Конкурс рассказов "ЛаВрушка-46"

1. #3: Voland (34). Новая жизнь

'Чем мы жили в детстве? Какими такими целями и идеями, тайными надеждами и ожиданиями, каждое утром просыпаясь и вырываясь из объятий такого сладкого, детского сна и непременно чуть-чуть обижаясь на непонятливых родителей, разрушающих этот сон и подгоняющих собираться скорее в школу? Что питало наши фантазии, наши желания, наши устремления? Да, в конечном счете спустя годы понимаешь - сущие пустяки. В основном, единственное желание - 'Вот стану взрослым:'

  И все?! Все! И этого тогда было достаточно, чтобы простить подставившего тебе 'подножку' соседа и по его вине разбитую в кровь твою коленку. Чтобы простить никак не поддающихся на уговоры купить тебе новый велосипед родителей. Чтобы простить друга, у которого нашлись более важные дела, нежели выслушать как тебе плохо, больно и одиноко, потому что соседка по парте демонстративно перестала смотреть в твою сторону.

Нас согревала надежда на чудо. На чудо, которое в детстве имеет вполне определенное название - 'стану взрослым' и которое кажется таким несбыточным, когда ты оттуда пытаешься заглянуть сюда. И таким наивным, смешным и немного глуповатым, когда оглядываешься отсюда туда. И когда наступает это чудо - 'стану взрослым', то уже простить редко кого получается. И каждый день все меньше находится сил, чтобы вечером отправляясь спать, утром снова проснуться.



Он сегодня целый день провел на улице, на свежем морозном воздухе. Понятно, что европейская зима - не русская. Днем слякоть, солнце нет-нет да пробьется из-за туч. Не по-зимнему тепло. Но все равно к вечеру лицо стало 'гореть'. Давно, очень давно столько времени он не проводил вне помещения. Стены стали привычными и кажутся второй кожей. Их не хотелось покидать. Они успокаивали и надежно защищали.

Он сидел у окна и рассматривал улицу. Темнело. Возле аккуратных домиков на противоположной стороне улицы, больше походящих на жилища сказочных персонажей- эльфов, хоббитов или гномов, зажигались желтые фонари. Даже через оконное стекло стало видно - на улице подмораживает. Ветер лениво перегонял мелкую снежную крупку по гладкому серому асфальту.

'Как они умудряются так счищать снег с асфальта, будто специально вымели до последней снежинки дороги' - подумал он, припомнив заснеженные родные дороги.

Многое в этой стране было удивительным и сказочным. Удивительным был перелет из промерзшей февральской России. Всего три часа лету, и ты в другом мире. Незнакомом, непонятном, но почему-то необыкновенно приятном, красочном и спокойном. Где каждый домик ухожен. Каждый садик опрятен, и из этих садиков на тебя смотрят плутоватые герои сказок и мультфильмов - раскрашенные статуи, которых не увидишь погрязших в зимних сугробах улицах и домах любимой родины.

Не замечаешь угрюмых лиц, нет грязного снега, нет грубой, на грани истерии, речи. Улыбающаяся хозяйка гостиницы, где он остановился, жестами и когда-то услышанными несколькими русскими словами пыталась выразить свою радость по поводу его приезда. Конечно, фальшь. Сдался ей странный русский, зачем-то приехавший в их маленький городок. Ей нужно было заполучить клиента и, возможно, в будущем тоже, потому она старалась быть радушной. Если бы она только догадывалась, зачем он приехал сюда? И что уж совсем невозможно будет ему вернуться в эту гостиницу снова.

Сказочными были два замка, в которых он побывал вчера и сегодня. Очень похожие друг на друга. Толстые каменные стены, изысканные скульптуры, изысканный интерьер. И все это только для того, чтобы кто-то жил так, как он захочет. Вверху горы, внизу озеро и густой еловый лес, приятно радующий глаз зеленью среди зимы.

Он часто пытался для себя понять, что же могли и могут чувствовать короли, принцы, принцессы? Каково это, родиться высочайшей титулованной особой, за которой с детства присматривают, заботятся, готовят к светской жизни? И каково с этим жить? Они совершенно были и есть другие люди? У них другие мысли и другое представление обо всем? Они все имеют и всегда счастливы?

Представить их жизнь было сложно. Особенно оттуда, из России, где замков не много, а те, которые есть, находятся в жутком состоянии. Почему здесь, в Германии, все так чисто, убрано и прилизано. Даже старые замки, в которых сохранились и картины на стенах, и посуда, из которой ел какой-нибудь обнищавший король. Все в полном порядке, будто только вчера слуги накрыли стол. А на его Родине хвастаются деревянным полуистлевшим плугом, которым крестьяне пахали землю даже в прошлом веке, лохмотьями графа Толстого.

Впрочем, мысли такого толка тоже недолго заняли его. Не хотелось думать о грустном, тем более, если изменить это грустное нет возможности.

На улице наступили глубоки сумерки, и эта улица звала к себе. Не было больше сил сидеть в теплой, светлой комнате. Хотелось туда, на этот чистый асфальт, под мягкий желтый свет красивых кованых фонарей. Дышать морозным воздухом, ловить ртом редкие снежинки и ни о чем не думать. Жить только этим мигом.

Он торопливо оделся и, перепрыгивая через одну чистые кафельные ступеньки, сбежал вниз. Открыл входную дверь и вышел на улицу. Глубоко вздохнул и запрокинул голову, ожидая увидеть чистое звездное небо.

Увы, звезд на небе не было. Густая мутная темень. Да и какие звезды, когда поземка и оттепель? Звезды горят, когда мороз крепкий, щиплющий за нос и щеки. Вот тогда они особенно яркие. Даже он своим слабым зрением в такие вечера мог видеть почти каждую сияющую точку, дорожку Млечного пути и даже различать целые созвездия.

- Не повезло, - без сожаления подумал он и, постояв минут пять, поозиравшись по сторонам, вернулся в номер.

Все, что осталось там, в России, сейчас казалось каким-то ненастоящим, неважным, и не имело вообще смысла. Хотя нет, имело смысл, и было настоящим, и было важным. И еще каким важным, при условии, что нужно, настанет момент, и нужно будет вернуться и продолжать жить день за днем. Нужно отыскать силы и начать жить так, как это было до поездки. Просыпаться утром, видеть рядом с собой женщину, которая больше не вызывает в тебе никаких чувств, никаких эмоций, никакого желания. Женщину, которая оказалась рядом в твоей жизни по нелепой случайности. Словно выдернутая из колоды не в масть карта. А ведь так не должно было случиться. Ведь не мог же он так долго ничего не замечать? Столько лет просыпаться, смотреть в ее лицо, в ее глаза и ошибаться?

Они жили тихо и мирно. Каждый в своем мире. Она занималась своими делами, а он отгораживался ото всех, и в первую очередь от нее, за монитором, придумывая себе разные миры, разных друзей, любовниц и разного себя самого. Где все заканчивалось так, как он того желал. Хорошие были счастливы, плохие наказаны. Иногда случалось и наоборот, смотря в каком настроении он писал. Почти идеальная жизнь. Жизнь двух одиночеств, притворяющихся, что они всем довольны и им хорошо вместе. И, возможно, так бы все продолжалось бы по сей день, если бы однажды он не встретил другую.

Да! Ничего нового и оригинального! Одна любовь прошла, другая появилась. Пустота должна быть заполнена. Если бы это действительно было так?! Но в его случае - он встретил ту, которая должна была ему встретиться давным-давно. И тогда, возможно, герои в его рассказах и романах умирали бы реже, дети не так откровенно ненавидели своих родителей, а родители терпеливо бы учили своих детей добру и радости. Обязательно радости, потому что этому нужно учиться, долго и терпеливо.

Иногда жизнь кажется простой и понятной, и от этого становится немного скучно. И поменять что-то в ней несложно, было бы желание, и присутствовало бы хотение. Ведь так легко было в детстве и юности отвечать на вопрос кем ты станешь, когда вырастешь. И с кем ты хотел бы идти по ней ты тоже точно знал. И пункт назначения не вызывал сомнений. Но чем становишься старше, тем сложнее что-то в этой жизни менять. Врастаем мы что ли в нее, как дерево, незаметно год за годом врастает в металлическую ограду, которую человек выстроил рядом с ним. И вот ограда и дерево одно целое. Живое и мертвое. Они уже не разделимы. И если их делить - то что-то надо обязательно сломать. Он ни разу не видел, чтобы пожертвовали оградой. Она железная, она охраняет, оберегает. И что за блажь считаться с деревом? Одним больше, одним меньше! Солнце заслоняет, да грязь и мусор по осени.

Решения сложных вопросов лежат всегда на поверхности, но всегда отыщутся условности, которые необходимо соблюдать в жизни. Казалось бы, что может быть проще - плюнуть на все устои, растереть и поступить как ты хочешь, а не как от тебя ждут окружающие. Жизнь одна, и если жить ее так, как хотят другие, то кому от этого легче? Только окружающим, только им, но не тебе. Так живи, поступай, как желаешь, и радуйся! Но! Всегда найдется человек, который надавит на больной мозоль, усовестит тебя, заставит задуматься, вправе ли ты совершать то или иное действие. Тем более, когда это действие затрагивает других. Хвала несомневающимся! Она сомневалась. Она сомневалась всегда и во всем.

Иногда ей казалось, что они поступают неправильно, что это плохо, это не по-людски. Ей было жаль и себя, и его, и мужа. Ей было очень страшно уйти от мужа к нему. И было страшно потерять его и остаться только с мужем. Она гладила его по волосам и нежно шептала ему в самое ухо:

- Все образуется, нужно чуть-чуть подождать, потерпеть. Мне тоже, как и тебе, тяжело. Но значит такова наша доля. Тем сильнее мы будем любить и ценить друг друга потом, когда окажемся вместе. Когда перестанем прятаться от любопытных взглядов.

- А это точно будет? - с надеждой в голосе спрашивал он и смотрел на нее влюбленным доверчивым взглядом.

- Конечно! Конечно, будет, - уверяла она и сама начинала верить.

- А когда будет?

- Скоро, очень скоро! Ты, главное, поверь. Поверь и жди. Все разрешится. Я сейчас не могу ни на что решиться, еще не время. Все было бы проще, если бы он был плохой, или ты был бы плохой. Но я пока не могу ничего тебе точно обещать.

И действительно, он соглашался, что не вовремя. Вначале она оказалась в больнице. Потом ее муж. Разве можно больного человека оставить? И причем не плохого человека, а хорошего, совершенно хорошего. Как просто все в литературе. Муж, от которого уходит жена всегда так себе герой, ничего примечательного. А здесь же не кино, здесь жизнь. И выбирать нужно тебе самой. И кто-то всегда должен ждать, ждать и ждать.

Потом что-то было еще и еще. И всего, что происходило в ее семье, нельзя, просто невозможно было перечеркнуть уходом, почти бегством. Это было бы предательством, потому что есть поступки, за которые мы несем ответственность перед своей совестью. Каждый несет ответственность перед своей совестью. И совести этой удивительным образом всегда бывает жалко одних, которых она всегда щадит. И всегда за счет других с ней можно найти компромисс. Избирательность совести- лучшее оправдание нерешительности.

И она находила компромисс со своей совестью.

- Ну, потерпи, только не сейчас, только не дави на меня. Ребенок заболел. А ты же знаешь, какой он слабый и болезненный у нас? Ты же знаешь, я тебе рассказывала, как он тяжело мне дался. А если я сейчас уйду с тобой, то что я буду говорить ему, когда он задаст вопрос 'Где его папа'? Пусть он станет взрослее, тогда можно будет объяснить, рассказать и может быть:

И тогда он снова оставался один с той, к которой не было никаких чувств. Притворялся, что ему все нравится и что он всем доволен. И ждал. Ее. Другую. С которой все было по-настоящему, и с которой все было по-другому. Честно, откровенно и радостно.

Он научился радоваться и быть нужным. Он научился улыбаться, когда она его называла ласковыми словами, а не хмуриться и не говорить ехидных комментариев. Он научился быть заботливым и нежным, уступчивым и разговорчивым. И это все благодаря ей, другой.

А между тем их свидания становились все реже. Проблем прибавлялось у нее. Телефонные звонки все короче. Она училась жить без него. Училась обходиться только мужем. А нерастраченную любовь, которая когда-то предназначалась ему, стала отдавать ребенку. Иногда, правда, она вспыхивала, как бенгальская свеча, и горя так же ярко, как вначале их знакомства, принималась уверять его, что все осталось по-прежнему. Что она помнит все его обещания и свои тоже, и что нужно немного подождать. Но вспышки эти возникали все реже и реже. И были все короче и короче.

Он все видел, и он понимал, что она научилась жить без него. Она все-таки научилась жить без него. А это значит конец любви! Он предлагал ей научиться жить без мужа, а она научилась жить без него.

Он пытался мириться с ее выбором. Уверял себя мысленно, что ей так лучше, что он неудачник, и что, кроме как своей любви, ничего дать и не мог ей. И, Слава Богу, что ничего не вышло из их союза, иначе могло бы пострадать столько людей. Он, она и те, кто близкие, что сейчас рядом с ними.

Он много раз собирался уйти и от жены, и от нее. От жены было уйти просто. От нее невозможно. Призрачные надежды и обещания всегда брали верх над здравыми рассуждениями. В его голову лезли бредовые мысли. Что жизнь бывает разной и совершенно не предсказуемой. Что завтра может случиться так, что ближе и роднее человека, чем он у нее, не будет. И тогда всем станет хорошо. Каждый получит то, что так хотел получить. Жизнь, конечно же, бывает непредсказуемой, кто бы спорил. Но только для того, чтобы она действительно стала именно такой, нужно что-то для этого сделать. Ну, хотя бы поверить, что она именно то, что ты так добиваешься и чего ты хочешь больше всего.

