(коллективный роман)

"Выбор"


Участники проекта посвящают роман форуму "Откровенный Разговор" сайта Ю.А. Никитина.

       Действующие лица и исполнители.

       1. Нина Сергеевна Ильчикова - (горная туристка со стажем, 55 лет) - Татьяна
       2. Инга Кузнецова - (заводчица породистых кошек, 35лет, внешне привлекательна, характер независимый) - Anais
       3. Борис Кузнецов - (муж Инги, предприниматель аппаратного характера, 60 лет, любит выпить) - Lea
       4.Рута Домниковская - (отчетливо красивая блондинка, мягкая по натуре, столичный житель, 25 лет, не замужем) - Enn
       5. Виктор - (юноша с комплексами и фотоаппаратом, честный, романтичный, иногда несчастен, 20 лет) - KAV
       6. Урицкий - (успешный банкир, иногда добр, иногда сентиментален, иногда подл, не женат, 40 лет) - Voland
       7. Профессиональный инструктор по альпинизму - (одинок, сдержан, горный загар, 50 лет) Сергей Воронин - TR
       8. Висенте по кличке "Амиго" - (подросток, баск, байкер, смел, горд и искренен, 17 лет) - Трувор
       9. Альпийский монах Моронье - ... - TR.


"Рассмотрим каждого из нас - одушевленное существо как куклу,
изготовленную богами: что бы ни побудило их на это - желание избавляться от нас
или найти серьезное приложение своим силам, мы об этом никогда не узнаем правду!"
(Платон)

       Глава 1

       Висенте

       Висенте медленно шагал вдоль сверкающего хромом ряда мотоциклов. Это заказ из другого города. Да, теперь мастерская славится.
       - Отличное утро. Миха, сколько сегодня заработали?
       Мишка с неохотой оторвался от полировки мотоциклетного хрома.
       - Это как шеф решит.
       - Ладно, я поехал за железом, поможешь до вечера установить?
       - Амиго, а может, с закисью попробуешь?
       - Потом поставлю, сегодня мне турбо привезут.

       Висенте нетерпеливо крутил ручку газа. За городом скоро гонки, а он почти не успевает. Там ждут друзья. Амиго посмотрел на светофор - зеленый. Сзади нетерпеливо рявкнул навороченный джип. Байкер, не спеша, включил скорость и тронулся. Намеренно не спеша. Кто бы ни был за твоей спиной, но мотоклассика заслуживает уважения. Хотя, если есть сомнения, то следует их развеять. Еще бы, старина Харлей Дэвидсон, поставленный в Советы по ленд-лизу еще в далеком 1942 году. Это был не просто мотоцикл, а военная модель - усиленная рама, с защитной бронепластиной под двигателем. Форсированный мотор, приподнимавший байк как перышко. Джип поравнялся с Амиго. Лаковая тонировка окна медленно опустилась. Из темного салона показался средний палец. Толстый, поросший рыжими волосами, с массивной золотой гайкой. Висенте улыбнулся, и его мотоцикл испарился, оставив перед хромированной мордой джипа лишь короткую темную полосу на асфальте.
       Выкатив на кольцевую, Висенте включил новенький турбо наддув. Где-то тревожно взвыла сирена, но что толку? Стрелка спидометра легко перепрыгнула на следующую цифру и мотоцикл, словно дикий зверь бросился навстречу свободе и скорости.
       Свет прожектора выхватил ряды ночных проституток и сновавших межу ними сутенеров. Амиго придавил, было, форсаж, как в поле зрения байкера попала группа пьяных панков, окруживших одинокую девчонку. Она стояла отдельно, не там, где топтались разномастные продажные кобылы, а в стороне, хотя что-то мешало ей сделать к нм еще несколько шагов, под защиту сутенеров. Поведение обкуренных панков было вызывающим.

       - Герои - Амиго презрительно сплюнул.

       Окружить стаей одинокую девчонку и унизить, раздавить, уничтожить ее жизнь, скрутить ее судьбу как косяк и до одури накуриться чужой болью, бедой и беззащитностью. Стоявшие поодаль сутенеры пересмеивались, с интересом глядя на панков. По их понятиям ничего особенного не происходило, эта новая проститутка должна понять, что она обязана, приговорена работать на них, хозяев этого километра трассы и пусть рваные пирсингом панки дадут ей хороший урок, после которого, если и останется жива, то будет сломана и покладиста. Опытный взгляд сутенеров одобрительно рассматривал красивую внешность одиночки, прикидывая, что ее вообще можно выдать за девственницу, так свежи ее глаза, чиста кожа и гладки девичьи ноги. Панки схватили девчонку за горло и попытались насильно влить в нее водку. При любом раскладе пьяная проститутка - человек вне закона, теми более для милиции. Амиго почувствовал, как бешено вскипает его и без того горячая кровь. Он развернул мотоцикл на панков, взревел мотором и поднял "Дикаря" на задние колеса. Панки не успели отпрыгнуть в сторону как тяжелая бронепластина Харлея тараном пробила кольцо кислотных гребней, сходу ломая ноги, руки и остатки обкумаренного сознание. У сутенеров вытянулись лица. Спасенная девчонка уже в седле делового байкера, красный огонек насмешливо вильнул и растаял в темноте.
       Через пару кварталов, Амиго остановился. Девушка боялась разжать руки. Он слышал только тихий плач девушки.
       - Все в порядке, мы уехали. Теперь ты можешь не беспокоиться. Да ты плачешь?
       Он мягко отстранил девушку от себя.
       - Мокрое царство. Дай вытру. Куда тебя отвезти?

       - Я иногородняя.

       Ладно, отвезу тебя в мастерскую, это рядом, а завтра будем разбираться.
       Он плавно тронулся. Стальной конь покладисто отмерял повороты до мастерской.
       Через полчаса Амиго уже колдовал у небольшой старенькой плиты. Замерзшая девушка закуталась в одеяло, видны только светящиеся благодарностью глаза.
       - Спасибо, я думала, что мне конец.
       - А как тебя занесло в такую передрягу? Держи чай.
       Девушка сделала большой глоток.
       - Незнакомый вкус. Я такого не пила
       - Зеленый с жасмином. Нервы успокаивает, - улыбнулся Амиго, ставя на стол сковородку с омлетом. - Подвигайся, перекусим. Тебя как зовут?
       - Дарья.
       - А меня Висенте. Но я привык, когда меня зовут Амиго. Повелось с детства.
       - Ты не русский?
       - Баск. Как ты же ты попала в эту историю?
       Легкий румянец растекся по щекам Дарьи. Обычная история. Окончила сельскую школу, приехала поступать в текстильный, учиться на модельера. Поступила и жила в женской общаге, где многие девчонки подрабатывают проституцией. Стипендии Дарье не хватало, чтобы помогать родителям и младшему брату, едва сводившими концы с концами. Вначале Дарья ходила по людям, мыла полы, сидела с детьми, выгуливала собак, но хозяйки ее постоянно обманывали в расчете, в хозяева распускали руки и склоняли к сожительству. Вообщем, ничего она не заработала, хорошо еще, что должна не осталась. Подошли студенческие каникулы - ехать домой без денег, где и без нее считают последние копейки, было стыдно. Ну, вот подруги- будущие модельерши и убедили выйти на трассу. Мол, никто не обидит, подумаешь, лапать будут, что, в селе мало лапали? А тут за деньги. Да и вообще, мало ли чего про проституток плохого говорят, а было бы им плохо - кто бы сейчас этим делом зарабатывал бы? И потом, весь срам тут в городе и останется, в селе никто не узнает. Неделю поработает и домой с гостинцами. Вот она и вышла на трассу, а что из этого вышло - Амиго видел сам. Дарья уткнулась в кружку с чаем.
       Амиго открыл шкафчик, достал металлическую коробочку. Вынул деньги, половину положил обратно, а половину придвинул к Дарье.
       - Завтра купишь гостинцы и езжай домой.
       - Я не возьму, - Дарья покраснела. - Мне нечем отдать.
       - Это не долг, - Амиго был серьезен, - когда мне по жизни помогали, никогда не спрашивали проценты. И если теперь, когда я могу кому-то помочь, то отдаю долги тем, кто помогал мне
       - Спасибо, - Дарья кусала губы, чувствуя неловкость и вместе с тем, чувство благодарности к этому парню, который вел себя не привычно, совсем не так как сельские пацаны, окружавшие ее дома. - Я тут полы помою, окна, обед приготовлю. Ты не думай, я все умею.
       - Ладно, - кивнул Амиго, - а сегодня пора спать.
       Амиго устроил Дарью на своей кровати, а сам отправился в мастерскую, чтобы поставить широкое спортивное заднее колесо, немного переварить раму и удлинить переднюю вилку. В отличие от классической, зеленой раскраски, его "Дикарь" сиял хромом, а бак стал темно-вишневого цвета с белым крылатым единорогом по бокам. Имя дал он байку не случайно. Дикий нрав стального коня изумлял всех. Совсем недавно он поставил усиленную цепь и турбо наддув. Внутренности двигателя тщательно перебраны, короче говоря, Амиго неоднократно выигрывал в ночные гонки по городу, что никогда не кружило ему голову. Еще бы поставить небольшой бак с закисью азота… В приятных мыслях под утро Амиго закончил работу, тугой струей гидранта смыл с байка налет грязи и устроился коротать остаток ночи рядом со своим любимцем. Заснул он, как всегда, без сновидений.
       - Амиго! Эй, Амиго.
       Хозяин мастерской заглянул в комнатку Амиго и увидел то, чего ни как не ожидал. Механика не было, зато на его постели тихо посапывала девушка. Остатки недорогой, но яркой косметики на лице красноречиво говорили о характере занятий незнакомки.
       - Ну, парень, - довольно произнес хозяин, - ты меня удивляешь. То студенток избегаешь, то проституток водишь. Ай да телка.

       Ладонь хозяина уверенно скользнула по телу девушки. Дарья вздрогнула, распахнула глаза и увидела сытое ухмыляющееся лицо.
       - Сколько берешь, милка?
       Дарья попыталась закричать, но сильная потная ладонь цепко легла на рот..
       - Не ори, курва, я тут хозяин. Чего хочу, то с тобой и сделаю.
       Дарья извернулась и укусив противную пухлую руку, отчаянно закричала. Амиго уже добривался, когда услышал крик Дарьи. Он в два прыжка пересек мастерскую и ворвался в комнату. Взбешенный хозяин уже занес руку для удара, но Амиго перехватив ее, резко взмахнул намыленной бритвой. Грудь хозяина ужалила узкая кровавая полоса. Висенте отшвырнул бритву и вцепился в горло врага мертвой хваткой. Фанерная дверь жалобно взвизгнула, и они вывалились в мастерскую.
       Реальность вернулась, когда в лицо брызнуло холодным. Его держали два здоровых жестянщика, оттаскивая от поверженного навзничь хозяина. Еще одно ведро ледяной воды окончательно привело Амиго в чувства. Хозяин истерично выл.
       - Сволочь, ты мне нос сломал! Ответишь, гнида, кровью захлебнешься.
       Амиго быстро собрал нехитрые пожитки, взял Дарью за руку и посадил на "Дикаря". Хозяин еле успел отползти в сторону, когда Амиго прошелся по скользкому полу мастерской на заднем колесе и, газанув, выскочил в открытые ворота. Прочь от старой жизни.

       Запах новенькой косухи приятно щекочет ноздри. Свеженькие казаки поскрипывают с каждым шагом, набитые на каблуки подковки ритмично отстукивают по асфальту. Не так давно открылся магазин "Байкер", и теперь новенькая купленная одежда вызывает ощущение счастья. Все просто прекрасно. Дарья уехала к родителям, каникулы у нее заканчиваются, значит должна со дня на день приехать.
       Недолгая прогулка и Амиго оказался у дверей гаража. Этот капитальный гараж он купил вместе с Михой. Два замка сдержанно щелкнули. Два красавца приветливо сверкнули хромом. Мало у кого в городе были такие симпатяги. У Михи тоже Харлей, но новый. Компания "Харлей Дэвидсон" выпустила роскошную модель совместно с "Порше". Футуристический дизайн, обтекаемые формы, хром, армированный кевларовый ремень, вместо привычной цепи. Сказка, а не мотоцикл. И дорогой. Но Мишка как-то умудрился заработать на него, хотя как именно - держал в секрете.
       Мишка как всегда опоздал.
       - Ты бы еще позже пришел. - Амиго всегда злился на необязательность слов друга. - Где черти носили?
       - Да иди ты. Опять пристал. - Мишка быстро выкатил мотоцикл, вжикнул стартер и двигатель взревел. - Ладно, мне пора.
       Амиго помог закрыть ворота.
       - Миха, мне нужны деньги, надоело постоянно крутиться и выкручиваться, помоги с подработкой, а? Да тут еще Дарья возвращается, хочется подарок сделать какой-нибудь.
       Мишка промолчал, но пути к мастерской внезапно притормозил. Амиго свернул к обочине вслед за ним.
       - Амиго, то, что я тебе скажу - очень серьезно. Я не против взять тебя в общее дело, но ответственность у каждого - персональная. Подумай хорошенько, это я сирота и мне отвечать только за себя, а у тебя и батя, а теперь еще и Дарья. Как ты им будешь в глаза смотреть?
       - Ну, ты же смотришь мне в глаза, - Амиго не отрывал взгляда от спокойного Мишкиного лица, - значит, со своей совестью ты дружишь, так?
       - Так, - Мишка, крутанул на холостых оборотах, - потому что я не вдаюсь в подробности.
       - Что мешает мне делать тоже самое? - не понял Амиго.
       - Повторяю, - медленно произнес Мишка, - я одиночка, мне некому трепать, а ты человек семейный. И потом, хоть ты и мой старый друг, но разве друзья защищены от случайной подставы?
       Амиго вспыхнул. Его тонкие ноздри раздулись. Взгляд жестко хлестнул по лицу приятеля..
       - Разошлись?
       - Да погоди ты, - Мишка выключил движок "Чушки". - Ладно, рассказываю. Я получаю на пейджер сообщение, где взять пакет и кому передать. Содержимое пакета меня не интересует. Ставка - триста баксов за ходку.
       - И в чем тут подвох? - не понял Амиго
       - Байкера ни один мент не догонит, - усмехнулся Мишка, - стало быть, делай косвенный вывод, посылка не должна попасть в чужие руки. А что в посылке - не нашего ума дело.
       Амиго задумался. А ведь Мишка прав, чего это он с расспросами к другу полез. Есть работа, за которую платят, эта работа поручена байкерам, они неуловимы, значит, деньги за эту работу они получают честно. Главное, делать работу честно, а что это за работа - пусть знают только те, кто тебя нанимает. Не стоит лезть за границы своей ответственности, иначе очень быстро превратишься в проповедника, перебивающегося на подаяния. Нет, пока молод и силен - нужно колотить. Тем более не для себя, вернется Дарья - будет жить как королева, да и семье ее помочь можно будет.
       Писк Мишкиного пейджера прервал размышления Амиго. Мишка деловито повторил адрес. Амиго запомнил и утвердительно кивнул. Взревели мотоциклы и байкеры разлетелись в разные стороны. Время - деньги.

       Темный переулок и два джипа с тонированными стеклами. Амиго остановил мотоцикл за двадцать метров, развернулся, двигатель не глушил. Навстречу неторопливо вышел "бык". Широкие, просто огромные плечи, толщенные руки, пальцы в перстнях. Маленькая бритая голова утонула в плечах. Но страха перед этим громилой не было. Только странная неприязнь и раздражение.
       - Ну, и что имеешь предложить? - процедил крепыш.
       Амиго вспомнил нужные слова, что передал Мишка:
       - Любой рай за ваши деньги!
       Бритоголовый нахмурился.
       - Даже рая бывает много, но не денег. Товар с тобой?
       Амиго кивнул. Из окна переднего джипа вылетел окурок сигары и ударился в стену дома. Яркие искры щедрым дождем упали асфальт. Амиго отдал сверток, получил свернутые в рулончик баксы. Вернулся к мотоциклу. Нога механически выжала сцепление, щелкнула ручка переключения скоростей на бензобаке. Резкий газ и стальной конь с радостным визгом ринулся из переулка. Тело била мелкая дрожь. Вроде все в порядке, но чувство прицела между лопаток не покидало. Взглянул на спидометр - девяносто пять. Он оглянулся, джипов нет. Словно гора с плеч рухнула. Стрелка спидометра крадучись поползла вниз.
       Через час он встретился с Мишкой недалеко от мастерской.
       - Привез?
       Амиго отдал тяжелый рулончик. Мишка бросил скрученные баксы в седельную сумку, вынул из кармана куртки три зеленых сотки, протянул Висенте. Остаток дня они провели в мастерской. Три чоппера были почти готовы. Осталась только сборка: поставить на место двигатели и покрасить баки.

       Войдя в квартиру, которую он снимал на окраине города, Амиго разделся до пояса, покрутился перед зеркалом, напрягал мышцы, делал злое лицо. "Широкая кость" досталась Амиго от деда, высокого и плечистого. На смуглой коже играли блики от светильника. На груди и левом плече виднеются несколько белесых шрамов - память о первых неудачах на мотоцикле. Косуха, кожаная жилетка и штаны вернулись в шкаф, теперь только старые джинсы и футболка. Если бы не Дарья, все это валялось бы на полу. Амиго заварил зеленый чай, накрыл салфеткой. Расставил чашки. Прошло около получаса, и в дверь настойчиво позвонили. Амиго в нетерпении открыл, но не успел сказать ни слова. Дарья набросилась на него как зверь, каштановые волосы растрепались. Он не стал сопротивляться, понравилось - буря дикого и древнего. Мелькнула только одна запоздалая мысль - зеленого чая сегодня уже не увидеть.
       Невероятная ночь оставила место только нежным чувствам. Сладкий сон ослабил объятия и понесся навстречу легкому ветерку. Дарья медленно спустила ноги с кровати, меховые тапочки приятно пощекотали кожу. Едва пальцы ног коснулись пола, по телу пробежала приятная волна полного пробуждения и расслабления. Теплая кровать и горячее тело испанца манили обратно. Но Дарья встала. Она подошла к легким, полупрозрачным шторам, что слегка колыхались на ветру. Из открытого окна легкий бриз летним поцелуем пробежал по коже. В комнате витал еле уловимый аромат букета белых роз. Полупрозрачная ночная рубашка робко соскользнула на пол. Небесная россыпь бриллиантов и мягкий лунный свет осветили ее точеную фигуру. Несколько непослушных волнистых прядей упали на грудь. Лунный свет, словно художник, раскрасил волосы золотом. Слегка запахло утром. Дарья представила, что она у моря. Вот на водной глади моря заканчивает переливчатый танец лунная дорожка. Где-то на горизонте нежную плоть темноты прорезает первый луч солнца. Ранние утренние трамваи, словно городские птицы, радостно трезвонят, встречая друг друга.
       Она не видела, что Амиго проснулся и восхищением рассматривает ее прекрасный силуэт. Дарья с замирающим сердцем вернулась в самую прекрасную кровать в мире и прижалась к горячему телу Амиго.
       - Как там твои родители? - Висенте лежал на подушке, закинув за голову сильные мускулистые руки.
       - Очень обрадовались новому телевизору, - радостно прошептала Дарья. - У них до сих пор черно-белый, да и тот только две программы показывал. Провожали сюда, плакали на вокзале, гостинцев с собой передали. Сало, колбаса домашняя, пирожки с картошкой и шкварками.
       - Спасибо, - Амиго улыбнулся, - никогда не ел пирожки с картошкой. А что такое шкварки?
       -Вытопленные кусочки сала, - Дарья облизнулась, - вкуснотища.
       Висенте молчал, о чем-то думал, глядя в потолок черными выпуклыми глазами.
       - Амиго, - Дарья тихо перебирала спутавшиеся смоляные волосы баска. - А где твои родственники?
       - Старики в Испании, но отец в Москве.
       - В Москве?
       - Да, ведь он русский.
       - Вот это новость, - Дарья привстала и с любопытством заглянула в глаза Амиго. - Почему же ты живешь отдельно от него?
       - Это долгая история, - Амиго вернул голову Дарьи на свою руку - Когда в тридцать седьмом из Барселоны в Кронштадт пришел корабль с ninos de la guerra, что в переводе с испанского означает - дети войны. Там были и мои будущие дедушка и бабушка, которые крепко держались за руки и не хотели расставаться. Вообщем, так они вместе и сошли на берег. Их хотели разлучить насильно, чтобы определить в разные детские дома, но они вцепились друг в друга мертвой хваткой. Не знаю, что было бы с ними, но шедший мимо морской офицер становился и переговорил о чем-то с руководителем работ. Короче, он забрал моих родителей к себе, у него был дом в Кронштадте и очень красивая русская жена. Потом мои испанские дедушка и бабушка выросли, поженились, и в конце пятидесятых у них родилась дочь - Луиса дель Боска, а в семье морского офицера родился сын, Сергей, которого моя будущая мама Луиса обожала и называла Серхио. Потом, когда родители Сергея умерли, мои испанцы переехали из Кронштадта в Пушкин, под Ленинградом, а Сергей поступил в Нахимовское училище, закончил его, и женился на Луисе. Это была самая счастливая и красивая пара на свете, Луиса, как настоящая испанка, была с рождения очень верной и преданной и была готова к тяжелой доле жены морского офицера, но моряком Серхио Воронин так и не стал. Увы, проблемы с сердцем - мой отец очень переживал и, чтобы доказать Луисе, что инвалидом никогда себя не признает - занялся профессиональным альпинизмом. Он стал победителем многих международных соревнований, потом, в середине восьмидесятых родился я. А потом, - голос Амиго стал тихим и глухим, потом на горной реке перевернулась байдарка моей мамы. И ее не стало. Отец долго лежал в больнице, его сердце всерьез напомнило о старых проблемах. Он был вынужден отказаться от большого спорта. Сейчас он водит в горы группы туристов.
       - Ты не ответил, почему вы не живете вместе? - напомнила Дарья.
       - Я очень похож на свою мать, - Амиго отвернулся стенке, - поэтому постоянно напоминаю отцу о потере Луисы, у него слабое сердце, поэтому я предпочитаю держаться подальше, объясняя это своим горячим, самостоятельным характером баска.
       - Ты тоскуешь по нему? - Дарья осторожно перебирала жесткие вьющиеся волосы Амиго.
       - Временами очень, - Амиго умолк. Он больше не хотел воспоминаний. Дарья осторожно обняла его за плечи и уткнулась носом в смуглую пропахшую солнцем шею любимого.

       Сергей Воронин

       - Итак, записывайте, - инструктор курсов "Вертикаль" Воронин посмотрел в окно. Рядом, на строительной площадке тянулся ввысь синеватый небоскреб. По ребристым стенам ползали черные фигурки монтажников. Воронин вздохнул и продолжил. - У Поля Гогена есть картина "Откуда мы пришли? Кто мы? Куда идем?" Эти вопросы каждый из вас наверняка задавал не один десяток раза. Зачем, например, люди поднимаются в горы?
       - Ради красоты! - раздались разрозненные реплики аудитории.- Ради ощущения чувства товарищества! Ради победы над собой!
       - Красоты? - усмехнулся Воронин. - Долины, моря и старинные города не менее прекрасны. Чувство товарищества не чуждо любому разгульному застолью. А что касается, победы над собой, то этим можно заниматься каждый день, по примеру Обломова, шучу, конечно.
       - А правильный ответ? - стихла аудитория.
       - Его нет, - прищурился Воронин, - не надо пытаться найти верное объяснение массовому помешательству, называемому альпинизмом. Кстати, в Чехии альпинизм называется горолезество, в Германии - бергштайген, в Эквадоре, в Андах - андинизм. Так что порадуемся, что в своем языке мы сохранили это волшебное слово, пришедшее из колыбели альпинизма - Альпийских гор, куда мы с вами и намерены отправиться. Ну, а датой рождения альпинизма считается 1786 год - восхождение на высочайшую гору Европы альпийский Монблан двух французов Бальма и Паккаром. Это можно не писать.

       Виктор

       Инструктор все говорил и говорил, и Виктору вскоре это наскучило. Сколько можно слов, скорее в горы. Дождаться не могу, когда увижу здоровенных седых великанов. Огромные и могучие, они взирают на мир и прячут добродушные улыбки. Люди кажутся им мелкими в извечном мельтешении. Если есть что-то вечное - это горы.
       Виктор вздрогнул и очнулся. Опять погрузился в мечтания, извечная моя проблема. Он еще раз попытался слушать.

       - Если Монблан является самой высокой вершиной, - продолжал Воронин, - то самой красивой, бесспорно является Маттерхорн.

       Как же это скучно. За окном обычный серый пейзаж, не на чем взгляд остановить. Виктор обвел взглядом аудиторию. Обычные люди, он даже не запоминал их по именам. Зачем? "Я не собираюсь с ними сходиться. Наоборот, мне нужно уйти от людей и подумать. Нужны новые просторы красоты, чтобы вновь поверить в ее существование"
       Его блуждающий взгляд наткнулся на светлые волосы девушки с соседнего ряда. Она сидела рядом с широкоплечим мужчиной, много старше ее. Эта девушка была по-настоящему красива. Длинные пышные волосы, упрямый вздернутый носик, большие глаза. В душе что-то зашевелилось, и нахлынула печаль. Девушка сразу напомнила ему Свету. Мир вокруг померк, сознание заполнила волна воспоминаний…

       - Теперь собственно о самой программе, - Воронин задумчиво провел рукой по волосам, - на восхождение отводится пять дней, а общая продолжительность тура с убытием и возращением в Милан, составляет около двух недель. Оптимальный размер группы пять - шесть человек, то есть размеры присутствующей аудитории вполне отвечают высказанным пожеланиям.
       - Красоты - красотами, но что именно входит в стоимость путевки, - по-директорски строго спросил седой мужчина, стареющую внешность которого странным образом не портили даже подпухшие под влиянием алкоголя веки.
       - Перелет, - вежливо ответил Воронин, - прокат палаток, веревок, страховочного и навигационного оборудования, посуда, горелки, проживание в альпийской гостинице и услуги канатной дороги до хижины, выше которой будет разбит наш штурмовой лагерь.
       - А питание входит? - не успокоился мужчина
       - Ты хочешь спросить - выпивка? - усмехнулась сидевшая рядом с ним привлекательная женщина средних лет, - успокойся, Кузнецов. Купишь за свои, все равно общественной тебе не хватит.
       - Питание и медицинская страховка за счет участников группы, - кивнул Кузнецов.
       - Ты лучше спроси инструктора про местные условия, - женщина еле улыбнулась Воронину. У нее была приятная улыбка, легко вызывавшая ответную, от чего, впрочем, Воронин удержался.
       - Записывайте, к чему именно вам нужно быть готовым, - Воронин заложил руки за спину. - Десять дней палаточной жизни в условиях ограниченной комфортности. Самостоятельное приготовление пищи. Переноска рюкзака весом пятнадцать-двадцать килограммов. Температура воздуха на высоте более трех тысяч метров может опускаться до минус двадцати градусов.Ну и, конечно, всегда и везде - строжайшая дисциплина.
       Внезапно, где-то в середине аудитории затренькал мобильный. Донесся приглушенный голос говорившего.
       Воронин терпеливо ждал окончания разговора. Люди платят деньги, думая, что получают право на исключительность. Это не то, что раньше - железная армейская дисциплина. По мобильному говорить интереснее, чем слушать скучные азы инструктажа. Ладно, спокойнее. Воронин вновь посмотрел на небоскреб за окном. Монтажники по одному скрывались за соседним ребром здания,
       - Сергей Иванович, - красивая белокурая девушка, которой тайно любовался Виктор, подняла на Воронина бирюзовый прищур глаз - Вы словно намеренно избегаете превосходных эпитетов в отношении места нашего восхождения. Южные Альпы - это солнце, глинтвейн, монастырские сенбернары. Вот, послушайте, - девушка придвинула яркий буклет, - Альпы - это удивительная страна скал и ледников. Она родилась сорок миллионов лет назад в бескомпромиссной битве древнейших мировых континентов. Скользя по вязкой раскаленной массе земных недр, гигантская литосферная плита нынешней Африки устремилась к полюсу и, подобно тарану, вломилась в западную оконечность древней Евразии. Сминая и круша гранитную материковую оболочку планеты, она тысячи веков упорно продвигалась на север, вдавливая Апеннинский полуостров в сопротивляющееся тело Европы. И остановилась, бессильная перед несокрушимой твердостью ее базальтовых пород. И там, где сгрудились обломки Апеннин, в местах колоссального сжатия земной коры взметнулись ввысь заоблачные вершины молодой горной страны, известной сегодня как Альпы. Красиво, правда?

       - Как вас зовут? - деликатно поинтересовался Воронин.

       - Рута, - девушка склонила голову на бок. - Рута Домниковская.
       - И что, Рута, вы нам прочитали? - Воронин видел и раньше этот буклет, да мало ли кто и что пишет об Альпах. Глянцевые фото, заманчивые слова, а по сути туристов ждет труд, о котором нужно предупредить сейчас, до выхода на маршрут. Но кто хочет думать о работе, оплатив деньги за отдых?
       - Моя первая рекламная редакторская работа, - улыбнулась Рута. - Между прочим, тут на второй странице буклета и моя фотография.

       Рута Домниковская

       Какое чудесное утро! Рута сладко потянулась и открыла глаза. Какое солнце, какое ясное небо! Накинув легкий шелковый халатик, Рута подошла к окну. Распахнув ставни, она с удовольствием вдохнула утренний запах любимого города. Все в ее жизни складывалось как нельзя лучше. Любимая интересная работа, новая, изящно обставленная квартира, красный "Фиат", подаренный родителями на день рождения. И мечты, мечты, мечты, радужно святящиеся в ее юной душе, с неизменной верой в их осуществление.
       Рута неспешно одевалась, оглядывая себя в огромном зеркале. "Да, знаю, что красива", - с улыбкой мысленно проворковала она, вспоминая льстивые слова секретарши с работы.
       С недавнего времени молодая, подающая надежды сотрудница Рута Яновна Домниковская начала работать в солидной туристической фирме. Неважно, что туда ее устроил отец. Так было даже лучше. Постоянная победительница конкурсов красоты, школьных, а потом конечно и университетских, Рута понимала, что, устраиваясь на работу, она не избежит навязчивых предложений со стороны мужской половины руководства любой компании. И было отчего. Точеная хрупкая фигурка, нежная, почти прозрачная, кожа, прекрасные белокурые волосы, никогда не знавшие гидроперита. Длинные изящные пальцы с тонкими запястьями, стройные длинные ноги с ямочками на коленях. Милые черты лица и красивые прозрачно-голубые глаза. Глаза, так похожие на голубые брызги родниковой воды. И плюс к этим внешним достоинствам безупречные манеры и прирожденная интеллигентность, свойственная всей ее семье.
       Отец Руты, потомственный дипломат Ян Домниковский, просто обожал свою единственную доченьку, с того самого момента, когда первый раз взял ее на руки. Он не жалел ни сил, ни времени, ни денег для того, чтобы Рута имела все самое лучшее. Лучшее воспитание, лучший университет, лучшее окружение. Ян Теодорович без устали оберегал свое сокровище, ревностно и самозабвенно заботясь о ней. Даже сейчас, когда она была уже взрослым самостоятельным человеком. Сколько раз, смеясь, Рута восклицала:
       - Папочка, я ведь уже совсем большая! Я уже выросла! Пожалуйста, перестань беспокоиться обо мне!
       - Ну что ты, дорогая моя, мой милый нежный цветочек! Как я могу! Этот мир так жесток, а ты у меня такая хрупкая!
       И они, ласково прижавшись, друг к другу, усаживались пить чай в уютной гостиной, за большим круглым столом с накрахмаленной скатертью. А улыбчивая мама Руты уже несла с кухни горячий пирог, источавший неизменно чудный аромат.
       Так бывало всегда, по выходным, когда Рута приезжала к родителям. С тех пор, как она стала жить в новой отдельной квартире, эти воскресные встречи стали почти традиционными. Успев соскучиться за неделю, Рута ехала к маме и папе в свою старую арбатскую квартиру, с удовольствием проводя время среди уютных привычных вещей, любимых детских игрушек, бережно хранимых родителями, среди доброй старинной мебели и десятков сотен книг.
       Несмотря на свой молодой возраст, Рута научилась понимать, что истинная ценность в жизни - это семья. Любящая и дружная семья. Такая, как у нее. Семья, давшая ей столько тепла и заботы. А, кроме того, блестящее образование. Приучившая к терпению и трудолюбию. Научившая ее любить людей и жизнь. И девушка отвечала родителям взаимной благодарной любовью.
       Когда однажды отец позвонил Руте и предложил помочь с устройством на работу, девушка без излишних раздумий согласилась. Она знала, что папа плохого не посоветует, и полностью доверилась ему. Каково же было ее удивление, когда, подъехав к солидному новому особняку с вывеской "Издательский дом - Мировой туризм ", она увидела в кабинете директора - давнего друга семьи Домниковских.
       - Руточка, милая, как я рад тебя видеть! - директор радостно выплыл из-за огромного полированного стола, - господи, сколько лет прошло! Какая ты теперь красавица! А я ведь помню тебя совсем крохой! Ну, добро пожаловать!
       Работа редактора понравилась Руте с первого дня. И работала она безупречно. В один из дней директор, радостно улыбаясь, сообщил, - Ну, дорогая моя, твой буклет об Альпах превзошел все наши ожидания. Совет директоров решил поощрить твои творческие достижения и выделил деньги на туристическую поездку в Альпы. Отдохнешь, наберешься новых впечатлений и по возвращении навалишься на новый рекламный фотоальбом, который нам уже заказали с десяток крупных туристических фирм. Ну, как?
       - Ой, как здорово! - воскликнула Рута. - Просто не знаю, чем отблагодарить вас за такое доверие.
       - Как чем? - нарочито нахмурился директор, - тем же чем и раньше - профессионализмом. Успехов, тебе, деточка! И кланяйся от меня родителям.

       - Рута Яновна Домниковская не просто лицо издательского дома, она ее душа, - громко произнес сидящий рядом с Рутой ухоженный мужчина. Его очки в тонкой золотой оправе забавно контрастировали с развитым атлетическим телом. - Простите, я не представился. Павел Александрович Урицкий. Так вот, именно благодаря, Руте Яновне, я, совершенно неожиданно для самого себя, решился на это необычное путешествие.
       - Восхождение, это все-таки не путешествие, а работа, - попытался поправить атлета Воронин.
       Урицкий молча усмехнулся и выразительно повел своими широченными плечами.

       Павел Урицкий

       Два "джипа" близнеца неспешно катились по грязному мокрому асфальту. Ни мутное небо, ни грязный асфальт, ни унылый пустынный пейзаж новостроек ни мог вывести из себя эту пару машин. Размеренно километр за километром они преодолевали ведомый только их хозяевам путь. Лишь изредка степенно останавливались перед светофорами, пробки объезжали по встречной. Всю дорогу вместе. Блестяще черные бока, затемненные стекла, пружинистая посадка пантеры перед прыжком.
       Собственно, не смотря на то, что джипы, были близнецами, хозяином этих джипов был один человек - Павлу Александровичу Урицкому. Единоличному владельцу банка средней руки.
       Павел Александрович сидел за рулем первого джипа. Ему нравилось самому водить эту большую сильную машину. Его коллеги и знакомы зная пристрастие Павла Александровича к большим машинам, посмеивались за его спиной. При том положении, которое он занимал, давно пора было пересесть на что-то более фешенебельное, дорогое и престижное. А Урицкий как молодой "бык" разъезжал на любимом джипе. Впрочем, ему ни раз намекали на это близкие знакомые, но Урицкий лишь махал рукой и продолжал использовать для разъездов исключительно джипы.
       Дорога убаюкивала. Светофоры. Урицкий доставал из кармана пачку сигарет - пустая. До банка никак не меньше минут сорока, а курить хотелось невероятно.
       Странное дело, казалось бы, вот живет человек. Вот все у него есть руки, ноги, голова. Что еще надо? Работа? Деньги? Все ему надо. Получил человек кирпичом по ноге, например. Больно. И больше ни чего уже не надо, лишь бы нога прошла. Нога прошла - счастье прошло. Растворилось, будто и не было. И хочется человеку другого рода счастья. Ну, в молодости допустим женщину или девушку. Вот сейчас, вот уже, ну-ну, чуть-чуть. Получил!!! Ура!!! И счастье снова исчезло. А дальше деньги, но с ними тоже кутерьма. Когда есть сто - хочется тысячу, есть тысяча - хочется миллион. А миг счастья все короче и короче. Все есть и уже ни чего не хочется хотеть. Кроме сигареты. Павел Александрович прошел весь путь поиска счастья от упавшего на ногу кирпича, до заработанного первого миллиона. И сам себе вынужден был признаться, что по мере роста благосостояния - радость обретенных возможностей приходила все реже и реже.
       Вот и сейчас, томясь в очередной пробке без сигареты, он снова и снова пытался вспомнить, когда счастье было абсолютным. И по его воспоминаниям выходило, что было ему тогда лет тринадцать. Обыкновенный шестиклассник. Была осень, еще тепло. И сидели они с одноклассником Сашкой Беловым на берегу заросшего пруда, смотрели на лягушек и волны и откровенничали. И узнал Павел Александрович тогда, что вот уже две недели "сохнет" Сашка по Ленке из 7-го, а Сашка в свою очередь - что Пашке не безразлична Настя из соседнего поселка. Давно это было, а вот, поди, ж ты вспомнилось. Два года длилась эта странная Пашкина любовь. Как только не старался Сашка помочь другу, ни чего не получалось. Не мог Пашка набраться смелости. Просто подойти и рассказать все Насте. Не мог. Тогда, по совету Сашки, написал теперешний господин Урицкий перед самым выпускным вечером из школы ей письмо. И в письме этом, не объяснялся ей в любви, и не говорил о чувствах, которыми была переполнена его душа. А просил всего-навсего ответить, как она, Настя, относится к нему, Пашке Урицкому. Сашка убежал с письмом и вернулся с ответом через двадцать минут. Еще минут десять Пашка не мог заставить себя открыть заветный листок. Обнюхивал его, и даже отвернувшись от Сашки, незаметно лизнул. Наконец, полностью насладившись впечатлениями, он развернул мятый вырванный из тетради листок в клеточку, на котором аккуратным подчерком было написано только одно слово "Хорошо". А внизу стояла буковка Н.
       - Она относится хорошо, хорошо, хорошо, - повторял он мысленно снова и снова. - Это же здорово. Сейчас хорошо, а потом мы с нею познакомимся поближе. А где мы познакомимся? Ну, например, на автобусной остановке. Она и я будем ездить учиться в город, в одном автобусе. Он займет ей место, как будто случайно. И она присядет рядом с ним. И они будут ехать, и разговаривать о том, как он любит ее, как ценит, как уважает.
       От этих воспоминаний Урицкий зло улыбнулся над собой. Ничего не было. Ни автобуса, ни разговора. Был лишь Сашка, пытавшийся вразумить и втолковать ему, что у Насти есть жених. А Урицкий не верил. Не могло так быть. Так было бы не правильно. А потом они и вправду поехали учиться. Пашка в областной центр, а Настя в Москву. И больше он ее уже не видел. Если не брать в расчет их самую последнюю случайную встречу.
       Курить все-таки хотелось зверски. Урицкий высмотрел киоск и стал подыскивать место для стоянки. Все подъезды к киоску были плотно уставлены машинами, так что о парковке не было и речи. Разозленный Урицкий остановился прямо на проезжей части дороги. Близнец послушно притерся рядом. Урицкий открыл дверь и вышел на дорогу. Едущие мимо машины вынуждены были притормаживать и возмущенно сигналить, но Урицкого это не трогало. С явным удовольствием он сделал два три шага, разминая затекшие ноги, и направился к киоску. И тут, на полном ходу мимо него протарахтел грязно-ржавый "Москвич". Фейерверк грязной воды из-под колес очумелого рыдвана накрыл Урицкого плотной стеной. Выскочившие из второго джипа два откормленных барбоса бросились к опешившему от душа шефу.
       - Пал Саныч, да как же, - поспешно отряхивая банкира, гудел один.
       - Пал Саныч, догоним, позвольте догоним, - на части порвем - сопел другой.
       - Я номер запомнил, - высунулся из джипа водитель.
       Неожиданно Урицкий отстранился от суетящихся охранников и, согнувшись пополам, захохотал. Насмеявшись, вытер слезы вперемешку с грязью.
       - Ладно, ищите любой конторский туалет? Не могу же я в банк появится, в таком виде.
       Барбосы завертели головами и радостно ткнули пальцами в ближайшее добротное здание, на котором висел огромны плакат с пальмами, морем и горами под сверкающей неоновой надписью "Вертикаль".
       Урицкий одобрительно хмыкнул.
       - Ну, пошли. Один в мою машину, один со мной.
       В вестибюле "Вертикали" сидела потрепанная возрастом красавица, утянутая джинсами, подчеркивающими подбирающуюся полноту. Увидев мокрого Урицкого, красавица изобразила неудовольствие.
       - Куда прешься ?
       Выросший из-за Урицкого охранник деловито рявкнул.
       - Рот закрой, нутрия. Сортир где?
       - Это там, - легко сменила тон нутрия, - дальше по коридору. Вон, за открытой дверью аудитории. Проводить?
       - Сиди, найдем.
       Урицкий двигался по коридору, стены которого были увешаны яркой рекламой. Отдых Урицкого давно не интересовал. Да и как он может интересовать. Когда становилось совсем тоскливо, он уезжал на один из известнейших курортов на берегу океана. А что бы не мотаться по гостиницам, купил себе поблизости с океаном домик. Странно, но на отдых это похоже не было. Позагорал, искупался, потерся средь местного бомонда, половил свинцового тунца. Вообщем, не отдых, а так, одна из разновидностей работы, которую ты обязан выполнять в соответствии со своим публичным статусом.

       "Вряд ли найдется хоть один человек, который, проходя в незнакомом месте мимо открытой двери, не заглянул внутрь. Нет, мы не ищем там ни чего интересного. Это происходит помимо нашей воли. Вероятно инстинкт самосохранения с древних времен. А ну как в пещере медведь или тигр саблезубый. А может просто оставшееся с детства вера в чудо, которое обязательно находиться за дверью"

       Урицкий не был исключением и заглянул в эту открытую дверь. И его взгляд тут же остановился на чуде, которому и положено быть за незнакомой дверью. Одиноко сидевшая блондинка, невероятной кроткой красоты. Спадающие на плечи слегка вьющиеся белокурые волосы. Нежные черты лица. Давно забытая сказку про снегурочку, становилась явью.
       Не больше двадцати минут понадобилось Урицкому и охраннику, что бы привести в порядок внешний вид. Но этого было достаточно для того, что бы в голове у банкира созрел план.
       - Милая, - Урицкий выложил перед нутрией сотню долларов, - спасибо за помощь.
       "Милая", не ожидавшая проявления внезапной щедрости расплылась в острозубой улыбке.
       - Чем так увлечены, вон в той, открытой аудитории?
       - Курсы альпийского туризма. Боже мой, как я хотела бы туда попасть. Вы знаете там такая красота, такая красота. Горы, луга.
       - Я понял. А берут всех?
       - Не знаю. Вы дождитесь конца занятий,
       Урицкий терпеливо курил возле машины, когда, наконец, светловолосая незнакомка вышла из здания "Вертикали".
       - Простите, - Урицкий торопливо отбросил сигарету. - Я видел, что вы занимаетесь на курсах туризма. Я смогу записаться в эту же группу?
       - Вам нужно поговорить с администрацией, - незнакомка с сожалением посмотрела вслед ушедшему автобусу. - А у вас уже есть путевка?
       - Пока нет, - Урицкий заметил взгляд незнакомки - Я могу вас подвезти, а по дороге вы расскажете мне, где можно приобрести такую путевку. Идет?
       - Павел Александрович, вы опоздаете на встречу, - охранник покосился на златовласку.
       - Ошибаешься, милый, - Павел Александрович, распахнул перед девушкой дверь джипа. - Наоборот, я еле на нее успел.
       - Спасибо, это очень кстати, - Рута легко забралась в высокую машину. - Я действительно тороплюсь на работу в издательство.
       На следующее занятие в "Вертикали" он пришел раньше и намеренно задержался у входа. Подошедшая Рута радостно улыбнулась Урицкому, растопив в его сердце последние льдинки сомнений.
       Теперь они сидели рядом, в одной аудитории, и Урицкий ни за какие бы блага в мире, не уступил своего место рядом с Рутой.

       - Так, друзья, - Воронин посмотрел на часы. - Пожалуй, запишите еще вот что. Следы. Когда идет группа, то она должна идти след в след. Лавиноопасные склоны нельзя подрезать горизонтальной цепочкой следов. Кстати, в горах следы видны только вблизи. Порядок в группе на леднике - самые легкие вперед.
       - Самых легких можно и на руках отнести, - Урицкий не удержался и одарил Руту белозубой улыбкой.
       - На сегодня все, - Воронин посмотрел на небоскреб. Монтажников на стене уже не было. Переползли на другую сторону. Воронин дернул молнию и загнал замок под самое горло. Старая альпинистская привычка заботится о тепле тела.
       Аудитория облегченно поднялась и, убирая на ходу исписанные блокноты, направилась к выходу. Виктор, пропустил Воронина перед собой и задержался у двери. Его интересовал вид из окна, на который неоднократно обращал во время лекции инструктор. Вид как вид. Обычный небоскреб. Виктор пожал плечами и неожиданно для себя присел на подоконник. Ему хотелось подумать. Проснувшиеся воспоминания трехлетней давности всецело охватили его сознание.

       Виктор.

       На университетском подоконнике сидела муха и грелась на солнышке. Маленькая, худая. Сквозь прозрачное брюшко видны разноцветные внутренности. Судорожно сжимается маленький темный комочек сердечка. Крылышки аккуратно сложены, переливаются разными цветами на солнце.
       - Бедная, угораздило тебя родиться в такое неподходящее время, - прошептал Виктор, осторожно доставая фотоаппарат. Такую красоту стоит запечатлеть.
       На дворе царила осень, бабье лето в самом разгаре. Солнце сияло на небосклоне, изо всех сил притворяясь, что лето вернулось, чтобы остаться с нами навсегда. Тихонько заворчал выдвигающийся объектив.
       - Только не улетай! Посиди еще чуть-чуть!
       Виктор осторожно поднес фотоаппарат как можно ближе. Двигался медленно, очень медленно. Главное не спугнуть. Такая красота достойна его коллекции.
       На маленьком экране дрогнули белая поверхность подоконника и маленькая точка посредине. Наезд, режим мелких предметов. Теперь осторожненько приблизиться. Ближе, еще ближе. Муха послушно нежилась в лучах сентябрьского солнца. Ее маленькие крылышки мерцали бирюзовым оттенком. Виктор приблизился еще, мушка замерла, потом принялась тереть лапками друг о друга. Умывается, красавица!
       И вот уже бирюзовые крылышки занимают весь экран. Сейчас главное, чтобы не дрогнула рука. Иначе изображение получиться размытым и кадр пропадет.
       Зззззз, зззззз, зззззз… В кармане проснулся и завибрировал сотовый телефон. Виктор вздрогнул, муха замерла и исчезла, палец сам собой нажал на кнопку. Щелк.
       - Тьфу, пропасть! - выругался Виктор. Кого это угораздило в такой неподходящий момент. - Алло, слушаю.
       - Привет! Это Василий! Срочно сюда! У меня для тебя дело!
       Васька, главный редактор журнала "Университетский вестник" и поэтому знал все и про всех. В том числе и про Виктора - скромного и непритязательного молодого человека. Когда Виктор поступил на дизайнерский факультет университета, его мало кто заметил. Подумаешь, еще один простой паренек, каких тысячи. Но вскоре сокурсники стали замечать недюжинные способности Виктора, всюду таскавшего с собой цифровую фотокамеру.
       Когда самые любопытные поинтересовались работами Виктора, он принес им пачку снимков. И тут выяснилось, что рядом с ними учиться настоящий талант. На снимках Виктора были всеми знакомые вещи, которые он поразительным образом умел фотографировать так, как они никогда не выглядели в обыденной жизни. Любой, даже самый простой предмет на снимке Виктора открывался с новой неизведанной стороны. Шариковая ручка на столе, натюрморт из сосисок и кусочков черного хлеба, россыпь крошек на ровной поверхности доски, красный кленовый лист, шишка среди опавшей листвы.
       Слухи о способностях Виктора поползли по университету. Дальше пошло и поехало. Уже ко второму курсу фотографии работы Виктора регулярно появлялись в курсовой стенгазете и в местном журнале "Университетский вестник", а его главный редактор Василий стал близким другом нелюдимого и задумчивого Виктора.
       - Какое дело? - мрачно откликнулся Виктор. - Ты мне такой кадр испортил!
       - От тебя другого и не услышишь - донесся в трубке веселый голос Васьки. - Приходи. Срочно.
       Виктор тихо ругнулся и положил трубку в карман. Васька в своем репертуаре. Мало того, что всегда звонит некстати, так еще и отключается посреди разговора. Фотоаппарат все еще в руке. Виктор поглядел на дисплей цифровика и ахнул. Во весь экран красовалась мушка. Крылья пришедшие в движение размыты бирюзовыми полосами, ярко сияющими на солнце. А между ними горит маленькая отчетливая радуга. Какая красота! Сердце наполнилось восторгом. Если бы не Васька, ни за что бы такой момент ни поймал. Приду - расцелую!
       Не замечая прохожих, он пробежал по главной лестнице университета. Коридор перед дверями "Вестника" был пуст. Лишь мигает красным огоньком камера наблюдения под потолком. Виктор нетерпеливо дернул ручку облупленной двери.
       - Васька, ты не представляешь какой кадр, я сделал благодаря тебе, - Виктор внезапно умолк.
       На стуле для посетителей сидела девушка. Виктор посмотрел на нее и мир вокруг пропал. Мгновение назад был огромный мир с тысячью людей, с ярким солнцем, пронзительным голубым небо, с яркими красками деревьев. Потрясающий и красивый мир. И вот его уже нет.
       Есть только ОНА. Таинственная глубина ярких зеленых глаз… улыбка, отражающая свет самого солнца… милая ямочка на щеке… водопад медных блестящих волос…
       Виктор стоял, словно громом пораженный. За спиной бубнил Васька, кажется, он тоже что-то отвечал. Но все это было не важно. Важно было лишь то, что он здесь и видит это чудесное видение.
       А потом чудесное видение улыбнулось и сказало:
       - Ну, здравствуй, великий фотограф!
       - А.. я… это! - растерялся Виктор. - Я собственно…
       - Вот такой он и есть! - добродушно рассмеялся Васька. - Я же говорил, он сама скромность! Но профессионал, каких нет! Ему бы в центральные журналы, а он вот у нас застрял.
       - Я давно хотела с тобой познакомиться! Я - Света! - девушка встала и протянула руку. Виктор стушевался, выронил папку со снимками и неуклюже кинулся ее поднимать папку, потом суетливо вскочил обратно - ведь так и не пожал руку.
       - Виктор! - он, наконец, справился с волнением и осторожно пожал руку, потом, подчиняясь какому-то странному порыву, поднес ее к губам и поцеловал.
       - О! - звонко рассмеялась Света. - Какой ты галантный!
       - Было бы святотатством просто пожать такую прекрасную руку. Можно лишь благоговейно прикоснуться к ней губами, - возвышенно проговорил Виктор. Все тело его сковала странная слабость. Лишь губы продолжали говорить, словно бы кто-то другой овладел душой Виктора и говорил за него.
       - Спасибо, - На лице Оли появился легкий румянец. - Еще ни кто не говорил мне таких комплиментов.
       Виктор глядел на нее и не мог наглядеться. Она была прекрасна. Чистая белая кожа, воздушные пышные волосы, огромные глаза, длинные ресницы. Света подняла глаза, и Виктор вновь утонул в них.
       - Э, да я тут по ходу дела лишний, - легко вмешался в их беседу Васька.
       Виктор вздрогнул и заморгал, словно внезапно шагнул из темной комнаты на яркий свет.
       - Мы с Виктором уходим, - Света повернулась к Ваське. - Спасибо, ты не обманул мои ожидания.
       - Какие ожидания? - удивился, было, Виктор, но снова онемел от пелены внезапного счастья, накрывшего его с головой.
       - Идите, дети мои, - Васька деловито придвинул папку со снимками Виктора, - ваше дело молодое, а мне, старому, только и остается, чтобы устраивать чужое счастье.
       Виктор и Света давно ушли, а Васька все еще что-то бормотал, любуясь фотографиями и прикидывая к какой из номеров вестника их выигрышней разместить.

