рассказ

для связи с автором tuman333@mtu-net.ru

Сергей Юдаков

Я не боюсь

     Одной ночью мужчина по имени Петр Константинов шёл по дороге, давно забытой транспортом. Направление он держал к родной Кашинской деревне, где не появлялся со времён далёкой юности. Шёл и напевал под нос песенку.
     Глядь - на камушке дедушка незнакомый отдыхает, на вид весьма благожелательный, и курит самокрутку. Поговорили чуток, и дальше пошли вместе, благо по пути оказалось. Сперва просто брели, потом старик нарушил молчание:
     - Кхе-кхе... проклятый кашель! Дурак я, пересушил махорку...
     Тут Константинову показалось, что где-то далеко впереди надрывно кричит ребенок.
     - Тю на тебя, какой ребёнок?! Коты орут, - возмутился старик, а потом добавил с добрым прищуром: - А ты ведь меня знаешь, Петя, кхе-кхм.
     - Да?! Но разве ж я теперь тебя вспомню... двадцать лет тут не был...
     - А ты попробуй, путь-то неблизкий, кхе-кхе. А как не вспомнишь, я тебе под конец сам скажу.
     - Ванюшин?... Чумычкин?... - начал гадать Константинов, - Лысенков?... хотя нет, Лысенковы все лысыми были. Из какой хоть деревни-то?
     - Из Нижней, кхе-кхе.
     - Разве ж есть такая? Э, дед, если уж я и деревень не помню, как тогда тебя узнаю? Вот смотрю - вроде знакомый. А кто?...
     - Думай, думай, кхе-кхе. Математик должен постоянно думать, иначе мозг ленивым станет, все циферки забудет.
     - Прав ты, дед. Подумаю, может, и вспомнится... а я разве говорил, что я математик?
     - Ну ты чудак! Сам же представился: "Из Константиновых, что в Кашинской веси осели, ныне математик".
     - Между прочем, лауреат Нобелевской премии!
     - Коли лауреат, должен вспомнить, кхе-кхм. Кстати, математик, ты не боишься вот так ночью в одиночку бродить?

     - А чего бояться? Во-первых, тут прошло моё детство. Во-вторых, получилось приехать только с последним автобусом. А в третьих, я вообще не умею бояться. Зачем это нужно-то? Глупость.
     - Как это - не боишься? Так - кхе-кхе - не бывает.
     - Не забывай, дед, я - математик! К каждому событию, к каждой случайности подхожу с рациональной позиции. Попробую объяснить, чтоб у тебя мозги не вскипели... На всё есть своя формула, аксиома или доказуемая теорема. Причина и следствие. Грубо говоря, по воде идет рябь не потому, что вода сама по себе шевелится, а потому, что ветер дует. Вот ты на камне сидел. На камне сидеть вредно. Не потому вредно, что камень, а потому, что в момент контакта камня и задницы происходит процесс теплообмена, в котором задница проигрывает гораздо больше, чем камень. Процесс теплообмена легко просчитать с помощью некоторых формул. А проигрыш задницы камню - это уже аксиома...
     - Ты... того, не угоняйся. Никакого у моей задницы контакта не было. Сидел себе, и ладно, кхе-кхе. Ты вот лучше просвети, почему я махру пересушил? С математической точки зрения?
     - Махра пересохла по причине излишнего воздействия...
     - А вот овощ фигу тебе в ухо, кхе-кхе! Махра пересохла, потому что я, дурак, забыл про неё!
     - Да, дед, сложно с тобой. Ничего не понимаешь! Поверь на слово - математик видит мир иначе, чем всякий другой человек.
     - Ладно... но всё ж таки непонятно, как это - не бояться. Я вот тоже местный, а боюсь ой как многого! ...Был такой случай, кхе-кхе. Отослал парень из армии письмо невесте. Так, мол, и так, нынче я дембель, еду, встречай на вокзале. Прибыл, значит, невеста его ждет, красивая, в платьице беленьком с цветочками. Пошли они отмечать в поселковую столовую. Пьют, кушают, радуются. И тут невеста возьми и пролей себе на платье красного вина. Пойду, говорит, в женскую комнату, застираю. Ждет парень, ждет, а её нет и нет. Заглянул в женскую комнату, - там пусто. Подивился, отправился в избу к её родителям. Заходит, а там сидит много людей, все пьют водку и не чокаются. Встает мать невестина, заплаканная вся, и говорит: “Ой прости ты нас, грешных, не сообщили тебе, пожалели. Померла доченька-то наша, нынче как раз сорок дней стукнуло. Ой, прости, милай, садись, выпей за упокой души невестушки своей...” Напугался парень, убежал. Сам-то он без креста в голове был, приходит к другу своему, который тоже атеист. Рассказал ему всё. Выпили для храбрости, взяли лопаты, пошли могилу раскапывать. Открыли гроб, - а там невеста его лежит. Мертвая. На боку. А платьице на ней белое, с цветочками, и на нём - пятно красное от вина. Знать, не успела застирать, кхе-кхе.
     - Бред какой-то. К чему это ты, дед?
     - Ну... страшная ведь история. Куда ни посмотри - всё страшно! Как это ты ничего не боишься?
     - Ничего страшного. Ерунда.
     - А давай во-он в ту избу зайдём, кхе-кхм.
     - Зачем это?
     - Там как раз родители того парня живут, им и расскажешь про ерунду.
     - Вот еще, ночью к добрым людям ломиться. Знаешь ведь, что не пойду, потому и предлагаешь. Вся твоя история - вранье.
     - Враньё. Только вон, на скамейке сидит седой монах, видишь, на луну смотрит? Он и есть тот парень, кхе-кхе. В гости к родителям приехал. Подойдём, спросим, как могилу невесты копал?
     - Ну тебя, дед. Сумасшедший ты. Сидел бы там кто другой, ты бы всё равно сказал, что это - “тот парень”. Не буду я ни к кому подходить, а то тоже за сумасшедшего примут... О! Опять орёт! Ну прямо в точности дитя, если б ты не сказал, что коты, я и не понял бы.

