| |
Совсем недавно в архивах
нашего города обнаружились рукописи, неизвестного ранее исследователя
и собирателя русского фольклора А.И. Неклюдовского. Достойный коллега
А.Н. Афанасьева собрал собственную коллекцию сокровищ русского
народного устного творчества, но в отличие от него не стал
обрабатывать найденный материал и оставил его в первозданном виде.
Некоторые его творения мы представляем вашему вниманию. Все его
рукописи предваряют примечания, написанные им же.
А.В. Полуэктов.
а изданные Русским Этнографическим обществом
Под общей редакцией А. В. Полуэктова
Сии занимательные истории
собраны мною во время путешествия по Великороссии, кое я совершил с
превеликим удовольствием в течение трёх последних лет. Целью моих
странствий была попытка выяснить загадку русской души, содержащейся в
простонародном обличьи. Поиски эти не привели ни к чему и в то же
время натолкнули меня на следующую мысль: велика вероятность того,
что та самая загадка кроется в подлинных историях, неведомых широкому
кругу читателей. С ними-то я и надеюсь познакомить жителей крупных
городов и центров губерний. Заморский же читатель, увы, не увидит в
сих сказах ни доли rationale, кроме лишнего повода уличить
российского исследователя в некомпетентности.
Артемид Никандрович Неклюдовской. 1875
г.
* * * * * * *
Сей сказ был записан мною прямо в
дороге. Я проезжал по неухоженной тропе, что соединяет деревеньки
Чешипузово и Дерибрюхово где-то на окраине Конского уезда Орловской
губернии. Мне повезло - тот же путь, что и мне, выпал местному
кузнецу Савелию; он был весьма любезен, согласившись подвезти меня на
своей телеге, шаткой и скрипучей. Кроме того, Савелий развлекал меня
дорогою, рассказывая всевозможные небылицы и нелепицы, с которыми
знаком был с самого младенчества.
* * * * * * *
Было это или не было, то уж
никому не ведомо. Но старые люди всегда говорят, что деды их дедов
знавали и не такое.
Сказывали, жил в нашей деревне многие
лета тому назад паренёк. Звали его Евлампий, матушка величала
Евлампушкой, а соседи всё чаще - Увальнем да Обжорой. Оттого, что
лопал Евлампий так, что за ушами трещало. Бывало, сядет с утра щей
навернуть, а к вечеру-то и последние лопухи в огороде пообгложет.
Матери да соседям помочь времени не хватало. Порой позовут его в
поле, а он до того поля только к закату добирается. Но парень был не
промах. Как учует, что соседи телушку зарезали али репу напекли, живо
бежит и первым у стола очухивается.
Послала однажды мать Евлампушку в лес по
грибы. Три дни парень собирался, три дни отъедался, к неделе в лесу
оказался. Ходит Евлампий, ходит, а грибов-то не видать. Наклониться
никакой мочи нету - живот жирен наел, вот и мешает. Думает: эка
местные девки здешнюю опушку исходили! Все грибы-то поразобрали!
Дальше в чаще должно быть их видимо-невидимо. И удумал поглубже в лес
зайти.
Идёт Евлампий, пошатывается, а живот его
перекатывается. Долго ль шёл, коротко ли, а грибов ан всё не видать.
Уж и нутро передыху да перекусу просит. Начал парень оглядываться, в
какой стороне родимая деревня, а кругом только дубы могучие да ёлки
колючие. И даже грибом сырым не напитаешься - короб пуст.
Тут откуда ни возьмись, из сырой земли,
из-под сухого листа выскочила перед парнем старушонка. Ростом
невелика, но обличьем уж больно неприглядна. Сама сухонькая, а ручищи
здоровенные до колен свисают, да так, что она под их тяжестью в три
погибели согнулася. Вместо носа шишка еловая, и бровищи нечёсаны. А
глазюками зыркает - словно насквозь огнём прожигает.
Остолбенел Евлампий. Ни слова молвить не
в силах. А старухе-то только того и надо было. Хвать она нашего
молодца за белы ручки, да и потащила. А дорогою всё приговаривала:
Покатаюся, поваляюся, Евлампишних
косточек пообглодавши! - и косилась недобро на Евлампино пузо.
Недолог оказался их путь. За чёрною
чащей посреди поляны стояла изба - не изба, а ветхая хижина. А
держалась она промеж землёю и небом, на двух кривых корягах. Тут-то
Евлампий обо всём и догадался.
Не врут ведь люди, вот ты какая на белом
свете есть, Баба - Яга!
Есть, Евлампушка, да только приглядись
хорошенько: белый ли это свет?
Сказала Яга да как пнёт парня, да так,
что тот прямо в дом и влетел. Взобралась и старуха в избу и печь
разжигает:
Этакого жирного увальня мне на всё
зимовье хватит.
