Шмиэл Сандлер

л е с н ы е г н о м ы

     Обер лейтенант Диц мог вполне гордиться собой. Ловушка, которую он готовил для лесных гномов захлопнулась.
     Все три гнома явившиеся под покровом ночи к дому лесничего были схвачены во время ужина, которым этот трусливый бородач угощал гостей.
     За неделю до этого лейтенант увел у лесничего его малолетнюю дочь и обещал отдать ее солдатам, если тот не сдаст сообщников.
     Лесничего звали Симаков. Он безумно любил дочь, хотя и бивал ее будучи пьяным. Просидев под арестом сутки, он согласился выполнить требование немца.
     Пленных заперли в амбаре. Чувствуя себя удачливым охотником, обер лейтенант, приказал усилить охрану застенка и с чувством победителя отправился спать во дворец.

     В три часа ночи он проснулся от того, что чей-то скрипучий голос повторял одну и ту же фразу, которая вызвала в нем смутное беспокойство. Это было неожиданное и неприятное ощущение; он давно не испытывал страха, постоянно рискуя жизнью и приучая себя к опасности.
     В услышанном звуке было нечто механическое, будто большая облезлая кукла испугано вскрикнула потому что ей наступили на живот. Человеческий голос не мог иметь такого жуткого тембра и это насторожило чуткого лейтенанта.
     Голос членораздельно произносил какие-то клокочущие звуки, похожие на скрежет метала или скрип ржавых дверных петель. Сначала, со сна, он уловил лишь замедленный ритм произносимых звуков, но прислушавшись, различил, русские слова, значение которых не знал.
     Вселяясь в дом, Диц переоборудовал спальню так, что комната наполовину врытая в землю могла сойти за блиндаж: зарешеченное окно было расположено сбоку от кровати и из него можно было стрелять в случае надобности.
     Приподнявшись на согретой пуховой постели, лейтенант открыл форточку. В спальню ворвался жгучий морозный воздух. На дворе стояла тихая звездная ночь. Где-то в конюшне сонно фыркнула лошадь, тоскливо завыла собака за старой мельницей и слышен был хруст деревьев трещавших от мороза. После оглушающей фронтовой канонады, которая притупила ему слух в последние пол года, лейтенант долго не мог привыкнуть к сельской тишине.
    
     Свесив ноги с кровати и с хрустом потягиваясь, Диц подумал, что его нынешний улов дает ему право расслабиться и отдохнуть с Сюзан в уютном ресторане расположенном в тридцати километрах от деревни.
     Сюзан была дочь лесничего Симакова, которой он овладел в первый же день ее появления в канцелярии; она продолжала дичиться его, а ему хотелось выглядеть в глазах угловатой девушки светским львом. Вряд ли она знала что-нибудь лучше сельского клуба и респектабельный ресторан с поэтическим названием “Бонжур”, который содержал в городе предприимчивый итальяшка, примкнувший к армии, должен был произвести на нее неизгладимое впечатление; проживание в этой дыре нужно компенсировать маленькими радостями.
    
     В “Дубки” он прибыл как офицер, заслуживший отпуск после тяжелого ранения, которое получил под Сталинградом. Дела на восточном фронте обстояли так плохо, что из Берлина поступила секретная директива, согласно которой отменялись отпуска младших офицеров на родину и в качестве отдыха рекомендовалось отправлять их на относительно спокойные участки фронта, где можно на природе восстановить подорванное в боях здоровье.
     Лейтенант отлежался в полевом госпитале за Волгой и рассчитывал провести отпуск, в Дрездене в обществе очаровательной Гретхен, но полковник Зоненберг предложил ему альтернативный вариант: взять на себя обязанности начальника концентрационного лагеря в Польше , либо отсидеться ближайшие два месяца в русской деревушке с дурацким названием “Дубки”, где немецкое командование предполагало возводить стратегичесий объект с привлечением местных кадров.
     От концлагеря Диц отказался - “Я воин, сказал он полковнику, а не надзиратель!” - и тот, усмехнувшись, выписал ему направление в “Дубки”. Этот прыткий самоуверенный офицер чем-то напоминал ему его самого в молодости. Он был храбр до безрассудства, но излишне озабочен сексуально, за что пострадал этим летом нарвавшись на крупную неприятность связанную с кралей дивизионного командира.
     - Я не скажу, что это глубокий тыл, - напутствуя младшего товарища, - сказал полковник, - дремучие леса, партизаны вокруг, но они не представляют серьезной опасности для такого храброго офицера как вы, Диц.
     - Благодарю вас, господин полковник, - козырнул лейтенант, принимая за должное комплимент прославленного героя кайзеровских времен.
     - Наберетесь сил на лоне природы, Диц, и милости просим обратно в полк.
    
     Холодный обжигающий воздух заполнил ему легкие. Лейтенант Диц сухо прокашлялся и собрался закрыть форточку, но снова за окном прозвучал жуткий горловой голос и он понял, чутьем охотника, что это подвох затаившегося врага, который явно хочет вывести его из равновесия.
     Крик доносился с соседнего гумна и было странно, что часовые не слышали его. Он спокойно вытащил из под подушки револьвер и замер, пытаясь различить чужие слова. Но снова все вокруг замолкло и только и заунывное гудение и монотонный стук ветра на крыше нарушал ночную тишину деревни. Слабое мерцание звезд и бодрящий морозный воздух напомнили ему долгие зимние вечера в Альпах, где он провел с Гретхен предыдущий отпуск. Воображение рисовало синие блики огня потрескивающего в огромном средневековом камине и обольстительную грудь Гретхен, умевшую отдаваться пылко со всею страстностью своей поэтической души.
     Что теперь делает его очаровашечка-жена, ждет, любит или может нашла ему замену. Нет, ему нельзя изменить. В нем всегда были ярко выраженные мужские качества и женщины тянулись к нему, подсознательно чувствуя в нем роковую личность, которую мучительно жаждешь, преклоняешься перед ней, и добровольно желаешь подчиниться, ибо чувствуешь силу.
     Милая Гретхен. Запах ее душистых волос преследовал его по ночам лишая покоя и сна. Полковник Зоненберг мог выбить ему поездку в Дрезден, но не стал унижаться перед бывшими друзьями, которые занимали высшие командные посты. Все в полковнике, негласно взявшим опеку над ним, казалось Дицу отжившим и карикатурным. Он любил Чайковского, восторгался стоиками, а выбить отпуск подчиненному, использовав старые связи считал неуместным и это делало его в глазах Дица сентиментальным забавным романтиком, который пережил свое время. Вероятно, из Абвера его выкинули по той же причине. Там нужна была молодежь - жесткая и не умиляющаяся от камерных произведений Чайковского.

