Нет свободней птиц небесных,
Нет никчемней благ мирских,
Нет речей, опасней лестных,
Нет прекрасней дев морских.
Словно радужные рыбки,
Что резвятся в струях чистых,
Так легки, как песня скрипки,
В танце звуков серебристых,
Так нежны, как тень улыбки,
Так чисты, как луч рассвета…
В белопенных волнах зыбких
Промелькнут вдруг вспышкой света,
В шуме ветра, в плеске моря
Вдруг услышишь смех и пенье —
Не ищи их!
Только горе
В безрассудном устремленье.
Там, где выцветшие дюны
Сбились в тесную отару,
Где сердца людские юны,
А легенды очень стары,
Где в оправе сосен медных
Воды Балтики — агатом,
В доме, маленьком и бедном,
Жили мать и сын когда-то.
Будто белки, руки ловки
У Сигуте хлопотливой:
Солят рыбу, шьют обновки,
Чинят сети терпеливо;
А глаза её тревожны
Словно пасмурные дали,
Видно, дума сердце гложет
Ожиданием печали.
Средоточие тревоги —
Сын, Каститис, сын любимый, —
Не прогневались бы боги:
Смелый он, неудержимый.
Храбро парус в море правит,
Не пугаясь шторма злого,
Сети прочные он ставит
Для удачливого лова,
Полнит он корзины быстро
Жирной лакомой салакой,
Нежной килькой серебристой,
Пёстрою треской усатой.
И к Сигуте, как обычно,
Возвращается под вечер
Утешитель и добытчик —
Сын её широкоплечий.
Он берет свирель-лумздялис
Или канклес пятиструнный
Чтобы радостью звучали
Сосны, ветер, берег дюнный,
Солнце волны бы качали,
Чтобы выспаться успело;
Чтоб дрова в печи трещали
И смола на них шипела,
Чтобы птицы встрепенулись;
Чтоб похлёбка закипела;
Чтоб Сигуте улыбнулась,
Дайну древнюю запела.
И однажды так случилось:
Дочка Перкунса-владыки
Возле берега резвилась,
На воде ловила блики.
И однажды так совпало:
Блеском алым на закате,
Как багряным покрывалом,
Море спрятало Юрате.
Словно дождь, звенели струны.
Пел рыбак — и не заметил
Света глаз — зелёных, юных,
Самых ясных глаз на свете,
На невиданное диво —
На певца — они смотрели
Неотрывно…
И красиво
Струны канклеса звенели.
Ночь над тёмною водою
Пролетела чёрной птицей,
А Юрате нет покоя,
А Юрате всё не спится.
Зорька розовой ладошкой
Звёзд огни с небес стирает
Как рассыпанные крошки,
А Юрате всё мечтает.
— Вейопатис, ветер свежий!
Ты лети на берег дальний,
Передай привет мой нежный,
Отнеси мой зов печальный!
О принцессе вод Балтийских
Расскажи, о Вейопатис,
Чтоб узнал рыбак Каститис
О красавице Юрате!
… Волн загривки треплет ветер,
Кроны сосен он колышет, —
Он русалке не ответил,
Он Юрате не услышал.
— Волны, волны! Бесконечно
Через море вы бежите!
О тоске моей сердечной
Вы Каститису скажите!
… Но бегут они, качаясь,
Равномерной чередою,
И звучит, не изменяясь,
Песня вечная прибоя.
Завтра — день солнцеворота.
Праздник! Шум не умолкает,
Позабыты все заботы,
Ночь кострами расцветает!
Чистое, живое пламя —
Это — Солнце, жизнь, движенье,
А вокруг него гулянье —
Это мира отраженье.
Игры, песни, смех и пляски;
Зеленью дома одеты;
Нынче девушки прекрасны,
Как прекрасно это лето!
Жар костра румянит щёки,
Огоньки в зрачках танцуют;
Нет сегодня одиноких:
Приголубят, расцелуют,
Всем ты дорог, всем ты нужен —
Заиграла кровь людская! —
Всех обманет, всех закружит
Эта ночка колдовская!
И горячие ладони
В темноте найдут друг друга,
И податливо застонет
Обретённая подруга,
А потом — за парой пара —
Над костром летят как птицы,
Чтоб горело зло пожаром,
Чтоб добро могло родиться.
Будет лето благодатным:
Будут свадьбы и родины,
Тучен скот, поля богаты,
Сети грузны от сардины.
… У Сигуте ноет сердце:
В круг Каститис не выходит.
Среди девушек соседских
Он подруги не находит.
А жених-то он завидный —
Не спускают глаз девчонки…
Не судьба Сигуте, видно,
По весне качать внучонка.
Сердце матери застыло:
Что-то будет этим летом?
В эту ночь бродить уныло —
Нехорошая примета…
Есть старинное преданье:
Далеко от края света,
В сердцевине мирозданья
Есть земля, где вечно лето.
Где она, сказать непросто:
Из живых никто там не был.
Как на дивный дальний остров,
Путь для смертных — заповедан.
Там — начало всей Природе,
А в конце — мы все там будем.