Она не поздравила его с Новым годом! Позвонила лишь пятого января, извинилась. Сказала, что очень замоталась с этими праздниками, но что каждый день она его вспоминала, и каждый день хотела ему позвонить. Как мог, он попытался успокоить ее. Соврав, что и сам был занять эти дни, и его мучила совесть, что он отключил телефон и скорее всего пропустил ее звонок. Ей понравилась его версия и, поболтав еще немного, она сообщила ему по секрету, что у нее все хорошо. И что она по-прежнему любит его.

Родной, ласковый голос. Любимые, хрупкие руки ее. Страстные поцелую, крепкие объятия, нежные поглаживания. Все вспомнилось ему сразу после ее звонка. Он сказался больным и лег в постель пораньше. Лежал и вспоминал каждую их встречу, каждое произнесенное ею слово, каждый кивок головы, каждую улыбку. Все это сейчас могло быть рядом с ним, они могли быть сейчас вместе. Если бы он был настойчивей, напористей, решительней. В том, что она сейчас не с ним, виноват он один. Она здесь ни при чем. Она всего лишь слабая женщина, которая может принадлежать только сильному мужчине. Судьба подарила ему шанс стать счастливым, а он так и не смог им воспользоваться.

Он звонил ей в эти бесконечные зимние каникулы с попытками назначить свидание. Но она предугадывала его предложение и всегда упреждала, с огорчением сообщая, что сегодня, да и завтра, увидеться ну совсем никак. Может, чуть позже, на следующей неделе, а лучше через неделю. И он послушно соглашался. После третьего звонка - не выдержал. Словно что-то в нем сломалось, оборвалось. То, что определяло его суть, его существование в этом мире.

Все стало безразличным, пресным и уже случавшимся много раз с ним. Он знал за собой это состояние. Когда просто необходимо путем умозаключений найти то, что тебя еще греет, что заставляет вставать рано утром и укладываться спать поздно ночью, как в детстве. Он искал, искал с ожесточением. И не находил. Невозможность найти решение угнетала, загоняла в депрессию все глубже и глубже.

Через три дня он оттаял, повеселел и с явным удовольствием написал заявление на отпуск. А на следующий день сдал документы для оформления визы в Германию. И все то время, пока он ждал поездки, его не покидало радостное настроение. Жене объяснять ничего не стал, только сообщил, что едет в командировку на неделю. Ей же позвонил и все рассказал.

- Как это здорово, - восторженно воскликнула она, выслушав его, и тут же огорченно добавила - как бы мне хотелось поехать вместе с тобой. Чтобы там были только ты и я. Но ты же сам понимаешь - это невозможно. Малыш простудился, да и уехать тайком от мужа не получится. Ты же понимаешь?

- Да, конечно, я понимаю, - согласился он, даже не сделав вид, что огорчен, - это невозможно поехать вместе, потому что после такой поездке надо решать, что дальше. А ты сейчас, да и я тоже, не готовы принимать никаких решений. У тебя больной муж, у меня слабая жена. Ведь так?

- Какой же ты у меня умный и понятливый, - похвалила она - с тобой так легко обо всем разговаривать и договариваться. Ты все знаешь наперед и понимаешь с полуслова.

- Спасибо, - ответил он, и как бы между прочим добавил: Я улетаю завтра днем. Если что, ты знаешь мой номер телефона.

- Конечно, знаю, - кивнула она, - я еще не решила, что бы мне хотелось, чтобы ты привез оттуда, я подумаю и позвоню. Хорошо? Я обязательно позвоню. Договорились?

- Договорились!

Завтра он должен вернуться. Потому что всякой сказки наступает конец. Вернуться к проблемам, к поискам решения, к жене.

Он загадал, еще в день прилета, когда только самолет приземлился в Мюнхене - если она позвонит, то к черту все решения. Достаточно только одного звонка, и вся жизнь его и ее сложится по-другому. Потому что его жизнь отсюда кажется такой никчемной и ненужной, особенно без нее.

Завтра он должен вернуться. Он встал и заходил по комнате, поглядывая на экран телефона, боясь пропустить ее звонок. Вдруг он случайно поставил на вибровызов. В таком томительном ожидание прошло два часа. Звонка не было. Он почувствовал сильную усталость и обреченность. 'Все кончено! Вернее, все заканчивается так, как и планировалось. Он все сделал именно так, как задумал, когда брал билет сюда. И надеяться больше не на что'.

Неторопливо он раскрыл чемодан и, достав пластмассовый пузырек, высыпал в горсть белые колесики таблеток. Все это он проделал абсолютно спокойно, будто давно репетировал эту сцену. Потом он зашел в ванную и стал глотать их по одной, запивая водой из-под крана. Во рту образовался устойчивый, противный вкус лекарств.

Он тщательно прополоскал рот, чтобы избавиться от него. Ему это удалось.

Постояв несколько минут и с любопытством рассматривая себя в зеркале, он пытался заметить изменения, которые должны были в нем происходить. Он ничего не чувствовал, никаких изменений. Тогда он вернулся в комнату и лег не раздеваясь в постель под одеяло. Лежать и смотреть в потолок было приятно.

Очнулся, когда зазвонил телефон. Ватной рукой, неуверенным движением он потянулся за ним. Переставшие слушаться пальцы не удержали трубку, и она выскользнула на пол. Ему пришлось нагнуться и попытаться достать ее. Он тянулся и тянулся, пока не свалился с кровати, опрокинув тумбочку. И только тогда он смог разглядеть на экране надпись - 'Жена'. Ситуация показалась ему комичной.

И вдруг он понял, что она, та, другая, не жена, ему позвонит. Вот именно сейчас. Она набирает его номер. Он поднес к ставшим плохо видеть глазам телефон, экран которого засветился. Он долго всматривался в него, пока наконец-то не увидел то, что так хотел увидеть именно сейчас. И тогда все стало на свои места, он счастливо улыбнулся, потянул телефон к уху и: потерял сознание.

Проходившая мимо хозяйка гостиницы услышала, как кто-то упал в номере 'этого русского'. Она о подошла к его двери и, постучав, спросила:

- Mister, alles in Ordnung? Sie brauchen keine Hilfe?[1]

Ответа она не услышала.

Слегка заволновавшись, она повторила вопрос громче:

- Alles in Ordnung?[2]

Ответа по-прежнему не было.

Она спустилась за запасным ключом и позвала с собой мужа. Когда они вошли в номер, то увидели, что русский лежит на полу, а на лице у него блаженная улыбка абсолютно счастливого человека. Попытки привести постояльца в сознания ничего не дали. Тут же вызвали 'скорую'. Пока ждали приезда 'скорой', в руке у русского зазвонил телефон. Хозяйка попыталась разжать пальцы постояльца, но он по-прежнему крепко сжимал трубку, и не было никакой возможности ее отобрать. Тогда она из любопытства посмотрела на экран устройства, на котором высветилось 'Other'[3].

'Скорая' подъехала через сорок минут, и пока ее ждали, эта надпись высвечивалась на телефоне постояльца трижды.

Они шли, взявшись за руки, по пляжу. Шли босиком по теплому ласковому морю и мягкому, как первый снег, песку. Смотрели в глаза друг другу и счастливо, беспричинно улыбались. Хотя так могло показаться только со стороны. Причина была, и очень весомая причина. Они были вместе! Наконец-то, после стольких лет знакомства, после стольких мытарств, они все-таки решили быть вместе. И он готов был кричать от радости. Но не кричал, а только не смел отвести от нее взгляда. Закрывал на мгновение глаза и тут же открывал, боясь - чтобы это не оказалось сном.

- Öffnen Sie Ihre Augenoffen, erfreuendas Auge, - просила она его почему-то по-немецки, - Nun, bitte öffnen Sie Ihre Augen.[4]

Он удивленно смотрел на нее и непонимающе улыбался. Зачем открывать, ведь он и не закрывал. И почему она опять говорит ему 'вы'. Они давно перешли на 'ты'.

- So, so, wie, - похвалила врач, и провела перед его лицом рукой, - siehe meine Hände?[5]

Много людей склонились над ним. Лица испуганные, незнакомые. Но главное, среди них он не увидел лица той, которая только что была с ним. Которую он любил больше всего на свете. И сейчас ее не было. Незнакомые лица, отельная комната и : пустота. Снова пустота. Снова пустота? Снова:?

- Blockieren Sie nicht, nichtdieAugenschließen, - просила врач, пытаясь разбудить его и приоткрывая ему веки пальцами, - Sie kann nicht schlafen.[6]

Он глубоко вздохнул, счастливо улыбнулся и, подумав, что вот через миг снова увидит ее лицо, ее улыбку и море, на котором они так давно мечтали побывать вдвоем, закрыл глаза'.

- Да-а-а-а, - грубо швыряя глянцевый истрепанный журнал на прикроватную больничную тумбочку, недоумевая, выдала Ленка, - неужели такое и вправду случается? А? Девки? Как думаете? Вот пишут в журналах такое, что и разобрать нельзя, это все выдумки или может у кого-то действительно так бывает или бывало? Вот лично я не верю во все, что там понаписано. Как то все слащаво, ненатурально, не по-жизненному. Не, ну конечно, красиво, тут ничего не скажешь. Заграница, замки, отель, любовь. Это с одной стороны. А с другой - баба- дура. Мужик - дурак. Так что скажете-то? Может или нет? Лично я ничему не верю. Выдумка чистой воды.

Ленка, задерживаясь поочередно взглядом на каждой женщине, находящейся в палате, не более двух-трех секунд, посмотрела на всех, негласно требуя либо согласия, либо возражения. Затянувшееся на несколько часов молчание в палате необходимо было разорвать, потому и не ответить было не то что невозможно, а кране желательно и даже необходимо. Все это почувствовали и с удовольствием ринулись обсуждать ранее прочитанный рассказ.

- А я считаю, что вполне возможно, - немного жеманясь и растягивая слова, первой откликнулась Ольга, лежавшая на кровати по левую руку от Ленки. - Ситуация вполне жизненная. Встретились двое, полюбили, как показалось, друг друга. Жить не могут. А потом кто-то, в данном случае она, поняла, что это ненастоящее. У меня несколько раз так бывало. Встречаешь неожиданно человека, и все. Кажется, только он один и нужен, только с ним одним и хочешь находиться. И говорит красиво, и ласкает нежно, не как другие, и умный, и добрый, и все, все, все. А потом время проходит, начинаешь видеть в нем недостатки и думаешь, а есть ли смысл менять знакомого до последней морщинки мужа и противный запах его носок, на пусть и привлекательного но малознакомого, однозначно не менее противным запахом. Значит, это была не любовь. А случится, подобный случай, думаю, мог быть. Ничего в нем такого нежизненного нет. Просто жизнь у каждого из нас разная. Одни в соседнее село за самогонкой ездят в выходной день. А другие в Альпы, в гостиничные домики. Главное, она осталась с семьей, у нее ребеночек. Нельзя ребеночка отца лишать, какой бы он ни был. Я вот дура была - тоже думала, что главное- это чтобы счастливой быть. Родила первого и все. Пеленки, распашенки, а муж пошел налево. Гордая слишком - никто мне не нужен, выгнала. А нельзя было выгонять. Отцу ребенок нужен. Вот и пришлось искать кого-нибудь. Ведь ребенку нужен отец, пусть плохой муж, а отец все равно какой-нибудь, но нужен. Теперь вот второго даже не знаю хочу или нет. Не дай Бог получится таким же, как муж. Ведь никого же не найдет себе. Так что я думаю, вполне жизненная ситуация. И все это могло быть на самом деле. Автор просто описал один из случаев.

- Да ни хрена не могло, - забасила Ленкина соседка справа, - бабы, я на вас хренею. Вроде нормальные мы тут все лежим, и мужики у нас у каждой были, и не один-два, а: ну как бы это сказать, нормальное количество. И цену мужикам вы знаете. А все какую-то любовь поминаете. Где вы живете? Где вы нормальных мужиков видели? В журнале что ли этом? Да я бы в жисть такому не дала. Это тряпка, а не мужик. Это ж надо так убиваться? А чего убиваться-то? Нравится баба, любишь ее? Пойди да отбери ее у мужа или у кого там, с кем она сейчас живет, и будь счастлив с ней сам и ее счастливой сделай. Ты мужик или кто? Действуй решительно. Раз, раз и в дамки. Я люблю решительных. А этот так, размазня.

- А тебя, похоже, отбирали? - улыбнувшись, поинтересовалась Ленка у басистой Любки.- Ты вроде бы второй раз замужем?

- Ага, отбирали, - подтвердила Любка и, поддерживая выпирающее горой пузо, перевернулась на другой бок, - я как первый раз-то забеременела, мой-то первый сразу понял - не его ребенок. Трезвый-то вроде ничего, а как напьется все норовил пинком по пузу врезать, дескать, случайно. Я-то поначалу терпела да уворачивалась. Молодая, шустрая была. А как пузо-то отрастать стало, месяцев пять было, то уже не пошустришь. Вот и не получился ребеночек у нас с моим вторым.

- Какой ужас, - в один голос воскликнули Ленка и Ольга.

- А ты что? Что ему сделали?

- А что я? Ребенок-то не его был, имеет право, - хохотнула Любка, - стали жить дальше. Он-то все хотел своего сделать, да я таблетки-то глотала каждый день. Не забывала. А потом он под машину попал. В гараже с мужиками машину делали, напились пьяные, да и не увидели, что он под колесом лежит. Уснул. Переехали его. Прям поперек хребта колесом. А машина ЗИЛ. В общем, Колька его и переехал. Скорую вызвали, так та даже до больнице не довезла. Год назад это было.

- И что дальше? А ребенок-то чей? Не его?

- Как чей? - удивилась Любка. - Колькин. Мы ж с ним два месяца как расписались. Ему, правда, еще два года сидеть. Но он сказал, что не хочу, чтобы ребенок рос без отца. Хотя может и не Колькин. Но по времени должен быть его. Точно Колькин. Колька-мужик жесткий, что сказал - то сделает. Мстительный. Не, я не верю, что в журнале понаписали. Так, заманиловка для ленивых баб, которым заняться больше нечем в салонах красоты.