       Они прошли по длинному университетскому коридору. Виктор изо всех сил старался не глядеть на Свету - это недостойно воспитанного человека. Нельзя же так откровенно пялиться. Виктор вспомнил, как ему рассказывали о талантливой первокурснице, которая смогла выиграть престижный конкурс красоты города. А может быть это она?
       - Вася показывал мне твои снимки! - сказала Света. - Такого я не видела даже в модных столичных журналах! Как ты это делаешь?
       - Не знаю! - пожал плечами Виктор. Он с облегчением воспользовался любимой темой для продолжения разговора. - Вокруг нас - красота мира. Часто люди мимо, не замечают. В таких случаях я просто достаю фотоаппарат, чтобы остальные смогли увидеть то, что вижу я.
       - Как интересно! - Света глядела на него во все глаза. На дне зеленых омутов мерцали искорки. - Расскажи еще.
       - Вот, например, пыль на подоконнике! Уборщицы работают плохо, мы тысячу раз проходим рядом, привыкли уже. А между тем это свой огромный мир! Если его приблизить и увеличить, мы увидим неземной пейзаж. Мы перенесемся в другую галактику. Там будет обширная равнина, а вдали карьер с выбранной неизвестными шахтерами породой. Если же мы отдалим это все, если вознесемся над причудливой планетой ввысь, то увидим, что это всего лишь нестертая нерадивой уборщицей пыль и трещина в подоконнике.
       Улица обняла осенней прохладой. Заходящее солнце играло тенями в листве. Листочки стригли теплую мостовую, привлекавшую сотни крылатых насекомых.
       - Я так люблю осень, - восторженно произнесла Света. Она шагнула вперед, и словно маленькая девочка, принялась подбрасывать опавшую листву: - Она потрясающе, правда?

       Он стоял и любовался взглядом ее счастливых глаз.
       - Знаешь, - проговорил Виктор, - ты и осень, это такая потрясающая картина.
       Света повернулась к нему:

       Виктор подтянул на подоконник затекшие ноги и обнял руками. За окном стемнело. На стройплощадке вспыхнули лучи прожекторов, отступившие внутрь небоскреба тени, придавали недостроенному зданию облик разрушенного временем утесу. Тоска вновь тронула душу. Он шел в горы, чтобы убежать от нее, но она не отставала. Она шла за ним. От нее ни куда не убежать, не скрыться. Неужели это так и есть?

       - Виктор, а что я должна делать? Лечь, или лучше сесть? - Света, мило дурачась, кружилась по комнате. Виктор уже целый месяц был знаком с ней, но не как не мог наглядеться. Она так прекрасна. Душа просыпается и поет, когда Света рядом.
       - Я тебе скажу, что делать, - произнес Виктор непослушными губами. Он поставил на стол сумку. На бархатную скатерть лег фотоаппарат, небольшой предмет в черном чехле, еще какие-то приборчики.
       - Сколько интересных штучек, - промурлыкала Света, подойдя к нему сзади. Она положила ему руки на плечо, наклонила голову.
       Когда она касалась его, по телу бежали горячие волны. Виктор изо всех сил пытался держать себя в руках. Хорошо принес штатив, руки так дрожат, что сейчас не смог бы сделать ни одного кадра. Что же за напасть, а?
       - А что это такое? - изящный тонкий пальчик указал на черный чехол.
       - Штатив, - с усилием выговорил Виктор. Его руки быстро подхватили чехол, вжикнула молния. На свет появился телескопический штатив.
       - Пожалуй, начнем отсюда. - Виктор установил штатив напротив кровати.
       - Я знала, что ты так скажешь, - радостно засмеялась Света. Она проскользнула мимо Виктора и прыгнула на кровать. На ней была легкая футболка и короткие облегающие штаны.
       - Ты не поняла, - покраснел Виктор. - Просто солнце как раз светит на постель. Нужно этим воспользоваться.
       - Тогда как мне лечь? Так? - она легла на живот и поболтала ногами, потом повернулась на бок. - Или так?
       Когда началась съемка, Виктор словно перешел на другой уровень бытия. Он перестал чувствовать, что бы то ни было, кроме Светы. Он говорил что надеть, как лечь, куда смотреть. Света послушно выполняла. А уж улыбкам и задору во взгляде ее учить не надо было. На Виктора сквозь экран объектива лучилась настоящая Красота с большой буквы.
       Виктор не смог бы, потом, вспомнить все, что он заставлял ее делать. Глядя в последствии на кадры, он удивлялся: неужели это я заставил ее сделать такое и не умер от застенчивости и стыда? Словно в его тело вселился кто-то невозмутимый и смелый и сделал все эти снимки.
       А потом все закончилось. Солнце спряталось за дом, стоящий напротив, на экране фотокамеры появился значок разряженных аккумуляторов.
       - На сегодня все, - устало проговорил Виктор.
       - Уже все? - удивленно подняла брови Света.
       - Все, но ты не волнуйся, насчет качества, - заверил Виктор. - Все получилось.
       Она встала с постели, шагнула к нему. Ее зеленые глаза влажно заблестели.
       Виктор навсегда запомнил тот момент. Она стояла перед ним, такая хрупкая и пронзительно чистая. Ее взгляд стал невероятно глубоким, губы слегка приоткрылись, блеснули ровные зубки. Грудь порывисто поднималась под тонкой тканью футболку. Виктор почувствовал, как слабеют его ноги. Его с неодолимой силой потянуло обнять, запустить руки в мягкие вьющиеся волосы. Прижать эту красоту к груди, поцеловать совершенные губы.
       Она шагнула к нему, ее глаза не отрывались от него. Это был миг великого счастья.
       - Как же я люблю тебя, - пронеслась пронзительная обжигающая мысль.- Но разве возвышенность Красоты подвластна обычному желанию? Нет, нет и нет. Я не имею на нее право, я слишком зауряден, и моя обыденность погубит этот несравненный образ совершенства. Все что я могу - лишь запечатлеть это чудо мироздания.
       - Я забегу к тебе, когда напечатаю фотографии. - Виктор сделал торопливый шаг назад, делая вид, что увлечен укладкой оборудования. . Язык не слушался, в голове гудели токи крови, в уши бился внутренний голос. - Дурак, что же ты творишь?
       Сзади раздался порывистый вздох. Он боялся обернуться и поглядеть на нее.
       - Хорошо, я поняла, - тихо произнесла Света.
       Они не глядели друг на друга, когда он собирался, они не глядели друг на друга когда прощались. А потом, когда захлопнулась дверь возникло чувство, что он навсегда ее потерял.
       - Я недостоин ее. - бормотал Виктор, прислонившись к стене лестничной клетке, потом тихо, но твердо прошептал. - Заткнись, ты надоел, всем. А главное, самому себе.
       Опустив плечи, Виктор медленно спустился вниз. Навсегда из этого дома.

       - Дурачок, Светке от тебя нужно было только одно - хорошие снимки, - Васька налил кружку кофе и поставил перед невидящим взором Виктора. - Не в чем тебе себя винить, ну, не захотел воспользоваться ее благодарностью - дело твое. За ней ребята толпами бродят, так что поверь на слово, она не страдает от твоей холодности. Просто отдай ей фотосессию и выбрось Светку из головы.
       - Она меня любила, - тоскливо произнес Виктор.
       - Любила, - хмыкнул Васька. - Если не переспал - не считается.
       - Замолчи, - Виктор порывисто вскочил, опрокинув чашку с кофе. - Разве недостаточно других доказательств любви?
       - В данном случае - нет, - Васька силой усадил Виктора на место, протер бумагой стол, залитый кофе - Ты не использовал представившийся шанс.
       - Какой шанс? - с болью в голосе прошептал Виктор. - Ведь я ее боготворил. Я был готов для нее на все. Что ей еще ей было нужно?
       - Светке не нужно, чтобы ее боготворили, - Васька отвернулся к окну, - ей нужно, чтобы ее трахали те, кого она сама выбирает. Это придает ей уверенность превосходства перед серыми мышами. Ведь она рвется в модельный бизнес, там нужно знать себе цену. Или пан, или пропал.
       - Что? Что ты сказал? - воскликнул Виктор. В его плачущих глазах стоял ужас. - Не верю, ты врешь. Врешь!
       - До чего же сложный вы народ, художники, - Васька сочувственно махнул рукой и демонстративно углубился в изучение свежей редакторской почты.
       Виктор вышел из кабинета, хлопнув облупленной дверью.
       Вечером позвонила Света и вежливым голосом спросила о фотографиях.
       - Фотографии готовы, - отозвался он как можно равнодушнее. - Могу забросить их Ваське. Это тебе удобно?
       - Удобно, - ответила Света. - Сколько я тебе должна?
       Виктор стиснул зубы, с трудом проронил.
       - Нисколько. Это подарок.
       - Спасибо, - Света повесила трубку.
       Виктор слушал короткие гудки и с каждым из них повторял про себя - дурак, дурак, дурак, дурак, дурак.

       Борис Кузнецов

       Воронин вышел из вестибюля "Вертикали" и с удовольствием вдохнул свежий запах сквера.
       - Сергей Иванович, - Воронина окликнул мужской голос. Воронин оглянулся - слушатель Кузнецов, тот самый, который педантично интересовался услугами, включенными в путевки горного тура. Сейчас он сидел за рулем серебристой иномарки, и доброжелательно смотрел на Воронина из под своих припухших век.
       - Слушаю, - Воронин подошел ближе.
       - Давайте я вас подброшу, - Кузнецов указал на сидение рядом с собой. - Вы, я вижу, прихрамываете? Профессиональная травма?
       - Нет, - улыбнулся Воронин, - фурункул вылез. Не очень симпатичная деталь.
       - Вам надо к врачу, - как всегда твердо резюмировал Кузнецов. - Рядом с моей работой - наша ведомственная поликлиника.
       - Спасибо, - Воронин открыл дверцу. На заднем сиденье лежал старомодный портфель. - Портфель у вас прямо министерский.
       - А, - Кузнецов махнул рукой. - Был когда-то. Теперь все в прошлом. Но вот портфель сохранил. Да что там портфель, скажу вам по секрету, я и партбилет сохранил. Наш, советский. А вы, Сергей Иванович, в парии были?
       - Нет, у меня тогда были другие вершины.
       - А вы не такой простой, - засмеялся Кузнецов. - Кстати, вы, наверняка, не помните моего имени-отчества. Вот вам визитка, на всякий случай.
       - Кузнецов Борис Семенович, - прочел Воронин на глянцевой визитке, - референт начальника транспортного управления. Интересно, если, конечно, не секрет, по каким вопросам?
       - Нет, вы явно мне нравитесь, - Кузнецов добродушно засмеялся. - То, что было и то, что сейчас, не сравнить. Другие масштабы. Раньше под руками был бюджет целой отрасли, империя, одним словом. А сейчас - мелкие крошки. Да и то с боем, как воробьи возле булочной.
       - А машина, между тем, у вас не дешевая, - огляделся Воронин.
       - А что там машина, - скривился Кузнецов. - Вы еще скажите про мой нынешний счет в банке, апартаменты с зимним садом, коттедж с бассейном, личную конюшню. Все это, милый Сергей Иванович, по сути вещей - ерунда.
       - А что для вас не ерунда?
       - Власть, - протянул Кузнецов. - Причем власть не над нынешней полуживой страной, а над той самой одной шестой частью суши. А к большой власти приводят большие деньги. Кончились деньги - кончилась власть. И нам с вами, как патриотам державы, не может не быть не обидно за наше прошлое. Вы меня понимаете?
       - Не очень? - честно сказал Воронин. - Если патриотизм это любовь к родине, то причем тут деньги?
       - Государство - как женщина. Любит деньги. И если соглашается признать твою власть, то отнюдь не бескорыстно, - усмехнулся Кузнецов. - Вы женаты?
       - Был, - коротко отозвался Воронин.
       -Понятно, - протянул Кузнецов, - развелись. Счастливчик.
       -Нет, моя жена погибла, - Воронин нахмурился, старый шрам нырнул в глубокую морщину между светлыми бровями.
       -Соболезную, - Кузнецов минуту помолчал. - Видите, как бывает. Одни теряют своих близких, а другие не знают, как от этих близких избавиться. Представьте себе, мечтаю о разводе. Мою жену вы видите на каждом занятии, сидим рядом, по старой привычке.
       - А, та самая, которая рисует на полях конспекта кошек, - припомнил Воронин.
       - Рисует, будь они неладны, - раздраженно отозвался Кузнецов. - .Дрянь.
       - Это вы о кошках или о жене? - не понял Воронин.
       - И про то и про то. Уже на развод подали. Ищу адвоката.
       - На развод подали, а в горы вместе идете? - искренне удивился Воронин.
       -Да не подозревайте во мне злодея, - засмеялся Кузнецов. - Никто ее не собирается спихивать с обрыва. Нами руководят исключительно деловые соображения. - Кузнецов свернул к обочине. - А вот и поликлиника. Идите прямо к главврачу, скажете, что от Кузнецова. Он поставит вас на ноги в мгновение ока. А напротив, моя служба. Будет время - звоните, визитка у вас есть.
       -Я думаю, что скорее увидимся на маршруте, - Воронин осторожно выбрался из машины. - Не люблю я кабинеты.

      

       Глава 2

      

       Борис Кузнецов

       Светловолосый молодой мужчина в сером стильном костюме приоткрыл дверь кабинета Кузнецова.
       - Вызывали, Борис Семенович?
       Кузнецов снял очки и приветливо посмотрел на входящего.
       - Проходи, Константин, располагайся.
       Вошедший выбрал второе от стола кресло.
       - Так как там наши вопросы? - взгляд Бориса Семеновича затвердел.
       Что за вопросы? Никаких существенных проблем, возникших за последнее время, Константин припомнить не мог. Новая местная проблема? Но о всякой новой проблеме Константин узнавал одним из первых, не первый год в бизнесе.
       - Прошло уже два месяца, как тебя посадили на железнодорожные перевозки. Так?
       - Полтора, - уточнил Константин. - До этого ими занимался Варапаев.
       - И как там тебе на этом месте?
       - Работаем.
       - Над чем именно? - Борис Семенович откинулся на спинку кресла.
       - Дорабатываем транспортные паспорта. На днях предоставим на утверждение.
       - А перевозки на Питер проворонили? - Борис Семенович играл оправой лежавших на столе очков.
       Константин развел руками.

       - Чего ты руками-то машешь? - прикрикнул Кузнецов. - Язык отсох?
       - Борис Семенович, - заторопился Константин, - я об это уже вам докладывал. Старого начальника ценового комитета ушли на пенсию. А с новыми людьми процесс все еще в стадии переговоров. Они выдвинули свои условия.
       Борис Семенович кивнул и отпил минералки из хрустального стакана.
       - И когда будут льготы?
       - Пока не договоримся - льгот не будет.
       - Так договаривайтесь, - пристукнул о стол дном стакана Кузнецов.
       - Работаем, Борис Семенович, - послушно кивнул Константин .
       - Работаем. Ты думаешь, что твоя работа, это как у синоптика, сиди и считай, сколько осадков выпало? Твоя работа - это держать железку, а осадки подсчитывать, другие поставлены. Тем более прецеденты были. Понимаешь? Ты за железку в ответе, ты! А не фантаст Юрий Никитин. Хотя, у него это лучше бы получилось, он фантаст, а реальность на раз видит. На, держи, - Борис Семенович придвинул к краю стола книгу в твердом переплете, - его новый роман, себе купил, но сейчас времени нет, дел перед отпуском накопилось.
       - Спасибо, - Константин приподнялся и взял книгу.
       - Короче, следующие переговоры в VIP зале Президент-отеля, . - Борис Семенович придвинул ежедневник. - Заберешь эту банду прямо из конторы. Так, давай на двадцатое второе. С двадцать я в отпуске. Все понял?
       - Понял, Борис Семянович, - Константин напряг колени. - Справимся!
       - Справится он, - Борис Семенович набрал по памяти номер телефона. - Юра? Привет. Сколько лет, сколько зим. Ага, точно. Как ты там угнездился? С переездом! Что? Нет, нам отсюда смысла выезжать никакого. Все рядом. Бумагу подписать, переговорить, чтобы не по телефону. Лучшее - враг хорошего. Я вот что еще хотел у тебя спросить. Да, ты прав, без старого друга никуда. Ну, то, что старого спеца - это самой собой. Но ведь друг важнее, правильно? Перевозки на Питер мои прохлопали. Ей-богу, как дети малые. Как? Ну, в общем, и целом наполовину. Ты меня недооцениваешь. А меньше никак? Точно? Слушай, я тут по этому поводу анекдот вспомнил - по слухам, требующим подтверждения, Центризбирком отказал в регистрации объединению "Прогресс и законность. Демократический единый центр" И знаешь в чем причина? В нецензурном звучании его сокращенного названия. Такой вот пипец. Юрочка, так что давай я своих ребят пришлю - переговорите на месте. Нет, сам никак не смогу, уезжаю на две недели, но вопрос-то срочный, сам понимаешь. Согласен? Ну, вот и славно. Где? Хочешь в Президент-отеле? Двадцатого второго. Да? Машина будет. И туда и обратно. Ну, обнимаю, дорогой.

       - Все понял? - Кузнецов мельком взглянул на Константина. - Заранее договоришься насчет банкета, на всякий случай, девочки, банька. И до моего приезда из отпуска, чтобы льготы были у нас в кармане.

       - Все запомнил, Борис Семенович, - преданно хлопнул глазами Константин. - Можно идти?
       - Погоди, это не все, - взгляд Бориса Семеновича вновь затвердел - ты, Константин, до того как к нам в столицу перебрался, на Брянщине воинскими складами занимался? Понятно, не без помощи своей брянской родни. Так вот. Поинтересовался я вашими тамошними достижениями и могу сказать - не плохо.
       Лицо Константина пылало, что особенно подчеркивал его серый костюм.
       - Надо тебе сказать, что давно у меня до Брянска руки не доходили. А когда дошли, то заинтересовал меня крытый складской комплекс с подъездными путями и отапливаемыми ангарами. Это же теперь ваш семейный брянский подряд, Костя? Одобряю. И аренду, надо заметить, армейцы минимальную потребовали. Так сказать, ихним детишкам на молочишко. Неплохое местечко. Только есть у этого склада одно скверное "но" - Борис Семенович сделал паузу.
       Константин слегка вжал голову в плечи.
       - Чем вы этот склад собираетесь отапливать? Двадцать тысяч квадратных метров? - жестко усмехнулся Борис Семенович.
       - Ну... городская система...отопления, - неуверенно произнес Константин. Черт, когда же закончится эта пытка?
       -А ты знаешь нынешнее положение дел с тамошней котельной? Как, не в курсе? А я тебе скажу. Будущей зимой температуры в домах выше пятнадцати по Цельсию не поднимется. И тут возникаешь ты с обогревом своего складского комплекса. Или ты задумал за-ради твоего склада народ добровольно поотключатся? С тебя станется - райцентр обрубить! Людей баламутить решил? Вот и перекроют они нам железку, с кого, тогда убытки взыскивать? С замерзших и бунтующих стариков и детей? Или с хозяев новой жизни, которые на три метра вперед не видят. С таких как ты, Константин? Или ты думаешь, твоя родня по кругу шапку пустит? Чтобы котельную поправить?
       - Борис Семенович, как скажете, так и будет, - на носу Константина висела капля пота, которую он не замечал. - Вы сами сказали, что склад вас интересует. Вот и помогите советом.
       - Ну, положим, что на твое счастье - интересует, - позевывая, произнес Борис Семенович, - а поэтому деньги мы для города найдем. К зиме новую котельную поставим. Но долги нужно возвращать, ну, например, можно теми же складскими площадями. Половина останется за твоей родней, а половину оформишь на нового хозяина. Идет?
       - Половину? - послушно повторил Константин. - Все сделаем, как вы говорите. Мы же провинция, нам никогда столичного размаха не хватало, нет у нас людей умных, с возможностями.
       - Ну, людей умных я тебе найду, - улыбнулся на прощание Борис Семенович, - главное, чтобы их там встретили по-столичному. Понял? Ну, иди. И книжку не забудь. Глядишь понемногу ума наберешься.

       Главврач поликлиники оказался миловидной женщиной, которая, услышав от кого именно, пришел Воронин, быстро, но, соблюдая приличие делового достоинства вызвала в кабинет хирурга.
       -Это от Бориса Семеновича Кузнецова, - главврач со значением посмотрела на спокойного полноватого хирурга. - Анатолий Васильевич я надеюсь, на Вас, да?
       -Не беспокойтесь, Анна Витальевна, - хирург крепко взял Воронина под локоть, - все останутся довольны.
       -Когда закончите, - обратилась главврач к Воронину, - зайдите ко мне. Без очереди.
       Анатолий Васильевич увлек Воронина в сияющую чистотой операционную, где за полчаса не только обработал фурункул, но удалил две соседние папилломы, придирчиво осмотрел родинку на голени, провел чуткой рукой по ножным венам и осмотрел междупальцевое пространство, где не обнаружил ни малейших признаков грибка.
       - Ну вот, собственно и все, - Анатолий Васильевич грузно поднялся, - сейчас сделаю пару инъекций, чтобы фурункулез окончательно оставил вас в покое.
       - Спасибо, вам, огромное, - Воронин подождал, пока хирург закончит процедуру, и быстро натянул брюки.
       - Будьте здоровы, - учтиво поклонился хирург, убирая руки за спину. - Не забыли, вас Анна Витальевна ждет?
       - Да зачем? - смутился Воронин. - У нее и так дел хватает.
       - Не подводите меня, голубчик, - приятельски хмыкнул Анатолий Васильевич.
       - Хотите кофе, - Анна Витальевна встретила Воронина приятельской улыбкой. - Как нога?
       - Нет, спасибо, - отказался от угощения Воронин. - А с ногой полный порядок.
       - И, тем не менее, старайтесь избегать переохлаждения, - Анна Витальевна указала взглядом на ногу пациента. - Вы кто по профессии?
       - Инструктор горного туризма. Полжизни провел на ледниках.
       - Ах, вот чему Борис Семенович обязан знакомству с вами, - улыбнулась Анна Витальевна. - Он приходил ко мне советоваться, не вредно ли ему путешествие по горам. Мы его обследовали и не нашли никаких противопоказаний.
       - Приятно слышать, - кивнул Воронин. - А как самочувствие его супруги?
       - Вы знаете Ингу? - удивилась Анна Витальевна.
       - Да, она вместе с мужем занимается на моих курсах.
       - Значит, они в горы вместе надумали? - Анна Витальевна не скрывала огорчения.
       - Похоже, что так, но вы не беспокойтесь, вершина не высокая, - попытался успокоить Воронин. - Маршрут проверенный.
       - Ну что же, - Анна Витальевна поднялась с кресла и протянула Воронину тонкую ухоженную руку, - передавайте большой привет Борису Семеновичу. И берегите его, он совершенно не приспособлен к экстремальным видам отдыха.
       - Обязательно. Всего вам хорошего, - Воронин неуклюже пожал ухоженную руку главврача.
       Когда он вышел, Анна Витальевна сняла трубку телефона. Набрала номер. Откинулась на спинку кресла.
       - Алле, Борис Семенович, мне только что стало известно, что ты собираешься провести отпуск вместе с супругой, с которой еще месяц твердо обещал мне развестись. Это соответствует действительности? Откуда я это узнала? Ну, конечно, от Воронина, странно, что ты так долго думали над этим. Борис, мне все это не нравится. Какие обстоятельства: Причем тут работа? Ладно, давай обсудим это вечером. Не можешь сегодня? А когда? Что значит после отпуска? У тебя изменились планы в отношении развода с Ингой? Послушай, Борис, я не привыкла быть бессловесной игрушкой, в начале года я отказала в расположении заместителю министра, между прочим, ради твоей седой башки. И с чем я теперь остаюсь? Хорошо, Борис, я не буду делать поспешных выводов, но если после этого твоего странного и внезапного отпуска ты не переедешь ко мне навсегда, считай наш разговор на эту тему последним.

       Инга Кузнецова.

       Какое же это счастье, что на земле есть кошки. Хотя, по-настоящему, Инга была привязана только к одной кошке. Но это была любовь без сюсюканья и поцелуев - а впрочем, было бы как-то странно начинать сюсюкать при виде Лоис, великолепной снежно-серебристой кошки с холодными бирюзовыми глазами, роскошным хвостом и мягко очерченными, истинно британскими щеками. Живой предмет зависти менее удачливых владельцев, которым так и не посчастливилось приобрести животное такого уровня. И, пожалуй, никогда не посчастливится, потому что такая удача случается раз в столетие. Ведь обычно, покупая котенка за границей, слабо себе представляешь, как он выглядит на самом деле. А иностранные заводчики - всегда были деловыми людьми - лучших оставляют у себя для разведения, спихивая россиянам котят второго сорта. Но Лоис оказалась не просто кошкой. Это - Кошка.
       Счастливый случай, рука судьбы. Инга выбирала котенка, ориентируясь только на родословную и не очень качественные фотографии, поэтому была готова к худшему; но увидев Лоис, не поверила своим глазам - такое гармоничное, изящное создание, такой идеальный окрас и глаза чистейшего голубого цвета она видела у британок-шиншилл впервые. И, как впоследствии оказалось, российские заводчики и судьи - тоже. Даже сейчас, когда Лоис исполнилось четырнадцать лет, все равно она была все еще красива и совсем недавно завоевала титул "Лучшего ветерана" на выставке WCF. А вот среди ее котят не было ни одного, который превзошел бы мать. И потому все они были розданы покупателям безо всякого сожаления. Экономя на мелочах, никогда не достигнешь цели. Известная красавица и умница Татьяна Веденеева - лучшая заводчица персов. А непредсказуемая актриса Ирине Васильева? О, она сфинксятница. Это особый разговор. Сфинксятники - люди взрывные и в любой момент готовы устроить просто-таки вселенский скандал. Наверно, такие качества у них выработались в процессе становления породы, когда им приходилось защищать своих первых бедных голозадых созданий от насмешливой критики. Дилетантам-то сфинксы поначалу резко не нравились - кошка без шерсти?! - заводчики относились скептически - то ли кошка, то ли собака - хотя реклама и делает свое дело, но споры вокруг бесшерстных кошек не утихли и поныне. Инга беззвучно рассмеялась. Как на последней выставке напористая Ирина Васильева без затей наседала на незадачливую покупательницу? "Да что вы понимаете в кошках! Что значит "без усов"? Сфинксам не нужны никакие усы - пищу прекрасно находит без них, и мух ловят не хуже любой другой кошки! Да как вы смеете что-то там утверждать о врожденной неполноценности?"
       От приятных мыслей Ингу отвлек требовательный звонок в дверь. Осторожно положив дремавшую Лоис на зеленую китайскую подушечку с желтыми кистями, Инга мельком взглянув в зеркало, открыла дверь. Она никогда не спрашивала - кто там? - потому что внизу у охранников всегда лежал список тех, кого ждала Инга. На этот раз гостями оказалась очередная семья покупателей. Инга бегло оглядела входящих. Папаша в костюме на каждый день, галстук-селедка, бесцветная мамаша - не иначе домохозяйка - и трое отпрысков, от пяти до десяти. Инге они не понравились. Папаша, явно привыкший командовать, окинул Ингу недоверчивым взглядом и шагнул вперед, не соизволив поинтересоваться, не нужно ли снять ботинки. А снять их, между прочим, было необходимо, потому что бог весть, какая инфекция могла на них попасть, пока эта компания шлялась по адресам заводчиков. Нужно было не только снять ботинки, но еще и тщательно вымыть руки, прежде чем прикасаться к элитным котятам, которые хоть и привиты, но, увы, не застрахованы от неожиданной заразы.
       Инга отступила, пропуская семейство, и ровным голосом предложила всем снять обувь. Папаше это явно не понравилось, но спорить он не стал и с раздраженным видом принялся развязывать шнурки.
       Глядя на отца семейства, недовольного приемом, Инга невольно улыбнулась. Ей вспомнилась недавняя покупательница, сравнительно молодая дама, которая искренне считала, что гостям ни в коем случае не следует снимать сапоги и уж тем более соглашаться надеть предложенные тапочки: ведь последние могут быть заражены вирусным грибком. Дама готова была самозабвенно спорить на эту тему часами, доказывая, что опасение за здоровье котят - это ничто по сравнению с опасением за здоровье покупателя, о котором в первую очередь и обязан думать заводчик. Поэтому Инга совершенно спокойно решила, что тапочек и этому семейству предлагать не будет. Пусть топают в носках.
       Папаша справился со шнурками и освободил путь супруге и подпрыгивающим от нетерпения сыновьям. Старший мальчишка, сдернув с ног ботинки тут же зашвырнул один из них на тумбочку для телефона, после чего немедленно устремился вперед по коридору.
       - Вначале вам всем нужно вымыть руки, - твердо сказала Инга. - Ванная направо.
       Пока семейство толклось возле раковины, Инга двумя пальцами сняла с тумбочки грязный ботинок старшего отпрыска и поставила его на пол рядом с кучей обуви, образовавшейся у входной двери.
       Наконец семейство выкатилось из ванны - отец с сыновьями впереди, мать сзади, - и Инга провела их по коридору в комнату, где находилась кошка с котятами. Эту кошку по имени Марджори, Инга приобрела три года назад в Бельгии. Эффектная британка довольно редкого окраса - серебристая шиншилла - но не самого лучшего качества. Однако родословная у кошки была блестящая, и это, вкупе с невысокой ценой, убедило Ингу в явной целесообразности покупки. Инга, как опытная заводчица, знала, что требования к племенным кошкам не столь велики, как к котам, к тому же нередко случается так, что лучшее потомство дают как раз не чемпионки, а их менее эффектные однопометницы. Именно так и получилось с Марджори - имя ей было дано еще прежними владельцами, и Инга решила не менять его, чтобы не приводить животное в замешательство.
       На сей раз в помете было пять котят - два котика и три кошечки. Одну из малышек Инга намеревалась оставить себе - котенок казался ей очень перспективным - но среди остальных всего один мог быть причислен к шоу-классу - Инга решила продать его подороже - остальные вряд ли вообще годились для выставок. А один, с более длинной, чем полагается по стандарту, шерстью, и вовсе подлежал продаже исключительно под кастрацию или, как говорят заводчики, "на подушку". Однако по опыту Инга знала, что обычно именно такие длинношерстные котята больше всего и нравятся покупателям, далеким от племенного разведения, - проблема только в том, что бывает очень сложно убедить их в необходимости кастрировать животное, что соответствовало этике племенного разведения. Особенно возмущались этим условием покупатели-мужчины - "мужская солидарность", всегда усмехалась Инга. Открыв дверь и увидев за порогом "отца семейства", заводчица подумала, что такого рода возражений, скорее всего не избежать и на сей раз. Но она ошибалась - увидев котят, папаша не проявил к ним вообще никакого интереса. Его куда больше интересовал интерьер комнаты - меблировка красного дерева и великолепие персидских ковров.
       Кошка и котята расположились в углу, огороженном невысоким картонным барьером: Инга предпочитала, чтобы малыши, не достигшие полутора месяцев, не имели возможности изучать квартиру, заползая при этом в труднодоступные места, где рисковали получить травму или наглотаться бытовой химии. Но сейчас, в присутствии покупателей, котят следовало выпустить и дать потенциальным хозяевам получше рассмотреть их, а также потрогать, потискать и поумиляться. Почему-то все покупатели и члены их семей, даже абсолютно равнодушные к животным, всегда считали своим долгом издать хотя бы два-три возгласа умиления. Инга это учитывала и обязательно предоставляла покупателям возможность восхититься. Все равно любители есть любители, и, как правило, они понятия не имеют, за что действительно стоит похвалить заводчика, а когда лучше деликатно промолчать.
       Сегодняшние покупатели не оказались исключением, с той разницей, что в их случае исполнение "ритуала умиления", являлось обязанностью бесцветной мамаши. Отец семейства, казалось, всецело погрузился в изучение золоченных книжных корешков в шкафу напротив; дети без приглашения запрыгнули с ногами на диван с явным намерением заняться оценкой упругости его пружин. Родительница, вошедшая последней, вопросительно взглянула на Ингу, которая, легко перегнувшись через импровизированный барьер, достала первого котенка. Гостья немедленно всплеснула руками, закатила глаза и добросовестно пропищала ритуальную фразу:
       - Ах! Какой маленький! Какой хорошенький!
       Однако держала она котенка, как если бы это был грязный ботинок ее старшенького, который Инга минуту назад сняла с тумбочки: Поэтому остальных котят заводчица сразу перенесла на диван, посадив их подальше от детей, чьи загоревшиеся глаза ничего хорошего котятам не сулили. Мамаша поспешно приблизилась и посадила первого котенка к брату и сестрам, не переставая сюсюкать что-то на тему "лапочек и ушечек миленьких пушистиков". Что до "пушистиков", то они вовсе не собирались сидеть и позволять себя рассматривать. Вместо этого они начали активно обследовать новое место, а длинношерстный котик тут же устремился по спинке дивана вверх, цепляясь коготками и, то и дело, соскальзывая. Дети, моментально забыв о диванных пружинах, уставились на него во все глаза, а старший, спрыгнув на пол, встал рядом с матерью и, непочтительно дернув ее за руку, прогудел: - Мама, смотри, вот тот, лохматый, наверх лезет… Можно мы его помучаем?
       Мамаша слегка порозовела и бросила на Ингу извиняющийся взгляд.
       - Они такие лапочки… Можно Николеньке подержать котеночка?
       - Можно.
       На самом деле Инга уже поняла, что котят она этим людям не отдаст. Детей она не любила - возможно, потому, что своих собственных завести так и не собралась, - но знала, что дети бывают разные и их дружба с животными порой бывает очень трогательной. Но тут случай был явно обратный.
       Мамаша двумя пальцами взяла котенка за холку, а сынок, неловко перехватив малыша, тотчас сунул его под нос младшим братьям - смотрите-ка, какие у него усы! А если отрезать - что будет?
       Ну ясно, мысленно вздохнула Инга. Мамаша даже взять животное не умеет, папаше на все наплевать, а старший сын интересуется, можно ли помучить котенка. Двое других, похоже, привыкли во всем слушаться брата, так что на их заступничество животное в новом доме может не рассчитывать. Один из младших детей уже вовсю тянул лохматого котенка за хвостик, а другой тыкал пальцем в перепуганную кошачью мордочку. Понятно, будут издеваться коллективно.
       - Ладно, - вмешалась Инга, забирая котенка в свои надежные руки. - Надеюсь, вы понимаете, что породистые кошки - существа очень нежные. Их нужно кормить дорогими кормами, ежедневно ухаживать за шерстью, - словом, уделять им много времени и тратить много денег.
       - Я думаю, мы возьмем вот этого, - заторопилась мамаша, кивая на котенка, который в руках Инги уже успокоился и замурлыкал, прижмурив бирюзовые глазки. - Деньги на корм у нас есть. А сколько стоит такой котенок?
       - Сто условных единиц. Это котенок так называемого пет-класса, - дружелюбно отозвалась Инга, - они самые дешевые. Но вначале я должна составить договор купли-продажи, и одним из его условий будет обязательная кастрация котенка, поскольку он не должен участвовать в разведении - из-за длинной шерсти. Ведь порода-то у него короткошерстная. Мамаша что-то быстро шепнула отцу семейства и тот, оторвавшись наконец от созерцания домашнего кинотеатра, поднялся с кресла и извлек на свет потертый кожаный бумажник.
       - По курсу ЦБ? - уточнил он, не глядя на Ингу.
       - Простите, но Вы меня не поняли, - мягко отозвалась Инга. - Котята клубные и продаются только по договору, и только когда им исполнится три месяца. Этим нет еще и полутора, они не привиты и восприимчивы к любой инфекции. Кроме того, вы еще не видели договора, а он может вас чем-либо не устроить. Хотите взглянуть на образец?
       - Вы что, хотите сказать, что нам придется ждать еще полтора месяца, пока вы там сделаете какие-то прививки? - Мужчина искренне удивился. - Да зачем они нужны? У кошки девять жизней! - добавил он с противной улыбкой, которая разозлила Ингу не меньше, чем сама фраза, давно ставшая лубочным штампом.
       - Извините, - Инга умела держать себя в руках, - но ваше представление о кошках, видимо, почерпнуто из популярной литературы. Вы знаете, что такое панлейкопения? А от нее погибает большая часть котят, купленных на Птичьем рынке. Почему вам порекомендовали обратиться именно в питомник, а не туда? Именно потому, что котята из питомников здоровы, привиты и имеют все шансы прожить долгую счастливую жизнь. Если хозяева будут за ними правильно ухаживать, конечно, - добавила она с еле заметной иронией. Но глава семейства ее заметил и нахмурился.
       - Ну что ж, тогда мы позвоним вам через месяц, - разрядила обстановку мамаша. - Значит, так надо, дорогой, - примирительно обратилась она к супругу. - Заводчики опытные люди, они знают, что говорят. Пойдем?
       Прка глава семейства с сопением натягивал ботинки, мамаша с застенчивым видом улыбнулась Инге и, любовно глядя на супруга, шепнула:, что, муж, мол, не слишком любит кошек, ему не до этого. Он ведь очень много работает. Да и сама она по хозяйству просто с ног сбивается. А дети посмотрели недавно мультфильм про Гарфилда, и им захотелось котика, похожего на него! Жаль, но в три месяца этот котенок уже будет слишком большой. Нужен маленький, такой как сейчас. Может быть, договоримся? Женщина вопросительно взглянула на Ингу.
       - Живой котенок вовсе не похож на Гарфилда, - улыбнулась Инга. Ей не впервой было слышать подобную чепуху. Настолько не впервой, что она давно уже не возмущалась.
       - Я знаю, знаю, - закивала мамаша. - Но нам обязательно нужен маленький котенок, все равно ему у нас долго не выжить. Я вот вчера выбросила сдохшего декоративного кролика - моя сестра им его подарила. Хорошенький такой, ушки обвислые, породистый был. Только месяц и вытянул. Котята все-таки поздоровее. А если брать большого, он детей или укусит или поцарапает. Прямо не знаю, как быть. Мы, конечно, еще в другие питомники заглянем, ведь продают же некоторые месячных котят, правда? Может быть, вы порекомендуете нам кого-нибудь?
       Инга просто оцепенела от услышанных откровений. Это даже не наивность, господи, каким же словом это называется? Варварство? Господи, она ведь даже не понимает, что говорит. Как ей самой не страшно от произнесенных слов? Мать троих детей. Какими же вырастут эти дети?
       Нет, Инга не ощущала ненависти к этому нелепому существ. Да и смысл? Люди не станут лучше или хуже от того, как ты отреагируешь на их мнение. Множество любителей считали, и будут считать породистое животное не более, чем игрушкой. И правильно: - раз котята продаются и покупаются, значит, это бессловесная игрушка. Хочу играю, хочу посмотрю, что у ней внутри. Как говаривал Маркс, один товар ничем не лучше и не хуже другого, следовательно, котенок или заводная игрушка - без разницы. Стоят-то одинаково. Вряд ли эта дама читала Маркса или Ленина, но как домохозяйка уже вполне способна управлять государством. Бедное государство. И дело вовсе не в сантиментах. Как профессиональная заводчица Инга видела котят как на племенной материал. Не соответствует стандарту - кастрировать. Дисквалов и уродов - усыплять без всякой жалости. Хлороформом. Правда, один чешский автор в девяностые советовал не усыплять, а замораживать в холодильнике, так гуманнее.
       - К сожалению, ничем не могу помочь, - развела руками Инга. Семейство вывалилось из двери, не попрощавшись.
       Инга вернулась в комнату, поправила покрывало на диване и ласково потрепала по голове взволнованную Марджори.
       - Больше они к нам не явятся, - подмигнула она кошке. - Но вот ведь, понимаешь ли, в чем проблема, - если так пойдет и дальше, твои котята останутся без хозяев. А все потому что в следующий раз тебе нужно рожать Гарфилдов, поняла?
       Марджори потерлась головой о ее руку и, подставив щечку для почесывания, блаженно замурлыкала. Видимо, будущая участь котят волновала ее куда меньше хозяйки.

       Сергей Воронин

       Курсы "Вертикаль". Рабочий день. Воронин как всегда свеж, подтянут, ироничен.
       - Итак, тема сегодняшнего занятия - животный мир Альпийских гор, - Воронин обвел аудиторию взглядом. Посещаемость начинает хромать. Нет банкира. Его белокурая соседка явно не знает чем себя занять, посматривает на часы. На нее неотрывно смотрит романтичный юноша, не расстающийся с фотоаппаратом. Как бы они в горах с банкиром не сошлись на почве ревности. Вернее, не на почве, а на леднике ревности. Зато как оживилась дама, разводящая породистых кошек. Ей эта тема точно по душе. Воронин не ошибся.
       - Иван Сергеевич, - Инга подняла руку и улыбнулась, - а в Южных Альпах встречаются дикие кошки.
       Воронина опередил Кузнецов.
       - Дикие кошки встречаются не в Южных Альпах, а на наших курсах. Более дикой кошки, чем ты, милая, я в жизни не видел.
       - Отвяжись, - коротко бросила Инга, не отводя глаз от лица Воронина, который терпеливо ждал окончания перебранки супругов. Вообще-то, коллектив подбирается сложный. За каждым нужно отдельно следить. Да, Сергей Иванович, путешествие складывается, прямо скажем - забавное. Живыми бы вернуться.
       - Увы, диких кошек я там не встречал ни разу, - Воронин дождался тишины и продолжил. - А вот рыси были. Из крупных зверей в Альпах можно повстречать косулю, благородного оленя, кабана, а в высокогорьях - серну.
       - Ух, ты - подскочил Виктор, - горная серна. Вот бы сфотографировать. .
       - Волки и медведи встречаются настолько редко, что говорить о них всерьез не приходится, - Воронин прошелся по проходу. От блондинки банкира устойчиво тянуло тонким парфюмом. - .Очень оживляют высокогорные пейзажи альпийские сурки, весело перекликающиеся со своих нор-бутанов.
       - Крысы, - кокетливо передернула плечами блондинка и покосилась на Виктора, - ненавижу грызунов.
       - Это не крысы, - усмехнулся Воронин. Он подошел к задней парте, за которой сидела седая сухощавая женщина, и положил свою ладонь поверх ее. - Между прочим, среди нас есть превосходные кулинары по части крысиного жаркого. Пальчики оближите, если доведется попробовать. Правда, Нина Сергеевна?
       - Сергей Иванович, не пугайте людей, - серьезно отозвалась женщина. - Всему есть свое время и свое место.

       Нина Ильчикова

       Нина Сергеевна сняла влажную от пота футболку, подошла к зеркалу в ванной Ничего нового. Хотя, это и к лучшему. Чего можно ожидать от старости? Растрепанные во время утренней пробежки волосы, уставшее бледное лицо, глаза, утратившие задорный блеск. Отправляясь накануне к парикмахеру, чтобы расстаться с надоевшим за годы тяжелым пучком, Нина Сергеевна рассчитывала на чудо. Ну почему досадные жизненные уроки так и не пошли ей впрок? Нечастые попытки улучшить свою внешность всегда заканчивались безнадежными катастрофами. В молодости она пару месяцев проходила с зелеными волосами - раствор пергидроля оказался слишком крепким. Кремы и помады всегда вызывали у нее дикую аллергию, купленные обновки на ее фигуре обвисали там, где им полагалось обтягивать, и уныло морщились там, где должны были мягко сглаживать.

       Нина умылась, несколько холодных капель попали на грудь, заставив вздрогнуть от внезапного воспоминания. Он крутила "солнышка" на уроке физкультуры, да так, как не могли мальчишки из ее девятого класса, которые открыв рот непроизвольно считали обороты и тут, перед всем классом из-за выреза футболки вылезла ватная подкладка, которую она запихнула под лифчик, чтобы изобразить грудь. Все тогда так и зашлись от смеха. В тот день Нина поклялась себе следовать горьким наказам матери - "Ты дурнушка, Ниночка, и все женщины в нашем роду были дурнушками. Смирись с этим - и тебе станет легче жить."
       Нина смирилась не сразу, и лишь постепенно, год за годом она стала обращать на свою внешность все меньше и меньше внимания.
       Да и на что там было обращать внимания. Маленькая, жилистая и плоскогрудая со слишком большим ртом, утиным носом и упрямым подбородком она никак не могла рассчитывать на чье-нибудь внимание. Хотя, как и водится, она была не справедлива к себе. Особенно если разглядеть чистую и гладкую от природы кожу, высокие скулы и густые здоровые волосы. Кроме того, ее сила воли, чувство юмора и неистребимое любопытство были куда важнее внешней красоты. И только в редкую минуту окончательного уныния она была готова променять любое из перечисленных достоинств своего характера на больший размер бюстгальтера.
       Нина Сергеевна давно разменяла свой шестой десяток и, теперь, собиралась с шиком потратить оставшуюся на руках мелочь. И основания к тому были.

       С почты принесли глянцевый плотный конверт. Внутри лежало извещение федерации туризма России о том, что к юбилею покорения пика Хан-Тенгри - семитысячника на Центральном Тянь-Шане, Нина Сергеевна Ильчикова, альпинист второго разряда, волею компьютера выбрана среди всех ныне здравствующих ветеранов и премирована путевкой в Швейцарские Альпы. К извещению прилагались рекламные буклеты турфирмы, в отдельном кармашке - адрес и телефон курсов горного туризма "Вертикаль".
       - Единичка, всего то, - фыркнула было Нина Сергеевна по поводу сложности предстоящего маршрута, потом остыла, для ее возраста - единичка-то будет в самый раз.
       И тут она удивилась тому, что в мире туризма, который она покинула двадцать лет назад, ее вообще кто-то помнит. А ведь действительно помнят, раз вот он - буклет с сахарно-колотыми ледниками на фоне густой синевы альпийского неба.
       С ворохом присланных бумаг в руках она подошла к серванту, на котором в полированной ореховой рамке желтела фотография молодой женщины в гимнастерке и пилотке, с санитарной сумкой через плечо. Тревожные глаза женщины смотрели на мир настороженно, не торопясь довериться нечаянным подаркам судьбы. Мама.

       Мама прошла фронтовой медицинской сестрой от Ржева до Кенигсберга. Имела пять медалей и три ранения. После войны устроилась работать в дом престарелых в Перово, там же получила комнату на первом этаже. Родилась Нина в победном сорок пятом. На вопросы о муже в анкетах Серафима Ильчикова писала "погиб на войне". Никто не требовал у заслуженной фронтовички никаких справок. Нина росла, окруженная старостью. В ее доме старики были особенные, таких не встретить во дворах и на скамейках у подъездов, те, которые на скамейках - другие. Те, домашние, оживленно шушукались, пахли свежим хлебом и чисто выстиранной фланелью. А ее старики пахли хлоркой и казенной тощей кухней, с бесконечной капустой и перловкой. Ее старики похоронили свое будущее. Их дети и внуки умерли, погибли в боях, пропали без вести, сгинули в оккупацию. А опыт, знания, мастерство оказались никому не нужны, когда старость отняла силы и здоровье. Впрочем, Нине - очень даже нужны. Любопытная, юркая, вихрастая, как воробей, девочка была всеобщей любимицей обитателей "стардома", Ее все учили понемногу, кто чему: - клеить подставки для цветов, размалевывать глиняных хрюшек, водить трофейный грузовичок, разбираться в двигателях, чинить проводку, печь медовые пряники, и бренчать на раздолбанном фортепьяно.
       Нину любили, но разве может крошечный, хотя и яркий, солнечный зайчик, развеять тьму безнадежности огромного унылого барака?
       Измученные жизнью, старики ждали смерти как избавления, и она, словно благодаря за искренность, часто гостила в этом забытом временем доме..
       В десятом классе одноклассницы, ранее числившие Нину серой простушкой, вдруг начали поверять ей сердечные тайны и выплакивать девичьи обиды. Расцветающая женственность не терпит конкуренции, и новое весеннее поколение ничем не отличалось от уходящего зимнего. Дурнушка - удобная и безопасная подруга. Ей можно доверить самое дорогое: сердечную тайну. И не опасаться соперничества. Нина радовалась вниманию подруг, и настолько привыкла жить их проблемами, что уже и не замечала, как яркие чужие переживания, постепенно вытесняют ее собственные. Тогда, жизнь не казалась пустой. Она была осмысленно полезной. И по-прежнему манили горизонты. И однажды, за долготерпение, судьба предоставила Нине шанс дотянуться до горизонта рукой. Они познакомились в семьдесят пятом, на реке Черный Черомош в Карпатах, в лагере экстремального туризма, где проходили курс основ выживания. Случилось такое совпадение стремлений к издевательству над собой у прораба столичного строительно-монтажного управления Олега Земцова и инженера-конструктора Нины Ильчиковой. Он тратил на зубодробительную экзотику законно заработанный отпуск, а она - донорские и дружинные дни, коих за год у нее набралось две недели. Туризм к тому времени стал для Нины настоящим увлечением - ходила с друзьями на байдарках по Енисею, каталась на лыжах на Урале, штурмовала склоны в центральном Тянь-Шане, и вот теперь - Карпаты.
       Когда у экстремалов, кстати, такого словечка в обиходе советских семидесятых еще не было, изнывающих от ежедневных нагрузок, надоедливой мошки и требовательных инструкторов, начался этап, определяемый девизом: - "если в дикой местности съедобен сам, то с голоду ни за что не помрешь" - на Нину молилась вся группа. Она единственная умела приготовить протеиновый суп из насекомых, который был не противен ни на вид, ни на вкус, спокойно и сноровисто разделывала крыс, добавляя в жаркое одуванчиками и дикий чеснок, доводя приготовленное блюдо до состояние ресторанного деликатеса.
       На неунывающую энергичную Нину многие стали смотреть восхищенными глазами, но особенно пристально - Олег Земцов.
       - Ты дурнушка, Ниночка, - вспоминались ей слова матери.

       Она искренне верила, что не может быть интересной для мужчин. Она верила, что никогда не выберется за границы насмешливого определения, что Нина Ильчикова - свой парень и это ее неизбывная доля. Она даже не стену выстроила между собой и всеми мужчинами, живущими на земле - она сама стала такой стеной.
       Но однажды, когда они вдвоем с Олегом, соревнуясь, переплыли Черемош, то решили отдохнуть и позагорать на живописном островке. И тут разгоряченный и смеющийся Олег затащил ее, не успевшую отдышаться от заплыва, под весело зеленеющий ивовый полог и зацеловал до податливости, до безрассудства желания.
       - У меня никогда никого не было, - смущенно шепнула Нина.
       - Чудо ты мое, - задохнулся от охватившей его нежности Олег. - Ничего не бойся, я не причиню тебе боли.
       Отдыхающая в зарослях сорока неодобрительно покосилась на бестолковую возню двух людей, потом вспорхнула и заложила над ними крутой презрительный вираж.
       - Я глупо выгляжу? - Нина успокоила дыхание после того, как разлетелась на миллион сверкающих осколков в его заботливых руках.
       - Ты потрясающая.

       Нина не обольщалась по поводу этого короткого и бурного романа. Когда на следующий год Ильчикова и Земцов шли в одной связке на Эльбрус, Олег уже был женат и Нину воспринимал всего лишь как надежного товарища на маршруте. На протяжении последних пяти лет они пересекались всего три раза. Нина приняла и усвоила правила игры, и считала себя, в общем, и целом, вполне счастливым человеком. Она могла видеть его, иногда прикасаться. Она бережно собирала все крупицы впечатлений, связанных с этими встречами, которые потом, долгими одинокими вечерами могла неторопливо перебирать и молча улыбаться своим мыслям.

       Маму парализовало в восемьдесят четвертом. Компрессионный перелом восьмого позвонка, заработанный на фронте, напомнил о себе внезапно и жестко. Крепкая, шестидесятилетняя женщина оказалась беспомощнее младенца.
       - Готовьтесь к худшему, - сказал хмурый седоусый врач, похожий на запорожца с картины Репина. - От силы еще месяца три. Легкие больше не выдержат.
       - Как к этому можно готовиться? - не поняла Нина. Она уволилась из КБ, потому что оставлять маму одну больше, чем на два-три часа было нельзя. Устроилась уборщицей сразу в трех местах и отныне ее сутки оказались разделенными на восемь частей по три часа в каждой. Работа, кухня, больница, процедуры, гимнастика, стирка. Блеск отмытых полов и панелей.
       Восточная медицина, изучаемая по самиздату. Пассивная гимнастика и тщательная гигиена мамы, требующая постоянных физических усилий Нины. Подъем, сгибание, переворот.
       Вдох-выдох.
       Лето-зима.
       Она не жертвовала своей жизнью. Она дела то, что нужно было делать.
       Нина читала маме вслух Фадеева, Драйзера, Пушкина.
       Мама прожила еще восемнадцать лет. У нее оказались очень упрямое сердце.