Называют Беловодьем
И Буяном остров люди.
Там стоит отец растений,
Силой жизни напоённый,
Ось миров, Носолум древний,
Царь дубов вечнозелёный.
Твердь земли и свод небесный
Держит стан его могучий,
Кольцами на пальце женском
Вкруг ствола клубятся тучи;
Корни крепкие ветвятся
В нижнем мире духов тёмных,
Звёзды светлые роятся
Средь ветвей его огромных.
И на древе изначальном
Как невиданных три плода —
Три величественных зданья,
Три божественных чертога.
Под корнями — замок чёрный
Старым серебром темнеет;
Ярко-алый у подножья
Цветом жизни пламенеет;
И сапфиром драгоценным
Вознесён над мощной кроной
Замок главный — несравненной
Бирюзовою короной.
Бог скота и плодородья,
Змеевидный и опасный, —
Патолс — правит преисподней,
Пастбищ смерти князь всевластный.
Бог источников, растений,
Вод, цветенья и приплода —
Юный Потримпс — бог наземный,
Помогающий народам;
А превыше всех великих —
Старый Перкунс благородный,
Укротитель молний диких,
Царь стихии первородной.
На своём престоле светлом
Он сидит, объятый думой,
И заботы след приметный
На челе его угрюмом.
Вкруг него меньшие боги
Ждут движенья или слова,
Разделить его тревоги
И помочь ему готовы.
Наконец, встаёт, нахмурен,
Грозный бог рыжебородый.
Яро глаз его прищурен,
Взор пронзает неба своды.
— Что свою не вижу дщерь я?
Что давно не появлялась?
Позабыла долг дочерний?
Или в волнах заплескалась?
— Теплодарный, золотистый,
Солнце! светоч наш небесный!
Луч твой светлый, взгляд твой быстрый
Проникает повсеместно.
Над балтийскими волнами
Каждый день твой путь проходит.
Отчего — скажи! — не с нами
Дочь моя? Что происходит?
… Но, понурившись, качает
Солнце светлой головою,
Ничего не отвечая,
И отца не успокоив.
— Утра зорька, Аушрине!
Может, ты о чём-то знаешь?
— Свет закатный, Вакарине!
Может, ты чего скрываешь?
… Покраснели заряницы,
Очи долу опустили,
Только слёзы на ресницах
От смущенья проступили.
— Звайгнес-звёзды, дети Солнца!
Может, вы мне объясните?
Ведь всю ночь вы из оконца
Вниз на Балтику глядите!
— Да, Юрате мы встречали.
Среди волн она грустила.
Но причин своей печали
Дочь твоя нам не открыла.
Встал, злорадно ухмыляясь,
Жалус, желчный бог раздора,
И воскликнул:
— Удивляюсь
Вашим глупым разговорам!
"Ах, что с бедненькой случилось?"
"Ах, девчушка заскучала"…
— Не спросясь отца, влюбилась!
Оттого и промолчала!
Знать, неровню отыскала,
— То-то люди посудачат! —
Видно ей богов-то мало…
Ничего: потом прискачет!
— Масла лить в огонь не нужно, —
Молвил Лигичюс достойный,
Бог согласия и дружбы
Ясноглазый и спокойный.
— В деле гнев — плохой советчик;
Вырастают наши дети.
Примириться с этим легче,
Если помнить, что на свете
Так уж Диевас устроил,
Многомудрый наш создатель.
Возмущаться здесь не стоит:
Просто выросла Юрате.
Тут раздался тихий голос,
Тонкий голос — страшный, властный,
Словно зазвучал сам холод,
Равнодушный и бесстрастный.
Говорила смерть — Гильтине:
— Существа все, и творенья
Мне подвластны, и кончине
Предназначены с рожденья.
Мне, всесильной, неподсудны
Только боги и богини.
Но поверьте, что нетрудно
Жизнь их выпить для Гильтине!
Жребий ваш высок, но всё же
Со стези своей небрежно
Вам сворачивать негоже:
Кара будет неизбежна.
Смерти взгляд пустой, змеиный
Всех обшарил ряд за рядом.
Задышали боги длинно
Под недобрым этим взглядом,
И поёжились невольно
Как от сильного мороза,
Каждого задела больно
Неприкрытая угроза.
... Кляксой бледной, жуткой тенью
Унеслась богиня злая,
Оставляя всех в сомненьи,
Ничего не объясняя.
Царский посох стукнул звонко
По хрустальным плитам пола:
— Приготовьтесь к работёнке,
Предстоит нам день тяжёлый.
Мы построим замок в море,
Полный ласкового света,
Чтобы дочь забыла горе;
От заката до рассвета,
И до нового заката
Чтобы пела, веселилась, —
Не скучала бы, одна-то,
А с подружками резвилась.
Музыкантов ей, наряды…
Что там! дело молодое,
Отвлечётся! Много ль надо,
Чтоб в ней блажь-то успокоить!
