое, сладкое лакомство. Но, Шельма легко уворачивалась от корявых сучьев, что тянутся схватить за волосы. Перепрыгивала через узловатые корни, огибая бугры косматых кочек. Лис уже пересёк топь и азартно рыл яму под трухлявым стволом упавшего дерева. Когда Шельма добралась до него, Лисович вытащил на лунный свет перепачканный куль.
- Смокинг? - удивилась девушка, развязав узги тряпки, в которую вурдалак завернул одежду.
- А вот и неопровержимая улика, - начал было говорить Лисович, но воздух наполнился шелестом крыльев.
- Беги! - парень сунул свёрток Шельме, стремительно обращаясь в лиса.
Болото колыхалось от тел. Ползущих и ковыляющих было около десятка. Половину уже атаковали синички в серебряных латах, раздирая мертвую плоть лапками и клювами, разрезая острыми накрыльниками.
Девушка кинулась обратно по гати, прижимая к груди грязный куль. 'Лишь бы не выронить' - повторяла она, перепрыгивая кочки, - 'Лишь бы не потерять'. Вот уже и овраг видно.
Мертвяк приподнялся с земли ровно на столько, что бы схватить Шельму за лодыжку и дёрнул на себя.
- Лиис! - взвизгнула та, упав на спину и отпинываясь от смрадного чудовища.
Цепкие ручищи рвали одежду, подбираясь к теплому живому телу. Пнув вурдалака коленом в грудь, Шельма оцарапалась об обломки рёбер. Учуяв запах крови, мертвец заурчал, предвкушая, как будет рвать зубами мягкий живот, как погрузит в него пальцы и достанет горячую печень, будет жевать её ещё у живого человека, наслаждаясь криками боли.
- Размечтался! - снеся вурдалаку голову одним ударом, просипел Лисович и замер, обалдело уставившись на обнажённые бёдра Шельмы. Та скромно поправила одежды и встала.
- Идём? - сказала она, поднимая с земли куль. Но, лис уже трусил по тропинке, задумчиво уткнувшись носом перед собой.

- А чего это синички такие осоловелые? - задумчиво разглядывая порядочно округлившихся стаевцев, спросил Велес дочь. Та загадочно пожала плечами, а Звонушко на её плече, икнул и тут же стыдливо зажал крылышком клюв.
- Вот, - подала куль Шельма, - Это Лисович на болотах нашёл.
- Что в нём? - подозрительно оглядывая замызганный свёрток, Велес чихнул, - Мертвечина.
Шельма ловко развязала узги и достала смокинг.
- Узнаёшь? - спросила она отца.
- Он! Точно он! - хвост змея мелко задрожал от такой удачи, - Звать судей! - гаркнул Велес, оборачиваясь человеком и садясь в кресло.
В горницу вошли трое бородатых мужчин. Поклонившись в пояс, расселись полукругом.
- В этом ли наряде шулер был? - грозно спросил Велес.
- В подобном, - неопределённо ответили мужчины.
- Его ли конечность в рукаве застряла? - Велес аж подался вперёд.
- Возможно, - так же неопределённо ответили судьи. - Но, где доказательства, что убиенный был шулер?
- А вот оно, - тихо молвила Шельма и выдернула оторванную конечность из рукава.
На пол, к ногам змея медленно спланировал туз пик.

2. #1: Светлана (36). Дуэль

А за окном зеленый отсвет неба. Рассвет зеленый - это просто глупость, хотя Ри и приходилось о нем слышать. Встречал упоминания, читал, а вот не верил. Хоть и логично то, что между синью ночи и алым бойким солнцем, должен быть зеленый. Теперь увидел - надо ж, в первый раз. Оно же и в последний, может быть, а, может, нет, хоть это безразлично.

Ри тянется к перу. Чего бы написать? Нет, это, право, тоже странно: когда его начнут судить и помнить по этому бумажному клочку, по нескольким строчкам - его последнему письму - без устали гадая, какая блажь виной его поступка, то Ри уже не будет.

Блажь? Ну, да. Когда, не помня себя, ввязываешься в ссору, когда кричишь и споришь до хрипоты, прекрасно зная, что все бесполезно, но отступать нельзя - ну, как еще назвать? Ну, если только: глупость, ярость, дерзость? Несдержанностью, в конце концов. Хотя: понятья эти слишком далеки.

Он не считает себя виноватым иль неправым, и точно ни о чем не будет сожалеть. До победного конца, до самой смерти.

Ри окунает в черное перо, отрывисто выводит на листе - летяще, чуть небрежно, но красиво. И нервно. Его почерк когда-то назвали очаровательным, кто это был? Сейчас не вспомнить:

'Прости, отец'.

Ну, вот тебе и раз. С чего 'прости' раз ты не сожалеешь? За смерть? За то, что оставляешь на старости лет одного?
Глупости, кроме тебя поддержать и помочь есть кому, да и отец привык. Он крепок, потому и отправил тебя туда, где ты сложишь голову сегодня - ко двору, будь он неладен. Скопище болванов, подхалимов, шаркунов и трусов. Впрочем, не все они, как выяснилось, бросают гадости в спину, кое-кто - в лицо. И отвечать готовы, особенно, когда уверены в победе.

Лист отправляется на поднос и вспыхивает крылом чудесной птицы, когда его касается огонь.

'Мой дорогой и любящий отец':
Да, от такого обращенья у старика случится приступ и удар. Гори закатным пламенем бумага!

Очередной листок, готовый вытерпеть очередное ж надругательство. Вперед:

'Уважаемый':

Вот на этом и закончим. Как и с сухостями и официалом.

А зелень чуть светлеет. Интересно, увидеть то, во что не верил к удаче или к близкой смерти?
Часа чрез два и выясним.
Забавно.
От интереса расхотелось умирать, хотя и раньше не особенно хотелось.

В распахнутые ставни дышит ветер, и никто больше не станет кричать, чтобы ты сейчас же слез с подоконника, чтобы и не думал падать и ломать шею.
Даже: весело.

Ри выгибается и зевает. Смеется внезапно подступившему безумью и перекидывает ногу на улицу - граница. Сидит на грани, на тонком мостике между небытием и жизнью - лучшая иллюстрация происходящему, и не сказать, что очень уж сентиментальная. Он всегда считал, что если суждено упасть, то лучше самому, шагнув с обрыва.
Сегодня и проверим.
'Ты знаешь, папа, я безумец. Во-первых, потому что ввязался в заведомо неудачный расклад, а во-вторых, нисколько не жалею. Услышь ты все, чем: хм: 'восхитился' я, то поступил бы, может, также, даже жестче. И вызвал не двоих, а четверых. Особенно в том же возрасте, а характеры у нас и так похожи'.

Вот и хватит. Пусть шансы минимальны, все же есть. А в долгие объяснения вдаваться - лишь бумагу тратить. Понадобится, позже - расскажу, а если нет, то этого довольно.

Твой сын не сомневается и весел. Слышишь, отец? И не жалеет ни о чем.

Бутылка вина так и осталась на столе нетронутой. Красное вино - это та же кровь, а ее этим утром суждено пить шпагам. Пусть. Ну, а бутылка - тоже дама. Ей на роду написано дождаться.
***

***

А их ты все же недооценил.

Конечно, знал, что явятся с поддержкой, ведь шли не просто так, а убивать. И им не до понятий глупой чести, не до удобного мальчишества и моды.

Да уж, действительно, удобно и, ... пожалуй, честно. Все же честно. Теперь их можно даже уважать. Пусть фарс и отыграют до конца, но хоть не лгут - убьют. А ежели понадобится - в спину.

Сколько они привели? По двое секундантов и всяк из них готов при случае помочь. А сколько схоронились за стенами, а сколько с арбалетами в кустах? Впрочем, это уже смешно и слишком много чести - для одного безумного мальчишки.