     - Ну и луна! Будто кровью землю поливает, кхе-кхе... Ох, пересушил махорочку, старый я дурень...
     - Луна... кровью... скажешь тоже. Всего лишь определенный угол падения солнечных лучей, отраженных от луны, и из-за высокой влажности... что это?!! Будто пропрыгал кто-то мимо. За той вот низенькой избой.
     - А, не обращай внимания. Это кто-нибудь из Кузнецовых. У них вся семья такая, - коленки растут не спереди, а сзади. Ноги у них гнутся в другую сторону, и ходить как мы - не умеют. Зато прыгают - о-го-го! Даже ребёнок может с пола - и прямо на печку, кхе-кхе. Как лягушки.
     - Быть того не может!
     - Про то пойди Кузнецовым скажи, мне-то чего?
     - С другой стороны, живут все рядом, кровь застарелая, не исключён инцест, скрещивание генов... хм-м... вполне возможно. Слушай, дед, а почему собаки не брешут? Я вот сейчас вспомнил, что когда идешь по деревне затемно, всегда брешут. А сейчас - тишина, словно вату в уши заткнули.
     - Может, идем тихо, кхе-кхм. А может, с голоду подохли все... Это еще мелочи. Вот сейчас через Пустую деревню проходить будем, там даже цикад не услышишь.