- А знаете, - не выдержала четвертая из присутствующих, Марина, - а мне кажется, вполне нормальная ситуация. Только мужчину жалко. Никто его не любит. Вот мне всегда таких мужчин жалко. Наверное, потому они мне и попадаются всегда. Ведь видишь же, что слабый он. Но слабость-то его от того, что не любит его никто. Потому он и не уверен ни в себе, ни в женщинах. Но мне кажется, он хороший. Он мне чем-то моего дружка напомнил. Мы с мужем давно решили ребенка завести, но как-то не получалось. То он на работе, то я устаю. Пару разу попробовали и ничего. А с полгода назад встретила такого лапочку, такого милого дружка. Мне он очень понравился. Я поначалу даже и не думала о постели. И он не думал, как он потом признался. Я для него кем-то вроде музы была. Он почти художник, рисует там что-то. Столько всего знает. Стихи читал, картины разные показывал. Я думаю, если бы я его сама в постель не затащила, он бы так мне и показывал картины. Но мне просто интересно стало, какой он без одежды. Понимаете, бывает так, нравится человек и хочется посмотреть, какой он без одежды. Но ведь ему не скажешь - разденься, я посмотрю. Вот и пришлось его соблазнить. И представляете, с ним сразу же все получилось. Он сейчас предлагает уйти от мужа и жить с ним. Хочет ребенка воспитывать сам. Но как я могу уйти, это ж муж. А с дружком мне просто хорошо. Но жить с ним я даже не знаю как. Он другой, с ним интересно, спокойно, но жить не представляю как. Так что, как мне кажется, я понимаю, за что можно полюбить такого человека. Полюбить, но не жить с ним. По-моему, героиня все правильно сделала.

- А за что его любить? - подхватила Ленка. - Он хоть бы что-нибудь сделал бы полезного для бабы? Да хоть морду бы мужу набил, все легче стало бы и ему, и ей. У него и выбора не было, только травиться. Встречала я таких. В молодости тоже ухаживал за мной. Старше был много. Тоже стихи, язык не уставал по ушам мне катать. У меня поначалу-то крышу напрочь снесло. Как же, все настоящее, все как в кино. У меня, и все как в кино. Другие вон плачут, ходят, убиваются, что их не жалеют, не любят, а у меня все как в кино. Полгода с ним пронянчились. А он только и мог ныть да жаловаться, как ему плохо да погано. Еле как отделалась, все нервы измотал. И прогнать жалко. И дальше уже нет мочи с ним разговаривать. Заладил 'Я люблю тебя, я люблю тебя', а мне-то что от его любви? У самого ни кола ни двора, только и может стихи читать, да и то чужие. Хотя, может быть, и свои, я стихи не очень люблю. Врать не стану. Я в постель хочу, а он мне стихи читает. Не, мужики некоторые встречаются - такие экземпляры, что хоть смейся хоть плачь. Да и в конце концов какая разница, могло быть такое или нет? У нас-то все по-другому? Так?

В палате снова воцарилось молчание. Беременные женщины стали думать о том, как в этой жизни сложилось у них? Счастливы ли они? И если нет, осталось ли хоть какая-то надежда, что когда-нибудь будут счастливы? И даже пусть, пусть если не они, то хотя бы те, кого они сейчас носят в себе. Будут ли хотя бы они счастливы? Те, кто зачат был по случаю, по глупости, по необходимости, по расчету и никак не по любви.

И каждая из них очень хотела верить, что вполне возможно если уж не стать счастливой без этой самой глупой, затертой, испорченной и смешной любви, то хотя бы и несчастной себя без нее не чувствовать. И никто из них не догадывался, что второе много труднее.


[1] Господин, у Вас все в порядке? Вам помощь не нужна? (нем.)
[2] У Вас все в порядке? (нем.)
[3] Другая (анг.)
[4] Откройте глаза, пожалуйста откройте глаза. Ну пожалуйста откройте глаза. (нем.)
[5] Вот так, вот так! Вы видите мою руку? (нем.)
[6] Не закрывайте, не закрывайте глаза. Вам нельзя засыпать. (нем.)

2. #7: Волжанин (30). Забор

Раиса Корюхина получала квартиру в новом доме. Притом оставила за собой приусадебный участок на старом месте. Этим был крепко обижен Чапурин Васька, шофер морбазы, который жался в узком дворе и намеревался с переездом соседки отрезать от ее соток хоть метра три в ширину для себя.
Двор его представлял такой вид: пятачок у ворот, где едва можно было развернуться с ведрами на коромысле, и зады с парой яблонь и дровяником над оврагом. Два островка соединялись между собой узким перешейком, сдавленным сенцами Василия и забором Раисы. Занозистой расщелиной, в которую тот бочком протискивался с охапкой дров по зиме. Это самое место и хотел расширить Василий за счет картофельных просторов соседки, которую бог и без того наградил пятьюдесятью метрами шикарной квартиры. Но скромный аппетит Василия был невежливо ущемлен.
- Чего?.. - Хулигански подбоченилась Раиса, худоногая и с брюшком под стершимся до прозрачности ситцем. - Мечтал, что ли?.. Снилось?.. Во!
У Раисы получалась выразительнейшая дуля.
Начались склоки. Раиса часто наведывалась на свой участок - дораспродать остатки сломанного жилья и прочий хозяйский хлам. Васька, по несколько дней отдыхавший дома после командировок, находился тут же. Чинил что-нибудь или стругал на верстаке под окном, мелькая в щелях забора рыжим чубом и крупными веснушками на голых плечах. Неожиданно со стороны корюхинского огорода перелетал через забор старый рукомойник и, звякнув соском, падал у ног Василия.
- Ржавая твоя харя!.. - Тотчас сопутствовал окрик соседки. - Ты мне свою грязь не бросай! Своего хлама - выше манды!..
Какие только оскорбления наслышал тогда краснорожий и щуплый, похожий на перечный стручок Василий, от хлесткой, с ранних лет безотцовой бабенки, пытавшейся всячески унизить достоинство мужичка, из существа которого и без того, как в анатомическом музее, торчало там и сям множество ахиллесовых пяток. И что только не получала в ответ от битого шоферюги она, вольная баба, прожившая до сорока лет без мужа, с одной старухой матерью, которая замаливала за печью амурные грехи дочери и выпросила, наконец, для себя чернявую подвижную внучку со странной ностальгией по Гаграм. Вся эта нечистая ругань останется на совести злополучного забора, обвиснет хламом на его горбылях, смоется дождем и снегом.
Жена Василия в перебранках не участвовала. Молча стояла на крыльце, сложив руки на высокой груди, губы - суровой нитью. Поглядывала то на похабные жесты супруга, то на раздвоенный зад соседки, внезапно появлявшийся поверх забора. При иных словах, опуская глаза, гасила гнев в пушистых ресницах.
Не добившись ничего от Раисы, Чапурин пошел в исполком. Но предупрежденный Корюхиной депутат не хотел его слушать. Оказалось, что Раиса - дочь погибшего фронтовика, ухаживала за его вдовой, своей матерью, и имела на участок льготы, за которые держалась зубами.
- Да мне всего метра два! - кричал Василий в приемной. - Я в уборную по забору лазию!.. Я ж тебя выбирал!..
- А ты не ори, выбиральщик! Без твоей глупой башки меня сюда поставили!..
Такого ответа Чапурин не ожидал. В другой раз, когда не считал бы себя настолько правым, может быть, и не обратил на это внимания. Но тут, когда прижали, обокрали, откровенно сказать в глаза такое!..
Василий шел по аллее исполкомовского сада. На душе было скверно и тревожно. Повсюду на земле лежал багровый отсвет, густел в зелени сада, болезненно отражался в лицах прохожих. Грязные облака, смазанные по низу сукровицей, неслись клочками вселенской бури.
Чапурин сам был нечист на руку. Шоферюга, он вез домой все, что лежало на дороге и около. Делал левые рейсы в пользу населения за червонцы и четвертаки. Он не принадлежал к числу тех людей, которые изучали законы лишь для собственной необходимости, воруя, знали и отстаивали свои права до кровавых ногтей. Но чувство справедливости у него было особенно острым, до щепетильности. И вот такая наглость депутата! Дармоеды!.. Им даже лень врать людям, что они - ставленники народа!..
Василий всегда искал удовлетворения чувству собственной правоты. Даже тогда, когда патруль ГАИ останавливал его в пути, чтобы проверить на алкоголь (у него всегда была подозрительно красная физия), и, убедившись в его трезвости, разочарованно возвращался на свой пятачок, Василий глядел ему вслед из кабины глазами ехидного червя, вылезшего из нутра: на-ка, выкуси!..
Итак, Раиса стояла за свой участок грудью и не уступала ни пяди. Василий особенно остро почувствовал тесноту и обиду, когда привез торф для своих яблонь. Таскал тяжелые ведра на зады. Продираясь между неструганными досками, занозил локти и плечи. Настя тогда готовила обед на кухне, зная о его муках. Через некоторое время она вышла на крыльцо, дождалась мужа, качавшегося под коромыслом от тяжести ведер, бросила:
- Чего трешься, как чесоточный?!.. Возьми гвоздодер да лузгай!
Василий даже вздрогнул, ощутив, сколько ненависти таилось в прикрытых глазах супруги. Он молча прошел мимо нее, вывалил торф под яблоню и скрылся в сарае. Вышел оттуда с гвоздодером, остановился у конца забора, где торчал рваной толью туалет Корюхиных, подумал, прошел ближе к сенцам. И просунув конец гвоздодера в щель, натужно крякнул - сухая доска с треском отскочила на землю. Так он вылущил ползабора. Запыхавшись, с каплями пота на красной груди, сел на порог, закурил. Глянул на содеянное - и в душе засвербило: Он принес лопату и начал рыть ямы подальше от прохода. Установил столбы, поперечины, набил на них шпунтованные доски. Не пожалел: лишь бы смазать предстоящий скандал. Новый забор, выступая полумесяцем внутрь огорода, открывал широкий, метра в три, проход. Стоял крепко, с какой-то нагловатой пузатостью, лицевой стороной к соседке: поперечины и неотесанные столбы остались на стороне Василия. Плевать: Завтра придет Раиса: Настя?.. Василий с ненавистью глянул на дверь: нарочно затеет стирку, скрывшись на кухне, будто не ее дело.
На другой день Чапурина отправили в срочную командировку. Вернувшись через неделю, он обнаружил забор передвинутым на старое место. Он был сколочен кое-как, концы незагнутых гвоздей торчали из поперечин, как жала.
Василий прошел в избу. Настя строчила у окна на швейной машинке: И заработала еще быстрей, молча и сосредоточенно, с норовистой раскачкой толстой спины, разрезанной под халатом тугим лифчиком.
- Шо!.. - Выдохнул Василий на украинский манер, хрипло захлебнувшись, и вышел вон. В сенях из холодильника вынул бутылку вина и, откупорив ее зубами, опрокинул горлышком в рот - острый кадык, уродливо выдвинувшись, с бульканьем заходил по горлу, как зоб ящера. Краем глаза он заметил в открытом холодильнике пачку дрожжей. Василий схватил холодную пачку и, бросив бутылку, поспешил на зады.

  Овраг, а скорее помойка, тянувшаяся на задах, была на всю улицу общая. Обойдя туалет Раисы по куче мусора, он вошел в его распахнутую дверь. Потоптался, закрылся на крючок, распечатал дрожжи и бросил в дыру. Прислоненной в углу палкой утопил их глубже. Выйдя на волю, поднял голову: солнце обещало жару:
Сдав груз на базе, Василий рикошетом полетел в новую командировку по причине нехватки людей в летнее время отпусков.
К вечеру из туалета Раисы пошел девятый вал. Пенистая вонючая масса затопила округу. Шипя и пузырясь, пробиралась через щели даже во двор к Василию; огромным динозавром испускала дух в овраге. Прибыл участковый милиционер. На виду у народа молча и глубокомысленно водил подбородком. Осторожно ступая начищенными сапогами, заглядывал в овраг, что-то записывал на планшетке. К счастью Василия, никто из соседей не видел, что он побывал дома. Настя была вне подозрения как не участвовавшая в скандалах. Участковый обещал разобраться, на том дело и замяли.
Однажды в командировке Василию попалась в руки газета ' Перестройка, гласность, ускорение', где говорилось о новых правилах выборов. Прочитав статью в кабине, Василий сразу обмяк, бросил руки на баранку. В треснувшем зеркальце, установленном на панели, косо ходил его желтозубый оскал. 'Теперь ты у меня поорешь, теперь я тебя выберу!..' - шептал он, откинувшись на сиденье. Особенно ему понравилась фраза 'добиться кворума' - хорошая фраза, наверное, о правах человека. Он вылез из кабины, обойдя машину, прошел к воротам оптовой базы. Два грузчика в желтых жилетах курили на лавочке под стендом.
- Гляди, мужики: - сказал Василий, протягивая газету. - Про выборы пишут, хотят как в Америке:
- А? - поморщился один, широкоплечий, с красной тугой шеей, глянув на него, как на ребенка. - Ты бы лучше сказал, что водяра дешевле стала!
- А чо, все так же и остается: - заверил другой, веселый и долговязый, с круглыми щечками под карими глазами, похожий на казаха. - Дело прошлое: никогда на выборы не ходил. Студентки сами с красным ящиком приходили.
В полдень Василий гнал машину в свой город. Ярко светило июньское солнце. Фургон мчался среди жемчужных колосьев ранней пшеницы. Вылетая из посадок, рвал теплый воздух. Частые зубчики шин звучно покусывали нагретый асфальт. В оврагах, в дымной листве, густели оранжевые солнечные топи, будто кипела расплавленная руда.
Василий въезжал на улицу, неширокую, извилистую, с палисадами и поленницами дров. Издали заметил у своих ворот железные бочки. Четыре штуки. Пустые, предназначенные для поливки огорода. Ясно, привезла Корюхина. Сложила так, чтобы он не смог с ходу развернуться и поставить машину у ворот, как обычно делал после долгих рейсов.
Василий сбавил газ. Машина мягко покачивалась на взгорках высоким серебристым коробом, сеяла с колес густую пыль. Отпуская педаль, Василий почувствовал, как закололи, покрываясь испариной, пальцы ног, обутых в плетенки. Под кленом на лавочке сидели старухи. И Василий медленным кивком поздоровался с ними, не поворачивая головы. Он развернул машину, поставил ее задом к воротам Корюхиной, высунулся из кабины.
Вышла из ворот Настя с хозяйственной сумкой в руке, глянула на мужа исподлобья. Старушки тоже повернули головы в его сторону, притихнув и насторожившись. От колонки быстро ступала под тяжестью ведер крашеная молодуха, распинывая коленями полы длинного халата. Шел прохожий в шляпе. Народу было достаточно.
- Гляди: гласность!.. - крикнул Василий и, опустив на рычаг жилистую руку, коротко напряг мышцы - шестеренка в коробке передач нервно скрежетнула, встала на задний ход. Василий давил на газ и чувствовал, как ступня становилась мокрой. Машина толчками подалась назад: затрещали доски, сухо лопались у основания утрамбованные столбы. Забор рухнул на землю. Машина дергалась, наезжая на этот барьер, и шины, поворачиваясь вхолостую, выбрасывали из-под себя измочаленный дерн и срываемую зубьями щепу. Наконец 'ЗИЛ' взвыл и быстро въехал на проседающий с хрустом щит, рванул внутрь огорода:
В первый раз Василий оглядывал чужую усадьбу изнутри. Широкая картофельная площадь, аккуратные грядки и выемки под огурцы, незасаженная лужайка вдоль забора. Запертый туалет жался к двору Чапуриных.
На улице у пролома стояла жена. Выстроившись в ряд, заглядывали в огород бабки; приложив к глазам ладони, щурились на блестящие стекла кабины, жалкие и ничтожные:
- А теперя - кворум!! - крикнул Василий старухам, которые тотчас подались прочь от зубастой бреши. И не спеша, чтобы не свалить машину в овраг, зацепил углом фургона, столкнул уборную на помойный скат.
Заглушив двигатель, Василий вышел из кабины, устало опустился на корточки, потом опрокинулся навзничь на мягкие горки окученного картофеля. Звонко трещали кузнечики. Брошенный кот Корюхиных, разевая красную пасть, кусал на бугре лечебную травку, дергал мордочкой. Высоко в небе частыми перышками распадалось облако от реактивного самолета. На душе у Василия стало легко и просторно. Он зажмурился, в глазах защипало от усталости и соленого пота.