Честь:

Ну что ты привязался к ней сегодня, в самом деле? Этой дамой и без тебя пользуется всяк, кому не лень. Иль, что скорее, пользует ее. Как девку из дешевого борделя. И прикрывая ею, как щитом, дурное: помыслы и планы, что на проверку вовсе не чисты.

А утро замечательно игриво. И восхитительно. И солнце блещет, как никогда, наверно, не сверкало. А воздух легок и прозрачен, как после грозы, хотя ее и не было, а только лишь рассвет - зеленый.

Ты дышишь и не можешь надышаться и улыбаешься светло как никогда. И безумно, конечно. Без этого безумства слишком легко сойти с ума, но нужно ж доиграть и взять от жизни все, лицом в грязь не ударив.

Кому ты должен? Ну, конечно же, себе.

- А вы я вижу... - он запинается некстати, - секундантов не позвали, сударь?

- Помилуйте, достаточно и вас.

Во двор аббатства плещет солнце, а камни шепчут в исступленье: в нынешний век дерутся слишком много, и преимущественно здесь. Камни уже слишком привыкли пить кровь, им мало, и постоянно хочется еще. Они уже не выбирают чью именно: гордецов ли, трусов, самоуверенных, несчастных иль влюбленных...

Да, именно, как ты сейчас влюблен: и в эту жизнь, и в мир, и в древнюю столицу. Всего себя бы им сейчас отдал. Вообще-то и отдашь - чуть погодя, конечно, и, выдрав бесконечные минуты, которыми все также не надышишься.

- Что ж вы примерзли, господа? Весна уж точно для сего негодна.

Иль, может, сомневаетесь? Ох, зря.

Довольная усмешка. И злая, способная расшевелить и камень уже сейчас, а лет через пять... Наверное, о том сейчас не стоит?

Свист выхваченной стали - в тон ветру опалившему лицо. И злая же веселость - невероятно-спокойная, все замечающая и сдерживающая ярость до поры - именно та, что в схватке и нужна.

Его противник - тот, что первый - вдруг зеленеет и отводит взгляд. Смотрит куда-то за спину, цепенея. Секунды промедления довольно, чтобы свершить решающий удар, но ты не смеешь, замирая. Глупо очень, но что поделать - также как и он.

Кто-то приехал? Просто так, случайно, иль слышал ваш вчерашний разговор. На сообщников ведь так не смотрят, право, сообщникам лишь вежливо кивают. А значит, появился шанс на честность. Ты словно вынул туз из рукава, и карту эту непременно разыграешь.

- Ну, что же вы опять остановились?

И решено драться по очереди, и ты смеешься. Потому что главным теперь становится не сбить дыханья, и расправиться с первым, как можно раньше, не подставившись и не получив ранений.

Это просто.

Творец, Создатель, Дьявол или как тебя еще? Кем ни был бы и как ни назывался б, но все равно спасибо, хоть я в тебя и не верю. Дева удачи, оказывается, не такая уж и ветреная особа, и любит нежно и трогательно, надо бы признать.

Клинки поют и пьют - радость схватки и солнце, и воздуха, и сердца нервный ритм, и вскрики, и отчаянные стоны. Ты дотянулся или все ж тебя? Но это, кажется, неважно, безразлично и мелочно, внимания, уж точно недостойно. Ты, наконец-то, научился танцевать - не на балу, лаская осторожно изящной кисти шелк, ловя мираж улыбки и томный взмах ресниц - сжимая шпагу, пожалуй, лучшую и верную подругу.

Когда-нибудь ты думал об оружье, как о даме?

Наверно, нет. Скорее, как о птице в небе. И схватка уж не танец, а полет. Стремительный и спорящий с ветрами и даже с бурей, когда неверный взмах крыла иль слишком резкий, грубый или слабый готов убить.

Но что же это?! Все?..

Невероятно. И даже, кажется, обидно: уж слишком быстро все закончилось.

Два тела. И камни, радостно шурша, пьют кровь. Они получили жертву на сегодня. И рады.

Голова слегка кружится. От потери крови или обычной усталости. И очень хочется домой.

Ты поворачиваешься на каблуках, держа прямее спину, хотя плечи и так не собирался опускать. Киваешь неожиданному спасителю, ну кто бы мог представить, что им окажется этот человек? Впрочем, об этом после, пока просто киваешь и, не роняя слов, уходишь. Чудом добираешься до дома, чтобы упасть в кресло и проспать остаток дня.

Бутылка та же, на столе, и кровь в бокале - алая, густая. Сегодня ты поил ей всех, до кого мог дотянуться, настало время пить и самому. Письмо же отправляется в камин. Топить его весною неприлично, но что за дело до того сейчас? Сожженные и не нашедшие ответа листы читает Дьявол и смеется. Ну что же, пусть. Сегодня ты уже достаточно его повеселил.

Кровь в бокале. Такая сладкая, что хочется кричать или, скорее, выть, но ты смеешься. А за окном закат, и сумерки вновь зелены.

3. #3: грамазека (30). Симбиоз

- Почему они нападают? Почему они не идут на переговоры и неизменно нападают?
- Адмирал. - Пробормотал седой генерал, глядя на сгоревшую планету, вид которой открывался из иллюминатора. - Адмирал. Они никогда не предупреждают. Они никогда не расшаркиваются и не сдаются. Их психологию мы можем только зафиксировать статистически, но никак не понять. Как только нам удаётся тераформинг захваченных планет, они неизбежно нападают. Сейчас же нам остаётся только одно - отбиваться и разрушать их анклавы.
  Мёртвая планета. Одна из сотен. Таких планет, загаженных дымом заводов, выбросами ядовитых кислот в некогда живые реки, люди видели сотни. Высаживали на них десанты, осваивали, приводили в порядок. Но, как только спасённые от неминуемого уничтожения территории приходили к какой-то стабильности, Чужие атаковали. Сбивали спутники связи, травили посевы, уничтожали системы раннего предупреждения. Разъярённое Правительство бросало на планеты Чужих свои отборные войска. Всё, чего им удавалось добиться - Чужаки уходили, не понеся никаких потерь. Вот и сейчас Адмирал, командующий орбитальными силами, и, Генерал - командир десанта, смотрели на руины атакованных из космоса городов. Вся картина была им не видна, но одно и то же было видно не вооружённым глазом: сожжённая планета покрылась тонким, почти микронным слоем обломков сверхтехнологичных роботов. Орбитальная атака принесла свои плоды, но жители пограничной планеты Чужих как всегда успели сбежать. Радовало, что и земляне не понесли никаких потерь, но зачем нужно было развязывать войну, если, в результате обе расы попадали в устойчивый пат? Для людей это было неразрешимой загадкой:
- Как всегда, мы не понесли никаких потерь. Но, подавляя наземные станции, дали удрать живым. Ничего не понимаю. - Адмирал кончиками пальцев потёр зажмуренные глаза. - Что такое, чёрт побери?
- Да, загадка. - Генерал невольно посмотрел на собеседника, грустно улыбнулся. - В конце концов, эта планета наша. Теперь я, наконец, смогу снять форму и заняться вычищением этого бедлама.
- Бросьте, в Галактике полно нормальных, пригодных к жизни планет, что вы нашли на этой помойке?
- Я инженер. А инженеру интересно решить именно нерешаемую проблему. Ну, или, труднорешаемую.
- Романтик. - Адмирал хмыкнул. - Впрочем, это, и, правда, ваша планета. Именно ваш десант высадился тут первым. Вам и карты в руки.