Не получится корзина
Без упругих веток ивы,
И не сшить одежды зимней
Без пушистых шкур красивых,
Хмель добавить надо в пиво,
Чтоб напиток был бодрящим,
Чтоб построить замок дивный
Нужен камень подходящий.
Перкунс пригоршнею полной
Взял душистых сот медовых,
А ещё — сверканья молний
И цветов желтоголовых,
И осенних пёстрых листьев,
И зерна пшеницы спелой,
Луч от Солнца золотистый, —
И смешал с морскою пеной.
И добавил он веселья
Мирных очагов домашних,
Света первых дней весенних,
Блеска флюгера на башне,
И немного взглядов нежных,
И тепла сердец влюбленных,
И ветров балтийских свежих,
И летящих брызг солёных.
Искры мечущее зелье
Он согрел в ладонях жарких.
Миг — и капли заблестели
Россыпью каменьев ярких,
Самоцветов жёлтых, чистых,
Цвета леденцов фруктовых,
Виноградных вин искристых
Тона тёплого, живого.
Воду чистую лаская,
Тихим трепетным сияньем
Бездна налилась морская,
Словно сад — благоуханьем,
Молоком — коровье вымя,
Глаз на холоде — слезою,
Спелым сладким соком — дыня,
Дева — юною красою…
Тот, кто не боится дела,
Результат увидит скоро, —
И работа закипела
Дружно, весело и споро.
Камень к камню, встали ровно
Стены — зубчаты и крепки,
И сработаны любовно
Барельефы чудной лепки:
Рыбы, звери, птицы, боги
Там сплетались в танце гибком,
В развесёлом хороводе,
Вызывающем улыбку.
Окон стрельчатых просветы
Витражами засияли…
Красоты такой от века
Даже боги не видали.
Сразу гости налетели —
И веселье завертелось:
Веселились, вкусно ели,
Как всем пилось! Как всем пелось!
Не считали пива бочки,
И прислуга — с ног сбивалась…
Всё — для Перкунсовой дочки,
Чтоб Юрате улыбалась!
Небо краем розовеет
Словно ломтик лососины.
Ветерок неслышно веет,
Обметая дюнам спины.
Дремлют чайки — поплавками.
Волны — рыбьей чешуёю.
Узкий серп над облаками
Всё бледней перед зарёю.
Просыпается Сигуте
Раным-рано, до восхода.
Козы возятся в закуте.
Кошка крутится у входа.
Вот поплыл дымок над крышей.
Вот запахло хлебом свежим…
— Сын, проснись! — Каститис слышит.
Материнский голос нежен…
… Распрощались, как обычно,
Под сосной давно знакомой.
— Жди с уловом! День отличный, —
Я к обеду буду дома!
Поднимаясь, хлопнул парус,
И надулся, ветром полный.
На песке следы остались.
Их потом слизали волны.
А на дне идёт веселье:
Чарки ходят вкруговую.
Гости славят новоселье,
И хохочут, и танцуют.
Откровенней стали взоры,
Солоней и громче шутки,
И смелее разговоры,
И грубее прибаутки.
Лишь Юрате не смеётся,
В пол глядит она упрямо,
Ни румянцем ни зальётся,
Если кто-то глянет прямо, —
Словно бы не замечает, —
Ни куплета не подхватит…
Перкунс смотрит, закипает,
А потом как рявкнет:
—Хватит!
Что сидишь, как неживая?
— Ишь, как щёки-то запали, —
Разве ты нам всем — чужая?
Это всё — не для тебя ли?
Посмотри вокруг себя-то:
Ты ж на празднике — царица!
Что за славные ребята, —
Каждым можно бы гордиться!
Взять хоть Потримпса — красавец! —
Чем, скажи, тебе не пара?
Или Патолса на танец
Пригласи — ещё не стар он!
Поплясала бы, да спела,
Да с гостями пошутила, —
Хоть кого-то б приглядела,
Чем вот так сидеть уныло.
Грустноликая Юрате
Поднялась, — послушно, кротко,
Словно немощный с кровати, —
И нетвёрдою походкой
Подошла к отцу несмело,
Со смиреннейшим поклоном,
И тихонечко запела,
И звучала песня стоном:
— Ты прости меня, родимый,
За невольную обиду,
Что гордячкой нелюдимой
Я была сегодня с виду.
Что со мной — не знаю, тату,
Но как будто меньше стало
Это море, что когда-то
Колыбель мою качало.
Волны бьют меня, как плети,
Воды стали холоднее,
Тесно мне, как рыбе в сети,
Берег кажется роднее.
Мне закон — твоё желанье,
Но должна сознаться сразу:
Нету горше наказанья,
Чем веселье по приказу.
Сдвинул брови старый мудрый
Перкунс.
И с усмешкой, веско,
Так сказал сереброкудрый:
— Мне ль неволить? Ты невеста.
Силой радость не навяжешь
Даже дочери любимой.
Быть счастливой не прикажешь.
Но — отцу и господину —
Мне, обычаем и правом,
Власть положена большая.
И с твоим упрямым нравом
Я, пожалуй, совладаю.
— Не изменит тот решенья,
Кто владыкою зовётся.