Надо добавить год написания - 1987

3. #5: Грам (26). Фантастики не получилось

Вот удивительно - глобальные войны громыхают грозой - громы, молнии, миллионы жертв, но, в конце концов, кто-то проигрывает, и приходится неизбежно мирится, налаживать как то жизнь. А вот 'локальные конфликты' выпадают мелким нудным дождём и способны тлеть десятилетиями. Любой огородник скажет, что шумная, сильная гроза, на крайний случай примнёт ботву, а вот нудный мелкий моросяк пропитывает землю так, что резиновые сапоги вязнут в грядках. Так же и 'локальные конфликты' - так пропитывают ненавистью воюющие стороны, что примирение становится если не невозможным, то, по крайней мере, очень труднодостижимым. Целые поколения вырастают в ненависти и не представляют уже себе другой жизни.
  Суворов как то заметил: Война закончена лишь тогда, когда похоронен последний солдат. http://traditio.ru/wiki/%C0%EB%E5%EA%F1%E0%ED%E4%F0_%D1%F3%E2%EE%F0%EE%E2:%C0%F4%EE%F0%E8%E7%EC%FB Кое-кто может принять эту фразу в лоб - говорить о павших солдатах, и даже искажают ради этого первоисточник. Но мне кажется, Суворов был мудрее - война заканчивается только тогда, когда хоронят последнего её участника, носителя этой войны. Иными словами - воина заканчивается тогда, когда народы перестают враждовать. Пришёл солдат домой, взялся за плуг, похоронил в себе солдата. Совершенно реальная история - пьяный немец на концерте фольклорного коллектива, в котором участвует моя мать, на фуршете обнимал моего отчима после такого диалога:
- У меня дед под Сталинградом погиб!
- У меня тоже.
  С Германией и Францией мы почти не враждуем - было дело, воевали, но это в прошлом, война закончена. А если взять Польшу, Прибалтику, Финляндию? Живы солдаты, воспитали сынов и внуков - новых солдат той войны. Результат - финны не ответят на вопрос, заданный русским, даже не посмотрят в его сторону. Это там, в Финляндии. Тут у нас, напротив, будут долго распинаться о взаимовыгодном партнёрстве и прочей ерунде, вроде хлеба насущного. Но у себя - ни-ни. Видимо, есть что-то в нашем характере, что не укладывается в европейскую модель мышления. Что-то такое, из-за чего мы становимся неудобными. К примеру - русские не умеют извиняться. На утро после пьяного дебоша, помятые и побитые мужики, собираются вместе на общий опохмел, и, не говоря ни слова, наливают по единой, а выпивая, горестно вздыхают. Потом кто-то, после долгого молчания, хмыкнув, говорит:
  - Да, погуляли вчера.
  - Угу, - подхватывает другой. - Серёге, вон, всё ухо разодрали.
  - Сам виноват, нечего было за нож хвататься.
  - Что я вам, - говорит Серёга, - железный? Когда по морде сковородкой бьют, тут не то, что за нож, за ружьё схватишься. Дай сигарету.
Сидят, курят. Посмеиваются, покачивая головами.
И все понимают - в драке невиновных нет, в драке виноваты все. И жертвы тоже - все. И чувство общей вины цементирует ощущение общности. Все мы во всём виновны, от того и не обижаемся на соседей - сами такие.
  Не знаю, но порой мне кажется, что в Европе эту нашу особенность воспринимают как слабость. И требуют извинений по поводу и без повода. А ведь русский человек готов извиняться только молча - при осознании общей вины, только когда все собеседники понимают свою неправоту. Полагаю, нас смогут развинтить, когда поймут, что признав свою вину, получат в ответ душу нараспашку и слезливые поцелуи. Не поймут. Не получат. Признание своей вины в Европе равносильно самоубийству - они уверены - начни извиняться в одном, придётся извиняться во всём. Медведев сколько раз на скольких конференциях говорил, что 'в нашей общей истории было много проблем, мы не закрываем на это глаза, мы это помним. Но нужно двигаться дальше'. Цитата не точная, адресат - вся Европа. Но Европа в упор не видит похмельного посыла, Европа упорно видит только желание Медведева неуклюже извиниться. Вот она - заноза. Вот то, что мешает нам стать равными. Извиняемся - значит виноваты. Значит надо (именно надо!) давить дальше. Как в фильме 'Звверобой':
- Индейцы видят, что у белых людей есть животные с двумя хвостами, значит, у них есть животные с тремя, четырьмя, пятью. Нужно взять тех, которых они отдают сами, а остальных отнять силой.
  Джеймс Купер не заметил, что именно так и поступила европейская цивилизация с теми самыми индейцами, и экстраполировал собственное сознание на них. Прав он или нет? Какая разница? Все одинаково не правы.
  Где-то, пусть распнут меня медики, читал мнение о том, что СПИД - не синдром приобретённого иммунодефицита, а, напротив, синдром приобретённого 'иммунопрофицита'. Вирус не уничтожает иммунные клетки, а 'перепрограммирует' их, с таким расчётом, что они начинают в организме 'гражданскую войну'. Войну всех со всеми. Естественно, в таких условиях, тело погибает от любого чиха. Можно ли, исходя из этого, сказать, что моя страна инфицирована? Полагаю, можно. Моя страна больна СПИДом. Я не самый отъявленный адепт сталинизма, более того, мой дед, как он признался, незадолго до смерти, сидел в лагере. Дело было так.
  В армии, а он воевал в Маньчжурии артиллеристом, был каким-то комсоргом, в терминах слаб, так что простите за 'какой-то'. Однажды, взяв в руки 'Историю партии', сказал солдатам:
  - Ну что, пошли эту ерунду изучать?
Стукнули, сел. Следователь показал анонимку и дед узнал почерк своего друга, с которым съел пуд соли. Не знаю, сколько он получил, не знаю почему друг так поступил, но знаю, что с тех пор перестал доверять друзьям, и, вообще старался их не заводить, а вот к системе, почему то у него претензий не было. Так сталинистом и помер. Объясню почему.
  Дед сбежал из дома когда его мачеха пыталась утопить в колодце. Лет ему было пятнадцать или шестнадцать, пошёл за водой и упал в воду. И, когда тонул, увидел, что она стоит и смотрит, не пытаясь опустить журавль. Объективен был дед в пятнадцать лет? Не знаю. Возможно, она сама впала в ступор, но журавль подала, только тогда когда начал собираться народ. Дед сбежал. Дошёл до Горького, приписал себе годы и устроился на ГАЗ. Да вот беда - наступала зима и он не мог выйти на работу - не было тёплой одежды. Тогда, написал письмо дедушке Калинину, так, мол и так, не в чем работать, выручай. Понятно, что дальше профкома письмо не прошло и пришла к нему тётя в форменной одежде, принесла костюм летний, костюм шерстяной зимний, шинель, кепку, зимнюю шапку, исподнее. Вкалывай Константин! Дед понял - система работает. Такие дела.
  А дочь его, моя мать по социальному лифту поднялась до спеца-элекронщика. А сын сейчас - генерал-железнодорожник. А мне инфицированные иммунные клетки пытаются объяснить, что всё, что было в Советском Союзе - дрянь и всё это нужно откинуть, отбросить как сезонную шкурку со змеи. Стоит ли удивляться, что сталинизм возвращается и занозой сидит в пятке местечковых властей? В пятке. Местная власть - Ахилл, раненый стрелой сталинизма.
  Но тут есть и обратная сторона. Как плотник, столяр и мебельщик, утверждаю - имеет смысл вынимать, ковыряя иглой только крупные занозы. Вот там - кровь и боль. А мелкие перерабатываются организмом, сгнивая за двое-трое суток. Но из-за одной занозы, как бы она не болела, рубить весь палец, прямо скажем, неразумно. Если иммунитет в порядке. Так выпьем же за иммунитет!

4. #6: сибиряк (22). Сюрприз.

Первым, кого встретил Василий Петрович после очередного отпуска, был третий заместитель начальника подразделения: директор по работе с операциями Борис Абрамович Дьяконов
Приветливая улыбка на лице начальства вначале несколько насторожила, но дружеское похлопывание по плечу и предложение поговорить в кабинете с намёком на сюрприз успокоила.
- Я вызову.
- Хорошо, я подожду, рабочий день только начинается, - пошутил Петрович.
Он уже третий год ждал обещанной прибавки к жалованию и подумал, что, наверное, пришло её время. Полторы тысячи - деньги не бог весть какие, но было бы приятно их получить. Петрович как раз начал откладывать на покупку бассейна внуку. Повышения по службе он не ждал, причиной тому возраст: шестой десяток удачно завершал свой забег.
Прошёл обед, а звонка не было. Забеспокоился. Может, он не понял намека начальника и, как дурак, чего то ждёт. А вдруг сломался телефон? Петрович попробовал позвонить соседу по столу. Дозвонился. Рабочий день меж тем близился к концу, а сюрприз хотелось бы доставить родным уже сегодня. За пятнадцать минут до ухода раздался долгожданный звонок.
Без юношеского трепета перед начальством Петрович вошёл в кабинет с мыслью, что, возможно, раздача хороших вестей уже закончилась, и остались одни неприятности. К неприятностям он уже настолько привык, что они его больше не страшили. Начальник встретил его у двери с раскрытыми объятьями:
- Ну, наконец-то, дорогой Василий Петрович. Как здоровье? Давление не беспокоит? Когда последний раз были у врача?
Дьяконов выглядел таким заботливым, что Петрович забеспокоился и украдкой посмотрел на себя в зеркало. Оттуда на него смотрел зрелый мужчина: плотный, загорелый, с сединой в густых волосах. И только тревога в глазах добавляла ему лишних пять лет.
- Спасибо. Ничего не болит, а у врача я и забыл, когда был. Кажется, в прошлом, году, когда брал справку в бассейн. Тут у меня есть успехи: в отпуске на море без отдыха проплывал километр.
- Хорошо, хорошо. - Дьяконов понял, что нужно останавливать: - А на работе не устаёте? Раз у вас такие успехи в плавании, может, вам перейти в профессионалы? Тут работа будет вам мешать.
- Да, я как то и не думал. Работа меня устраивает. Рядом с домом.
- Нет, вы всё таки подумайте? Через месяц у вас круглая, так сказать, дата. Мы вам устроили бы роскошные похор:тьфу ты, проводы. Извините, оговорился. Конечно, проводы. Собрали бы на подарок. Я из своего личного фонда выделил бы вам дисконтную карту на три тысячи рублей для покупки французской косметики. У меня осталась одна с восьмого марта.
- Зачем мне косметика? Я ещё ориентацию не сменил, да и поздно уже.
- Дорогой коллега, никогда ничего не поздно. Впрочем, это я пошутил. А косметика пригодилась бы для жены.
Василий Петрович не понял, зачем директор пошутил насчёт косметики и осторожно возразил: зачем моей жене на даче французская косметика, она травными настойками умывается и очень неплохо выглядит. А на работе я не устаю. Вот дома - да. Знали бы вы, какой непоседа мой внук. Третий год пошёл, а мне уже за ним тяжело угнаться.
Дьяконов услышал слово 'тяжело' и ухватился за него, как за спасительную соломинку. Ему все труднее было скрывать раздражение перед седым подчиненным, который на него, директора, смотрит снисходительно, как на мальчишку. И все-таки придется тащить эту занозу. Должность уже обещана, и человек ждёт.:
- Ну, вот видите, вам тяжело. А если уйдёте на пенсию, будет легче.
- Да тяжело мне с внуком, а с работой-то я справляюсь.