- : результаты геологической экспертизы показали, что до прихода Чужих эта планета представляла собой безжизненный камень. Именно они подняли ресурсы и создали заводы, которые накачали околопланетное пространство тяжёлой атмосферой - двуокисью углерода. Нам оставалось только высадить на планете модифицированные мхи. - Докладчик передохнул, отпил воды. - Всё, что можно утверждать наверняка - Чужие запускают первый этап терраформинга, остальную работу оставляют нам.
В зале поднялся крик и свист. В зале стоял ОР и гвалт. Две дамы не на шутку сцепились, каждая отстаивала свою версию событий:
- Они уничтожили атмосферу!
- Они подготовили её к нашему приходу!
- Они с нами воевали!
- Никто не понёс никакого ущерба!
- А роботы! Их боевые роботы!
- Они выкопали ресурсы, которые мы потом использовали! Они только и делают, что расширяют границы Империи!
- Они в любой момент готовы напасть!
- Они только и делают, что отступают!
- Куда?
- Посмотрите в небо! Мы не освоили и миллионной его части! Им есть куда отступать!

2. #2: Винир (26). Синица в руках, туз в рукаве

Кел- человек принадлежащий к сословию знатных воинов, вобравшее в себя значение слова рыцарь и уважительное обращение к представителю знатного рода, заменяющее такие обращения как сэр, милорд, сир, пан и т.д.

  Телега остановилась, прекратив нудный скрип колес. Лошадь всхрапнула, вскинула голову, отмахиваясь от приставучих мух. И топнув задним копытом подняла облачко дорожной пыли.
- Просыпайтесь кел Амадис, - сказал возница, осторожно тряся за плечо мужчину сладко спавшего в ворохе соломы на дне телеги. На вид спящему было за сорок, брюнет с вкравшейся в коротко стриженые волосы сединой. Одет по-простому, от нищего путника отличали лишь добротные сапоги, покрытые пылью бесконечных дорог. Брюнет потянулся, пытаясь сесть в телеге и прогоняя остатки сна, огляделся вокруг.
Всюду куда падал стальной взор зеленых глаз, растелились возделанные поля. Нет, все же в стороне, куда уводила с развилки малоезжая дорога, виднелась некоторая заброшенность земель. Начинал более рьяно расти бурьян, было заметно отсутствие посевных культур.
- Уважаемый кел мы приехали,- крестьянин довольно улыбнулся, предвкушая звон монет.
- И это по твоему то-место, куда мне надо?
Кел легко спрыгнул с телеги, присел, разминая затекшие ноги, попутно стряхивая с серой рубахи и штанов приставучие стебельки соломы. В движениях чувствовалась внутренняя сила, ее присутствие угадывалось не только в поджаром теле, но и в благородном обветренном ветрами лице, левую сторону которого рассекал уродливый шрам.
- О да кел. Вот довез вас до развилки, мне теперь в Дразбург. Там меня ждет брат, ну я рассказывал. А вам, как говорили совсем в другую сторону, да вроде и добраться быстрей хотите.
- Говорил, говорил:-совсем по старчески, проворчал кел глядя в чистое радующее глаз голубизной небо.
- Только кел Амадис, не советую идти туда. Поедемте лучше со мной на ярмарку. Ожидается знатное веселье, а там глядишь, через пару недель и по Кляне можно будет с купцами доплыть. Оно конечно дольше, и крюк солидный. Но кел, зато безопасно и с комфортом.
- Безопасно, говоришь. Комфортно, говоришь,- продолжил ворчать кел, но тут же стальным и звучным голосом гаркнул. - Да где ты слыхал, оболтус, чтобы рыцарь. Барон Амадис Мангольд Лангузский прозванный Дьяволом, да чего-то боялся. Где ты дурень видел, чтобы славный рыцарь отступил, поменял свои планы, поддавшись россказням трусливых девок.
- Но кел, я ничего такого:-заикаясь, начал оправдания возница.- Я просто:
- Ха, просто... Эх, выпороть тебя, да усилий на это жалко, ведь впрок не пойдет. Ладно, раз уж нам не по пути, держи медяк, заработал,- и кел отдал последний из медяков крестьянину. - Хоть и медленно твоя лошадь идет, но упорная кляча. Заработала. А то может, повернешь в мою сторону, золотой заплачу.
- Золотой,- с сожалением вздохнул крестьянин,- да вы кел знаете, я бы с радостью.- и он еще раз печально взглянул в даль уходящей дороги.- Но я не поеду, даже за десять золотых. Вот вы не верите, а мой брат, к которому я еду, сам все видел. Вот как я сейчас вас. Так что правду молвит люд, нежить там завелась, не первый год хозяйничает.
- Да что он видел то, брат твой. Он и подслеповат как мне в корчме сказывали.
- Да, плохо его очи видят, только это после того случая. Видел он, как нежить в балахоне двоих за раз изорвала, да от увиденного и под ослеп. А сам еле ноги унес, повезло. Рассказывает, что нежить на его коня набросилась. Видать, наелась добычей и от того не преследовала.
- Ну что же, коль подзаработать не желаешь, золотой даю,- в последней попытке уговорить возницу обронил кел.
И не дождавшись ответа, угрюмо нахмурившего брови крестьянина, кел схватил с телеги свой мешок и длинный сверток (бережно обмотанный, от посторонних глаз, тряпьем меч).
- Тогда, спасибо тебе и на этом. Пусть удача тебе сопутствует в делах.
И махнув, пошел прочь от развилки.
- И тебе кел, счастливого пути,- тихо сказал крестьянин, печально глядя в спину удаляющегося. Эму было жаль упущенного золотого, но еще более он жалел веселого путника, судя по всему знатного барона, что так простецки, не делая различий вел интересные беседы с обычным крестьянином. Он знал точно, не уйти далеко путнику, навсегда сгинет в этих местах удивительный рыцарь.

Глава 2.
Шел Амадис по заросшей дороге, видно давно по ней не езжали, и задумчиво нашептывал вслух обуревающие его заботы.
'Сколько еще, дней 20 пути пешим ходом? Эх.: В лучшем случае, а так и не пойму сколько, кажется бесконечным путь к дому. Не попадал раньше в эти края. Угораздило меня так влипнуть. Возвратиться с похода, без денег, без холопов, без коня, с битым доспехом хоть выбрасывай. А ведь так все хорошо начиналось. Король Рихард, созвал все подданное рыцарство и объявил поход, в земли гнусных нардеков, дабы проучить и наказать за произвол и частые набеги на наши земли. И зная нардеков, думал я разбогатеть. А замок то мой совсем ветхий, и людей не хватает. Да что там одна малая деревенька всего то, не дает с голоду пухнуть, да и только. Эх: Думал полончан приведу, к земле привяжу, на золото добытое замок подлатаю, да еще и крестьян заманю. И как бы здорово зажил, а? Молчала бы Карнеса и виду не посмела бы подать, во всем угождая. А теперь, живого места не оставит. Все десять золотых, что брал с собой - потратил. Коня боевого - потерял. Доспех в хорошем состоянии, вон в мешке теперь мне сплошным хламом спину натирает. Да как я только умудрился при всем этом меч свой сохранить. Удивляюсь просто.'
Такие горестные мысли посещали доблестного рыцаря. Хотя если быть честным, то он маленько лукавил. Это 'маленько' заключалось в золотом перстне, изящной работы с крупным рубином. Да только не рад он был ему, точнее обстоятельствам ему сопутствующим.