     Что означают эти крики, кому понадобилось затевать эту глупую игру. Впрочем, глупой называть ее рано. Скорее - это рассчитанная комбинация врага и ему не следует расслабляться.
     Вывести его из равновесия было невозможно. Он сознательно подвергал себя риску и тем утверждался в собственных глазах.
     Накинув на плечи серый китель и натянув вычищенные до блеска сапоги, лейтенант не спеша направился в свой кабинет.
    
     Дом, который занимал Диц был при Советах дворцом культуры и представлял из себя, добротный одноэтажный особняк, приспособленный его предшественником под канцелярию. Лейтенант любил роскошь и обставил кабинет старинной мебелью, высокими зеркалами и зелеными портьерами на окнах. Стол за которым он сидел был массивный длинный и производил впечатление угрюмой пустоты и холода.
     В первый же день своего появления в Дубках он собрал взрослое население на сход, так назвал эту акцию местный староста и сказал им, что намерен превратить деревню в образцовый населенный пункт, а контингент проживающих сделать зажиточными фермерами, в том случае, если они будут проявлять послушание.
     Диц запретил солдатам мародерствовать, разрешил крестьянам выполнять полевые работы и даже устроил приемные дни, когда “Контингент” мог обращаться к нему с жалобами. Он проявлял лояльность к людям, если они не искали дружбы с партизанами. И люди не искали. Во всяком случае, со стороны старосты, бывшего информатором Дица, никаких сигналов на сельчан не поступало. Можно было, конечно, заподозрить старосту в саботаже, но он вывел Дица на Симакова, который принимал у себя “Лесных гномов”; так их презрительно называл Диц. Уличенный в преступных контактах Симаков был слабый малодушный человек, которому не следовало ввязываться в Войну. Но может быть его просто запугали партизаны и он, боясь их ослушаться, собирал информацию о подозрительной возне немцев вокруг Дубковского анклава. Симаков жестоко поплатился за свою ошибку и сидел теперь с плененными гномами, которые наверное надругаются над ним. Диц знал, что уголовные элементы в российских тюрьмах имеют обыкновение насиловать предателей. Лесных гномов он считал уголовными элементами и был убежден, что те нарушают классические законы Войны.
     Вольготно устроившись в кресле, обитом синим бархатом, лейтенант Диц вызвал к себе ефрейтора Зингеля. Уютное кресло с кривыми ножками, как и вся мебель в стиле “Барокко”, принадлежала бывшему русскому князю, у которого большевики отобрали поместье. Сидя на мягком потертом от времени бархате, он подумал, что князя следовало расстрелять, за то что не сумел защитить свое добро.
     Русские, насколько он успел узнать их, представлялись ему грубой дикой и излишне эмоциональной нацией, у которых чувство предшествовало делу. Без дурацкого самоанализа, который они называли совестью, они буквально чахли, стимулируя подъем эмоций добротной порцией водки. Ему было странно наблюдать за старостой, который после небольшого нажима взялся сотрудничать с ним, но глубоко переживая свое падение, запил, и в трезвом состоянии был похож на работающую с перебоями машину, которая беспрестанно жрет масло и лишь затем набирает обороты.
     - Зингель, - сказал он ефрейтору, стоявшему перед ним навытяжку - заварите мне, пожалуйста, кофе покрепче.
     Ефрейтор Зингель, анемичный долговязый человек средних лет, собирался сказать ему что-то, но привыкший беспрекословно выполнять приказы, неумело шаркнул каблуками и вышел на кухню.

     Зингель был ужасно неповоротливый и абсолютно не пригодный к войне человек, но он неплохо разбирался в снадобьях и вылечил его от гриппа, напоив какой-то пахучей смесью. Здоровье лейтенанта после ранения было подорвано и, понимающий в медицине человек, был весьма кстати.

     Адъютант принес горячий кофе и сахар.
     - Вы можете идти, Зингель!
     Ефрейтор продолжал неестественно вытягиваться и не уходил. Высокий худой с вытянутым как будто приплюснутым с двух сторон лицом, он, казалось, боялся собственной тени, но сейчас вдруг проявил несвойственную ему настойчивость.
     - Вы кажется озабочены чем то, дружище, - сказал лейтенант, прекрасно зная, что тот собирается сообщить ему. “Он тоже слышал эти крики и теперь трясется от страха, бедняга”.
     - Господин лейтенант, на западной окраине деревни кто-то выкрикивает непозволительные слова.
     “Я не ошибся” - подумал Диц и внутренне подобрался, предвидя опасность. Ну что, ж он всегда готов принять вызов.
     - Что значит кто-то? - лениво произнес лейтенант, - помешивая ложечкой кофе, - кто кричит, что кричит и ваши действия, ефрейтор?
     - Зона выкриков оцеплена солдатами, господин лейтенант, - жители деревни согнаны в здание школы, но вопли не прекращаются...
     - Не говорите чепухи, Зингель, - лейтенант с удовольствием отхлебнул горячий кофе, - если слышны крики, значит кто-то их издает.
     - Они доносятся с неба, господин лейтенант.
     - Вы что, Зингель, идиот? - усмехнулся лейтенант, - может быть это приведение кричало?
     - Не могу знать, господин лейтенант!
     - Должны знать, черт вас дери!
    