У директора таяло терпение. Что ж тут не понятного, человеку предлагают заслуженную пенсию. Занимайся плаванием, внуком, бассейном - нет, уперся. Ну, раз не хочет по хорошему:
- Василий Петрович, не хотелось бы о неприятном, но вынужден. Есть мнение, что вы недорабатываете. Ваши коллеги на вас жалуются.
- А кто именно?
- Не будем переходить к персоналиям. Тем более, что и я так считаю. Например, что вы не делаете сравнительный анализ работы ваших водителей.
- Какой анализ? В процедуре, которую я подписывал, ничего не говорится об анализах.
- Это не важно. Я вам в устной форме давал распоряжения проконтролировать доставку товара клиентам. Ходят слухи, что водители с грузом отъезжают за угол, затем перекладывают товар на ручные тележки и, как челноки, развозят все в метро. А затем бензин продают и денежки кладут себе в карман.
- Но я аккуратно веду журнал, где записываю показания спидометров.
- Это ничего не значит. Вы обязаны лично проследить за каждым. Как они ночью поднимают домкратом колёса и накручивают нужный километраж руками. Мы несём убытки. А знаете, во сколько обходится работа водителя в час?
- Да мне, вроде, этого знать не положено, я не коммерческий отдел.
- Вот и я говорю: недорабатываете. В то время, как все сотрудники обязаны экономить каждую копейку.
Василий Петрович понял, что директора понесло. Ему только трибуны не хватало и слушателей. Со стороны было смешно смотреть, с какой горячностью он, повторяясь, вещает прописные истины, как будто даже стенам кабинета хочет напомнить, что он, радетель за организацию, не позволит всяким бездельникам ставить палки в колеса. Петрович молчал, его клонило в сон.
- Василий Петрович, на чём мы остановились?
- Борис Абрамович, это вы остановились, а я слушал.
Дьяконов выглядел усталым и опустошенным:
- Ладно, идите работайте, завтра договорим.
Василий Петрович вышел из кабинета и задумался: 'А где же обещанный сюрприз? Если о моей пенсии беспокоился, так я по вредности уже пятнадцать лет назад ее заработал, еще на заводе:'
Директор устало опустился на кресло: ' И что теперь с этим непонятливым делать:'

5. #4: Светлана (22). Обретение

- Люди на пороге отчаяния способны на многое.
- Люди на пороге отчаяния смиряются с судьбой.
- Но этот не такой.
- Все они по образу и подобию. Иной больше, другой - меньше...

- Константин Файт, нерусский чтой ля?
- А что, вы вдобавок ко всему еще и расист?
Губы стягиваются в злой усмешке. В подвале темно, ее все равно никто не увидит. И не оценит, хотя это-то Костю меньше всего беспокоит.
Привычка. 'Защитная реакция организма', как сказала бы Зинаида Петровна, судмедэксперт. Костя привык встречать опасности и беды с усмешкой на губах, ему даже убивать с нею приходилось.
- Скажите, пожалуйста, чтой ля тебе не все равно, теперь-то?
Отец настоял на том, чтобы мать записала Костю под его фамилию. Отцовство подтвердил, и исчез, вероятно, посчитав свой долг выполненным. Не подумал, как мальчишке с такой фамилией придется в России.
Сколько Костя себя помнил, те, кто недолюбливал евреев, причисляли его к этой расе. То же касалось немцев, голландцев, даже финнов. Хотя непонятно чем последние не угодили. Внешняя непохожесть на представителей этих рас лишь подливала масло в огонь. Впрочем, ни об отце, ни о фамилии он вспоминать не собирался. Сейчас - тем более.
- Не вижу смысла говорить о том, что мне не нравится, - высокомерно заявил он.
Сильный тычок в вывихнутое плечо заставил сцепить зубы и постараться не взвыть от боли.
- Как только находите, куда бить нужно? - Костя жмурился, пытался проморгаться, но ничего не видел. Вокруг разливалась лишь непроницаемая чернота, в которую не проскальзывал и лучик света. Или он просто ослеп? Такое после удара по голове иногда случается.
Неужели неугодного человека нельзя просто отправить на тот свет? Отдать приказ или самому принять решение. Это же так легко. Тем более что ни одна живая душа не обеспокоится его исчезновением. Даже школьный приятель, из-за которого Костя и влип. И, уж точно, некому будет принести достойный выкуп, если по какой-то непонятной причине пленители его затребуют.
Черт подери, почему нельзя обойтись без душеспасительных бесед и раздирающей боли!?
Костя удивился, когда очнулся. Это было, конечно, неприятно - ломило все тело, а голова и вовсе раскалывалась - но жить хотелось невыносимо. Он даже боли обрадовался как доказательству того, что дышит и чувствует.
- Тогда давайте просто поговорим. О вас. Я буду задавать вопросы, а вы отвечать на них, - другой голос. Вежливый. Без раздражающего 'чтой ля'.
- А как же планы? - не выдержал Костя. - То, как вы себя ведете, напоминает американские фильмы шестидесятых. Там тоже любили 'говорить': о личности преступников, детективов, предысторию рассказывать, планами на будущее делиться, - он закашлялся. В горле застыл отвратительный комок, который никак не удавалось проглотить. - Вы, миллион долларов украсть случаем не собираетесь?
Он инстинктивно сжался, ожидая очередного удара, но его не последовало.
- Выкобенивается, сопляк, чтой ля, - раздражающе выдохнули едва ли не в ухо. От этого человека Костя ожидал перегара или запаха дешевого курева, а неожиданно ощутил аромат ментола.
- Следует убедиться в том, что вы тот, кто нам нужен.
- Все интереснее и интереснее, - прокомментировал Костя.
Когда старый друг и сосед, еще в средней школе защищавший малолетнего Файта от более сильных одноклассников, пришел к нему с неуместной и глупой просьбой, Костя хотел послать его куда подальше. До сих пор не понял, почему этого не сделал. Видимо, закончив школу в тринадцать, а в восемнадцать уже получая второе высшее образование, Костя просто заскучал.
Почти всем в подростковом и юношеском возрасте хочется приключений, а он был еще и азартен. Жажду риска не удовлетворяли ни казино и игровые автоматы, ни столь популярные в среде золотой молодежи баловства с наркотиками и проститутками, ни бега и всевозможные их вариации.
Когда не хватающий звезд с неба, но благодаря отцу и родственникам неплохо устроившийся в органах Вася Удкин принес ему первое дело, Костя ухватился за него как за соломинку. Схлестываться с преступным миром оказалось интересно и, что немало важно, приносило прибыль. Пусть и не всегда знакомым путем. А уж какой бальзам на израненное несчастливым детством самолюбие...
В институте Костя учился защищать мелких сошек, попавшихся на финансовых махинациях. Вне его искал маньяков и серийных убийц.
Вскоре школьный защитник удостоился в управлении прозвища 'новый Пуаро'. Само управление успешно выполняло 'план'. А Костя, наконец, избавился от скуки.
Прокол случился на девятом по счету деле. Необычном, поскольку касался не одного ненормального человека, а группы лиц. Костя долго примерялся к недавно образованной секте 'Ангела Господня', но, в конце концов, согласился ей заняться.
Сведений было мало. Свидетельств и улик - еще меньше. Единственное на что можно было опираться - россказни чудом выживших потерпевших. Однако люди были настолько запуганы, что их показания больше напоминали бред сумасшедших. Костя решил проникнуть в секту сам и угодил, как кур в ощип.
До сих пор он был уверен в том, что промахов не допускал. В сущности, его и схватили почти сразу, как только пересек порог обители. Похоже, сектанты сильно обрадовались тому, что намеченная жертва явилась сама.
За мыслями он не расслышал вопроса, а очнулся от боли и ненавистного:
- Заснул, чтой ля? Тя спрашивают, ты ли отыскал Вована Гнедого-Серого?
Костя хмыкнул и предпочел не отвечать.

*
Они хорошо поработали. Даже удивительно, откуда нарыли столько противоречивой, но правдивой информации, часть которой знали от силы человека три, а часть - только сам Костя.
Пытки продолжались больше трех часов. Так показалось, хотя во времени он уверен не был.
Несколько раз он отключался. Его приводили в сознание. Спрашивали, получали в ответ усмешку или презрительный комментарий.
Костя держался, вероятно, на одной лишь врожденной вредности. Откуда-то взял, что проиграет, если поддастся.
Упрямство?
Гордыня?
Да пропади пропадом те, кто назвал гордость гордыней и записал в смертные грехи!

- Как бы там ни было, а он мне нравится.
- И оно тебе надо? У людей есть отвратительный дар. Их мысли материализуются. И, как правило, не так, как они того желают.
- Он меня заинтересовал.
- Вспомни, что они сотворили с Богом:

Костя умирал и прекрасно знал об этом. Многочисленные ушибы пережить еще можно, но вот раны... Он потерял достаточно крови, чтобы испытывать постоянное головокружение, и внутренние органы, наверняка, тоже пострадали. Конечно, будь здесь квалифицированный врач, все было бы не так фатально, только откуда ж ему взяться? Единственное, что его ожидает в будущем - болевой шок и смерть. Правда, мучители обещали нечто особенное, и у Кости не было оснований не верить.
Секта вполне оправдывала свое название. Жертвы здесь приносились самые настоящие. Ими обычно становились дети. На подростка, несмотря на изящное телосложение и тонкие черты лица, Костя тянул с натягом, однако это никого особенно не беспокоило.
Погибать столь бездарно и глупо не хотелось. До дрожи в руках и неслышного воя он держался за жизнь и понимал, что проигрывает.
'Был бы жив Бог, он бы не допустил этого' - скольким осужденным на смерть приходили в голову подобные мысли? Впрочем, Костя был почти уверен в том, что они не его. Никогда не замечал в себе достаточной набожности, и, уж точно, перед лицом смерти не решился бы молить о спасении. Все равно некого, а если и есть кого, то не поможет.
- А если помогу? - глубокий звучный насмешливый баритон уж точно не походил на его внутренний голос.
Сходить с ума от боли - возможно, но обидно. Костя считал свою психику более гибкой и выносливой. Лучше уж смерть, чем безумие. Хотя... эти вещи вполне равносильны.
- Вы, люди, столь часто причисляли небесной канцелярии свои проблемы, что они, в конце концов, в бюрократии и погрязли. Нестранно, что времени у нее не хватает практически ни на что.
Баритон ласково заурчал, словно огромный развалившийся на солнышке кот. Косте, по крайней мере, представился именно он: разнежившийся, с хитрым прищуром.
- Может, доказать?
- Что именно? - если уж сходить с ума, то наслаждаться процессом, а не мучиться. - Несостоятельность небесной канцелярии?
Баритон рассмеялся:
- Нет, скорее, мою состоятельность.
Костя подумал, что хуже уж точно не будет и пожелал:
- Пусть свет зажжется. Для начала.
Баритон довольно хмыкнул:
- Да будет свет.

- Он все забыл. В девятнадцатом веке, когда вы впервые встретились, он был другим.
- Мы встречались и раньше. Забывшая, но впитавшая прожитый опыт душа, не менее прекрасна только рожденной.

От яркого света из глаз хлынули слезы. Костя успел прикрыть веки здоровой рукой и теперь медленно приходил в себя. Удовольствие доставляло лишь то, что врасплох был застигнут не он один.
Подвал оказался просторным кабинетом без окон. Кислотно-зеленые обои в голубенький цветочек обезображивали стены. Голый бетонный пол ближе к двери устилал потертый серый в сиреневую полоску ковролин.
От обилия красок еще сильнее закружилась голова, но Костя сумел взять себя в руки. Все его внимание обратилось на двух, скорчившихся за железными столами мужчин: низкого худого очкарика и рослого детину. Оба - в белых халатах. Рослый сжимал в кулаке гелевую ручку. Руки очкарика были обагрены кровью - его, Костиной.
- Чтой ля хто совсем ополоумел?! - ныл очкарик.
- Мы с этим непременно разберемся, - успокаивал его рослый.
Костя удивленно сморгнул слезы. В своем воображении он уже раздал мучителям соответствующие роли, и теперь ругал себя за стереотипность мышления. Ну, с чего он взял, что избивающий его 'господин чтой ля' не может быть щуплого телосложения? Много ли силы нужно, чтобы бить раненого?
В металлической двери щелкнул замок. Костя не придал бы этому значения, если бы рослый не выкрикнул 'какого черта?'.
А, действительно, какого?
- Возможно, меня?
Костя вздрогнул и, насколько это было возможно, приподнялся.
- Воистину, в темноте эта комната выглядела пристойнее, - отлепился от двери неопределенного возраста высокий стройный мужчина в старомодном плаще, с тростью в руке.
Очень бледный и глаза ненормальные. Костя знал, что цвет радужки за десять шагов не определить, но из глаз незнакомца лился ненавязчивый свет. То зеленый, как у кошки, то золотой и небесно-синий.
Костя был уверен, что к мучителям он не имел никакого отношения.
В конце концов, должен же он был хоть в это верить...
- Вера глупейшее из человеческих чувств, - тотчас прочел его мысли незнакомец. - Это сладкий самообман. Впрочем, вам всегда нравилось обманываться.
Костя перевел взгляд на медленно очухивающихся мучителей.
- Не беспокойтесь о них, - улыбнулся незнакомец. В руке появился старомодный цилиндр. Изящным движением фокусника или английского джентльмена он нахлобучил его на макушку. - Позвольте мне поступить так, как мне хочется.
Не столько просьба, сколько приказ. Можно подумать, ему разрешение нужно.
Костя неопределенно пожал плечом. В глазах незнакомца вспыхнуло бардовое пламя, и юноша потупился и закрыл глаза, прежде чем услышать следующий приказ-просьбу:
- Ничего страшного. Не бойтесь.
Когда веки вновь распахнулись, в комнате никого не было. Все-таки он, похоже, сошел с ума или впал в кому, или бредит:
- Ты кто?
Самый глупый вопрос, на какой только был способен:
- Что ты с ними сделал?!
Еще один в том же духе.
- И меня тоже сотрешь? - бог любит троицу, как говорится...