Слушайте же повеленье —
Исполнять его придётся.
— Кто — хоть шуткой, хоть обманом, —
Рассмешит мою Юрате,
Будет править океаном,
Станет мне любезным зятем.
— Независимо от рода,
Вознесу его высоко!
Сделаю — великим богом.
День да ночь даю вам сроку.
— Волны, ветры и теченья,
Разнесите весть по свету!
Каждый может без стесненья
Взяться за задачу эту.
Что ж затихли-то? — дерзайте!
Или случаю не рады?
Смело счастье испытайте.
Победителю — награда.
…Громко музыка играла,
И никто не чуял лиха…
Зло Гильтине — хохотало,
Но она смеялась тихо.
На волнах отяжелела
Лодка, грузная от рыбы.
Высох пот коростой белой.
Ломит мышцы.
Словно глыба
На плечах лежит усталость.
Отдохнуть бы! Может статься,
Смежить веки? — это малость! —
А потом — и возвращаться.
— Что за дело! Да минутки
Хватит, — думал он.
Напрасно:
Ох, плохие с морем шутки!
И судьбой играть опасно…
Чуть прикрыл Каститис очи, —
Будто зыбку, завертели
Судно струи — словно ночью
Мать качает в колыбели, —
И ресницы склеил плотно
Неуместный сон нежданный,
А ладони волн охотно
Подхватили приз желанный,
Понесли…
И только чайки —
Моряков погибших души —
Неспокойной вьются стайкой
И кричат, зовут на сушу.
Ветер резче.
Закачалось
Море, всё в барашках пены,
Непогода разыгралась,
И высокие, как стены,
С шумом рушатся громады
Водяные — круче, круче,
А по небу, как номады,
Чёрным войском мчатся тучи.
… Под сосной у края моря
Сына мать зовёт, рыдает,
Смотрит вдаль, дрожа от горя,
Руки белые ломает,
Но ни лодки, ни обломков,
Ничего — лишь брызги, ветер,
Ни следа её ребёнка —
Словно не жил он на свете…
… На песчаном дне, в забвенье
Погружён, рыбак не слышит
Как придонное теченье
Травы мягкие колышет,
Как проходят рыбьи стаи,
Боком краб ползёт неспешно,
И медузы проплывают, —
Спит Каститис, спит безгрешно!
Продолжались — чин по чину —
Песни, танцы, хороводы…
Может, в них была причина,
Что на море — непогода?
… Среди лиц в огромном зале
Два печальных было только:
Дочь с отцом в углу стояли,
Говорили потихоньку.
Деву приобняв за плечи,
Гладя нежно по головке,
Утешительные речи
Вёл отец без остановки:
— Был и я когда-то молод,
Помню юности терзанья,
Разочарований холод,
Страх чужого непризнанья.
Понимаю:
труден первый
В неизвестность шаг. Из дома
Выйти в мир жестокосердный
Очень боязно. Знакомы
Мне просчёты и ошибки —
Но неопытную младость
Вспоминаю я с улыбкой.
Знаешь, дочка, мне бы в радость
Стать мальчишкой без короны —
Хоть разочек ошибиться!
Стать юнцом неискушённым, —
Нет! Назад не воротиться!
— Не горюй! Со всеми так же
Было. Верь на слово, доча,
Кто тебе иное скажет,
Попросту тебя морочит!
Милая, меня послушай:
Ты не сирота на свете:
Прозакладывают души
За тебя все боги эти,
Все тебя сердечно любят,
Так что каждому отрадно
Помогать тебе.
И будет
Всё чудесно. Верь мне, ладно?
— Хочешь ли каменьев редких,
Жемчугов отборных, злата, —
Будет всё, Юрате, детка, —
Закрома у нас богаты.
Иль устала ты? От танцев
Хочешь отдохнуть?
— Свободно
Можно выйти, прогуляться
В тишине садов подводных.
Хороши твои владенья
В сердце вод незамутнённых:
Плавно, медленно движенье
Алых, бурых и зелёных
Водорослей. Между ними
Как монетки серебрятся:
Средь теней прозрачно-синих
Рыбки шустрые кружатся…
— Да куда же ты, родная?
Обожди!
Она сказала:
— Извини, утомлена я;
Я бы лучше погуляла.
Вот идёт Юрате молча
Тропкой, с детства ей привычной.
Там, в мерцаньи водной толщи,
Всё прекрасно. Как обычно…
Следом за царевной свита —
Берегини, водяницы,
И лукавые виллисы, —
Тонкостанны, яснолицы,
И болтают, и резвятся —
Словно девушки земные
На гуляньи веселятся —
Что тут скажешь! — молодые!
Вот одна, всем на потеху,
Неожиданно метнулась,
По плечу другой — для смеху —
Шлёпнула. Та повернулась,
Но проказница-девчонка —
Дай бог ноги, коль не жалко!
— Догоните-ка, сестрёнки!—
И пошла забава — салки.
… А Юрате помаленьку
Шла да шла себе. Устала.
Оглянулась: ночь близенько.