Было это в последний день, когда он расстался с войском. Хотя от войска, в начале могучего, осталось всего ничего. Правда и от нардеков не более уцелело. И разошлись войска, как говорится 'что в море корабли'. Да вот только король Рихард решил преследовать до конца и погнался за противником. И стоило ожидать, напоролся на засаду. Вся охрана короля полегла, остались с ним плечом к плечу племянник герцог Роланд, и двоюродный брат герцог Ричард. И туго им пришлось, а скорее всего и не пришлось бы более никогда. Если бы не Амадис.
Он видел, как мимо него склонившегося над убитым другом, промчался король с охраной. И немного задержавшись, помогая уложить тело на волокушу, впрыгнул в седло и помчался в след удалившимся. И застал последнюю сцену нападения на обороняющеюся тройку. Уже начало смеркаться и от того его появление возымело нужный эффект. Еще бы, он выхватил свой меч. А меч был ой как не прост. Это была реликвия рода, как она к ним попала он не знал, но владели мечем со времен основания рода. Точнее существовало в семье придание о даре богов, но в это кел не верил. И никогда, по крайней мере, он этого не слыхал, не обнажали клинок в темноте при посторонних. Это было чревато излишним любопытством, ибо меч в темноте святился синим пламенем. Нет пламя не обжигало, но за этим свечением не было видно клинка и при взмахах создавалось впечатление парящей птицы с шлейфом синих линий. Откуда это бралось Амадис не знал, но все предки говорили, и он это знал точно, об особой прочности стали оружия (и сейчас на нем нет зазубрен, после стольких боев) и способности уничтожать все нечеловеческое.
Рыцарь как сошедший на землю с сумерками бог тьмы (должно так казалось врагам) налетел на осаждающий отряд и начал разить застывших в страхе воинов, на право и на лево. Не успел оглянуться, как пол отряда лежало пораженным его клинком, а вторая половина улепетывала с криками ужаса. На месте недавнего сражения Амадис увидел лежащего короля и склонившихся над ним родственников.
- Кто ты? -с хрипом вопросил Король
- Я, Амадис Мангольд барон Лангузский, мой кел.
- А, мой преданный Дьявол,- уст монарха коснулась улыбка.- Подойди поближе. Ты подоспел вовремя, чтобы не дать захватить своего короля. Меня ранило, очень тяжело даются слова, - раздался резкий кашель.
Да, подумал Амадис. С такими ранами не живут. Королю не продержаться более суток. Глаз, как у бывалого воина, был на такие вещи наметан.
- Мне не жить, - подтверждая его мысли сказал король. - Братья мои пока я в сознании выслушайте мою волю. Ричард, тебе быть королем. Не допустите раздор. Тяжелые времена настают для нас. Стоит сплотиться, ибо поредели наши силы, а врагов кругом хватает.
И уже обращаясь к Амадису.
- Возьми этот перстень, это все что я могу сделать для тебя.
Далее король еще говорил и говорил, но Амадиса это уже мало заботило. Его более волновало, как отреагируют герцоги на его меч, но они промолчали. Что более всего настораживало. Скреблось в душе самыми когтистыми кошками. Не верил кел в доброту душевную герцогов. Знал, что жаба их задушит, а меч вознамерятся достать. И той же ночью покинул возвращающийся лагерь. А теперь шел и в который раз переживал случившееся и корил себя за глупость (мог ведь что-то сделать, не вынимая меча). Да что уже говорить.
От мыслей его отвлек далекий гром, что донесся приглушенным эхом. Подняв голову, кел увидел в дали свинцовые тучи и почувствовал легкое дуновение ветерка. Оглядевшись по сторонам в поисках укрытия от надвигающейся стихии, он увидел замок. Совсем задумался, чуть мимо местной достопримечательности не прошел.
Приглядевшись, стало ясно, замок брошен. Это угадывалось по обрушившимся бойницам, покосившимся воротам и уже вездесущему бурьяну. Там должно быть найдется худо-бедно крыша над головой, еще и костер удастся развести. И кел ускорил шаг по направлению к замку.

Глава 3.
Он успел вовремя, собрал рассохшиеся доски и надергав прелой соломы с крыш развел костер. Неожиданно резко загудел ветер, потемнело, и ударил косой ливень. Ветер свистел снаружи заброшенной хижины, не особо докучая рыцарю. С крыши на земляной пол местами капала вода, к утру весь пол зальет. Однако костер на каменной плите по среди хижины создал некий уют, освещая голые каменные стены разрушенный камин и огромный пень у входа. Рыцарь уселся на почерневшую, чудом уцелевшую скамью, на коей собирался проспать всю ночь, таким образом не замочившись.
Он уже просидел приличное время, снова увлекшись размышлениями, пробегая пальцами по диковинным узорам ножен с отрешенным лицом. Все-таки заглядывающая на порог старость давала о себе знать ломотой в костях и участившейся склонностью к длительной задумчивости. Его выдернул из плена мыслей шорох, резанувший слух. Он отличался от монотонного, убаюкивающего дождя. За порогом кто-то был.
- Кто там? А ну покажись. - громко перекрывая звуки непогоды крикнул кел.
Раздался кашель и в хижину вошел, судя по всему мужчина, средних лет. Это угадывалось по сутулому силуэту, скрытому под широким, промокшим балахоном темно-серого цвета, с накинутым на голову капюшоном.
- Позволь путник погреться и обсохнуть у твоего костра, - зябко подернув плечами, просипел с нехорошим свистом в легких вошедший.- Не гневись. Я искал укрытия в этих развалинах и неожиданно увидал отблески костра.
- А почему бы и нет, -с кажущейся добродушностью ответил кел, перекладывая ножны с мечем поудобнее.- Только вот скажи гость, - с ухмылкой спросил кел,- как тебя величать, да и с каких мест будешь?
Затянулась чересчур длинная пауза, в протяжении которой вошедший должно быть потирал под просторными рукавами ладони, придвигая их к костру. Кел не отрывая взгляда от молчащего, почувствовал холодок, по началу он списал его на сквозняк влетевший в след за вошедшим, но он уже тут сидит некоторое время, а холодок все пробирает, не смотря на присутствия костра. Недолго думая кел выхватил меч из ножен. Мгновением раньше вошедший делая вид, что подсаживается ближе к костру, дернулся было к рыцарю. Но в последний момент, увидав меч и издав душераздирающий нечеловеческий крик, отшатнулся и успел избежать участи разрубленного пополам. Однако меч слегка его коснулся, немного распоров одежду и с шипением коснувшись тела.
- Ааррраа: -раздался рык под капюшоном.
- Что ты сказала, начесть поганая.
- Откуда у тебя в руках этот меч, человек?- склонив голову ниже, с шипением фигура в балахоне сделала шаг назад.
- А это, не важно. Важно, что я тебя распознал. И сейчас, этим мечем, тебя порублю. Иди сюда, что же ты, боишься? Ааа: Знаешь, от этого клинка тебе немедленная смерть придет.
Клинок струился синим светом, переливаясь словно языками синего пламени.
- Боишься? Привыкла погань, что у людей обычное оружие, тебя не берущие. Но ничего, сейчас покажу, как на честных людей пасть разевать.
И рыцарь стал медленными шагами, ведя легонько из стороны в сторону клинком, подбираться к таинственной фигуре.
- А я вот, сейчас тебя изрублю в капусту, уже доводилось таких как ты в ад отправлять.- усмехнулся кел.
- Уже доводилось? -шипящим голосом, с нотками как бы примирения заговорил монстр. -Ты чего, охотник на иное?
- Нет, мне уже пришлось зарубить тебе подобного, питавшегося останками моих товарищей, ночью на обезлюдевшем поле брани. Да что я с тобой тут разговариваю, сейчас и тебя упокою. Небось, заждались в аду.
Помещение заполнил хриплый, неправильных хохот:
- Ну хорошо, я уйду, тем более что дверь рядом и успею проскочить в нее до того как даже легонько коснешься меня. Но сначала мне есть, что тебе сказать и даже предложить.
Кел прикинул, монстр прав, ему не успеть дотянуться мечем.
- Ну, ну: Что ты хочешь предложить мне, честному рыцарю. Знай, кроме твоей головы ничего не надо.
- Так и не надо? - все еще смеясь, сказал монстр. - А я думаю иначе. Мне уже месяц поесть не доводилось. И знай кел, раз ты забрел в эти края, то тебя живым отсюда не выпущу. Буду следовать тенью, дожидаясь, когда тебя сон одолеет. И тогда: Тогда вдоволь налюбуюсь на твои обглоданные кости,- угрожающе продолжил. - Некому охранить твой сон кел. В округе в двух сутках ходьбы ни единой души. Не считая, возницы на той телеге, что ты ехал. Но, пожалуй, и его еще успею догнать.
Амадис мысленно пожалел крестьянина. Нет, чтобы дурню с ним ехать, побоялся, теперь и вовсе до ярмарки не доедет.
- Знаешь кел, я очень голоден, и мне не охота с тобой возиться. Я предлагаю тебе выход. Давай сыграем на твою жизнь. Коли выиграешь, оставлю тебя и помчусь к тому крестьянину, а проиграешь: Все таки повезло тебе, азартен я. Не ожидал? А вот и мне ничто человеческое не чуждо, -чувствовалось говорит нежить в полной уверенности неотвратимой смерти рыцаря.
'Да, вот ведь не задача, какая,- размышлял Амадис.- Откажусь и точно сожрет, меня уже вон в сон клонило, не продержаться долго. А соглашусь и при благоприятном исходе конец крестьянину. Согласиться придется, потянем время, а там глядишь и переменятся события в мою пользу.'
-Согласен,- ответил кел.- Во что играть предлагаешь?
-Есть у меня с собой карты. Умеешь в них разбираться, или полный неуч?
Ишь ты, нежить, а какая необычная. Даже в сказках и легендах такого не встречал.
-Про 'единорога' слыхал?
-Слыхал, - уже масляным тоном, как только такое возможно, сказал монстр.- Ты говоришь 'единорог', в других местах ее называют 'конем', 'свиньей', но суть не меняется.
Монстр направился к высокому пню, стоявшему у двери. Видно когда-то заменявшего бывшему хозяину стол. Обошел не приближаясь к келу и подтянул лавку. Рыцарь уселся на мешок с доспехами. Амадис прикидывал возможность рубануть монстра, но ширина пня, да и державшийся подальше от него монстр, не позволяли дотянуться.
Из балахона на груди монстр достал колоду, при этом сдвинув капюшон. И взору кела открылось синюшная, высохшая, уродливая физиономия. Донесся легкий, дурной запах затхлого мяса.
Карты были необычными, рубашка была испещрена узорами, которые постоянно менялись в отсвете костра, создавая новый рисунок хитросплетения линий.
-Давай так, нежить, первая раздача на право банковать, - сказал кел. Он не доверял монстру с колодой в руках, не рассчитывал на честную игру, глядя в ухмыляющуюся физиономию и старался протянуть время.
-Нет, играем сразу и раздавать буду я, без вариантов,- отрезал монстр.
Ловко перетасовав колоду, такими же в цвет лица сухими, корявыми пальцами, раздал по три карты.
Отложив меч по левую руку, так чтобы удобно было его схватить, кел поднял карты, внимательно наблюдая за монстром. На руках были червонная, с трефовой десятки и туз треф.
'Сильная комбинация, странно, так никогда не везло',- мелькнула мысль.
Туз треф мог принять любое значение и в купе с ним две десятки собирались в мощную комбинацию аналогичную трем десяткам. У соперника могло быть что угодно, но побить десятки могли лишь три туза (что представлялось очень маловероятным), или также уровнять двумя десятками с тузом. Все остальные комбинации были заведомо слабей.
-Сажи мне нежить, пока мы не начали разыгрывать карты. Кажется мне, ты удивился мечу, так будто уже встречал подобный.
-Ааааа:- протянул монстр.- Ты даже не знаешь, обладателем чего являешься. В его голосе слышались издевательские нотки.