- Ну, что я говорил? Он ничего не вспомнит.
- Однако с какой легкостью принял.
- С какой жестокостью он отдал их тебе!..
- Несомненно, мне нравится этот век.

- Кто-то называет демоном, кто-то древним богом. Другие - Непознанным. Я приму любое имя.
Костя закрывает глаза. Происходящее все сильнее напоминает бред. Он все-таки сошел с ума от боли. И только очень далеко в сердце трепещет надежда. Всегда хочется, чтобы кто-нибудь услышал, когда тебе плохо. Пришел на помощь, защитил. Пусть это будет хоть демон, исчадие ада или всепоглощающее Ничто, древний бог, изгнанный ветхозаветным Яхве.
- И какое же интересное слово вы придумали: 'Стер'. Нет, все гораздо интереснее. Намного. Благодарю за подарок. Скажу по секрету, я их просто перенес. Их души были достойны этого. И, безусловно, с вами я хотел бы поступить также.
- В Ад? - этого просто не может быть. Бред. Глупый. Эфемерный.
- У каждого человека он свой. Как вам кажется, вы сами в расписанном служками Раю не заскучали б? А Ад... вряд ли он хуже того, в какой сунули сейчас вас.
Костя не сумел бы не согласиться, даже если бы хотел.
- В сущности, Ад и Рай одинаковые ловушки для души. Попав в Рай вы просто уснете, а Ада и вовсе нет. Вы его выдумали.
- Бред!..
Он заставил себя очнуться. Голос незнакомца обволакивал и усыплял не хуже ватного одеяла холодной зимней ночью, а Костя слишком замерз и устал. Однако еще мог сопротивляться. И успел увидеть злой блеск в пурпурных глазах - гнев, но не ненависть.
- Не больше, чем юноша, вызвавший на дуэль жестокость этого мира. Это в двадцать первом веке-то? В шестнадцатом вам бы еще сошло с рук, в девятнадцатом вы даже стали бы героем, но сейчас вас просто убьют. Без сожаления. Сейчас, когда убийце даже в глаза жертве смотреть необязательно, обесценивается само понятие чужой души.
- И что ты предлагаешь? Душу хочешь?
Костя упрямо вскинул подбородок. Если неожиданный благодетель и существовал на самом деле, то морочил ему голову. Хотел запутать и испугать. Однако голос не дрожал. Его душа, словно наступала вновь на одни и те же грабли. И, черт побери, ей это нравилось.
- Как банально, - разочарованный вздох. - Вам никогда не казалось, что, так называемый, Он в Ветхом Завете ведет себя как капризный ребенок или... что характернее, один из не слишком сильных демонов?
- Не слишком? - дышать было тяжело. Ныли ребра, но голос был крепок, как никогда.
- Сильный добивается признания сильных. Если бы Он был таковым, то сражался бы с Люцифером, а не всеми правдами и неправдами заманивал в сети свои людей. Неужели вы о том не задумывались, когда читали Книгу Книг?
- Я атеист, вообще-то, - скривился Костя. Спорить с демоном? Нет ничего глупее. Впрочем, а кто это сказал? Предлагаемая игра казалась заманчивой.
- Безусловно, - сладко улыбнулся искуситель, пряча золотые глаза под низко свисающей черной челкой. - Однако все эти страдания, в которых очистится душа, разве вам не неприятны?
Костю передернуло.
- Чем хуже так называемый змий, предложивший яблоко придуманной Еве, малыша, трясущегося над рыбками в аквариуме? Первый подталкивает к действию, к совершенствованию. Второй - к тупому существованию коровы, которую можно потом долго доить. Именно демон запустил извечное колесо переселения душ и научил бессмертных создавать себе смертные тела. Благодаря этому вы стали столь ценны. Совершенствуетесь с каждым новым витком, при этом неизменно боясь новых перерождений.
- Зачем ты мне говоришь все это? - голос прозвучал властно. Так показалось правильнее. - В конце концов, мне известно, чего ты на самом деле хочешь.
- Съесть вашу душу, - демон лукаво прищурился. - Не смешите меня. Договор, подписанный кровью, придумал один из священнослужителей. Это была премиленькая секта, восхвалявших единого Творца. Много после этот образ использовал столь любимый вами Гетте.
- Что же тебе нужно?
- Как вы думаете, почему я явился именно к вам, когда столько душ взывают и молят? Меня зовут еще чаще, чем Его. Однако я сам выбираю, кто мне угоден. Он считает, что душе хорошо в Раю, в вечном Покое. Снова хочет засадить вас в аквариум. Мне нравится круговорот душ и их перерождение - вечное движение по спирали.
- И что из этого?..
- Но иногда душа хороша настолько, что я желаю оставить ее себе, любоваться ею вечно.
- Как вещью, - Костя поморщился.
- Великим сокровищем, - демон лукаво улыбнулся. - Если вы согласитесь, я стану беречь и защищать, пока вы не раскроете главную тайну, мучившую вас все это время. Ту, о которой напомнил 'господин чтой ля', как вы его называете. Без меня вам вряд ли удастся дойти до финала. Просто убьют. В этом веке с людьми еще меньше церемонятся, чем в эпоху Карла Великого.
- Убьют? - после произошедшего в это с трудом верилось.
- Верно. С вами поступят много хуже. Психотропные препараты и ритуал, имитация смерти усыпят не хуже райских кущ. Вы станете исполнять все, что они попросят. Станете их рабом. Гении в цене во все времена, а свои способности вы уже доказали.
- И ты заберешь мою душу после разгадки? До того сам став моим слугой?
Демон цокнул языком и чуть склонил к плечу голову:
- И душу, и тело, и дух. Одинокая душа столь же несовершенна, как и тело без нее.
Костя усмехнулся.
- Я дам вам время подумать, - улыбнулся демон. - Когда смерть замахнется на вас снова, вы либо отправитесь на новый виток, либо призовете своего слугу. То есть меня.

- Это-то тебе зачем? Душа ведь почти согласилась?
- Но не до конца осознала согласие.
- Подумаешь:
- Это не мой путь: и, что особенно важно, не этой души.
- Если он отступит, ты останешься с носом.
- Моя душа не отступает никогда.

- Как я тебя позову, если даже имени не знаю? - вопрос слетел с губ сам собой. Костя не собирался его задавать. Призывать еще раз эту сущность - тем более.
Он общался с демоном - уму непостижимо! И это при всем том, что ни в Рай, ни, тем более, в Ад он все равно не верил.
- Назовите меня, как-нибудь.
- Валоар.
Показалось или демон, действительно, вздрогнул? Костя в который раз за сегодня удивился пришедшему на ум имени. Означает ли оно хоть что-то, он не знал.
- Да будет так.

*
Костя знал, что не отступит. Правда, до конца не осознавал от чего именно. Демон был прав: он вспомнил прошлое, о котором запретил себе думать, да и нездоровый интерес к его персоне интриговал.
Почему искали именно его? Зачем так подробно собирали материал? Зачем, в конце концов, пытали?
А еще приходил страх. Липкий и ледяной. С исчезновением демона железная дверь снова открылась. Входящие в нее если и были удивлены отсутствием 'коллег', то этого не показывали. Костя каждый раз ожидал возобновления пыток, но их так и не последовало. Только однажды вошедший бросил что-то об оскверненной душе, которую необходимо очистить.
Костя неожиданно для самого себя подался вперед и получил исчерпывающий ответ: последний из Файтов пройдет обряд очищения. Добровольно или нет - безразлично.
Значит ли это, что отец мертв? Значит ли это вообще хоть что-то?

- Ты глупец!
- Нет, всего лишь безумец. Еще я проклят и, пожалуй, этим горжусь. Я обречен на ненависть собственных творений - лучшего, что я когда-либо создал.
- Не забывайся!
- И не думаю. Но как же прекрасна игра. Мне скучно без восхищений, а душа моя всегда восхитительна. В кого бы ни переродилась, она гениальна.

Его привели в круглый зал. Заставили лечь на черный каменный стол - подобие алтаря - и стянули ремнями руки и ноги. Костя не сопротивлялся. Это было бы бесполезно и только позабавило сектантов. Он спокойно выслушал речь, в которой жирный маленький пастор обличал человеческие грехи. Учитывая его телосложение и маленькие сальные глазки, проповедь казалась несмешной пародией.
Костя был пристрастен и не стеснялся этого. Все эти люди в серых скрывающих фигуры хламидах, прячущие под капюшонами лица, а в широких рукавах - кисти рук, были ему омерзительны.
Гуманизм? Человеколюбие? Преклонение перед человеческой жизнью?
Это же скоты. Самые настоящие. Нет. Хуже. Это крысы!
Пропадите вы все пропадом!..
Поддавшись мыслям, Костя и не заметил, как окончилась проповедь. Он лишь услышал, как священник проорал что-то по поводу его, Константина Файта, оскверненности.
Да, какое право он имел его судить?!
Ненависть поселилась в груди и теперь сжигала без остатка, сонной артерией билась в шее, отмеряя пульс. Осталась лишь единственная мысль: он не сдастся. И уж точно не покорится воле этого ублюдка!
В руке пастора сверкнул нож, а Костя расхохотался. И проронил только одно слово:
- Валоар!
Свет померк, а на уши опустилась тишина - неестественная, как будто кто-то заткнул ему уши.
Что станет делать демон, было безразлично. Пожалуй, Костя пожелал бы слышать предсмертные крики и видеть агонию тех, кто решился его ломать. Однако демон решил оградить теперь уже безвозвратно свою душу от возможного потрясения. Действительно, зачем ему шокированная душа? Ведь, несмотря на все мерзости, которые не стесняется показывать телевидение и смаковать СМИ, двадцать первый век слишком изнеженный.
- Унеси меня отсюда, - Костя хотел попросить, а получился приказ.
- Да, монсеньор.

- Гадкая. Оскверненная душа! Она все же решилась!
- Моя душа.
- Жестокая. Полная скверны. Даже страдания не сумели ее очистить и смирить...
- Одинокая. Мечущаяся. Чистая. Благословенная...

Костя открывает глаза в больничной палате. За окном зарождается рассвет. У изголовья кровати сидит его личный демон и улыбается. Странно тепло и так по-человечески.
Может это и иллюзия, Костя очень хочет в нее поверить. Пусть ненадолго.
- Сколько я здесь пробуду?
- Обещаю, что недолго, - прищуренный взгляд, в котором едва угадывается багряное пламя.
- У нас много дел.
- Знаю, - легкая улыбка. Ее так и подмывает назвать кошачьей, хотя кошки и не улыбаются.
Костя с трудом садится на кровати, заставляя своего демона осуждающе покачать головой.
- И что дальше?
- У нас много дел, - его же фразой отвечает демон.
- Ты не смеешь врать мне!
- Я никогда не солгу. Не предам. Не оставлю. До самого конца и далее.
Оптимизма эти слова не прибавляют. Впрочем, почему бы и нет? Из всего, что было, происходящее оказалось лучшим раскладом. Костя сорвал джек-пот. Если его, конечно, можно так назвать.
Ему стало холодно, и на плечи тотчас опустилось дополнительное одеяло. Губы помимо воли растянулись и на этот раз не в усмешке.
У его неожиданного слуги слишком знакомая фигура, улыбка, мимолетный взгляд из-под полуопущенных ресниц и голос. Кажется, Костя слышал его: то ли во снах, которые позабыл, то ли в очень раннем детстве.
Костя знал, что у него еще будет время для раскрытия этой тайны - личности своего демона.

- Оскверненный. Грязный. Водой не отмыть, только очищающее пламя поглотит. Уничтожить!
- Только коснись и я тебя убью...