А сама тем временем лопату скребёт,
чтобы, значит, сажа на зуб не попала.
Неужели ж ты, бабушка, кушать меня
будешь? Может, в хозяйстве чем пригожусь? - взмолился Евлампий.
Понял, что дело плохо совсем.
Да ни на что ты не годен, кроме сытного
ужина. Да и хозяйства-то у меня отродясь не бывало. Ну-ка, увалень,
полезай-ка лучше на лопату, да поживее, давненько я человечишки не
едала.
Что ж, делать нечего, знать такая
судьба. И стал Евлампий на лопату карабкаться. Пыхтит, пот утирает, а
Яга злится, его подгоняет. Наконец, уселся парень. Старуха за черенок
ухватилась, когтями в него вцепилась, а лопата ни с места.
Разозлилась Яга, ухватила лопату со всей своей силою, тут черенок-то
и треснул.
Пуще прежнего разозлилась тогда Яга,
достала ухват железный.
Полезай, - говорит, - задом в ухват, я
тебя и без лопаты слопаю.
Делать нечего, стал Евлампий в ухват
залазить, да промеж рогатин не помещается.
Не ругай меня, бабушка, больно уж ухват
у тебя мал.
А сам от страха трясётся.
Схватила тогда Баба- Яга паренька своими
ручищами поперёк, да и сунула в печь безо всякой утвари. А Евлампий
ан в печи и застрял. Тянет старуха его за порты - порвались те порты,
а парню хоть бы что. Тянет старуха его за ноги, но крепко держится
парень.
Остаётся тебя только через трубу
достать. - И Яга в тот же миг выскочила из избы.
Но от злобы своей забыла карга, что
огонь в печи горит жарким пламенем. Ухнула в трубу, да так сразу и
угорела. А Евлампий сидел ни жив, ни мёртв. Чувствует, пламя в очаге
всё жарче и жарче. А это старуха обгорелая огню выход преградила.
Потеет Евлампий, корячится, но вылезти не может. И когда совсем уж
туго стало, закрыл он глаза, попрощался со всеми своими
сродственниками и решил: двум смертям не бывать, одной не миновать.
Тут-то и разлетелась страшная избушка на сто сороков мелких клочков.
Не осталось от неё и мокрого места.
А Евлампий как ни в чём не бывало,
отправился до родной деревни, лопухами прикрывши срамные места - от
портков-то и клочка целого не нашлось.
Такими вот крепкими парнями издавна
славится земля Русская.
* * * * * * *
Все собранные мною народные сказания
интересны в контексте их научного сравнения. Конечно, и сами по себе
они представляются занимательными и дающими представление об истинных
знаниях и верованиях русского народа. Но более всего вызовет интерес
пытливого ума любого филолога похожесть этих историй, кои повторяются
в различных интерпретациях в совершенно удалённых друг от друга
местностях. Только что мною приведена была история, записанная в
Орловской губернии. Сейчас же я попытаюсь воспроизвести сказ,
услышанный на Урале. Интересно, что сюжет обоих сказов повторяется
порой вплоть до мельчайших деталей, но уральский вариант имеет более
уверенную концовку. Я склонен предполагать, что обе истории имеют
единый корень, остальное же предоставлю на суд знатоков русской
словесности.
* * * * * * *
Давнёхонько это было. А
когда - о том и старики-то уже не помнят. Однако, эта сказка не
сказка, а что ни на есть истинная правда.
Жил, говорили, в одной деревне, что
неподалёку, один сиротинушка. Поликарпием звали. Ещё малой был, когда
отца его медведушко задрал, а мать от горя иссохла вся. Добрые соседи
и приютили сироту. Кормили Поликарпушку, жалеючи, чаще родных детей.
Сласти да пряники получал он с ярмарки всегда поболе остальных. И к
зрелым годам отъел себе парень брюхо, да такое, что до самых чресл
свисало. Оттого-то и не годен был Поликарпий ко всякой работе. Да его
и не утруждали особо, памятуя о недоброй судьбе его. Всё же было у
него одно утруждение: с утра до ночи успеть наполнить чрево своё, да
так, чтобы ночью оно есть не просило.
Послали однажды Поликарпа до ближайшего
пролеска по грибы. А чтобы не усох сиротинушка в пути, в короб к нему
разной съестной снеди уложили.
Идёт парень по опушке, жуёт то репу, то
горбушку, а грибов ан не видать. Один под кочкой, другой под сухим
листочком, все грибы попрятались, а Поликарпу и невдомёк, что их
искать нужно. Долго ходил наш парень, уж солнце к земле клонится.
Всё, что в коробе лежало, уж давно в нутро попало, а грибов всё не
видать.