       После похорон Нина Сергеевна продолжала работать уборщицей. Она окончательно деквалифицировалась, как инженер. Постарела и окончательно замкнулась. Следующее поколение, подхватившее жизненную эстафету, установило законы, которых она не понимала и не принимала. Старые связи и знакомства были утеряны, завод, где базировалось ее КБ - закрыли.
       Олег Земцов - преуспевающий бизнесмен и владелец крупной строительной фирмы, разыскал ее сам и сказал, что есть место архивариуса в Институте Международного права и экономики. И приличная зарплата. Они разговорились, потянулись воспоминания о совместных походах, старых друзьях, протеиновом супе. Им было легко вместе, и они оба понимали, что тревожить прошлую давнюю близость не нужно, это дорогое воспоминание связывает их общей тайной и принадлежит уже не им, а тем прошлым молодым и беспечным Нине и Олегу. И она почувствовала, что оттаивает. А с надеждой возродилась энергия и жажда действовать. За полгода она превратила пыльный архив института с беспорядочной картотекой в образец чистоты и стройной системы учета. И даже, вооружившись молотком, отверткой и шурупами, Нина задорно починила расшатанные стеллажи, чтобы они перестали быть, как она шутила, лавиноопасными.

       Был день выдачи зарплаты. Бухгалтерша Татьяна - молодая крашенная блондинка с перламутровыми ногтями запирала дверь кассы, когда Нина Сергеевна, запыхавшись, поднялась на четвертый этаж и бросилась к ней.
       - Мне очень жаль, что я опоздала, Танечка, но с этой поездкой у меня - совершенно пропало чувство времени. Могу я получить деньги?
       - Как же, как же, Альпы. Все наслышаны, - Татьяна иронически повела идеально сформированной бровью. Заперла дверь. - Идемте, Нина Сергеевна. Ваш конверт, как всегда, лежит отдельно.
       - Отдельно отчего? - не поняла Нина Сергеевна.
       - Отдельно от бухгалтерии института. Просто я сегодня забыла взять ваш конверт из приемной. А вы разве не в курсе?
       - В курсе чего? - Нина Сергеевна замедлила шаги.
       - Понятно, - Татьяна нехотя остановилась. - Язык мой - враг мой. Нина Сергеевна, Вы же знаете Земцова?
       - Знаю. Давно.
       - Ну, вот вам он все сам и объяснит, - Татьяна уверенно двинулась вперед.

       - А что мне должен объяснить Земцов, Танечка?

       - Земцов вам платит зарплату, - нехотя бросила Татьяна, - а я бесплатно чужие секреты хранить не собираюсь.
       - Вы хотите сказать, что зарплату мне платил Олег Николаевич? Но какое отношение он имеет к нашему архиву?
       - Они приятели с нашим директором, - Татьяна вошла в секретариат, отперла стол и достала из ящика конверт. - Вот ваши деньги. Счастливой вам поездки, Нина Сергеевна.
       - Спасибо, - Нина Сергеевна была невероятно растеряна. - Тогда еще один вопрос. Моя работа архивариуса - она...
       - Господи, Нина Сергеевна, ну как можно быть такой наивной в вашем возрасте, какие архивариусы? Вы что - никогда не слышали про компьютерную базу данных? Вот уж действительно каменный век.

       Ноги Нины Сергеевны подкашивались, в висках стучало. Она никто. Просто никто. За что? Ведь она так гордилась своей обретенной полезностью, а оказалось, что всему обязана Олегу. Едой, одеждой, книгами. Он придумал для нее несуществующую, никому не нужную работу. И сам за нее платил. Она почувствовала себя сухой, никчемной былинкой, прилипшей к чужому ботинку.

       Татьяна через стекло вестибюля смотрела, как Ильчикова, бредет к остановке. На миг ей стало стыдно. Она прекрасно понимала, что сделала, но вот не смогла удержаться. И этот Земцов ей ничего не сделает. Она, слава богу, не на Земцова работает, а на своего директора. А уж с ним, у Татьяны личные отношения. И, между прочим, Альпы Татьяна давно заслужила. И это она директору напомнит. До постели. Ну почему она со своими возможностями должна прозябать в отпуске у мамы под Воронежем, а эта старая сука поедет на шикарный курорт? Ну и пусть. И правильно, что ткнула ее носом. Архивариус, вот, блин, зараза.

       - Нина, что с тобой? - встревожился Олег, когда она переступила порог его кабинета. - Леночка, сделайте нам крепкого чаю с лимоном. И принесите конфет или пирожных.
       Она смотрела на него - невысокого, ладного, моложавого, в безупречно сидящем сером костюме и бледно-лиловой рубашке. Его некогда буйная шевелюра поредела, мешки под глазами стали заметнее, а вот седины не прибавилось.
       - Блондины не седеют, а серебреют, - шутил он полгода назад, когда они чаевничали у нее дома.
       Усталые глаза - глаза человека, привыкшего работать по шестнадцать часов в сутки без выходных, смотрели на Нину Сергеевну с участием. Или ей это показалось? Неужели она действительно так плохо выглядит?
       Нина Сергеевна молча повернулась и пошла к двери. Она раздумала выяснять отношения. И уже взявшись за ручку, замерла, пораженная еще одной догадкой.
       - Скажи, эта путевка в Альпы - такой же рояль в кустах, как и работа архивариуса?
       Они смотрели друг другу в глаза, понимая без слов. Олег отвел взгляд в сторону.
       - Черт возьми, Нина, прекрати самоедство, ей-богу! - Олег старался говорить напористо, но смотрел по-прежнему, в сторону. - Мы ведь друзья. Ты, может, самый лучший друг из всех, что у меня были. Ну, почему я не могу тебе помочь? Мне это ничего не стоит, пойми. Твоя зарплата - это сущие копейки. А горы...ты ведь мечтала о горах все эти годы, так неужели не заслужила? Кстати, Артем Зарецкий, председатель Федерации - мой приятель и кое-чем мне обязан. Сережка Воронин ...помнишь начинающего альпиниста в семьдесят пятом? Мальчишка с горящими глазами - давно уже инструктор. Мастер спорта, между прочим. Помнишь, как мы втроем жрали крыс в лагере на Черемоше? И сейчас я изо всех сил напрягаю разум - и не вижу никакой проблемы. Объясни, в чем я не прав?
       - Я всегда верила тебе, верила, что я, действительно, нужна, - с усилием произнесла Нина Сергеевна. - Эта вера помогала мне жить. Даже потом, когда я превратилась в косматую седую старуху, которая стоит перед тобой. Полгода я была счастлива, я была нужна. Я привыкла быть нужной. Тебе, маме, работе. Старикам из интерната в Перово. Я даже в школе "солнышко" крутить научилась, потому что в нашем классе этого не умел ни один мальчишка. А в параллельном классе у них был гимнаст - разрядник. И я стала нужной своему классу, когда сделала на три оборота больше чем он. Хотя, при чем тут все это.
       Нина Сергеевна беспомощно махнула рукой и пошла к двери.
       - А как же пирожные? - удивленно спросила вошедшая с подносом секретарша.
       - У меня диабет, - Нина Сергеевна, не оглядываясь, вышла из кабинета.

       Она смотрела на дорогу невидящим взглядом, представила, как придет домой, упакует в конверт путевку и отправит адресату. И все. Но тогда она никогда в жизни больше не увидит склонов, залитых безудержным солнцем, не вдохнет жгучий и свежий горный воздух, не пройдет свой последний в жизни маршрут. Последний, потому что больше такого шанса жизнь ей не предоставит. Может быть, не отсылать? Просто вернуть Олегу все деньги, которые у нее остались, как плату за путевку? Что ее ждет? Дом престарелых? Она представила что от нее за километр несет хлоркой и капустой, они сидит в растоптанных тапках на босу ногу, старой бесформенной кофте и ревматическими пальцами пытается извлечь Моцарта из разбитого пианино, которое не держит звука. Она выглядит слегка слабоумной, но все еще бодрой старухой, от которой смерть отвернется и в восемьдесят, потому что у нее упрямое, сильное сердце. Как у мамы. Нет, Нина Сергеевна, ни в какой интернат для бабок ты не поедешь. Ты пойдешь в Альпы и там, ты возьмешь свою последнюю в жизни вершину. Последнюю вершину. Последнюю.

      

       Глава 3

       Виктор

       Виктор всерьез захандрил. Потрясение, вызванное отношениями со Светой, лишило Виктора творческого настроения. Он не выходил из дома, ел без аппетита, плохо спал, никому не звонил и, пропустив три занятия в "Вертикали" раздумывал о том, чтобы вообще бросить идею восхождения. Стало не интересно. Вот и сегодня, он полдня провалялся на диване, рассматривая старые фотоальбомы. Потом достал фотоаппарат, медленно и тщательно протер мягкой суконкой блестящие рычаги и кнопки.
       Страшное Васькино откровение терзало Виктора, как проклятие. Они растекались по душе липким ядом, разъедая добро и покой мировоззрения. Неужели так оно и есть?
       Он подошел к окну. Темно, зажигались уличные фонари. На душе Виктора тоже темно, кто зажжет добрый свет в ней? Медленно прошла парочка. Девушка и юноша. Лампа освещала их обнявшиеся фигурки. Под самым фонарем они остановились и принялись целоваться. Виктор стукнул кулаком по раме, жалобно звякнуло стекло.
       - Они любят, когда их трахают! - Виктор повторял эту фразу еще и еще, и его боль становилась все острее и острее.
       Нежели в этом мире все настолько уродливо?! Неужели красота - это только внешняя оболочка, за которой прячется страшный демон?
       Виктор отвернулся от целующихся. Полумрак комнаты. Отсветы уличных фонарей ложились на потолок причудливыми бликами. Ему почудились страшные морды, хитрые рога бесов и красные очи дьявола.
       - Нужно что-то делать, - громко сказал Виктор. - Я должен убедиться сам. Ни кого не нужно слушать, никого.
       Мрак озарила яркая вспышка просветления.
       - Ну, конечно, так я и сделаю, - воскликнул Виктор, - чтобы не выглядеть нелепым и дальше, я обращусь к самой порочной части женщин и вытравлю из души эту мучительную веру в гармонию. Если красоты действительно нет, то стоит ли обманывать себя и других.
       Он вскочил, ураганом пронесся по комнате. Щелкнул выключатель, люстра осветила комнату, разгоняя гримасы потолочных теней. Виктор стоял на коленях перед телефоном. Руки поспешно шарили в тумбочке, где же эти газеты с рекламой? Когда они не нужны, вечно валяются на самом виду. А когда надо, ага, вот, кажется, нашел. Стоя перед телефоном на коленях, словно у алтаря, Виктор приносил жертву самое дорогое, что осталось у него от детства - вера в красоту мира. В трубке раздались длинные гудки. Божество приблизилось, заглянуло в душу смертного, дерзнувшего предложить так много, и улыбнулось. Не все так плохо, если есть такие люди.
       - Алле, это агентство услуг "Досуг вместе"? - с усилием выговорил Виктор.
       Они приехали очень быстро. Скорая или милиция едет намного дольше. Скорость стоит денег. Когда в прихожей раздалась трель звонка - Виктор вздрогнул. Идти и открывать уже совершенно не хотелось. Наоборот, тянуло забиться в самый темный и незаметный угол комнаты и исчезнуть. Порыв лихорадочного возбуждения давно схлынула. Позвонили еще раз, настойчивее. Виктору представились угрюмые бритые братки в черной коже. Виктор вздохнул и открыл входную дверь.
       За дверью стоял среднего роста плотный молодой человек. Его покатые плечи действительно обтягивала кожа. От бритых братков, нарисованных воображением Виктора, он отличался жесткой колючей шевелюрой
       - Здравствуйте! - сказал парень и заговорщицки улыбнулся. Среди зубов блеснула фикса. - Досуг вызывали?!
       - Я… как бы… - смешался Виктор. - Да… я…
       - Меня зовут Гера, я менеджер компании, - Гера протянул руку и крепко сжал ладонь Виктора.
       - Разрешите, - отодвинув крепким плечом Виктора, Гера вошел в прихожую. - Вы один?
       - Да, - проговорил Виктор. В животе появился неприятный холодок, сейчас стукнет по голове и украдет фотоаппарат. Но Гера не спешил с грабежом.
       - Короче, так! Никаких издевательств над девушками. И никаких фотографирований и киносъемок. А то был тут один умник, пришлось обламывать, - деловито произнес Гера. Виктор глядел на него во все глаза. В голове как-то не укладывалось, что сейчас перед ним стоит настоящий сутенер.
       - А в остальном, вы можете делать все, что пожелает фантазия души, - он коротко подмигнул Виктору.
       Виктор переминался с ноги на ногу и не знал что сказать. На душе было скверно. В голове мелькали обрывки мыслей. "Что я делаю? Это позор! Стыд! Нельзя же так"" В душе отвращение к себе мешалось с непонятным страхом.
       - О-о! - протянул Гера. - Да ты никак робеешь?
       Он хлопнул Виктора по плечу:
       - Все будет нормально, девчонки первый класс, москвички. А может сразу парочку-троечку? Шучу. Короче, тебе пригнать всех или положишься на мой вкус?
       Виктор бледнел, краснел, уши пылали. Как часто бывало с Виктором, удачные и смелые поступки он совершал только в мыслях. В жизни все наоборот.
       - Ну, хорошо, - окончательно врубился Гера в ситуацию, - я точно знаю, кто тебе нужен. Есть у нас одна, начинающая. Вы с ней чем-то похожи. С тебя стольник баксов, хотя за целку обычно берем две ставки. Скажу тебе, как мужик с опытом, две ставки должна стоить опытная шлюха, а не синий чулок. Но начальству виднее.
       Виктор сделал слабую попытку вынуть деньги из внутреннего кармана. Он раскрыл рот, чтобы сказать, что у него одни рубли, но оттуда выпали лишь невнятные обрывки:
       - Я… рубли…если можно…
       - Давай рублями.
       Гера быстро пересчитал деньги и скрылся за дверью. Виктор столбом стоял посреди комнаты и не знал что делать. Мысли разделились. Одни отчаянно кричала о последнем шансе запереть дверь и спрятаться от всего этого ужаса за диван, другие сходились во мнении, что нужно идти до конца. Дверь бесшумно отворилась и вошла Она. Хрупкая девочка. Короткая юбочка, длинные ноги подростка, приталенная курточка с глубоким декольте, жуткая раскраска косметики. Но как прекрасны были волосы девушки. Густые и свежие они переливались, словно медовый водопад. Виктору захотелось подойти и уткнуться лицом в эти чистые непорочные волосы. Чтобы забыть о стыде и подлости, которые он сейчас свершал, но вместо этого Виктор отступил от нее в сторону комнаты.
       Девушка улыбнулась Виктору.
       - Привет! - сказала она звонким, почти детским голосом. - С чего начнем?
       Виктор прижался к стене и замер.
       - Презервативы, на выбор, - девушка разложила на тонкой ладони несколько пакетиков. - Есть обычные, традиционные, есть с фруктовым вкусом. Из новинок - банановый. Для любителей классических цветов - черный и белый. Есть с усиками, есть с ребрышками, есть с пупырышками. Все со смазкой. Прочные.
       - Стойте! У меня есть просьба. Как вас зовут?
       - Марго, - томно откликнулась девушка.
       - Нет, не рабочий псевдоним, как в жизни?
       - Мила, - девушка чуть покраснела.
       - Мила, - проговорил Виктор, глядя девушке на волосы. - Умойтесь, пожалуйста.
       - Что? - не поняла девушка
       - Умойтесь, - повторил Виктор и поспешно добавил: - У меня на косметику аллергия.
       - Она дорогая. Но, если вы настаиваете, - кивнула девушка и без возражений скрылась в ванной комнате. Виктор зашел в комнату. Что делать? Выгнать? Она такая молоденькая и непорочная. Как же так? Нет, выгнать, решил, было, Виктор, но остановился на пол пути. Это же мой шанс узнать правду. Подарок провидения. Именно Мила, с другой разговор и вовсе бы не получился.
       Окончательно решиться ему помогла сама Мила. Она выбежала из ванной, словно нетерпеливый олененок. Виктор взглянул на нее и замер. Молодое, светящееся азартом лицо. Вода и мыло вернули ей непередаваемую естественность молодости. Виктор не мог наглядеться на эту белую кожа, капельки влаги на длинных загнутых ресницах, открытую улыбку, милую ямочку на щеке. Красота-то, какая, господи.
       - Замрите на месте, - прошептал Виктор, вытянув перед собой руки, он сложил из пальцев рамку и поглядел через нее на Милу. - Вам кто-нибудь говорил, что вы потрясающе красива?!
       - Н-нет! - удивилась Мила. Она не понимала этого человека. Ей столько наговорили страшного про мужчин, что теперь Мила просто растерялась. Что же делать? Она вспомнила слова опытной "мамки". "Не все мужчины хотят от проститутки секса. Некоторым нужен священник! Если такое случиться - стань для них священником! За это они платят еще охотней!"
       - Сядь на диван, - вдруг сказал Виктор. Мила послушно села.
       - Теперь ляг, на спину. Вытяни одну ногу и согни в колене другую! Так, - Виктор по-прежнему смотрел на Милу через рамку пальцев.
       - А теперь раздевайся, - откуда-то со стороны проговорил странно знакомый голос. Виктор с удивлением узнал свой голос. "Но я не могу сказать такого!" - возмутился Виктор. "Можешь!" - ответил он сам себе.
       И Мила стала раздеваться. Виктор сквозь стыд и шум крови в ушах пожалел, что в руках его нет фотоаппарата. Гера запретил.
       Мила прекрасно владела своим телом. Она замирала на некоторое время, словно Виктор и правда держал в руках фотокамеру. Потом ее тонкие пальчики коснулись пуговок на приталенной курточке. Куртка распахнулась и красной молнией отлетела в угол. Мила осталась в светлой блузке, с просвечивающим сквозь нее черным бельем. На щеках Милы заиграл легкий румянец, глазки скромно смотрели вниз, но сквозь ресницы то и дело сиял озорной блеск. Смотрит ли он, как реагирует? И вот уже блузка белым лебедем распласталась на перилах дивана. Мила встала на колени, завела руки за спину, отчего ее высокая девичья грудь предстала перед Виктором воплощением совершенства.
       Темной тенью отлетел бюстгальтер. Но хитрые ладошки тут же прикрыли острые кончики груди. Мила тряхнула головой, прячась в водопаде волос. Виктор всхлипнул, словно его ударили в солнечное сплетение, но руки упорно держали рамку.
       Густая сень волос помогла освободить руки, которые медленно потянули вниз язычок молнии юбки. Кровь стучала Виктору в виски, а он изо всех сил старался представить себе наезд объектива, приближающего эти тонкие пальчики, касающиеся язычка молнии.
       Мила так изящно двигалась, так умело изгибала тело, что волосы не разу не выдали тайну волшебства, скрытую под ними. Мила легла на спину и принялась медленно снимать чулки, обнажающие нежную девичью кожу. Стройные длинные ноги заставили Виктора снова искать кнопку фокусного приближения. Ах, как же мне не хватает сейчас старого доброго звука выдвигающегося затвора. Повернувшись к Виктору боком, Мила коснулась узенькой ленточки трусиков. Потянула медленно вниз. Виктор впервые в жизни видел полностью обнаженную женщину. Красивую обнаженную женщину, которая была так близко, что стоило лишь протянуть руку, чтобы коснуться ее прохладной гладкой кожи. Мила сидела перед ним, послушная и обнаженная.
       - Это чудо, - прошептал Виктор.
       Он видел раздетых красавиц на фото или в фильмах, но никогда не находил эти изображения произведением искусства. Как странно. Мила медленно подняла руки и, тряхнув головой, отвела волосы за спину. Розовый язычок прошелся по губам полуоткрытого рта. Виктор стоял, словно пораженный громом. Но тут Мила уверенно развела в ноги в стороны, и… все… чудо исчезло, умолкла волшебная музыка, погасли яркие краски и теперь перед Виктором лежала женщина, позволявшими мужскому взору совершенно все.
       - Что она делает? Зачем она показывает мне свои внутренности? - передернуло Виктора. - Чудовищная смерть гармонии. Теперь я знаю - смерть красоты в греховном бесстыдстве. Но разве женщине позволительно быть бесстыдной, разве красота имеет право на вульгарную откровенность? Или красота всего лишь глупая выдумка, а на самом деле существует только притяжение порока, который выдает себя за невинность совершенства? Как же так? Неужели все действительно так, как объяснял Васька?
       Виктора долго рвало над раковиной. Он включил кран, и вода хлестала по его ладоням. Он зачерпывал воду и плескал-плескал ее на лицо, не чувствовал холода. Он не мог чувствовать, он перестал чувствовать. Виктор посмотрел в зеркало. Мокрое испуганное лицо. Взъерошенные волосы торчат во все стороны. Виктор сильно тряхнул головой, на стекло легла дорожка капель, похожих на слезы.
       В прихожей хлопнула дверь.

       - Мила, - вяло подумал Виктор и вышел в коридор. Взгляд наткнулся на большую фотографию, вырезанную из старого журнала. Высокие могучие горы сияли в свете солнца. Склоны, подернутые зеленой плесенью еловых лесов, выздоровевшие стальные бока чистого камня и девственно белая шапка снега.
       Зазвонил телефон.
       - Виктор? - знакомый голос. Виктор узнал Воронина.
       - Да, Сергей Иванович, это я, - Виктор почувствовал внезапное облегчение. - Я знаю, что пропустил три занятия, но вы волнуйтесь, я свяжусь с Рутой Яновной и перепишу пропущенный материал.
       - А я уже было, решил, что вы передумали, - Воронин помолчал. Потом спросил. - С вами все в порядке?
       - Конечно, в порядке, - заторопился Виктор. - Пойти в горы это моя давняя мечта. Сергей Иванович, а это правда, что с вершины все в жизни кажется иначе? Лучше, чище, радостнее?
       - Правда, - усмехнулся Воронин. - Если вы до нее доберетесь.
       - Я постараюсь, - горячо откликнулся Виктор. - Мне это очень нужно.
       - Желаю успеха, - Воронин подумал. - У вас есть телефон Руты Яновны?
       - Да, - засмеялся Виктор. Он чувствовал, как хандра растворяется, как ему снова очень хочется увидеть всех в "Вертикали", сидеть на занятиях и ощущать тепло людей, с которыми он связан всерьез и надолго. Но больше всего, Виктору, конечно, хотелось услышать и увидеть белокурую Руту Яновну. Попрощавшись с Ворониным и положив трубку, Виктор тут же открыл записную книжку, чтобы немедленно отыскать номер телефона Домниковской.

       Инга

       - Записывайте. Контрфорс - короткий боковой хребет, длина которого примерно равна высоте, - диктовал Воронин. Он был в синем костюме и красном джемпере. Голубая рубаха с открытым воротом.
       - Галстуки ему бы не пошли, - подумала Инга и записала в тетради. - Белоснежные контрфорсы, словно лошади, воду пьют, - и пририсовала к последней букве жирную завитушку. Конец завитушки расцвел невиданным цветком, похожим на нарцисс. Из его чашечки вылезла вторая завитушка, сплошь покрытая резными листьями. Один из них оказался сильно похожим на кошачий глаз. Инга добавила рядом второй и обвела оба глаза мягким контуром кошачьей морды. Пририсовала к морде пышный воротник, плавно переходящий в узкое платье.
       - Только раз отсюда в вечер грозовой. Вышла женщина с кошачьей головой. Но в короне из литого серебра, - пробормотала она и дорисовала кошачью лапу, небрежно лежащую на раскрытой "короне". В "короне" лежала объемистая стопка листов. "Договор" - мелкими кривыми буковками написала Инга на верхнем, наполовину закрытом кошачьей лапой листе. Отодвинув рисунок, она критически осмотрела его. Взглянула исподтишка на сидящего рядом Кузнецова, потом опять на рисунок. Еле удержалась, чтобы не хихикнуть. Забавный у них вышел разговор в тот вечер, трехнедельной давности.

       Инга и Кузнецов

       Привычно отведя в сторону бусы вьетнамской шторы (антикварная редкость по нынешним временам) Инга прошла в большую комнату. Лоис, уютно устроившаяся в низком кресле, лениво подняла голову, не спеша, потянулась, слегка царапнув когтями подлокотник. Мягко спрыгнула на ковер. Инга с улыбкой наклонилась и, взяв любимицу на руки, села в кресло. Жмурясь от удовольствия, Лоис заурчала и собралась, было снова погрузиться в приятную дремоту, из которой ее так неожиданно вывело шуршание деревянных штор. Шуршание повторилось. Лоис повела ушами, приоткрыла один глаз, но тут же успокоилась и зажмурила его снова, - это вернулся хозяин. Он долго отсутствовал, что сделало его чужим, но не опасным для Лоис. Сквозь серебристый плюшевый мех Лоис ощущала тепло хозяйки, которое грело ее, обволакивало и клонило ко сну.
       - Надеюсь, ты по делу? - подняла голову Инга, одной рукой продолжая гладить кошку.
       - С гостеприимством, Инга, у тебя по-прежнему неважно, - Кузнецов уселся в кресле напротив, закидывая ногу на ногу. - Не умеешь ты создать теплую домашнюю атмосферу.
       - Скажи спасибо, что замок пока не поменяла.
       Кузнецов негромко рассмеялся.
       - Не переигрывай, Инга, у тебя это плохо получается. Фактически, мы все еще не в разводе.
       - Надеюсь, твоя докторица тебя накормила? - проворчала Инга. - Если нет, то кухня на старом месте. Бутерброды в холодильнике.
       - Давай к делу, - Кузнецов мельком взглянул на часы. - Давай проветримся в Италию. На пару недель.
       - С чего вдруг?
       - Мало ли, - пожал плечами Кузнецов, - ну, например, на какую-нибудь там знатную кошачью выставку, за очередным супер-пупер кошаком?
       - Нет
       - Нет? - Кузнецов пожал плечами. - Почему?
       - Потому что ты должен объяснить с чего это вдруг ты пришел с таким внезапным предложением? Ты никогда не проявлял интереса к моим кошкам.
       - Ну, хорошо, я объясню тебе смысл сказанного. Инга, мне непременно нужно исчезнуть из столицы хотя бы недели на две, причем, чем дальше, тем лучше.
       - А при чем тут я?
       - Твоя карта снимет все вопросы по-моему срочному исчезновению в отпуск. Я еду по необходимости, чтобы сопровождать свою широко известную в международной фелинологии супругу, которой без меня никак не справиться. Кому еще можно доверить перетаскивание клеток и переносок? А демонстрация на подиуме, если твои коты весят по десять кило? Так что сильная мужская рука тебе просто необходима. Логично?
       Словно подтверждая его слова, в комнату вошел его высочество международный гранд-чемпион Winston of Empire's Silver Шпунтик - и уверенно направил пятнадцатикилограммовый корабль своего живого веса прямиком к вытянутым ногам старого хозяина. Кузнецов поморщился и поспешил поджать ноги.
       - Но какой прок в этом для меня? - спросила Инга.
       - Оплата проезда, покупка нового усатого раритета, встреча с друзьями- заводчиками, - Кузнецов выжидательно посмотрел на задумавшуюся жену.
       - Понятно, опять затеял финансовую аферу и хочешь остаться в тени? - усмехнулась Инга. - Когда же ты успокоишься. Или на молодую жену не хватает?
       - Я не понял, ты согласна или нет? - нетерпеливо проговорил Кузнецов и вновь посмотрел на часы.

       - Нет!

       - Почему?

       - Мало. Давай прежде обсудим наши имущественные дела, - Инга погладила Лоис.

       - Не против. Надеюсь из всего, что я заработал, как ты выражаешься, аферами, я могу оставить себе подмосковный коттедж? - Кузнецов нахмурился. Сейчас явно невыгодное время для семейных споров. Стерва, Инга знает, когда и что требовать.
       - Но новый джип - мой, - уверенно произнесла Инга. - Плюс эта квартира и ежемесячная рента в три штуки евро.
       - Черт с ней с квартирой, все равно по суду тебе предоставят выбор, где жить и коттедж тебя не устроит, - Кузнецов явно нагревался и всячески старался сохранить спокойствие. - Конюшня тебе тоже не нужна. Псарня - тем более. Деньги - согласен на половину. Но зачем тебе здоровенный и явно мужской джип?
       - А на чем мне кошек по выставкам возить? - Инга насмешливо прищурила темно-серые глаза.
       - Ладно, забирай джип, - махнул рукой Кузнецов - Это все?
       - Нет, - строго добавила Инга, - все оформления через моего нотариуса.
       - Ладно, - Кузнецов протянул ладонь. - Ну, по рукам?
       - По рукам, - Инга нехотя протянула ладонь. - Куда и когда едем?
       - В Южные Альпы. Полюбуемся на горы вблизи, - Кузнецов цепко схватил ладонь Инги.
       - Какие горы, - возмутилась Инга, пытаясь высвободить ладонь. Лоис неодобрительно приоткрыла сонный глаз. - Ты же говорил про Италию.
       - Знаешь, дорогая, за такой куш, который ты только что сорвала, - непреклонно отрезал Кузнецов, - ты не только в Альпы, ты на Джомолунгму вскарабкаешься.
       Инга покосилась на Кузнецова, но спорить не стала. В конце концов, нельзя перегибать палку. Тем более, что Альпы вовсе не плохое место для путешествия, даже вместе с таким старым мартовским котом, как ее муж.
       - Договор будет готов завтра, - Кузнецов, успокоенный молчанием Инги, вновь обрел привычный деловой тон. - Что там насчет выставок? Формально, все должно соответствовать истине.
       - Через месяц - всемирная выставка кошек в Варезе. - Инга задумчиво потерла переносицу. - Можешь сослаться на шоу снежных бенгалов и, возможность приобрести пару британов Wahrberg'овских кровей. Плюс семинар бельгийских заводчиц шиншилл. Ну и не забудь мою приятельницу - фрау Хакманн - председателя World Cat Federation. Этого достаточно.
       Кузнецов кивнул, аккуратно записывая слова Инги. Потом убрал блокнот во внутренний карман пиджака и поднялся.
       - До завтра, Инга. Извини, что помешал твоей насыщенной личной жизни.
       - Лучше бы о своей позаботился, - не осталась в долгу Инга.

       Лоис даже не открыла глаз, когда вновь раздалось шуршание деревянных штор, сопровождавших уход Кузнецова.

       Для визита к нотариусу Инга выбрала строгий деловой костюм жемчужно-серого цвета и к нему - ручной работы колье: неправильной формы слоистый агат, оправленный в серебро. Кузнецов преподнес ей это колье на пятнадцатую годовщину свадьбы, чем сразу насторожил Ингу обладавшей кошачьей интуицией. Предчувствия не обманули - через неделю муж, играя страдания, заговорил о разводе. Его мотивы показались Инге фальшивыми; а впрочем, ей и не нужно было никаких объяснений. Слишком хорошо она знала Кузнецова и слишком хорошо понимала, что их семейная жизнь давно прекратилась. Они неплохо ладили, поскольку за долгое время совместной жизни научились обходить острые углы. Однообразно пасмурной эта погода стала, как ни парадоксально, по той же самой причине, по какой в начале отношений приняла характер теплый и солнечный. Инге было с Кузнецовым легко и просто; после первой же беседы обоим показалось, что они уже давно знакомы; но с годами то, что поначалу ощущалось как воспетое поэтами единение душ, приобрело черты банальной предсказуемости, которая, в свою очередь, породила скуку. Когда Кузнецов стал время от времени ночевать вне дома, Инга не удивилась и даже обрадовалась этому. Она не ревновала и только посмеивалась над его любовными интрижками, а еще больше - над героинями этих интрижек, юными секретаршами, честолюбивыми моделями, нагловатыми менеджершами, надеющимися обрести в Кузнецове покровителя или просто состоятельного "папика".
       Инга встретила предложение Кузнецова о разводе спокойно - в сущности, она давно этого ожидала. В последнее время, он не считал нужным скрывать свои любовные отношения с врачихой из подведомственной поликлиники. Вот, дуреха-то, она думает, что увела чужого мужа. На самом деле, в последнее время Кузнецова и Ингу мало что связывало. Хотя, если принять во внимание семейную собственность, то связывало их все-таки не так уж и мало. И если врачиха рассчитывает на материальное благополучие Кузнецова, то ее ждет горькое разочарование, поскольку Инга своего упускать не собиралась, а "своим" она считала большую часть семейного состояния.

       И все-таки Инге было больно - не из-за того, что она потеряла человека, рядом с которым прожила так долго, поскольку этого человека с ней уже давно не было, - больно ей было за сами отношения, вернее, за то лучшее, что было в этих отношениях и что оставило в ее душе след слишком глубокий, чтобы раз и навсегда забыть о них. Если бы Инга легкомысленно разрешила себе погружаться в воспоминания о светлых, трогательных моментах их совместной жизни с Кузнецовым, всякий раз она бы ощущала эту боль - тупую, безнадежную, неослабевающую. Но она запретила себе касаться этой темы.
       Инга подошла к высокому зеркалу. Внимательно осмотрела себя с ног до головы. Фигура ее с возрастом не расплылась, лицо не обрюзгло. Инга осталась такой же худощавой и невысокой, с тонкими чертами лица, какой была и в тридцать, но губы сделались заметно тоньше и жестче, кожа грубее: теперь только с помощью косметики удавалось хотя бы отчасти придать ей прежнюю матовую белизну. Между бровями появилась вертикальная складка, зато сами брови оставались для Инги предметом гордости: тонкие, черные, красиво изогнутые, с аккуратно выщипанными острыми кончиками, с возрастом они не поредели, не выцвели и к тому же не требовали никакого ухода - максимум пинцета раз в месяц, но разве это уход? Что-то мягкое и пушистое коснулось ноги - это бесшумно проскользнувшая в комнату Лоис. Тщательно вычесав ее серебристую шерсть и подрезав отросшие коготки, Инга посадила Лоис на обитую мягкой тканью полочку, закрепленную на двухметровом столбе-когтеточке, обвязанном толстым шнуром. С этого удобного места Лоис могла наблюдать за всем, что происходит в комнате, и ей достаточно было повернуть голову, чтобы заодно проконтролировать и обстановку на улице, заглянув в щель между шторами.
       - Хорошо тебе теперь? - утвердительно спросила Инга и, повернувшись к стоявшему возле зеркала трюмо, придвинула коробочку с пудрой. Морщин, слава богу, еще немного и они практически незаметны, а вот мешки под глазами, придающие такой усталый и изможденный вид, надо замазать, во что бы то ни стало, да еще и постараться, чтобы лицо после заматывания не походило на свежеоштукатуренную стену. А теперь надо превратить эти обыкновенные серые глаза - довольно большие, но все равно обыкновенные - в косо поставленные кошачьи. Ну а теперь ресницы - вот с ресницами, пожалуй, не повезло, никуда с такими ресницами без удлиняющей туши. Надо бы попробовать нацепить накладные - да страшно: что, если в самый важный момент возьмут да и отвалятся? Вот смеху-то будет.
       Надев тщательно подобранные очки в блестящей металлической оправе, и спрятав свеженарисованные "кошачьи" глаза за дымчатыми стеклами, Инга сочла результаты вполне приличными. Оставалось только подчеркнуть темно-розовым карандашом линию губ и слегка тронуть их более светлой помадой. Отодвинув в сторону косметику, Инга взялась за щипцы для завивки и массажную щетку. Впрочем, учитывая, что Инга носила стрижку, завивка требовалась лишь затем, чтобы сделать волосы на затылке чуть более пышными и придать прическе дополнительный объем. Покончив и с этим, Инга надела скромные серебряные серьги с икринкой, но передумав, решительно заменила их крупными агатовыми клипсами - под стать массивному ожерелью - и, порывшись в шкатулке, извлекла оттуда такой же внушительный агатовый перстень. Все вместе производило впечатление единого гарнитура, и хотя Инга слышала, что в великосветских кругах считается дурным тоном носить гарнитур, подчиняться чужому мнению она, как всегда, не собиралась.
       - Ну, Лоис, что скажешь? - поинтересовалась она у отражавшейся в глубине зеркала кошки. Услышав свое имя, Лоис пошевелила ушами и, приоткрыв темно-бирюзовые глаза, ответила приглушенным раскатистым "мрррр".
       - Одобрено, - с облегчением выдохнула Инга.

       Дарья

       Утром Дарья отправилась в гости, похвастаться перед подругой по институту кожаной косухой собственного дизайна. Она стала вполне заправской байкершей, легко освоив управление подаренным Амиго великолепным "Иж-юнкер" темно-зеленого металлика - сказочным женским чоппером. Дарья назвала свой байк "Атланта" и с каждым разом все стремительнее и стремительнее уходила с перекрестков, вызывая зависть владельцев иномарок, провожавших вожделенными взглядами ее круглую и недосягаемую для них попку.
       Проводив Дарью до гаража и полюбовавшись на ее резкий старт, Амиго сел писать письмо бабушке и дедушке, живущим в испанской деревушке недалеко от Мадрида, в пансионате для престарелых Эль Реторно, где живет большинство пожилых испанцев на склоне лет, вернувшихся на родину. Мысли Амиго были далеко, в гостях у абуэлос, поэтому внезапный телефонный звонок заставил его вздрогнуть.
       - Да, - односложно откликнулся Амиго.
       - Ола, Винс, - прозвучал голос отца, - я тут снова собираюсь в горы, и подумал, было бы хорошо увидеться. Сможешь?
       - Ола, папа, - Амиго немного подумал, - ты никогда не звал меня увидеться, когда уходил в горы. Что-нибудь случилось?
       - Приезжай, пожалуйста, - коротко ответил Воронин.
       Висенте быстренько ополоснулся в душе, накинул чистую майку и оседлал "Дикаря" По пути купил пиццу и бутылку деревенского кваса.
       В комнате висел большой портрет матери.
       - Она рада тебе, - прошептал Воронин, глядя на картину. - Я научился отличать малейшие нюансы ее изображения. И дело вовсе не в изменяющейся освещенности комнаты, а в освещенности моей души. Ты же не считаешь меня сумасшедшим?
       - А что не так? - удивился Винс, - разве любовь - это не сумасшествие?
       - Откуда тебе это знать? - быстро спросил Воронин.
       - Я люблю одну девушку, - Винс ответил прямым взглядом. - Очень люблю и ради нее готов на любое безрассудство.
       - Как ее зовут? - Воронин перевел взгляд на портрет, словно приглашая изображение принять участие в семейном разговоре.
       - Дарья, - глаза Винса потеплели.
       - Почему ты пришел без нее? - Воронин взъерошил волосы на головне сына. - Если ты, действительно, ее любишь, то пора бы познакомить свою девушку с родителями, а?
       - Хорошо, - кивнул Винс. - Познакомлю.
       - А теперь пошли на кухню, - Воронин повернулся к портрету, - прости, Луиса, но у нас предстоит мужской разговор.
       - Аста ла виста, мамита Луиса, - Винс поцеловал изображение.
       - Как ты там? Справляешься? - Воронин сел за маленький кухонный стол. Амиго устроился напротив.
       - Из мастерской пришлось уйти, - пожал плечами Винс. - Работаю курьером.
       - Хорошо платят?
       - На жизнь хватает.
       - Винс, я виноват перед тобой, - Воронин погладил подбородок, разделенный неглубокой ямкой. - Всю свою жизнь я посвятил твоей матери. В моем сердце никогда не хватало места для тебя, ихо.
       - Ничего, отец, - Винс ободряюще улыбнулся и положил руку на плечо Воронина.
       Тот склонил голову и благодарно прижал щекой ладонь сына.
       - Знаешь, Винс, я, наверно, никогда не оправлюсь от потери мамы. Я благодарен тебе, что ты дал мне время пожить одному и своим присутствием не напоминал мне о тех временах, когда мы были счастливы и жили в этой квартире втроем. Я знаю, что с моей стороны это было жестоко, но жизнь вообще очень жестокая штука. И в первую очередь по отношению ко мне, лишив меня самой большой любви в жизни, прости, что я говорю это в твоем присутствии, но я люблю твою мать по-прежнему как никого другого.
       - Если бы погиб ты, а не мама, то она вела себя по отношению к твоей памяти точно также, - мягко произнес Винс и погладил Воронина по голове. - Хорошо, что живым остался ты, мне бы не хотелось подобных мучений для мамы.
       - Если бы не ты, - Воронин отпустил руку Винса и неуклюже смахнул слезу, - я бы не стал жить дальше. Ладно, Винс, больше не будем об этом. Завтра я веду в горы очередную группы, но перед уходом я посоветовался с мамой и мы решили оформить эту квартиру на тебя, - Воронин поднял глаза на сына. - Ты стал взрослый, тебе нужно заводить семью, чтобы продолжить наш род. Это очень важно и для мамы и для меня. Если родится девочка, назови ее Кармелитой, в честь твоей испанской бабушки, а если мальчик - Андреасом, в честь твоего русского деда Андрея. Ты не откажешь нам в этой просьбе?
       - Нет, отец, - Винс кусал губы, стараясь удержать невольные и непривычные слезы. - Когда мы переедем, то устроим большое семейное новоселье. И с этого времени никогда не будем расставаться.
       - Обязательно, сынок. Сразу, после моего возвращения тс маршрута, - Воронин посмотрел на настенный календарь. - Получается, что через три недели. А пока меня нет, обживайтесь, чтобы встретили меня, как и положено хозяевам, хлебом-солью.
       В кармане куртки запищал пейджер. Винсенте прочитал сообщение и заторопился.
       - На работу вызывают, отец. Прости, надо ехать. - Амиго чокнулся с Ворониным квасом, отломил кусочек пиццы. - Ждем с мамой Луисой и Дарьей тебя обратно. Береги себя, падре.
       Они крепко обнялись на пороге. Вздыбив "Дикаря" Винс вихрем вылетел с родного двора, словно торопился вернуться в него обратно, как можно скорее.

       Дарья возвращалась домой, когда увидела, что датчик топлива "Атланты" на нуле. И как это она проворонила заправить байк в безопасном месте. Дарья чертыхнулась и свернула к незнакомой заправке. Единственное место, где Дарья была уязвима, это чужие заправки, некоторые из которых облюбовали уличные панки. Они просиживали в местном кафе, курили траву и прикалывали приезжавших на заправку чайников. В этот раз панки скучали. Дарья деловито заправилась и, стараясь не смотреть в сторону кучи разноцветных гребней, вложила заправочный пистолет в стойку.
       - Цыпа, неужели это ты? - оторвался от залитого пивом столика жилистый гребень. Его синие, залитые татуировкой, руки прихватили Дарью за плечи, в тот момент, когда она уже перекинула ногу через седло своего байка. - Мир тесен, а?
       - Отвали, - сухо произнесла Дарья.
       Панки, привлеченные намечавшимся развлечением, окружили Дарью плотным кольцом.
       - А твой, дружок, нам должен, - панк задрал майку и показал два глубоких шрама на спине, - ох, и кровищи он нам выпустил. Теперь наша очередь, детка, кровь пускать. Или адресок своего мачо скажешь, или тебя за него по кругу пустим. Прокатим на бесплатной карусели.
       - Скоты, - процедила Дарья.

       Это вызвало приступ истеричного гогота окружающих гребней.
       - Ну, пойдем? - жилистый легко сорвал Дарью с седла, и гопники потащили ее и мотоцикл за мусорные баки.
       Мишка был в магазине напротив, придирчиво выбирая моторное масло для "Чушки". Сквозь витрину он увидел, как панки потащили Дарью в сторону от заправки. Первым его желанием было броситься на помощь подруге Амиго, но в седельной сумке его байка лежал пятикилограммовый сверток, мысль о возможной утрате которого, вмиг отрезвила Мишкину голову. Кроме того, он только что отправил Амиго сообщение о новом клиенте, заказ которого никак нельзя было сорвать. Дело расширялось и все, между прочим, его, Мишкиными усилиями, а значит, он в этом деле главный и ему решать, что можно себе позволить, а чего нельзя. Ради дела нельзя. Мишка прыгнул в седло "Чушки" и, набирая обороты, старался оставить за спиной все ненужные мысли, связанные с переживаниями, не имеющими к бизнесу ни малейшего отношения. Ведь он честно предупредил Амиго, что в таком опасном деле могут работать люди, не скованные родственными отношениями, и если Амиго все-таки ввязался в эту драку за бабосы, то и отвечать должен перед самим собой, не впутывая сюда его, Мишку. За красивые глаза деньги не платят. Мишка пролетел на красный, не обращая внимания на истошные свистки гайца. А кто такая эта Дарья вообще? Она, вон, сама говорила, что Амиго спас ее от панели. Значит, она была проституткой? Ну, хоть и не была, просто не успела. А если бы Амиго не выручил? Драли бы ее на панели, эту Дарью и в хвост и в гриву. Так что же теперь, чистенькую из себя ломать? Ну, попала в передрягу, не повезло. А кто не попадает. Если Мишка, например, не довезет этот сверток - ему вообще не жить, а с Дарьей что? Ну, трахнут, тоже новости. Да и какие из обкуренных панков - трахальщики? Так, обмусолят и отпустят. Противно, конечно, но потом Дарья примет ванну и как ничего не было, а Мишке яйца живьем оторвут. И Винсу, кстати, тоже, если, не дай бог, свернет с маршрута. А кто Мишка Винсу, если не друг? Кто еще об этом горячем баске позаботится? Бабы - бабами, а мужики всегда о деле должны помнить. Подписался - делай. Иначе все потеряешь. Черный джип стоял на месте, Мишка скинул товар, получил баксы и облегченно вздохнул. Теперь осталось отчитаться за проданный товар и свободен. Мишка ударил по газам и помчался по указанному в пейджере адресу. За всеми делами мысли о Дарье окончательно выветрились из головы и, когда Мишка приехал домой, то не раздеваясь от навалившейся усталости, просто рухнул на диван в зале.
       Разбудил полуночный звонок Амиго.
       - А, привет, - Мишка сонно зевнул. - Товар сдал?
       - Да, порядок, - голос Амиго был тревожен. - Завтра отчитаюсь. Слышь, Мишка, у меня Дарья пропала. Она тебе не звонила?
       - Мне? - как можно естественнее удивился Мишка. - А с какой радости-то? Да, не волнуйся, Амиго, придет. Ты ей на пейджер звонил?
       - Сто раз, - Амиго явно злился. - А чего ты такой спокойный? У меня Дарья пропала, а ты зеваешь как бегемот.
       - Я тебя предупреждал, что семейным в этом деле тяжко, - огрызнулся Мишка. - Короче, я устал как собака. Если что - звони, а сейчас извини, падаю с ног. Завтра новый заказ.
       - Да плевать мне на заказы, - сорвался Амиго.
       Мишка молча повесил трубку. Лег на диван, включил телевизор. Не спалось. Чертыхнулся, завел остывшую "Чушку" и покатил к бензозаправке. Безлюдно. Дарья лежала за баками Растерзанная. В крови. "Атланта" разбита ударами кувалды. Резина изрезана. Мишка склонился над девушкой, уловил еле слышное дыхание. Из таксофона вызвал "скорую". Дождался приезда машины, но близко не подошел. Когда Дарью положили на носилки и увезли, Мишка вернулся домой. Выпил водки, завел будильник и лег спать.

       Амиго чувствовал непривычную беспомощность. За ночь он исколесил весь город в поисках Дарьи. Посоветоваться было не с кем. Отец ранним утром ушел в горы.
       Амиго придвинул телефон и, положив голову на стол, стал ждать. Тревожный прерывистый сон прервал предрассветный телефонный звонок. Дарья была в городской больнице, в реанимации. Амиго, расшвыривая по пути стулья, бросился к входной двери. В отделение реанимации его не пустили. Вышедший хирург вначале дотошно выяснил, кем именно ему приходится пострадавшая. Узнав, что перед ним жених пациентки, хирург пригласил Амиго в кабинет.
       - Ваша невеста находится в крайне тяжелом положении, - хирург замолчал, подбирая слова, наименее ранящие слух этого горячего южного парня. - Ее привезли сегодня ночью, кто-то, оставшийся неизвестным, вызвал машину скорой помощи.
       - Где ее нашли? - глаза Амиго горели бешеным холодным огнем.
       - На городской бензоколонке, за мусорными баками. Ее избили и изнасиловали, - хирург посмотрел в глаза Амиго и удержался от слова "многократно". - Сейчас ее жизнь вне опасности, но вот рожать она вряд ли не сможет, хотя мы делаем все возможное. Это вы должны знать прямо сейчас, чтобы в последствии претензий по поводу ее бесплодности у вас не возникало.
       - Не сможет рожать? - помертвевшими губами повторил Винсенте.
       - Делаем все возможное, - хирург глубоко затянулся, - но матка изрезана бутылочным стеклом.
       - Кто это мог сделать? - Винсенте вскочил на ноги, он просто не управлял собой.
       - Приходите не раньше, чем через неделю, - хирург встал, давая понять, что разговор закончен. - Возможно, что она сама сможет рассказать вам о том, что с ней случилось и назвать имена или приметы преступников. До этого времени вход к ней полностью ограничен, о текущем состоянии здоровья можете звонить в справочную приемного покоя или мне лично, вот визитка.

       Мишка выпил стакан апельсинового фреша, принял душ, накинул халат, уложил волосы гелем. Включил стереосистему, намазал бутерброд черной икрой, придвинул чашечку с капуччино. Дела понемногу двигались. Мишка сделал глоток кофе. Именно понемногу. Быстро, в таком деле, не продвинешься. Мишка давно хотел заняться не просто доставкой чужого товара, а продажей своего собственного. Все заработанные деньги Мишка уже полгода вкладывал в порошок, скопив не меньше трех личных килограммов чистого кокса. Пора думать о реализации, но вот тут требуется особая осторожность. Все городские каналы распространения дури давно поделены и жестко контролируются авторитетными людьми, на которых Мишка горбатится на своем байке. Какой вывод? Мишка промокнул рот салфеткой, взял из плетеной корзиночки слоеное берлинское печенье в сливочной глазури. Вывод один - найти тех, кому нынешние цены товара не по карману, а значит для наркорынка они не клиенты, а Мишка - не конкурент. Мишка встал, встряхнул крошки печенья с халата, перешел в комнату. Одел косуху, кожаные штаны, краги, высокие ботинки. "Чушка" уверенно покатила к заправке, где несколько дней тому назад панки напали на Дарью. Ну, что, разве не прав был Мишка? Жива осталась, полежит в больнице, подлечится. Ума-разума наберется, а то возомнила о себе, черт знает что. Красивая рожа еще не пропуск в счастливую жизнь. Разбаловал ее Амиго. Счастливую жизнь выгрызать надо, зубами из застывшего дерьма. И делать вид, что при этом тебе совсем не хочется блевать. Людям не нравятся счастливчики, сначала поползай на пузе, полижи подметки, докажи преданность и выносливость, но не хвастай умом. Тогда может быть тебе и повезет. Мишка подкатил к заправке, панки вяло матерились, не проявляя интереса к тому, что происходит вокруг.
       - Похоже, они в правильном настроении,- Мишка легко выпрыгнул из седла.
       - Тебе чего? - жилистый угрожающе качнул гребнем.
       Мишка молча протянул разовую дозу, завернутую в тонкий полиэтилен.
       Жилистый оглянулся, развернул пакетик, насыпал на ложбину возле большого пальца кокаин. Втянул. Помолчал и заулыбался щербатым ртом.
       - Супер. И почем?
       - Треть от цены, - Мишка говорил тихо, чтобы не слышали остальные.
       - Гонишь? - не поверил Жилистый.
       - Берешь или разошлись, - Мишка нетерпеливо оглянулся.
       - Сколько всего? - Жилистый сосредоточился.
       Запищал пейджер. Мишка прочитал сообщение.
       - Мне пора. Ну, что?
       - Сколько всего? - повторил вопрос Жилистый.
       - Три веса.

       - Беру, за треть, - кивнул Жилистый.

       - Тогда завтра в десять, на заброшенном стрельбище.
       - По рукам, - кивнул Жилистый. - Деньги будут.

       Вечером позвонил Амиго.
       - Мишка, завтра ты свободен? Мне нужна помощь?
       - Извини, старик, - Мишка придал голосу уверенность, - завтра никак - срочная работа. Товар ждут. Уже два раза звонили. Как там Дарья?
       - Нормально, - односложно ответил Винс и положил трубку.

       Амиго дождался, пока водитель "скорой" закончит копаться в моторе и отгонит машину во внутренний дворик больницы.
       - Добрый вечер, - Амиго взял водителя за плечо. - Моя девушка находится в реанимации, два дня назад, ее изнасиловали и изрезали стеклом.
       - А, байкершу-то? Знаю, забирал, - водителю не понравилась эта крепкая ладонь сжимающая его плечо. - Ну и что ты хочешь?
       - Вы можете показать мне это место? - глаза Амиго горели решительностью, - врачи ничего не говорят, поскольку вначале обязаны сообщать все сведения о происшествиях в милицию. Это слишком долго, а мне нужно знать это сейчас.
       - Ишь ты, какой быстрый, - водитель шевельнул плечом, сбрасывая ладонь Амиго. - Некогда мне, и так по две смены пашу, чтобы денег заработать. Иногда и поспать не мешает. Так что, извини.

       - Я заплачу.

       - Заплатит он, - уже миролюбивее проворчал водитель. - Давай я тебе расскажу, как доехать, сам найдешь.

       - Нет, - отрезал Амиго, - довези до места. Я обязан исключить любую неточность. Плачу штуку баксов.
       - Просто так такие деньги не платят. Ладно, поехали, - кивнул водитель. - Меня Женькой зовут.