6. #2: Светлана (20). Замкнутый круг

Страшно не было:
Нет! Еще как было!
Луис просто не смел самому себе в этом признаться. Когда в лицо летит кулак - не до эмоций - уклонился, ударил в ответ или уже пытаешься подняться. А когда смотрят так - отрешенно, почти без злости, но с холодной решимостью - понимаешь, что обычной дракой может и не обойтись. Реджи как-то рассказывал о том, как на него наставляли пистолет. Ощущения схожие.
Реджи, старший братик, был бы ты здесь, все стало б настолько проще!..
Впрочем, это мысли, недостойные мужчины. И, по-настоящему, трусливые. Хочется, чтобы за тебя вступились, и обидчик почувствовал себя в роли жертвы. Только кем ты сам себя после такого почувствуешь? Потому что, если что-то нужно именно тебе, то ты и должен этого добиваться.
Но как?
Если только приехал. Не просто из другого города, а из страны, причем, считавшейся стратегическим врагом. Давно, но что это меняет? Особенно для Верано...
Альба зачитывался Гальдесом и Реверто, а от хроник морских сражений его и вовсе было не оторвать. Появления в классе 'худосочного англичашки' он ждал несколько месяцев. Верано в курсе всего, что должно произойти, а родители вели переговоры с колледжем несколько месяцев. Альба был рад приезду Луиса, но только для того, чтобы в первый же день оскорбить, а потом подстеречь во дворе.
Возможно, Луис сам был виноват в той первой стычке. Он был слишком расстроен холодным приемом, тем, что никто не пожелал с ним даже приятельствовать. Наивные детские мечты о дружбе развеялись злобой и предчувствием едкого одиночества. Он вспылил. Сам не понял, как ударил, и тотчас оказался в пыли.
Было не столько больно, сколько обидно и противно: от жалости к себе и запыленной одежды, от хлынувшей из носа крови и того, что все увидят его в таком состоянии. А завтра еще придется оправдываться перед лекторами. Впрочем, все это перестало иметь значение, когда Альба протянул ему свой платок. Тонкий и невыносимо белый с вышитой серебряной ниткой монограммой из схлестнувшихся литер 'А' и 'В' - Альба Верано. Протянул, словно клеймо поставил, а Луис взял, потому что не ко времени вспомнил, что носового платка у него нет.
'Бери и проваливай', - прошипел тогда сквозь зубы потомок испанских идальго, и захотелось снова ему врезать.
Увы, но Альба был сильнее.
За Альбой Верано стоял весь колледж точно так же как город - за его отцом. Самая уважаемая семья, самый богатый дом, самый... самый... самый...
Луис пробовал обойти его хотя бы в учебе, но и это не получалось. И вовсе не потому, что учителя занижали северянину оценки. Альба всего добивался сам. Учиться получалось у него легко, будто играючи. За высшую оценку по истории или языку Луису приходилось из кожи вон лезть, зубрить несколько часов и почти не вылезать из библиотеки. Альбе достаточно было лекционных занятий или пару раз пробежать глазами конспект или параграф.
Вскоре Верано стал для Луиса олицетворением ненависти. Он даже рассветы разлюбил - только потому, что Альба по-испански 'заря'. Лето же он и так не жаловал: на юге оно было слишком жарким, а вовсе не ласковым, как в Англии.
Помнится, Луис долго смеялся, когда дословно перевел имя врага. 'Летний рассвет'. Было в нем что-то детско-приторное. Он еще заметил - тогда это показалось уместным - что Альбу назвали, как какого-нибудь индейца в глупом американском вестерне. А Верано расхохотался и сказал, что любит вестерны и именем своим гордится.
Ненавижу!
Луис выдохнул и понял, что все это время задерживал дыхание.
- Успокоился? - голос звучал спокойно и ровно, хотя Луис и был уверен в том, что Альба взбешен. - Тогда я, пожалуй, пойду.
Луис возненавидел себя за горячность, но, прежде чем подумал, слова сами слетели с губ:
- Трус!..
Замах он снова пропустил. Если он, конечно, был, этот замах. А когда уловил смазанное движение, успел понять, что снова не успевает.
Боли не ощутил, только в голове полыхнуло, и сознание будто раздвоилось. Луис успел понять, что его нос Альба на этот раз пощадил, и почти обрадовался. Одновременно что-то твердое проехалось по затылку, и радость сменилась удивлением. Мир вокруг качнулся и остался на месте одновременно. Респектабельные дома вдалеке подернулись легкой дымкой и за ними начали проступать деревья. Двор тоже словно бы исчез, зато появились люди, которых раньше - Луис мог поклясться - в нем не было. Да и не могло! В таком виде можно было бы прийти на карнавал, но никак не шататься по городу или колледжу.
'Иронимо, это не смешно, - говорила чем-то похожая на Коломбину дама в расшитом золотом багряном платье, - они же отвергают эдикт и, вероятно, оба погибнут'.
'О, моя госпожа, - седовласый щеголь склонился к руке женщины, - это было бы слишком'.
- Луи! - кто-то тряс за плечо и раздавал пощечины. Кто? Да и так ясно.
Луис зажмурился и попробовал вырваться. Пощечины прекратились, хлесткие испанские ругательства - нет.
- Gilipollas ! Идиот. Hijo de puta! Что ты вообще о себе возомнил?!
Луис открыл глаза. Поток слов прекратился, судорожно сжимающие плечи пальцы исчезли.
Альба выглядел обеспокоенным. Еще бы, чуть человека не убил.
Луис провел рукой по затылку и с удивлением уставился на кровь. Ударился, когда падал? Похоже на то.
- Тебе к врачу нужно.
- Обойдусь.
- К психиатру!
Альба выглядел раздосадованным, да и на незадачливого однокурсника больше не смотрел. То ли действительно испугался, то ли жалел о том, что не прибил. Был бы несчастный случай. Попробуй - докажи, что виной ему Альба. Во всяком случае, Верано его бы прикрыли.
Однокурсник поднялся и резко провел ладонями по векам:
- Лучше тебе не попадаться мне на глаза.
Развернулся и ушел.
И хорошо, что это сделал, иначе...
Додумать Луис уже не успел. Внимание привлекла высокая худая фигура, одетая, будто для карнавала.
Может, сегодня, действительно, какой-нибудь праздник?
У мужчины были суровые северные черты лица, чем-то неуловимо знакомые. Серые глаза, светло-русые волосы.
Может, он тоже из Англии? Было бы чудесно.
Незнакомец взглянул на Луиса - вроде и в упор, но словно мимо. Тряхнул головой, прикусил губу, и юноша, наконец, понял, кого он так ему напоминает - отца. Конечно, тот был немного тучнее и мягче, но вот эта складка меж бровей или прищур, когда отец сердился...
- Подождите!
Но мужчина уже развернулся и быстро пошел прочь.
Догнать его казалось невозможным. Чем быстрее шел Луис, тем дальше удалялся мужчина. Наконец, юноша побежал и едва вовсе не потерял его из виду.
Голова снова пошла кругом. Луис остановился и сморгнул неожиданно застлавшие взор слезы. Это уже никуда не годилось. Упаси Боже, кто видит - со стыда сгоришь!
Преследуемый внезапно оказался рядом, и Луис пошел за ним - на этот раз спокойно - подражая размашистой походке мужчины. Это тоже было нетрудно и привычно. То, что временами сквозь гордо расправленные плечи проглядывали деревья, нисколько не смущало.
Так они вышли на улицу и добрались до парка. Миновали полноводную Альседериу и углубились в чащу.
Луис здесь никогда не был, но даже мысли о том, что может заблудиться, не возникло. О том, что незнакомец давно его заметил и теперь заманивает подальше от людских глаз - тоже. Юноша беспричинной доверчивостью никогда не страдал. И с людьми сходился сложно. Но незнакомец вызывал в душе какое-то странное чувство - даже не симпатии - уверенности.
Вскоре они дошли до развалин. В среде колледжа о них говорили много чего интересного. Бывало, что и мистического. Древние аббатства всегда привлекательны, а разрушенные или покинутые - тем более. Одни рассказывали о кладе, дожидающемся смелых кабальеро в одном из подземелий. Другие - о призраках, все тот же клад сторожащих. Ни первым, ни вторым Луис, конечно же, не верил.
Под ногу попал острый камень. Юноша оступился и едва не упал. На миг оторвал взгляд от безмолвного провожатого и подавил вскрик изумления.

Стены были новенькими, словно недавно выстроенными. Щербатая стена - ровной - камушек к камушку. И целой! Слепой проход с грубо отесанными булыжниками, грозящий обвалиться на голову безумца в него сунувшегося, превратился в строгую арку.
Незнакомец отворил решетчатую калитку - та даже не скрипнула! - и прошел внутрь. Луис, без сомнений, направился следом. И остановился. Показалось, что ноги сейчас подогнутся.
- Уверены, что желаете драться?
Противником незнакомца был Альба. Конечно, не совсем он. Таким Верано стал бы лет через шесть. Одетый в белую с широкими рукавами рубашку черноволосый молодой человек мог бы быть его старшим братом, вот только задира-сокурсник был единственным в семье.
Незнакомец ждал, а Верано очень знакомо усмехался.
- Хочу заметить, что в случае смерти одного из нас самое меньшее, что может случиться - кровная месть между нашими семьями. В худшем - война. Только поэтому я предлагаю разойтись, - незнакомец: англичанин (теперь Луис в этом не сомневался, родной говор ведь не спутаешь) снова тряхнул головой.
- Моя семья мстить не станет, - сверкнул глазами Верано. Взгляд, которым тот одарил противника, был невыносимо знакомым. Луис даже посочувствовал соплеменнику. Его чувства он прекрасно понимал. Не удивило и то, что шпага, висевшая на бедре незнакомца, покинула ножны.
Праздник?
Маскарад?
Черта с два...
Шпага была настоящей!
- Как хотите, - Верано медленно обнажил клинок. На лице застыло скучающее выражение. - Видимо, вы из той породы людей, которые даже на собственных ошибках не учатся.
Клинки встретились с хищным лязгом. На мгновение поймали луч перевалившего за зенит солнца, заставив Луиса моргнуть.
Он мог бы не поверить своим глазам или списать все на удар и вероятное сотрясение мозга, но не сейчас. Словно во сне. Луис всегда считал сновидения реальностью - когда спал, конечно - даже когда происходящее в них казалось абсурдным. И отказывался верить тем, кто уверял, что можно распознавать сны.
То, что происходило в аббатстве, было настоящим! И исход поединка тоже был бы таким. Неизбежным.
- Как вас понимать? - холодный вопрос незнакомца заставил Луиса очнуться. - Вы готовитесь к проигрышу или, наоборот, демонстрируете самоуверенность?
Что-то в его голосе не нравилось.
Усмешка?
Да, скорее всего.
Незнакомец провел ряд нижних атак, заставляя Верано отступить в глухую оборону:
- Я только излагаю факты.
Нападать Верано не спешил и выглядел так, словно присутствовал на рауте и только окончил танцевать с какой-нибудь сеньоритой. Дыхание почти не сбилось.
Англичанин опустил клинок:
- Это неплохо. Если вы умрете, меня не станет мучить совесть.
Шпаги встретились вновь. На этот раз яростнее, увереннее, звучней. Противники не допускали лишних движений.
Англичанин провел несколько атак, отступил. Верано приглашения не принял, оставшись в обороне. Вести в этом поединке он, похоже, не собирался, хотя соперник вряд ли превосходил его умением.
- Выжидает, гад! - яростно прошептал Луис.
Видимо, его мысли передались и англичанину, а, может, тому просто потребовалась передышка. Соплеменник отступил, не опуская клинка, но и не нападая:
- Вы намерены драться или нет?
- Мои желания ужели что изменят, - на тонких губах появилась слабая улыбка, - но, что я уж точно не собираюсь делать, так это собственноручно убивать вас.
Англичанин усмехнулся и шагнул вперед:
- Трус.
Луис вздрогнул. Он терпеть не мог Верано, но почему-то сейчас готов был встать на сторону одного из них. Видно же, что этот не хочет драться. И англичанин не хочет.
Черт возьми, они же просто друг друга не поняли! Что вообще случилось?!
Впрочем, знай он причину, вмешаться все равно не смог бы.
Англичанин нацелился в плечо, соперник шарахнулся в сторону, но на обманное движение не попался. Резко остановился. Острие не задело его чудом.
Промахнувшись, англичанин сделал по инерции несколько шагов. Роковых. Верано, ловко повернувшись на каблуках, оказался у него за спиной и уже занес для удара шпагу...
- Не надо!..
Слова застряли в горле. Их пришлось с силой проталкивать, чтобы суметь произнести хоть что-нибудь. Луис успел подумать, что это глупо, что вмешаться не сможет, да и слушать его не станут.
Острие порвало камзол англичанина, не причинив ощутимого вреда. Тот уже развернулся. В сером взбешенном взгляде промелькнуло удивление. Оно же застыло в широко распахнутых карих.
- Хватит! - Верано опустил свой клинок, но англичанин не остановился. Он сделал выпад, заставив противника отшатнуться. Под ногу попал скользкий камень, а Луис вдруг понял, что сейчас произойдет.
Время застыло или, наверное, перестало существовать. Юноша видел лишь несущееся к горлу острие. И сделал первое, что пришло в голову.
Луис опустил руку. Пальцы коснулись холодной влажной земли, а потом наткнулись на шершавое и тяжелое. Если бы он подумал, то никогда бы не запустил палкой в призраков. Если бы представил эту сцену со стороны, то, наверняка, усомнился в собственной нормальности. Но ни первого, ни второго сделать не успел.
Коряга, разметав брызги, оставив на только выстиранной футболке покусившегося на ее покой мальчишки грязные пятна, устремилась в сторону дерущихся.
Луис никогда не отличался меткостью, но, трижды перекувыркнувшись, она ударила англичанина по запястью и ожидаемо пролетела насквозь. Однако даже этого хватило, чтобы слегка отклонить угол атаки. Острие пронзило ворот рубахи, оставив на шее Верано алую полосу.
Дуэлянты застыли друг против друга.
- Любовь к красивым эскападам когда-нибудь вас погубит, - голос Верано немного охрип, а сам он побледнел. - Или моя смерть была вам столь угодна?
- Неугодна, - тихо проронил англичанин.
Луис с удивлением наблюдал за тем, как они исчезают, а сквозь светло-серую кладку просвечивают листья и проступают ветви. Кусты у противоположной стены показались примятыми.
Мелькнула чья-то тень, и Луис выругался. Только этого ему не хватало для полного счастья! Теперь байка о свихнувшемся 'англичашке' станет притчей во языцех.
Он со злостью сжал кулаки. Подался вперед, готовый бежать однокурснику наперерез. И остановился. Глубоко вздохнул. Проводил взглядом покачивающиеся ветви и мысленно махнул рукой. После встречи с призраками он чувствовал себя неважно. Бежать за Альбой не тянуло совершенно, да и что бы он мог ему сказать?..