     - Эй, дед... и впрямь, тихо как здесь. А ты не слыхал часом, почему в Пустой не живёт никто? Дома добротные, земля черная, трава вон, - аж с меня ростом, а люда нет!
     - Кхе-кхе... будто сам не знаешь?
     - Нет. Я у родителей спрашивал, а они: “Не живет, и пусть их. Тебе-то что?” А сами отворачивались, а когда мимо ходили - всегда крестились. Нам-то пацанам, в Пустую настрого запрещали нос совать. Хотя мы всё равно совали. Жутко там было. Добро лежит, игрушки, а люду нет. И взять попробуешь - ничего не берется. С нами Вовка-ворюга лазил, так он и вещицы поднять не мог. Отвращение, - говорил, - нахлынуло.
     - Раньше на Горках, что недалече от кладбища, церквуха стояла. Хорошая такая, добротная, кхе-кхе. При коммунистах её под овощную базу отрядили, да оказалось, неудобно её под базу. Как дождичек, так и машинам, и телегам к ней не пробраться. А дорогу было лень сделать. Так её и бросили. Тогда Пустая иначе называлась... неважно, как, - это уже забыто людьми, кхе-кхе. Мужики здесь жили ухватистые. Решили они, чтоб добру не пропадать, церквуху ту разобрать, да собственные дома за её счет поправить. Года не прошло, камня на камне не оставили. Потому и дома здесь... добротные. А только не бывает ничего за просто так на свете. И на том, и на этом. Вернулась к попам сила, начали всё возрождать, реставрировать. В соседний приход прислали священника. Да ты его видел, - это он на скамейке сидел, седой. Уж он-то знал про грешки всей округи. Пришёл он сюда... ну, и это...
     - Чего - это?
     - Чего, чего... Проклял всех. До седьмого колена. И с тех пор всякий, кто идет от семени святотатцев, рождается с ногами лягушачьими. Коленки у них, значит, сзади растут. Ноги у них гнутся в другую сторону, и ходить, как мы, они не умеют. Зато прыгают - о-го-го! Даже ребёнок может с пола - и прямо на печку, кхе-кхе...
     - Постой, постой! Ты уже говорил про этих... про Кузнецовых...
     - Да. Кузнецовы - уроженцы Пустой. Все проклятые убежали, думали, коль скроются подальше, так и проклятие отпустит... ошиблись. А Кузнецовых хватило только в соседнюю деревню переехать, - самыми бедными были.
     - Но разве священники могут - проклинать?! Они же только крестить, благословлять, молиться...
     - Молиться, кхе-кхе, о всяком можно. Много ты понимаешь... математик.
     - Э-э-э, старик, я тебя разгадал! Специально истории рассказываешь, напугать хочешь?! Да только бесполезно - я не боюсь. Не умею я бояться. Посмеяться - могу, удивиться ненадолго - могу, а бояться - нет. Я - математик... к каждому событию, к каждой случайности могу подойти с рациональной позиции. На всё есть своя формула... Старик!
     - Да?
     - Что это за деревня?!!
     - Пустая, Петя, Пустая и есть.
     - Но мы же только что из неё вышли! Она же за спиной должна быть, а не перед глазами!
     - Кхе-кхе-кхе-кхе... проклятый кашель! Сам виноват, дурак, махорку-то пересушил.
     - Дед! Мы только что из Пустой вышли, почему она перед нами опять?!
     - Ты математик, тебе и думать - почему. На всё есть своя формула, не так ли?
     - Да! Так!!!
     - А не помнишь ли, Петя, из-за чего ты подался в математики?
     - Я... я... ну-ка, поверни лицо, старик! Кажется, я тебя узнаю!
     - Да ну?
     - Ты... это... ты... Эй! Ты где?! Как ты?!... где...
     Константинов стоял на месте и вертелся, словно юла. Попутчика нигде не было видно, хотя аромат махорки от толстой, как сигара, самокрутки, плотно стоял в воздухе. Неожиданно для самого себя застыв, математик схватился за голову.
     - А ты ведь меня знаешь, Петя.
     Дорожная пыль, залитая кровью луны, оставила в себе печати следов. Печати от кроссовок математика. И, ещё более четкие - от копыт.
     ...Когда известный математик Константинов ещё не был ни известным, ни вообще математиком... когда он звался просто Петькой, родители, поутру отправляясь на сенокос, оставляли его спать на печи. Он всегда боялся оставаться один. Потому что через некоторое время со скрипом открывалась дверь, петли которой были обычно смазаны, а поэтому не могли скрипеть. Затем, слегка потрескивая, прогибались половицы под чьей-то медленной, - очень медленной - поступью.
     - А как не вспомнишь, я тебе под конец сам скажу.
     Под конец. Под какой - конец?
     И шторка, отгораживающая лежанку печи от горницы, начинала шевелиться в странном темпе. Как от ветра, только гораздо медленнее. А приподнявшись - застывала. Тогда Петя зажмуривал глаза. Крепко, что слезы текли.
     - Я не боюсь, - твердил он себе, - я не боюсь...
     Он знал, что на него кто-то смотрит. И если открыть глаза - случится что-то очень нехорошее... Потом шаги удалялись, и половицы снова прогибались от тяжести. Снова скрипели петли открываемой двери.
     Через минуту всегда приходили родители.
     - Кто здесь был? - спрашивал он.
     - Чего? - удивлялись родители, замечая трясущиеся коленки сына.
     - Кто-то приходил.
     Родители пожимали плечами, и принимались готовить пищу. Дети говорят глупости слишком часто, чтобы уделять внимание каждой из них.
     - Как это - не боишься? Так не бывает.
     Когда Петя вырос и окреп жилой, его стали посылать за водой до колодца. Вид скользких стенок колодца, заросших гладким тинистым мхом, будил отталкивающие чувства. Гнилостный запах сырости заставлял морщиться, а когда замечал на поверхности воды мертвых лягушек, распухших до размеров кошки, так и вовсе плохело. Он всегда старался вглядеться в темную воду получше: а ну как черпанёшь какую дохлятину, чего с ней потом делать?
     Однажды, всматриваясь в черную пропасть, Петя увидел рябь. Мелкую рябь, словно по воде прошелся ветер. А какой в колодце ветер?
     - Из какой хоть деревни-то?
     - Из Нижней, кхе-кхе.
     Он смотрел, словно завороженный, пока сквозь воду не проступило лицо. Оно улыбалось. Стряхнув оцепенение, Петя со всех ног бросился домой. Тогда он думал, что видел в колодце мертвеца. От его криков к колодцу сбежалось полдеревни, - вынимать утопленника. Но люди никого не нашли. Мать его выпорола, старшие ребята надавали подзатыльников, а бабка, что жила на отшибе и слыла меж детьми ведьмою - сплюнула трижды. Через правое плечо сплюнула.
     Ему очень долго потом снилось то лицо. Он забыл, что такое спокойный сон. В поту вскакивая среди ночи, шептал себе под нос, словно в лихорадочном припадке:
     - Я не боюсь... я не боюсь... всего этого не было... показалось... не боюсь...
     Но страх не уходил. И вскоре он стал бояться постоянно. Странного больше не происходило, но он всё равно боялся. Боялся собственного страха. И чем дольше он жил в деревне, тем сильнее становился страх перед страхом.
     - А не помнишь ли, Петя, из-за чего ты подался в математики?
     Страх находил его повсюду. Чтобы обмануть преследователя, он убежал из деревни.
     Институт. Поглощение наук; ночи без сна. Статьи в газетах о молодом талантливом математике, который совершенствует формулы, дает им новую жизнь, а следовательно, и новые области применения. И - выводит новые.
     Большинство людей мыслит словами, обрывками фраз. Другие - как бы картинками. Константинов научился мыслить формулами. Ему стали понятны все процессы, происходящие в мире. С математической точки зрения. С других он и не пытался посмотреть.