       За столиком, возле бензозаправки, сидели два обкумаренных панка. Они с недоумением прищурились на огни "скорой"
       - Вызывали? - обратился водитель к ближайшему гребню. - Говорят, тут девчонку в косухе порезали.
       - Порезали, - согласился панк, - только ее уже забрали. Месяц назад.
       - Не, не месяц, - возразил второй. - Полтора.
       - Вчера это было, - не выдержал Амиго и схватил панка за гребень.- Кто ее резал?
       - Как кто? - искренне удивился панк. - Жилистый, кому же еще-то?
       - А где он сейчас? - Амиго невольно встряхнул гребень и голова панка бухнулась о пластмассовый столик.
       - Эй, медик, - второй панк сквозь свет фар с трудом разглядывал водителя. - Уколи дури. Ломает.
       - Уколю, если скажешь где Жилистый? - водитель подошел ближе. Достал из кармана булавку и взяв худую руку панка легко кольнул в районе вены.
       -Уу-у, кайф, - закатил глаза панк. - Торкнуло. Ты мне оставь еще дозу. Ладно?
       - Держи, - водитель бросил булавку на стол. - Так где Жилистый?
       - На старом стрельбище, - отозвался нарк, роняя свой гребень рядом с гребнем товарища.

       Мишка подъехал к старому стрельбищу на малых оборотах. "Чушка" чуть пофыркивая сделала длинный полукруг.
       - Алле, - в проеме дверной коробки показался Жилистый. - Торч с стобой?
       - Как доваривались, - Мишка похлопал по седельной сумке.
       - Глуши мотор и иди сюда.
       - Зачем это? - насторожился Мишка.
       - Баксы считать, - невозмутимо ответил Жилистый. - Извини, что мелкими бумажками. Откуда у бедных панков сотки?
       - Да мне без разницы, - нетерпеливо крикнул Мишка и оглянулся. Вокруг было безлюдно.
       - Ладно, - Жилистый медленно вышел из проема. В руках у него была бутылка из-под шампанского.
       - Я за рулем не пью, - предупредил Мишка, следя за движениями Жилистого.
       - Дурило, там баксы. Это копилка, - усмехнулся Жилистый. - Будешь считать?
       - Придется, - кивнул Мишка. - А как достать-то?
       - А я тебе покажу, - Жилистый ударил бутылкой о раму байка и не успел Мишка отреагировать, как в его грудь воткнулась толстостенная "розочка". Жилистый провернул ее несколько раз, не сводя любопытных глаз с помертвевшего Мишкиного лица. Другой рукой панк расстегнул седельную сумку и достал увесистую пачку кокса. Упавший на бок мотоцикл чертил круги по земле, уродуя придавленную Мишкину ногу.
       - Ну что, - Жилистый усмехнулся выглянувшей из проема братве, - повеселились? Сейчас еще смешнее будет. Вобьем по дозе и спалим его дотла. Ненавижу этих уродов

       Рядом взвыла сирена "скорой".
       - Женька, - беги к байкеру, - в возбуждении Амиго привстал на переднем сиденье фургона. - Окажи помощь, а я займусь подонками.
       Черной молнией Амиго обрушился на плечи Жилистого. Удары подкованных казаков вскрыли синюшную кожу лица панка, трещали истонченные кости и хрипело сдавленное железными пальцами Амиго горло Жилистого. Остальные панки с ужасом наблюдали за мгновенной расправой, усугубленной оглушающим воем сирены. Мишка был без сознания. Амиго помог Женьке донести Мишку до фургона, захлопнул дверь. - Гони в приемный покой. Хотя погоди, - Винс полез окровавленными пальцами в нагрудный карман куртки и достал пачку баксов. - Держи, это честные деньги. Я их в мастерской заработал.
       - Да, ладно, - отмахнулся, было, Женька, но, увидев воспаленные яростью глаза баска, молча кивнул, взял деньги и, не выключая сирены, помчался в город.
       - Ну так кто насиловал девушку? - Амиго поставил каблук сапога на горло Жилистого.
       - Он, Жилистый, - завядшие гребни дружно показали на поверженного коновода.
       - Все приложись, по разу, - Жилистый пытался сплюнуть, но слюна повисла на неряшливой щетине.
       - Не было этого, - попятились панки. - Это ты ее три раза трахнул. А потом еще хотел, но не вышло, вот со злости бутылку и запихнул внутрь. И ударил, чтобы лопнула.

       - Так, а кто друга сейчас порезал? Он же?

       - А кто же, - попятились панки.

       - Вот суки продажные, - процедил Жилистый.
       - Понятно, - спокойно сказал Амиго. - Свяжите ему ноги ремнями и привяжите к мотоциклу.
       - Ты это брось, - угрюмо произнес Жилистый.- Возьми порошок и проваливай.
       - Это теперь твой порошок, - Амиго легко впрыгнул в седло, - ты заплатил за него увечьями двух ни в чем не повинных людей.
       - Девчонка, может, и ни при чем, а вот дружок твой видел, как мы твою байкершу за мусорные баки тащили, - оскалился Жилистый. - Видел и промчался как ветер мимо, даже не оглянулся, так за себя испугался. А может быть за товар, который у него в сумке был. Я ведь его сразу узнал, когда он торговаться с нами приехал. Наркоту за треть цены сдавал. Нам сдавал, тем самым, кто трахал подружку его друга. И ты хочешь убить того, кто не врет и оставить в живых, того, кто тебя продал?
       Амиго сжал зубы и ударил педаль газа. "Чушка" послушно потащила за собой привязанное ремнями тело, оставлявшее за собой белый след порошка из тугих лопнувших упаковок.

       Через пару километров Амиго остановил мотоцикл. Отрезал ремни и останки Жилистого тяжело, и влажно прилипли к асфальту. Амиго положил "Чушку" на изуродованное тело и кинул зажигалку в горловину бензобака. Не оглядываясь на взметнувшееся пламя он пошел по дороге к городу. Поздним вечером он открыл квартиру, прошел в комнату и скорчившись на диване под портретом мамы Луисы дель Боско заплакал.
       Он был один, совсем один. Лавина одиночества накрыла его с головой, и не было выхода из этого царства холода. Амиго понял, что его горячие слезы - единственное тепло, оставшееся в застывшем вокруг него мире.

      

       Глава 4

       Из дневника Воронина.

       Странная штука дневник. Много ли людей подробно записывают детали прошедшего дня? Вряд ли. Это дело привычки каждого. Одни ведут дневники, другие нет. Воронин вел дневник. Одиночные восхождения, которые после гибели жены, стали для него единственной возможностью полностью раствориться в прошлом, никогда не исключали профессионального риска, а если ты погибнешь, то оставишь тем, кто впоследствии найдет твое тело лишь безответные вопросы, но не ответы. И тогда опыт, оплаченный твоей жизнью, окажется никому и никогда недоступным. Идущий впереди - рубит ступени, остальные поднимается за ним. След в след. Дневник альпиниста - это те же ступени. Страница за страницей, ступень за ступенью. И если страница внезапно оборвется, то идущие следом вовремя остановятся, заметив сколотую ступень. Воронин вел дневник с давней поры своего первого одиночного восхождения. Он сорвался с утеса и покатился по глетчеру вниз. Скорость скольжения позволила проскочить над бездонной трещиной, а удар о снежный гребень спас ему жизнь и открыл записи первой страницы дневника. Он потерял счет своим дневникам, но традиции, на последней странице каждого из них, хранилась фотография его жены. Как талисман. Воронин снял перчатки и достал из-за пазухи дневник. Вывел твердым крупным почерком. "Сегодня третий день восхождения". Немного подумал и начал быстро записывать.

       "Во время пути группа проходила мимо скалистого обрыва, а через пару минут, после объявленного привала исчез Виктор"

       Виктор поспешно спускался по тропинке. Под горными ботинками хрустели камешки, тропинка петляла по склону. Вокруг высились чахлые кустики, а кое-где низкие хвойные деревья.
       - Это место должно быть совсем близко. Я точно помню, - бормотал Виктор.

       Все ахнули, когда поднимаясь по узкой тропе, внезапно вышли к краю бездны, площадка возле которой, была огорожена стальными предохранительными перилами. Виктор с трудом сдержался, чтобы не вытащить фотоаппарат. Знал, что Воронин не любит отклонений от намеченного маршрута движения группы. Скучный человек этот Воронин. Словно нарочно не замечает красоты гор. На все наплевать, лишь бы мы шли гуськом, как стадо гусей и слушали его команды. Ему, видите ли, важнее вовремя прийти на место ночлега и подготовить стоянку.
       Ну и пусть готовит, я и один вернусь. Мне никого не нужно. Главное не заблудиться и найти нужное место. Тропинка скользнула между двумя сосенками, приметные сестрички. Виктор ускорил шаг. Точно! Это здесь.
       Виктор оказался на гладкой каменной площадке. Пологий склон резко обрывался и уходил вниз, там, в полусотне метров весело журчала по каменистому дну извилистая речушка. Виктор в очередной раз подивился резкой смене пологого лесистого склона каменистым обрывом.
       Сзади к каменной площадке прижимались темные покосившиеся ели, слева вид закрывал высокий каменистый выступ. Словно топор огромного великана ударил по склону горы, оставив в нем длинную расщелину. Со стороны, где стоял Виктор склон резко обрывался, другой же берег речки был пологим и менее каменистым. Сказочный вид. Солнце заходило. Тень ползла по подножию гор, но на самом верху искрились снежные шапки. Там все еще властвовал день, и солнце играло на кристаллах вековых льдов. Виктор смотрел на это великолепие, поспешно вытягивая из кармана фотокамеру. Еле слышное жужжание объектива - чистый и приятный звук. Он способен отогнать все невзгоды и горести. Если слышишь этот звук, значит все хорошо. Значит, все в этом мире идет как нужно. И вот уже он глядит на соседние горы с позолоченными верхушками через экран камеры. Выдержку следует поставить побольше, наведем на резкость, сделаем десятикратный зум. Вот так! Красавцы! Я не ошибся, когда мечтал повидать этих седовласых великанов. Вот они, прямо передо мной! И я смогу показать их людям. Стоп! Что-то не так! Виктор нахмурился. В кадр попадает неопрятный куст на самом краю обрыва. Кто тебя здесь посадил? Виктор шагнул вперед и уперся в холодный металл перил. Нет, так дело не пойдет. Там, за перилами, на краю бездны громоздились несколько тяжелых и замшелых от времени валунов, на которые можно встать и поймать нужный ракурс. Виктор переступил через перила и осторожно встал на первый валун. Даже не шевельнулся. Да он тут тысячу лет лежит, что ему комариный вес какого-то мальчишки. Так! Еще ближе. Все внимание Виктора поглотил вид на экране. Еще один шажок вперед, теперь чуть в сторону. Отлично! Рука нажала кнопку, камера застрекотала, делая снимки. Все! Виктор опустил фотоаппарат и похолодел. Прямо перед ним простиралась бездна. Кончики его ботинок нависали над краем обрыва, уходящего вниз, в черноту провала. Голова закружилась, Виктор замер, боясь пошевелиться. Вот черт! Как же меня угораздило подойти так близко. Еще шаг и я бы полетел вниз. Виктор осторожно оглянулся. Нужно отодвинуться от опасной бездны. Но что-то мешало. Он еще раз глянул вниз. Потрясающее зрелище. Виктор заворожено поднял фотоаппарат. На экране качнулось небо, потом появилась близкая земля. Виктор повернулся, на экране послушно мелькнули ботинки, и появился этот жуткий провал. Отличный кадр! Только нужно податься немного вперед, чтобы ноги и туловище не попадали в кадр. Достаточно кончиков ботинок. Виктор начал отводить фотокамеру, сам потянулся вслед за ней. Тело неуловимо шатнуло, из-под ботинок брызнули мелкие камушки. Они полетели вниз, весело прыгая по гладкой поверхности обрыва. Виктор отпрянул. Сердце испуганно колотилось в груди. Словно камушки, срывались хаотичные мысли.
       - Ты что дурак? Умереть захотел?
       - Заткнись, - Виктор закусил губу и вновь шагнул к пропасти.
       Обрыв и стоящие на его краю ботинки - это очень хорошая картина. С какой стороны не глянь отовсюду хорошо. Вид бездны пугает и манит. Во всем теле ощущалась легкость и странное ликование. Отчего-то показалось, что если раскинуть руки, поднять глаза к небу и шагнуть вперед, то воздух выдержит. Выдержит и вознесет его наверх к вершинам гор, куда не летают даже птицы.
       Виктор расставил руки, поднял глаза к небу. Высокое небо, редкие темные облаками, выстроившие приоткрытые ворота, сквозь которые на Виктора глядели изгибы голубых гор, а закатное солнце, отражавшееся от искристых снегов, сияло малиновым маяком.
       И так захотелось Виктору сделать этот шаг. До боли в сердце, до скрипа в зубах, до дрожи в теле. Он открыл глаза и поглядел вниз. Перед глазами пронеслись вспышки воспоминаний. Хаотичные, непонятные.
       Света! Перед ним снова была его Света. Как и тогда, она смотрела на него, и в ее глазах Виктор читал удивление. Почему я не смог тогда сделать так, как должен был сделать? Весь мир ждал от меня этого поступка, вся история человечества кричала - Виктор, поступи именно так, как поступают все молодые люди. Поцелуй эту распахнутую тебе навстречу девушку. Ты ведь любишь ее? Так почему ты медлишь? Но я сделал иначе. Почему?
       А бездна по-прежнему была рядом и манила, журчала ему тихие песни на безмятежном речном языке. Виктор резко поднял фотокамеру и, не глядя на экран, нажал кнопку. Щелк, щелк, щелк! Сухие знакомые щелчки затвора. Он сфотографировал обрыв, увеличил дно речки, потом сделал фото обрыва и кончиков ботинок на краю, потом поднял одну ногу и занес ее над обрывом. А так не хотите? Картина - человечество, шагающее в бездну!
       Хрустнула ветка, Виктор резко обернулся, с трудом удерживая равновесие. На тропинке стояла Рута. Ее светлые волосы мерцали в сумерках. Она стояла и смущенно смотрела на него.
       - Извините, если помешала.
       - Ничего страшного, - скованно прошептал Виктор, - я просто, увлекся.
       - Со мной такое случается, - понимающе кивнула Рута. Потом спохватилась и добавила. - А там вас ищут.
       Виктор не успел ответить, как услышал вверху на тропинке торопливые шаги.
       - Так, - негромко, но властно произнес Воронин, - оба быстро в лагерь. И чтобы вся эта самодеятельность в первый и последний раз. До возвращения на равнину.
       - Мы что, в тюрьме? - вспыхнула Рута.
       - Это я во всем виноват, - пробормотал Виктор.- Но тут так красиво, а мы прошли мимо и даже снимка не сделали.
       - Ну, разве вам трудно было разрешить остановиться хоть на минутку, - по-детски обиженно спросила Рута.
       - Успокойтесь, Рута Яновна, - Воронин посторонился, пропуская раскрасневшуюся от возмущения Домниковскую и торопящегося следом за ней Виктора, - да, мы не остановились, но только потому, что именно в этих местах встречаются снежные уховертки. Отвратительные белые животные с красными ушами, зелеными лапами и длинными щетинистыми хвостами. Впрочем, они не опасны для человека, поэтому можете остаться и проверить мои слова. Они сейчас появятся.
       - Вы обманываете меня, прекрасно зная, как я боюсь, мышей и крыс, - ускорила шаг Домниковская.
       Виктор посмотрел на серьезное выражение Воронина и с трудом удержался от смеха.
       - Вы правы, Сергей Иванович, дисциплина, прежде всего. Я тоже не хочу тут больше задерживаться.
       - Как скажете, молодые люди, - улыбнулся Воронин, замыкая возвращающуюся процессию.

       Из з дневника Воронина

       "День с утра выдался ясным, хотя идти становилось труднее. Тропа, окруженная зарослями переплетенных кустарников, неуклонно поднимается от километра к километру. Невысокие сосны перемежаются с зарослями серовато-зеленого вереска, унизанного лиловым бисером влажных цветов. Впереди маячат острые каменные пики. Словно кряжистые исполины в плащах с остроконечными заснеженными капюшонами, они медленно шествуют в размытой туманом дали".
       Стандартный голубой рюкзак на хрупкой фигуре Ильчиковой выглядел угрожающе тяжелым. Казалось, что упрямица, привыкшая к муравьиному трудолюбию, еле переставляет ноги в самом хвосте группы. На самом деле Ильчикова шла в арьергарде по личному указанию Воронина. Она ступала мягко, но уверенно и, вдыхая вересковый аромат, не забывала приглядывать за Виктором. Потрясенный свалившимися на него впечатлениями, юноша нарезал круги по тропе, карабкался на замшелые камни, ловя нужный ракурс съемки, внезапно отставал, потом срывался догонять ушедших и снова тормозил. Она не делала замечаний, как не делал их и Воронин, шедший впереди группы, но во время всех этих торможений и рывков постоянно держала фотографа в поле зрения.
       В два часа пополудни Воронин определил место первой стоянки. Среди походников пронесся долгожданный вздох облегчения, но инструктор был неумолим: - сначала палатки, костер, отхожее место. Отдых потом.
       Нина Сергеевна и Рута поставили свою бирюзовую "двухместку" быстрее всех, выбрав укрывистую ровную площадку, густо усыпанную опавшей хвоей. Ильчикова могла бы управиться и одна, но, заметив, что "небесное создание" по имени Рута проявляет неожиданную смекалку и ловкость, щедро распределила работу на двоих. Подошедший Воронин одобрительно хмыкнул, и гордая Рута под перекрестием восхищенных взглядов Урицкого и Виктора, скрылась в палатке для ее дальнейшего внутреннего обустройства.
       Ильчикова едва заметно кивнула Воронину, подняла сжатый кулак и приложила два пальца правой руки к запястью левой. Воронин не сдержал улыбки, однако тут же поспешил к Кузнецову, промахивающегося неверным молотком по вбиваемым колышкам для шикарной альпийской палатки- купола. Инга, закрыв глаза, стояла рядом, подставив лицо лучам горячего горного солнышка. Услышав голос Воронина, Инга укрыла глаза дымчатыми очками, и улыбнулась приближавшемуся инструктору.
       - Сергей Иванович, неужели мы можем рассчитывать на Вашу помощь? - с мягкой хрипотцой спросила Инга. - Мой супруг, кажется, сегодня собирается ночевать под открытым небом.
       Кузнецов недовольно засопел и потянул за ближайший узел, отчего палатка беспомощно осела на бок. Воронин деликатно отвернулся и бросил взгляд на палатку Виктора и Урицкого. Они вполне справились с нелегким заданием, хотя слаженности в их действиях не наблюдалось, но палатка довольно твердо стояла на отведенном ей месте. Кузнецов с раздражением откинул в сторону нейлоновые концы и, независимо засунув руки в карманы, направился к сидевшей возле своей палатки Ильчиковой.
       - Учился бы узлы вязать, а не финансовые махинации, - насмешливо бросила вслед Инга. - Бери пример с банкира и молодой и умелый. И богаче тебя, отрыжки партийной номенклатуры.
       - Нина Сергеевна, - умышленно громко произнес Кузнецов, - как вам нравится мой австрийский альпеншток? Глядите, какая прелесть.
       - Я предпочитаю ледорубы, - буркнула Нина Сергеевна. Сняв очки, она терпеливо перетряхивала содержимое вытянутой из рюкзака облупленной жестянки. - Ледорубы короче, и их можно цеплять между лямок рюкзака.
       - Господи, - простонал Кузнецов, размахивая дорогим резным альпенштоком, - все в этом мире подчинено скучным людям. Где же вы, настоящие романтики горных вершин? Кругом практичные альпинисты, предприимчивые банкиры, деловые заводчики кошек. Остались Виктор и Рута. Но для первого я слишком стар, а вторая для меня слишком молода.
       - Но ты же любишь молодых девушек, - насмешливо прищурилась Инга, не забывая при этом старательно помогать Воронину распутать затянутые узлы. - Например, главврач твоей ведомственной поликлиники Анна Витальевна. У тебя хороший вкус, дорогой.
       - Оставь свои шпильки, - Кузнецов отвинтил пробочку металлической фляжки и сделал продолжительный глоток. - За наш последний семейный отпуск, дорогая!
       Урицкий, топтался у бирюзовой палатки, томясь в ожидании Руты, не кстати, увлекшейся приятными заботами по наведению уюта внутри романтичного альпийского жилища. Коротая время, любознательный Павел Александрович, увлекся рассматриванием разнообразных предметов, выложенных Ильчиковой на плоском шершавом камне. Его особое внимание привлекла небольшая жестяная коробка цвета хаки с полустершейся надписью на немецком языке.
       - Похожа на трофейную? - нагнулся к коробке Урицкий.
       - Она самая, - рассеянно отозвалась Нина Сергеевна, - мама с войны привезла. Вермахт в таких жестянках хранил самое ценное. Крышка пригнана, никакая вода не страшна.
       - А вы что храните? - улыбнулся Урицкий. У него была невероятно обаятельная улыбка, совершенно непривычная на его постоянно сосредоточенном лице.
       - Стандартный спасательный набор, - Ильчикова кивнула на разложенные на камне предметы - моток парашютного шнура, лоснящуюся жирным блеском темную свечу, нож с полой рукоятью, упаковку бритвенных лезвий, набор рыболовных крючков, еще какие-то пакетики, туго завернутые в полиэтилен.
       - Какая странная свеча, - банкир коснулся свечи отшлифованным ногтем идеальной формы.
       - Обычная, сальная, - пожала плечами Нина Сергеевна, - из затвердевшего животного сала. В случае непредвиденных обстоятельств способна спасти от голодной смерти. Съедобна
       - Грамотно, - уважительно произнес Урицкий. - А вы действительно готовили крыс?
       - А что, - Нина Сергеевна усмехнулась, - с души воротит?
       - Наоборот, - Урицкий почесал переносицу. - Понравилось. Однажды ел в ресторане. Здоровые такие, сантиметров по двадцать, не меньше.
       - В каком ресторане? - удивилась Ильчикова.
       - Был по делам в южном Китае. Там давние кулинарные традиции, крыс перед разделкой опускают в гудрон. Когда он застывает, вместе с ним отходит и шкурка. Только вы Руте не говорите, - спохватился Урицкий, - а то она меня на пушечный выстрел к себе не подпустит. У нее воображение богатое.
       - Я не из болтливых, - коротко бросила Ильчикова.
       - А это что, Нина Сергеевна? - банкир поддел пару блестящих колец с тонкими струнами блестящей проволоки между ними.
       - Пила-перетяжка. Такой инструмент разрежет и дерево, и кость. А при случае можно сделать силок на мелкого зверя.
       - Здорово, - по-мальчишечьи обрадовался Урицкий. - Давайте как-нибудь поохотимся?
       - Вряд ли доведется. Просто привычка, - отмахнулась Ильчикова. - Еще с семьдесят пятого. Кстати, видите пакетики?
       - Да, - послушно вгляделся Урицкий. - А что это?
       - Это презервативы, - Нина Сергеевна подвинула пакетик к Урицкому, - берите.
       - Нет, что вы, зачем они мне. То есть, у меня есть, то есть я совсем другое хотел сказать, - окончательно смутился Павел Александрович.
       - Ваши не годятся, - Нина Сергеевна была совершенно невозмутима?- из-за лубрикантов. Тут нужны старого образца.
       - А почему именно старого? - осторожно поинтересовался Урицкий.
       - Презерватив старого образца - проверенная емкость для воды, - усмехнулся подошедший Воронин. - Надо только поместить этот "сосуд" в носок или завязанный рукав одежды. И полтора литра можно нести, как в бидоне.
       - А вот и я, - выросла за спиной банкира Рута. - Ой, сколько тут интересного. А что это за пакетики?
       - Пойдем, Рута, - заторопился Урицкий, - тут совсем недалеко Виктор разведал совершенно бесподобную поляну, заросшую камнеломками, колокольчиками, крокусами, примулой и даже маленькими орхидеями.
       - О, какая прелесть, - Рута потянулась к ножницам с длинными острыми концами и зачерненными узорчатыми слегка овальными кольцами.
       - Осторожно, Рута, они очень острые, - предостерегла Ильчикова.
       - Я осторожно. Это же раритет - золлингеновская сталь. Да вот и клеймо, видите? Это старинные парикмахерские ножницы. На вес золота, Стригут и филируют одновременно.
       - Руточка, откуда ты это знаешь? - Павел Александрович был преисполнен гордости за Руту.
       - Да я же начинала в модельном бизнесе, - оживленно ответила Рута, - это часть моей бывшей профессии. Господи, Нина Сергеевна, откуда у вас это чудо?
       - От бабушки остались на память. Я и не подозревала, что они парикмахерские, - слегка смутилась Нина Сергеевна.
       - Ах, попробовать бы на ком? - Рута умело пощелкала ножницами.
       - И зачем я лысый? - Урицкий с деланным отчаянием провел по своей бритой голове.
       - Нина Сергеевна, а может быть, вы рискнете? - деловито прищурила глаза Рута. - У вас же прекрасные волосы, а вот стрижка просто отвратительная.
       Ильчикова посмотрела на охваченное азартным вдохновением лицо Домниковской.
       - А почему бы и нет, если все равно все кончено? - подумала Ильчикова и энергично тряхнула головой.- Валяйте!
       - Волос у вас очень густой от природы и вьющийся, просто редкостный, - легкие пальцы Руты порхали, ножницы весело щелкали, мокрые серые пряди летели во все стороны, шлепаясь на серые безучастные камни. - У вас была коса?
       - В молодости. В руку толщиной. Мучение, - небрежно отмахнулась Нина Сергеевна, осторожно косясь на особенно крупный локон, упавший ей на колени.
       - Не волнуйтесь, я сделаю вам качественную послойную укладку, - подбодрила Рута, - это очень модный и удобный стиль.
       -Угу, - кивнула Ильчикова.
       Больше она ни о чем не думала, просто сидела и терпеливо ждала окончания работы.
       -Ну, вот и все, - наконец, объявила Рута. - Жаль, нет фена, но уложить можно и так. Тут все дело в пальцах, нужно держать их правильно. Давайте сюда ваши руки, я покажу.
       А потом Рута подсунула зеркало и щелкнула пальцами, сотворившими чудо.
       - Опля! Можно открыть глаза.
       Современная, безукоризненная, свободная прическа обрамляло растерянное лицо Ильчиковой. Стрижка была гораздо короче, чем та, к которой она привыкла. Волосы, тем не менее, лежали мягкими волнами и серебрились на солнце, как дорогой мех. Никаких лохм, а виски прикрывали два крупных завитка, слегка касавшихся щек. Черты лица стали тоньше и строже.
       Из палатки вынырнул Виктор и приник а видоискателю.
       - Не надо, - по привычке хотела возразить Нина Сергеевна, а потом подумала, - жизнь была нескладная, так хоть на могиле складный снимок будет.
       - Хорошие ножницы вам мама оставила, - Рута протянула ножницы колечками вперед.
       - Нет-нет, возьмите себе. В подарок. Мне они больше ни к чему, - Нина Сергеевна, неуклюже обняла девушку за плечи. Потом резко повернулась, и быстро пошла из лагеря по крутизне вверх, цепляясь за редкие кустики. Удивленный Урицкий переглянулся с Рутой, сделал шаг следом.
       - Не надо. Оставайтесь в лагере, - остановил его Воронин. Он проводил взглядом скрывшуюся за небольшой каменной гривой ссутулившуюся фигурку, торопливо повернулся к замершей в недоумении группе.
       - Так, - Воронин обвел людей уже привычным всем взглядом человека, который знает, что и когда нужно делать. - Дежурят по кухне Урицкий, Виктор и Рута Яновна. Надеюсь, с примусом справитесь?
       - Справимся, - кивнул Урицкий. - Что насчет меню?
       - На ваше усмотрение, - Воронин развязал тесемки продуктового мешка. - Рута Яновна, помогите определиться с обедом. Приз - банка персиков в сиропе.
       - А полевую кухню можно фотографировать? - Виктор неуверенно крутил в руках камеру.
       - Лучше почисти картошку, - обрезал Урицкий, прикручивая к примусу газовый баллон. - Или может быть Рута Яновна должна ее чистить?
       - А давайте мы сделаем картошку с тушенкой, - Рута вытянула из мешка увесистую жестянку мясных консервов. - Павел, у вас есть, чем открыть банку?
       - Нет, - Урицкий растерянно похлопал по многочисленным карманам с элегантными молниями.
       - Держите, - Воронин протянул Урицкому швейцарский складной нож, - там есть консервный нож.
       - Я открою, - Виктор выхватил нож из рук Воронина и, задрав острый подбородок, гордо прошел мимо Урицкого.
       - Через два часа запах горячего должен затянуть два ближайших ущелья, - Воронин посмотрел на часы. - Все понятно?
       - Не забудьте про банку персикового компота, - невозмутимо напомнила Рута.
       - Не забуду, - Воронин перевязал шнурок ботинок. - А вот костер не разжигайте, романтикой топлива не заменишь, его нужно экономить.
       За гривой обнаружилась россыпь валунов, а дальше склон сбегал вниз, в небольшое ущелье. Ноздри щекотал ветерок, напоенный запахом хвои - свежим и горьким.
       Нина Сергеевна укрылась на уступе, за большим камнем. Она сидела, уткнув голову в колени, плечи ее вздрагивали.
       - Вот вы где, - перевел дух Воронин. - Что случилось?
       Нина Сергеевна подняла влажное от слез лицо с покрасневшим носом и покачала головой.
       - Ничего.
       Воронин сел рядом, молча пересыпая из ладони в ладонь мелкие гладкие камешки.
       Ильчикова помолчала, достала синий клетчатый платок, промокнула глаза, высморкалась.
       - Мы не виделись с тобой, Сергей, почти тридцать лет. Я постарела, поглупела, перестала понимать людей, хотя, дело, конечно, не в людях. Просто я перестала понимать смысл собственного существования. Я утратила чувство причастности к тому, что происходит вокруг. Как музейный манекен, одетый в костюм прошлых лет и выставленный в освещенную витрину.
       - Нина, вы, составляете частицу моего прошлого, - мягко возразил Воронин, - причем одну из самых лучших частиц.
       - Причем тут я, - пожала плечами Ильчикова, - просто ты был молод и вспоминаешь счастье присущее молодости. И все, что было с ним связано. Ты бы не узнал меня, доведись нам случайно столкнуться на улице.
       - Не знаю, - Воронин задумался, - может быть, не узнал бы. Просто потому что никогда не разглядываю окружающих меня людей, обычно смотрю поверх голов.
       - Поверх голов? - удивилась Ильчикова. - С каких это пор?
       - Я не люблю разглядывать, - повторил Воронин. - Разве не в деликатности проявляется любовь к людям?
       - Любовь к людям проявляется в поступках, - откликнулась Ильчикова, голос ее окреп, взгляд обрел уверенность. - Если ты смотришь поверх голов, то никогда не узнаешь, чем ты можешь помочь тому или иному человеку.
       Воронин промолчал.
       - А я знаю, почему ты молчишь, - неожиданно произнесла Ильчикова. - Ты сказал, что смотришь поверх голов, а вместо этого, сейчас сидишь рядом со мной, что бы мне помочь. Как-то не вяжется, да?
       Воронин слегка покраснел.
       - Просто мне показалось, что нам есть, о чем поговорить.
       - Есть, - кивнула Ильчикова. - Хочешь, я начну?
       - Да, - Воронин отшвырнул камни в сторону и повернулся к Ильчиковой.
       - Тебе звонил Олег Земцов и попросил за мной присматривать, - Ильчикова смотрела в глаза Воронина. - Он звонил?
       - Да, - Воронин выдержал ее взгляд. - Вы и он для меня очень любимые и уважаемые люди. Я не знаю, что именно стоит между вами, но если один из вас просит за другого, то я не спрашиваю о причинах этой просьбы, я просто ее выполняю.
       - Сергей, если ты, по твоим словам, меня действительно любишь и уважаешь, то должен мне доверять, - сухо произнесла Ильчикова, - поэтому, прошу тебя, расскажи мне о подробностях своего разговоре с Земцовым.
       - Их не было, - пожал плечами Воронин, старательно всматриваясь в контуры низкого серого облака. - Олег позвонил и попросил быть рядом с вами, Нина. Но для этого не нужно было звонить, быть рядом с вами, разговаривать и советоваться для меня не только честь, но и внутренняя потребность. Особенно на маршруте, в окружении людей впервые попавших в горы, о которых они ничего прежде толком не знали. Вы помогаете мне справиться с этой нелегкой ситуацией. Вы, как всегда, мне нужны.
       - Как всегда, - горестно повторила Ильчикова. - Сергей, с каких пор ты утратил искренность? Может быть, с тех самых, когда ты предпочел смотреть поверх голов?
       - Все это сложно, Нина, - глухо произнес Воронин. - Люди верят в правду, которой нет, и не верят в правду, которая есть. А на самом деле, есть только наши желания и наши поступки.
       - А еще есть совесть, - подсказала Ильчикова.
       - На свете много чего есть, что можно назвать совестью, - усмехнулся Воронин. - Жалость к нищему - это совесть? Нет, это просто жалость. Или совесть - это защита слабого сильным? Нет, это просто восстановление справедливости. А может быть совесть - это половина миска перлового брикета, когда заканчивается взятый на маршрут провиант? Или верность в любви? Или уважение старости? Или слова о светлом будущем? Что же такое совесть?
       - В данном случае, Сергей, это твои честные слова о разговоре с Земцовым, - Ильчикова замолчала.
       - Совесть тут не при чем, - упрямо повторил Воронин. - Он позвонил и сказал, что вы отправляетесь в горы, что он специально направил вас в мою группу, что вы находитесь в состоянии нервного срыва и вас нужно поддержать, чтобы к вам вернулась крепость духа.
       - И ты поверил в мой нервный срыв? - Ильчикова обняла колени руками.
       - Вначале не поверил, - Ворони повторил ее движение и тоже обнял колени руками. - Зачем вы перевели Земцову огромную сумму денег. Вы что, брали у него в долг?
       - Брала. Во-первых, это стоимость путевки в Альпы и, во-вторых, это заработная плата, которую я незаслуженно получала у него полгода, пока работала в институтском архиве.
       - Нина Сергеевна, вы продали свою квартиру. Причем за бесценок, видимо потому что очень спешили. Куда?
       - Мне смертельно надоел пейзаж за окном.
       - Я серьезно.
       -Я тоже.
       - Допустим. Тогда зачем вы перевели остаток всех своих денег на счет Перовского дома престарелых? Где вы собираетесь жить?
       - Достаточно, - нахмурилась Ильчикова.
       Воронин подал руку, но она уклонилась от помощи и легко поднялась сама.
       - Сергей, давай условимся о следующем. Я буду помогать тебе на этом маршруте, если тебе это действительно надо. Хотя, мне трудно в это поверить, и, тем не менее, я готова в сто первый раз выглядеть дурой. В горах это не унизительно, горы все понимают и все простят. Но моя личная жизнь - это закрытая тема и я прошу тебя, не обращай на меня внимания без надобности. Ты же не пишешь Земцову подробные ежедневные отчеты?
       - Зачем вы так, Нина Сергеевна? - поднял брови Воронин.
       - Откровенность на откровенность, - усмехнулась Ильчикова.- Поскольку эта мысль у меня все равно возникла, то я решила ее от тебя не утаивать
       - Тогда понятно, - кивнул Воронин. - Нет, отчетов я никогда и ни о чем не писал.
       Они постояли молча. Ильчикова посмотрела в сторону в сторону лагеря.
       - Не уходите, Нина, - мягко попросил Воронин. - Мне хочется, чтобы вы меня выслушали. Вы не нуждаетесь в сочувствии, поскольку боитесь показаться слабой. Целый год после гибели Луисы я таскал с собой армейский нож, чтобы под рукой был. Клапана резать, если слабость одолеет. Но отдышался. Теперь на любом маршруте на меня можно положиться. Как и на вас. Вы слышите?
       - Я помню Луису, -неожиданно для себя сказала Ильчикова. - Как она бежала по летному полю, когда мы выгружались из кукурузника. Ты тогда был худущий, обветренный, в комариных расчесах. Да и у всей группы после Черемоша вид был не парадный, но гордый, черт возьми, - Ильчикова улыбнулась воспоминаниям. - А Луиса налетела на тебя как вихрь, вот горячая испанская кровь. И давай при всех тебя тормошить и целовать. Вся такая солнечная, смеющаяся, легкая.
       - Ее забрала Аракюль пятнадцать лет назад, - Воронин непроизвольно сжал пальцы в кулак.
       - Аракюль?
       - Аракюль - это русалка из легенды. Как и название реки на Урале. Звонкая, быстрая и очень холодная. В тот год мы решили провести отпуск на Урале. Красотища там, дух захватывает, когда байдарку мотает на порогах.
       - Знакомо.
       - Хозяйка, у которой мы ночевали в Танасыре рассказывала легенду про эту речку. В старину утопилась в ней девушка по имени Аракюль, подло обманутая любимым, Жар неразделенной любви отдала она холодному сердцу реки. Но река остудила сердце самой Аракюль И превратилась она в коварную, ревнивую русалку, которая стала мстить людям за свою поруганную любовь. Как почувствует в объятиях своих вод тепло влюбленных сердец - ударит яростным водоворотом и не успокоится, пока не разлучит, не заберет женщину у любящего мужчины.
       - Не ходить бы вам туда, милые, - остерегала хозяйка. - Меж вами столько пламенеет, что не стерпит Аракюль. Заревнует суженого, - Воронин замолчал.
       Осторожные лучи закатного солнца мельком коснулись его лица, и скользнули дальше, торопясь одарить прощальным вниманием отзывчивую на тепло и ласку красоту горной страны.
       - Наша байдарка перевернулась неожиданно. Мы пытались обогнуть завал, часть берега подмыло и деревья окунуло в воду. Течение там быстрое, с водоворотами. Неловкое движение веслом - и все. Никакой паники, тут, сами знаете, по сто раз на тренировках, все на автомате. Упираешься ногами в днище, выбираешься из фартука, выныриваешь. Держишься за байдарку, пока выручат. Но тут сразу все пошло не так. Сначала я не мог справиться с фартуком. Тугой, новый. Потом, резко вынырнул, уже на пределе. Думал - воздуху глотну - и, снова вниз, Луисе с фартуком не справится. Все мысли - только о проклятом фартуке. А байдарку к тому времени уже под завал затянуло. Я в лихорадке ныряю и бьюсь головой о подводный древесный комель. Темнота. Течение утаскивает под ветки. Ребята бросились в реку, но пока добрались, - Ильчикова заметила, как побагровел шрам на лбу Воронина, - Луиса была уже мертвой. Она даже не утонула. Задерживала дыхание до последнего, боролась и надеялась. Сердце не выдержало. А меня зачем-то откачали. Зачем?
       Ильчикова погладила Воронина по голове. Как ребенка.
       - В годовщину ее гибели, - Воронин смахнул кулаком слезинку, - отправился я на свидание с Аракюль. Совсем тогда был не в себе. Стоял на берегу один и готовился совершить обряд Кумарби.
       - Обряд Кумарби? - переспросила Ильчикова.
       - Это когда из грудной клетки вырывается сердце и бросается на жертвенник. И все это человек делает сам. Тогда, это не казалось мне трудным, я досконально изучил анатомическое пособие, нужно действовать быстро, и еще нужен специальный нож. У меня был полевой ампутационный - острый, как бритва. Боли я не боялся. К тому времени я уже перешел свой болевой порог.
       - Но ты остановился?
       - Да, - Воронин взглянул на Ильчикову. - Когда лезвие коснулось тела, я понял, нет, не понял, а почувствовал, как зверь, что ее там нет. Ни в реке, ни в этом мире, ни в загробном - ее нет. И единственное место, где она жива, - это вот, - Воронин прижал сжатый кулак к сердцу. - И нацелив в него нож, я сейчас, сию минуту, убью ее еще раз. И когда понял, - заскулил, завыл, забился на берегу как собака. Первый раз за весь год.
       - А у меня тут, - Ильчикова показала на сердце, - ничего нет. Совсем ничего. Пусто. Помнишь у Юрия Визбора.

       Я сердце оставил в Фанских горах,
       Теперь бессердечный хожу по равнине,
       И в тихих беседах и шумных пирах,
       Я молча мечтаю о синих вершинах.

       Лежит мое сердце на трудном пути,
       Где гребень высок, где багряные скалы,
       Лежит мое сердце, не хочет уйти,
       По маленькой рации шлет мне сигналы.

       Я делаю вид, что прекрасно живу,
       Пытаюсь на шутки друзей улыбнуться,
       Но к сердцу покинутому моему,
       Мне в Фанские горы придется вернуться.

       Тем временем в лагере Урицкий и Виктор постоянно соревнуясь друг с другом в ловкости готовили на примусе картошку с тушенкой под руководством еще более похорошевшей от внимания двух мужчин Руты.
       По лагерю плыл невероятно ароматный запах жаркого.
       - Так, - Инга потянула носом и решительно направилась в сторону самодеятельных кулинаров. - Вот что, дорогие мои, терпеть это издевательство над собственным аппетитом я больше не намерена.
       - И что же вы намерены предпринять? - поинтересовался Урицкий. - Пока Воронин и Ильчикова не вернутся, мы за стол не сядем.
       - Это почему? - прищурилась Инга.
       - Потому что Воронин обещал Руте награду - банку персикового компота, - Виктор дружески подмигнул Руте. Урицкий нахмурился, но сдержался и отвернулся к рюкзаку за пачкой соли.
       Инга всегда выбирала короткий и эффективный способ решения проблемы.
       - Ну что же, - Инга дернула молнию ветровки. - В таком случае я пойду и потороплю этих альпинистов, способных уморить голодом своих подопечных ради выяснения сомнительных отношений.
       - Каких отношений? - недоуменно поднял бровь Урицкий. - Вы о чем?
       - О том, - отрезала Инга и, поправив на шее концы яркой шелковой косынки решительно покинула лагерь.
       пойду приведу бедняжку Ильчикову в чувство. Кто со мной? Никто? Ну и ладно, пойду одна.
       Солнце клонилось к закату, удлиняя тени молчаливых скал.
       - Ага, вот вы где, - Инга кубарем скатилась со снежного склона и, ловко вскочив на ноги, предстала перед Ворониным и Ильчиковой.
       - Инга, - укоризненно сказал Воронин, - вы совершенно не соблюдаете правил безопасного спуска, о котором я столько говорил на курсах.
       - Это исключительно по причине внезапной физической слабости, - парировала Инга, - еще полчаса и лагерь вымрет от приступа голода.
       - Ах, да, - спохватился Воронин и посмотрел на часы. - Но я не слышу запаха пищи, приготовленной дежурными.
       - Понюхайте мои кудряшки, - Инга стянула вязаную шапочку, - они буквально пропахли запахом картошки с тушенкой. Хотя, я понимаю, что это не дает никакого преимущества перед величием прически Нины Сергеевны, даже если бы мои волосы пахли запеченным филе рябчика с шампиньонами.
       - Инга, - покачал головой Воронин, - полегче.
       - Ничего, Сергей Иванович, - остановила его Ильчикова. - В сущности, Инга Евгеньевна права. Прическа у меня действительно замечательная.
       - Ну, слава богу, поумнели, - выдохнула Инга и, прихватив Ильчикову под руку, решительно потянула ее в сторону лагеря. - Я еще на курсах заметила, что вы, Нина Сергеевна, абсолютно не умеете заботиться о своей внешности. Между тем девяносто девять процентов женской красоты - это ухоженность, умение одеваться и, наконец, естественность. Посмотрите на Руту, вы думаете, она была бы такой красавицей, если бы ходила в штанах с пузырями на коленях, линялых футболках, мешковатых свитерах, а в придачу стриглась под горшок?
       Ильчикова молча слушала.
       - Допустим, вам говорят, что вы некрасивы, - развивала мысль Инга, - ну и что? Подтверждайте и развивайте эту мысль, как Сирано де Бержерак подтверждал и развивал бездарные шпильки своих завистников. Знаете, что я вам предложу? Давайте встретимся после этого похода и вплотную займемся вашей внешностью. Сходим в сауну, посетим солярий, сделаем вам профессиональный макияж. Фигура у вас хорошая, хотя вы явно этого не заслуживаете. В наказание за равнодушие к своей внешности, природе следовало бы наградить вас кривыми ногами, горбом на спине и бородавкой на носу. Ну, а после всех приготовлений, мы, пожалуй, выдадим вас замуж. Хотите - можете осчастливить моего супруга, по-моему, он к вам неравнодушен даже сейчас, когда вы похожи на пожилую курицу.
       Тут Ильчикова не выдержала и громко, по-мужски захохотала.
       - С чего вы взяли, что я хочу замуж?
       - Мать моя женщина, - закатила глаза Инга. - Бросьте, Нина Сергеевна! Любая нормальная женщина должна хотеть выйти замуж. На меня не смотрите, если я и не хочу, то потому, что, во-первых, я уже там, а во-вторых, прежде чем снова выходить замуж, надо развестись. Что же касается мужчин, то они подчас такие тугодумы. Вот, смотрите, - Инга обернулась на следовавшего в некотором отдалении Воронина. - Сергей Иванович, скажите честно и откровенно - вы хотели бы жениться? Ведь вы еще молоды, красивы и, если не ошибаюсь, до сих пор одиноки.
       - Не надо, Инга, - посерьезнела Ильчикова, - вы многого не знаете.
       - Чего я не знаю? - быстро спросила Инга.
       - Потом, - Ильчикова высвободила свою руку и ускорила шаг, что совершенно не смутило Ингу, которая тут же подхватила под руку Воронина.
       - Сергей Иванович, вам следует присудить одной из нас яблоко. Нет, не за красоту, поскольку первая красавица и так известна, - Инга кивнула в сторону удаляющейся Ильчиковой.
       - Если не за красоту, то за что же? - поинтересовался Воронин.
       - Я думаю, что яблоко надо присудить самой умной, предприимчивой, обаятельной и очаровательной брюнетке, - кротко закончила Инга.
       - Если мы благополучно совершим восхождение и вернемся обратно, я подарю вам целую корзину яблок, - пообещал Воронин.
       - Ева пострадала всего из-за одного яблока, - Инга коснулась Воронина плечом. - А вы искушаете меня целой корзиной. Вы чувствуете груз исторической ответственности?
       - Конечно, - кивнул Воронин, - поэтому вторую корзину я подарю вашему благоверному, чтобы не оставлять его в неге райских кущ в приступе беззаботной радости.
       В лагере появление Ильчиковой, Инги и Воронина встретили бурными приветствиями.
       - А вот и обещанный компот из персиков, - Воронин нырнул в свою палатку и показался оттуда с увесистой банкой фруктового компота. - Но как вы будете его открывать?
       - Одолжим ваш замечательный универсальный нож, как же еще? - пожал плечами Урицкий.
       - Речь шла о банке компота, но о ноже не было ни слова, - усмехнулся Воронин. - Павел Александрович, ну, ладно Виктор, он человек молодой и беспечный, но вы же серьезный бизнесмен, привыкший ко всем тонкостям заключаемых договоров, а тут так расслабились.
       Урицкий покраснел и украдкой посмотрел на кусавшую губы от душившего ее смеха Руту, которая тут же поспешила на помощь Урицкому.
       - Сергей Иванович, во-первых, компот был обещан мне, - Рута подняла вверх тонкий указательный пальчик, - во-вторых, не было оговорено, что банка будет закрытой, а в- третьих, нет компота - нет картошки с тушенкой.
       - Сдаюсь, - Воронин поднял руки, в одной из которой была злосчастная банка с компотом, во второй универсальный нож с уже выдвинутым консервным лезвием.
       Рута улыбнулась Урицкому и получила в ответ искренний и взволнованный взгляд его любящих глаз. Виктор, веселящийся до этого от души, тут же померк и, когда Рута подала ему тяжелую миску жаркого, он неохотно ковырялся в ней вилкой, в то время как другие уплетали вкусную горячую еду с поистине волчьим аппетитом.