     Анемичный ефрейтор с приплюснутым лицом работал в Кельне фармацевтом и на фронт попал из-за своей непрактичности.
     Когда его свояк, Генрих, предложил ему прострелить ногу, он не решился на эту авантюру и теперь каждую минуту мог погибнуть от партизанской пули или замерзнуть, как собака на этом ужасном морозе. А ведь сказал тогда Генрих, что это не больно, а членам медицинской комиссии можно соврать, что ранение вышло от пули, которая срикошетила. Никто не станет вникать в эти тонкости, а разыграть “Рикошет” Генрих умел. Свояк был ветераном первой мировой войны и знал множество способов, как уклонится от фронта.
     - Мы делали, что могли, господин лейтенант, - растерянно сказал Зингель, - был приказ открыть огонь по небу...
     Зингель ненавидел этого подтянутого и пахнущего дорогими духами лейтенанта. В первые же дни своего появления на новом месте он потребовал, чтобы тот ежедневно поставлял ему девочек. У Зингеля росла дочь в Кельне и когда из канцелярии лейтенанта доносился надрывный детский плач, он с тоской вспоминал о своей смешливой Барбаре, которая сейчас, наверное, проводит рождественские каникулы у бабушки в Баварии.
     - Заткнитесь, Зингель, какой олух дал приказ стрелять в небо?
     - Шарфюрер Крюгер, господин лейтенант.
     - Ко мне Крюгера.
     Через минуту в канцелярию вошел плотного сложения человек с круглым лицом повара и мощной шеей борца.
     - Что Крюгер, ваши ослы стреляли в господа Бога? - насмешливо сказал Диц.
     - Никак нет, господин лейтенант, это я стрелял на голос, который пел.
     - Пел?!
     - Так точно, господин лейтенант, мне показалось, что он пел...
     - И что же он пел? - иронически улыбаясь спросил Диц.
     - Извините, господин лейтенант, он произносил... нехорошие слова...
     Крюгер был инструктором по физкультуре в гитлерюгенде и не мог красиво выражать свои мысли.У него было теплое место в Гамбурге и он мог отсидеться в родном городе до завершения военной кампании, но его послали на фронт за несвоевременную выплату партийных взносов; такова была официальная формулировка, а на самом деле его уличили в краже продуктов из курсантской столовой, что не пристало делать ветерану национал-социалистической партии, который принимал участие в разгроме рэмовских оппозиционеров.
     - Что вы тут ломаетесь как уличная девка, - строго сказал, лейтенант, - или мне вам сказать какие это были слова?...
     Крюгер все более бледнея, молчал. Он хорошо знал значение произнесенных “привидением” слов, но будучи трусом в душе не решался воспроизвести их в присутствии флегматичного лейтенанта, который представлялся ему хладнокровным чудовищем, не различающего своих и чужих и готового пристрелить человека за малейшую провинность. Лейтенант, впрочем, был всегда подчеркнуто вежлив с подчиненными и никого не собирался расстреливать, но Крюгер нутром чувствовал в нем страшного хищника, не ведающего слова жалость.
     Лейтенант догадывался о значении “непозволительных” слов, которые выпытывал у этого красномордого дебила, но хотел услышать подтверждение своим догадкам.
     - Может быть он сказал “Дурак” на известную особу?
     - Нет, господин лейтенант, хуже, он сказал непозволительное слово...
     - На кого?
     - На известную особу.
     Диц встал , подошел к портрету висевшему на стене и, вглядываясь в изображение сурового человека в парадном кителе, спросил:
     - Как это понимать Крюгер, - партизанские шуточки, хотят освободить пленных?
     - Нет, господин лейтенант, партизаны сюда не сунутся. Я думаю - это сельчане...
     Диц опустился в кресло и, уютно расположившись в нем, закрыл глаза.
     - Вы поэт, Крюгер?
     - Никак нет, господин лейтенант!
     “Сельчане, подумал про себя Диц. Надо же, слово-то какое - пахнет рожью и молоком - забытые им запахи дедушкиной фермы, где он впервые увидел Грету, - у русских навоз пахнет как-то иначе, хотя женщины, удивительно красивы “.

     Лейтенант воспринимал женщин как “ Отдохновением воина “ и никогда не считался с их чувствами. Он даже не разговаривал с ними, а принуждал их к сексу, пользуясь правом сильного. Гретхен была, пожалуй, единственной женщиной, за которой он пылко ухаживал. Полузабытые встречи с женой и воспоминания о медовом месяце, который они проводили в респектабельных гостиницах Марселя, пробудили в нем Желание. Чувствуя, что расслабляется, Диц открыл глаза и крепко, до боли в суставах, сжал подлокотники княжеского кресла. Это неуемное и неослабеваемое Желание стало его проклятием и не оставляло его даже в самые опасные минуты на поля боя. Он открыл какую-то странную закономерность, ошеломившую его в первую минуту: чем более он подвергался опасности, тем сильнее возникало в нем Желание и, лишь смертельный риск пробуждала в нем ощущение схожее с Нирваной. Риск и опасность сопровождались у него непередаваемыми оттенками, острого наслаждения, которое, он был убежден в этом, были бы недостижимы в постели даже с самой красивой женщиной в мире.
    
     - Взять десять заложников, - сказал лейтенант, подавляя в себе неукротимые позывы плоти, - если к утру злоумышленники не сдадут провокатора, все до одного будут казнены.
     Резко пролаяв в воздух “Хайль”, Крюгер удалился. Диц медленно отхлебнул остывшее кофе и властно позвал Зингеля:
     - Приведите ко мне Сюзан, - сказал он и, закурив сигарету, подошел к окну. На улице ощущалось наступление близкого рассвета и всмотревшись в серую мглу, можно было различить силуэты разбитого памятника Пушкину, здание школы с соломенной крышей и узкую полосу заснеженной пашни, за которой расстилался темный сосновый лес, напоминавший заснувшего многоголового дракона.
     В один из вечеров лейтенант в одиночку вошел в этот лес, весело шумевший своими ветвями и, рискуя нарваться на гномов, заблудился, но потом отыскал затерянную тропинку и был рад, что сумел вызвать в себе ощущение сродни с оргазмом.
     Зингель привел к нему сонную девочку лет шестнадцати. На ней была запахнутая солдатская шинель, которую в передней набросил на нее адъютант и под нею летний сарафан, мало согревавший в холодной ленинской комнате. Девочке было зябко и на изможденном лице ее застыло выражение апатии, оставшееся у нее после первой встречи с лейтенантом, который поил ее вином и долго мучил в своем кабинете. Она беспрекословно выполняла все требования этого красивого офицера, которому подчинилась, как собака подчиняется и любит своего хозяина. Лейтенант был для нее тиран и любовник одновременно, ей нравились его ласки (дома она знала лишь зуботычины, щедро раздаваемых пьяным отцом), но она сдерживала свои чувства и ей казалось, что он вот-вот ударит ее за то, что она не так выполняет его требования. Диц видел борьбу, которая происходит в ней и не мешал ей. Сюзан оказалась смышленой девушкой, не замкнулась в себе как другие и в ее глазах он не видел страха. Дица считал бесстрашие - главным достоинством мужчины. В данном случае речь шла о женщине, но для любовницы, в роли которой он хотел ее видеть, можно было сделать исключение. Диц был предупредителен с ней, хорошо кормил и даже придумал ей ласковое имя Сюзан. Странное дело, в течении всей последней недели он все более привязывался к этой молодой самке и даже находил в ней какие-то общие черты с Гретхен.
    