Ничего не поделаешь, - думает, - надобно
домой возвертаться. Оглянулся Поликарпий на тропку, что до родимой
деревни ведёт, а тропки-то и нет. Кругом лес стоит стеной, а боле
ничего и не видно. Прохватил тут нашего парня озноб: что делать? От
страху к ближнему дереву привалился, за живот ухватился. Вдруг откуда
ни возьмись, перед ним поляна. На поляне - изба, до того ветхая,
глядишь, ветер чуть дунет - она и развалится. Из избы дым валит, на
крылечке старуха сидит. И взгляд у ней недобрый, и рожей не вышла.
Вся костлявая, скрюченная, а ручищи огроменные силищи неимоверной.
Спина горбата, рожа бородата, промеж глаз - шишка, видать, заместо
носа. Совсем пригорюнился Поликарпий, а с места сдвинуться не может.
Здравствуй, свет-Поликарпушка, -
обратилась к молодцу старуха. А глаза злые-презлые. - Давненько я
такого жирненького поджидала, давненько я такого вкусненького не
едала.
Неужто, бабушка, скушать меня удумала? -
отвечает парень, а у самого душа в пятки. - Может, сгожусь на что?
Сгодишься, увалень, сгодишься. И на обед
сытный, и на ужин добрый.
Эх, бабушка, добрых молодцев только
Баба-Яга ест, остальные брезгуют.
Так я сама Яга и есть! - гаркнула карга,
да как сиганёт от крыльца, так прямо у Поликарпия и оказалась.
Схватила парня за руки и силой не
человечьей в избу тащит. Поликарпий упирается, ногами за кочки
цепляется, чтобы, значит, тащить его несподручней было. Но с нечистой
разве справишься. Добрались до избы. Тут Яга сгребла парня в охапку
да поддала сзади пяткой, так он прямо у печи и очутился. А огонь в
печи горит жарко, полешки так и потрескивают, искры горстями летят.
Понял тут наш молодец, что не избежать ему печальной участи.
А старуха уже и в дом вскарабкалась и за
лопату взялась. И так стало жаль ему, что даже не перекусит он как
следует перед смертью, что из синих глаз Поликарпия выкатилась слеза
горючая. Заметила грусть-тоску молодецкую и Яга, да как закричит
страшным голосом:
Что печаль наводишь перед закусью?
Думаешь, будет солоно, так я и есть тебя не стану?
Плохо мне, бабушка. Так я покушать
люблю, а перед кончиной своей и крошки в рот положить не смогу.
И в подтверждение раздалось протяжное
глухое урчание, будто зверин рык, то нутро Поликарпия отвечало
согласием на его слова. И сам молодец почувствовал этакий голод,
словно целый год не было у него во рту и маковой росинки.
И рада бы поспособствовать твоей
просьбе, мне-то это только на пользу. Но ни крохи нет, окромя голых
костей. Ничего, увалень, не долго осталось тебе животом мучаться. Вот
полезай-ка скорее на лопату, тут и твоим мученьям конец, и моему
терпению. - И подставляет Яга ту лопату.
Точно говорят, что голод - не тётка, а
во сто крат хуже. Проснулась вдруг в Поликарпушке злость великая,
силушка богатырская. Ухватил он старуху за шиворот да ухнул в самое
пекло. Зашипела Яга, подрумянилась.
Что далее приключилось, нам не ведомо.
Только вернулся домой Поликарпий через три дни и три ночи, как ни в
чём не бывало. Добрые соседи волнуются: где же ты, сиротинушка, этот
срок скитался, как же ты этот срок пропитался? А он им и отвечает:
мало ль мясца по лесам обитает, - и хитро так глаз щурит, улыбается.
* * * * * * *
Следует признать, что в ходе моих
изысканий по интересующей меня теме, оговаривавшейся в самом начале
данного труда, я имел возможность столкнуться с некими крайне
забавными вещами, по первому разумению ни сколь не перекликающимися с
основною темою. Однако, с каждым разом я всё более убеждался в
нужности сих эпизодов, в конце концов, проливающих свет на ту deep
secret1
1 здесь: глубокая тайна
(прим. редактора), занимающую мой разум в течение вот уже нескольких
десятков лет, только с совершенно иной стороны. Я говорю, например,
об этимологии некоторых изумительнейших топонимов, кои в превеликом
множестве пребывают на картах местностей земель русских. Зачастую
истории происхождения и объяснения этих топонимов чуть ли не
занимательнее самих сказов, что бережно хранятся в тех землях.