      

       Глава 5

       Из дневника Воронина

       "Кодекс гида, глава первая, пункт 1.6. Между гидом и клиентом не должно существовать посторонних отношений, не являющихся формальными. Отношения Гид - Клиент максимально чётко и ясно регламентируются договором, подписанным обеими сторонами до начала мероприятия. Все неясности должны быть оговорены и прописаны в договоре до его заключения. Однако, сегодня пришлось сделать исключение, когда Инга Кузнецова с присущей ей решимостью внесла поправку в правила, казавшиеся доселе незыблемыми. А ведь утро не предвещало никаких сюрпризов. И, тем не менее, без них не обошлось"

       Неизвестно, что подействовало на раздраженное состояние Инги сильнее - физическая усталость, ощущение бессмысленности всей этой затеи или радостные до глупости рожи ее спутников.
       - И кто бы мне объяснил, с какой радости респектабельную бабу, вроде меня занесло в эти бесконечные ледяные каменюки? - Инга, с отвращением сбросила тяжеленный рюкзак и мстительно проткнула снег осточертевшим альпенштоком. - Дура, поверила Борису насчет легкой романтичной прогулки по горам. Он что угодно был готов соврать, лишь бы прикрыться необходимостью своего отсутствия на работе, старый аферист. И ведь прекрасно понимает, что оставленные на попечение домработницы элитные кошки могут просто отдать концы, если той вздумается перепутать лечебный "Хиллс" с "Хиллсом" для котят. Как там они без меня, мои красавицы Лоис и Марджори? Тоже мне, заводчица с мировой репутацией, бросает на произвол судьбы бесценный фелинологический генофонд ради мужа-мошенника, с которым к тому же собралась разводиться. Где была ее умная голова, когда она согласилась на это дурацкое восхождение?
       Инга хмуро огляделась. Нет, ну, в самом деле, до чего же нагло врут все эти рекламные проспекты! То грязища и слякоть, то снега по шею. Да еще изволь мазать морду этой белой цинковой гадостью и нацепляй поверх очки-консервы. Интересно, сколько до дневного привала?
       Инга прищурилась, пытаясь рассмотреть местность в ослепительном блеске солнца и снега, как дикий женский визг, раздавшийся откуда-то сзади и слева, заставил ее подскочить от неожиданности. Она еще не успела ничего сообразить, как что-то сопящее и тяжелое, навалившись сзади, легко снесло ее с ног. При этом, безмозглая туша, не обратив на нее ни малейшего внимания, со свистом пронеслась мимо, прямо туда откуда продолжал рваться перепуганный визг.
       - Ба, - ошарашено подумала Инга по уши в снегу, - да это же Урицкий. В затяжном прыжке. Вот гад, очки носит дорогущие, а ни хрена не видит.
       Кое-как откапавшись, Инга отряхнулась и охнула - больно. Прислушалась. Визг смолк, так же внезапно, как и раздался.
       - Что случилось? - подбежал Воронин.
       - Понятия не имею, - огрызнулась Инга. - Визг был вон там, - она махнула рукой вперед.
       Инструктор побежал в указанном направлении. Инга дотянулась до альпенштока и, опираясь на него, заковыляла следом. Фыркнула, представив себя со стороны. Эх, альпинистка - калека с клюкой, чуть-чуть не погибшая под копытами горного козла. А куда, собственно, тут можно так спешить? Ах, да. Это же его Рута визжала. Фотомодель с явно придуманным именем, которая на курсах только и делала, что строила ему глазки вместо того, чтобы слушать инструктаж. Вот и допрыгалась, дурочка. А все-таки обидно, что именно из-за таких дурочек и теряют голову богатые и умные козлы. До того спешил на помощь, что ее, Ингу, без раздумий смел на фиг. В суд, что ли подать?
       - Инга, вы здесь? - бодрый голос Воронина отвлек ее от ворчливых размышлений. - Смотрите-ка, что мы тут нашли. Это по вашей части.
       Инструктор отступил в сторону, и в ярком свете солнца Инга увидела что-то, лежащее на снегу. Что-то искрящееся, пушистое, цвета золотой осенней листвы.
       - Ого! - подойдя ближе, Инга не смогла удержаться от восторженного возгласа. На снегу, неестественно закинув назад голову и напряженно вытянув лапы, лежала кошка. Именно кошка, а не барс и не рысь, - это Инга, как заводчица, поняла с первого взгляда. По фенотипу животное напоминало нечто среднее между мейн-куном и норвежской лесной - только Инга никогда не видела мейн-кунов и норвежек с таким потрясающим окрасом. Инга осторожно коснулась пушистого меха и слегка подула на него. Золотистые, зачерненные на концах шерстинки разошлись в стороны, демонстрируя густой подшерсток ровного, насыщенного апельсинового цвета.
       - Золото! - воскликнула она, на минуту забыв о том, что окружающие вряд ли поймут, что она хочет этим сказать. - Настоящая золотая шиншилла, не теплый браун, а чистейшее золото! Не может быть!
       Стоявшая рядом Рута осторожно коснулась плеча Инги.
       - Я наступила на нее, случайно, - носик фотомодели горестно всхлипнул. - И так испугалась, что оно меня укусит, что закричала.
       - Это мы слышали, - усмехнулась Инга. - Но это всего лишь мертвая кошка.
       - Неужели я ее раздавила? - огромные глаза Руты переполнял детский ужас.
       - Нет. Чтобы такая изящная девушка как вы смогли раздавить десятикилограммовую кошку? Она могла погибнуть только под пудовыми копытами вашего банкира.
       - Что вы себе позволяете? - насупился Урицкий, беря руки Руты в свои огромные ладони. - Неужели вы до сих пор не поняли, что вокруг вас находятся крайне приличные и культурные люди, не дикари.
       -Когда пять минут назад вы сбили с ног ни в чем не повинную даму, - отрезала Инга, - то даже не заметили, как это выглядело, на самом деле, прилично и культурно. Хорошо, что во мне больше, чем десять килограммов, иначе некому было бы подать на вас в суд.
       -Вы что со мной судиться намерены? - оторопел Урицкий. - Мы же в горах, и потом я спешил на помощь?
       - На помощь к кому? - поинтересовалась Инга. - Мертвой кошке? Конечно, буду судиться. Прилично и культурно.
       - При чем тут ваша кошка, - насупился Урицкий. - Речь идет о Руте.
       - Ошибаетесь, речь идет обо мне, - возразила Инга. - Поскольку именно я являюсь действительно пострадавшим лицом. Тем более, как вы правильно заметили - мы в горах, где особенно важна техника безопасности, о которой нам неоднократно говорили на курсах.
       -Ну, если я виноват, то, конечно, не собираюсь отказываться от извинений, - Урицкий снял очки и протер их кусочком замши.
       -А что мне ваши извинения, - хмыкнула Инга. - Как я теперь с такой ногой попру наверх свой рюкзак?
       - А что у вас с ногой? - побледнел Урицкий.
       - Ничего хорошего, - Инга наклонилась и осторожно ощупала ногу. Поморщилась от боли. - Что, сами не видите?
       - Вижу, - покорно согласился Урицкий, - Инга Евгеньевна, давайте я прихвачу ваш рюкзак. Простите, что так неловко вышло.
       - Почему же неловко, - вспыхнула Рута. - Ты торопился мне на помощь. Ну, может быть, в спешке был неосторожен, но не до такой же степени.
       - Степень подтвердит Воронин, - лаконично отрезала Инга. - Он видел, как вначале я отлетела на метр, а потом с трудом хромала, между прочим, к вам, дорогая моя, на выручку. Ваш визг мертвого поднимает. Ничего, у меня рюкзак не тяжелый, не переживайте так за Павла Александровича.
       -Ну и что, - упрямилась Рута со слезами на глазах. - У меня тоже не тяжелый, но я несу его сама, не смотря на то, что стерла ногу. До крови. Показать?
       - Показать, - сходу встрял подошедший Борис Семенович, распространявший легкий коньячный аромат. - На вашу ногу я всегда посмотрю с удовольствием,
       - Не переживай, Руточка, - нежно произнес Урицкий. - Я перевяжу твою ногу. И возьму твой рюкзак.
       -А мой? - подняла подбородок Инга.
       -И ваш само собой, - успокоил Урицкий. - Где вы его оставили?
       - Там где вы меня снесли. Видите цепочку моих неровных следов? По ним и найдете.
       - Сразу видно кошатницу. С острыми когтями, - процедила Домниковская, чуть в сторону. Инга сделала вид, что не услышала. Да и потом, разве это не так? Она, действительно, кошатница. Только в бизнесе это называют другими словами - заводчик. Как ни назови, но суть от этого не изменится.
       - А что делать с кошкой? - Виктор сделал несколько снимков животного. - Даже смерть не исказила ее красоты. Бедная.
       - Лучше ее не трогать, - твердо произнесла Инга, - кошка ведь могла умереть и от бешенства. А оно передается людям.
       Домниковская поспешно отодвинулась в сторону. Урицкий ободряюще обнял Руту за плечи, и что-то зашептал на ухо.
       - Кроме того, - продолжила Инга, - кошка умерла недавно. Даже не окоченела. И очень странно умерла. Посмотрите, - она поманила Воронина и осторожно приподняла голову животного. - Глаза почти вылезли из орбит. Кстати, обратите внимание, у них редчайший изумрудный цвет - наши заводчики десятилетиями бьются, чтобы получить нечто подобное. Впрочем, вам это неинтересно, - спохватилась Инга, - так вот, я хотела сказать, что кошка, погибающая от инфекции, обычно находит себе укромное местечко и заползает туда. Когда лапы окончательно перестают ей служить, она ложится на бок, зажмуривает глаза и постепенно угасает. Но эта кошка погибла не так. Во-первых, она лежит на открытом месте, вместо того, чтобы заползти в какой-нибудь темный угол. Во-вторых, посмотрите на эти вытаращенные глаза и закинутую назад голову. И эти до предела вытянутые лапы с выпущенными когтями. Конечно, они могут быть просто сведены судорогой, но, однажды мне пришлось видеть труп кошки, которую зверски замучили подростки. Умерла она, в конце концов, даже не от телесных повреждений, а от болевого шока.
       - А может, она погибла в драке с более сильным противником? - подал голос Урицкий, явно пытаясь примириться с Ингой.
       - Нет, - возразила Инга. - Вы же видите, на теле никаких повреждений. Ни следов когтей, ни ран, ни крови. А без этого не обходится ни одна драка между дикими животными. В общем, я даже не знаю, что и сказать. Приступ эпилепсии? Возможно. Вот только вряд ли кошка с эпилепсией смогла бы дожить до зрелого возраста. Природой такие особи моментально отсеиваются. Да и характерной пены на губах у нее нет. Странно.
       - А это точно кошка? Не кот? - спросила Рута, как и Урицкий, стараясь поддержать общий разговор.
       - Кошка. Даже по морде видно, - Инга еще раз окинула взглядом животное. - Жаль. Такой экземпляр на выставке сорвало бы все бесты, если бы соответствовал хоть одному из известных стандартов. Хотя при таких данных она вполне могла бы стать родоначальницей новой породы. А если бы даже и не стала, можно было бы закрепить в ее потомках этот уникальный окрас. Ведь в России нет, по сути, ни одной настоящей золотой шиншиллы, да и в тех, что за границей, никогда нельзя быть уверенными. Фотографии в лучшем случае ретушируют, в худшем - подделывают, а потом подсовывают покупателям теплых браунов и выдают их за подлинное золото.
       - Как мне надоели твои разговоры о кошках, - Борис Семенович явно нагружался втихую. - Ты такая же хищница, как они. Квартиру выцарапала. Полторы штук евро в месяц. Новый джип. Но, Инга, имей в виду, коттедж я тебе не отдам. И конюшню. И псарню. И мотобайк. И музыкальный центр. И часы. И кольцо обручальное. Я из него зуб на тебя сделаю. На всю жизнь.
       - Ой, тихо, - Рута резко взмахнула рукой, призывая всех к молчанию. Секунду спустя откуда-то донесся довольно громкий требовательный писк.
       - Черт! Похоже на писк котенка, - воскликнула Инга. - Боже, надо их найти! Немедленно, срочно, всем искать. Искать, искать, искать.
       - Нет, Инга, это невозможно, - покачал головой Воронин и посмотрел на часы. - Нужно двигаться дальше, мы уже потеряли сорок минут на непредвиденную остановку.
       - Идите, - запальчиво откликнулась Инга, прислушиваясь к мяукающим звукам. - Я вас догоню. Я шагу не сделаю, пока не доберусь до детенышей, которые обречены на гибель. Понимаете? Обречены!
       - Если бы ты была по-настоящему жалостлива, - покачнулся Кузнецов, - то отдала мне хотя бы джип. Я за его растаможку пять штук баксов отдал. Плюс криминалистам еще две. Потом при постановке на учет в ГАИ…
       - Заткнись, - осекла мужа Инга, швырнув в него осколком крошечной льдинки.
       - Лед есть, - Кузнецов пососал пойманную льдинку, - а виски нет. Даже кукурузного бурбона, хотя от него у меня такое дикое похмелье.
       - Определенно, звуки доносятся с вершины этой скалы, - радостно заключила Инга.
       - Тем более, - заключил Воронин, бегло осмотрев контуры скалы. - Инструкция исключает уровень сложность выше единички. Это явная двушка.
       - К черту инструкции, - запальчиво воскликнула Инга.- Я взберусь куда угодно. Но без котят я отсюда не уйду.
       Инструктор усмехнулся и задумчиво потер щеку, словно пытаясь разобраться в собственных внутренних сомнениях. Инга слегка смутилась собственной напористости, но постаралась не подать виду. В конце концов, за темными очками все равно не видно ее смущенных глаз, а кроме того, инструктору давно должно быть ясно, что все настоящие заводчики - сумасшедшие.
       - Ладно, - тряхнул головой Воронин, - говорю как альпинист, поскольку профессиональный гид никогда бы не позволил того, что может позволить альпинист, понимающий, что в жизни каждого есть своя вершина и ее нужно штурмовать или помогать тем, кто решился на штурм. Лезем за вашими котятами. Хотя постойте, - спохватился Воронин, - у вас же болит нога?
       - Душа за этих котят болит гораздо сильнее, - засмеялась Инга. - Лезем, инструктор.
       - Хорошо, - Воронин повернулся к группе. - Получасовой привал. Костер не разжигать, использовать кофе из термоса.
       - А можно мне с вами? - робко спросил Виктор.
       - Там и без тебя котят хватает, - пошутил Урицкий, но тут же умолк, перехватив строгий взгляд Руты.
       - Нет, - Воронин проверил страховочное снаряжение на Инге и на себе. - Всем отдыхать.
       Подъем был невероятно трудный. Кажущаяся близость скальной вершины оказалась, как и предполагал Воронин, обманчивой. Инга быстро устала и если бы не энергичные и требовательные команды инструктора, ей бы не хватило запаса решительности, который казался неисчерпаемым, там, внизу, перед самым началом подъема. Вот и вершина. Инга бросилась к ее изломанному краю, на котором лежали котята.. Их было пятеро. Все невероятно редкого снежно-серебристого окраса, никаких внешних повреждений и, тем не менее, они были мертвы, как и лежащая внизу кошка. Вылезшие из орбит глаза, недвижные безвольные лапы. Инга всхлипнула и бессильно опустилась на снег.
       - Жалко ребятишек, - Воронин, присел рядом.
       - И не только, - Инга смахнула слезинка и безучастно посмотрела на носки своих тяжелых ботинок. - Кому нужны мертвые доказательства чистоты генофонда?
       - Чистоты чего? - Воронин осторожно перевернул ближайшего котенка. Тельце вполне упитанно и укрыто надежным шерстяным покровом.
       - В погибшем помете нет ни одного брауна, - Инга, повторяя движения Воронина, перевернула второго котенка. - Настоящее золото. Невероятная редкость.
       Воронин промолчал, и она это оценила, ведь любой другой несведущий в фелинологии человек легко обвинил бы ее в душевной черствости. А как же иначе? Грустить не столько о несчастных малышах, сколько о гибели помета уникального окраса, но тот, кто понимает душу настоящего заводчика, Ингу бы не осудил. Ведь она явственно слышала писк, раздававшийся с этой проклятой скалы, а значит, у нее был невероятный шанс на выведение абсолютно новой породы. Теперь все рухнуло. Золотой шиншиллы больше нет. Инга в последний раз оглядела темную пещерку под уступом, рядом с которым обнаружила пять маленьких пушистых трупиков, как вдруг ее внимание ее привлекло зеленоватое пятно, мерцавшее в глубине. Всмотревшись, Инга ощутила легкую дрожь, сердце встрепенулось нечаянной надеждой. Из темноты пещеры на нее в упор уставился самый настоящий кошачий глаз. Маленький. И живой. Неужели? Ну, конечно же, именно живой, ведь именно его писк и услышала Рута. Вот, бедняга, теперь с перепугу он забился в самый дальний угол - рукой не достать. Инга, борясь с охватившими ее чувствами, молча смотрела в подскальный мрак - если бы лучик света по чистой случайности не попал котенку в глаза и не коснулся tapetum lucidum - отражающего глазного слоя - то их пути навсегда бы разошлись. От счастья Инга тихо заревела.
       - Подвиньтесь, - деловито произнес Воронин. Он скинул короткий пуховик, лег на снег и попытался протиснуться под каменистое сужение, но широкие плечи, обтянутые черным свитером, тормозили каждое движение.
       Инга оглянулась и осторожно склонилась над краем скалы - Урицкий и Рута по-прежнему стояли рядышком, добросовестно задрав головы; в стороне от них стоял Борис и пил коньяк из плоской серебряной фляги.
       - Эй! - крикнула Инга вниз. - Нашли одного живого.
       Урицкий и Рута одновременно замахали руками, Борис учтиво приподнял фляжку и сделал продолжительный глоток.
       - Тише, - тревожно прошептал Воронина. - Горы не любят шума.
       - Вот, черт, - Инга прикусила губу, забыла про лавины. Вообще все забыла. Пора приходить в сознание. - Сергей Иванович, давайте я попробую его достать, у вас не получится.
       Воронин послушно отодвинулся. Инга сбросила подбитую козьим мехом кожаную ветровку, решительно сдернула толстый свитер и оставшись в тонкой шерстяной водолазке решительно скользнула под нависший скальный козырек.
       - Ну, маленький, - позвала она невидимого котенка, - иди-ка сюда.
       Звереныш, прижавшийся к противоположенной стенке, панически шипел, фыркал и плевался. Однако, быстро сообразив, что огромный враг не только закрывает вход в укрытие, но уверенно и быстро заполняет весь его крохотный объем, котенок решил спастись бегством и, вылетев наружу, попал прямо в руки Воронина, защищенные толстыми перчатками.
       - Золотой! - восхищенно выдохнула Инга, не в силах оторвать взгляда от распушившейся в гневе добычи. - Сергей Иванович, скорей дайте его мне. Боже, настоящая золотая шиншилла, единственная в помете, да к тому же кошечка! Нет, милая моя, теперь никуда я тебя не отпущу и никому не отдам. Ты будешь всегда рядом со мной.
       Воронин, улыбнувшись счастливым причитаниям Инги, решительно указал взглядом на брошенные на снег свитер и теплую куртку заводчицы.
       - Инга, немедленно оденьтесь, после чего немедленно получите свое сокровище.
       - Только осторожно, - умоляюще попросила Инга, с тревогой провожая взглядом каждое движение котенка, царапающего перчатки Воронина. - Вы не представляете, какую ценность я вам доверяю.
       - Вы, и как все остальные, доверили мне свою жизнь, - Воронин прижал котенка к груди, - разве она представляет меньшую ценность?
       - Моя - да, - твердо проговорила Инга, поспешно набрасывая куртку. - Я не шучу.
       Воронин удивленно поднял бровь, промолчал, чем вызвал очередной прилив симпатии Инги.
       Спускались немного левее места восхождения. Здесь склон выглядел более покатым и, в случае падения, было меньше риска повредить хрупкое золотое чудо, упрятанное в прихваченную Ворониным теплую напоясную сумку.
       - Инга, - прервал тишину Воронин. - А чем вы собираетесь кормить свою находку?
       - Во-первых, у находки уже есть имя, - Инга радостно улыбнулась. - Ее зовут Альпа. Во-вторых, у меня есть целый пакет сухого молока, которое Альпа будет сосать через резинку от аптечной пипетки. В третьих, на первых порах подойдет копченая баночная сосиска, которую я уведу у обжоры Кузнецова. У него можно вообще всю банку увести, все равно не заметит, столько жратвы набрал. Ну а потом, нужно будет думать о местных птичках или полевках. Ой!
       Увлекшаяся разговорами Инга споткнулась ушибленной ногой о спрятанный в снегу примерзший камень, и, если бы не рука Воронина, то спуск ревнивой заводчицы дикой золотой шиншиллы был бы намного короче и болезненнее. Но к счастью, все обошлось. И первый, кто получил благодарный поцелуй Инги, была Рута.
       - За что, Инга Евгеньевна? - зарделась Рута.
       - Я отблагодарю тебя котенком из первого помета, - коротко сказала Инга и стерла оставленные поцелуем следы цинковой мази с нежных персиковых щек Руты.
       Урицкий легко вскинул на богатырские плечи три рюкзака и вопросительно посмотрел на Воронина.
       - Вы правы, Павел Александрович, - кивнул Воронин, - мы продолжаем восхождение. Надеюсь, до запланированной на сегодня ночевки ничего непредвиденного больше не произойдет.
       Весь оставшийся маршрут группа двигалась с сосредоточенным молчанием. Надвигался вечер и нужно было торопиться. И только Инга не могла сдержать счастливой улыбки, тесно прижав к груди сумку со своим драгоценным трофеем. Иногда, она смотрела на Воронина со странным выражением глаз, в которых причудливым образом сочетались скрытная заинтересованность с вызовом азартного недоверия, так часто присущих взгляду женщин, обладающим независим кошачьим характером.
       На привале все привычно занялись своими обязанностями. Деловито поставили палатки, развели костер и поставили казанок. Огонь освещал лица собравшихся в круг людей, смягчая их напряженные черты и разогревая застывшие мысли. Постепенно завязался непринужденный разговор. Посыпались анекдоты, раздался первый смех.
       Наевшись разведенным сухим молоком, золотая кошечка расслабилась и позволила Инге погладить себя по пушистой шерстке, не пытаясь, как обычно, с угрожающим шипением вцепиться когтями в рукав ветровки. В своем углу палатки Инга смастерила малышке гнездо из свернутого запасного одеяла. Кузнецов, скривившись, отодвинулся от них как можно дальше к противоположному углу.
       - Опять кошки, словно шагу из Москвы не сделал, - проворчал он, - Спасу нет, уже и до гор добрались, сволочи хвостатые.
       - У тебя склероз, - оборвала его Инга, - разве не ты так упорно набивался ехать со мной на кошачью выставку? Ты даже был готов таскать мои клетки. И что я слышу теперь?
       - А если ты завтра леопарда в палатку притащишь? - Кузнецов распечатал пакетик с фисташками. - Инга, всему бывает предел. Даже такому ангельскому терпению как у меня. Мы живем с тобой в одной палатке. Я не привык к длительному отсутствию женского внимания. В конце концов, мы все еще муж и жена, изволь выполнять свои супружеские обязанности.
       - Надо было не меня сюда тащить, а Анну Витальевну, заодно отпраздновали бы медовый месяц, - огрызнулась Инга, нежно лаская шиншиллу.
       - Оставь Анну Витальевну в покое, - запыхтел Кузнецов. - У тебя нет никаких оснований для подобных упреков.
       - Да плевать мне на твою Анну Витальевну, - спокойно отозвалась Ига, нежно подув на шерстку Альпы, - обычная шлюшка, решившая, что имеет достаточно силы, умы и красоты для разрушения чужой семьи.
       - Не называй ответственного руководителя и прекрасного специалиста шлюшкой, - Кузнецов в волнении просыпал часть фисташек на пол палатки.
       - Специалист? - криво усмехнулась Инга. - Странно, Борис, что ты не отличаешь бабенку, занявшую по неоднократной мужской протекции свой незавидный чиновничий пост от меня, человека добившегося всего своими собственными руками. Меня знают в мире, мои кошки неоднократно побеждали на престижных состязаниях, я написала несколько монографий и очередь на котят моего питомника растянулась на годы. А сейчас я держу в руках настоящее научное открытие.
       - Этот котенок и есть твое научное открытие? - Кузнецов рассеянно возился на полу, собирая просыпанные фисташки.
       - Борис, в природе не бывает золотых шиншилл - их выводят только искусственно, да и то без особого успеха, а тут вдруг такое! Если эта кошка вырастет похожей на свою мать и нарожает таких же котят, я заработаю славу первооткрывателя породы. Ну и деньги, куда без них.
       - Тщеславие - это исключительная привилегия мужчин, - Кузнецов закинул в рот несколько найденных фисташек. - Деньги, кстати, тоже.
       - Перестань сорить скорлупой, она может вызвать аллергию у Альпы. - Инга посмотрелась в карманное зеркальце. - Пожалуй, прогуляюсь. И не вздумай трогать мою красавицу - она только уснула.
       - Если тебе твоя кошка дороже бывшего, но обаятельного мужа, то я буду есть фисташки со скорлупой, - Кузнецов отвернулся к стене и накрыл голову одеялом.
       Инга приподняла край палатки и выскользнула наружу. Немного выждав, Кузнецов выбрался из своего угла и вытащил из рюкзака фляжку с коньяком. Отхлебнув глоток, с удовольствием прищелкнул языком. Хорошо! И воздух в горах - потрясающий. И словно нет никаких денежных схем, льгот, арендных "стирок", налогов. Пусть Константин отдувается, молодой, самое время опыта набраться. Сумеет выбраться, будет толк, а если нет, то при чем тут Кузнецов, он честно уехал на выставку и совершенно не в курсе перевозок на Питер. А все-таки, здорово он влез в этот брянский склад, отхватил две трети, не вкладывая ни копейки. Опыт, разве его пропьешь? Кузнецов сделал затяжной глоток. Завинчивая фляжку, он невольно покосился на котенка, посапывающего кирпично-красным носиком с черной обводкой. Кузнецов придвинулся ближе. Альпа тут же повела ушами, распахнула ярко-бирюзовые глаза, вскочила на лапы и, моментально распушившись, стала втрое толще. Кузнецову стало смешно. Он так долго жил рядом с кошками, что сразу определил по ершистому хвосту - котенок смертельно напуган, а вставшая дыбом шерсть означает не что иное, как наивную попытку устрашить приблизившегося врага.
       - Ну, боюсь я тебя, боюсь, - успокаивающе сказал он Альпе. - Ты очень большая и ужас до чего страшная.
       Кошечка слегка повела прижатыми ушами. Кончик хвоста дернулся в легком раздражении. Кузнецов осторожно поднял руку. Золотая шиншилла вновь зашипела.
       - Я ничего плохого тебе не сделаю, - как можно ласковей сказал Кузнецов и уверенно почесал котенка за ушками.
       Шиншилла вначале вздрогнула, потом замерла и несколько секунд пристально рассматривала Кузнецова. Потом неожиданно зажмурила бирюзовые глаза и, склонив на сторону ушастую головку, нерешительно протарахтела - Мрррр.

       Прогулявшись вокруг лагеря, Инга вернулась к своей палатке. Заглянув внутрь, она увидела супруга, растянувшегося во всю длину и сладко посапывающего. В воздухе плыл слабый запах коньяка. Рядом с Кузнецовым, доверчиво уткнувшись носиком в его плечо, свернулась клубочком золотая шиншилла.
       Инга бросила взгляд в сторону костра. Уже стемнело; на тускло-серебристом фоне снега плясали оранжевые блики и серые тени. От костра доносились голоса, среди которых отчетливо различался четкий баритон Воронина и мягкие интонации Ильчиковой.
       - А ведь у них так много общего, - внезапно подумала Инга, - и она ему нравится. Разница в возрасте не имеет значения. Никогда не знаешь, кого полюбит тот или иной человек - для любви не существует единых критериев. Почему все кошки любят Кузнецова так, как никогда не любили меня, хотя Кузнецов их терпеть не может, а от меня они всегда получают и еду, и ласку, и лечение? А вот, поди, ж ты - даже маленькая дикая шиншилла, которая сегодня впервые позволила мне себя погладить, спит рядом с ним, словно какая-нибудь домашняя мурка. Так же и с Ильчиковой - она некрасивая, пожилая, у нее нет никаких талантов. Разве что опыт восхождений? И больше ничего, - а люди к ней тянутся, идут за советом, бросаются утешать, стоит ей из-за какой-нибудь ерунды скривить рожу. Да и что греха таить, - мне она тоже симпатична. И еще жаль ее почему-то, хотя вроде и не из-за чего особо жалеть, и не просит она, чтобы ее жалели.- Инга задумчиво провела деревянным гребнем по своим густым ароматным волосам. - Все-таки обязательно надо будет попробовать ее приодеть и накрасить. Хотя Воронину она явно нравится и такой. Может быть, ему вообще нравятся женщины, в которых есть что-то жалкое?

       - Инга! - услышала она голос Ильчиковой.
       Инга выглянула из палатки.
       Ильчикова деликатно стояла в нескольких метрах от входа, призывно размахивая рукой. - Ужин готов. Подходите с супругом.
       - Кузнецов уже отошел ко сну, - крикнула Инга. - Опять перебрал, алкоголик.
       - Все личные конфликты оставляем у подножия, - напомнила Ильчикова слова Воронина. - В горах мы - одна команда. Понимаете? Будите вашего супруга, и идемте к костру.
       - Спасибо, мы не пойдем, - Инга задернула полог. - Личные конфликты. Ишь ты. И ведь действительно, что-то подобное Воронин на курсах говорил. Ну, личные конфликты - это понятно, а на личную жизнь этот запрет тоже распространяется?
       Инге стало грустно. Машинально она нащупала в кармане куртки наполовину сточенный карандаш. Оглянулась - Кузнецов и котенок по-прежнему спали сном праведников, - и притянув поближе пакет с остатками сухого молока, оторвала от него узкую бумажную полоску. Присев на корточки, Инга кое-как пристроила бумажку на колене. Со стороны костра послышался взрыв смеха, - наверняка Воронин в очередной раз разбавил инструкцию историей из своей личной практики, - он часто так делал, потому-то слушать его всегда было интересно. Мелким кривым почерком, - писать было неудобно - Инга вывела на бумажке две строчки.

       "От смеха звенящего снег вершин
       Лукаво искрит со своих высот…"

       Она прикусила зубами кончик карандаша и задумалась. Что значит для Воронина встреча с Ниной? Такое ощущение, что они давно знакомы, - понимают друг друга с полуслова, поддерживают в трудную минуту и знают, как это сделать. А она - Инга - кто для него? В конце концов, она ведь еще не пустила в ход и сотой доли своего природного обаяния; ничем его не поразила; ничем не попыталась привлечь. Хотя по-хорошему, сейчас, у костра, он мог бы и сам обратить внимание на ее отсутствие, - впрочем, нет, не должен. Ведь она же не Ильчикова, какая-нибудь, у которой все ее расстроенные чувства написаны на лбу. С чего ему за нее беспокоиться?
       Она снова склонилась над листком и быстро настрочила продолжение.

       "У черного ящика нет души -
       Однако есть выход. А также вход.
       Не стоит угадывать, в чем мое
       Порой - преимущество, чаще - вздор.
       Так падает занавес. Так копье
       Встречает достойный и злой отпор.
       Он тщательно выштопан - стоп-сигнал
       На траурном шелке моих побед…"

       Инга задумалась, вспомнила чуть насмешливые и все-таки очень добрые глаза Воронина. Прикусила губу и склонившись над обрывком бумаги быстро дописала.

       "Нельзя, говоришь ты. Когда б не лгал!
       Я знаю, что можно. Желанья нет"

       Ей внезапно стало душно, и Инга тихо выскользнула из палатки. Костер был уже погашен, все разошлись по спальным местам. Морозный ночной воздух ударил ей в лицо; черно-синее, сияющее звездами небо распахнулось навстречу. Инга на мгновение застыла, охваченная внезапным восхищением перед этой картиной, потом решительно зашагала прочь от палатки. Поначалу она не думала куда идет, просто шла в темноту, и свежий ледяной воздух обдавал ее разгоряченное лицо. Это было приятно; понемногу Инга успокоилась.
       Внезапно до ее ушей донесся приглушенный звон гитары. Инга замерла на месте, пытаясь уловить мелодию, но песня, по-видимому, была ей незнакома. К серебристому звуку струнного перебора присоединился негромкий баритон, в котором Инга безошибочно угадала голос Воронина. Сердце Инги тревожно забилось. Воронин! Один ли он сейчас или поет для кого-то… для Ильчиковой, например? В любом случае, имеет же она право присоединиться, даже если у него собралась целая аудитория поклонников?
       Вскинув голову, Инга машинально поправила заиндевевшие волосы и двинулась прямиком к темнеющей неподалеку палатке Воронина.

       У входа она на мгновение остановилась в нерешительности. Если аудитория - тогда еще ладно. А вот если интимный полумрак, зажженная свеча, пластиковые стаканы и бутылка на двоих - словом, типичный пример туристской романтики - то гораздо хуже. Воронин с Ильчиковой будут вспоминать старых друзей, со знанием дела обсуждать детали прошлых восхождений, а ей останется, только молча слушать, притворяясь заинтересованной, что было бы верхом безрассудства. Что, вообще, может быть глупее походов, особенно, если ей, лично, "абсолютно все равно - что шум приемника, что утренний прибой". Зачем создавать себе трудности, для преодоления которых требуется прикладывать значительные физические усилия. Вот если бы силу мышц можно было заменить силой характера, она бы где угодно чувствовала себя, как рыба в воде. Тогда как в горах, куда она по доброте душевной отправилась по прихоти своего пьяного дурака, так некстати запутавшегося в собственных интригах, ей даже не проявить своих выигрышных качеств - здесь они попросту не востребованы. Если бы судьба свела ее с Ворониным среди привычного и хорошо знакомого городского шума, а еще лучше - в каком-нибудь клубе, или ресторане, или театре, - словом, в таком месте, где можно было бы продемонстрировать совершенство туалета в сочетании с природным умом, обаянием, эрудицией, - Ильчикова, как возможная соперница, была бы уничтожена в мгновение ока. Да что там - ее бы даже уничтожать не пришлось. Некого было бы уничтожать. В любой другой обстановке, за исключением походной, эта спортивная старуха моментально слилась бы со стенкой.
       Но здесь… здесь, к сожалению, совсем другое дело. Здесь Ильчикова чувствует себя как дома - и потому ей легко быть спокойной, собранной, хладнокровной. Она может вести себя покровительственно по отношению ко всем этим горе-альпинистам, включая саму Ингу, и даже строить глазки Воронину, словно к ней внезапно вернулась молодость. Но разве прочен такой успех? Можно, конечно, долго разбрасываться красивыми словами о суровой дружбе альпинистов, о том, как они, что называется, "в одной связке" покоряют вершину за вершиной. Но возвращение на равнину неизбежно, а это уже поле Инги, а не Ильчиковой.
       Впрочем, даже если они и уединились там с Ильчиковой, положительно стоит порушить этот неуместный интим. Что бы ни вытворяла эта престарелая горная коза, вероятно, увидевшая в Воронине свой последний шанс, перспектив у нее нет.
       - А мне, - заключила для себя Инга, - никаких перспектив, собственно, и не требуется. Я не против краткосрочного романа, но без взаимных обязательств.
       Отбросив колебания, она присела на корточки у входа и осторожно отвела в сторону край брезента. Первое, что бросилось ей в глаза, вызвав мгновенную досаду, была зажженная свеча. Но рядом со свечой, в асимметричном круге света, стоял пластиковый стакан. Один.
       Инга просунула голову в палатку. Инструктор сидел в глубине, рассеянно перебирая струны блестящей от лака гитары, и лицо его было в тени. Рядом с ним не было никакой Ильчиковой, никакой аудитории, и вообще ничего, кроме свечи, стакана и странной, незнакомой мелодии.
       Воронин вздрогнул, увидев Ингу, и оборвал игру. Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу, и внезапно Инга поняла, что та возможность, о которой она только что мечтала, похоже, представилась. В ее памяти стремительно пронеслись годы, давным-давно минувшие, компании, собиравшиеся на кухнях студенческого общежития, и юная Инга, сидящая напротив пяти-шести восхищенных однокурсников, спиной с горячей батарее, с дешевой гитарой из тех, что пренебрежительно называют "лопатами". Красивая, самоуверенная, открытая, самозабвенно исполняющая песни собственного сочинения: странные песни с малопонятным смыслом и специфическим мотивом, своеобразие которого было прямым следствием крайне слабого владения техникой игры. Зато у нее был приятный низкий голос.
       - Вот черт, - сказала она Воронину, - Кузнецов опять напился, как свинья. - Как хорошо, что вы не спите? Можно я посижу немного с вами, пока эта скотина, наконец, не угомонится?
       Воронин кивнул и накрыл струны ладонью.
       - В сущности, Борис, неплохой человек, - продолжала Инга, удобно устраиваясь возле свечи и пытаясь согреть над ней замерзшие ладони, - но когда напьется, он просто невыносим. Мы скоро разведемся, хотя и нельзя сказать, что я особенно этому рада. За шестнадцать лет совместной жизни к человеку все-таки привязываешься, что поневоле жалеешь о необходимости развода, - она невесело взглянула на Воронина и вздохнула. - Что это за песню вы пели?
       Воронин задумался, взял тихий аккорд. Струны ожили. Сцепив руки на коленях, Инга вслушивалась в глуховатый мягкий голос инструктора, украдкой пытаясь рассмотреть его лицо, по-прежнему тонувшее в глубокой тени. Он пел о горах. О группе альпинистов, штурмующих очередную вершину. О том бессмысленном героизме, которого не понимала Инга. О той неведомой ей суровой дружбе и горной романтике. Но почему-то у нее пропало всякое желание критиковать и иронизировать. Какая-то надрывная горечь была в этой плавно льющейся мелодии, этом спокойном, тихом голосе, - и острое, щемящее чувство, которое так явно пробивалось сквозь внешнюю сдержанность и грубоватую простоту слов, начало передаваться Инге. Да, все это бессмысленно, - победы и поражения, успехи и жертвы, восхождения и возвращения, - но они есть, и есть люди, которые никогда не захотят жить иначе. Кто они? Разве это важно. Важно совсем другое; важно то, что ты сейчас с ними, рядом, и то, что ты понимаешь их, чувствуешь их, любишь их и уже заранее знаешь, какой конец им уготован.
       Только тут Инга заметила прислоненную к стене палатки пожелтевшую групповую фотографию. Молодые лица - каждому, наверное, лет по двадцать. И дата в правом углу - Инга никак не могла ее разглядеть. Она перевела взгляд с фотографии на Воронина, и в этот момент пламя свечи качнулось в сторону, на мгновение отразившись в его глазах. Взгляд инструктора был непроницаем, но было что-то в выражении его лица, что заставило Ингу вздрогнуть от внезапно озарившей ее догадки. Он пел свою собственную песню, а вовсе не чужую, как она подумала вначале. И группа, что изображена на фотографии - была его группа. И эта песня посвящалась именно ей. Странно, Воронин никогда не упоминал в своих рассказах о погибшей группе, одним из участников которой был. И выжил.
       Песня неожиданно стихла. Воронин отложил в сторону гитару, достал второй пластиковый стаканчик и, плеснув на дно немного неразбавленного спирта, вопросительно взглянул на Ингу.
       - Да, - прошептала она. Ей было страшно разрушить то хрупкое доверие, которое, казалось, начало возникать между ней и Ворониным. Осторожно приняв из рук Воронина пластиковый стаканчик, Инга медленно поднесла его к губам и, не уверенная в интонации собственного голоса, равно как и в своем праве задавать вопросы, все же рискнула:
       - За ваших ребят?
       Голос ее прозвучал хрипло и немного растерянно. Воронин быстро взглянул на нее, поднимая свой стаканчик.
       - Да. Не чокаясь.
       Она сделала крошечный глоток - у нее никогда не получалось иначе пить эту обжигающую жидкость, - и молча смотрела, как Воронин, залпом осушив стакан, возвратил его на место.
       Инга огляделась в поисках чего-нибудь, чем можно было бы хоть немного перебить жгучий вкус спирта, но ничего съестного в палатке не было. Ни соленого огурца, ни селедочного хвостика, ни банки с водой. Впрочем, за пределами палатки сколько угодно воды - правда, замерзшей. Инга просунула руку наружу и, захватив горсть снега, сделала еще один глоток из стакана.
       - Совсем разучилась пить без закуски, - улыбнулась она Воронину, заедая снегом обжигающий спирт. - Хотите попробовать?
       Воронин наклонился вперед и молча взял немного снега с ее протянутой ладони. На секунду глаза их встретились, и острая жалость пронзила Ингу - столько сдержанной боли было в этом коротком взгляде, что ей показалось - она отдала бы все на свете, только бы облегчить эту запертую зрачками муку. Кончиками холодных от тающего снега пальцев она коснулась его руки, и ей показалось, что рука эта слегка дрожит. Совсем чуть-чуть.
       Слегка отодвинув полог палатки, Инга выбросила наружу остатки снега и повернулась к Воронину.
       - Расскажите мне о них, - Инга кивнула на пожелтевшую фотографию. - Пожалуйста.
       Он молчал и пристально смотрел на нее. В откровенных глазах Инги разом отразилось такое искреннее сочувствие и желание помочь, что Воронин ощутил нежность и благодарность к этой женщине, так неожиданно и так своевременно возникшей перед ним в этот мучительный одинокий вечер.
       - Это моя третья штурмовая группа, - ответил он. - Они все погибли. Все, кроме меня. Я был сильнее и опытнее любого из них, - и они мне верили. Но я никого не спас. Никого.
       - Как это случилось? - одними губами спросила Инга.
       - Как самый опытный я шел первым, - Воронин устало прикрыл глаза, и лицо его стало жестким. - Когда ударил внезапный ураганный ветер, я был в узкой расщелине, а ребята висели на вертикальном ледяном панцире. А страховке медленно перетиралась об острый край расщелины, в которой я находился в этот момент. Выхода не было, или падать всем или… - Воронин умолк, схватив опустевший стаканчик, налил его до середины и сделал торопливый глоток. Спирт опалил горло, дыхание на мгновение прервалось, и он почувствовал, как чьи-то тонкие пальцы нежно обхватили его за кисть. Привстав на колени, Инга осторожно потянула на себя его руку, и, наклонившись, так, что выбившиеся из кое-как закрепленной прически волосы легко коснулись щеки Воронина, храбро сделала глоток из его стакана.
       - Что же произошло потом? - спросила она, наконец, подняв на него повлажневшие глаза.
       Воронин допил стакан.
       - Я видел их лица и слышал крики, - сказал он. - А потом страховку перетерло и они погибли. Их даже не нашли.
       Голос его дрогнул, и сердце Инги болезненно сжалось. Она не знала, что сказать. Пустые соболезнующие фразы в эту минуту были бы неуместны. Она взяла его за руку и едва заметно пожала. Ей хотелось, чтобы в эту минуту он чувствовал, что рядом с ним есть кто-то, кто выслушает. И поймет. И ничего не скажет. Ей хотелось, чтобы потеплели его ледяные пальцы. Улыбнулись сжатые в линию губы. И чтобы из глаз исчезло это выражение непреходящей затаенной боли.
       Воронин ощутил ее прикосновение и посмотрел в открытое лицо Инги. Почти умоляющее выражение его темных глаз потрясло женщину до глубины души, - до сих пор ей даже не приходило в голову, что этот спокойный, сдержанный, ироничный человек может таить в своей душе боль, способную довести до отчаяния.
       - Инга, - сказал он, и она вся затрепетала под властью того выражения, с которым он произнес ее имя. - Все, что осталось - эта фотография и отчаянные крики погибающих ребят. С тех пор каждую ночь, когда я ночую в горах, они звучат у меня в ушах. После того случая я несколько лет не ходил в горы, но… горы - это все, что я знаю по-настоящему хорошо. Все, что я еще могу любить, единственное, что способно помочь мне выжить.
       - Сергей, - Инга привстала, и Воронин слегка отстранился, давая ей место рядом с собой. Опустившись на покрытую жестким брезентом подстилку, женщина мягко привлекла его к себе и осторожно погладила жесткие темные волосы. - Не надо… не переживай так. Ведь ты ничего не мог сделать. Ты не виноват в их гибели.
       - После того, как не стало ребят, - Воронин смотрел прямо перед собой, - я часто думал о том, что, возможно, все-таки есть во мне что-то такое… что-то, из-за чего я приношу несчастье, а то и смерть тем, кто меня окружает… особенно тем, кто мне по-настоящему дорог. Эти ребята были моими единственными друзьями после того, как…
       - После того как что? - огромные блестящие глаза Инги требовали, молили, просили немедленного ответа.
       - После того, как я погубил жену, - Воронин закрыл глаза.
       - Остались дети? - Инга взяла тяжелую ладонь Воронина в руки.
       - Сын, - глухо отозвался Воронин. - Висенте. Все кто рядом со мной - всегда несчастны.
       - Нет, мы ничего не можем знать наверняка, - резко возразила Инга. - Что бы ни произошло - к этому ведет огромное множество мелких, на первый взгляд ничтожных, и никак не зависящих от нас обстоятельств. Я расскажу тебе об одном человеке, которого я знала, - Инга устроилась поудобнее, прислонившись головой к плечу Воронина. - Он точно так же, как и ты, винил себя в гибели своего друга. Все началось с совершеннейшей мелочи. Друг добился крупного успеха на службе, получил повышение и зашел к этому человеку попросить совета. У него не было твердой уверенности в том, что он сумеет справиться с новыми обязанностями и он, вероятно, рассчитывал на поддержку. Но мой знакомый был глубоко убежден в том, что успех друга - всего лишь случайность. Он считал, что тому следует реализовывать себя в другом направлении, что его едва начавшийся карьерный рост лишь иллюзия, а новая должность - веха на пути, ведущем в тупик. Он так и сказал своему другу. Привел аргументы, разложил все по полочкам, словом, был весьма убедителен в своих доводах. Через некоторое время друг уволился. Начал пить, опустился и вскоре умер. Но где-то за год до смерти он встретился с тем моим знакомым и сказал ему, что навсегда запомнил тот их разговор. И что этот разговор послужил отправной точкой для всего, что случилось с ним потом. Для всех его неудач, пьянства, опустошенности.
       Инга потянулась к стакану Воронина, по-прежнему стоявшему возле наполовину сгоревшей свечи. Он заметил ее движение, долил стакан. Инга благодарно кивнула и поднесла стакан к губам. Рука Воронина нерешительно обняла ее за плечи; Инга склонила голову набок, задев виском колючий подбородок инструктора, и, вздохнув, продолжала:
       - Мой знакомый поверил ему. Он до сих пор переживает, считая, что сломал жизнь этому человеку, - она внезапно выпрямилась и твердо посмотрела в глаза Воронину. - Но ведь он хотел добра, а добился несчастья.
       - Но если эти слова действительно сильно повлияли на того человека? - возразил Воронин. - Если и в самом деле все эти годы он не мог забыть того, что услышал от своего друга? Что если друг имел в его глазах большой авторитет, настолько большой, что он при всем желании не мог отмахнуться от его мнения?
       - Тогда я сказала бы, - убежденно ответила Инга, - что к печальному финалу привели не слова, а то, что человек этот позволил другому иметь над собой почти безграничную власть. То есть власть настолько значительную, что даже один разговор с этим другим оказался способен перевернуть всю его жизнь. Любой другой человек в ситуации, внешне подобной этой, не воспринял бы критику в свой адрес настолько тяжело, чтобы так никогда и не оправиться от удара. И я считаю, что не будь моего знакомого, тот человек нашел бы для себя другой авторитет, со схожими качествами, и результат был бы тем же самым. Виноват не тот, кто произнес роковое слово, а тот, кто позволил этому слову стать для себя роковым.
       Инстинктивно Воронин сильнее прижал ее к себе. Стакан упал и бесшумно покатился к выходу из палатки. Рука Воронина нащупала руку Инги, и их пальцы крепко сплелись, - казалось, оба они, одновременно, спешили убедиться, почувствовать, что по-прежнему находятся рядом, по-прежнему сидят вплотную друг к другу, и ничто - уже ничто - в эту странную ночь не разделит их.
       - Ребята погибли, - с нажимом сказала Инга, - но ведь они, как и ты, были альпинистами. Они знали, что идут на риск. Они понимали, что могут погибнуть. Иначе никто из них не решился бы участвовать в восхождении - ни в том, ни в других. Они сами выбрали тот путь, где смерть может оказаться платой за малейшую неосторожность. И ты не сумел бы уговорить их выбрать для себя более безопасное занятие, точно так же, как никто из них не смог бы убедить в этом тебя. Ты понимаешь меня?
       Свеча почти догорела, а они все еще сидели, обнявшись, на жестком брезенте палатки, вслушиваясь в шум ветра и биение собственных сердец. Наконец Инга мягко отстранилась и принялась приводить в порядок распустившиеся волосы.
       - Как ты? - спросила она, искоса взглянув на Воронина. - Мне пора.
       - Нет. - Воронин преградил ей путь так резко, что Инга от неожиданности выронила заколку, которой собиралась закрепить очередную непокорную прядь. - Нет.
       - Но почему? - Инга оставила в покое незакрепленную прическу и нежно провела кончиками пальцев по вискам. Воронина. - Ну, хорошо, если хочешь, - я останусь.
       - Спасибо, - Воронин облегченно вздохнул, когда она, задув свечу, прилегла рядом и положила голову на его плечо. - Сегодня я не смог бы снова остаться один. Я ведь практически не спал почти все те ночи, что мы здесь, в горах. Думал, сойду с ума. Но если ты будешь рядом - я чувствую, что смогу, наконец, заснуть. Только не уходи. Пожалуйста.
       - Я здесь, - нежно сказала Инга. - Я с тобой. Спи, Сережа. Все будет хорошо.
       Четверть часа она пролежала без сна, думая о Воронине, о погибшей группе, о Луисе. Инга крепче прижалась к ровно дышащей широкой груди Воронина, словно хотела защитить его от неведомой угрозы.
       Прошло где-то около часа, когда Воронин вдруг беспокойно зашевелился, поднял голову и невидящим взглядом окинул палатку.
       - Сережа? - Инга приподнялась на локте, тревожно глядя на него. - Сережа?
       Он что-то пробормотал, видимо, не проснувшись; лег было обратно, и вдруг со стоном обнял ее и прижал к себе так сильно, что у Инги перехватило дыхание. Тогда она обвила его руками и, отбросив, наконец, всякие колебания, прижалась губами к его губам: они были сухие и шершавые. Голова у нее закружилась; и вскоре не осталось ничего, кроме нереальных, фантастических ощущений. Эта обнаженная горячая грудь, прижавшаяся к ее груди и бешеное биение сердца, любящего сердца. И она целовала его напряженные, вздрагивающие плечи, гладила его руки, шею, погружала пальцы в жесткие волосы, осторожно проводила губами по влажным вискам, словно утешая, уговаривая успокоиться и передать ей тот жестокий огонь, который так беспощадно сжигал его душу. Она сильная. Она не боится огня. Она выдержит.
       Когда все закончилось, Воронин несколько секунд лежал рядом, зарывшись лицом в ее волосы; и когда она осторожно отвела их в сторону и сверху вниз взглянула на его лицо, то в слабом луче света, пробившегося сквозь неплотно прикрытый вход в палатку, заметила счастливую улыбку, игравшую на его губах. Он снова привлек ее к себе и поцеловал. Глаза его были закрыты.
       - Луиса, - нежно прошептал он, бережно касаясь губами ее губ, щек, ресниц. - Луиса.
       - Я здесь, милый, - тихо ответила она, обнимая его. - Я здесь. Я с тобой.

       Уже совсем рассвело, когда Нина Сергеевна, по привычке проснувшись раньше всех и битый час бесцельно прослонявшись по спящему лагерю, решила, что настало время для утренней пробежки. В отличие от большинства своих знакомых, она приучила себя ежедневно делать зарядку или как минимум бегать по утрам. Быть некрасивой плохо, но некрасивой и больной - еще хуже. Поэтому Нина Сергеевна старалась всегда быть в форме и не одобряла людей, наплевательски относящихся к своему здоровью. Взять того же Кузнецова, ежевечернее хлещущего коньяк из серебряной фляжки. Да и супруга не лучше - готова валяться в постели хоть до полудня, по утрам - не добудишься. Ладно, еще Рута или Виктор - они молодые, сон крепкий, но эти-то!
       Лагерь начинал просыпаться. "Доброе утро, Нина Сергеевна! Привет, Виктор!" - услышала она серебристый голосок Руты. Жмурясь от бьющего в глаза снежного сияния, из палатки неловко выбрался Виктор. Заметив Руту, коротко кивнул ей и поспешно отвернулся. Лицо его приняло холодное, замкнутое выражение, и Нина Сергеевна почувствовала смутное беспокойство.
       - Что происходит с этим мальчиком, - подумала она. - Может, стоит поговорить о нем с Ворониным?
       Она огляделась, но инструктора нигде не было видно, и возле его палатки не наблюдалось никакого движения. Неужели еще не проснулся? Это было на него не похоже: Воронин обычно вставал одновременно с Ниной Сергеевной, если не раньше.
       Вчера, припомнила Ильчикова, Воронин выглядел странно. Хотя, может быть, ей это показалось. Потому что внешне все было как всегда - он пожелал ей спокойной ночи, повернулся и направился к своей палатке; и смотрел он на нее, прежде чем уйти, своим обычным доброжелательным взглядом. И голос его звучал ровно и даже как будто успокаивающе: дескать, не переживайте, Нина, все у вас будет в порядке. Она даже разозлилась немного - кто бы мог подумать, что Олег может оказаться настолько бестактным, чтобы просить Сережку Воронина присматривать за ней!.. Да это ей впору присматривать за ним! Вот, пожалуйста, почти вся группа уже на ногах, а он то ли где-то шатается, то ли невесть, почему до сих пор сидит у себя в палатке. Пожалуй, надо пойти проверить. И если паче чаяния он там, растормошить его, на пробежку позвать, - пускай встряхнется. А то ведь как бы ни пытался он оказать поддержку ей, Ильчиковой, все равно Нину не оставляло твердое ощущение, что это вовсе не она, а он сам нуждается в поддержке. И еще как!
       Ильчикова резко отдернула полог. В палатку Воронина хлынул яркий утренний свет, и Нина Сергеевна заглянула внутрь, готовясь бодрым голосом прокричать "Подъем!" Но весь ее запас бодрости разом испарился. Приподнявшись на локте и по-кошачьи щуря свои красивые удлиненные глаза, из глубины палатки на нее в упор смотрела Инга.
       И разом, словно горный камнепад, на растерянную, потрясенную Ильчикову обрушилось отчетливое понимание того, что произошло - так издевательски красноречивы были и догоревшая свеча у входа, и пластиковые стаканчики и тускло блестящая фляжка, а рядом с ней, женская заколка в виде маленькой кошачьей лапки.
       Инга осторожно передвинулась ближе к выходу, стараясь не потревожить спящего Воронина, и отчаянно замахала Ильчиковой, требуя немедленно опустить полог. Оторопевшая и пристыженная, Нина Сергеевна машинально шагнула назад; полог выскользнул из ее ослабевшей руки, заслонив представшую перед ней картину. Значит, вот оно как. Зря она волновалась - тут и без нее есть, кому побеспокоиться о дурном настроении инструктора. На свой лад.
       Спустя несколько минут послышалось легкое движение. Ильчикова обернулась и, кипя от возмущения, встретила холодный, торжествующий взгляд Инги. Легкая походка, куртка нараспашку и, взывающее сбившиеся волосы, говорили сами за себя. В руках блокнот и карандаш.
       - Если хотите возмущаться, - спокойно сказала Инга, - возмущайтесь, но только не здесь. Ему нужен сон, и я не позволю будить его в такую рань.
       - Да кто ты такая, чтобы распоряжаться, тем, что именно делать инструктору? - с негодованием бросила Ильчикова.
       - Нина Сергеевна, - усмехнулась Инга, - не теряйте время - торопитесь оповестить лагерь о том, что Инга - шлюха. Кузнецов будет вне себя от радости, наконец-то, он сможет получить козыри в нашей имущественной тяжбе. Только не забудьте об одной немаловажной детали - погубить мою весьма сомнительную репутацию, просто невозможно, а вот подставить под удар нашего безгрешного инструктора - легче легкого? Или, может быть, он не такой и безгрешный, Нина Сергеевна?
       Ильчикова бросила на Ингу презрительный взгляд и, резко повернувшись, зашагала прочь. Конечно, никому и никогда она ни о чем не расскажет, не тот характер. И даже перед Ворониным она не подаст вида, что она знает то, о чем знать не должна.

       - Но, - Нина закусила губу, чувствуя, что вот-вот и расплачется, - как он так мог? Ведь эта женщина ни по духу, ни по сути для него никто. А сам он для нее - всего лишь успешная попытка одержать победу, разминка перед разводом, сулящим ей новый сезон охоты. Кошка! Проклятая ненасытная кошка!

      

       Глава 6

       Из дневника Воронина

       "Сегодня утром проснулся поздно. Не помню, что было накануне вечером. С кем-то говорил. И пил. Напротив изголовья пришпилен листок бумаги, исписанный аккуратным женским почерком. Стихотворение. Кто написал и по какому поводу - не знаю. Да и надо ли выяснять? Разве мало в нашей жизни необъяснимых вещей? А стихотворение мне понравилось, я переписал его в дневник.