     Боже, что они вытворяли вдвоем в Марселе. Она любила посещать портовые кабаки, слушать брань матросов и они возвращались номер возбужденные, прихватив с собою бутылку французского Бордо, которое придавало их страстным ночам еще более пряный вкус.
     В России лейтенант никогда не занимался любовью в спальне, если таковая появлялась в его нелегкой походной жизни. Зная, что он беззащитен во время сна, он доверял лишь пистолету, который всегда лежал под подушкой. Девушек ему приводили в кабинет и он приказывал на время отключить все средства коммуникации. Если бы в минуту любви случился налет вражеской авиации, или ему срочно позвонил сам фюрер, он не отменил бы интимного свидания. Любовь под бомбами, казалась ему забавным приключением, а вождь нации мог подождать, пока он занят серьезным делом. Его чувство и Желание были важнее всех великих деяний третьего рейха. Он не был членом партии и не подражал замшелым патриотам из штаба дивизии, разбрасывающихся цитатами из дешевых статей Геббельса. Эта славная война была для него лишь средством для самоутверждения. Он не верил вождям, командирам и даже судьбе своей он не верил, решив для себя однажды, что подчиниться он лишь тому, кто духом и волей окажется еще более несгибаемым чем он. Но таковых вокруг он не видел и это давало ему моральное право считать себя Единственным и Неповторимым. Садистов рядом было множество, трусов, выставляющих себя храбрецами тоже, но готовых принять смерть, спокойно с презрением, как это в любую минуту мог сделать он, нет такими в его окружении не пахло.
    
     В первый же день своего появления в Дубках, Диц велел согнать молодых женщин на общественные работы и самолично отобрал девочек, которых содержал в бывшей ленинской комнате дворца культуры имени Горького.
     Вскоре он пресытился гаремом и потребовал новых затворниц, Но оставшихся девушек жители каким-то образом отправили в лес и адъютант ломал себе голову, как раздобыть новых наложниц для ненасытного вампира. Ефрейтор обошел все окрестные дома и в последнем обнаружил внучку сельского учителя Корша. Девочка переболела недавно тифом, была беспомощна и голодна и ефрейтор пожалел ее, сказав лейтенанту, что в деревне не осталось ни одной девственницы.
    
     Лейтенант наслаждался девушкой молча и поймал себе на мысли, что хочет причинять ей боль. Она была рядом, боясь дышать, но ему не казалось, что он любит бесчувственную куклу. Опытный мужчина знавший толк в любовных утехах, он инстинктивно угадывал в ней всепоглощающий чувственный огонь и ему хотелось оживить этот дремлющий до поры и времени вулкан. Он видел, что она относится к нему как к божеству и был горд тем, что внушает женщине столь сильное чувство. Ему было трудно говорить с ней по-русски, а прибегать к помощи старосты, который выучился немецкому еще на фронтах австро-венгерской империи, он не хотел.
     Отлюбив Сюзан яростно и молча, лейтенант Диц отправил ее обратно в ленинскую комнату и заказал Зингелю вторую чашку кофе. Допив ее до дна, он собрался звать Крюгера, но тот, будто угадав его мысли, явился сам:
     - Господин лейтенант, - сказал он, - вопли раздаются в темноте с перерывом в несколько минут.
     Откинувшись в кресле, Диц поставил ноги на стол. Согласно уставу, офицер не имел права позволить себе подобную вольность в присутствии младшего по чину, но он любил подражать американским ковбоям, считая их показное хладнокровие образцом для подражания.
     - Я хочу, наконец, знать, кто издает эти проклятые звуки! - сказал он.
     - Это птица, господин лейтенант, мы установили это.
     - Птица, вы с ума сошли, Крюгер?
     - Никак нет господин лейтенант, это “галка” сельского учителя Корша...
     - Так пристрелите ее болваны, дожили до того, что фюрера порочит птица!
     Крюгер, вытянувшись, будто это могло успокоить шефа, сказал:
     - Попасть в нее невозможно за окном ночь.
     Поставьте снайпера, подключите прожектора...
     Господин лейтенант, птица поет из укрытия, стреляли на голос. Глохнет на минуту и опять кричит.
     - Что же такое она там кричит?
     - Что-то оскорбительное, господин лейтенант, потому что жители смеются...
     - За смех расстрел на месте, - сказал Диц и, заложив руки за спину, потребовал привести к себе учителя.
     - Господин лейтенант, он уже здесь, вернее там... лежит
     - Уже лежит?...
     Диц досадливо поморщился, Он мог убить противника в бою, он мог даже расстрелять своих, если того требовали обстоятельства, но пытать и мучать жертву до этого он еще не дошел, и впредь останется воином, а не палачом.

     Ввели связанного сильно избитого человека.
     Лицо у него было дряблое, в морщинах, под глазами темнели мешки, а нос и губы окровавлены болванами Крюгера. Диц приказал развязать учителя.
     - Садитесь, - сказал он, указывая на стул. Учитель покорно сел.
     - Это ваша птица занимается пропагандой?
     - Моя, - сказал учитель.
     - Вы говорите по-немецки.
     - Да говорю.
     - Вы немец, - удивился Диц, - в этой медвежьей берлоге, в стороне от великих дел нации?
     - Я русский, господин офицер.
     - Вы образованный человек, знаете языки, значит понимаете, что мы несем миру. Мы - немцы...

     - Господин офицер, немцы дали миру философов, поэтов, музыкантов, а вы фашисты, вы разрушаете...