-Хорошо, расскажу,- немного помедлив продолжил монстр. -Открою перед порогом твоей смерти, тайну меча. Существует легенда, хотя больше похожая на быль чем многие думают. Когда-то в далекие времена, хозяин небес был недоволен происходящим на земле. А именно не нравился ему хаос, творящийся под небом. В те времена нашему племени было полное раздолье и мы не скитались как теперь по миру, а вольготно жили общинами и устраивали знатные пиры,- мечтательно протянул он.- Но этот бог решил все перестроить и собрал себе воинство, из людишек сделав их полубогами. Облачил в латы и дал в руки оружие, все выкованное на небесной кузнеце. Доспехи, копья и мечи имели сои имена. Мечу досталось имя 'СИНИЦА' и правда похоже на птицу, синими крыльями летящая за всадником влекомая его рукой. И грозное получилось воинство. Все на конях в латах из того же материала что и меч. И пронеслось воинство, неся смерть всей нежити. Да, страху они нагнали на нас, почти полностью вырубив всех. Невообразимо страшно было биться с этими всадниками,- тело под балахоном дернулось, и на морде появилась еле заметная гримаса ужаса.- Но и они несли потери под нашими ударами. Вообще не стало нас почти, некогда многочисленного народа нежити. Но и остатки того войска ушли на небеса. Где они сейчас, оно конечно не ведомо, но думаю дел хватает и в других мирах. То там, то здесь начали появляться доспехи, мечи и копья павших воинов. И в один поистине прекрасный день, обитатель небес начал забирать к себе все оставшееся от погибших всадников. Думал я, что все забрал, а нет вижу еще осталось кое что в этом мире. Так все-таки, откуда он у тебя?
Двое, сидящих против друг друга, создавали странную картину в отблесках пляшущих языков костра, в тишине прекратившего проливаться влагой небес дождя. Если кто и заглянул бы сейчас в хижину, не поверил бы своим глазам. Нежить вполне в человеческой позе раскинулась на лавке, держа сухими пальцами карты и казалось дружелюбно вела беседу с человеком.

-Не знаю,- честно признался кел.- Он всегда был в нашем роду.
Монстр пристально взглянул на кела.
-Не-е-ет, нету в тебе крови полубогов, я бы сразу увидел. Видимо превратности старухи судьбы. Ну да ладно, все равно меч достанется мне,- и с радостным тоном крикнул. -Ставка!
Что означало, монстр не собирается скидывать карты, значит он что-то собрал, не было смысла блефовать. Если честно, то Амадису патологически не везло всю жизнь и не только в карты. Все события, что привели за этот игровой стол, складывались из не удачных ситуаций. Он привык к этому, сроднился с мыслью о постоянном не везении. Если же иногда фартило в чем-либо, то воспринималось спокойно с примесью легкого удивления, а не везение тем более не могло его выбить из колеи, привычка выработанная годами. И тут была схожая ситуация. Амадис понимал, что монстр подложил ему и себе заранее нужные карты, не сомневался, у соперника на руках три туза.
-Ставка,- ответил кел.- Вскрываем.
Ожидал кел тузов, но на стол легли три девятки. И с легким недоумением неожиданного выигрыша, он кинул свои перевернутые карты, открываясь. И на глазах у кела. К двум десяткам, лежащий туз поменял значение на восьмерку. Монстр ждал этого момента, трюк всегда срабатывал вводя в ступор играющего, за эти мгновения он успевал дотянуться до жертвы беспрепятственно. Вот и сейчас он потянулся левой рукой к келу. Амадис битый судьбой, ожидал подвоха и увиденное его не шокировало, незаметным движением схватил рукоятку меча и короткой дугой опустил на конечность монстра выше локтя. Отсекая руку, меч глухо ударил по пню сыгравшего роль плахи и тут же в обратном движении отсек голову, с шипением воды пролившейся на раскаленные угли , все еще продолжавшему тянуться, так и не понявшему происходящее монстру. Голова отлетела, глухо ударившись о стену.
Кел сидел наблюдая как заваливается тело монстра. Перевел взгляд на карты. Восьмерка вместе с десятками, приобретали значения трех тузов, а карты бывшего соперника превращались в самую худшую комбинацию двойка, тройка, четверка.
Карты делали то, что так хотелось Амадису, их новому хозяину.
-Что за:- замерев удивился кел.- Получается, теперь я могу с ними вытворять что захочу:
Кел сгреб колоду и рассмотрев повнимательней сунул за пазуху.
'Не ужели мне повезло, причем крупно. Ведь теперь с ними мне в игре равных не будет. Или я бед не оберусь. Что же время покажет.'
К рассвету хижина была покинута. В сильном пламени горели останки ссохшегося монстра.
.............................