       "Не верю, не прошу и не стенаю,
       Как должное упреки принимаю,
       Свой ум и красоту превознося.
       Я брошу всех, я брошу все и вся,
       И все-таки - прекрасно понимаю,

       Что время не замедлило свой ход:
       Никто меня не вспомнит через год,
       И то еще не факт: на самом деле
       Для этого достаточно недели;
       Тоска под монастырь не подведет -

       Скорей добавит опыта". Сказала -
       И скрылась в направлении вокзала.
       У каждого мгновенья свой резак:
       Всем памятен тот жизненный зигзаг,
       Как реплика из зрительного зала,

       Которую сквозь гром аплодисментов
       Любители цветов и комплиментов
       Не слышали и слышать не хотят.
       А жизнь идет, и месяцы летят,
       И сколько их, подобных прецедентов?"

       Над ухом раздалось громкое переливчатое мяуканье, и что-то пушистое защекотало нос.
       - Альпа, - сквозь сон подумал Кузнецов и, не открывая глаз, нащупал теплую мягкую шерстку. - Пришла будить.
       Поглаживая кошку, он приоткрыл один глаз. Золотая шиншилла, мурлыкая, устроилась у него на груди и чуткими вибриссами ощупывала лицо, забавно склонив набок круглую головку. Ее розовый, с черной обводкой носик, ткнулся в обросший щетиной подбородок Кузнецова, и кошка слегка отпрянула, но затем снова потянулась вперед.
       - Поцелуемся? - засмеялся Кузнецов, открывая второй глаз.
       - Мяаау, - ответила Альпа. Розовым кончиком шершавого языка она провела по его щетине, остановилась, выжидательно посмотрела на Кузнецова и, не встретив протестов с его стороны, попыталась продолжить вылизывать эту странную, короткую и жесткую шерсть. Шерсть сопротивлялась, царапалась о гибкий язык и ни за что не хотела ложиться, как полагается нормальной кошачьей шерсти. Альпа недоуменно взглянула на эту странную щетину и попробовала вылизать свою собственную шерстку. Тут дело пошло. Кузнецов наблюдал за кошкой и посмеивался.
       - Ладно, раз уж ты меня разбудила, - обратился он к Альпе, - придется вставать.
       Кошка понимающе подняла голову и спрыгнула с его груди. Кряхтя, Кузнецов сел, кое-как дотянулся до термоса, хлебнул холодного кофе. Уже лучше. И только сейчас он заметил, что Инги в палатке нет.
       - Ясно, ускакала смотреть силки, - подумал Кузнецов.
       После того, как Инга усмотрела на какой-то скале пару альпийских соек, она загорелась безумной идеей поймать лакомую на вид птицу для Альпы.
       - Вообще-то кошке нужна отварная курятина, - пояснила она, - но сойка в походных условиях подойдет не хуже. У меня когда-то была книга, описывающая устройство птичьих силков, и, по крайней мере пару конструкций я запомнила.
       Вскоре, Инга, действительно сплела несколько ловушек и расставила их на ночь вокруг лагеря. Даже приманку насыпала - пшено в вперемешку с муравьиными яйцами.
       Кузнецов улыбнулся, припомнив как влетела в палатку смеющаяся, раскрасневшаяся от бега Инга, с бессильно обвисшей разноцветной птицей в руке. Альпа была в восторге. Она подбрасывала свою "добычу" по всей палатке, всячески изображала из себя опытную охотницу.
       - Нет, ты представь, - увлеченно рассказывала Инга. - Выхожу проверить силки и вижу: в двух шагах от моей последней ловушки расхаживает вот эта сойка, а неподалеку из-за валуна выглядывает этот помешанный Виктор. И как всегда нянчит в руках камеру. Ну, думаю, спугнет он мою добычу, а вышло наоборот. Виктор жмет на кнопку, стреляет вспышка, сойка шарахается в сторону и попадает точно в силок. Я бегом к сойке, пока она не вырвалась, так это малохольный камеру выронил и туда же - сеть распутывать, представляешь, мои переживания. Хорошо, что у него руки - крюки, он эти узлы только сильнее затянул. А тут и я подоспела - свернула сойке голову, а потом спокойно распутала силки. Младенец в истерике.
       - Что вы делаете! Как вы смеете, - Инга изобразила, как Виктор отнимал птицу, - вцепился в сойку - чуть башку ей напрочь не оторвал, спаситель фигов, меня по рукам лупит, а у самого слезы катятся.
       В который раз на протяжении их семейной жизни Кузнецов убедился в том, что для Инги описанное поведение было совершенно естественно. Она никогда и никого не пыталась шокировать - это получалось само собой. Кузнецова в свое время как раз и привлекла в ней эта естественность, что она самым обыденным тоном могла рассуждать о вещах, которые повергли бы в ужас подавляющее число известных ему представительниц прекрасного пола. Кузнецов сразу почувствовал, что перед ним человек, с которым он может быть полностью откровенен, не опасаясь "спугнуть" или "отвратить" его. Тогда ему казалось, что они с Ингой созданы друг для друга. Вряд ли когда-нибудь он найдет столь же полное взаимопонимание с другой женщиной. Даже сейчас, когда они поминутно срывались на взаимные обвинения, он понимал их причину. Более того, - знал, что и она ее тоже понимает.
       "А может, нам и не следует разводиться? - мелькнула внезапная мысль. - Анна Витальевна, конечно, прелесть. Молода, нежна, внимательна. Любит уют и ценит его, Кузнецова, как мужчину и как руководителя. Инга совсем другая, сможет ли он привыкнуть жить без нее? Да и имущество делить не пришлось бы".
       Альпа хотела на улицу. Кузнецов отогнал внезапные мысли, подхватил котенка и вышел из палатки. Альпа размурлыкалась за теплой пазухой , положив лапки на грубую ткань Кузнецовской рубашки, и принялась блаженно втягивать и снова выпускать коготки. Инга не возражала против таких вот совместных прогулок. Ей самой оставалось только удивлялась, насколько ручной становится Альпа, когда рядом Кузнецов. На руки к Инге кошка до сих пор шла неохотно, а Кузнецов легко и быстро добился успеха. На прогулки Альпа соглашалась выходить только с ним.
       Мимо Кузнецова быстро прошла и скрылась в своей палатке погруженная в мрачные мысли Ильчикова. Кузнецов хотел было поприветствовать ее, но вовремя передумал. Не торопясь, он спустился по тропинке, идущей в сторону от лагеря, и направился к большой перевернутой скале, напоминающей по форме кресло. Оттуда открывался неплохой вид, к тому же углубление в скале было, как будто бы создано для того, чтобы уютно устроиться там с книгой или чашкой кофе. Будь оно еще и мягким. В кармане куртки бравурно заиграл сотовый телефон. Кузнецов откинул крышку - на экране высветился знакомый номер.
       - Слушаю тебя, Костя.
       - Все прошло как по маслу, Борис Семенович, - радостно отозвался Константин. - В среду мы созвонились...
       Достав из-за пояса фляжку, Кузнецов с удовольствием прокатил по рту коньячный глоток.
       - Короче, Костя. Договор готов?
       - С договором отлично. Питер опять открыт до конца года, затем пролонгация. Юридически все застолбили.
       - Кстати, о юристах, - Кузнецов еще раз поднес к губам фляжку. - После завершения налоговой отчетности, нужно подыскать новую оффшорную контору с названием - записывай, Константин - с названием "Альпа".
       - А-л-ь-п-а, - по буквам записал невидимый Константин. - И еще, Борис Семенович, с Брянском вопрос решен положительно. Как вы там с Ингой Евгеньевной на выставке все золото собрали?

       - Золото? - Кузнецов полюбовался мордочкой золотой шиншиллы, - да, все золото наше. Не зря поехали, не зря, Костя.
       - Я очень рад, - с готовностью откликнулся Константин. - Передавайте большой привет Инге Евгеньевне.
       Пряча мобильник в карман, Кузнецов внезапно засмеялся и, почесав Альпу за ушком, поднес к губам неизменную фляжку.
       Коньяк заканчивался на удивление быстро. К счастью, в палатке была припрятана еще пара бутылок, но их Кузнецов намеревался сохранить, по крайней мере, до завтра. Влив в рот последние капли, Кузнецов повернул к лагерю, но гладкая фляжка внезапно выскользнула из замерзшей руки и отлетела к ближайшей скале. Наклонившись, чтобы подобрать ее, Кузнецов совсем забыл про сидящую у него за пазухой чуткую Альпу, которая тут же оттолкнулась лапами и моментально взлетела на припорошенный снегом камень.
       - Альпа, Альпа, ты куда, девочка моя? - испуганно забормотал Кузнецов, снова выронив только что поднятую с земли фляжку. - Иди ко мне, маленькая!
       Альпа изящно потянулась, словно поддразнивая его, и вдруг, задорно мяукнув, запрыгнула еще выше, почти на самый гребень ближайшей скалы. Ее золотистый силуэт четко вырисовывался на фоне ярко-бирюзового неба, и Кузнецов замер в предчувствии, что сейчас этот силуэт исчезнет за скалой, словно тень, и тогда… и тогда Инга его просто убьет.
       Однако Альпа вовсе не собиралась никуда исчезать. Она повернула к Кузнецову мордочку и ответила на его зов дружелюбным мяуканьем. Более того - даже сделала несколько шагов ему навстречу. И остановилась. Растерянность, отразившаяся в ее изумрудно-зеленых глазах, красноречиво говорила, что проделать обратный путь, оказывается, намного страшнее.
       - Мяаааау! - обиженно сказала Альпа, глядя на него.
       - Мяааау! - передразнил ее слегка успокоившийся Кузнецов. - Ну и как я тебя теперь снимать буду?
       Альпа, ко всему прочему, еще и раздвоилась. Уже не одна, а две золотые шиншиллы нерешительно переступили лапками, после чего улеглись на снег с таким видом, будто готовы остаться здесь навечно.
       - Тьфу, на вас, - качнулся в сторону Кузнецов. - И что теперь прикажете с вами делать?
       Подойдя вплотную к скале, он осмотрел ее сверху донизу, на всякий случай ощупал. Поверхность была совершенно гладкой и практически отвесной. Н-да, хочешь не хочешь, а придется вернуться в лагерь и позвать на помощь инструктора - одному тут никак не справиться.
       - Сиди здесь, - строго сказал Кузнецов и погрозил Альпе пальцем. - И не вздумай никуда уходить.
       Он попятился от скалы и нетвердой походкой направился в сторону лагеря. Альпа встревожено смотрела ему вслед, но с места не двигалась.
       Добравшись до лагеря, Кузнецов устремился к палатке инструктора. Он был уже буквально в метре от нее, когда откинулся клапан, и из палатки вылезла его Инга собственной персоной. Кузнецов застыл на месте с раскрытым ртом. Вот черт, попался-таки. Однако тут он заметил, что Инга, похоже, обескуражена не меньше него, и только после этого в голове у него возник вопрос - а, собственно, что это она делала в палатке Воронина? И где он сам?
       Через руку Инги был перекинут легкий шерстяной свитер, который она обычно надевала под куртку.
       - Ну-ка отнеси в палатку, - Инга передала свитер Кузнецову. - Ты к Воронину?
       - Да, - Кузнецов растерянно мял в руках свитер. - Альпа не может спуститься.
       - Откуда? - насторожилась Инга и тут же вцепилась в воротник куртки Кузнецова. - Где ты ее оставил?
       - Сидит вон там, на скале и не спускается. Боится высоты. Хотел Воронина позвать, чтобы он ее снял.
       - Что за скала? - Инга отпустила воротник и поспешно обогнула Кузнецова. - Та, которая в виде кресла?
       - Она самая, - пытаясь поспеть за женой, отозвался Кузнецов. - В одиночку наверх не забраться.
       Не слушая его, Инга побежала вперед и вскоре скрылась за скальным выступом.
       Когда Кузнецов добрался до злополучной скалы, заводчица уже безуспешно пытаясь уговорить Альпу спуститься. Однако кошка только испуганно мяукала и с места не трогалась.
       - Подсадить тебя? - спросил запыхавшийся Кузнецов.
       Инга гневно повернулась к нему, но увидев его виноватое лицо, лишь обреченно махнула рукой.
       - Ладно, подсаживай, - проворчала Инга. - Попробую ухватиться вон за ту выемку.
       К числу немаловажных достоинств своей жены Кузнецов всегда относил ее стройность. Инга была легкой, как перышко, и даже годы в этом смысле ничуть не изменили ее. С помощью мужа Инга ловко взобраться наверх, и секундой позже присмиревшая Альпа уже была у нее на руках.
       - Куда же ты полезла, маленькая? - ласково выговаривала Инга кошке, поглаживая золотистую шерстку. - Испугалась пьяницы-хозяина? Бедная моя кошечка. Бедная моя красавица.
       - Эй, вы там осторожнее! - крикнул снизу Кузнецов, видя, что Инга с Альпой на руках незаметно для себя приблизилась к самому гребню скалы. И тут случилось то, чего он неосознанно опасался. Инга вдруг вскрикнула, как будто увидела у себя за спиной что-то, чего там быть не должно. От неожиданности заводчица сделала резкое движение, потеряла равновесие и в одно мгновение исчезла из глаз Кузнецова.
       - Инга! - испуганно закричал мгновенно протрезвевший Кузнецов. - Инга, ты где?
       Молчание. Кузнецов рванулся было к лагерю, но передумал и рысью побежал вдоль скалы в надежде, что сумеет обойти ее с другой стороны и понять, что произошло. Он не переставал звать Ингу, пока не вспомнил, что в горах ни в коем случае нельзя кричать.
       - Наверно, поэтому она и не отвечает, - попытался он успокоить себя. - Именно поэтому, и ни по какой другой причине.

       - Альпа, девочка моя! - Инга повернула голову направо и вздохнула с облегчением. Кошка стояла рядом и влажным холодным носиком тыкалась ей в лицо.
       Со всех сторон их окружал серый шершавый камень. А вверху голубело небо - вернее, даже не небо, а его клочок - неправильной формы, с рваными краями.
       - Вид из разрушенного колодца? - подумала Инга. - Репетиция "Заживо погребенных"?
       Осторожно шевельнув рукой, она поморщилась.
       - Так, - пробормотала Инга.
       Альпа мяукнула и лизнула Ингу в нос.
       - Будем надеяться, что костей не переломали и сотрясения мозга не заработали, - ободрила кошку Инга и сделала решительную попытку сесть. К ее величайшему удивлению, попытка удалась.
       Альпа, замурлыкав, прыгнула Инге на колени и потерлась головой о ее куртку. Солнечный луч упал на золотую шерсть и заиграл радужными искрами. Инга хотела было погладить кошку, но неодобрительно посмотрела на свои ободранные в кровь ладони и передумала.
       - Одним словом, мы оттуда сверзились, - констатировала она, укоризненно глядя на Альпу. - Понимаешь? И теперь неизвестно, когда нас найдут и вытащат отсюда. Как ты считаешь, сможем ли мы подняться наверх самостоятельно?
       Кошка внимательно посмотрела ей в глаза и, подойдя к почти отвесной стене, царапнула по ней когтями.
       - Мяааау, - сказала она, обернувшись.
       - Вот тебе и "мяааау", - передразнила ее Инга. - Можешь не проверять, я сама вижу, что тут не за что зацепиться.
       Ругаясь сквозь зубы, Инга кое-как встала на ноги - поразительно, но похоже на то, что все кости действительно целы, хотя ушибов достаточно. И шишка на затылке.
       Теперь она окончательно вспомнила, что случилось. Стоя на скале, она обернулась и вдруг увидела под ногами пустоту. Конечно, в любой другой ситуации заводчица постаралась бы немедленно ухватиться за что-нибудь и, не успев потерять равновесия, отскочить от опасного края, но тут на руках у нее была Альпа, и это сковывало. Вместо того, чтобы тут же выпустить кошку, Инга вцепилась в нее еще крепче, одновременно пытаясь нащупать ногой твердую почву. Вот и результат: кувыркнулись обе. Настоящие заводчики действительно люди не в себе. Но это Инга знала давно. Осторожно присев на корточки перед Альпой, Инга внимательно осмотрела кошку, желая убедиться, что та не пострадала. По ее предположениям, глубина колодца, в который они угодили, была порядка трех метров - высота небольшая, но именно поэтому весьма опасная для падающих кошек, которым требуется достаточное время полета, чтобы успеть вырулить хвостом и приземлиться на лапы. Альпа еле заметно прихрамывала на левую заднюю - видимо, тоже ушиблась, но к счастью, не слишком серьезно.
       Сверху раздался шорох, и посыпались камни. Инга схватила Альпу на руки и отскочила к стене колодца. Это было сделано как нельзя вовремя, потому что следом за камнями сверху грохнулось нечто крупное, тяжелое и чертыхающееся.
       - Борис? - вскрикнула Инга, и торопливо опустив Альпу на землю, бросилась к мужу. - Как ты…
       - Нормально, - благополучно приземлившийся Кузнецов принялся методично отряхивать снег со штанов.
       - Вот идиот! - улыбнулась Инга. - Вместо того, чтобы бежать в лагерь за помощью, он просто падает нам на голову. Зачем?
       - Выходит, мы ухнулись в каменный колодец, один из тех, о которых болтал твой инструктор? - Кузнецов задрал голову и посмотрел наверх, на далекий клочок ярко-голубого неба.
       - Такой же мой, как и твой, - фыркнула Инга.
       Кузнецов искоса взглянул на Ингу, но промолчал и, чуть поворочавшись, удобно устроился у подножия каменной стены.
       - Присаживайся, - широким жестом предложил он жене. - Чувствуй себя как дома. А что? Минимум мебели, ты, я и кошка. Наша квартира, вылитая.
       - Слушай, шут гороховый, - вскинулась Инга. - Нашел время для шуток. Кто-нибудь в лагере знает, что мы здесь?
       - Разумеется, нет.
       - Так, - Инга начала мерить шагами колодец. - Значит, в лагере понятия не имеют, куда мы попали. Альпа, ты куда? - спохватилась она, когда кошка, раздраженная ее порывистыми движениями, внезапно вывернулась и, спрыгнув на землю, с мурлыканьем устремилась к Кузнецову и принялась радостно тереться о его колени.
       - Так или иначе, нам придется сидеть здесь, и твоя панические настроения ничуть не облегчат последние часы нашей и без того многострадальной жизни, - муж, ласково потрепав Альпу по загривку
       - Как ты можешь так говорить, - нахмурилась Инга. - Мы обязательно должны что-нибудь придумать!
       - А я тебе разве мешаю? Придумывай, - Кузнецов привалился к стене, вытянул ноги, уложил Альпу на спинку и принялся нежно почесывать апельсиновое брюшко. Альпа блаженно прикрыла изумрудные глаза и доверчиво раскинула лапки.
       - Ты представляешь, что будет, если мы просидим здесь до следующего утра?
       - Не представляю. Откуда мне знать, чем ты теперь предпочитаешь заниматься по ночам? - Кузнецов поднял глаза на Ингу.
       - Можно без пошлостей? - скривилась Инга.
       Согнав разнежившуюся Альпу, Кузнецов дотянулся до Инги и, схватив ее за руку, насильно притянул к себе и усадил на колени. Вздохнув, Инга обняла его, уткнувшись лицом в теплый свитер мужа. Некоторое время бесцеремонно выгнанная Кузнецовым Альпа в замешательстве смотрела на них, после чего, оценив ситуацию, подобралась ближе и начала втискиваться между супругами, изо всех сил помогая себе лапами и хвостом. Рассмеявшись, Кузнецов слегка отстранился, чтобы дать место кошке, и когда довольная Альпа уютно устроилась между ним и Ингой, обнял жену за плечи.
       - Давно бы так, - сказал он тихо, и его голос, от простых интонаций которого она давно отвыкла, поразил Ингу. Она подняла голову и посмотрела на него с легким удивлением. Кузнецов смотрел мимо нее, и она не могла понять выражения его глаз.
       - Смерть от холода - не самая худшая из возможных смертей. К тому же, - тут в голосе его зазвучали прежние ироничные интонации, - ты, помнится, сама говорила, что заморозка - один из самых гуманных способов усыпления кошек, не правда ли? Надеюсь, холода хватит на всех троих?

       Расстроенная до глубины души Ильчикова забралась в палатку, и устало опустилась на спальник. Она хотела забыться, поэтому закрыла глаза, и, сквозь навалившуюся пелену дремы, услышала далекое тарахтение старенького кукурузника. Самолет накренился, лег на разворот, тяжелая прямоугольная дверь отъехала в сторону. Под ногами далеко внизу плавно поворачивался лоскут летного поля. Домики - спичечные коробки нанизались вдоль дороги -ленточки. Ярко-зеленое пятно леса виделось смутно - порыв ветра хлестнул по глазам, вызвал слезы. Голова закружилась, Нина зажмурилась и вцепилась в продольный поручень над головой так, что побелели пальцы. Почувствовала, как по шее поползли струйки холодного пота. Низко гудел мотор кукурузника, выпускающий - десантник с тремя сотнями прыжков за плечами жестами поднял первую пару.
       - Пошел!
       Два незнакомых Ильчиковой курсанта с каменными лицами шагнули к распахнутой пропасти. Первый, низенький и розовощекий, прыгнул сразу, короткий всхлип ветра и синяя пустота в проеме. Второй, сухощавый и сутулый, запнулся на пороге, выделывая своими длинными, как у цапли ногами, немыслимые кренделя, но, в конце-концов, шагнул и он. Выпускающий проследил взглядом за всплеском белых куполов - все было в порядке - и закрыл дверь, указав жестами, кто пойдет следующими. Он все делал молча, потому что в реве мотора слов все равно не разобрать. На земле их четко проинструктировали - смотреть только на руки выпускающего. И подчиняться его жестам. Самолет снова пошел на разворот. Воздушная яма - и снова затошнило. Да что же это с ней? Еще утром, собираясь на прыжки, почувствовала легкую дурноту, но не придала значения. Слишком долго она ждала этого дня, чтобы подобная ерунда могла сбить ее с толку. Месяц прошел после ее возвращения из экстремального лагеря на Черемоше. Олег Земцов, река, брызги воды на его загорелых щеках, мириады звезд, ослепивших ее сознание сладкой бесконечной истомой. Потом, он написал ей - тепло и ласково. Она ответила, и была счастлива присутствием в своей жизни этой маленькой, согревающей душу тайны. Вот только сердце отказывалось верить, что такое вообще возможно - чтобы ее, неприметную серую мышь - вдруг да заметил белозубый красавец. Она и маме ничего про Олега не рассказала. Хотя пару дней назад и поделилась с ней сомнениями по поводу небольшой задержки месячных.
       - Ох, Нинка, я была по жизни дурная, а ты еще дурнее. Ну, зачем так изнурять организм этими рюкзаками? Ладно, война была - понятно. У меня на фронте постоянно такое творилось. Но, ничего, - мама успокаивающе погладила ее по голове. - Я тебя откормлю. На рынке козье молоко буду брать. Все у тебя восстановится. Но только не шастай по своим походам, подумай о себе как о женщине, а не как о вечной туристке.
       - Я подумаю, - Нина потешно сморщила нос. - А козьего молока не надо, оно вонючее.
       - Что бы понимала, егоза, - улыбнулась мама и взяла в руки вязанье. Она не знала, что сейчас ее неугомонная дочка поедет на аэродром, чтобы погрузиться в армейский самолет и на тридцатом году жизни впервые прыгнуть с парашютом

       Пронзительный звонок - и над дверью снова замигала сигнальная лампочка. Инструктор проводил следующую пару. Нина, как самая легкая , должна была прыгать в последний заход.
       - Скорее бы..., - тоскливо подумала она. Усилившаяся дурнота и слабость пугали все больше. Организм бунтовал, но она не понимала причин. Неужели трусость? Она вспомнила, что на земле всех строго-настрого предупредили, что в случае возникновения неконтролируемого страха надо показать это, просто скрестив руки - и выпускающий будет знать, что курсант останется в самолете. Это же так просто...вот сейчас она отцепит от поручня побелевшие пальцы, и покажет этому усатому здоровяку -парашютисту, что она сдается. Что она просто не может. И он понимающе кивнет и улыбнется … снисходительно.. Ну, нет! Чтобы из-за дурацкой бабьей слабости она отступила - не бывать такому!

       Из самолета Ильчикова шагнула с бесшабашной улыбкой, ни на секунду не замешкавшись в проеме. Ветер рванул, закрутил ее хрупкое тело, показалось, что живот подпрыгнул к горлу, а сердце ухнуло вниз. Шок и дикий последующий восторг были так сильны, что она не сразу поняла, что купол ведет себя как-то неправильно. Выметнувшееся вверх полотнище трепали восходящие потоки воздуха, но раскрытия не было. Нина летела вниз не камнем, но до опасного быстро. Испугаться, как следует, она не успела, попросту потеряла сознание. Она не видела, как, заметив неладное, в затяжной прыжок пошел инструктор. Она не почувствовала, как он успел, неимоверным вывертом подхватить в воздухе и резануть мешающие стропы, давая свободно раскрыться запасному парашюту. Даже у самой земли, подхваченная сильным рывком купола запаски, она так и не пришла в себя, а потому приземление было жестким. Чересчур жестким. Очнулась окончательно на руках ребят. Ее тормошили наперебой, обтирали лицо платком, намоченным в холодной воде, совали - кто нашатырь, кто таблетку, кто шоколад. Она улыбалась слабо и даже сходу пыталась пошутить, что, мол, отчего люди не летают так, как птицы?
       Подоспевший врач, быстро всех разогнал, уложил ее на траву и вколол что-то обжигающее в вену. А потом, прохладными сильными пальцами, осторожно проверял целость суставов, грудной клетки, всматривался в зрачки.

       А потом они веселой компанией ехали в обшарпанной электричке, и ребята пили "Жигулевское" за чудесно спасение. И она тоже прихлебнула пару раз из горлышка горький тепловатый напиток, пахнущий зерном и дрожжами. А потом внизу живота сильно и тупо заныло и что-то теплое широкой струей потекло по ногам.
       - Месячные? - подумала Нина. - Господи! Как не вовремя, сейчас ребята увидят… стыдно., - сознание оставило ее, обмякшее тело сползло на пол и закрыв собой растекающуюся лужу крови.
       Нина проснулась и с облегчением оглядела свод палатки. Вытерла слезы и, накинув куртку, вышла на свежий воздух. Врач в реанимации сказал, что это был мальчик.
       - Сейчас ему было бы под тридцать, - Ильчикова медленно вышла за пределы лагеря. - А внукам лет по десять.
       Ильчикова подняла с земли округлый камень и, поднеся к губам, прошептала - Забери грусть, пожалуйста, забери. Мне и так уже недолго осталось. К чему эти воспоминания? Забери!
       Размахнувшись, Ильчикова бросила камень в видневшийся неподалеку каменный колодец.
       - Кто бы там ни был - спасите нас, - донесся из глубины колодца знакомый женский голос. - Мы провалились, помогите.
       - Инга? - удивилась Ильчикова, заглядывая в полумрак колодца. - Вы не одна?
       - Нина Сергеевна, нас тут трое, - отозвался Кузнецов. - Проявили неосторожность, заслуживаем наказания. Вы нас спасете?
       - Конечно, ребята, - лихорадочно отозвалась Ильчикова, - не волнуйтесь. Позову людей.
       Спасательную операцию возглавил Воронин. Он быстро и умело спустился к пленникам колодца. Приладил спасательные сиденья, которые на верху вытягивали стоявшие рядом Виктор и Урицкий. Рядом, как всегда стояла Рута, сияющими глазами наблюдавшая за работой двух неравнодушных к ней мужчин. Когда пострадавшие оказались на поверхности, группа с облегчением вздохнула. Кажется, что и на этот раз все обошлось благополучно.
       - Жаль, выпить нечего, - радостно ворчал Кузнецов, крепко прижимая к себе Альпу. - Но торжественно обещаю, по возвращению в Москву пригласить всю нашу компанию в ресторацию. Обиженных не будет.
       Инга незаметно приблизилась к Воронину, сосредоточенно сматывающему страховку. Встретившись глазами с инструктором, и, оценив их выражение, Инга поняла, что события, происшедшее в палатке инструктора, остались для него всего лишь сном. Его взгляд был по-прежнему открыт и светился доброжелательным спокойствием.
       - Но ведь именно таких последствий я и хотела,- Инга чувствовала легкую досаду, но быстро взяла себя в руки. - Небольшое увлечение без каких-либо обязательств. Тем более теперь, когда мои отношения с Кузнецовым странным образом налаживаются.
       - Спасибо за выручку, - Кузнецов неуклюже чмокнул Ильчикову в щеку.
       - Прекрати целоваться, - ревниво вмешалась Инга и, расхохотавшись, притянула к себе Ильчикову. - Нина Сергеевна, ради бога, простите меня за мой характер, поверьте, он намного более сносный, чем может показаться на первый взгляд. И пусть все, что было плохое, останется навсегда на дне этого колодца.
       - Оно уже там, - постаралась улыбнуться Ильчикова в ответ порыву доброты Инги.
       - Просто как камень с души, - прижала руку к груди Инга.
       - Именно, камень с души, - эхом откликнулась Ильчикова. - Камень души.
       Заморосил внезапный мелкий дождь. Урицкий, восстанавливающий дыхание после физических усилий, перехватил взгляд Руты, направленный на него, и радостно смутился.
       - Дождь, - вспомнила Рута, улыбаясь в ответ, - как давно это было. Он - возле шикарной машины, без зонта, в длинном черном пальто. С совсем мокрыми от дождя стеклышками очков.
       Мысли Руты на мгновение сладостно скользнули в прошлое. Расставшись с Урицким, Рута поднялась в квартиру, и, не включая свет, подошла к окну. Она успела увидеть, как черный джип, шурша шинами по мокрому асфальту, исчез за углом дома.
       - Те, что нас любят, смотрят нам вслед - почему-то вдруг вспомнила Рута слова одной из любимых ею песен. - Боже мой, а он ведь мне понравился.

       Во внешности мужчин Рута больше всего обращала внимания на глаза и руки. С этим у Павла было все в идеальном порядке. Сильные руки с длинными пальцами, говорящими о тонкой душевной организации, ухоженные ногти, гладкая безупречная кожа. Ласковый взгляд смущенных детских глаз.
       Вечером, после совместного посещения курсов предстоящего похода, Рута и Урицкий отправились в ресторан. Особенно развеселил Руту заказанный Павлом фирменный салат от шеф-повара "Домик в Альпах". Вкуснятина из куриного филе, грецких орехов, томатов, сыра, яиц, листового салата, зелени и майонеза. Причем все это великолепие было уложено в альпийский домик из хлеба. Десерт тоже был на тему предстоящего путешествия и назывался "Закат в Альпах". Восхитительный клюквенный кисель с шариком мороженного под карамельным сиропом. После ресторана Павел повез ее в свою новую квартиру на центральном проспекте.
       - Проходи, Руточка. Здесь все скромно, по-холостяцки. Но бутылочка Шабли найдется, - Павел помог Руте снять пальто.
       Они сидели в большой комнате с горящими свечами, в полумраке, потягивая вино из высоких хрустальных бокалов. Рута осмотрелась, ей было уютно, помпезность обстановки умело скрадывались стильностью и продуманностью интерьера.
       - Дизайнер с неплохим вкусом, - Урицкий угадал мысли Руты.
       - Однако и у тебя прекрасный вкус. На дизайнеров, - улыбнулась Рута.
       - Ни один дизайнер в мире не способен сотворить чудо, подобное твоему, - Павел ласково взглянув ей в глаза.
       Рута ощутила желание. Жгучее желание близости. Она провела рукой по его щеке. Едва коснулась пальчиками верхней пуговицы его накрахмаленной рубашки.
       - Милая моя, - шепнул Павел, подхватив Руту на руки.
       Эта ночь была долгой и сладкой. Рута и представить себе не могла, что Павел может быть таким нежным. Она чувствовала себя на вершине блаженства, а он снова и снова купал ее в этой нежности, целуя каждую клеточку ее тела. Его горячие губы ни на минуту не отпускали ее, его руки как будто ждали только эту девушку, зная, чего она хочет. Рута просто таяла от этих объятий, не в силах сдерживать стонов до тех пор, пока горячая волна наслаждения не захлестнула все ее сознание.
       Рута встряхнула головой и глубоко вздохнув, неохотно вынырнула из прошлого, однако свежий воздух быстро вернул ее в реальность происходящего и она с восторгом оглянулась по сторонам. Сколько бы она ни находилась в этих волшебных горах, Рута каждый раз ощущала искреннее восхищение искусностью самой природы. Рута с благоговейным замиранием сердца чувствовала, как новые, неизведанные ощущения вливаются прекрасной волной во все ее существо, бередя душу, разрывая сознание на тысячи искрящихся звезд. Какая же красота! Немыслимая доселе красота! Остановившись, она огляделась вокруг. Нет, нельзя было словами, людскими словами выразить все это.
       - Господи, спасибо тебе за эти прекрасные минуты! Какие же мы, Господи, пылинки, микроскопические пылинки, мелькнувшие мгновением в этой прекрасной вселенной! Просто пылинки! Со своими глупыми мыслями и страстями! Просто мелькнувшие в этой незыблемой вечности", - Рута мечтательно всматривалась в сверкающие вершины. Ей хотелось плакать, плакать от переизбытка счастливого восторга. Ее искрящиеся голубые глаза, вторя чувствительной и эмоциональной натуре, заблестели, отражая эту прекрасную белизну. А ведь она не верила Тимке. Ах, Тимофей. Тимофей всегда так звал ее в горы. А свел их банальный случай - в час-пик столкнулись в метро. Кто-то больно наступил ей на ногу. Рута, будучи девушкой спокойной и воспитанной, пропустила это мимо внимания.
       - Извините, - буркнул этот кто-то еле слышно.
       - Ничего страшного, - ответила Рута.
       На следующей станции "этот кто-то" с огромным рюкзаком протиснулся к выходу и исчез в толпе. Через несколько минут Рута уже забыла о его существовании. Однако на следующий день - бывает же такое - этот же тип, но уже без рюкзака, снова столкнулся с ней на этой же станции. Увидев, подошел ближе.
       - Это не вам я вчера наступил на ногу?
       - Ну, если никто больше не признался, значит, вы, - улыбнулась Рута.
       Через полчаса Рута и ее новый знакомый, представившийся Тимофеем, уже сидели в пиццерии, и, уплетая за обе щеки горячую пиццу, увлеченно болтали. Тимофей был из того разряда людей, с которыми легко. Вовсе не красавец. Единственная отличительная черта внешности - это волосы. Длиннющие, ниже плеч, темные и кудрявые, схваченные банданой. Были ли у них серьезные отношения? Рута и сама не знала. Тимка сразу же попытался увлечь ее в эти свои походы, сплавы по рекам, восхождения в горы и прочие штуки. Но Рута как-то все отнекивалась, откладывала. Не то, чтобы ей не хотелось или она боялась, но все как-то действительно не получалось. То сессия, то студенческий клуб, то подругу нельзя бросить - у нее хандра, то родители вдруг не отпустят неизвестно куда и с кем. Вот и не получалось. И он уходил один. Уходил в свои иногда совсем некороткие походы. Уходил со своей давно сложившейся группой, этакой дружной веселой компанией. В походах он скучал по ней. И надеялся, что когда-нибудь вытащит ее с собой. Потом он приезжал и тут же спешил к своей Руте.
       - Как же я смертельно соскучился, - шептал он, нежно прикасаясь к ее волосам, целуя ее губы и глаза. Потом они страстно и долго занимались любовью в его съемной квартире, лаская и тиская друг друга в объятиях. Он был таким милым, добрым и искренним в своих чувствах, что Рута ни о чем не думала, ей было просто хорошо, так хорошо с ним. Потом он тащил ее в магазин и покупал кучу каких-нибудь подарков, чаще просто безделушек, но всегда таких забавных, что Рута радовалась как ребенок. Он тащил ее на крышу любоваться закатом. Он приносил ей утром охапку свежей пахучей зеленой травы с незабудками. Он мог, остановившись посреди улицы, раскинуть руки и закричать - Люди! Смотрите! Эта девушка - самая красив-а-я! А Рута, смущенно смеясь, старалась его перекричать - Тимка! Замолчи! Хватит!
       А потом он снова уезжал. И она понимала, что когда-нибудь он может больше не прийти. Или нужно быть с ним, разделяя и принимая его образ жизни, или он просто больше не придет.
       Когда его не было, она временами плакала. Тихо и горестно. Потом быстро успокаивалась, зная, что Тимка все же придет. Он приходил. Но не так часто, как раньше. А все реже и реже. А однажды, когда пришел в последний раз, сказал, стараясь быть сухим и холодным.
       - Рутка, так надо. Так будет лучше. Иначе дальше будет больней. Мы с тобой разные. Я не смогу быть хорошим семьянином, вечно пропадая в походах. А ты не сможешь вечно лазать со мной по горам, ведь ты такая домашняя. Тем более, что ни разу так и не получилось, - горестно добавил он.
       - Тима, я смогу, я буду! Завтра же…
       - Не надо, Рутка. Я пойду. И давай без тоски - мы сможем. Если что, звони. Но это "что" уже не должно быть таким, как раньше. Все, договорились, пока, - с усилием улыбнулся Тимофей и исчез из ее жизни.
       Рута не плакала. Теперь не плакала. Она прожила остаток этого дня в полном одиночестве. Понимая, наконец, насколько она была привязана к этому человеку. Привязана простым человеческим теплом. Не страстями, не интригой, не высокими воспаленными чувствами, не общностью будущих планов, не суетливым поиском взаимных интересов, дабы не расстаться - просто сердечным теплом. Которое он так искренне отдавал ей. Рута ощутила горечь настоящей утраты. Прошло не так много времени, и Рута смирилась. Принимая все так, как есть. Она осознала, что Тимофей был чудом. За который она должна быть благодарна судьбе. И Рута была благодарна. Вспоминая свои отношения с Тимкой светло, без боли и тоски. Иногда они созванивались, но очень нечасто. Один раз даже увиделись, у каких-то общих знакомых. И здесь лишь на минуту Руте показалось, что в его глазах все-таки осталось ее отражение.

      

       Глава 7

       Из дневника Воронина

       "Виктор напоминает мне Висенте. Такая же одержимость. Конечно, они совершенно разные, как два полюса, но их соединяет одна земная ось. И пока она существует, им ничего не угрожает. Разве можно считать угрозой наступление ночи или похолодание зимней температуры? Ведь потом вновь наступит яркий день или придет жаркое лето. Да, иногда им обоим бывает несладко - во времена солнечного затмения, когда кажется, что свет померк навсегда. Но ведь затмение проходит. Хотя с каждым годом оно становится все длиннее и длиннее, пока не станет вечным для них и для любого из нас. Они знают про это, но не верят в неизбежность, а мы верим в неизбежность, но ничего не знаем о ней"

       Рута сидела возле своей палатки, глубоко задумавшись, обхватив колени руками и глядя в землю прямо перед собой. Она думала о Викторе. Он был совсем юн, намного младше ее. Рута подняла глаза. Безбрежная синева неба раскинула свои необъятные крылья во весь горизонт. Рута любила смотреть на небо. Девушка не переставала любоваться им, снова и снова наслаждаясь бездонной небесной глубиной. Там, внизу, в городе, столько неба ей не увидеть никогда. Рута вытянулась во весь рост, раскинув руки.
       Виктор украдкой наблюдал за ней.
       - Птица! Она похожа на птицу! - руки непроизвольно потянулись к объективу.
       Рута оглянулась, почувствовав взгляд Виктора. Как же он душевно непорочен и беззащитен. Откуда это в нем? Он смог не поддаться напору вездесущей человеческой грязи, сохраняя в себе духовную чистоту, которая притягательно мерцала в его распахнутом взгляде.
       Рута улыбнулась, понимая, что преувеличивает правду, потому что знала за собой эту черту - думать о людях только хорошее. И вообще, Рута всегда предпочитала принимать человека таким, каким он был на самом деле, не мучаясь сомнениями и, не давая волю пристрастным оценкам. Именно так она приняла Павла.
       Павел был хорошим человеком, без сомнения хорошим. Богатство и положение его, не испортили. С Павлом она почувствовала себя такой желанной. Желанной любимой женщиной. Он всегда был заботлив и внимателен. Предупреждал ее желания. Знал, какие цветы ей нравятся особенно, умел подарить именно то, что ей давно хотелось иметь. Они много общались, разговаривая обо все на свете. Однако, в отличие от откровенной Руты, Павел был намного сдержанней. Рута не раз пыталась поговорить с ним о его прошлой жизни. Он отмалчивался и, казалось, что в жизни Павла, возможно, не все так гладко, как выглядело со стороны.
       - А что если его немного растормошить? - Рута улыбнулась озорной мысли. - Он считает меня маленькой неразумной девочкой, хотя не знает, на какие сюрпризы способны такие малышки, как я, отдавшие модельному бизнесу больше десяти лет. Он даже не представляет, что мужчины, не смотря на свою внешнюю солидность и положение в обществе, превращаются в беспомощных доверчивых телят, при виде стройной женской фигурки, постукивающей шпильками по подиуму. Это же великолепная идея, - Рута оживленно вскочила на ноги.
       - Виктор, - Рута помахала рукой Виктору, делающему вид, что снимает причудливый ледяной узор, возникший на гранитной скале, хотя на самом деле он давно и с большой любовью делал различные ракурсы сидевшей и ни о чем не подозревавшей Руты. Ее красота ни на минуту не оставляла в покое его художественную чувственность.
       - Виктор, - Рута открыто посмотрела на пылавшее смущением лицо Виктора. - Я хочу доверить вам свою тайну.
       - Тайну? - не веря своим ушам, повторил Виктор.
       - Да, тайну, - весело кивнула Рута. - Я уже говорила, что работала модельном агентстве. На искусственных антуражах. Красиво, но павильонная съемка не передаст и десятой доли очарования местной действительности. Небо, грозные вершины, искрящийся снег. И я решила сделать фотосессию в бикини. Положите?
       - В бикини? - побледнел Виктор. - Но кругом люди, что они подумают о нас? И Павлу Александровичу это может не понравиться.
       - Этот сюрприз как раз для Павла Александровича, - со смехом пояснила Рута. - А чтобы он не узнал до времени, мы отойдем от лагеря, найдем укромное место и поработаем. А по возвращении в Москву вы отдадите мне дискету с отпечатками, чтобы я смогла заказать для него красивый подарочный фотоальбом. Ну, как, идет?
       - А если Павел Александрович спросит, кто вас снимал? - Виктора по-прежнему мучили явные сомнения.
       - Я скажу, что попросила Ингу, - беспечно отмахнулась Рута, - но вы же понимаете, что перед женщиной я не смогу работать, так как привыкла это делать, поэтому я и обратилась к вам. В нашем агентстве все фотомастера были мужчинами. Ну, пожалуйста, Виктор, никто не увидит. А я вас поцелую. В щеку.
       - Нет, нет, - попятился Виктор, - совсем не обязательно. Когда вы хотите сняться?
       - А прямо сейчас, - в глазах Руты плясали чертенята, - я прекрасно знаю, как много зависит от настроения. Я не знаю, решусь ли я на это завтра, а сегодня я настроена крайне решительно.
       - А если нас хватятся? - Виктор немного успокоился. - Как мы объясним наше отсутствие?
       - Не хватятся, - Рута посмотрела на крошечные часы на запястье. - Мы вернемся через полчаса. Разными дорогами. И вообще, еще не меньше часа, отведенного на личное время. Ну что, идем?
       - Да, - выдохнул Виктор и пошел за Рутой, без раздумий устремившейся вверх, по склону, туда, где лучи солнца, могли наиболее выигрышно осветить ее безупречную фигурку.

       Урицкий с ненавистью рванул за молнию на палатке, и та, пропев "вжик" отгородила его ото всех. Если честно, он устал. Устал от физических усилий, простой походной пищи, дисциплины. Но больше всего ему не хватало ощущения своей значимости. Здесь он не был крупным предпринимателем Павлом Александровичем Урицким, здесь он заурядным туристом Павлом и эта тоска по своей привычной ступеньки общественного положения, грызла его больше отсутствия изысканного общества, дорогого белья и утренних прогулок на белоснежной яхте по изумрудным водам просыпающегося океана. Блаженно растянувшись поверх спального мешка он лежал несколько минут тупо уставившись в натянутый потолок палатки. Нет, как это все-таки здорово лежать и ни о чем ни думать и ни чего не знать. Павел Александрович уселся на спальном мешке и начал расшнуровывать тяжелые альпинистские боты на толстой рифленой подошве.
       - Ни кому нельзя верить, - подумал банкир, со злорадством стягивая сырой ботинок с ноги. Как уверяли его в магазине для туристов что это лучшие боты, нога не потеет, дышит, биологические стельки, воздушные подушки. И что? Ну, вот снял он их. Несет портянками как в солдатской казарме. Носки протерлись, а на пятке кровавая мозоль. Производители, мать их. Дайте только вернуться, разорю к чертовой матери. Урицкий брезгливо стянул носки и, взяв их двумя пальцами начал размышлять, куда бы зашвырнуть. Воронин зорко следил за тем, что бы после привалов не оставалось, ни забытых вещей, ни просто мусора на месте их стоянки Странный этот тип Воронин. Мужик, твердая руку, уверенный взгляд. А ведет себя порой как хлюпик. Сюсюкается с Ильчиковой. Ну, чисто старая любовь связывает. Хотя какая там любовь. Ильчикова старая дева, не даром она туристка со стажем. Не нашла себя в жизни, пропустила счастье, а может оно к ней и на пушечный выстрел не подходило. Вот и моталась по горам да лесам в надежде обрести, найти, раствориться хоть как- то в обществе людей. Благо общество это все терпит. Как там в анекдоте. Чукча, какая нация самая глупая? Зато у нас песни красивые. Так и у этой Ильчиковой - жизнь от похода до похода. Хотя это, конечно, не его дело. Урицкий, наконец-то, нашел куда девать грязные носки. Вытащил из рюкзака полиэтиленовый пакет, запаковал. Снова задумался, что дальше? Урицкий снова завалился на спальный мешок, заложил руки за спину и, поглядывая на шевелящиеся большие пальцы ног, продолжал свои не радостные размышления. Камни да камни. Ну, ладно каждому свое, может быть и вправду все это выглядит красиво. Спорить нет смысла. Вся радость этого похода - его Рута. Только она и ни кто другой. Чем он думал, когда собирался в этот поход? На что надеялся? На романтический отдых в обществе грызущихся супругов, стареющей одинокой девственницы и вьюноши, не расстающегося с фотоаппаратом? Который, к тому же, неотрывно вертится вокруг Руты. Виктор будь они в Москве и взглянуть бы не смел бы на Руту, а не то, что подавать ей руку, когда та перепрыгивала через трещины. А Павел Алексеевич вынужден был тащить рюкзак этой шизонутой кошатницы, которую он, не заметив сбил, и которая якобы не в силах преодолевать дальнейший путь под грузом собственных шмоток? На фига, только, он вызвался тащить рюкзак. Испугался что ли? Может быть. Есть что-то в этой кошатнице от ее любимцев. Вроде бы мягкая да пушистая. Но не зря же муж от нее бежит? Когти длинные. Вон с рюкзаком как развела. Вот и вынужден тащиться сзади всех, пока этот молокосос развлекает Руту. А та тоже хороша - ах Виктор, ох Виктор, что вы, Виктор.
       Чем больше наблюдал Урицкий за игрой Руты и Виктора, тем становилось ему все обиднее и обиднее. Виктор, явно блаженный. Урицкий вначале даже внимания не обратил, лишь насмешливо усмехнулся. Куда тебе, дубинушка, с такой девушкой знаться. А потом услышал смех Руты. И что-то оборвалось. Нет, это не была ревность. Это была заурядная злоба. Случалось, уводили у Павла Александровича девушек и раньше. Но это была достойная борьба и уважаемые, в его кругу общения, соперники. Таким и проиграть не зазорно. А здесь? Руки-тростинки, ноги-травинки, не чесан-лохмат на груди аппарат. Вначале Урицкий пытался шагать в ногу с Рутой, но три рюкзака (его собственный, Руты и Инги) не позволяли делать это долго. Норовили съехать на локти, или перевесить назад. Из-за этого приходилось часто останавливаться и отдыхать. Когда Урицкий шагал с Рутой, Виктор куда-то исчезал. Н стоило Павлу Александровичу отстать, как Виктор появлялся тут как тут. И Рута начинала хохотать не к месту. Что такого смешного мог рассказывать ей этот ребенок? Непонимание и ненависть раздирали Урицкого.
       Мысли Урицкого прервались веселым постукиванием половника о котелок. Ильчикова звала всех ужинать. Возле костра ни Руты, ни Виктора не оказалось. Спрашивать о причине их отсутствия Урицкий посчитал ниже своего достоинства, но аппетит пропал окончательно. Урицкий быстро выпил безвкусный чай и вернулся в палатку поджидать Виктора, что бы выяснить причины его длительного отсутствия. Но усталость и переживания дня сделали свое дело, через четверть часа Урицкий крепко спал.

       Виктор осторожно распустил шнуровку и скользнул на свой коврик, осторожно потянув краешек спальника. Урицкий спокойно спал на спине, слегка похрапывая.
       -Какой тяжелый у него подбородок, -подумал Виктор с неприязнью, потом покосился на сильные, чистые кисти рук атлета, представил их крупным планом, сжатыми в кулаки и...но сон уже одолевал его согревшееся тело и домысливать неприятную картину Виктору было лень.
       Утро клубилось молочным туманом. Вынырнувший туманной завесы Воронин осторожно приладил букет к веревочной петле наружного клапана палатки и отступил на шаг - в прозрачном рассветном воздухе на фоне бирюзового купола крупные желтые звезды выглядели нарядно. Влажные стебли на изломе сочились прозрачными каплями: Воронин принюхался: запах арбузных корок улавливался даже в двух шагах от палатки.
       - С днем рождения, Нина, - прошептал Воронин. - И пусть ваша грусть останется в прошлом. И жизнь, как и это волшебное утро, пусть только начинается.

       Урицкий открыл глаза. Утро. Рядом собачонкой свернувшись на спальнике еле слышно посапывал Виктор. Урицкий переборол желание немедленно его разбудить и выяснить обстоятельства вчерашнего отсутствия. Неудержимо тянуло к Руте. Урицкий причесался перед крохотным зеркальцем и выбрался наружу. Туман постепенно спустился вниз, прояснив свежий горный воздух до стеклянной прозрачности. Желтые цветы на бирюзовой палатке Урицкий заметил с первого взгляда.
       - Романтик, мать твою, - проворчал Урицкий.
       - Доброе утро, - из палатки показалась Ильчикова, через плечо переброшено полотенце.
       Нина Сергеевна была неисправима. Павел помнил, что в какой-то из дней, когда Воронин поднял подопечных на крыло с рассветом, старушка не успела проделать свои упражнения. Вечером, когда группа упала в изнеможении на намеченной инструктором площадке, упрямая Ильчикова укрылась за выступом и, как заведенная, полчаса махала руками-ногами, и даже подтягивалась на торчащем каменном околыше, зависнув над несерьезным, но все-таки обрывом.
       -Доброе утро, Нина Сергеевна, а Рута спит?
       - Спит твоя соня, - Ильчикова кивнула на яркий букет, привязанный к клапану. - Когда ты только успел? Ведь туман стоял, на ощупь спускался за цветами, не иначе? Красиво, Руте понравится.
       - Не вижу здесь красоты, - скривился Урицкий. - Дешевка цветочная.
       Он рванул букет, с хрустом смял его и швырнул за палатку.
       - Так это не ты принес? - удивилась Ильчикова.
       - Тут и без меня есть, кому носить, - Урицкий повернулся и тяжело затопал в свою палатку.

       Ильчикова начала с энергичных приседаний и наклонов, но никак не могла войти в привычный ритм. Сожалеюще, покосилась на растерзанные цветы.
       - Вот петухи, цветы-то при чем, - Нина Сергеевна, махнув рукой на упражнения, бросила свернутое полотенце на холодный камень и медленно опустилась. - Ничего, разберутся. Дело молодое, так и должно быть в жизни. А вот ее жизнь заканчивается, накануне штурма вершины. Больше тянуть сил нет. Скажется больной, останется в лагере, ничего, в ее жизни столько было вершин. Жаль, конечно, что не придется штурмануть эту, последнюю в своей жизни, но Ильчикова не видела другой возможности достичь цели и не подвести Воронина. Сигануть в пропасть с вершины и испортить людям праздник покорения - это кем надо быть?
       Ильчикова сдержанно улыбнулась далеким воспоминаниям о собственной восторженности, когда стояла на первой в жизни взятой вершине с дурацкой любовью ко всему миру - счастливая, гордая, готовая обрушить эту любовь к ногам человечества...или одного, единственного человека …неважно. Все в прошлом. Сейчас она подошла к порогу. Нет, не так. Порог - это когда можно его перешагнуть легко, почти не замечая, как сделала мама, как дряхлые старики из приюта. А у нее это - глухая стена. И она может съежиться у ее подножия, и тихо скулить от тоски, доживая свои годы, дожидаясь, пока стена истает, опустится до уровня порога и будет можно переползти. Или проломить эту стену сейчас, одним рывком и тогда, бросаясь в неведомое будущее, навсегда оставить позади собственную никчемность.