Приблизительно через полчаса Луис вышел к Альседерио. Конечно же, не в том месте, где переходил, преследуя призрака. Там, помнится, был неплохой мостик. Хотя, может быть, его во время Луиса уже и не было?
Юноша вздохнул и побрел по берегу. Должен же он куда-нибудь выйти, в конце-то концов?
Так прошел еще час, если не больше. Ощущение 'сдвоенности миров' не пропадало, но теперь оно казалось меньше. Голова уже не кружилась, да и журчание реки успокаивало. Не боялся бы утонуть, разделся и нырнул. Вот только в подобном состоянии можно и не выплыть.
Почему-то от этой мысли стало смешно, и Луис почти бегом спустился к воде. Скинул рубашку и потянулся к бриджам, когда услышал:
- Здесь не очень хорошее дно. Коряг много и камни острые.
Альба продемонстрировал глубокий порез на ноге и отвернулся. Он сидел на стволе полощущейся в воде ивы. И для него закоряженое дно помехой не было. С волос струями стекала вода, а одежда липла к телу.
Упал или плавал, не раздевшись?
- Ниже по течению есть песчаный пляж. Все наши туда ходят.
- Не знал, - буркнул Луис. К 'нашим' Альба его, понятное дело, не относил, но от этого почему-то вдруг стало очень обидно.
- Извини, - пожал плечами Альба. - Ты с нами не общаешься, вот и не было повода.
- Я? Я не общаюсь?.. - воздуха внезапно не хватило.
Луис закашлялся, не ко времени вспомнив, что затем родители и отправили его на юг учиться: чтобы подлечил слабые легкие.
Черт, да какое тут подлечил с такой нервотрепкой?!
- Ну, разве не ты... - Альба, пожалуй, впервые на его памяти показался растерянным.
- Ты первым начал, - перебил Луис. - И вообще, все эти рассуждения об англо-испанском противостоянии... ты меня во враги записал. Сразу!
Он не думал о том, как глупо выглядит. Ну, и хорошо, что не думал.
- Я что идиот по-твоему? - в глазах Верано полыхнул знакомый огонь. - Я не путаю прошлое и... настоящее.
Он запнулся, и Луис не смог этим не воспользоваться:
- Не слишком убедительно.
Альба выругался на абсолютно незнакомом Луису диалекте и вскочил, сжимая кулаки.
- Что снова ударишь? - Луис и сам от себя не ожидал подобной усмешки. Единожды увидев призрачного англичанина, вдруг так легко оказалось ему подражать. Он тряхнул головой, успев подумать, что вот это, как раз, лишнее. Призрак этим движением откидывал упавшие на лицо пряди, а Луис стригся коротко. Только Альба снова растерялся:
- Извини.
Еще недавно Луис бы порадовался такому выражению на побледневшем осунувшемся лице однокурсника, но после увиденного смеяться и ерничать не тянуло.
- Ты ведь тоже видел?
- Спасибо, что вмешался.
Начали они одновременно, замолчали - тоже. И синхронно же кивнули друг другу.
- Значит это не сотрясение мозга, - то ли вопросительно, то ли утвердительно проронил Луис.
- Было бы чему сотрясаться, - вздохнул Альба. - Впрочем, я тоже, оказывается, не обезумел. И даже не проклят. В отличие от тебя, однако, у меня и мысли не возникало, что можно что-то изменить. Несколько месяцев подряд видел одно и то же, чуть с ума не сошел.
- Потому и на мне срывался.
- Неизвестно еще кто на ком.
Луис хотел уже огрызнуться, когда понял, что Верано шутит. Неуверенно улыбнулся, а потом и засмеялся под аккомпанемент чужого голоса.
- Интересно, почему это все? Оно пройдет? Как часто проявляется?
- Часто? - Альба нервно хмыкнул, - Пару дней в месяц. Не поверишь, я уже начал подумывать о том, что в одной из прошлых жизней сильно нагрешил в женском обличии, - Луис вздрогнул. - А вот почему: ну, знаешь же, что на солнце очередная магнитная буря, да и место особенное?
- Тебе самому это бредом не кажется?
- Извини.
- Не хватит ли взаимных извинений? - не выдержал Луис, но быстро взял себя в руки. - А что видел ты?
- Как меня: то есть не совсем меня, конечно, протыкают шпагой, - Альба поморщился. - В горло. Это больно. Очень.
- Офигеть! - не сдержался Луис. - Но я: он: ведь не хотел, ему камень под ногу попал.
- И ты это уже исправил, - Альба смотрел внимательно и все также удивленно. Видеть его таким было странно. Слишком уж Луис привык к маске насмешливого и холодного однокурсника. - Они ведь реальные исторические личности, Луи. Я много читал. Эта дуэль привела к затяжной войне, хотя если судить по воспоминаниям очевидцев, повод был пустяшный. И... они были хорошими друзьями, знаешь ли.
- Теперь и останутся, - улыбнулся Луис и протянул руку. - Значит, мы с тобой подправили историю?
- Вот уж, не знаю, - вздохнул Альба и спрыгнул с дерева.
Рукопожатие получилось сильным и уверенным, очень похоже, что дружеским.
Солнце почти закатилось, когда они вышли из парка и направились к учебным корпусам. Захваченный пережитым, Луис не сразу понял, что произошло что-то странное. Успел почувствовать, как напрягся Альба. Прислушался к доносящимся из-за угла ближайшего дома голосам, и внутренне собрался.
Две призрачные фигуры застыли посреди перекрестка Райсетте и Эвилэ. Только плевать они хотели на то, что вокруг город. Стоя спина к спине недавние дуэлянты отражали натиск шестерых. Грабителей или наемных убийц: лица скрывали маски.
- После того как лорд Ханрик убил на дуэли моего предка на него было совершено покушение, - прошептал Альба на ухо Луису. - Живым он не вернулся.
- Забавно, - усмехнулся призрак. - Они так хотят нашей смерти?
- И, видимо, сильно расстроены тем фактом, что нас двое.
- Значит, нам снова пора вмешаться, - вскинул голову Луис.
- Авэ Мария, - Альба закатил глаза, но, рассмеявшись, последовал за неожиданно обретенным другом.

7. #1: vad (15). Баранье сердце

- Сначала тебя кладут на бок, на чистый пол или свежую солому, ага? Потом шею возле уха протыкают ножом, перерезают сосуды - аккуратненько так, зря не запачкать мясо. Ну а потом сдирают шкуру:
  Кокорину приснился жертвенный баран. Баранья голова, отделенная от обескровленной туши, была водружена вертикально на каменную плиту невидимого алтаря. Подставкой для алтаря служила тумба для телевизора, стоявшая в углу спальни.
Отрубленная баранья голова жила собственной загробной жизнью. Желтые глаза настойчиво сверлили Григория пристальным взглядом, спирально загнутые бугристые рога нависали над плоским лбом, бесцветная жидкость, медленно сочившаяся из слезных ямок, капала на слипшийся от крови мех.
И баран говорил, дергано и не в такт словам разевая пасть, как будто озвученный звукозаписью, медленно и с долгими мучительными паузами описывая процедуру убоя, почему-то с интонациями электрика Кузьмича, 'агакая' и 'нукая':
Тошнотворные подробности вызывали желание заткнуть уши и отвернуться, но во сне ни то, ни другое сделать не получалось.
- Ну, вот так тушу обескровливают. Это довольно быстро - 6-10 минут, ага? Вытекшую кровь собирают в отдельный сосуд, зачем, не знаю. Иногда сразу вырывают печень - чтобы погадать. Самые верные предсказания, веришь? Еще, конечно, сердца вырывают и языки, ну, типа собачий корм: Ну, ты, наверное, хочешь знать, что потом? - Кокорин не хотел, но его желания во сне не имели значения. Баран продолжал:
- После обескровливания отделяют голову и ноги, ну и, эта, шкуру сдирают. Хотя чего я тебе тут рассказываю? - шкура на упрямом бараньем лбу безуспешно попыталась собраться в складки. - Ты ведь и сам должен прекрасно помнить, ага? - мертвый глаз игриво подмигнул.
  Кокорин содрогнулся и мучительным усилием вырвался из удушливого сна.
Причина ночного кошмара была ясна - тушеные бараньи сердца, съеденные на ужин, решили напомнить о себе. Григорий утер со лба холодный пот и выматерился, помянув недобрым словом дурацкий совет Кузьмича.
  Оглядев необставленную комнатенку, выделенную ему два года назад после фиктивного развода с женой как ценному работнику, Кокорин покачал головой - он всегда отличался крепкими нервами, но сон показался недоброй приметой - Григорий был суеверен.
Толкования затертого сонника о том, что баран снится к успеху, а снятая голова - знак грядущего уважения - не успокоили. Какие уж тут успехи, да и в чем?
Кокорин работал в ЖКХ сантехником. Слесарь-сантехник третьего разряда или, как выражалась диспетчерша Людка, начитавшаяся японской порнухи в картинках - Техник-сан.
Жениться снова Кокорин так и не собрался. Фиктивный развод незаметно перешел в настоящий. Гришка приводил в новую квартиру сговорчивых баб, исправно платил алименты любимой дочке Дашеньке и наслаждался безмятежной холостяцкой жизнью. Рутина нарушалась лишь попреками бывшей жены, взявшей привычку звонить далеко за полночь и интересоваться, с кем проводит время 'злодей и изменщик'. Да и денег почему-то не хватало - за два года Григорий так и не сумел скопить на приличную мебель, купил только старый диван, подержанный холодильник и телевизор.
  Кузьмич, с Людкиной легкой руки, 'Электрик-сан', счастливый владелец безобразной дворняги странного ярко-коричневого цвета, которым страшно гордился, в других женщинах не нуждался, но мужиком был хитрым и пронырливым, и щедро делился с прижимистым Григорием жизненным опытом:
- На жратву, понимаешь, больше всего денег уходит. Так тебе ни на мебель, ни на машину не скопить! А магазин этот, 'Корма для собак', самая настоящая находка, ага. Ну, да, если хочешь знать, там сам главспец отоваривается!
- Небось, ротвейлеру своему и берет, - недоверчиво хмыкнул Кокорин.
- Ерунду городишь, Кокора, - хлопнул его по плечу Кузьмич. - Ну, понятно, и ротвейлеру покупает, кости, и себе мясцо. А выбор-то, выбор! Говяжья печенка, бараньи языки, сердца, ага! А цена - копейки.
Последний аргумент оказался самым весомым и заставил решиться. Два кило субпродуктов обошлись в сущие гроши. На ужин Григорий приготовил бараньи сердечки, тушеные с овощами в сметане. А ночью ему приснился жертвенный баран.
Придя на работу, Кокорин поинтересовался у коллеги:
- Слышь, электрик-сан, тебе ничего такого вчера не снилось? Бараны там, овцы? Странный какой-то сон, как живой.
- Переел, - уверенно поставил диагноз Кузьмич. - Чувствительный ты, оказывается, парень, ага. Ты у нас кто по гороскопу, овен? Понятно. Барана пожалел!
Привычно хохотнув, электрик ушел на вызова, и немного успокоенный Григорий последовал его примеру. Может, и впрямь переел? Вроде, нет. Однако, для страховки, на ужин ограничился чаем с бутербродами.
  Не помогло. На этот раз баран попробовал себя в новом жанре. Подражая какому-то певцу, всю ночь он протяжно завывал, глядя на Гришку желтыми слезящимися глазами:
- Ты съел мое сердце, ты съел мою душу!
На третий день Кокорин напился, надеясь, что упрямец не сумеет пробиться сквозь пьяное беспамятство. Тщетно. На этот раз баран говорил прямо и выражался красноречивее, не стараясь подражать Кузьмичу.
- Брат, вспомни! - блеял кровавый призрак. - Ты был таким же, как я. Нет, лучшим, лучшим жертвенным бараном Ассирии! Твою печень съел сам Ашшурбанапли! А кто ты сейчас? Жалкий человечишка, чистишь отхожие места и жрешь бараньи сердца. И я был когда-то царем, но карма увлекла меня вниз. И видишь, кем я стал? Ты съел мое сердце, но я тебя вспомнил, пришел и предупредил. Покайся! Очисти карму! - сказал баран и исчез.
Пару дней Григорий работал на автомате. Кошмары больше не снились, но глубокий сон не приносил успокоения. Кокорин пытался вспомнить, что знает о карме, но ничего особого не припомнить не смог. На третий день, заменив одинокой старухе проржавевший кран, он к собственному удивлению не взял с нее ни копейки, а потом, в задумчивости, отправился в городской парк.
Усевшись на скамейку, Кокорин стянул с ног жмущие ботинки и уставился на грязные дырявые носки, раздумывая о собственной жизни. Слова барана задели какую-то струнку в его душе.
  И, правда, зачем он живет? Наживается на стариках-пенсионерах, жену обманул, дочку бросил. Все мысли лишь о деньгах.
  Два часа размышлений прошли незаметно и бесплодно. Григорий неохотно встал, обулся и пошел в ближайшее Интернет-кафе.
  Баран говорил о карме и перерождениях, называл какие-то имена.
Кокорин порыскал по просторам Интернета в поисках ответов. Ашшурбанапли оказался древним ассирийским царем, но история никогда особо не интересовала Григория. Какие, блин, цари? Дожился - носки заштопать некому! Он набрал в поиске 'очищение кармы'.
-Так, очищение кармы огнем - 'зажечь три свечки, подышать', не то. Очищение папоротником - 'пойти в глухой лес, пять раз сказать слова власти, сидеть в зарослях, пока не рассветет', нет, опять не то.
  Ага, вот! Очищение покаянием, кажется, о нем говорил баран, - глаза Кокорина быстро пробежали по строчкам: раскаяние, добрые дела, заслуги. Все верно.
Он выключил комп и задумался.
Может, и правда, покаяться, забрать жену и дочку и уехать на север. Там и заработки получше, и мужиков полно - Дашка легко найдет жениха, когда подрастет. Решено! И квартиру можно будет сдать, две квартиры, тоже деньги. И да, надо обязательно перейти на вегетарианскую пищу
  Мечты занесли его далеко, но Григорий решительно вернулся к реальности. Главное - начать, и, в первую очередь, позвонить бывшей жене.
Кокорин набрал знакомый номер.
- Давай встретимся через полчаса в кафе у фонтана, надо поговорить, - без предисловий предложил он. - У тебя ведь сейчас перерыв?
- Хорошо, - голос Веры был полон безграничного удивления и надежды, и Григорий впервые за долгое время почувствовал, что все делает правильно. Погруженный в свои мысли, он не обратил внимания на отчаянно сигналящую скорую, и, шагнув на проезжую часть, столкнулся с беспощадной судьбой.
Скорая Кокорина спасти не смогла. Последней мыслью в сознании умирающего было горькое сожаление.
  - Не успел, - шепнули холодеющие губы.
Застрявшая в колесе перерождений душа Кокорина ненадолго задержалась в небытии. Не успевшая очиститься карма потянула ее к новому перерождению, и несчастный воплотился в еще более мелкое ничтожное существо. Но добрые намерения ему зачлись:

Через несколько недель после похорон, в нерабочую субботу Вера Кокорина отправилась с Дашенькой на птичий рынок за попугайчиком. Вере хотелось отвлечь ребенка, искренне горевавшего о смерти отца. Для птички уже была куплена клетка, но, побродив по рынку, девочка внезапно передумала, увидев крохотного хомячка.
- Давай возьмем его, мамочка, - попросила Даша. - Он чем-то похож на нашего папу. И глазки такие грустные!