Вновь весело светит солнце. Округа свежая после ночной грозы, обрела яркость красок. Шумят деревья, радостно перекликаясь, довольные небесной влагой. Кажется, физически ощущаешь, как прорастает трава. Беззаботно щебечут летящие над землей птицы. Все в мире будто зажило заново, крича в радостном упоении жизнью. Барон Амадис Мангольд Лагузский прозванный Дьяволом весело насвистывал простенькую мелодию, вдыхая полной грудью свежий, чистый от пыли воздух. Все также натирал спину мешок, но теперь не близкий путь домой не казался бесконечным, даже не смотря на временами увязавшие в промокшей почве сапоги. Барон твердо решил сменить свой родовой девиз. 'Доблесть и отвага' не принесли для рода ничего кроме запустения и бедности, новые надежды были связаны с новым девизом 'Синица в руках. Туз в рукаве'.

5. #5: Волжанин (20). Чалкин

Единоросы выдвинули требование вынести тело Ленина из мавзолея. Московская радиостанция делала опрос слушателей. Чалкин хотел высказаться. Он и прежде выражал свое мнение в республиканском эфире:.И вот беспрестанно набирал номер. Занято: Кто-то дозванивался. Свободным ухом Чалкин слышал:
- А зачем выносить? Протоирей Всеволод Чаплин утверждает, что тело нужно убрать. А почему тогда они сами таскают всякие костяшки по городам? А тут нельзя!
- Вы про мощи? - возразила ведущая.- Так они же святые!
- А Ленин тоже для кого-то святой! Чаплин лицемерит!
- Это делать еще рано,- говорил второй слушатель. - Еще живы те, для кого Ленин является кумиром. В стране может вспыхнуть нестабильность.
Чалкину казалось, что ведущая сокращала монологи дозвонившихся, пытаясь добиться равновесия мнений.
- Тело надо продать за бабки китайцам - сказал человек, назвавшийся предпринимателем. - Просто это надо культурно оформить. Зачем закапывать в землю актив?
- Ну что уж вы так-то! - протянула ведущая.
А Чалкин все давил на кнопки своего городского.
Наконец на проводе отозвался девичий голос: 'Вы за то, чтобы оставить Ленина? - спросила она дружелюбно, почти радостно.
Чалкин чуть не подавился.
- Нет!.. Надо убрать, - сказал он.
- Не кладите трубку, - сказала девушка, и его подключили.
- Здравствуйте, как вас зовут? - Женский голос с приятной хрипотцой, который обволакивал его из приемника, теперь склонял к телесному греху уже через телефон.
- Я - Борис Евгеньевич, - сказал Чалкин. - Из поселка Васильево.
- Борис Евгеньевич, скажите, вы за то, чтобы Ленина вынесли с Красной площади, или за то, чтобы оставили?
Я... - Чалкин испугался, осознав, что говорит на всю Россию. Но взял себя в руки. - Кха! Я думаю так. Ленин, конечно, злодей, и его желательно убрать из мавзолея. Но знаете что? - Чалкин замолк, пытаясь усилить действие паузы.
- Говорите. Вы в эфире.
- Я думаю, пока этого делать не надо.
- Почему?
- А потому что, чтобы правящая власть: - Чалкин опять сделал паузу, затем продолжил: - чтобы власть смотрела туда и боялась.
- 'Туда' это куда?
- А на мавзолей! Чтоб мавзолей им как бы говорил: ужо делайте все правильно! А то будет, как в тот раз! Хе-хе, анекдот про зайца вспомнил. Нет, нет, не буду!.. Я говорю - что? Если они, правительство то есть, будут плохо править, то этот Ленин к ним опять придет.
- Придет - Ленин? А как он придет?
- А так - в другом лице. А пока Ленин в мавзолее, они будут глядеть туда, бояться и хорошо править.
- Ну-у, вы что-то глубоко взяли, - протянула ведущая. - Тут целая философия! А вообще, Борис Евгеньевич, в принципе, вы за вынос Ленина?
- Я?.. Да. Но выносить пока не надо. Чтобы боялись:
-Спасибо, - ответила ведущая и отключилась.
Услышав гудки, Чалкин, наконец, вытер пот со лба; под мышками тоже было мокро. Отдышался, походил по комнате. И вдруг по телу пошли мурашки, ай да Чалкин! Как сказал-то! И вся Россия его слышала!
Чалкин надел пальто, шапку и вышел на двор.
Стояла январская морозная погода. С крыш и берез после недавних снегопадов свисал снег.
Чалкин стал ходить от крыльца до ворот и обратно.
"Как она сказала? 'Взяли глубоко', гм: И даже про философию намекнула!.."
У Чалкина опять по спине забегали веселые муравьи. Но это еще что! Главное, как он ловко надул дорогую передачу! Он - что хотел-то? Говорил, чтоб смотрели на мавзолей и боялись( конечно, и в этом смысл есть, Чалкин и тут не дурак!)Но добился Чалкин совсем другого!
Чтоб не выносить Ленина вовсе! Вот так!
Они боятся, а Владимир Ильич лежит! Они боятся, а Владимир Ильич еще десять лет лежит! Они боятся, а он и двадцать! А там глядишь ... Главное ввязаться в бой!
Ай да Чалкин! Ай да тертый коммунист Чалкин! Хрен догадаются!..
От сознания собственной гениальности мурашки начали ткать на его спине крылья. Чалкин стал легок, его будто подняло от земли, и даже голова закружилась.
" Мы славные кавалеристы, и про нас..." - пропел он.
Нет, ради такого события надо выпить! Чалкина пробрало позывом к щедрости.
Он вошел в дом. Выдернул из-под кровати чемодан, открыл. Там лежало семь тысяч. Пятисотками и тысячными. Те , которые лелеял и экономил. Он смело вытянул тысячную и пошел к магазину.
Купил бутылку водки, закуски, купил и стакан.
Народу в сельмаге было мало, и то женщины. Он вышел во двор и у раскрытой прихожей стал ждать.
Вот в калитку вошел парень, энергичный, в короткой куртке.
-Слушай, браток, - сказал Чалкин, намереваясь завести разговор.
- Нет, бать, времени нет, - пролетел парень.
Минут через пять зашел еще один мужчина, в подшлемнике и бушлате, с масляным пятном на щеке.
- Слышь, парень, можно спросить?
- Ну, - парень дышал разгорячено.
- Ты как к Ленину относишься?
- К Ленину? - лукаво блеснул глазами парень. - Ленин он и в Африке Ленин!
- А стоит его выносить из мавзолея?
- Ленина? Не-ет! Ты что, батя!? Это вождь пролетариата! Не хухры-мухры!
Парень показался Чалкину красивым, и душа у него, наверное, широкая...
- Слушай, давай выпьем! - сказал Чалкин. - Я угощаю.
- Нет, батя, спасибо! Бригада ждет. Все жрать хотят! Порвут за то, что я с тобой здесь пью, - засмеялся парень.- Извини.
Другой человек говорил Чалкину:
- Ленин? Да его надо выбросить на помойку! Гада этого... Устроили на Красной площади кладбище:
Чалкин сжался. Парень был чисто одет, и когда он вышел на улицу, Чаликн высунул голову из ворот и увидел , что тот садиться в дорогую машину.
Тут во дворике появился некто без шапки. То ли мужик, то ли парень. В черном длинном пальто, руки в карманах, сизые остриженные волосы чуть отросли и несуразно торчали. Лицо мято, вокруг рта резко обозначены морщины, - только что крепко спал, и рот еще не разжевался. Шел медленно, будто шкет.
- Слушай, - начал было Чалкин.
Продвигаясь, шкет задел его плечом.
- Я хотел...
Шкет молча заглядывал в прихожую магазина, явно кого-то там высматривая...
- У меня вопрос, - Чалкин переступил ногами. - Вот смотри: Ты за вынос Ленина из мавзолея, или нет?
- Че-о? - изумился шкет, оборачиваясь. Но, рассмотрев в руках Чалкина бутылку и приготовленный стакан, сказал:
- А вы?
- Не-е - хитро протянул Чалкин, заулыбавшись. - Это ты сперва скажи.
- Ну, Ленин это: - начал тянуть Шкет, уставясь на бутылку. - В шалаше жил:Революцию сделал: Жена у него Крупская была:
- Ну.
- А че, его убрать хотят?
-Хо-тят...- вздохнул Чалкин.
- А! Ну, это беспредел! - протянул шкет. - Я против! Как это? Не-ет! Ленин должен лежать в мавзолее.
Голос его сразу окреп, обрел нужную интонацию.
Через минуту они уже пили. Смахнув снег со стола, где летом тянули пиво, Чалкин разложил закуску, водку и угощал.
Шкет выпил первую, вторую, продрал горло. После третьей начал заталкивать в рот рыхлую скумбрию горячего копчения.
-Не-е!.. Так нельзя. Из мавзолея! Ленин тоже срок мотал: Землю дал:Царя убил.
Еще через полчаса шкет осоловел. Стоял-стоял и вдруг грохнулся на месте.
- Э-э, брат! - Чалкин принялся его поднимать и повел домой.
Тот сунул руки в карманы и на ходу будто спал.
- У Карпеевых, говоришь, живешь? - говорил Чалкин. - А при коммунистах все будет по-другому, брат. Работа будет всем, и зарплата. Тебя как зовут-то?
На спуске с проезжей части шкет поскользнулся и больно упал на спину, стукнулся затылком, не вынимая рук из пальто, лежал морщась.
- Це-це-це!.. - скорчил лицо и Чалкин . - Как зовут-то?
- Толя, с...сука!.. - процедил шкет, жмурясь.
- Ничего, потерпи, Толя.
Чалкин принялся его поднимать.
- Сейчас. Во-от!.. Дай стряхну. Пошли. При коммунистах будет все по-другому, Анатолий. Всем будет работа. Ты милый, наверняка уже лет пять не работаешь. Все пьешь. И не ищешь. А при коммунистах будет не так. При коммунистах ты будешь сидеть за тунеядство, да. Оп! осторожней: Глядишь на человека станешь похож. Тюрьма она - что? Тюрьма сохраняет. Работа, кашка на воде. Бережет. И каждому по труду, - говорил Борис Евгеньевич, с удовольствием вдыхая свежий морозный воздух.
И долго можно было еще видеть , как два щуплых человека, двигались под фонарем в глубь поселка, словно два старичка. Могучие березы после недавнего ледяного дождя и снегопада тяжко сгибались в их сторону. У обочины стоял поселковый щит, на котором красовался мужчина-морж в плавках. Улыбаясь, он приглашал искупаться в проруби.
Завтра предстоял праздник Крещения.