К примеру, занятное местечко, издавна
именуемое не иначе как Дубосеково. Деревенька невеликой площади,
ничем особым в истории не примечательная. Однако ж, местные жители
оли-как да гордятся таковым наименованием, благо легенда о его
происхождении передаётся из уст в уста вот уже многие лета. Итак,
казалось бы, что самое название сей местности исследователь имеет
полное право расчленить на две составляющие его части: дуб и сечь, а
предположительное объяснение человека несведущего сводилось бы к
единой фразе - сечение дубов (в том смысле, что избиение
хворостиною). Однако ж, сие предположение было бы отчасти - полный
бред (кто же станет бить древо, окромя блаженного?), а отчасти и
верным. Легенда же гласит следующее: некогда сим безымянным местом
владел, как своей вотчиной, боярин Собачатин. У Собачатина в
управляющих состоял некто, чьего имени народ уже не упомнил, но
прозвище обидное закрепилось за ним навеки - Дубина, что говорило о
беспробудной скудости ума и соответственном поведении этого субъекта.
С местными земледельцами Дубина особо не церемонился: чуть что -
проучал палкою и всякими иными постыдными методами при скоплении
всего честного народа. Оттого и страдали земледельцы безмерно и
по-тихому копили своё народное возмущение. В один год стала в округе
пропадать всякая живность: то свинья, то курица. За то Дубина чинил
разбор страшный, потому как от этого происшествия размер оброка для
боярина Собачатина неминуемым образом уменьшался. В конце концов
обнаружилось неким местным догадою, что это сам управитель по ночам,
как тать какой, крадёт разное имущество. Тут-то и не выдержал тот
самый народ: гром грянул. Всею деревнею отловили Дубину, да в
ближайший перелесок отволокли. А там высекли нещадно под хохот и
улюлюканье, опосля устроив большое гуляние, словно на Масленицу.
Дубину этого боярин выгнал взашей, а за безымянной прежде деревенькой
так и закрепилось: Дубиносеково. Пришедший на смену старому
землевладетелю хозяин, князь Мымыркин, иначе как Дубосеково сей
населённый пункт не именовал, говоря: "Получается, будто секут
дубинами, а сие есть кривда и неблагозвучие. Так, пущай уж лучше
зовётся Дубосеково, хотя и это не есть правда". В этой-то деревеньке
удалось мне занести в анналы литературной истории преинтереснейшую
историю, кою и попытаюсь пересказать ниже.
* * * * * * *
В некотором царстве, в
некотором государстве жили царь с царицею. Жили, не тужили, одна беда
была - детей у них не было. Уж к кому только не обращались они за
помощью, каким богам ни молились - не было им подмоги. Чародей
заморский за мази чудодейные половину запасов капусты со всего
царства захапал, склянку размером в полмизинца взамен оставил, и всё
впустую. Бабки повивальные сколь не обещали от слюны в крынке
младенца изготовить, так, словно сквозь землю провалились, однако ж,
вместе с корзиной золота.
Совсем было отчаялись царь с царицею. А
то был уже поздний вечер. Легли спать-почевать, а во сне-то им и
привиделось: на окраине царства, на самой границе с басурманами,
растёт-де трава-мурава вида неприметного; ежели царица её скушает,
сможет младенца на свет произвести. Проснулись царь с царицею, велят
созвать самых быстроногих да глазастых, чтобы нужную травину отыскать
и как можно спешнее во дворец доставить. Метнулись гонцы в нужные
концы, и к обеду ту мураву представили. Тут, конечно, без молвы не
обошлось; как услыхал народ, что за чудо в его местности
произрастает, не поверил, и айда на своей шкуре проверять: а чудо ли
это? Али врут? Так и перепробовали всё до последнего. Теперь,
говорят, на ентом месте только колючки живучие нарождаются.
А царица, как увидала ту мураву, так и
вцепилась в неё руками и зубами, а трава горькая оказалась - прямо
хоть глаз вырви, но чего не сделаешь ради наследника. А подошёл
нужный срок - родился во дворце младенец. Назвали его Иваном, потому
что положено было в царской семье будущих богатырей и защитников
Иванами называть. Но того в столице не ведали, что в тот же день и
час появились на свет ещё два Ивана, ликом с первым схожи, один - у
Матрёны-целовальницы1
1 целовальник - содержатель
трактира (прим редактора), другой - у козы однорогой, что успела той
травки пожевать. Вообще, в тот год много ребятни в царстве
народилось, но похожих на Иванов среди них боле не нашлось.
А Иваны стали расти не по дням, а по
часам. Все три молодца на славу удались, что лицом, что сложением,
одно слово - богатыри. По причине своей разно всякой похожести
сдружились они с малолетства, да так крепко, что не разлей вода. И
когда они рядом друг с дружкою оказывались, даже матушки родные и те
путались да сомневались: кто ж здесь ейный сынок. Одной только козе
всё понятно было, но она о том отчего-то помалкивала.
Исполнилось Иванам по десятку годков, а
с виду - детины детинами, словно бы по две дюжины вёсен встретили.