     - Вы такой же пропагандист как ваша птичка. - Диц засмеялся, - а разве вы коммунисты не разрушаете?.. Но в сторону шутки, друг мой. Я буду с вами откровенен, вашу говорящую курицу надо срочно изловить. Завтра к нам с инспекцией прибывает важный гость, он не должен быть свидетелем птичьего концерта. Этот анекдот может дойти до слуха высшего начальства.
     - Это ваши проблемы, лейтенант... - Учитель дерзко посмотрел на лейтенанта. Раньше он видел этого офицера на сходе и сразу понял, что этот не из идейных, а просто грубое сильное животное, которое не считаясь ни с чем будет рваться к власти, уничтожая на пути, все, что мешает. Учителя удивила наглая откровенность офицера, вообразившего себя, вероятно, молодым Богом. Нет, этому не знакомо слово пощада.
     - Я вас вздерну на первой же осине, так кажется говорят у русских?
     - Я не привередлив, господин лейтенант, согласен на березу... - тихо сказал учитель.
     - Ценю ваше чувство юмора, господин Корш, но это ничего не меняет, “Ципка” ваша должна быть общипана сегодня.
     - Я готов, призвать птицу обратно, если вы освободите партизан, - сказал учитель. Диц посмотрел на Корша с изумлением. Этот слабый тщедушный человек с чахоточным лицом одержимого явно не понимал, с кем он имеет дело.
     Лейтенанту хотелось сегодня выехать с Сюзан на прогулку. Эта юная пастушка неожиданно пробудила в нем дремавшие доселе чувства и он выделил ее среди других. Он готов был отказаться для нее от своего гарема; она обещала превратиться в красивую чувственную женщину и ему хотелось, чтобы она перестала сдерживать себя и отдалась ему со всем задором своей молодой души. Он любовался ее тайным волнением, радовался тому, что она понемногу оттаивает. Он был уверен - скоро она ответит на его ласки бурной и слепой любовью.
     А пока она продолжала беспрекословно выполнять его требования и взгляд у нее был стеклянный. Эта девочка умела притворяться и он видел в этом хорошее предзнаменование. Лейтенант ценил людей умеющих играть и выдавать желаемое за реальное.
     Старый учитель расстроил его планы, прогулка в ресторан откладывалась. Самое удивительное было в том, что этот фанатик не боялся его. Надо было однако как-то расшевелить Корша и сделать это до наступление рассвета. Истязать и мучать арестованных не в его правилах, а придумать тонкий тактический ход ему не удавалось. Он уже стал подумывать о том, чтобы пустить в расход это упрямое животное, но в последнюю минуту выход нашелся и исходил он от твердолобого Крюгера.
     - Господин лейтенант, - заискивающе начал шарфюрер и, нагнувшись, прошептал ему что-то на ухо.
     - Вот как, - приподнял бровь лейтенант, - это интересно - Зингель кликнул он адъютанта, - подойдите ко мне...
     В канцелярию робко вбежал исполнительный Зингель. Выглядел он неважно; глаза у него запали, лицо отдавало желтизной, и под шинелью его пробирал озноб. Еще с вечера у него поднялась температура и ему не удавалось сбить ее. Он безнадежно заболевал и его томило какое-то странное беспокойство. Ночью ему удалось прикорнуть на часик и ему приснилось, что лейтенант проведал о маленькой Барбаре и приказал , немедленно доставить ее в ленинскую комнату.
     Ядовитая улыбка лейтенанта не предвещала ничего хорошего:
     - Почему вы скрыли от меня, что у господина Корша есть внучка? - мягко сказал Диц, впервые за все время их отношений предлагая ему сесть. За короткое время их знакомства адъютант успел узнать - все к кому лейтенант становился подчеркнуто вежлив были обречены.
     Кровь отхлынула от лица Зингеля, он посмотрел на Крюгера и понял, что тот предал его.
    
     Как он мог положиться на этого подлого физкультурника?
     Крюгер был с ним, в доме Корша, когда они искали новых пленниц для Лейтенанта. Девочка жила у деда и сама вышла к ним на стук солдатских прикладов. Учителя не было дома и Зингель уговорил Крюгера не трогать ее:
     - Ведь совсем ребенок, - сказал он, - у меня самого такая дома...
     - А у тебя губа не дура, - сказал Крюгер, полагая, что Зингель приберег девственницу для себя. Зингель хохотнул в ответ на плоскую шутку, чтобы этот мясник утвердился в своем мнении.
     Крюгер был отвратителен ему своей патологической ненавистью к евреям. Он был гнусный ханжа: который сам лично не трогал жидовского золота, но не считал зазорным пользоваться им, если оно попадало к нему через вторые руки - например, Зингеля.
     У анемичного ефрейтора была мечта открыть вместе со свояком престижную аптеку в Кельне, на Фридрихштрассе у памятника Карлу Великому. Он отослал уже Генриху с оказией два слитка золота, но этого было мало. Он давно собрал бы нужную сумму, но ему приходилось делиться с Крюгером, с которым он заключил безмолвное соглашение, и тот при надобности освобождал фармацевта от силовых мер, которые предписывалось применять к евреям. До прихода к власти Гитлера у Зингеля было немало друзей среди евреев и у одного из них он выучился своему ремеслу. Присваивая их имущество он страдал морально, но оправдывал это неудобство тем, что всеми возможными средствами избегал принимать участие в прямом насилии связанных с евреями. С Крюгером он познакомился в Минске и служил с ним в штурмовых отрядах, до тех пор пока их не выслали за присвоение ценностей принадлежащих казне. Крюгер был, груб жаден и труслив и Зингель имел возможность убедиться, что ради своей вонючей шкуры этот боров, не дрогнув, продаст собственную мать.
     В Минске у шарфюрера была любовница, к которой он вдруг проникся чувствами, жалел ее и регулярно приносил в дом паек из солдатской столовой. У любовницы был сын лет шести и Крюгер часами мастерил ему игрушки и даже обучал гимнастике по методике Шнайдера. А когда один из полицаев сообщил в комендатуру, что его любовница полукровка с примесью еврейской крови, он перепугался, что его обвинят в укрывательстве и сам лично сдал ее в гетто. Мальчишку, сбежавшего при аресте, Крюгер разыскивал с собаками в течении трех дней и нашел его в развалинах дома железнодорожников. Обессиленный мальчик лежал синий от холода и равнодушно ждал смерти. Увидев Крюгера, он радостно улыбнулся и сказал - “Дядя Вилли, я искал тебя” Но Крюгер, боясь, что солдаты догадаются о его близких отношениях с ребенком, выстрелил мальчику в голову. Три дня после этого он не мог есть и Зингель удивлялся, что у этой грубой скотины, есть какие то зачатки совести.
    