6. #6: Idelir (0). В столыпинском вагоне

Из клепаных фургонов, освещенных изнутри, заключенных свалили в ночь, как из консервной банки крабов, - на корточки, на четвереньки. Кто-то пытался подняться, но тотчас стегнул испуганный окрик:
- Са - ади-сь!..
И все же от лая собак, рвущихся на дыбы, возгласов конвоиров с парящимися ртами в тревожной октябрьской мгле, пронзенной красным глазом прожектора, - ощутилась радость движенья, рабский восторг.
И когда грузили в 'столыпинский' вагон, суетились, сучили ногами, как у двери запертого туалета, поднимались на свет ушасто-обритые, косолапые; бежали по коридору в порыве благодарной стадности и после, ревностно скалясь, отыскивали себе места в зарешеченных отсеках.
В 'купе' набивали по пять, шесть, семь - 'тесней, падло!' - по десять человек.
Вагон тронулся, поплыл ровно, отрешенный от мира, как запечатанная бочка.
Конвой заменили. Теперь солдаты подходили к решетке, просили добротную одежду и обувь в обмен на чай или одеколон. Один зэк уже обмывал свою потертую кожанку - из тонкого горлышка флакона вытряхивал в рот 'тройняшку', кашлял, смазывал сожженную глотку килькой. Другой, обосоноживший, сидя в углу, жевал сухой чай - сосредоточенно и неспешно, шевеля в такт блаженству голыми пальцами ног.
Ожидалась узловая станция, но никто не заметил, как вагон стал: по-прежнему что-то плыло - время или космическое пространство, - там, за казенной обшивкой:
И вдруг чей-то крик вырвался из-за плеча, молодой, звонкий. В поисках воли шарахнулся по вагону, плеснул в потолок и потек под свод - в слуховые дыры:
- Мама, я здеся! Мама!..
И только потом, когда этот звук погас, обозначился другой, едва слышимый голос женщины с улицы:
Возбужденный мальчишка кричал матери - бог весть как подстерегшей этот 'столыпин'! - что все хорошо, он все получил, что везут в Круглое Поле и оттуда он напишет.
И никто не искал его глазами, все замерли, даже солдаты, и в потрясающей немоте вагон дернулся, пошел плавно, освещенный изнутри, как подводная лодка во мраке глубин.
Через полчаса снова захлопали двери, послышался лай овчарок. Теперь сажали зэков из колоний, отправляемых на вольное поселение.
В коридоре появились женщины, - и мужские лица, притянувшись к решетке, застыли, как на групповой фотографии обездоленных.
Мимо тащились с узлами тетеньки в рабочих халатах, толстозадые, краснощекие, похожие на самогонщиц и характерных тещ. Ярко замелькали девчата, цветущие женщины средних лет. Смотрели в упор, отдавались глазами: 'мальчики, милые мальчики'. Иные глядели жалостливо, как сестры.
Прошла белолицая брюнетка с ярким лампасом на бедре, плотная, коротко стриженная, чем-то напоминающая Анну Каренину из кино. Синие глаза глянули на Курганова мягко и вскользь, и понесли согласное с миром сияние дальше:
Лежа на верхней полке, он прижимался шапкой к прутьям решетки. Под шапкой было жесткое лицо с правильными чертами - типичное лицо зэка, губящего за решеткой молодость, печаль романтических женщин. Что-то всплывало в памяти, устаивалось на поверхности и слагалось в имя:
Утром начались переговоры между соседями.
Вольнопоселенцы меняли с помощью солдат лагерную одежду на гражданское платье тех, кто ехал в колонию. Пошли записки к женщинам, знакомились по голосам, по землячеству.
Когда женщин стали водить по очереди в туалет, они приостанавливались у мужской решетки, перебрасывались словами. Те, кто посмелей, на виду у солдат подходили вплотную, трогали пальцами онемевшие за прутьями лица, будто рисовали на стекле. Из туалета возвращались, розоватые, разнеженные, глядели на своих избранников глазами благодарных жен:
Когда всех заперли по отсекам, переговоры возобновились.
- А сколько сроку-то? - дружелюбно покрикивал бас в конце коридора.
- Всего два годочка, недостача в магазине! - Звенело девчоночье.
- А пошла бы сейчас со мной, ластонька?
- Пошла бы.
Подзывали солдат, вручали деньги - и те устраивали свидания в дежурке сержанта, отдельном купе.
Мужчины возвращались потрясенные, иные - дурашливо-ошалелые; первые задумчиво никли в углах, вторые били себя по грудкам и продолжали горланить.
'Просто Иру. Если она, то придет:' - Подогнувшись, Курганов стянул с ноги сапог. Обломком лезвия рассек шов на задке кирзового голенища, вытянул оттуда зеленоватую, туго скрученную в длину купюру.
- Командир, вот пятьдесят. Иру.
Трубочка вошла между пальцев сержанта, как сигарета, переломилась, исчезла в ладони, как жеваное перышко лука, и ладонь, превратившись в кулак, поплыла в сторону женщин.
Курганова отвели и заперли в пахнущей щами каморке со сложенными в углу термосами. На выдвижном столе, покатом от частого сидения солдат, пританцовывала алюминиевая кружка.
'Она, не она:' - стучали колеса под ногами.
Загремели ключи. Дверь отщелкнула свет коридора, и выше склоненной головы женщины живчиками забегали любопытные глазки солдата - с тенью сожаления, что нельзя подсмотреть, - за все заплачено: чик-трак:
Брюнетка стала у закрытого окна. Теперь она была в юбке, чулках и в серой, подчеркивающей грудь рубашке, глаза слегка подведены. Он видел ее темя: волос - не толстый, с коричнево-тяжким отливом, а легкий, аспидно-черный, придавал белому лицу молочно-голубой оттенок. Курганов чувствовал упругую плоть.
- Ирина?
Она понуро улыбнулась и подогнула колено.
- Ты из Светлых Полян. А в городе училась в ПТУ и жила на Хороводной. У старухи:
Она опять кивнула, дружески соглашаясь углубившимися ямками на щеках и опущенными глазами, но ни о чем не спрашивала.
Он вспомнил далекое лето, окраинный магазин, похожий на сельмаг запахами муки и бочковой сельди. За окном, с дохлыми мухами на подоконнике, мужики в спецовках берут у ларька разливное. Утопив в вине пальцы, несут букеты стаканов к травянистой кочке.
Первая получка каникулярного школьника. Подарок матери - вон те конфеты в аквариуме витрины, где беззвучно трепещет шмель:
'Кара-Кумы' прижаты к груди. И вдруг в дверях - легкий сарафан, как елочный фонарик, и шпильки на ножках, которым шестнадцать лет. У белокожей девушки черный пух волос и теплые, как синие угли, глаза. Она до того свежа и необычайна, что даже золотозубые продавщицы, местный цвет, пристыли у весов - такая их пронзила к залетной девице зависть.
Потом Курганов узнал, что зовут ее Ирина, что она квартирантка, учится в ПТУ при хлебозаводе и у нее есть уже красивый и взрослый парень:
Следующий раз они встретились через год. Тогда его исключили из школы, и он нигде не работал.