Стали они у царя выспрашивать: не найдётся-де в твоём царствии палицы
да такой, чтобы в десять пудов2
2 пуд - мера веса около 16
кг (прим редактора) да в два обхвата была. Обратился царь к кузнецам:
исполните, мол, для моей дитяти и дружек его ту палицу и ещё две.
Через седьмицу готово было чудесное оружие, но вот беда: кузнецы
тужились-тужились, а поднять и ко двору царёву свою работу
представить не могут. Поехали сами Иваны за своею потехою. Прибыли к
кузнецам, ухватили каждый по палице да хохочут: куда уж вам до наших
потешек! А сами с ладони на ладонь те палицы перекидывают, словно
пёрышки гусиные.
- Что ж, - говорит Иван-царевич, - есть
у нас и оружие, и силушка богатырская немеряна, не пора ли, братья,
за дела приняться?
- Точно, - ответствует Иван
Целовальников сын, - разгоним-ка нечисть поганую, разбередим удаль
молодецкую! Только с чего бы начать?
- Слышал я, братья, о неком чудище
коварном - Быдлом3
3 этимология сего слова
неизвестна, хотя само слово весьма примечательно для дальнейших
умственных изысканий. Характерно, что слово это не знакомо больше
нигде, кроме деревни Дубосеково, где я записал эту чудную историю
(прим. автора). Одноглазым кличут, - говорит Иван Козий сын. - По
всему видно, одного глаза ему не хватает. Из-за этого его ущерба
страдает русский народ, потому как чудище над ним измывается. И нам
будет потеха, и народу спокойствие. Только дорога к этому чудищу мне
не ведома, потому надобно, братцы, рано утречком отправляться.
Недаром говорят, что утро вечера мудренее, авось и верный путь
отыщем.
На том и порешили. Встали чуть свет,
собрали пожитки, со сродственниками попрощалися, коней оседлали и
поскакали по широкому тракту, удаче навстречу. Едут день, другой,
кого не встречают, спрашивают:
- Не видали ли вы где поблизости, люди
добрые, Быдло Одноглазое? Уж очень повидать его охота и морду его
непонятную набить.
- Нет, - отвечают, - видом не видели,
слыхом не слыхивали.
Едут седмицу, другую. Широкий тракт уже
в заросшую тропу превратился, а пути конца не видать. Наконец,
приезжают в деревеньку одну, совсем древнюю и зачахлую. Во всей
деревне-то три двора, да и те покосились. Стали Иваны кричать зычно,
народ призывать. А в ответ - тишина.
- Что же это, добры молодцы, получается?
- говорит Иван-царевич, - Отчего же дальним гостям не ответит никто?
- Видно, непорядок какой приключился, -
отвечает Иван Целовальников сын. - Разве принято гостей привечать
молчанием?
- Пойдёмте-ка, брате, осмотримся, а не
Быдло ли здесь озорничало? - говорит Козий сын.
Схватились ребятушки да за дубинушки, и
пошли деревеньку оглядывать. Заходят в первый дом, а там всё вверх
дном: печь хулительными словами измазана, стол и лавки на кусочки
разобраны, горшки не мыты и вовсе разбиты. Заходят во второй дом, и
там вверх дном, потому как пол крышей покрыт, а пол вместо крыши
висит. А в последней избе и того хуже. Только слышат молодцы: будто
под полом скребётся кто-то. Мигом испорченную утварь в угол покидали,
крышку погреба отковыряли; глядь, а там - старичок, сухонький такой,
в синичищах весь, только пузо выпирает.
- Ты чегой-то, дедуся, в погреб
забрался? - спрашивают Иваны. - Испугался кого?
- Ой, ребятушки, испугался, да как! Три
года подряд налетает на наше селение чудище страшенное, Быдло
Одноглазое. Безобразия чинит, бранится нецензурно, над людями
измывается. Оттого пошёл в нашей деревне страшный мор и разорение.
Вот я один-одинёшенек остался, всё в погребе схоронялся. И то
нехорошо: уж больно по нужде приспичило, да выходить боюсь. Вот так
уже третью седьмицу маюсь. Услышал голос чужой, думал, снова окаянное
налетело.
Обрадовались путники: не зря, значит,
поход затевали.
- Не боись, дедуся, мы тебя от того
выручим, а заодно и разомнём молодецкие косточки. Не ведомо ли тебе,
где это чудище обитает? Мы его живо отыщем и за все его безобразия
спросим.
- Ох, ребятушки, где ж мне знать про его
обиталище? Слыхал только, что пред нужной тропой развилка имеется,
что тропу на три части делит, а на той развилке камень чудодейный,
путь указующий, а который путь - то мне, старому не ведомо.
- И на том спасибо, мил человек, -
отвечали хором Иваны. - Не годится тебе боле в погребе сидеть. Мы
теперь постоим за весь честной народ, за тебя - так в первую очередь.