     Только вчера он дал Крюгеру золотой портсигар, который взял при обыске еврейской семьи в Минске. Это была цена за молчание, которое с недавних пор все более обременяло Крюгера. Там, в Минске, Зингель был ему нужен, а здесь, он только раздражал его своими нудными разговорами о двухэтажной аптеке, которую он откроет со свояком в Кельне.
     “Колбасник, а не солдат, думал Крюгер с отвращением, - и куда смотрели тыловые крысы, когда определяли это дерьмо в штурмовики, ему место на кухне или в интендантском корпусе”.
     Крюгер умело пользовался тайной тщедушного фармацевта и выманил у него уже половину ценностей, прибранных ефрейтором во время еврейской селекции.
     Сначала Крюгер думал, что Зингель бережет девочку для себя, но когда понял, что тот делает это из жалости к ней. Разозлился: эти русские скоты убили его сына под Сталинградом и он поклялся, что голова его мальчика дорого обойдется им. Зингеля он презирал - рохля чистоплюй и ничтожество, который брякается каждый раз в обморок при виде еврейской крови. И это на второй год войны - идиот. Зингель был столь беспринципен и гнусен, что абсолютно не брезговал жидовским добром, а когда надо было пристрелить старика инвалида, который не мог самостоятельно спуститься с пятого этажа, вдруг побледнел и умоляюще посмотрел на Крюгера, как будто только он должен выполнять эту грязную работу. Крюгеру это не в тягость, напротив еще один паршивый еврей заплатил кровью за жизнь его дорого Густава.
     У этого учителя была не русская фамилия и Крюгер нутром чуял, что здесь нечисто и старикашка скорее всего еврей. Русских он относил к категории “Неприятель”, неудобный жесткий, но неприятель. А настоящий враг ассоциировался у него с евреями. Один из этих жидов судился с его отцом в двадцать третьем и отсудил себе бакалейную лавку, после чего семья впала в нищету и Крюгеру пришлось много мытарствовать, пока он добился стабильного положения в обществе.
     Пусть Зингель подавится своим портсигаром и золотыми кольцами, он не намерен из-за него поступаться своими моральными принципами. Евреи должны быть наказаны, потому что вносят смуту и суету везде, где бы они не появлялись.
    
     - Вас Зингель, я отправлю под трибунал, - сказал лейтенант, наслаждаясь жалким видом объятого страхом адъютанта “И впрямь такие особи неприспособленны к выживанию”.
     - Господин лейтенант, вмешался Крюгер, крики раздаются уже с двух концов деревни.
     - Почему? - Диц злобно посмотрел на учителя. Учитель едва заметно усмехнулся. Не такой уж он молодой Бог, этот лейтенант, если его так легко вывести из себя.
     Диц угадал мысли учителя и уже в более спокойном тоне пошутил:
     - У вас, наверное птичий хор, гер Учитель, - хорошее получится жаркое, не правда ли?
     - Господин офицер, должен вас разочаровать, птиц моих не видно ночью, так что жаркое вкусить, не удастся.
     - Вы знаете, что вас уничтожат?
     - Знаю.
     Ответ был достоин настоящего спартанца и лейтенант оценил это.
     Он знал, что рядовому человеку умирать трудно и, считая себя докой в этом вопросе разработал эстетику смерти, согласно которой красиво умереть - такое же великое произведение искусства, как “Гамлет” или “Война и мир “ выдающихся мировых классиков. Недаром во все века, о подвигах героев вспоминают чаще даже чем о бессмертных произведениях великих художников.

     Диц с детства воспитывал в себе хладнокровие и умение спокойно смотреть в глаза смерти и ему казалось, что он достиг в этом определенных успехов. Под Сталинградом, он с ротой пехотинцев выбил русских из здания городской библиотеки, которую они держали более недели и ее не могли взять даже ветераны из железного корпуса фельдмаршала Паулюса. Русские не сдавали этот плацдарм, потому что он носил имя Сталина, так же впрочем как и город и Диц личным примером увлек роту пехотинцев в атаку и впервые за последнюю неделю изменил ненадолго соотношение сил. Встать под пулями во весь рост и повести людей в атаку было непросто, но он презирал в это время смерть, воображая себя сверхчеловеком. Смелого пуля боится, прочел он где-то и действительно - его даже не задело в этом жарком бою. Зато он получил крест за отвагу и был повышен в звании, а позже снова разжалован, за приставание к штабной Радистке Фрау Моль; ну откуда ему было знать, что она уже зарезервирована командиром дивизии и настоящие мужчины рангом пониже ее не интересуют.
     Два месяца он не знал женщин и страдал от неотступно преследующего его Желания. Даже бушующая вокруг смерть и разрушение не могли остудить его неукротимого стремления Обладать. Напротив, свирепые бои и грохот гаубиц еще больше распаляли его необузданную похоть.

     Когда они ворвались в здание библиотеки, среди русских солдат была женщина, которая пыталась подорвать себя гранатой, но только изувечила свое изящное и гибкое тело. Удивительно красивая, она лежала среди горящих книг с оторванными руками и спокойно смотрела на лейтенанта. Пехотинцы пристрелили ее и он впервые в жизни пожалел, что не взял ее тогда. Даже мертвой она была удивительно прекрасной.

     Но главное во всей этой истории было то, что он научился играть со смертью и смеяться над ней, что давало ему право смотреть на этих штабных крыс, развлекающихся с радистками свысока.
    
     Его удивило, что старик учитель также спокоен перед лицом смерти как и он. Он знал стойкость русских солдат на поле боя, но в глубине души считал, что за этим кроется жалкий страх быть расстрелянным за нарушение приказа. Полковник Зоненберг показал ему официальную директиву Сталина, призывающую командование советской армии, расстреливать предателей на месте. Директива шла под кодовым названием “Ни шагу назад” и он действительно не видел за все время сталинградской битвы ни одного убитого русского солдата, который бы лежал спиной к фронту.
     В смелость сельского учителя Диц не верил. Он не производил впечатление человека умеющего принять смерть достойно.
     “Вероятно, партийный функционер, мелкая душонка с порочной коммунистической моралью. По глазам видно, что труслив и ждет удара из-за спины. Сломается вне сомнений, надо только правильно подобрать средство давления”
     Полковник Зоненберг, пришедший в армию Паулюса из Абвера, еще в довоенные годы собирал информацию о личностных качествах Иосифа Сталина и хорошо знал чем этот дикий сатрап сумел подчинить целую нацию.
     “ Он задействовал семейный фактор, - сказал он лейтенанту, - самый эффективный из всех существующих доныне в истории человечества: смелые комиссары, готовые грудью закрыть дзот ломались, как спичка, если карающая десница диктатора нависала над членами их семей “.
     Лейтенант уже испробовал этот прием с лесничим и он сослужил ему хорошую службу.
    