     Константинов побежал вперед. Мимо мелькали добротные избы, отстроенные из частей разворованного храма. Избы, оставленные медленно проседать и гнить проклятыми жителями.
     - ...Через Пустую деревню проходить будем, там даже цикад не услышишь.
     Тишина давила на уши. Непривычному к бегу математику казалось, что стук его сердца - единственный звук на всю округу. Кроме него - ничего, даже топота собственных ног не слышно, словно топот вязнет, утопает в пыли. Пробежав Пустую до конца, он миновал последний дом и вырвался на главную дорогу, что простиралась за пологим холмом.
     С трудом переставляя ватными от усталости ногами, поднялся на вершину холма. И - увидел её.
     Пустую.
     В какую сторону Константинов ни бежал, проклятая деревня всегда вырастала перед ним и с каждым разом становилась всё ближе. Наконец ему ничего не осталось, как войти в неё снова.
     В третий уже раз.
     И тогда Константинов испугался. Страх, долгие годы таившийся где-то в самой глубине его существа, вырвался разом. Страх ударил в голову сединой, уколол в сердце, подогнул колени. Сложив пальцы, Константинов принялся истово креститься. Он никогда не молился, и не знал ни одной молитвы, поэтому просто повторял:
     - Господи... Господи... Господи...
     Но вокруг стояла тишина. И бесплотные тени людей, у которых колени растут не так, как у всех, двигались туда-сюда по делам, которых у них не было. А однажды тени окружили математика, потолпились недолго... и тишина рухнула под надрывным криком. Константинов поднял глаза: на руках одной женщины-тени сучил ножками младенец-тень. Женщина-тень без малейших эмоций принялась баюкать дитя... тени, морща прозрачные как тюль лбы, заткнули уши и разбрелись кто куда, оставив математика одного посреди деревни.

     (Все события не являются вымышленными.
     Во избежание скандала фамилия и имя математика изменены).

деревня Нижняя, 10 мая 2001 года.