       Виктор еще спал, когда в палатку ввалился тяжело дышащий Урицкий. Небрежно схватив лежавшую в ногах Виктора камеру, Урицкий открыл монитор и просмотрел память. Дыхание перехватило, в лицо бросилась кровь. На многочисленных картинках монитора выпукло светилась фигурка Руты в узких полосках бикини. Профиль, анфас, во весь рост спереди, сзади, лежа, с задорно понятой и согнутой в колене ногой, в турецкой позе, наклонившись, крупно глаза, губы, волосы. Некоторое время Урицкий пытался взять себя в руки. Душу окутала чернильная ненависть. Он подошел к изголовью и выдернул из-под головы Виктора подушку.
       - Что? - испуганно вскочил Виктор, протирая глаза. - Зачем?
       - Виктор, ты всегда думаешь, о других и ведь совсем никто не думает о тебе, - на губах банкира блуждала неприятная улыбка. - Разве тебе не обидно, Виктор?
       - В каком смысле? - побледнел Виктор.
       - В смысле сапожника без сапог. За все время похода никому и в голову не пришло тебя сфотографировать. Так и вернешься их этих красот без единого снимка, кто поверит, что ты вообще тут был, - Урицкий покрутил в руках камеру.
       - Ничего, я привык. Да и вообще не во мне дело. - Виктор протянул руку, но Урицкий убрал камеру за спину.
       - Вот тут ты ошибаешься, - Урицкий убрал признаки улыбки. - Дело именно в тебе.
       - Какое дело?
       - Сейчас поймешь, - Урицкий вышел из палатки.
       - Погодите, - вскочил Виктор, встревоженный судьбой камеры.
       Урицкий молчаливо мерно удалялся в сторону от лагеря.
       - Послушайте, - заторопился за ним Виктор, - куда вы идете?
       - Не отставай, - не оборачиваясь, бросил Урицкий.
       Виктор умолк и послушно зашагал за банкиром. Минут через десять Урицкий остановился и, повернувшись вполоборота, поджидал отставшего Виктора. Их окружали глухие отвесные стены, образующие замкнутую небольшую площадку, с узким входом.
       - Что здесь можно снимать? - удивился Виктор, с неприязнью разглядывая серые камни, схваченные тонкими ледяными прожилками.
       - А вот что, - Урицкий, чуть ступив вперед, ударил Виктора в лицо, а потом поддел качнувшуюся от удара голову сильным резким апперкотом. Ноги Виктора оторвались от поверхности площадки, и он тяжело рухнул вниз, вскользь протянув щекой по грубой поверхности промороженных камней.
       - Вот видишь, а ты волновался в отношении объекта съемки, - Урицкий достал камеру из футляра и сделал несколько снимков безмолвно лежавшего ошеломленного Виктора. Его разбитый нос кровоточил, покарябанная щека наливалось каплями сукровицы, прокушенные губы дрожали.
       - Что вы делаете? - с ужасом спросил Виктор, пытаясь отползти дальше от ног Урицкого, облаченные в тяжеленную простроченную обувь.
       - А ты догадливый, - одобрительно кивнул Урицкий, - этими ногами я легко ломаю ребра. Особенно, такие куриные как твои.
       - За что?
       - За Руту Яновну, которой ты надоел хуже банного листа. Она мне сама жаловалась, - Урицкий убрал камеру в чехол и, намотав на руку ремень, раскрутил над головой. - Разбил бы я твою игрушку, Виктор, о стену, но не буду. И знаешь почему?
       - Не знаю, - Виктор с ужасом следил за ускоряющимся вращением своей камеры.
       - Мне нужны снимки твоей окровавленной морды, - Урицкий выжидательно посмотрел на Виктора.
       - Я согласен, только верните камеру, - Виктор с трудом поднялся, опершись о стену. - Верните камеру.
       - Верну, но при одном условии, - Урицкий повертел камеру в руках, - что бы с сегодняшнего дня в ее объектив ни разу не попала Рута Яновна Домниковская. Усек?
       - Усек, - Виктор, пошатываясь побрел к выходу из площадки. Урицкий закурил и, прислонившись к стене, задумался. Душа Урицкого требовала отдыха, и память охотно отодвинула реальность событий, предоставив сознанию спасительные воспоминания о далекой и вместе с тем такой близкой юности.

       Пашке стало не хватать воздуха. Он с опаской медленно втягивал его носом, и так же медленно, стараясь не издавать слишком громкого сопения, выпускал при выдохе. Ноги затекли от неудобного сидения на жестком бревне. Губы начали опухать и покалывать, а вертлявый мягкий язык Ольгин язык все пытался расшевелить Пашкины чувства. Наконец, Ольга с сожалением оторвалась от Пашкиных губ.
       - У-ф-ф-ф, - шумно выдохнула Ольга, - Паш ну ты что такой кислый. Ты только посмотри, ну посмотри вокруг. Смотри закат, птицы поют. Ведь весна же это время любви. Ну? Расшевелись.
       Пашка заелозил на бревне пытаясь более удобно распределить вес, сидящей на его коленях Ольги.
       - Да, Оля, весна, - согласился Пашка, - и люблю я тебя. Мне с тобой в любое время года весна. Хорошо мне с тобой, вот и весна. Выходи за меня замуж.
       Пашка шутливо потрепал волосы Ольги, при этом, опасливо покосившись на ее полуоткрытый рот, и стараясь угадать момент, когда она снова в порыве чувств броситься целоваться. Целоваться больше не хотелось, впрочем, как и сидеть на жестком стволе поваленной ветром березе в городском парке. Да и сыт он был этими восходами-закатами, проведя детство в деревне. Это городскому жителю, привыкшему вставать по будильнику, а засыпать у телевизора это в диковинку. А в деревне эта красота присутствует вместе с постоянной работой, которая выполняется под эту красоту вечером и утром.
       - Ну, что Оля? Может к тебе?
       - Ой, Пашечка, не обижайся, родители так и не уехали на дачу. Я им говорю, езжайте, а завтра машину за мной пришлете. А они мне - нет, мы будем тебя ждать.
       Ольга взглянула на золотые часики, усыпанные бриллиантинами, и ужаснулась.
       - Паааашка, я опаздываю, родители теперь точно пришибут. Все, улетаю, солнышко, я тебя люблю. Не обижайся, в воскресенье вечером я у тебя.
       - Я провожу? - предложил Пашка.
       - Не надо, охранники заложат, - шутливо отмахнулась Ольга, наполняя вечерний воздух запахом изысканных духов.
       Она спрыгнула с Пашкиных колен, чмокнула его в щеку и торопливо зашагала в сторону сверкающей огнями элитной новостройки.
       Пашка встал и побрел в сторону автобусной остановки. Окончив школу, Пашка приехал поступать в университет по областной сельской квоте. Оставалось, всего пара месяцев до получения диплома инженера-экономиста и распределения. Хотя, вариантов распределения не было, кроме одного - отработать на селе квоту, полученную для льготного поступления. Пашка был заурядный житель деревни, каких тысячи и которым в этом мире ничего не светит. Все это Паша Урицкий понял еще на третьем курсе, и поэтому неожиданно для всех из обычного студента превратился в круглого отличника. Бросил всех прежних, знакомых по общежитию, подруг и сосредоточился на городских студентках. Ему везло. Врожденное обаяние, подвешенный язык, спортивная фигура. Даже очки не портили, а утончали его простоватую внешность. Целью Урицкого стала выгодная женитьба. С проживанием в купленной родителями невесты квартире, с газом и водой, паровым отоплением и эмалированными кастрюльками с настоящими мясными котлетами.
       А обеспеченным девушкам, вырвавшимся из строгих стен городских квартир, хотелось погулять, и рады были они симпатичному кавалеру со скромной, но чисто убранной комнатой, в которой можно было заниматься чем угодно в любое время, а не тереться по подъездам, паркам и подвалам.
       Ольга была последним вариантом, потому что через два месяца все закончится и Пашка отправится в провинцию. Поэтому, не надеясь больше на милость Ольги, Пашка раз за разом прокусывал, надрезал и рвал презервативы, понимая, что это был его верный и единственный шанс, который он не хотел его упускать.
       - Паша, - тревожный голос Ольги, прозвучавший в телефонной трубке, был воспринят Пашкой как долгожданный победный гимн, - Паша, я, кажется, беременна.
       - Кажется или точно? - нарочито строго спросил Пашка, в душе которого запели райские птицы.
       - Кажется точно, - растерянно отозвалась Ольга. Трубку взял ее отец. - Послушайте, Павел, нам нужно серьезно поговорить. Вы понимаете, о чем я?
       - Нет, - соврал Пашка.
       - Приходите - узнаете, - отец Ольги был известным чиновником из городской администрации, говорил всегда коротко и по существу. - Адрес вам подскажет Ольга. Жду на пять вечера.
       Павел никогда не был в доме Ольги и то, что он увидел, потрясло его до глубины души. Это был, по его понятиям, королевский дворец, где не хватало только мулатов с опахалами и карликов в шутовских колпаках.
       - Павел, - отец Ольги сидел во главе сервированного стола, в кресле с полосатой шелковой обивкой. - я не собираюсь вдаваться в подробности личной жизни своей дочери, но происшедшие с ней события являются не только ее личным, но и нашим семейным делом. Последние полгода Ольга встречалась только с вами, на сегодняшний день срок ее беременности насчитывает шестнадцать недель. Есть заключение проведенного обследования плода - это вполне конкретный мальчик, так что никаких сомнений в наличии фактической беременности у моей дочери нет.
       Сердце Павла радостно заколотилось, он украдкой посмотрел на притихшую Ольгу, которая не поднимала испуганных глаз от тарелки с давно остывшими стейками из семги.
       - Я люблю вашу дочь и хочу просить у вас, родителей Ольги, - Павел старался унять дрожь в голосе, - согласия на наш брак. Я обещаю быть верным и любящим мужем.
       - Речь сейчас не об этом, - прервал Павла отец, мельком взглянув на сидящую напротив жену, - мы никогда не были против того, чтобы Ольга, как говорится, нагулялась досыта, чтобы потом, уже в семейной жизни ее не интересовали девичьи романы. Мы с матерью позаботимся, чтобы мужем Ольги стал достойный и уважаемый человек, который никогда не узнает об этой случайной беременности. Надеемся, что и вы, со своей стороны, не станете вспоминать эту историю ни при каких обстоятельствах, согласитесь, Павел, что дочь известного в городе человека должна иметь безупречную репутацию.
       - А что будет с ребенком? - Пашка посмотрел на мать Ольги. - С моим сыном?
       - Тоже самое, что происходит с другими, когда беременность является нежелательной, - мать Ольги недоуменно пожала плечами.
       - А Ольгу вы спросили? - Пашка понял, что проиграл. Ничего не будет. Ни женитьбы, ни квартиры, ни кастрюлек с котлетами из мяса.
       - Паша, - Ольга впервые подняла глаза. Они светились спокойной уверенностью. Все, что демонстрировал ее прежний внешний вид, была простая дань правилам того приличия, которое существовало в кругу обитателей этой роскошной квартиры.
       - Понятно, - Павел поднялся, но стоявший сзади охранник насильно вернул его на место.
       - Мне нужны гарантии того, что при выходе из нашего дома вы забудете о том, что здесь услышали, - отец Ольги благожелательно посмотрел на Павла. - Я предлагаю вам подумать над крайне интересным предложением. В городе открывается новый коммерческий банк, управляющий которого, ищет толкового знающего заместителя. Рекомендация администрации города будет для него вполне достаточной для принятия решения в вашу пользу. Вы будете думать или готовы ответить прямо сейчас?
       Павел посмотрел на Ольгу, снова опустившую глаза на тарелку с рыбой.
       - Но я пока не защитил диплом, - Павел поправил очки.
       - Пустяки, - махнул рукой отец Ольги. - Через месяц защититесь, а через два приступите к своим обязанностям в банке. Там за это время закончат ремонт, так что производственное новоселье отпразднуете в хороших интерьерах.
       - Я согласен, - Павел пожал протянутую отцом Ольги руку. - Спасибо.
       - Отблагодарить еще успеете, - усмехнулся отец Ольги. - Как никак теперь вы наш человек в этом банке.
       - Я понял, - Павел поднялся. На этот раз охранник услужливо отодвинул его стул.
       - Прощай, Павел, - Ольга подняла глаза и улыбнулась уголками губ. - Мне было хорошо с тобой.
       - Было, - эхом отозвалось в голове Павла. - Было, было, было.

       Урицкий обжегся докуренной сигаретой, вздрогнул от боли и, отбросив окурок, сложил руки рупором. Набрал в грудь воздух и на пределе голосовых возможностей прокричал в низкое вечернее небо.
       - Было, было, было, было, было.

       Виктор летел по склону, словно птица. Рюкзак бил по затылку, пытался обогнать. Камушки хрустели под горными ботинками, хмурые стены и редкие деревья мелькали по сторонам, провожая Виктора тревожными взглядами. Дыхание вырывалось из сведенного судорогой горла со всхлипами. В ушах стучала кровь. Но даже этот стук не мог заглушить слов, звучащих словно наяву.
       - Перестань морочить голову Руте Яновне… которой ты надоел хуже банного листа … она мне сама жаловалась… мне нужны снимки твоей окровавленной морды…- Виктор как наяву увидел холодный блеск глаз Урицкого.

       Вдруг ногу обхватило что-то гибкое, Виктор полетел вперед, едва успев выставить руки. Земля ударила в грудь всем своим многомиллионным весом, дыхание вылетело из груди, погасив на мгновение сознание. Сзади злорадно поддал рюкзак. Перед глазами захороводили картинки прошлого, настоящего… будущего?
       Насмешливая улыбка Светы… бесстыдно разведенные ноги Милы… отворачивающаяся в сторону Рута…
       - Я то думал ты хорошая! - пробормотал Виктор, сплевывая землю, забившуюся в рот, потом вскочил и кинулся дальше.

       Скорей! Подальше от этого места! Дальше от этого мира! Мне нет в нем места! Я не нашел места на равнине, я не нашел места в горах! Красота мирская - это всего лишь картинка. Яркая обертка, прячущая гнилую сердцевину. Создатель мира - всего лишь дешевый обманщик, прячущий гниль человеческую за показной красотой! Гниль человеческую… Прочь! Прочь отсюда… После встречи с Урицким он унизительно, тайком пробирался к палаткам. Пробирался, чтобы ни кто не заметил. На лице подсохшие струйки крови. Нет! Ни кто не увидит меня в таком жалком состоянии.
       Красный полог палатки отлетел в сторону, словно крылья заморской птицы, приятный полумрак принял его в тихие объятия. Но покоя не было. Не будет больше покоя. Ведь палатку я делю с НИМ! Я больше не смогу глядеть ему в глаза, не смогу никому глядеть в глаза. Он уничтожил меня. Рука сама собой сомкнулась на ледорубе. Бритый мясистый затылок Урицкого встал перед глазами, словно наяву. Виктор отчетливо видел, как подходит сзади, замахивается. Острые зубья ледоруба со всего размаха впиваются в мясо, хруст костей. Страшная рана разламывает затылок банкира, торчат позвонки, течет по спине кровь, смешанная с мозгами…
       - Нет, - Виктор выкрикнул это слово и тут же умолк - не услышал бы кто. - Я не уподоблюсь ему. Никогда.
       Он брезгливо откинул ледоруб и спешно подтянул к себе рюкзак. Руки шарили по палатке, поспешно хватали вещи, как попало, совали их в рюкзак. Так, что еще? Глаза наткнулись на камеру. Нет! Она осквернена ИМ. Больше я не коснусь ее. Никогда.
       Виктор выскочил из палатки и вот теперь летел по склону, не разбирая дороги. Куда он бежал, где хотел отыскать убежище? Он не знал. Он просто спасался бегством от уродства мира, которое вновь и вновь догоняло его, подло било в самые больные места. Бежать! Оставалось только бежать.

       - Нина, вам не понравились цветы? - Воронин с удивлением разглядывал изломанный букет, разбросанный по мшистой каменистой площадке.
       - Понравились, - улыбнулась Нина. При виде Воронина у нее всегда улучшалось даже самое несносное настроение - Но, увы, они погибли.

       - А в чем причина? - не понял Воронин.

       - Я решила, что эт цветы Урицкий принес для Руты, - пожала плечами Ильчикова, - а оказалось это дело рук Виктора. Вот Урицкий букет и растерзал.
       - Этот букет не для Руты, а для вас, - Воронин присел и с огорчением подобрал поникшие головки цветов. - И принес их я.
       - А по какому поводу? - искренне удивилась Ильчикова.
       - По поводу дня рождения, - Воронин оставил цветы и, поднявшись, вынул из кармана письмо. - Вот, Земцов просил вручить строго в этот день.
       - Боже мой, - Ильчикова прижала к груди руку. - Я совершенно забыла, что у меня юбилей. Склероз, старческий склероз. Жаль, что я ничего не знала про цветы и позволила Урицкому с ними расправиться.
       - Цветов в горах не сосчитать. Вы пока читайте письмо, а я за новым букетом слетаю.
       Ильчикова уже ничего не слышала, полностью растворившись в ровных строчках так хорошо известного ей почерка.

       "Дорогая, Нина, последняя наша встреча получилась совсем другой, нежели я себе представлял. Честно говоря, я давно хотел поговорить с тобой о нашем прошлом. Оно составляет лучшую часть моей жизни. Я понимаю, что слишком много времени упущено, но я не хочу мириться ни с временем, ни с разумом, ни с собственной гордостью. Я люблю тебя. Я всегда любил тебя, но для того, чтобы я понял это наверняка, потребовались годы взаимных испытаний. Я причинил тебе много боли, даже своими неловкими попытками помочь тебе обрести себя прежнюю - деловую, добросовестную и нацеленную на служение долгу перед людьми, даже теми, кто тебя не знает. Я долго думал, почему ты не приняла мой последний поступок , связанный с работой в архиве и я понял, что все, что я хотел сделать или делал для тебя, не было заботой человека, которого ты могла бы считать единственным близким в этом мире. Нина, сегодняшний праздник не только твой, но и мой, ведь я надеюсь, что ты все-таки дашь мне еще один шанс быть с тобой рядом навсегда. Я хочу быть твоим мужем, твоим другом и возлюбленным. Мы начнем все с начала. Мы помним все, поэтому сделать это будет совсем не трудно, и мы сумеем прожить еще одну жизнь. Поверь, это удавалось совсем немногим - быть счастливыми две жизни. Я люблю тебя и очень жду обратно. Твой Олег. С праздником, дорогая!"
       Иьчикова перечитала письмо два раза, аккуратно сложила и убрала в карман с клапаном. На левой стороне груди.
       - А вот и я, - возник запыхавшийся Воронин с огромным букетом нежных розовых крокусов.
       - Спасибо, - голос Ильчиковой выдавал ее невероятное волнение. - Сейчас мне хотелось бы побыть одной. И еще, Сергей, не говори никому о том, что у меня день рождения. Я не хочу других поздравлений, кроме тех, которые получила от тебя и от Земцова. Я хочу хранить их отдельно, как самое дорогое, что у меня еще осталось.
       Ильчикова зашла в палатку, поставила цветы в воду, но надолго остаться одной ей не дала неугомонная Рута.
       - Нина Сергеевна, - заговорщицки прошептала Рута, пристраиваясь рядом со спальником Ильчиковой. - Хотите, я покажу вам подарок, который приготовила для Павла Александровича.
       - Подарок? - не поняла Ильчикова.
       - Вот, - Рута торжественно помахала в воздухе камерой, - вчера Виктор сделал потрясающую фотосессию. Девчонки в моем прежнем модельном агентстве просто ахнут.
       Рута включила камеру, на мониторе стали чередоваться уже знакомые изображения Руты, потом вдруг крупно разбитое лицо Виктора. Его умоляющие испуганные глаза, руки, прикрывающие голову, ссадина на лбу, струйка крови из разбитого носа.
       - Боже, - ужаснулась Рута, - что это?
       - Это избитый Виктор, - Ильчикова отодвинулась от Руты. - И избил его, вероятно, Урицкий.
       - Павел? - не верила ушам Рута. - С чего вы это взяли?
       - Урицкий вполне мог видеть эти кадры, - Ильчикова быстро оделась. - Впрочем, спросите его об этом сами. Вам, я думаю, врать он не будет. А меня, в данный момент, интересует состояние Виктора.

       Урицкий пил с Кузнецовым за импровизированным столиком из раскрытой шахматной доски. После каждой рюмки они шагали с королевского фланга навстречу друг другу.
       - Между нами ничего общего, - Кузнецов выпил и прошагал пустой рюмкой, как воображаемым конем. - Мы разного возраста, убеждений, конечных целей.
       - Это не мешает жить, - Урицкий прочертил диагональ слона. - У вас свой бизнес, у нас свой. Главное, чтобы деньги не уходили за рубеж. Вкладывать нужно в страну.
       - Узко мыслите, - Кузнецов выдохнул и двинул рюмку в лобовую вертикаль ладьи.- Мы старые партийные работники всегда грезили заветами отцов и дедов. Мировая революция - вот конечная цель нашей борьбы. А инструментом нового миропорядка или, если угодно, экспорта революции, могут быть только капиталы. Вот вы говорите, что капиталы нужно вкладывать здесь, а я считаю, что капиталы нужно размещать за рубежом. И размещать до тех пор, пока мы не станем во главе мирового монетарного движения. И тогда останется провозгласить Россию супердержавой, способной купить остатки земного шара.
       - Это распыление средств, - Урицкий шагнул хрустальной пешкой. - Победить можно только кулаком. Экономическим, политическим или вот этим, - Урицкий сжал кулак и повертел им над шахматной доской. - Главный аргумент - это кулак
       - Вам шах, - Кузнецов выпил из емкого ферзя и занюхал шахматной доской. - Вы молодые и, конечно, предполагаете, что все ваши пешки королевские. Но пока вы дойдете до цели, то станете такими же, как мы, старыми и покладистыми королями, потому что в мире ничего и никогда не менялось, не меняется и меняться не будет.
       - И в чем тогда смысл жизни? - Урицкий допил и положил порожнего короля на бок.
       - Смысл жизни в игре, - Кузнецов положил свою королевскую рюмку рядом, - в которой каждый играет своей фигурой. Кому как повезет. Предлагаю ничью?
       - Справедливее было бы объявить две ничьи, - Урицкий качнулся. - Тогда общий счет встречи зачитается как один-один.

       Пот заливал глаза, дыхание из груди - тяжелое, трудное. А ноги уже несли Виктора обратно, к лагерю. Мысли в голове хаотично прыгали, в конце концов слившись в одну сплошную череду непонятных обрывков. Усталость, голод и переживания давали о себе знать.
       Солнце уже клонилось к закату. Вокруг молчаливо высились хмурые ели, голые камни причудливым образом чередовались с зарослями кустов. Тропинка впереди огибала огромный каменный уступ, брошенный сюда каким-нибудь древним великаном. За этим уступом была широкая площадка, которую Воронин вчера выбрал для расположения лагеря.
       Сердце чаще забилось в груди Виктора. А вдруг они ушли? Почему они должны меня ждать? Они снялись и ушли дальше. Точно! Виктор остановился. Ели обступали его со всех сторон, словно собирались схватить колючими лапами и унести в свое логово. Виктор опасливо отступил от них ближе к надежному камню. Тут же наверху что-то зашуршало, посыпались камешки. Виктор вздрогнул и отскочил от камня. Долго вглядывался наверх, но так ничего и не увидел. Сердце прыгало где-то у горла - один одинешенек стоит посреди глухого леса. Незнакомого леса. Отчаянье и жалость к себе переполнили сердце Виктора, глаза защипало. Виктор понял, что еще чуть-чуть, и он расплачется, как маленький. Тут же внутри колыхнулась злость. Злость на свою беспомощность. Виктор в сердцах хватил рукой по камням. Но ноги не желали слушаться. Им овладела непонятная слабость и нерешительность. Он уговаривал себя, зло смеялся, даже пытался ругаться, но все было впустую. А потом, позади него на тропе послышались торопливые шаги. Виктор кинулся в кусты, потом рискнул поднять голову и сквозь щели в листве посмотрел на тропу. Сердце встрепенулось и качнуло по телу теплую волну. По тропинке шла Ильчикова. Лицо ее было озабоченным, усталым, под глазами легки темные круги. Хотя, может, это вечерние тени играют злые шутки. Виктору вдруг отчетливо показалось, что это из-за него она так волнуется. В душе зародилось странное чувство. Удовольствие, что его ищут, что он все же нужен, перемешалось с любовью к этой милой доброй женщине. Хоть кто-то думает о нем. Хоть кому- то я нужен. Больше, не раздумывая ни минуты, он выскочил из своего укрытия и, догнав Ильчикову, уткнулся в ее плечо и громко разревелся.

       Павел Александрович, убедившись, что Ильчикова покинула лагерь в поисках Виктора, тотчас, со скорбным выражением на лице, направился к бирюзовой палатке. Публичное покаяние не входило в планы Урицкого. Ему важна только Рута. Нерешительно потоптавшись еще мгновение, Урицкий глубоко вдохнул, как перед погружением в воду, и, отдернув гладкую материю, вошел в палатку.
       Рута слушала музыку. Сколько раз за время похода входил Урицкий в эту палатку и сколько раз заставал свою возлюбленную в этой позе. Колени обхвачены руками, подбородок на коленях, под спиной рюкзак. Такой милый, добрый, крошечный комочек женщины. Его женщины. И каждый раз, когда он входил, она улыбалась ему навстречу, поспешно выключала плеер и обвивала его шею своими тонкими ласковыми руками. Но в этот раз все было по-другому. Едва взглянув на Урицкого, Рута поспешно ладонью растерла слезы по лицу и отвернулась. Павел Александрович наклонился над девушкой и, взяв ее лицо в свои ладони, развернул к себе. Глядя в глаза, тихо произнес.
       - Руточка, милая моя, солнышко мое, послушай, послушай внимательно, я тебе сейчас все объясню. Все- все. Ты должна меня выслушать, и ты должна меня понять.
       Рута вырвалась из ладоней Урицкого и посмотрела на него взглядом полным боли и разочарования. Сдерживая гнев, из последних сил, произнесла. - Павел, ну как ты мог? Как ты мог? Он же еще совсем ребенок. И разговоры у него чистые детские, и мысли и поступки. Чем он мог тебе помешать, что превратил тебя в зверя?
       Урицкий молчал. А что тут скажешь? Он заметил узкую глубокую царапину на предплечье. Откуда она?
       - У тебя кровь, - вздрогнула Рута.
       - Не волнуйся, уже засыхает. Это я о камни, когда из колодца Кузнецовых вытаскивали. Все думал к тебе обратиться, а тут все как-то перемешалось.
       Рута торопливо задвигалась по палатке, вытаскивая из укромных уголков пузырьки, скляночки, баночки, вату, бинты. В палатке запахло спиртом, йодом, перекисью. Рана была перевязана, бинты и лекарства убраны.
       - Павел, - Рута посмотрела на Урицкого из-под опущенных бровей, - обещай мне, вот прямо сейчас обещай, что не тронешь больше этого мальчика.
       - Клянусь, Рута, больше близко не подойду к нему. Будто бы пелена, какая на глазах упала. Как представил, что могу тебя потерять, так, будто кто по голове стукнул. Что делать? Куда бежать? Кого звать? Ты же у меня одна. Единственная. На всю жизнь - не меньше. Я хочу, что бы ты была со мною, только со мною. А мальчик этот? Ну, хочешь, я у него прощения попрошу? Грехи перед венчанием сниму.
       - Перед венчанием? - подняла брови Рута.
       Урицкий робко улыбнулся, не вполне уверенный, что прощен окончательно.
       - Перед нашим с тобой. Завтра днем.
       - Разве здесь есть церковь? - все больше удивлялась Рута.
       - Еще в Москве я узнал, что на пути нашего маршрута будет небольшая православная церковь, - Урицкий говорил тихо, но твердо, - и уже тогда я решил, что именно в ней мы обвенчаемся. Венчание в горах - ты, я и Бог.
       По правде говоря, про церковь Урицкий невольно узнал только вчера вечером из разговора Ильчиковой и Воронина. Ильчиковой, по каким-то безотлагательным причинам была необходима церковь, и Воронин объяснял ей наиболее короткий и безопасный маршрут. И тут Урицкому пришла в голову восхитительная идея. Найдется ли в мире хоть одна женщина способная отказаться от такого романтического признания в любви? От возможности венчаться в церкви высоко в горах? Сказать любимому - нет - в таком романтическом месте? Исключено. Как вовремя возникла тема церкви, Рута сразу загорелась новой идеей, и обида на Павла незаметно растворилась в оживленном обсуждении завтрашнего события.

       Глава 8

      

       Дневник Воронина

       "Из дневника Воронина"
       "Странное ощущение. Впервые в жизни мне не хочется подниматься на эту вершину. Неужели пришло время прощания с горами? Я долго думал, в чем причина нынешнего настроения и пришел к выводу, что я устал, у меня больше нет сил, чтобы уходить от воспоминаний. Да и зачем? Избегать воспоминаний об ушедших близких - это то же самое, что не посещать родные могилы. Забвение - это наказание безвинных. Я должен вернуться домой и жить вместе с сыном, который, в отличие от своего отца, бережно сохраняет в душе образ дорого человека, именно поэтому, он так поразительно похож на Луису. Мы будем жить вместе и по-прежнему, как и раньше, отмечать все семейные дни рождения. Странно, я помню день твоей гибели, Луиса, отчетливее, чем день твоего рождения. Хотя, что в этом странного, если я не хотел этого помнить, полностью растворившись в трагедии твоей гибели. Прости меня, Луиса, за мою слабость, за сына, за нашу жизнь, которую я перестал видеть. А ведь она существует, как существуешь ты, Висенте и я. И пусть мы не венчаны, но я верю в то, что когда-нибудь мы вновь обязательно увидимся и больше никогда не расстанемся. Я люблю тебя Луиса"

       Проснувшись утром, в день венчания, Рута улыбнулась тому, что привычное убранство палатки выглядела совершенно по-новому. Все, казалось, преисполнено невероятного и особенного смысла. Рута потянулась к своей милой старенькой косметичке.
       - Это будет романтично и незабываемо, - сладко думала она, перебирая маленькие женские штучки-вещички, потом с легкостью отложила все это в сторону - зачем ей эти ухищрения? Все равно, для Павла Александровича, важен не умелый макияж, а она сама, Рута, ее взгляд, голос, мысли, привычки и привязанности. Так хотелось поделиться со своими родными этой новостью прямо сегодня, сейчас. Рассказать маме, отцу, своей любимой тетке Зинаиде. Но, увы, все они были далеко, там, в Москве. Вздохнув с легким сожалением, Рута выбралась из палатки.
       Легкий ветерок приятно ласкал лицо. Солнечные блики игриво сверкали на склонах. В лагере царило привычное утреннее оживление. Все вокруг словно вторило настроению Руты. Разложив салфетки, Рута мурлыкала какую-то песенку, с любовью, и можно даже сказать, нежностью, намазывая паштет на аккуратно нарезанные и заранее заботливо подготовленные сухарики белого хлеба, которые так любил Павел. Она думала о нем. О своем будущем муже. О человеке, с которым собиралась связать свою судьбу. Прожить жизнь. Вырастить детей.
       Но в круговерть радостных мыслей незаметно, но все настойчивей вкрадывалось и что-то другое - невольно примыкало едва уловимое чувство тревоги. Не за себя. За них обоих. А все ли так, как должно быть, так ли, как они хотели, о чем чаяли? Они вместе и каждый из них в отдельности. Каждый, со своим личным, но теперь общим будущим, со своими мечтами и ошибками, со своим таким разным душевным багажом. Рута понимала, что Урицкий не лишен недостатков. Да, он бывает, груб и нетерпим, властен и ревнив. Невольно вспомнился недавний инцидент с Виктором. Ужасный поступок, путь он сто раз оправдан любовью к ней, Руте, все равно это не должно повториться. Никогда не должно и Павел обещал ей это. Да, он уже не молод, он не будет романтично бегать босиком по лужам, как когда-то Тимофей. Он не будет до одури сто раз в день вторить ей о своей любви, обременный своими банковскими делами. Но она твердо знала и то, что Павел действительно любит ее. Причем, любит трезво, по-мужски, как зрелый, умудренный жизнью человек. Знала, что нужна ему. Нужна как заботливая, нежная женщина, способная украсить собой, своим отношением его житейские невзгоды, способная привнести в его существование ту частицу тепла, которой ему недоставало. Рута знала, что она должна, может, и главное, хочет быть для Павла именно такой. Милой и доброй, заботливой и любящей. А как же иначе? Ведь за всеми его недостатками, за всей его внешней броней таилось нечто ранимое, выстраданное, непонятое, и потому, быть может, по-детски беззащитное.
       Рута вздрогнула от шороха шагов. Ильчикова, всецело погруженная в свои мысли, не заметила Руту и, расположилась неподалеку, что-то тщательно и неторопливо раскладывала в своем рюкзаке.
       Руте всегда нравилась эта женщина. Простая и скромная, и в то же время сильная и независимая. Пусть не всегда разговорчивая, не такая ухоженная, как Инга, зато всегда доброжелательная и отзывчивая. А это премного большие достоинства, нежели удачный внешний вид или хорошо поставленная речь. Нина Сергеевна во многом походила на любимую тетку Руты, Зинаиду, разве что только тетя Зина, конечно, никогда не была альпинисткой. Тетя Зина, старшая папина сестра, жила на самой окраине Москвы, в старом покосившемся домике. Прожив нелегкую жизнь, рано потеряв мужа и не имея детей, она смогла не растерять оптимизма и жизненных сил. Тетя Зина, несмотря на свои совсем седые волосы и преклонный возраст, была всегда бодра и активна. Вставала чуть свет, вела хозяйство, разводила цветы, вязала прекрасные кофточки и делала необыкновенно красивые вышивки. Будучи одинокой, она никогда не просила о помощи, даже когда болела. Очень любила всех своих племянников, и особенно Руту. И Рута, конечно же, любила свою тетку, любила ее дом, любила ее травяной чай и долгие разговоры обо всем на свете, порой доверяя ей такие секреты, которые не рассказывала даже матери.
       Вот и сейчас Рута, вспомнив о тете Зине, с удовольствием именно ей первой открыла бы свой секрет. Но тетя была далеко, и Руту внезапно потянуло к Ильчиковой, ей захотелось поделится с этой женщиной своим поющим настроением.
       Завершив приготовление бутербродов, Рута подошла к Нине Сергеевне.
       - А, это ты, Рута. Доброе утро, - Нина Сергеевна благожелательно поприветствовала девушку.
       - Здравствуйте. Какой сегодня денек хороший, правда? Угощайтесь, пожалуйста, бутербродами.
       - Спасибо, я не хочу. А денек, действительно, редкий. Как раз для посещения церкви.
       Казалось, Ильчикова была чем-то озабочена. Печаль, перемешанная с усталостью. Руте стало неловко.
       - У меня такое настроение замечательное, сегодня венчание - кто бы мог подумать, что это произойдет, тем более в стране волшебных Альпийских гор. - Рута замолчала, пытаясь подобрать нужные слова. - Вам, Нина Сергеевна, мой Урицкий не нравится, да? Но поверьте, он не такой, каким кажется внешне. Поверьте, я бы не смогла полюбить дурного человека.
       Ильчикова отвела взгляд.
       - Нина Сергеевна, простите, я тут болтаю о своем. Может быть, у вас какие-то проблемы? Вот и в церковь вы собираетесь. А для чего? - Рута с тревогой заглянула в расстроенное лицо Ильчиковой. - Вы скажите, не стесняйтесь, пожалуйста, я действительно хочу хоть чем-нибудь помочь.
       Ильчикова промолчала, но Рута храбро продолжала свое наступление.
       - Знаете, там, в Москве у меня есть тетка, старенькая уже и совсем одинокая женщина. Но она никогда не ропщет. Никогда не говорит о том, что у нее наболело. Живет совсем одна, но ни на что не жалуется. А я лишь изредка забегаю к ней, нечасто звоню, не радую подарками, вечно занятая, все откладываю на потом. А время проходит. Безвозвратно проходит. А ей ведь так нужно внимание, поддержка. Всего-то чуть-чуть, самую малость. А я все не помню, не задумываюсь, не осознаю. Это жестоко, неправильно - забывать об одиноких людях.
       Ильчиковой захотелось вдруг расплакаться. Но она, проглотив подкативший к горлу комок, сдержалась, прикусив губу. Рута присела на колени рядом с ней, участливо положила руку на плечо женщине.
       - Не надо, Руточка, не надо, милая, все у меня нормально.
       - Нина Сергеевна, простите мою навязчивость, но я хочу помочь. Может, просто выслушать. Иногда от этого бывает легче. А знаете, давайте потом, когда вернемся, я познакомлю Вас со своей тетей Зиной. Я знаю, Вы ей обязательно понравитесь, и она Вам понравится. А потом мы пойдем куда-нибудь все вместе. Будем вместе ходить на спектакли, выставки, народные гуляния, вообще, на все премьеры, где будем пить лимонад, и есть пончики в сахарной пудре, - Рута сама засмеялась своим словам, живо представив свой носик, перепачканный сахарной пудрой.
       Ильчикова ласково погладила Руту по голове.
       - Спасибо, тебе, девочка. Только уже поздно. Для всего поздно.
       - Почему поздно?
       - Эта гора последняя премьера в моей жизни…
       Рута непонимающе посмотрела на Ильчикову. И вдруг страшная догадка холодком пробежала по спине девушки. Она не смогла вымолвить ни слова.
       - Жизнь может окончиться по-разному. Бывает, что она уже закончилась, а человек об этом еще не знает. А когда узнает, то остается совсем не много, всего один шаг, - твердо закончила Ильчикова и решительно поднялась. - Нам пора в церковь.
       - Мы вас догоним, - крикнула вслед Рута.
       Ильчикова не оглянулась.

       Урицкий отогрел ладонью смерзшееся ресницы. Последние два шага дались особенно трудно. Ветер неистовал, пытаясь скинуть их с заснеженных камней. Если бы не сильная рука Руты, то Павел Александрович уже давно сорвался и покатился вниз, сшибая тех, кто шел следом. Неимоверной концентрацией сил и воли Урицкий все-таки сделал эти два шага. Широко размахнувшись с силой, вонзил в плотный снежный наст деревянное древко флага и волоком втянул на вершину ослабевшую Руту. Все. Вершина покорена. Покорена Урицким и Рутой. Первыми из их группы. Первая их совместная вершина. По-другому просто и быть не могло.
       Павел Александрович, как всегда, проснулся сразу. Бодро раскрыл глаза и, с полминуты, не понимающе таращился на предметы окружающие его. Привычного итальянского спального гарнитура не было, тяжелых штор на окнах не было, да и самих окон не наблюдалось. И только пошарив взглядом по матерчатому потолку своей палатки, вспомнил, где он. Более того, вспомнил, что сегодня ему предстояло прожить во всех отношениях не совсем обычный день. Ведь именно сегодня был запланирован поход в церковь. Венчание. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. В свои сорок с хвостиком Урицкий ни единого разу не приближался так близко к черте, за которой начинается совсем другая история под названием семейная жизнь. Но вопреки бытующему мнению, что число прожитых лет холостяком отнюдь не способствуют повышению вероятности налаживания семейной жизни, с каждым дальнейшим прожитым годом, Павел Александрович был готов распроститься со своим завидным положением ни капли не жалея об утрате. Он сам настаивал бы на этом венчании, он хотел, что бы Рута была с ним. Была с ним всегда.
       Подкрепившись пшенной кашей и выпив по две кружки сладкого, пропахшего дымом чая, группа высыпала из палаток проводить будущих молодоженов. Слегка опьяневший от первых утренних возлияний Кузнецов, всовывал в карман ветровки Урицкого не большую фигурную бутылочку коньяка.
       - Пал Саныч, от чистого сердца прими. Святое дело после венчания. Вместо шампанского со льдом..
       Инга без устали что-то нашептывала Руте, поминутно заботливо поправляя ей золотые волосы. Поодаль ото всех стоял Виктор, хмурый по обыкновению, после случившейся ссоры.
       - Ну, все, Руточка, нам пора. Всем спасибо, мы скоро вернемся, - Урицкий поторопился увести невесту от изрядно поднадоевшего окружения.
       Они шли за Ильчиковой след в след, хорошо заметный на свежевыпавшем снегу, туда, где притаилась маленькая православная церквушка.
       Весь путь, занятый нежными разговорами, занял не более часа. Навстречу молодым, по ступенькам, выдолбленным прямо в камне, спускался служитель храма. Хотя, слово храм могло прозвучать здесь только с большой натяжкой. Помещение выдолбленное прямо в скале. Холодное, мрачное, с тремя небольшими окнами. Стены, потолок, пол. Каменный мешок, по стенам которого развешены иконы. Посреди этого каменного мешка лежала огромная каменная глыба, игравшая роль алтаря. В двух десятках метров от входа в церковь приютился маленький домик, в котором, вероятно, ютился священник со своей семьей. Убогость строения поначалу повергла Павла Александровича в уныние. Привыкший к роскоши, огням, изыскам он пытался понять и не мог. Почему? Зачем? Для чего живет здесь этот старик? Изо дня в день входит в это каменный храм, вытирает пыль, читает молитвы, зажигает свечи, подливает масла в лампады. Ведь ему не сулят эти дела ни чего в будущем. Разве что после смерти зачтется. Так еще вопрос, зачтется ли? Через пять, через десять лет он будет все так же утром входить и исполнять свои нехитрые обязанности. А потом просто умрет, и пришлют другого. Но очень быстро грусть от увиденного была легко смыта светлыми волнами радости Рута, крепко схватив Павла за руку прижавшись к нему всем телом, зачастила прерывистым горячим шепотом.
       - Ой, как все здорово получается, Павел. Ты знаешь, а ведь для венчания необходимо два свидетеля. Понимаешь, нельзя, что бы был один свидетель. Но отец Николай, сказал, что попросит свою жену быть свидетелем. И, скорее всего она не откажет. А вторым свидетелем согласилась быть Нина Сергеевна. Она здесь так кстати, что ты просто не представляешь. А батюшка такой приветливый, говорит, что счастлив нас обвенчать, коли, мы специально приехали в его скромную церковь из самой первопрестольной. Ты рад, дорогой?- глаза Руты светились неподдельным счастьем.
       - Конечно, рад, моя любовь, - произнес Урицкий и нежно поцеловал горящую щеку Руты.
       Горячий воск с горящих свечей обжигал пальцы и застывал на них цветными парафиновыми сосульками. Совсем не больно, только чуть-чуть. Граница наслаждения и боли. Расшитое сказочными петухами полотенце, на котором они стоят с Рутой. Монотонный, преисполненный достоинства голос священника, читающего что-то с желтых страниц в большой книге на непонятном языке. Ильчикова позади Руты придерживает корону из белого металла. А позади Урицкого на маленько лавочке стоит жена священника, удерживающая над его головой другую корону. Павел Александрович поглядывает незаметно на Руту и пытался понять, чувствует ли она сейчас то же самое, что чувствует он. Он редко посещал за свою жизнь церкви. Все как-то обходилось без вмешательства Бога. Просить вроде бы было не чего. Пока был совсем молодой - наивно верил что Бог это он сам. Что все зависит от него самого - и счастье и удача и везение. Все только в его руках. А когда повзрослел, заматерел, то появился страх. Страх потерять все, что сегодня держишь в руках. И, наверное, отсюда, где-то в глубине души засела заноза. Ты не Бог, а песок в его ладони. Сейчас ладонь сжата и ты внутри этой ладони, тебе тепло и уютно. Но в любой миг Он может разжать ладонь, и ты проскользнешь меж пальцев. Тебя подхватит ветер, ты упадешь в грязь и затеряешься среди миллиардов таких же других как сам. Тех, которые не смогли удержаться. А он возьмет в свою ладонь другую горсть песка. И будет греть уже других.
       Урицкий сжал руку Руты и почувствовал ответное пожатие. Сейчас ему казалось, что он нашел средство от того, что бы не исчезнуть просто так из ладони в которой тепло. Еще шаг, еще мгновение, еще чуть-чуть подумать, помыслить и он поймет, поймет, поймет что главное это не закат над океаном, и не восход над парижским казино. Главное вот эта рука, которая сейчас покоится в его руке и от волнения слегка подрагивает. Главное - эти тонкие хрупкие пальцы. Это тепло, которое передается ему от них. И его столько этого тепла, что с лихвой хватит и на него и на их детей. И тогда становится понятно, почему этот служитель так добр и светел и, читая что-то на плохо понятном церковном языке, поглядывает с любовью на свою жену, скромно стоящую за спиной Урицкого. Ведь этим можно объяснить все. И ревность, и глупость, и любовь и отрешенность.
       Служитель, взяв за руки Урицкого и Руту, повел их хороводом вокруг камня, размахивая кадилом. Время остановилось для Павла Александровича. Каменный мешок, иконы, служитель, запах елея, рука девушки, чувство чистоты, счастья и способности летать. Вот сейчас выйти на ступеньки этого храма и полететь. Мысли смешались, память отступила.
       - Наверное, такое состояние принято называть блаженством, - Урицкий словно растворился в окружающем его замкнутом сладком мире.

       - Представляешь, Павел, - голос Руты прозвучал словно издалека, - семья этого священника живет здесь четыре года. Подумать только четыре года в горах.
       Венчание закончилось. Коньяк Кузнецова выпит. И они уже прошли половину пути до лагеря. Павел Александрович ни как не мог сосредоточиться и вспомнить поминутно сам процесс венчания. В памяти всплывали какие-то слова, запахи, видения. А пальцы по-прежнему держали руку Руты. Какой у нее нежный и родной голос.
       - Раньше здесь жили православные священники. Когда-то, очень давно на них были объявлены гонения. Страна-то католическая. Вот они и ушли в горы, и долбили здесь день за днем этот храм. Представляешь, кирками. Выдолбили. И вот только лет двадцать назад им официально разрешили оправление религиозных культов. Какой ты молодец, что придумал все это.
       Шедшая рядом Ильчикова, решила не мешать продолжению разговора и деликатно кивнув на прощание, ускорила свои шаги и очень скоро скрылась за поворотом. Рута вспомнила их последний разговор и испытала внезапную грусть, при виде исчезающего силуэта пожилой женщины.
       - Павел, мы должны помочь Ильчиковой?
       - Помочь? А что случилось?
       Рассказ Руты не удивил Урицкого. В его жизни встречались случаи разные. Вот и этот раз, выслушав чужую тайну, он не стал делать поспешных выводов, хотя сам случай, воскресил в нем уже испытанный ранее интерес. Один из должников его банка повесился, безуспешно просидев два дня в его приемной в надежде на встречу. Но времени для него Павел Александрович не нашел. Но после известия о трагедии, случившейся с этим клиентом, Павел Александрович стал с неожиданным интересом наблюдать за людьми, попавшими в безвыходное положение, пытаясь предугадать, в какой именно момент человек подходит к мысли о самоубийстве. Возможно, быть хищником, кружащим над легкой добычей, вполне характерный поведенческий признак профессионалов, связанных с оборотом денежных средств. Урицкий никогда не анализировал мотивов проявляемого им интереса, но сообщение Руты было для него как нельзя к стати. Не каждый день встречаешь людей, которые хотят уйти из жизни самостоятельно. Не каждый.

       Ильчикова возвращалась в лагерь, глядя под ноги. Так было легче вспоминать то, что произошло в церкви. Ей хотелось еще и еще раз вернуться к своему поступку. Сохранить его в памяти как отпущение грехов и прощение того, кого любила, и с кем ей не суждено было увидеться вновь.
       Ильчикова долго стояла перед старинной иконой, чудотворной, по словам батюшки. Вытертый временем лик святого смотрел скорбно, но не осуждающе. Ильчикова долго шептала слова, которые переполняли ее душу. Она не умела креститься, поэтому только несколько раз поклонилась иконе. Зажгла свечку и долго смотрела на оранжевый живительный свет, в переливающемся перламутре внешнего венца. А когда свеча догорала, Ильчикова достала открытку, поцеловала ее и приблизила к пламени. В полумраке церкви, за каменным сводом, горящая открытка не привлекла постороннего внимания. Ильчикова собрала пепел в солдатский медальон из семейного фронтового архива и повесила на шею. Слез больше не было. Ильчикова глубоко вздохнула и собралась уходить, но тут ее обнаружила Рута, озабоченная отсутствием второго свидетеля. Ильчикова заставила себя улыбнуться и одобрительно кивнула. И почувствовала движение медальона на своей груди. Теперь у нее было два сердца, в одном из них жила память о ней самой, во втором - память о единственном на свете любимом человеке. И обе памяти она хотела навсегда унести с собой. Это было все, чем она располагала в жизни и с чем хотела уйти в небытие.

       Виктор сидел у костра и глядел на огонь. Виктор кидал в костер хрупкие веточки и щепки. Они вспыхивали, сгорали в ярком пламени, словно сверхновые во мраке космоса. Виктор глядел на огонь и думал.
       Жизнь такая сложная штука. Всегда думал, что в мире есть Красота. Мир состоит из Силы, Ума, Любви, Случая, Мастерства, Доброты, Сострадания и многих других важных вещей, но лишь Красота движет душами. И фотоаппарат способен запечатлеть Красоту и донести до людей ее присутствие - вот и все что нужно для счастья. Так Виктор думал до похода, этим он жил, этим дышал. Но этот поход изменил всю жизнь, что-то сломал внутри, перевернул и растоптал. Красота? Из всех участников похода по настоящему красивой была лишь Рута, достойная, чтобы ее лицо знали все люди в мире. А Рута выбрала Урицкого. Этого бритоголового хама, пытающегося добавить себе привлекательность интеллигентности блеском золотой оправы. Виктор поморщился и оглянулся. В лагере было тихо. То ли сговорились все, то ли так получилось, но его оставили в покое. Значит, он ошибся в людях? Он считал их злыми, он ждал насмешки и осуждения, а они встретили его добротой и пониманием. По своему конечно. Ироничную улыбку Инги трудно было назвать доброй, но и злого в ней ничего не было. Кузнецов вообще заставил его глотнуть из своей коньячной фляжки. Виктор настолько устал за день, что не стал отказываться. Горячая волна разлилась по жилам и до сих пор грела его тело и душу. А Урицкий даже подошел и извинился. Они подошли к нему вместе с Рутой. Урицкий покраснел, и было видно, что произносимые слова с трудом преодолевали скованность его губ. Рута стояла рядом и ободряюще улыбалась. Ему и Виктору. Одновременно.
       Похолодало, костер прогорал, Виктор подбросил дров и подумал, что когда наступит ночь, ему придется идти в свою палатку, видеть Урицкого, говорить с ним, слышать его раскатистый храп. Поэтому Виктор все сидел и сидел у догоравшего костра.
       - Витя! - кто-то осторожно тронул его плечо. Виктор вздрогнул.
       - Прости! Я не хотела напугать! - отозвалась Ильчикова.
       - Что вы, я не испугался. Спасибо вам, Нина… - проговорил Виктор и вдруг понял, что не помнит ее отчество. Да и зачем оно ему? Ведь до сих пор он вовсе не интересовался этой старушкой. Виктор ужасно смутился своей забывчивости, потом ему пришло в голову, что он назвал ее просто по имени, и это смутило его еще больше.
       - Ничего страшного! - сказала Ильчикова. - Я хотела обсудить один момент. Может быть, тебе не очень хочется возвращаться в прежнюю палатку?
       - Да, я не хочу идти туда, - неожиданно для себя сказал Виктор. Ему совершенно неожиданно захотелось рассказать ей все, все свои мысли, переживания. Поделится самым сокровенным. Такого с ним еще не было. Всю жизнь он держал свои мысли и чувства при себе.
       - Я думаю, что после сегодняшнего венчания ни Рута, ни, тем более Урицкий, не будут против житья в одной палатке, - предположила Ильчикова. - А ты, если хочешь, можешь расположиться у меня. Мой возраст служит безотказным моральным алиби, когда дело касается нежный чувств. Где твой рюкзак?
       - Он здесь! - кивнул Виктор в темноту рядом с костром.
       - Вот и славно! - кивнула Ильчикова. - Ты посиди, а я схожу и все согласую.

       Рута восприняла предложение Ильчиковой с радостным блеском глаз и восторженностью ожидания новых романтичных ощущений. Не теряя времени,

       женщины занялись внутренним переустройством обеих палаток. Урицкого затащили к себе Кузнецовы, сгоравшие от любопытства в отношении подробностей венчания. Кузнецов без устали наливал Павлу Александровичу коньяк и вскоре Урицкий нежно гладил Альпу, пьяно улыбался Инге и признавался в уважении к ее крайне достойному супругу.