В ту ночь он передал в дыру хлебозаводского забора полмешка сахару для самогонщиков, приняв, выпил из горла сверкающий при луне 'Портвейн'. Спрятал вторую бутылку в кустах и пошел на этаж в душ.
Была теплая июльская ночь. В коридорах здания, в нижних этажах которого находилось управление, стояла кафельная тишина. В могучей дреме электрощитов меркли под слюдой стенды с одеревеневшими лицами передовиц.
Он поднимался по лестнице. Внизу все глуше отзванивали переворачивающиеся хлебные формы, ночь томила: Он шагнул в коридор последнего этажа.
Со стороны женской душевой медленно шла она, вымывшаяся после второй смены, одинокая, покорная ночи. В простом платье она казалась яркой, как тропическая бабочка.
Там, в чердачной тиши, под самой крышей, куда едва доносились подвальные стоны цепей и узлов, он прислонил ее к косяку двери. Блуждая скуластым лицом в пучках слабого света, он шептал ей о кинозвезде и Голливуде, и она внимательно слушала его усталыми ночными глазами.
А потом он, выщелкнув лезвие кнопочного ножа, вложил нож в ее послушные пальцы и, присев, повел поцелуй от колена, вдоль бедра, задирая подол, - до тугой канвы льняных трусиков, - и долго ставил там, на влажном еще теле, засос. Зудели щиты; за спиной девушки, как подневольные домовые, копошились и пыхтели в громадных чанах рукастые тестомешалки, снотворно спуская по трубам змеистое тесто в мозг:
Он с трудом оторвал от кровянистых пор губы и сгинул, ошеломленный, забыв про нож:
Потом он встретил ее, когда ему было восемнадцать.
Шел крупный снег. Она в глубокой песцовой шапке, с покупкой под мышкой, шла вдоль заводского забора к двери ПТУ. Глядела на сапожки, боясь поскользнуться на запорошенном льду.
Хмельной, он забрался в сугроб и наблюдал за ее приближением прищуренными глазами. Смотрел так, будто ждал тут сто лет.
Она ойкнула, наткнувшись на него, и придержалась свободной рукой за изгородь.
Между ними была - та тайна: Снег мягко обкладывал округу, стоял обычный рабочий денек, предшествующий празднику. От козырька над дверью ПТУ, обвешанного флагами, смотрел вдаль молодой и красивый Брежнев, вдохновенный, как оперный певец. Где-то в цехе звонко ругались девчата, с грохотом выколачивая из форм буханки.
Выискивая в пучках меха ее глаза, уже грустной, обманутой жизнью женщины, он сообщал ей с бесшабашностью рекрута, что завтра ему в армию, на флот, а послезавтра - повестка в милицию, и неизвестно, чей якорь утянет. Он широко улыбался, налипший на усы снег щекотал ноздри и пахнул арбузом.
- Хорошо, а я отдам тебе нож, - впервые он услышал ее голос.
На свидание она не пришла.

Поезд шел быстро, покачивало.
Женщина поглядывала на мятую кружку, медленно подвигающуюся к краю стола:
Очевидно, она уже была матерью. Шею ниткой опоясывали две тонкие складки, и в повороте головы под фарфоровой челюстью мягко выступал второй подбородок.
Она глянула сбоку, вопросительно и несмело:
Под щетиной у него заострились желваки. Сузив волчьи глаза, чуть влажные, будто в них сквозил степной ветер, он смотрел на нее то ли отрицающе, то ли неверяще, - и затылок у него дрожал:
И она потупила взгляд с грустной и понятливой улыбкой женского разочарования. Стояла, стояла, глядя на кружку:
- Ну тогда: - и нерешительно положив на его грудь ладонь с подрезанными ногтями, чуть помедлив - послушав его тело рукой - боязливо скользнула ею за борт куртки, к татуированной груди, неумело расстегивая пуговицы.
- Милый, сколько!.. - в мгновенном забытьи, закатно смежив глаза, съезжала липучими губами от груди к животу, к белому шву аппендикса, - ведь можешь:
Оседая, он медленно разворачивал ладони, как перед выходом в ухарский пляс, а затем, погрузил их в гущу волос, неторопливо потянул вверх послушную голову, губами нашел дрожащие, будто в мелких рыданиях, губы:
Потом он лежал на своей полке. До боли упирал подбородок в плавающие хрящи ладоней, глядел сквозь решетку в окно коридора. Шторы до вечера приоткрыли. В окне под бугром виднелись крыши деревни. С бугра, как оборванный волхв, тянулся к небу жилистый тополь, и на отшибе лихо отплясывала избенка:
К Курганову подошел сержант. Стройный, аккуратно причесанный, оценивающе глянул исподлобья, подал дорогой для зэков набор - две никелированные авторучки.
Большими пальцами, в серебристой испарине, Курганов вынул из футляра и развернул крошечную записку, написанную старательным почерком:
'Пиши: Светлые Поляны. Ларина Марья Васильевна (мама).
Кто ты?..'
Вагоны шли пунктиром сквозь осеннюю рощицу, серебряно-золотую.
Везли воров и насильников.
И за окном по ходу движения, мелькая между стволов большими подошвами, бежали два долговязых подростка с баяном. Следом, маша кулаком и кашляя, шибко ковылял хромоногий дядька.