     - Крюгер, сказал он, - приведите сюда внучку, этого господина.
     Лицо учителя побледнело и Диц понял, что он на верном пути..
     Девочка была доставлена в канцелярию и Диц приказал Зингелю раздеть ее. Чувствуя головокружение и сильную ломоту в костях - симптомы серьезной простуды, адъютант снял с ребенка старый рванный полушубок и кофту, оставив ее в коротком шерстяном платьице без рукавов.
     - А теперь займитесь с нею любовью, - сказал он, - если гер учитель не передумает, конечно, и не выдаст в наше распоряжение своих пернатых артистов.
     Учитель молчал.
     “Да он невменяемый, подумал Зингель, из за каких то жалких птиц готов пожертвовать ребенком...”
     - Я не могу этого сделать, господин лейтенант, - уныло сказал он.
     - Вам не позволяют ваши принципы, ефрейтор, а этому седовласому господину позволяют, берите с него пример...
     - Я не могу надругаться над ребенком... - твердо сказал Зингель.
     - А вот гер учитель может, даже над своим чадом, она ведь ваша кровинушка, гер учитель, так кажется говорят у русских...
     Где-то был сбой в умозаключениях обер лейтенанта - испытанный прием вождя мирового пролетариата не приносил желаемых результатов. Впрочем, пока он не шел дальше психологического давления, посмотрим как эта псина запоет, когда он раскроет свою дьявольскую уловку во всей ее красе.
     - Шарфюрер, - сказал он, - исполняйте свой долг перед Родиной, на сей раз он из приятных... приступайте ....
     - Что же, прямо здесь? - удивился Крюгер...
     - А вы думали стараться в одиночку, нет уж доставьте удовольствие геру учителю...
     Гадливо улыбаясь Крюгер спустил портки, вылез из сапог и, взяв девочку за волосы бросил ее на диван. Девочка заплакала. Из присутствующих в этой полутемной комнате она знала длиннолицего немца с лошадиными зубами и больно ударившего ее толстяка с красной шеей. Зачем он рвет ей волосы. Она заметила с каким беспокойством дедушка смотрит на нее, а Зингель даже сделал непроизвольный шаг, будто хотел вырвать ее из рук толстяка с потными руками. Странно, ей было холодно, а у него потеют руки. Липкий гадкий пот, который ей хотелось смыть после его прикосновений. Длиннолицый дважды бывал у них и приносил ей какие-то лекарства, которые помогли ей. Но дедушка все равно не верил ему и стал прятать ее в подвале, обещая на днях отправить в лес.
     - Оставь ее негодяй! - закричал учитель.
     - Вот, наконец слова мужа, а не тряпки, - повеселел Диц, - судьба этой малютки в ваших руках, господин учитель, неужели жизнь каких то никчемных гномов, которых вы даже в лицо не знаете дороже жизни вашей любимой внучки?
     Учитель молчал. Крюгер порвал на девочке платье и коленом надавил ей на грудь.
     - Дедушка, - глухо закричала девочка, - дедушка, милый...
     Зингелю показалось, что кричит маленькая Барбара. У него разламывалась голова и ему хотелось разбить Крюгеру лицо. Он сделал шаг в сторону шарфюрера, но лейтенант, навел на него пистолет.
     - Очевидно вы передумали, Зингель, и хотите быть первым, - засмеялся он. Но поздно, высокая честь лишить эту прелестницу девственности достанется не вам, вы пренебрегли наградой командира и будете вторым. Не двигаться или я вас пристрелю... Гер учитель, у вас есть какие-то соображения на сей счет?
     Учитель молчал.
     Лейтенант стал нервничать, но учитель не отрывавший глаз от внучки не замечал его растерянности.
     - Мне ничего не грозит, поверьте, убеждал его лейтенант, - в худшем случае я действительно стану героем анекдота, а вы поступаете безнравственно отдавая на поругание свиньям этот не распустившийся еще цветочек...
     - Учитель молчал.
     - Действуйте Крюгер.
     От сильного давления на грудь девочка потеряла сознание. Крюгер, тяжело дыша, лег на нее грузным телом.
     - Стойте! - задыхаясь, с бешено бьющимся сердцем сказал учитель, - отпустите ребенка,
     - Встаньте Крюгер...
     - Я прошу освободить партизан... - тяжело дыша сказал учитель.
     - Вы проиграли игру, - сказал Диц, - теперь я диктую условия.
     Метод отца народов сработал безотказно. Противостояние с этим дураком было смешно. Он не выдержал испытания и дрогнул в самый последний момент. Если бы старик выстоял, он признал бы величие его духа и говорил бы с ним на равных.
     “Я готов подчиниться лишь тому, кто превзойдет меня в беспечных играх со смертью” - напомнил он себе и сухо сказал учителю.
     - Жизнь девочки, в обмен на попугаев и ничего более...
     - Принимаю ваши условия, - устало сказал учитель, отпустите ее...

     “Не все человеческое умерло в этом подонке “ - подумал Зингель выводя девочку из канцелярии. Он знал, судьба внучки учителя предрешена и она будет затребована позже в канцелярию этого пахнущего духами мерзавца.

     Он отвел ее к мельничной плотине, за которой белела узкая полоска пашни, служившая границей между деревней и глухим сосновым бором.
     - Беги в лес, - сказал он ей и поймал себе на мысли, что едва не назвал ее Барбара. Девочка, не понимала, что он хочет. Она была в порванном платье и дырявых валенках. Зингель снял с поясницы пуховый платок, которым под гимнастеркой грел радикулит и показал ей рукой, в сторону леса. Девочка поняла и побежала, пробираясь колючим кустарником к синеющей вдали чаще.
     - Стоять! - раздался из-за спины голос Крюгера и он услышал железный лязг затвора. Крюгер взбросил винтовку, но Зингель остановил его
     - Не стреляй, Вилли, - умоляюще сказал он хриплым голосом, - я отдам тебе все, что у меня есть...
     Он вытащил из внутренних карманов два огромных золотых слитка, - с этим ты купишь себе лавку еще больше чем была у твоего отца...
     - Прочь с дороги, продажная тварь, - сказал Крюгер. Ударом приклада он отбросил ефрейтора в сторону и прицелился в девочку. Раздался выстрел девочка упала, но через секунду поднялась.
     Вторично выстрелить Крюгер не успел. Зингель вытащил из сапога острый стальной шпиц, которым выкапывал лечебные травы для лейтенанта и глубоко вонзил его в борцовскую шею физкультурника. Кровь брызнула ефрейтору на руки, он посмотрел на них безумными глазами и его вырвало прямо на талый снег.
     Когда он поднял голову девочка уже скрылась за мохнатыми от снега соснами, над которыми громко каркая кружили потревоженные грачи.
     Светало. По снегу побежали робкие серые тени. Мерцающие в небе звезды стали гаснуть, возвещая скорый восход солнца.
     В этот ранний предрассветный час Зингель понял, что в его жизни случилось непоправимое - он убил человек. На войне убийство явление узаконенное. За два года пребывания на восточном фронте ефрейтору не однажды приходилось целиться и стрелять, но он твердо знал, что его пули не убивают, а теперь он собственными руками зарезал человека. Он хотел покончить с собой, но у него не хватило мужества. Голова пылала от жара и он чувствовал саднящую боль в горле. Чудодейственное снадобье, которым он лечил лейтенанта, могло бы пригодиться теперь, но для этого надо добраться до канцелярии и копаться в аптечке, а на это не оставалось сил. Не все ли равно как придется умирать.
     Лейтенант Диц посадил адъютанта под домашний арест, зная, что в людях подобных ему силен стадный инстинкт и им в голову не придет совершить побег.