И, похоже, заплутала.
Свиты нет. А это что же?
Чуть песком припорошённый,
На ремне — чехол из кожи.
Что в нём? — канклес.
И знакомый…
Пальцем полудетским, тонким
Дева чуть струны коснулась, —
Инструмент ответил звонко,
Словно в нём душа проснулась:
Застонал он и заплакал,
Будто брошенный котёнок,
Как бездомная собака,
Потерявшийся ребёнок…
Звук дрожащий и бессильный
Нескончаемых вибраций, —
Словно помощи просил он
И боялся оборваться.
Боль вошла толчком коротким,
И забилась птицей в клетке, —
Драгоценную находку
К сердцу жмёт Юрате крепко.
Помертвевшими руками
Канклес гладит и ласкает,
Побелевшими губами
Шепчет, тихо причитает:
— Где ты, где, мой сокол ясный,
Что с тобою приключилось?
Отчего, певец прекрасный,
Вместе быть нам не случилось?
Я б тебя собой закрыла
От любой беды-напасти, —
Изменить же то, что было,
У меня не хватит власти!
— Видно, так судьба судила:
Что свершилось — то свершилось…
… Нет! Я всё исправлю, милый!
Я на всё теперь решилась! —
Канклес взяв рукою твёрдо, —
Будто век играть умела! —
Под гремящие аккорды
Дочка Перкунса запела:
— Вод Балтийских каждый житель,
Рыба, зверь морской и птица,
Тотчас все ко мне плывите —
Призывает вас царица!
Поспешайте побыстрее:
Прежде к вам я не взывала…
В горе стала я мудрее:
Мне нужны мои вассалы!
— Отыщите в бездне тёмной
То, что мне всего дороже:
Где-то в Балтике огромной
Спит мой юноша пригожий.
— Все ли слышали?
И словно
Волны эха пробежали:
— Слышим! Сделаем! Исполним! —
Даже струны задрожали…
Тяжелей всего на свете
Ожиданье без надежды.
Вечер.
Ночь.
…Лишь на рассвете
Тихий сон сомкнул ей вежды…
И пригрезился ей ропот
Волн на отмелях песчаных,
Шелестящий ветра шёпот
В кронах сосен величавых,
Берег, весь залитый светом,
И в сияющем просторе —
Два прозрачных силуэта
Поднимаются из моря:
Обнялись любовно двое,
Травы им ступни щекочут,
А мелодия прибоя
Счастье вечное пророчит.
Но… застыла без движенья
Сновидения картина —
На стекле изображеньем —
И тончайшей паутиной
Нити трещин побежали,
Краски яркие потухли,
Миг… осколки задрожали
Мир рассыпался — и рухнул.
С криком дева пробудилась.
Перед нею, пряча взгляды,
Слуги бледные столпились:
— Отыскали… Это рядом…
… Лик его белее мела…
Ты молчи, крепись, Юрате.
У распластанного тела
Не кричи, — держись, Юрате!
— Перкунс, батюшка, ответь мне:
Для чего весь мир мне нужен,
Если нет любви на свете,
Нет того, кто был мне сужен?
— Край родной мой, край подводный,
Я тебя возненавижу:
В глубине твоей холодной
Милый мой лежит, недвижим.
— О, внемли мне, друг сердечный,
Отзовись, моя отрада, —
Для чего дана мне вечность,
Если мы не будем рядом?
— Не шути так, я заплачу,
Пробудись! — она шептала…
Тут, с лобзанием горячим,
Дева к юноше припала.
Миг и вечность… Где начало? —
Как кузнечный тяжкий молот
Кровь в висках её стучала,
Побеждая смерти холод…
Словно ночи темь глухую
Прорезает луч денницы, —
Так, в ответ на поцелуи,
Тихо дрогнули ресницы,
Веки поднялись с натугой…
Вздох…
И времени не стало:
Двое смотрят друг на друга —
— Где твоё, Гильтине, жало?
Даже духа не осталось!
Больше не в твоей мы власти! —
И Юрате рассмеялась
От нахлынувшего счастья.
В ослеплении минутном
Слово иногда даётся.
Но словам, как и поступкам,
В мире точный счёт ведётся.
С губ слетело — не исправишь.
То, что сказано — то свято.
Не пичуга — не поймаешь.
Знают все: молчанье — злато.
Ох, не чаял Перкунс грозный
Для себя такого зятя!
Но раскаиваться поздно:
Человек — судьба Юрате.
Брак неравный, неприятный —
Всем смешон союз подобный!
Только как возьмёшь обратно
Слово, данное свободно?
Важно, с недовольством тайным,
Перкунс молвил:
— Свадьба — будет, —
Да благослови вас Лайма! —
О земле же — пусть забудет
Новобрачный! Воды эти
Ваши, от глубин до края,
Управляйте и владейте!
Ни к чему родня земная.
Высоко взлетела пташка —
Так не падай!
А придётся,
Крепко помни, что поблажка
В жизни дважды не даётся! —
Так вещал отец, расстроен,
За улыбкой ревность пряча.