На том и разошлись каждый в свою
сторону: старик до ближайшего куста, молодцы до нужного конца. Долго
ли шли, коротко ли, оказались на той развилке, про которую дед
толковал. И впрямь не соврал старый: стоит посреди трёх троп
расходящихся чудной камень. Ростом с коня, шириной в три обхвата.
Весь мелкими буквицами испещрён, всё больше неизвестными на языцех
всеразных. По-русски же отыскалось только: "Багатыр Вася тута был,
ничаго тута нету" и "На указатель не плевать, вира4
4 вира - штраф (устар.)
(прим. редактора) - две гривны с полтиной". Стоят Иваны, глаза трут,
а самого указа - куда ехать - разглядеть не могут. Помог случай.
Уселась Ивану Целовальникову сыну муха на нос, да щекочет. Начал Иван
ту муху сгонять, а она возьми, да и в ноздрю скорёхонько залезла.
Терпел-терпел детинушка, да как чихнёт. И от того чиха вся трава в
чистом поле к земле пригнулася, деревья лесные закачалися. Посмотрели
другие Иваны на непутёвого, хотели уже бранить его за несдержанность,
да не успели. Глядь, а от чиха-то богатырского всякая непотребщина с
дорожного камня и отвалилась. Отыскались тогда на том камне и главные
слова, могучей рукой высеченные. Вот что было там начертано: "Направо
пойдёшь - пропадёшь; налево пойдёшь, - всё одно, - пропадёшь; прямо
пойдёшь - тож".
- Да, братцы, невелик ноне выбор, -
сказал тогда Иван-царевич. - Как же нам быть, на котором пути чудище
искать?
- Вот уж ума не приложу, ребятушки, -
отвечал Иван Целовальников сын. - Может, следует жребий кинуть:
который путь выпадет - туда и пойдём.
- Нет, молодцы, - возражал Иван Козий
сын. - А ежели мы по одному пути пойдём, а Быдло на другом обитается?
Если будем по всем путям ходить да искать, так до старости и
проходим. Лучше жребий бросим на каждого, кому какой путь выпадет,
тот по нему и отправится. Неужто один из нас с окаянным не совладает?
- И то верно. Так и поступим, -
поддержали его товарищи.
Бросили жребий. Выпала царевичу левая
тропа, целовальнику - средняя, а козьему сыну - правая. И пошли они
поодиночке искать народу утешение, себе - славу.
Едет Иван-царевич по своей
тропе, а ей конца-края не видать. Вокруг только ёлки зелёные, палки
корявые. Вдруг, откуда ни возьмись, перед ним изба, ни мала, ни
велика, а так, чтоб в самый раз. Ухватил Иван свою палицу покрепче,
да закричал со всей своей молодецкой удалью:
- Есть кто живой али мёртвый, отзовись!
Силушкой померяемся!
Глядь, прямо перед ним старичок
очутился: тощий, росточком с пенёк и обличьем с ним весьма сходный.
Только зубы золотишком поблёскивают.
- Ты чегой-то, - говорит, - добрый
молодец, разгорланился? Чай, в гостях, а не дома. Рассказывай, почто
заявился, на голову мою свалился?
Посмотрел богатырь на старичка, удивился
немало:
- Не ты ли то страшное чудище, что
Быдлом Одноглазым величают? Уж больно ты, дед, костляв да мелок. Как
же ты такою личиною сумел столько населения напужать?
- Нет, Иван-царевич, - отвечает
старичок, - Быдло - то мой братец меньшой, а меня иначе кличут.
Быдлушко с ранней своей младости ничему не училось, от рук отбилось,
а с тех пор я о нём и не слыхивал. А почто оно тебе сдалося?
- Озорует твой братец, на честной народ
страх нагоняет. Вот хочу его уму-разуму поучить своею дубинкою.
Засуетился старичок, ручонки стал
заламывать, запричитал, заохал:
- Эх, Иван-царевич! Не губи моего
братушку! Какой - никакой, а он мне родимая кровушка. Загубишь ты его
душеньку, а тебе - что с того? Пройди лучше в мою хоромину, оглядись,
присмотрись, да и оставайся заместо меня здесь царствовать. Я ведь
дед не простой, я есть Царь пней да оврагов. А мне уж давно на покой
пора. И в том своя выгода имеется.
Как сказал старичок, так и подскочил
резво к двери своей хоромины, и живо её отворил, а оттуда так и
полыхает ярким огнём. Иван ладонями глаза заслонил, а сам вопрошает:
- Чего же это горит у тебя, старый, в
избе ярким полымем, а дыма нету?
- Так это клады людские, что по
обыкновению под пнями да оврагами обретаются. Я не только над пнём
царь, но и над тем, что под тем пнём схоронено. Вспомнят ли люди
через год-другой, что это ты Быдлу загубил? Нет, молодец, коротка
память людская. А останешься у меня, будет тебе богатство, почёт и
известность всеобщая.