     В десять утра Корш принес в канцелярию птиц. Это были два прирученных галчонка, которых он нежно прижимал к груди.
     Что стоило учителю приговорить питомцев к смерти говорили его тонкие дрожащие пальцы и потускневшие глаза.
     Пернатым героям свернули головы.
     На следующий день, был сход деревни, на который Диц пришел с Сюзан.
     Вчера в кабинете между ними произошло спонтанное объяснение в любви и теперь она смотрела на любовника с обожанием, готовая пожертвовать для него всем.
     На глазах у сельчан, под звуки бравурного марша, о котором для придания моменту торжественности позаботился Диц, были повешены все партизаны, кроме Симакова. Увидев дочь под ручку с немцем он яростно захрипел “Шлюха!”, но она даже не взглянула на него, чем вызвала подлинное восхищение лейтенанта. Он был горд, что смог пробудить в ней такие глубокие чувства.
     Старика Корша подвели к лейтенанту:
     - Гер учитель, - сказал Диц, - староста сказал мне, что вы князь Коршаницкий. Это правда?
     - Да.
     - Это меняет дело, господин учитель, я готов отменить казнь.
     - Не стоит затруднять себя, господин лейтенант, мой титул не дает мне преимуществ перед Богом!
     - Тут решаю Я, а не бог! - холодно сказал Диц и отошел в сторону.
     Этот странный старик не был коммунистом, как он предполагал и девочка, как выяснилось, вовсе не была его внучкой; ему подкинула ее семья раскулаченных крестьян, которые сгорели заживо не желая отправляться в сталинские лагеря.
     Лейтенант не мог объяснить мотивы его поведения. Его не связывали родственные узы с девочкой и у него были серьезные счеты с Советами. Он мог найти в нем союзника, а предпочел спасать гномов, которые в сущности превратили его в жалкую личность. Было в этом учителе какое-то тихое гордое достоинство, непонятное Дицу. Может быть это кровь и порода, а может то и другое вместе. В одном он был уверен абсолютно точно - не идеология руководила им и не родственные чувства... но что же - любовь к Родине, патриотизм?.. Ерунда! Сам Диц не был фанатиком и патриотом и видел свое назначение в культивировании чувства власти и возвышении своего превосходства над другими, более низшим сортом людей.
     В любом случае учитель заслуживал жизнь. Он не был одним из стада, хотя собрался умирать за него. Это были ложные принципы в понятии лейтенанта, но они принадлежали свободному человеку и он признал это.
     Диц наблюдал за учителем, когда того вели на помост. Не обнаружив в глазах старика страха, он приказ вытащить его из петли.
     - Вы свободны, князь, - сказал он, - впредь не имейте дела с плебсом...
     Учитель молчал. В другое время он “оценил” бы сдержанное благородство молодого Бога, но вид повешенных людей не располагал к диспуту.
     - Поклон сбежавшей княгине, - сказал лейтенант и, повернувшись к князю спиной, галантно поцеловал пальчики нежной Сюзан. Девушка расцвела от этого знака внимания и на глазах отца гордо оперлась на руку ухажера; у этой маленькой сельчанки появились манеры опытной светской дамы. “Сколь таинственна и загадочна душа русской женщины” - подумал Диц, восхищаясь ею.
     К виселице подвели Зингеля, он тупо смотрел на труппы повешенных партизан и апатично ждал смерти.
     Вешать его не стали. Это был психологический трюк Дица, который решил довести адъютанта до животного ужаса. Но Зингель впал в прострацию, глаза у него бессмысленно блуждали, дыхание стало тяжелым. Он не ответил учителю, который поблагодарил его за внучку.
     На следующий день ефрейтора отправили в Минск на суд военного трибунала. По дороге он заболел крупозным воспалением легких и умер не доехав до Минска. Когда солдаты конвоировавшие штрафника, проверяли содержимое его вещевого мешка оттуда выпали два огромных золотых слитка, каждый весом с килограмм. В этих килограммах была мечта долговязого фармацевта о собственной аптеке на Фридрих штрассе, мечта, которую он сам разрушил.
    
     Через неделю Лейтенант Диц был застрелен в собственной постели.
     Это случилось после попойки в ресторане “Бонжур”, где, пытаясь покорить Сюзан, он выпил лишнего и сделал для нее исключения, оставив ее при себе на ночь.
     Она выстрелила в него когда он спал из пистолета, который лежал под подушкой.
     Он умер не сразу, успев подумать, что все его воспитание духа было напрасным и в мире, вероятно, есть нечто такое, что и без особых тренировок делает личность божеством.
     Наконец-то он нашел человека превосходившего его силой духа. Человека, который был велик по рождению, и у которого ярость и вероломство были в крови. Он развивал в себе эти качества всю жизнь, а Сюзан родилась с ними. Он восхищался ею, откуда у нежившей еще девочки, такое невозмутимое аристократическое сознание своего превосходства, как удалось ей внушить ему свое обожание и страх перед ним. И ведь он, бесстрашный коварный зверь, поверил ей. “Браво девочка!” сказал бы он ей, если бы мог еще говорить.
     Последнее, что он увидел это пистолет, который она сунула себе в рот. “Живи девочка!”, хотел крикнуть Диц. Она должна была жить и рожать таких героев как он, но - грянул выстрел и наступила темнота.

    
     ---------------------

     -----------