... И Гильтине сердце злое —
В предвкушении удачи.
Распахнулось счастья ложе
Для двоих — жены и мужа,
На жемчужницу похоже
С парой розовых жемчужин,
И всю ночь над замком тёмным
Звёзд качались отраженья,
И о берег бились волны
В такт извечному движенью...
— Мой отважный, мой мятежный!
Будь во мне, и будь со мною!
Я, волной прохладно-нежной,
И приму, и успокою!
Мы одни в янтарной башне,
Нам никто не помешает...
Отчего же мне так страшно?
О, скажи, что хороша я!
Что ко мне одной стремится
И душа твоя, и тело!
Что любовь твоя, как птица
На гнездо, ко мне летела!
Что в мечтах твоих жила я,
Что узнал меня ты сразу,
Хоть женился — не желая,
По отцовскому приказу...
Верю, чувствую — любима!
Что же ты глядишь уныло
Не в глаза мои, а мимо,
Словно я тебе постыла?
Или ждёт тебя другая,
Что меня — стократ дороже?
И, о милой вспоминая,
Ты любить меня не можешь?
И желания кресало
Высекло лишь страсти искру?
Только страсти — слишком мало
Для любви: она так быстро,
Чуть насытившись, сгорает...
Неужели дело в этом?
О, скажи мне! Я, страдая,
Приговора жду — ответа.
Говори всю правду! прямо!
Будет всё, как ты желаешь:
Приневоливать — не стану,
Я люблю тебя, ты знаешь…
— Нет тебя прекрасней, ладо!
И забудь свои сомненья:
Ревновать тебе не надо:
Даже в жарких сновиденьях
Я красы такой не видел,
Я любви такой не ведал,
Чем же я тебя обидел?
Да чего б я только не дал,
Чтобы ты была довольна!
Я в тебе — души не чаю...
А что хмурюсь я невольно —
Край родимый вспоминаю.
Там весною зеленеют
Травы, — цветом глаз любимой,
Как уста любимой, — рдеют
Летом ягоды малины,
А по осени пшеницы
Наливаются колосья,
Тяжелы и золотисты, —
Как моей любимой косы...
Не смотри же с укоризной —
Не могу оставить дум я:
Вижу образы отчизны,
Словно в зеркале ведуньи:
Ветхий сруб... Конёк на крыше...
Твой дворец — куда богаче!
Только я всё время слышу
Как, тоскуя, мама плачет!
По единственному сыну
Плачет! слёз не вытирая,
Горькую клянёт судьбину,
К морю руки простирая!
Может, память и короче
У богов, а я не в силах
Думать, что закроет очи
Ей чужой, — и над могилой
Затоскует только дождик,
Тризну справят только птицы...
Что — владыка и невольник —
Не вернусь я к ней проститься...
... Ляжет снег, как саван белый...
Я в тоске своей не волен:
Помню дом осиротелый,
Материнским горем болен...
Я с тобой...
но счастья донце
Слишком близко! Мне б на берег
Хоть на час: увидеть солнце,
И родимую уверить,
Что со мною всё как надо,
Что в янтарном замке нашем
Счастлив я с женой-отрадой,
Той, что всех на свете краше!
— Нам с тобой дана отныне
На двоих одна дорога.
Зря пугает смерть-Гильтине!
Вместе мы! и это — много.
Здесь, в пучине, я царица…
Но теснится грудь тоскою:
Мне ночами берег снится,
Снится Солнце золотое.
Хочешь ты вернуться к людям?
Так позволь пойти с тобою!
Знаю, счастливы мы будем.
И довольна я судьбою:
Власть, корона… что в них толку?
Ты один мне в жизни нужен, —
Словно нитка за иголкой
Я пойду за милым мужем.
… Ни казны, ни тканей лучших,
Ни расшитых ярких платьев, —
Взял рыбак лишь канклес звучный,
Рыбака взяла Юрате.
И на цыпочках, неслышно,
Чтобы слуги не проснулись,
Молодые молча вышли,
И ушли — не оглянулись.
Если ревность тварью лютой
В сердце прочно угнездится,
Трудно даже на минуту
Долгожданным сном забыться.
Громовержцу-господину
Горько, тяжко было ночью:
Как же так? простолюдину
Сам отдал родную дочку!
За окном, над облаками —
Месяц-парус… кем поднятый?
Ходят звёзды косяками…
Всюду он, рыбак проклятый!
Нет, годи-и-и!
Наутро глянем,
Чай, успеет наиграться
Дочь!
Эх, молодой да ранний… —
Не тебе со мной тягаться.
Впрочем, нет. Не стоит грубо:
Может, ко двору придётся…
Пусть им любится, раз любо.
Ничего, пооботрётся
Во дворце…
Всему научим,
Время есть. И жизнь рассудит.
А безродный, — так и лучше,
Нам, богам, послушней будет.
И, утешен совершенно,
Усмирив свою гордыню,
Перкунс думал: непременно
Будет лад в семье отныне.
Ничего не пожалею!
Буду рядом неотлучно!