Эка, думает Иван, золотища здесь
столько, сколько ни у одного царя земного не сыскать. Была - не была.
И остался.
Едет Иван Целовальников сын
по тропе, а она вся бурьяном заросла да горькой полынью-травой.
Вдруг, откуда ни возьмись, перед ним изба вида ужасного: крыша на бок
завалилась, стены перекошены, окна кривые. Остановил коня Иван, чует
- рядом сила враждебная.
- Эй, - кричит. - Где ты тут обитаешься,
чудище препоганое! Выходи, я тебя скоренько победю!
На сей грозный окрик выкатился из-под
ближайшего куста человек-нечеловек, а сущность престранная: ростом
богатырю до колена, живот зело велик, так, что и головы-то не видать;
с бычьим пузырём схож, ежели тот пузырь надуть хорошенько.
- Чего, добрый молодец, разоряешься, на
грубость мою нарываешься. Чай, не дома, а в гостях. А что касательно
чудища препоганого, то это мне весьма оскорбительно.
- А как же тебя иначе обозвать, ежели ты
над людьми измываешься, погромы чинишь. Я тебя, Быдлу окаянную,
давненько ищу. Вот уж не думал, что ты, страшилище, просто мелочью
пузатой окажешься.
- Ах, вот отчего ты странный такой! -
улыбнулся здешний хозяин. - Обознатушка приключилася. Братушко я
Быдле средненький, значит и биться с тобой не должон.
- Тогда живо показывай, в какой
сторонушке это чудище отыскать можно. Уж очень мне невтерпёж с ним за
русский народ поквитаться.
Скуксился пузатый и давай реветь:
- Ой, Иван, что ж это деется! Родимого
братушку на растерзание просят! Что тебе-то за дело, если Быдлушку
кончишь?
- И люди добрые страшиться перестанут,
да и мне известность всеобщая. А с известностью, знамо дело,
богатствие. А на денежки мечталось мне сызмальства прикупить пива
столько бочонков, чтоб пить беспрерывно, а они не убавлялись бы.
- Вот как судьбина-то сводит. Ты ведь не
знаешь кто я таков! - отвечает пузатый. - А я есть Царь пивной и
сивушный.
И с теми словами отворяет дверь в
порушенную свою хижину. А там, куда ни глянь, бочонков пивных
видимо-невидимо.
- Оставайся, - говорит хозяин, - заместо
меня пивным Царём. Только Быдло не трожь. Я же давно собирался на
покой уходить.
Подумал Иван Целовальников сын, почесал
пятернёй в затылке. А что: сытость, спокойствие и уважение людское. И
остался.
Идёт Иван Козий сын по
тропе, коня под уздцы за собою ведёт. А кругом - мурава сухая да пни
корявые. Самое верное место для нечистой силушки. Вдруг, откуда ни
возьмись, пред Иваном поляна, а посреди неё - бревно, а на том бревне
восседает чудище-страшилище вида весьма препоганого. Волосья у того
чудища лохмотьями висят, тыщу лет не чёсаны; сам долговяз, а руки,
словно верёвицы, до земли болтаются; на рожу он и вовсе противен - на
положенном месте глазьев нету, зато посреди лба одно око, размером с
мышиное. И сидит то страшилище не за бездельем, а за нужной работою:
со всею сноровкою ноздрю от сопли очищает.
Не растерялся богатырь, а схватил свою
добрую палицу покрепче и кричит:
- Это ты что ли есть Быдло Одноглазое? Я
тебя, чудище поганое, сразу признал. Выходи на честной бой!
Тут отвечает ему Быдло голосочком
тоненьким:
- Что же это, люди добрые деется? Ни
здрасьте вам, ни хало какое, а сразу и биться? И откуда тебе, гость
незваный, негаданный, сдалося, что я то Быдло есть?
- Экая, понимаешь, загадка! - отвечает
Иван. - Приметы сходны, а средь них заглавная: глаз у тебя един, и
видом ты мерзок.
- Хитёр, - говорит Быдло, а сам свежей
козявкою в богатыря метит. - Коли и так, почто мне с тобой биться? Я
к тебе личных претензиев не имею, поскольку твоейную харю впервые
наблюдаю. Али встречались мы когда?
- Да нет, окаянное, не было у нас ранее
встречи, иначе я тебя ещё тогда пришиб бы слегка. А хочу я отомстить
за народ тобою поруганный, над коим ты частенько издеваешься.
Захохотало тут громовым голосом Быдло,
вонь смердящую по поляне разгоняя.
- Народ твой ко всему привычен. А что до
ругани, то некоторым даже по вкусу пришлось.
- Хватит мне зубы заговаривать, ты, чай,
не бабка, а страшилище, и мне победить тебя должно. Выходи биться! Да
живо!