Жить, детей своих лелея,
Старику не будет скучно…
А потом родятся внуки—
Корня нашего и рода —
… Потирает Перкунс руки
И торопит час восхода.
Летом ночь недолго длится.
Тьма сгущается — и тает.
Две сестрицы-заряницы
Друг за другом выступают
Разве только не в обнимку.
… Как же скоро всё случилось!
День — и на две половинки
Жизнь и сердце,
— всё разбилось.
Эту ночь Сигуте тоже
Не спала…
Уж так ведётся:
Не смирится мать!
— не может! —
С тем, что больше не вернётся
Сын домой.
Ей — ждать и верить,
Вдаль глядеть из-под ладони…
Время стуком сердца мерить,
Сохранять порядок в доме,
Печь топить, и вечер каждый
Лампу ставить на окошко,
Чтобы сын её отважный
Отыскал домой дорожку.
Дни ли, годы, жизнь ли минет —
Ожиданью нет предела…
Разве что душа покинет
Исстрадавшееся тело.
Но и после — тёплым ветром,
Сизой горлицей крылатой —
Будет мать искать по свету
Сына, что ушёл когда-то.
… Только сил осталось мало…
И она, простоволоса,
То сидела, то стояла
У воды…
Густые косы
Месяц ласково ей гладил
Снежно-белыми лучами.
Серебрил тихонько пряди
Месяц — или же отчаянье…
Небо, словно молодица,
Над зеркальным водным глянцем
Красоте своей дивится,
Наливается румянцем.
С каждой ветки — птичьи трели
Утро новое встречают…
Та, что за ночь поседела,
Ничего не замечает.
Только жадными глазами
Смотрит на море…
И что же?
Вдруг вода пошла волнами,
Отступила…
… Быть не может!
Мой Каститис светлоокий!
С кем он? —
как она прекрасна…
Заливают слёзы щёки,
Лица видятся неясно.
Сердце сжалось — вновь забилось —
Ожил мир — вернулось время…
Ах! — и ноги подломились.
Мать упала на колени.
На неё нашло затменье:
Замерев, она глядела
Как, сияющим виденьем,
Юная чета летела
Прямо к ней, — полуобнявшись,
Словно над костром Купалы, —
Море, вдоволь наигравшись,
Жизнь обратно отдавало.
На Буяне, в Беловодье
День — что год;
и год за годом
Звери ласковые бродят.
Молоком текут и мёдом
Реки медленно и плавно
Меж зелёными лугами.
Стайки бабочек забавных
В танце вьются над цветами.
Ни границ, ни сроков нету,
Ни времён, ни расстояний —
Вечно счастье, вечно лето
В Беловодье, на Буяне...
Там, упором под корнями
Дуба — Древа мирового,
Алатырь, горючий камень, —
Мира сердце и основа.
Он округл, и бел, и гладок,
Как чело большого тура, —
И на лбу пологом — рядом
Три огромные фигуры.
Чуть не брызжет силой зрелой,
С ликом ярым и зовущим,
Крутобёдра, полнотела,
В центре — Матерь всех живущих.
Ловко, устали не зная,
Нить сучит, — и веретёнце
Кружит, судьбы навивая,
И жужжит, как шмель под солнцем.
Рядом с ней — отроковица,
У неё кудель. Ей тяжко,
Еле держит! аж кривится,
Так старается, бедняжка.
Третья — древняя старуха,
От неё подмоги мало:
Слушает она вполуха,
Смотрит мимо… Не пристало
Ей работать — возраст вышел —
И в безделье, словно гостья,
Головой трясёт, да дышит,
Да на солнце греет кости.
Но порою встрепенётся,
Схватит нить рукою жадной,
Да и дёрнет…
Оборвётся
Чья-то жизнь… А бабка:
— Ладно, —
Ртом прошамкает беззубым,
— Хватит, пожили и будет…
И опять сомкнулись губы…
… Так прядётся пряжа судеб.
Маски зло легко меняет.
Смерть имеет сто обличий.
…Спальня Перкунса.
Светает.
Кошка чёрная мурлычет.
Трётся, мордой желтоглазой
Нежно тычется в ладони, —
Что её давно он гладит,
Старый царь нескоро понял.
А довольное мурчанье
Переходит в шёпот нежный:
— Брошен… Брошен ты в печали…
Дочь смутил зятёк мятежный —
Со двора девчонку сводит,
Ишь, какой неотразимый…
Посмотри, они уходят,
Ты увидишь только спины…
И наследство, и богатство, —
Всё оставлено, забыто…
Вот: возделывал ты сад свой,
А теперь цветы убиты.
Замок тоже — что за жалость! —
Настежь двери — пустота лишь.
Всё прошло — осталась старость.
Не воротишь…Не исправишь…
Позабыт и позаброшен:
Не с тобой кровинка-дочка,
Ствол сухой ростками брошен —
Одиночка… одиночка…
Так, вибрируя всем телом,
Маска пела —
Перкунс слушал.
Зло в глаза его глядело
И лило отраву в душу.
Заморочен, заторможен,
Смерть-Гильтине не признал он.
Околдован, заворожен,
— Одиночка… — повторял он.
… Вдруг, ощерясь, кошка метко
Лапой, чёрной и когтистой,
Полоснула старца крепко,
А сама — исчезла быстро.
Вздрогнул он, как бы разбужен.
В голове его гудело.
Смутно помнил: гости… ужин…
А потом-то что?
Глядел он,
Ничего не узнавая,
Словно видел он впервые
Белооблачные стаи,
Тучи тёмнодождевые…
Что-то нужно — а не вспомнить!
Только на сердце тревожно:
Был он — как кинжал в ладонях,
Что до срока спрятан в ножны.
Будто пропасть волчьей ямы,
Настороженной на зверя.
Словно лук — уже натянут,
Но пока не знает цели.
Перкунс был гневлив порою,
Грозен… а жесток-то не был.
Что таилось под покоем
Жало зла — он сам не ведал.
Но, посеяны Гильтине,
Семена давали всходы,
И в обиде, как в трясине,
Он тонул…
Искал исхода
Тёмно-мстительному чувству,
Что в душе его копилось…
Клеветала ложь искусно:
Всё у злобы получилось!
Так бывает: гордый видом,
Битвы ждёт воитель смелый,
Только бой — уже проигран:
Вражьи выпущены стрелы.
Мир внизу — цветком раскрытым.
Сквозь хрусталь лишь взор единый
Бросил Перкунс — и убит им:
Он увидел только спины…
За четою уходящей
Он следил, себе не веря.
Сердце стиснуло щемящей
Болью горестной потери.
А предательница-память
Подсказала: это было —
То, чего нельзя исправить,
Что почти уже забыл он —
Так когда-то уходила
Женщина…
но нет, не надо!
Если помнить не под силу,
Нам забвение — награда.
Рана старая открылась,
И в безумие, как в бездну,
Рухнул он… всё повторилось.
Звать и спорить — бесполезно.
Он не помнил, как кипела
Кровь в горящем, жарком теле.
Как зигзаги молний белых
Пальцы жгли и вниз летели,
С треском вспарывая тучи.
Как чадящими комками
Птицы падали. Как сучья
Сосен — пожирало пламя.
— Возвратись! — шипели искры,
— Поверни! — гремели громы.
— Дочь! — кричал отец, неистов, —
Дочь! я для тебя хоромы
Строил!
— Дочь! Вернись: я знаю,
Каждый платит за беспечность:
Мимолётна страсть земная,
А тебе — открыта вечность!
Стой, безумная!
… Напрасно.
Не вернуть обратно. Поздно.
Выше ревности и власти,
Тихо-тихо гасли звёзды…
Мчала, мчала молний стая,
Шелестящих и шипящих,
Рассекая, прожигая
Чрево туч громогремящих!
Хищно острия точила,
Когти — жёлтые на сини…
Мчала яростная сила
Слуг послушливых Гильтине!
Нет, любовь не удержала! —
Шли в атаку псы цепные,
Мести фосфорные жала,
Смерти змеи золотые.
Но рванулась им навстречу,
Вся исполнена любовью,
Женщина — отважный кречет,
Защищающий гнездовье.
Разметала крылья-руки
Словно маленькая птаха,
И, живым щитом от муки,
Грудь подставила без страха.
Вспышка.
Боль.
Но, умирая,
Увидать она успела
Весь, от края и до края,
Мир, в котором жить хотела.
Жить! —
Детей рожать.
Трудиться.
Нянчить внуков.
Слушать песни.
Домом и семьёй гордиться.
И стареть — с любимым вместе…
— Высока цена свободы:
Жизнь — за краткое мгновенье.
Пусть мой след смывают воды,
Ухожу без сожаленья.
Я горда, что мы — посмели!
Я с тобою буду рядом
В каждой мысли, в каждом деле —
Птицей, ветром, звездопадом.
Речь ещё не отзвучала,
А красавицы не стало:
Блик… тень старого причала…
Лишь Юрате нет — пропала.
Пал Каститис на колени, —
На колени пал, стеная:
— Как я мог хоть на мгновенье,
Пережить тебя, родная?
Небеса! вы бессердечны!
Жизнь людей для вас потеха.
Только в душах человечьих
Вечно бьётся память-эхо!
Сердце помнит, сердце знает:
То, что было — вновь воскреснет.
Нет, любовь — не умирает!
В добрых сказках, старых песнях
Та, что выбрала свободу,
Будет жить, навек прекрасна!
В долгой памяти народа —
В добрых песнях, старых сказках…
Смолк старик — и только пальцы
Жили будто бы отдельно:
Пел и плакал старый канклес
О любви, что беспредельна,
О родителях и детях,
О любви к родному краю, —
Обо всём, что есть на свете,
Пели струны, замирая.
Древний сказ, как замок строен,
Словно въяве, словно внове
Перед нами!
И герои —
Вечны в Музыке и Слове.
А для юных новобрачных
Символ верности любовной —
Камень гинтарас прозрачный,
Камень, что приносят волны.