- Что же с тобой поделать? Только
смотри: я ведь тебя на одно колено посажу, другим - прищёлкну, вот
хрусту будет на всю округу!
И поднялося Быдло Одноглазое с седалища,
и протянуло руки загребущие до Ивана-молодца. А руки у окаянного вмиг
выросли аж до пяти саженей, будто в сказке. Богатырь и глазом
моргнуть не успел, как выхватило Быдло у него дубинушку верную, и
остался Козий сын один в поле безоружный воин.
- И теперь драться желаешь? - завопило
чудище. - Уж больно неохота мне сегодня на такие пустячины
размениваться. Уставши я за последнюю седьмицу. Иди
подобру-поздорову, я тебя завтречка зашибу.
- Нет, чудище поганое, не на то мне руки
матушкой дадены, чтобы я с ними пустыми, без победы, домой вертался!
Я в кулачных боях завсегда первый на деревне был. Выходи, биться
станем!
И подходит Иван безо всякой боязни к
Быдлу. А оно, ишь, ухмыляется. Одной рукой в шерсти ковыряет на
предмет блох, а другой как ухватит Ивана за обе руки, да переплело их
промеж собой. У богатыря аж искры из глаз, а терпит, честь
богатырскую бережёт.
- Ну что, хватило тебе, Козий сын! -
кричит Быдло. - Может, ты теперь кусаться полезешь, будто девица
полонённая? - И смеётся премерзко.
Эка, думает Иван, кусаться-то оно можно,
только уж не к лицу это богатырям. А ногами лупить начну, так, боюсь,
прибью слишком быстро, без удовольствия.
- Эх, - говорит, - Леший с тобой,
окаянное. Отдыхай себе сколько можется. Я тебя там, за ёлками
покараулю. Только вот завтра страшное ждёт тебя побоище. Я вот сам
отосплюсь с дальней дороги и разом тебя одолею. Мне это просто -
тьфу.
С последними словами Иван плюнул в
Быдлу, чтобы, значит, доходчивей показалось. И случилось так, что,
сам того не желая, угодил Иван прямо в единственный Быдлин глаз.
Завопило тут чудище, завизжало гнусным голосом, за око стало
хвататься, но оно богатырской слюною замылилось изрядно.
- Помоги, - кричит чудище, - глаз скорее
водицею промыть. Для меня плевок богатырский - верная смерть. Я тебя
боле не обижу да ещё и озолочу!
- Неужто? - засомневался Иван. - А над
людями издеваться будешь? Озорничать, словеса непотребные на заборах
выписывать? Клянись самою страшною клятвою, а не то не будет тебе
житья на этом свете.
- Клянусь, клянусь!
Иван исхитрился, из ближайшего ручья
набрал полон рот холодной водицы, руки-то были завязаны, и метнул
струю в Быдлину рожу. Очухалось страшилище, встряхнулось, обтёрлось.
И руки снова к богатырю тянет.
- Ты чегой-то, клятву забыло, - говорит
Иван Козий сын, а сам слюну втихую копит.
- Нет, спаситель ты мой, я тебе помогу
руки освободить. Проси у меня чего хочешь за моё чудесное спасение,
буду служить тебе верою и правдою. А теперь прошу за мною
проследовать, за наградою.
Выдало Быдло из всех своих тайников
молодцу по три сундука серебра да золота, меч-кладенец, у другого
богатыря отобранный, да съестного на дорожку. И пока Иван за
поворотом не скрылся, платочком ему вслед помахивало, доброго пути,
значит, желало.
Приехал Иван Козий сын к волшебному
камню у трёх дорог, а сподвижников его не видать. Пригляделся, а на
камне том новая надпись обнаружилась: "Собрату нашему, Ивану Козьему
сыну. Мы, Иваны, отыскали в здешних лесах своё назначение, и будем
теперь тута обитаться. А домой не хотим. Шли привет сродственникам,
Иваны". И поехал домой Козий сын один-одинёшенек.
А как приехал, сразу к царю с царицею да
к целовальнице: так, мол, и так, нашли ваши ребятушки себе
пристанище. Будут теперь по праздникам в гости наезжать. Всплакнули,
конечно, но что поделаешь. А Ивану предложили заместо царского сына
быть наследником: ведь ликом схож как две капли воды да ещё герой -
Быдлу победил. Скоро царь с царицею померли, и Иван остался царствием
править. И получалось у него это отменно: сотню лет жил его народ в
сытости и спокойствии, потому как иноземные воители напасти чинить
страшились; поговаривали, будто царь Иван чудище престрашное на
страже держит. Только изредка бывали случаи: то похабная надпись на
заборе мелькнёт, то в чаще лесной пара ёлок с корнем выдернута. Но
этого и не замечали совсем.
|
|