       Уложив Виктора, Ильчикова заметила, что носки беглеца прохудились на пятках. Добавив в костер дров, Ильчикова села на складной стульчик и принялась за штопку. Время от времени она прислушивалась к палатке, где спал Виктор. Ей были приятны эти хлопоты, потому что именно они говорили о ее нужности гораздо больше самых красивых и громких слов.
       - Не спишь? - мимо прошел Воронин. - Ого, кому это так повезло со штопкой?
       - Тихо, - прошептала Ильчикова, - Виктора разбудишь.
       - Ну, если теперь он под твоей защитой, то ему крупно повезло, - одобрительно кивнул Воронин. - Пойду-ка я на боковую. Устал я за последние дни. Старею, Нина.
       - Что же тогда говорить обо мне? - подняла бровь Ильчикова. - Перестань, инструктор. Мы все равняемся на тебя, не забывай.
       - Есть, не забывать, - щелкнул задниками кроссовок Воронин.
       Нина улыбнулась ему вслед и вернулась к своему занятию при свете ночного костра.

       Распрощавшись с Кузнецовыми, Урицкий с трудом выбрался из палатки и обвел помутневшим взглядом уснувший лагерь. У палатки Ильчиковой неожиданно веселым оранжевым фениксом резвилось маленькое пламя, и сама она, закутавшись в меховую куртку, кажется, что-то шила около уютного костерка.
       - Старческая бессонница? - хмыкнул Урицкий. - А не выпить ли с бабушкой Ниной на брудершафт? Правда, она ведет праведный образ жизни, бегает по утрам, не иначе - решила дотянуть до отведенных наукой ста пятидесяти, а тут - водка, гадость какая, -Урицкий презрительно махнул рукой, и тут же выругался шепотом. Как он мог забыть! Ильчикова - никакая не праведница, она - грешница, отдавшая душу дьяволу, ну, конечно, ему и в церкви еще сегодня подумалось. А может, сам дьявол смотрел сегодня на их венчание глазами своей будущей служанки. А может, это знак? Ему, Павлу, знак? Внутри сладко замерло и тут же сквозь теплый хмельной дурман пробилось желание - холодное, жесткое, циничное. Урицкий вздрогнул, тяжело задышал и, пошатываясь, двинулся к маленькому костру. Сердце тяжело билось о ребра,

       Ильчикова сидела на допотопном дюралевом стульчике-козюльке, на коленях примостила шерстяной носок, и при колеблющемся свете костра ловко орудовала толстой иглой. Ну, конечно, носки хлюпика... Смешно, честное слово.
       - Может, она, и трусы ему стирает? - эта мысль зло развеселила Урицкого, он молча взял у палатки вторую козюльку, умостил ее на утоптанном снегу и сел. Коленями он уперся в колени Ильчиковой и решительно отнял рукоделие. Отшвырнул небрежно и взял ее лицо в свои ладони, жадно всматриваясь в глубину глаз.
       - Не распускай руки, - Ильчикова с усилием освободила лицо от прикосновений влажных ладоней. Она ничего не понимала. - Почему ты не с Рутой? Она сейчас в твоей палатке, ты же семейный человек, Павел.
       Урицкий снял очки Нины Сергеевны, повертел их в пальцах, потом легко сжал. Дешевая пластмассовая оправа жалобно хрустнула, осколки стекла брызнули во все стороны.
       - Немедленно уймись, - Ильчикова попыталась встать.
       - Очки мешают смотреть в твои глаза А вот теперь мне ничего не мешает, - Урицкий придвинулся вплотную, крепко обхватив своими бедрами сжатые ноги Ильчиковой. Медленно, не сводя с ее лица упрямого взгляда, провел языком по своей ладони,
       слизывая кровь из пореза. - Я хочу переспать с тобой.
       - Со мной? Насмешил. Мне лет-то сколько? - фыркнула Ильчикова. - Просто ты в стельку пьян? И сейчас решил отомстить мне за неприятности из-за Виктора? Ты так решил со мной поквитаться? Унизить, да?
       - Чушь. С чего ты взяла? - Урицкий облизал пересохшие губы.
       - А с того, что ты - слабый человек, Павел, а слабые люди склонны мстить. Ты только выглядишь сильным. Я же вижу. Завтра тебе будет стыдно за эти мысли. Давай забудем, и иди спать, по-хорошему.
       - Пьян? Да, есть немного, но не слишком, - Урицкий непроизвольно икнул. - Давай начистоту. В твоей душе поселился дьявол, праведница Ильчикова, да-да, я и сейчас вижу его в твоих глазах. Глазах самоубийцы. Я уверен, - он склонился к ее уху и перешел на едва слышный шепот, - Я уверен, что дьявол не только забирает душу самоубийцы, он еще и забирается в его тело перед смертью, чтобы быть рядом в момент наступления... и успеть перехватить добычу из рук всепрощающего бога, который любит таких праведников, как ты. ...Уверен, что ты сделаешь это, завтра. В крайнем случае, послезавтра, я прав? Я знаю, что ЭТО произойдет скоро, потому что дьявол уже в тебе....Я его вижу!
       Значит, Рута тебе все-таки рассказала, - усмехнулась Ильчикова. - Передай ей, что я неудачно пошутила. Конечно, не следовало бы так шутить с впечатлительным человеком. Учту на будущее.
       Несмотря на бодрый тон, ее плечи непроизвольно поникли. Урицкий жадно смотрел в наливающиеся слезами глаза Ильчиковой и не двигался, наслаждаясь увиденным смятением. Он понял, что победил.
       - Мне нужна власть над твоим телом, - возбужденно выдохнул Урицкий. - Ты - всего лишь посредник, не цель. Через твое тело я дотянусь до поселившегося в тебе дьявола.
       -Ты сошел с ума, - Ильчикова пыталась взять себя в руки, но эмоциональное давление Урицкого было слишком тяжелым. Он нависал как скала, способная в любой момент рухнуть и похоронить душу Нины под собой. Она испугалась.
       - Может, это и так. Но помоги мне Нина...помоги. Слишком долго эта сволочь ломала мою жизнь, чтобы я не постарался хоть однажды отплатить дьяволу сполна. - Урицкий властно потянул Нину к себе. - Тихо-тихо..не ори. . Выйдет Виктор, ты понимаешь какое впечатление на него произведет увиденное? Пожалей его нервы.
       -Какой же ты подлец, - Ильчикова высвободила руку и залепила банкиру тяжелую пощечину. Замахнулась снова, но он был уже на ногах, легко перехватил ее руку и, завернув за спину, толкнул в темноту, подальше от палатки и костра.
       -Сергей, Сергей, - отчаянно прошептала Ильчикова, не решаясь кричать. - Сергей!
       -Ах, так? Ну, получай!, - тяжелый удар в голову, от которого Ильчикова потеряла сознание.
       -Сама напросилась...дура старая. Ладно, полежи спокойно, а потом я тебя снежком приведу в чувство...попозже. В тот самый момент... в тот самый, - Урицкий начал ее раздевать.

       Воронину показалось, что женский голос во сне произнес его имя. Еще раз. Еще. Сон отступил. Вылезать из палатки не хотелось, он лежал и чутко вслушивался в царящую над лагерем сонную тишину.
       - Нет, показалось, точно показалось...ерунда все это, -но тело уже выбиралось из теплого спальника, то есть действовало привычно, как и положено по инструкции. Куртку он одевать не стал, просто вышел из палатки и осмотрелся.
       Слабое оранжевое пятно догорающего костра у палатки Ильчиковой показалось ему странным. Чтобы Нина ушла спать, не загасив костер? Это не могло быть. Воронин подошел ближе, остро всмотрелся в темноту, подсвеченную гаснущим пламенем. На белом снегу, в отдалении, увидел чернеющий силуэт Урицкого, склонившегося над лежащий женщиной. Нина... Воронин в три прыжка пересек это расстояние.
       -Ей плохо? - он упал на колени, схватил Ильчикову за плечи. И только тут до него дошло, что Нина полураздета. Ее рассеченное надбровье наливалось багровым синяком, к виску стекала тонкая струйка крови.
       Воронин рывком встал и обернулся к отступившему банкиру. Тот уже овладел собой, спокойно одернул свитер и невозмутимо улыбался в лицо Воронину. В глазах Сергея потемнело, кулаки сжались. Первым диким от ярости ударом он сшиб Урицкого с ног, наклонился и, приподняв за воротник свитера размашисто ударил еще раз, в подбородок, отчего голова банкира безвольно дернулась вперед. Брезгливо скривившись, Воронин, сжал сонную артерию Урицкого и если бы не слабый стон Ильчиковой, стальные пальцы не разжались до тех пор, пока слышались бы всхлипы конвульсирующего банкира.
       Подхватив Ильчикову на руки Ворони понес ее в свою палатку.
       -Давай, давай, - прохрипел измятым горлом Урицкий вслед Воронину. - А я расскажу всем, что эта старая калоша давно положила на меня глаз, а сегодня вот набросилась, используя мое пьяное беспомощное состояние. Мое венчание с Рутой лишило ее остатков разума. Ударил защищаясь, случайно попал и плевать, что правду мы поделим только на троих. Остальным ты ничего не докажешь.

       Нина пришла в себя от холодного, влажного прикосновения полотенца к голове. То есть сначала очнулась от боли, и, не открывая глаз, сжалась в ожидании неизбежного унижения, взмолилась о новом спасительном беспамятстве, а потом услышала успокаивающий шепот Воронина, и почувствовала на своем лице его осторожные пальцы, прилаживающие компресс на лоб.
       - Где Урицкий? - Ильчикова слабо шевельнулась Встревоженные глаза Сергея были совсем близко от ее лица. Она лежала на его постели, укутанная до шеи в спальник.
       - В своей палатке. Спи здесь, Нина, не буди Виктора. Тем более с таким украшением. .
       - Нет, я пойду - Ильчикова попыталась встать
       -Нет, не пойдешь. Сегодня ты ночуешь здесь. У меня есть второй спальник, так что все в порядке.
       - У тебя и без меня есть, кому тут ночевать.
       - Не понимаю, - Воронин взъерошил свои светлые, с проседью волосы.
       - Не понимаешь? - Ильчикова покосилась с подозрением. - Ну, и не понимай, - она отвернулась в стенке палатки, вдруг ощутив огромную, подминающую усталость. Не было сил не только двигаться, но даже и говорить. И уже никуда не хотелось идти. Она замерла...потом искоса посмотрела на сидящего Воронина. Его лицо в свете походного фонаря выглядело усталым. Нина Сергеевна. неожиданно вспомнила яркие, смелые глаза Инги. Как она кинулась на Ильчикову, готовая защищать покой Воронина, пусть даже всех остальных при этом пришлось бы отправить ко всем чертям. Действительно, кто и когда в последний раз заботился так, как Инга, о Сергее? Проклятье. Нине стало стыдно.
       Она отвернулась к стенке и сделала вид, что спит. Она слышала, как Воронин подоткнул ее одеяло, прислушался к дыханию и, только после этого, устало опустился на соседний спальник.

      

       Глава 9

       Из дневника Воронина

       "Сегодня на дневном переходе Урицкий не взял рюкзак Инги, который послушно нес со дня находки Альпы. Со злым размахом шарахнул его под ноги ничего не подозревающей Инги. Возмущенный этим жестом Кузнецов полез драться и, конечно, получил по зубам. Когда же кончится это сумасшествие? Через два восхождение на вершину, но кого она теперь радует? Такое впечатление, что все играют против всех и, если до сих пор не повернули назад, то только из опасения показаться слабее выдуманного противника"

       Сон был вязким, как сливочная тянучка, и таким же сладким на вкус, но уже включилось зрение, и терпкие ощущения мгновенно растворились в пробуждающемся сознании. Как жаль, - Виктор потянулся, пытаясь удержать в памяти хотя бы последнюю картину, запомнить лицо...и не смог. Он посмотрел на спальник Ильчиковой. Улыбнулся, вспоминая теплоту вчерашнего ночного разговора. Все-таки хорошо, что люди могут быть откровенными. Неужели для этого нужно пройти столько испытаний и мук, чтобы научиться ценить искренность и испытывать доверие к собеседнику. Виктор закинул руки за голову и, прикрыв глаза вспоминал вчерашние фразы Ильчиковой, одну за одной, это доставляло ему удовольствие, удовольствие, которого он раньше ни с кем и никогда не испытывал.
       Удовольствие от общения.

       - Никак ты смущаешься, напарник? - Ильчикова, искоса поглядывала на Виктора, неловко ерзавшего в героических попытках избавиться от брюк в застегнутом до ушей спальнике.
       Тот отвел мятущиеся глаза, явно стесняясь присутствия женщины. Нина Сергеевна спокойно развернула свой спальник, положив его вплотную - то есть дальше от края палатки.
       - В походе, Виктор, наш с тобой экипаж - не сказать, что дело обычное, но чего только в жизни не бывает. Не майся ты, ведь не голышом друг перед другом красуемся. Просто скажи в нужный момент "Атас", - и, я отвернусь или глаза закрою.
       Ильчикова аккуратно свернула куртку, положила ее под голову, едва удерживая смех. Взялась за "липучки" полукомбинезона.
       - Атас! - скомандовала она Виктору, тот сразу отвернулся в стенке и зажмурился. Уголки его губ дрогнули в благодарной улыбке.
       - Ну, вот, - она с наслаждением вытянула гудящие от нагрузки ноги. Пуховый спальник укутал ее уставшее тело.
       - Все, Виктор, нет меня, устраивайся, - Нина Сергеевна закрыла глаза.
       Через пять минут суматошной возни Виктор тоже затих, но ненадолго. Не спалось обоим. Реакция сознания, утомленного переживаниями суматошного дня, требовала выхода в словах. Как-то нечаянно оба вспомнили про остатки горячего чая в термосе, а потом Ильчиковой вздумалось угостить Виктора бутербродом с финским салями из стратегических запасов. Они сидели, полузакутавшись в спальники, болтали обо всем на свете, как ни в чем не бывало, даже не удивляясь возникшей доверительности. Она пришла сама - и все тут. Аромат копченостей щекотал ноздри, чай с букетом трав был горячим и очень вкусным.
       - Виктор, сколько тебе лет?
       - Двадцать.
       - Я думала меньше.
       - Все так думают, - кивнул Виктор, грустно дожевывая бутерброд,. -Вырос, а повзрослеть забыл, - мне и мама так говорила.
       -А сколько лет твоей маме?
       - Такая же, как вы. Я - поздний ребенок. Врачи не разрешали ей рожать, говорили - возраст. А она вот не послушалась. Что в вами, Нина?
       -Прости, подумала о своем, - Ильчикова одним глотком допила чай.
       -Я вас обидел?
       -Нет, что ты.
       -Тогда что вас огорчило? Я же вижу.
       - Не стоит.
       - Нина, если не расскажете, - я буду думать, что виноват перед вами. И до утра мучиться бессонницей, так и знайте, - смущенно заулыбался Виктор. - Пожалуйста.
       Нина смотрела в его участливые, глубокие глаза. Бог знает, что разглядела в них, а только вдруг начала говорить. Сначала с трудом подбирая слова и смущаясь, потом все свободнее. Она рассказывала про Черемош, про самого лучшего в мире мужчину по имени Олег. Виктор затаил дыхание. А она уже не видела его, она мыслями была вся там, в своих воспоминаниях, в далеком семьдесят пятом.

       - Значит. если бы вы в тот день не прыгнули, - Виктор сочувственно смотрел на умолкшую Ильчикову.
       -Если бы не прыгнула, моему сыну было бы сейчас двадцать девять лет.
       -Как жаль...неужели ничего нельзя было сделать?
       -Ничего.
       -Но вы ведь не расшиблись, правда?
       - Лучше бы расшиблась, когда осознала, что мальчик погиб из-за моей лихости и тупой неграмотности.
       - Нина, а Олегу вы рассказали? - тихо спросил Виктор
       - Нет. Ни сразу, ни потом. Более того, - я почувствовала себя после всего такой гадиной, недостойной даже близко стоять...в общем, я замкнулась и перестала с ним встречаться. В общем, когда через пару лет мы случайно увиделись в ресторане - он был уже женат. Ладно, Виктор, давай все-таки, спать. Разболтались что-то.
       - Он и сейчас женат? - задумчиво спросил Виктор.
       - Это имеет значение? - усмехнулась Ильчикова.
       - Да. Женат или нет?
       - Нет. Сейчас нет. Он развелся с женой в прошлом году. Это был его третий брак.
       - А, тогда хорошо, - оживился Виктор
       - Кому хорошо? Мне до этого нет ровно никакого дела. А тебе - тем более, понял?
       -Но послушайте, - Виктор заметил демонстративно закрытые глаза Ильчиковой и умолк.
       -Ладно, я потом доскажу свою мысль. Спокойной ночи, Нина, - прошептал он, отворачиваясь к стенке.
       Он быстро заснул и не видел, как Ильчиковой, взволнованной воспоминиями, долго не спалось. Она включила свет и перебрала одежу Виктора, в поисках какой-нибудь ремонтной работы, способной успокоить взбудораженные мысли. Так и есть, носки Виктора, грубой шерстяной вязки требовали серьезной штопки. Ильчикова тихо оделась и, выйдя из палатки, подбросила в прогоревший костер дрова. В эту ночь в палатку она уже не вернулась.

       Свежая утренняя прохлада обожгла щеки, заставила нырнуть в палатку за курткой. Сегодня никто не тормошил Виктора, не будил на пробежку. Странно, Ильчикова безуспешно проделывала это с ним каждое утро, добродушно ворча на хилое поколение, а вот сегодня - нет, не стала почему-то. Но Виктору самому вдруг захотелось пробежаться, потом попрыгать вволю, даже поорать от непонятного восторга. Он глянул на пологий базальтовый выступ, еще вчера облюбованный Ильчиковой для утренней зарядки, но и там ее не увидел. В притихшем по-утреннему лагере - ни малейшего шевеления. Виктор бездельно прошелся взад-вперед, избегая прямо смотреть на палатку Урицкого, где теперь жила Рута. Однако купол этой палатки отовсюду улавливался боковым зрением, и Виктор все же посмотрел в ту сторону: Урицкий - в бежевом тонком свитере, обтянувшем выпуклые мускулы, брился перед крохотным зеркалом.
       - И холод его не берет, - Виктор поежился. Урицкий оглянулся и заговорщически махнул рукой, мол - подойди, разговор есть.
       - Как же, пошел я, - Виктор решил отвернуться, но ноги, сами по себе, уже послушно выполняли желание Урицкого. На подбородке банкира краснела свежая ссадина, на глазах непроницаемые черные очки.
       - Не обращай внимания, - Урицкий небрежно коснулся ссадины, - бритва новая, вот и порезался. Ты уже бреешься?
       - Да, - кивнул Виктор, - механической машинкой "Спутник"
       - Это по молодости, - Урицкий провел ладонью по гладко выбритой щеке, - а я вот без станка не могу, иначе к вечеру обрасту как медведь. Как спал на новом месте?
       - Нормально, - смутился Виктор.
       - Она тебя как мамка, - Урицкий протер лицо ароматным лосьоном. - Носки заштопала, вон лежат на солнышке.
       - Я не просил, - Виктор покраснел.
       - А ее не надо просить, - по щекам Урицкого прокатились желваки. - Ей нужно приказывать. Вон, учись у Воронина. Как ты думаешь, где сегодня ночевала твоя приемная мамка?
       Виктор молчал изо всех сил стараясь сохранить спокойное выражение лица, но его выдавал взгляд растерянных глаз.
       - Чего молчишь, разве она тебе не сказала? То-то я смотрю, ты с утра по лагерю мечешься. А мамашка втихаря вспоминает бурную походную молодость в объятиях бравого инструктора, - гоготнул Урицкий.
       - Лжешь. Ты лжешь, подонок! Животное! - тоненько вскрикнул Виктор, и зажмурился, ожидая удара. Но его не последовало. Только мощная ладонь банкира жестко зажала ему рот.
       -Тихо, придурок, Руту разбудишь. Разуй глаза и сам убедись. Да и Воронину поменьше в рот смотри. Иди, сам убедись. Давай-давай..,тебе полезно будет, - Урицкий, заслышав шорох просыпающейся Руты, насмешливым пинком спровадил Виктора и вернулся в палатку.

       - Ложь, это грязная ложь, этого просто не может быть, - не в силах стоять на дрожащих от слабости ногах, Виктор медленно опустился на камень, невдалеке от серебристой инструкторской палатки. - Сейчас выйдет Сергей Иванович - и все разъяснится. А потом откуда-нибудь прибежит, как всегда бодрая после зарядки, Нина и доверительно шепнет ему, что нашла неподалеку потрясающий скол породы в необычном ракурсе..А потом они заварят в термосе вкусный чай с душицей, земляничным листом и мятой. И плевать, что ее спальник выглядит так, будто его не разворачивали сегодня ночью. Этому наверняка найдется простое объяснение. Тысячи простых объяснений. Клапан палатки Воронина откинулся. Вышедшая из палатки Нина вздрогнула от сдавленного вскрика. Увидела Виктора, суматошно метнувшегося к ней, и быстрым движение натянула до глаз белую вязаную шапочку. Не хватало еще, чтобы ребенок увидел рассеченную ударом бровь. Однако лицо Виктора было искажено такой паникой, что Ильчикова сразу забыла о внешнем виде и встревожилась всерьез.
       - Виктор, что с тобой? Что-то случилось?
       - Ничего, ничего, - шептал Виктор помертвевшими губами. - Как вы могли, как могли. .Я верил вам, я почти полюбил вас, а вы, а ты...господи, какая мерзость, - его глаза, как перепуганные птицы, метались в капканах век, на лбу выступили прозрачные капли . Нина Сергеевна потянулась навстречу, чтобы успокоить, но Виктор брезгливо оттолкнул ее руку и отскочил назад, оскальзываясь на подтаявшем моховом коврике. Речь молодого человека стала вовсе бессвязной, он отвернулся и, ссутулившись, кинулся прочь.
       - Виктор, подожди, Виктор, - Нина Сергеевна растерянно обернулась в вышедшему на голоса Воронину
       - Сергей, ему что-то показалось, - Ильчикова задумалась. - Он не ожидал, что я выйду от тебя. Хотя, если караулил, то подозревал, что я провела ночь в твоей палатке.
       - Да, - Воронин нахмурился, - все больше и больше подозреваю, что справка от психиатра, которую приволок этот Ромео, была добыта нечестным путем.
       - Он слишком непорочен, - Ильчикова вздохнула. - Совсем как я. И именно это, как правило, наводит на совершенно необоснованные подозрения.
       - Как бровь? - Воронин приподнял край шапочки. - Вполне прилично. Сними шапку, на воздухе затянется быстрее. Припудри стрептоцидом, верное средство.
       - Да что мне сделается, - отмахнулась Ильчикова, но шапку сняла и встряхнула головой, взбадривая слежавшиеся волосы. Бровь тут же дернуло, что вызвало непроизвольную гримасу Ильчиковой.
       - Осторожней, - укоризненно откликнулся Ворони. - Дай ране успокоиться.
       Заметив носки, забытые у входа во вчерашней суматохе, Воронин аккуратно сложил их и занес в палатку Ильчиковой.

       Виктор стоял на коленях, перегнувшись через поленицу дров, его рвало. Даже издали было видно, как спазмы изгибают худое, нервическое тело. Рядом хлопотала Рута, пытаясь напоить юношу из жестяной кружки, но вода неизменно проливалось на камни, когда Виктор пытался поймать его край губами. Рута быстро говорила что-то, гладила Виктора по голове. Банкир топтался рядом, явно не зная, куда деть руки, чтобы не прихлопнуть ненароком обоих.
       -Только водку зря переводит..., - безнадежно махнул рукой Кузнецов в сторону Руты. Разбуженная голосами, к месту событий решительно шагала Инга. Мгновенно разобравшись в ситуации, она оттолкнула Руту и сноровисто, не боясь испачкаться, опустилась на колени рядом с Виктором, ловко развернула его к себе лицом и с размаху влепила пощечину, потом еще одну. Голова юноши откинулась назад, открывая худую, напряженную шею, но судороги стихли.
       - А почему вы, Нина Сергеевна, так равнодушно наблюдаете, как ваш подопечный бьется в истерике, и, извините, палец о палец не ударяете? - Инга натолкнулась на каменный взгляд Воронина и посерьезнела. - Вы бы разобрались с ним, Нина Сергеевна, для начала смерили температуру.
       - Действительно, - спохватилась Ильчикова, торопливо направившись к своей палатке за походной аптечкой.

       Близилась ночь, Виктор лежал в палатке, на животе, прихватив зубами край мокрого от слез спальника. Он уже даже не всхлипывал, просто слезы катились по лицу и никак не хотели останавливаться. Нина Сергеевна молча присела рядом и погладила его дрожащие плечи, не пытаясь ничего объяснить, да и что она могла? Рассказать про дикий поступок Урицкого? Точно не смогла бы, а без этого все объяснения выглядели жалкими и неубедительными. Виктор закрылся от нее наглухо. Не только от нее, - от всего мира.
       Она вздохнула грустно, развернула спальник, осторожно потрогала бровь. Стрептоцид стянул края раны, которая все еще саднила, но это все пустяки. Это заживет - эка невидаль... если успеет, - подавила грустный вздох, Нина Сергеевна легла.

       Погода дразнилась ледяными языками ветров, налетевших к ночи с заснеженных вершин, и Нина Сергеевна тщательнее обычного проверила перед сном входной клапан, чтобы не осталось даже крошечной щели, потом осторожно перевела рычаг походной печки на минимум расхода топлива. Теперь брикета коксита хватит надолго и притока тепла будет достаточно, чтобы и к утру в выстуженной палатке не дрожать от холода, благо спальники оборудованы пуховой подстежкой. Все нормально, все как обычно. Если бы не Виктор, который целый день, нахохлившись, просидел в углу палатки. А теперь забрался в спальник и сделал вид, что спит, но плотно зажмуренные веки вздрагивают, зубы бесшумно колотятся, бесшумную, потому, что между ними намеренно зажат кончик языка. Но от этого напряженный подбородок конспиратора только заметнее дрожит. Вот горечко - то горькое.

       Ильчикова молча залезла в спальник, вновь покосилась на Виктора, скорчившегося вопросительным знаком, и протянула руку выключить свет, чтобы поберечь аккумуляторы. Сон погасил усталое сознание прежде, чем она дотянулась до светильника..

       Тошнота проходила, но потом снова цветные пятна мельтешащих женских имен, колыхали волны обиды, подступали к горлу вязким комком.
       Мила, Рута, Инга, Нина... сколько их - распутных, жадных и безнравственных, которые только и ждут, чтобы обвиться вокруг сердца скользким змеином клубком, отравляя ядом лучшие чувства. Виктору было противно и одиноко одновременно. Он услышал, как тяжело вздохнула Ильчикова, как сдержанно застонала, завозилась, устраиваясь на ночь, проговорила в дреме что-то сердитое и наступила тишина. Спит, надо же. Виктор, ожидавший от нее убедительных оправданий, почувствовал себя задетым. Спит - а он больше ни о чем думать не может, как только о ней...И даже свет не погасила, смотри ты....

       Он слегка высунулся и сморщился, потому что из собственного спальника потянуло кислятиной.. Шерстяной свитер был влажным и липким от пота, как он раньше не почувствовал? Да еще плохо замытые пятна от рвоты, мерзость какая. Виктор, кряхтя, выбрался из спальника, брезгливо стянул свитер через голову и зашвырнул к выходу. Туда же полетели скомканные штаны. Поколебавшись, забросил туда же белье. Потом, прополоскал рот холодным мятным чаем , провел по лицу намоченной во фляге ладонью, и стало полегче. Теперь оставалось тихонько взять чистые вещи...проклятье! Придется тянуться через Ильчикову. Ладно, и черт с ней. Сейчас только погасим свет.
       - О, господи...кто ее так?, -Виктор замер, растерянно уставившись на разбитую бровь Нины Сергеевны. Все собственные обиды, которые он целый день заботливо перебирал и лелеял, вдруг улетучились, а на дне души проснулась вина. Как же так? Нина целый день пыталась поговорить с ним, что-то объяснить, и явно что-то случилось, а он повел себя , как капризный ребенок, ошалевший от собственных грязных фантазий. А вот сейчас она спит, как всегда, в мужской рубашке с белыми пуговицами, ежась от холода, потому что спальник расстегнут. Руку бессильно уронила, не дотянувшись до светильника. Разбудить ее сейчас для извинительного разговора? Нет, это уж совсем надо быть свиньей. Она так устала, причем устала из-за него, Виктора, от нервов, отчаяния, сочувствия. Виктор вздохнул покаянно, осторожно сжал жесткую ладошку Ильчиковой и тихонько завел ее руку, -неожиданно податливую - под спальник, укутал плечи в уютную мягкость и потянул вверх молнию, но смявшийся оранжевый шелк заклинил ползунок замка . Нет, так не годится, она озябнет. Виктор возился с упрямым замком, невольно вглядываясь в лицо Нины Сергеевны, и замер, охваченный странным наваждением - он больше не видел перед собой пожилую женщину. Он смотрел мимо постаревшей телесной оболочки, заглядывая в душу, и был потрясен сияющей чистотой открытия. Господи, да вот же она, - женщина из светлых снов, лицо которой он мучительно и безуспешно вспоминает при пробуждении вот уже второй день, Милая, прекрасная, добрая. Виктор вспыхнул до корней волос, осознав, что полностью раздет. И это был вовсе не жар стыда. Это было совершенно новое, неизведанное еще, мощное чувство, властно овладевающее его телом и разумом. Он знал, он понимал, что сделает сейчас, потому во сне с ними все уже случилось, и случившееся было прекрасно. Как же он мог забыть?

       Женщина застонала во сне, он склонился к ее уху, шепча, что все-все, что он уже справился с замком, и теперь все будет хорошо. Действительно, пальцы уже тянули освобожденный язычок, но не вверх, а вниз, расстегивая спальник до конца. Он потрогал ее лицо, погладил бережно. Во сне она приникла щекой к его ладони, и он, осмелев, осторожно расстегнул пуговицы на синей клетчатой рубашке и мягко развел полы. Маленькие , тугие груди заядлой спортсменки, так и не познавшей материнства, были похожи на перевернутые блюдечки, с трогательными горошинами темных сосков, затвердевшими от прохлады. Виктор всхлипнул от охватившей его нежности и легко поцеловал эти горошины, потом осторожно накрыл ее тело своим. А когда он оторвался от ее груди и взглянул в лицо, то увидел, что незнакомка по имени Нина проснулась. Ее темные, блестящие глаза метались, как тревожные осенние птицы, застигнутые ранним снегопадом, она чего-то боялась? Но ведь он с ней, он защитит, согреет. Разве он теперь отдаст ее кому-нибудь? Никому и никогда! Пусть кто угодно осмелится, он все равно сильнее! Он сейчас сильнее целого мира!

       Разбуженная настойчивыми мужскими ласками, Нина Сергеевна не сразу сообразила, что эротический сон осуществляется с ней на самом деле. Пребывала какое-то время в усталом оцепенении, воскресившем в памяти и ощущениях далекий восьмидесятый год, зимний поход на озеро Ильмень.. Ее "Уран" тогда потонул, напоровшись на прорубь, присыпанную предательским снежным пухом. Тонкий, как молодая кожица, лед, проломился мгновенно и ее утянуло бы в глубину вместе со снегоходом, не окажись рядом Олег Земцов. Чудом спас, потом дотащил ее -ослабевшую, нахлебавшуюся студеной воды, до палатки, содрал обледенелую одежду и крепко растер застывшее тело водкой. Ее колотил жестокий озноб, а он все приговаривал, прижимая ее к своей жаркой, как печка, широкой голой груди.
       - Дрожь - это хорошо, дрожь - это правильно, малыш. Это значит - ты будешь жить, - успокаивал ее Олег.
       А потом, когда оба согрелись, пережитые волнения притянули их другу неодолимой силой. Они не противились взаимному зову, отдавшись бешеной нежности. Потому что смерть, уже державшая добычу в руках, отступила, и вот даже призрак ее они изгоняли выплеском жизненной энергии. И сейчас все это снилось ей с потрясающей силой реальных ощущений. Нина открыла глаза и совсем близко у своего лица увидела горящие глаза Виктора. Он, опираясь на локти, нависал над ней и с уверенной, спокойной силой касался ее тела. И ей было от этого приятно.
       Ильчикова задохнулась от стыда и растерянности, - попыталась отстраниться, напрягая все мышцы, но тщетно. Нина едва не закричала от бессмысленной неправильности, дикости происходящего. И в этот момент снова встретилась глазами с Виктором. И прикусила губу. В его глазах, лишившихся в одночасье своей обычной суетливой неуверенности и затравленной слабости, горел огонь древнего могучего инстинкта, наконец-то вырвавшегося на волю. Чистое, магическое пламя сжигало сейчас все его детские кривые страхи и надуманные химеры. В ее мятущейся душе немедленно образовалась опора, позволившая вздохнуть счастливо. Она снова была нужна, от ее самоотверженности здесь и сейчас зависело душевное здоровье и даже, может, жизнь этого юноши. Тогда пусть. Она не отвернулась и не задрожала, когда жадные молодые губы снова, уже азартнее и жестче, смяли ее рот. Она ответила на поцелуй., проклиная свою неумелость и закоснелую неопытность. Потом мысленно махнула рукой на заморочки, просто крепко обняла Виктора в тот момент, когда он напрягся, как дрожащая струна, выкрикивая ее имя, поймала губами его ухо и шепнула, - "Дрожь - это хорошо, дрожь - это правильно, малыш. Это значит - ты будешь жить"

       Нина Сергеевна полулежала неподвижно, опираясь на локоть, В сероватой, подсвеченной розовым мгле, просочившейся в палатку она удивленно всматривалась в крепко спящего Виктора. Чистая кожа, хорошего рисунка скулы, короткие густые ресницы, оттеняющие спокойное, слегка нахмуренное лицо. Куда-то исчез суетный неврастеник, вечно вздрагивающий от собственной неуверенности. Его место занял спокойный молодой мужчина - уверенный, серьезный...и...черт побери - , красивый! Или Виктор всегда был таким - невидимым под ворохом надуманных масок, в том числе и для ее собственных глаз? Дела. Ильчикова вздохнула, и стала одеваться, - осторожно, чтобы не шуметь. Ей не хотелось, чтобы мальчик проснулся и обнаружил, что его принцесса из ночной сказки на самом деле давно живет в сморщенной лягушечьей коже. Нет, пусть считает ночное приключение сказочным сном. Неповторимым сном, ведь сегодня ночью оборвалась ее самозабвенная игра в дочки-матери с Виктором. Мальчик вовремя подвел черту, пусть неожиданную, непредсказуемую, но необходимую и ему и ей. Выходит, все, что могла - она сделала, а значит, - уходить надо реально и конкретно. Сегодня вечером или, крайний срок - завтра. Озвучив мысленно решение, она как-то внутренне успокоилась и, осторожно вытянув из рюкзака термос, выбралась из палатки.

       Холодная, солнечная снежность заставила сощуриться, глаза заслезились. Привычный гимнастический комплекс с неизменной пробежкой сегодня выполнять не хотелось, да и все равно проспала. У новорожденного костра, звякая посудой, управлялись Урицкий и Рута, котелок на решетке исходил соблазнительным паром. Нина Сергеевна подошла и поздоровалась, пошутила по обыкновению.
       -Рута, в твое дежурство - отчего-то самый вкусный кипяток, не могу удержаться, ты уж прости, - Ильчикова отвинтила крышку термоса.
       -Да что вы, Нина Сергеевна, берите, сколько надо, воды достаточно, - гостеприимно отозвалась Рута.
       Урицкий молча вскрыл банку тушенки, ловко орудуя охотничьим ножом с блестящим широким лезвием, потом еще одну. Ильчикова набрала воды, дружески кивнула Руте и отошла.
       - Нина Сергеевна, подождите, - глуховатый голос Урицкого настиг ее в отдалении от костра.
       - Что вам угодно, - Ильчикова неохотно остановилась.
       - Только одного. Назовите сумму. Не торопитесь отказываться, - Урицкий вытерпел неприязненный взгляд Ильчиковой. - Ничего другого я предложить не могу, вряд ли вы поверите моим извинениям.
       - Не поверю. Вы правы. И денег не возьму.
       - Напрасно. Выслушайте меня спокойно, по-деловому, - Урицкий обдумывал каждое слово. - Вас я не рискнул бы покупать, но коли я знаю о ...готовящемся …и…разве там, внизу, у вас не осталось долгов? Или нет желания сделать кому-нибудь пусть последний, но дорогой подарок?
       Или устроить дальнейшую судьбу Виктора? Только одно ваше слово, поверьте.
       - Каждый хоронит своих покойников по-своему, - усмехнулась Ильчикова, - я оценила вашу попытку похоронить меня в соответствии со своими представлениями о погребении, у вас есть на это право. На этом прощайте, Павел.
       - Как будет угодно, - Урицкий развел руками и с великим изумлением уставился на что-то, за спиной Нина Сергеевны. Она проследила за его взглядом. Виктор - голый до пояса, бодро выскочил из палатки и кинулся умываться снегом, радостно щурясь в розовых прохладных лучах.. Отрезвляющее утро не уничтожило ночную сказку, расколдованный принц с уверенностью обживал новое тело. Ильчикова одобрительно скользнула взглядом по его широким плечам - еще не обвитым матерыми мускулами, но жилистым и сильным. Парень был худ, как весенний грач, но - кто бы мог подумать, что обладает природным телосложением гимнаста, сулящим в будущем роскошную стать. Привычка сутулиться, бесформенные свитера, вытянутые на локтях, суетливость в движения - словно этого никогда не было
       - Нина, вы еще не убежали? - голос Виктора звенел сдержанным восторгом. Урицкого он приветствовал небрежным кивком, но тот застыл с видом заброшенного памятника и не среагировал. - Давайте вместе: наперегонки, вон до того гребня, - идет?
       - Идет! Стартуем вон от того камня, - Ильчикова решительно сунула термос в руки банкира, тот послушно взял и, поминутно оглядываясь, медленно вернулся к костру, где его нетерпеливо поджидала успевшая заскучать Рута.
       На приличном удалении от лагеря полуголый Виктор несся вверх по каменистой, промороженной тропе неловко прижимая локти к бокам. Нина Сергеевна приотстала, но выдерживала свой темп, ровный, экономичный, привычно рассчитанный на многочасовой бег.

       Глава 10

       Из дневника Воронина

       "Маттерхорн - самая красивая гора в Альпах, но как ни странно была пройдена последней из всех альпийских вершин. Отец и сын Тогвальдеры и их друзья успешно покорили вершину, затащили наверх кучу винных бутылок и устроили грандиозную пьянку. При этои они швырялись пустыми бутылками в тех, кого считали своими соперниками. При спуске один из членов веселой компании поскользнулся, сорвал другого, который, падая, потянул за собой всех. Отец и сын Тогвальдеры были привязаны к этой же веревке, которая, "по официальной версии", не выдержала тяжести висящих на ней путников и порвалась, и это обстоятельство сохрани жизни обоим Тогвальдерам. Но есть версия, что веревка порвалась не сама, а была обрезана. До конца так и не разобрались… Страх перед смертью и любовь к жизни плохие помощники для штурмующих вершины альпинистов. Наша гора намного меньше Маттерхорна, да и не такая красивая, но кто знает, какой накал страстей способны вызвать неудачи, подстерегающие восходителей на каждом шагу их маршрута"

       Бумажный листок выглядел безобидным и хрупким, однако несколько строк, записанным торопливым, с наклоном влево Воронинским почерком решительно перечеркивали все планы членов группы. Местные синоптики предупреждали о надвигающемся шкальном ветре, способном вызвать обильный сход лавин. Нина Сергеевна посмотрела на чистейшее, без единого облачка предвечернее небо густой синевы, подсвеченное малиновыми отсветами солнечной короны, сняла защитные очки и прищурилась, мысленно прикидывая завтрашний маршрут. Внимательно оглядела склон, искрящийся безобидным свежевыпавшим снегом, что-то высчитывая в уме, и, придя к неутешительному выводу, упрямо покачала головой.
       - По крайней мере, Сергей, на лицо три опасных участка. При сильном ветре - как ты понимаешь, никаких шансов.
       - Понимаю. И вместе с тем понимаю, что шансы у нас есть, - проворчал Воронин. Он был раздражен и не скрывал этого. - Два месяца подготовки, неделя мытарств, ожидание незабываемых впечатлений, а в финале - жирный крест, перечеркивающий все усилия людей, идущих на штурм своей первой в жизни вершины и повернутых на сто восемьдесят, когда они почти дошли до цели? Как им это объяснить при ясной погоде и мертвевшем штиле? Верить прогнозам, когда для всех стало нормой жизни - материть ошибки синоптиков?
       - Это - другие синоптики и другие прогнозы. Станция перевала не ошибается, - Ильчикова говорила отстраненно, погрузившись в собственные мысли, которые витали сейчас далеко от погодных неурядиц.
       - Если завтрашнее утро не будет предвещать штормовых прогнозов - пойдем на штурм, - Воронин ковырнул носком ботинка примерзший к растяжке кусок льда.
       Они стояли у входа в инструкторскую палатку, с подветренной стороны забросанную снегом под самый купол. Другие палатки были не в лучшем положении. Накануне на лагерь обрушился мощный снежный заряд, и пришлось отложить заветное восхождение. Люди исстрадались от вынужденного безделья, почти на сутки загнанные в тесноту и полумрак, под защиту тонких полотнищ парашютного шелка, прогибающихся под тяжестью снега. Правда, сегодня с утра умопомрачительная красота склонов, облитых искрящимся снежным великолепием, примирило туристов с ситуацией ожидания штурма. Постепенно, все втянулись в веселую возню в белоснежных россыпях, укрывших лагерь, к вящему удовольствию Альпы, которая носилась в сугробах, как неутомимая, золотая пуля, и полагала себя грозным хищником, шипя и топорща загривок, когда кто-нибудь пытался ее поймать. После полудня резко потеплело, снег напитался влагой и Виктор подбил общество на строительство снежного городка и его азартный штурм, Урицкий вспомнил про дедушку Суворова, победно водившего войска, возможно, в этих самых местах, и под общий хохот они с Рутой заняли оборону доморощенной крепости и минут десять успешно отбивали веселые атаки Виктора и Нины Сергеевны, явно уступающих в суммарной массе и ловкости защитникам снежной твердыни. Кузнецовы в стороне без устали гладили намаявшегося котенка, который, в конце концов, устало притих, зацепившись коготками за куртку Бориса. Тот ловко пересадил любимицу за пазуху и, улыбнувшись Инге, удалился в палатку, а она - раскрасневшаяся, хохочущая, присоединилась к штурмующим. Втроем они обрушили оборону молодоженов, и тут же, сбросив шапки со вспотевших шевелюр, а кое-кто и куртки, учинили расправу над пленными и на влажных белых обломках свалились в кучу-малу, не очень разбирая, где и чьи руки и ноги. Смеялись, шутили, жадно глотали вкусный, огуречного привкуса воздух и не думали о промоченной одежде и растрепанных волосах, а просто наслаждались чистотой безудержного, детского восторга. А потом вышел хмурый Воронин и приказал сушить влажную экипировку и собирать снаряжение. Лагерь притих в деловой суете подготовки к восхождению. Сердце Ильчиковой заныло от сочувствия к Воронину, которому предстояло принять окончательное решение и сообщить о нем членам группы. Чем она могла помочь? Посоветовать нарушить инструкцию? Чепуха. Сергей и сам все понимает. Подбодрить? Чем?
       - Вечером у костра, - коротко бросил ей Воронин, - поговорю с людьми.
       - Только на объяснения не скупись. Насколько я помню, на занятиях ты о лавинах почти ничего не говорил...
       - А примета плохая. Чтоб не накликать, - Воронин потер рукой шрам на лбу.
       -Ладно, не помирай раньше смерти...и вот еще..., -Ильчикова замялась, потом сказала, глядя в сторону, - Сергей, если группа пойдет завтра к вершине, я сказалась бы уставшей и осталась в лагере. Раз вот так вышло с погодой, то.... возможно, сделаю, наоборот..
       Минуту он молчал, осмысливая сказанное. Потом шагнул к ней, жестко ткнул кулаком в плечо - И думать забудь, поняла?

       Костер был разведен Ворониным благодаря внушительному полену, прихваченному под клапан рюкзака с прошлой стоянки. Тогда им повезло наткнуться на сухой комель сосны, вырванный с корнем бог знает когда пронесшейся лавиной. Сейчас они находились выше линии деревьев, и Сергей заранее запасся топливом, чтобы вечером ненадолго собрать людей у живого огня. Поглядывая на весело занявшееся пламя, Воронин умело поддерживал его, скупо добавляя желтые, как масло, пахнущие смолой щепки, которые ловко отделял от полена острым охотничьим ножом с кожаной рукоятью.
       Рыжее мерцание на фоне синеватого в сумерках снега дразнило и притягивало людей. Первой подошла Ильчикова и присела у огня на корточки. Молча достала из кармана куртки обрывки бумаг, фотографий и крошечный блокнот в зеленой картонной обложке. Покосившись на отвлекшегося Воронина, быстро положила все в костер. Пламя радостно взметнулось, радуясь легкой добыче. Подошли остальные - возбужденные, с веселыми лицами. Все оживленно обсуждали тонкости маршрута, козыряя возросшей за время похода альпинистской выучкой. Виктор с Кузнецовым гадали, понадобится или нет завтра провешивание перил и, если понадобится, то кто первым пойдет наверх по леднику? Урицкий стращал Руту опасностью закрытых трещин, намекая на полюбившуюся девушке забаву: раскинув руки, с размаху падать в пушистые сугробы.
       Поэтому, все испытали неожиданное ошеломление, когда сухо прозвучавший голос Воронина, объявил, что вместо восхождения группа поворачивает назад и возвращается на базу в Вилье. Все альпинистские группы в районах Церматта и Ароса спешно спускаются вниз. Сергей говорил монотонно, стараясь не смотреть , как с лиц исчезает радостное оживление, уступая место тревожному недоумению.
       -..Штормовое предупреждение также объявлено в районе курортов Давос и Сент-Мориц, - Воронин говорил спокойным монотонным голосом, словно на занятиях курсов "Вертикаль", - положение осложняется прошедшими снегопадами и сразу вслед - резкой оттепелью.
       -Ни фига себе...заявочки!, - подскочила Инга
       - Вместо восхождения на вершины все группы получат возможность бесплатной автобусной поездки к водопаду "Лемюр" с последующим банкетом в местном приюте альпинистов и, конечно, памятные подарки на альпийские темы. У меня все, - Воронин взялся за топорик и в наступившей ошеломленной тишине одним ударом расколол сухо хрустнувший остаток полена.
       - Уже завтра к вечеру у нас с вами будет настоящий костер и сколько угодно дров, а послезавтра - выйдем из зоны снегов и насладимся красотами альпийской весны. На лугах цветут примулы, камнеломка...рододендроны всякие, да...
       -Да какие к хренам примулы! Что вы несете? - вспылил Кузнецов, - извините, инструктор, но парить мозги вы будете кому-нибудь другому. Всю жизнь, когда слышу прогнозы синоптиков на всемирный потоп, даже зонт с собой не беру, выходя их дому, и ни разу не пожалел.
       - Нет, это черт знает, что такое!, - нервно хохотнула Инга. - Честно говоря, инструктор, пару дней назад, я была бы счастлива. Да-да, счастлива. Горы подарили мне Альпу и больше я от них ничего не хочу. Можно сказать, - горы мне смертельно надоели. Я хочу вниз. Мне не терпится устроить бэмс на нашей международной кошкодаве, появившись там с этим золотым чудом. Я воочию вижу, .как наши заводчики облезут от зависти, представляю, какой визг поднимется! А стать основателем новой элитной породы - да ради этого я всю вашу горную романтику с красотами, овеянными бренчанием гитарных струн, готова была под откос спустить....еще позавчера. Но сегодня, сейчас...можете считать меня азартной дурой, но я хочу...может, впервые в жизни хочу быть на этой вершине...Я даже для Альпы специальный рюкзак сшила, все пальцы исколола - и что -теперь все насмарку ?
       - Послушайте, уважаемый, - шагнул к Воронину набычившийся Урицкий. - Я имею право на все, за что заплатил в этой жизни. И попрошу вас уважать это мое право. Вы сами говорили, что до вершины здесь идти не более жалких шести часов. Погода отличная, - Урицкий ткнул пальцем вверх. На светло-лиловом небе редкими бледными точками проступила звезды.
       - Павел, спокойней, - огорченная Рута прикусила губу, ее голос слегка дрожал. - Я тоже очень хочу быть на вершине, рядом с тобой. Я загадала, что с этой вершины перед нами откроется вся наша будущая жизнь.
       - Вот глупость-то, - фыркнула Инга. - Да твоей супруг и без вершины весь мир тебе под ноги положит. И персональные американские горки в придачу.
       - Инга, уймись. Твои шпильки сегодня неуместны, Сергей Иванович действует по инструкции, - тихо выговорила Ильчикова, протягивающая похолодевшие ладони к теплу огня.
       - Ах, вот кто у нас тут ревнитель инструкций и правил! Нина Сергеевна, уж без вас тут точно не обошлось. Воронин не производит впечатление перестраховщика, а вот вы - очень даже. Старая мудрая сова. Наверняка это он под вашим влиянием решил отказаться от восхождения. Я права?
       - Сами вы - сова, - порывисто выкрикнул Виктор и опустился на корточки рядом с Ильчиковой. - Простите ее, Нина Сергеевна.
       - Ну вот, я так и знала! Теперь понятно, почему фотограф как воды в рот набрал. Группировка заговорщиков, - Инга с досадой швырнула на снег пуховые перчатки. - Кретины!
       - Никакой воды я в рот не набирал, - спокойно сказал Виктор. - Мне тоже очень жаль, потому что уникальные кадры, о которых я мечтал...в общем ничего этого не будет. Но если я об этом скажу - разве что-то изменится?
       - "Белую невесту", Виктор, лучше фотографировать из надежного укрытия, - откликнулся Воронин, - и уж никак не оказавшись на ее пути.
       - "Белая невеста" - это, вы, о лавине? - переспросил Виктор. - Странно, что вы только сейчас заговорили об этом. Но разве наш склон лавиноопасен?
       - Теперь да. И очень, - кивнул Воронин, - хотя этот участок маршрута и разработан специально для новичков, поэтому считается безопасным. -видите - Воронин указал рукой, - на склоне нет ни одного оврага, русла или глубокой ложбины, которые послужили бы природным лотком для схода лавины. Но у самой вершины обнаружен массивный снежный карниз. Именно он нам и угрожает.
       - Подумаешь, обычный снег, которого здесь всегда навалом, - откликнулся Кузнецов.
       - Весь этот год был необычный, - Воронин скрестил руки на груди, - в начале зимы было морозно, но выпало очень мало снега, А ближе к весне, когда полагалось бы начаться таянию, вдруг завьюжило. А потом дождь с мокрым снегом, как раз перед нашим походом. А вчера вот - новый обильный снегопад, и резкая оттепель...ладно, смотрите все сюда! У кого фонарики - подсветите.
       Фонарики нашлись сразу и люди сдвинулись плечом к плечу вокруг Воронинского планшета. В перекрестии желтых и голубых лучей инструктор скупыми резкими линиями изобразил склон, и штрихами обозначил предполагаемый маршрут.
       - Видите - подъем идет по западному склону слева, здесь он достаточно пологий, в рабочем режиме прошли бы, как на прогулке. Крутизна возрастает у самой вершины, именно там есть несколько сложных участков на леднике, требующих от вас всех обретенных навыков и - пусть и небольшой, но настоящей альпинистской выучки. На кручах - голый лед, там снег не задерживается, - слишком велик уклон, потому, и нет опасности угодить под лавину.
       - Ну, вот видите, - воскликнул Виктор. - Сначала подъем, как вы сами говорите, легкий, а потом - никаких лавин.
       - Не торопись, фотограф, если бы все было так просто. Вот здесь, здесь, и здесь.. - Воронин маркером пометил линию маршрута жирными черными крестами, - в самом начале движения, когда придется идти по своеобразному серпантину, у нас над головой зависнут тысячи тонн мокрого весеннего снега, под которым, как слой масла на сковородке, - неустойчивый слой рыхлого, зимнего. И чтобы вся эта махина пришла в движение и рухнула вниз достаточно сейчас небольшого сотрясения поверхности, например падения камня, крика. Или резкого порыва ветра. А обещают не порыв, а шквал. Остается только предполагать, какую дорогу ураган выберет, по нашу сторону склона или по чужую?
       - И если ураган пойдет по нашей стороне, то нас засыплет снегом?- спросила Рута
       - Да, - кивнул Воронин, - но засыплет нас уже мертвыми. Главная опасность лавины движется перед снеговым фронтом. Это - воздушная волна.
       - Воздушная волна? - прислушалась к звучанию незнакомых слов Рута.
       - Эта волна, Рута, ломает вековые деревья, как спички еще до того, как на них обрушится основная масса снега. Хрестоматийный случай, кстати, который имел место здесь, в Швейцарии, не так давно. Лавина остановилась в нескольких метрах перед небольшим отелем. Тем не менее, здание было разрушено, крышу зашвырнуло аж на противоположный склон, а дюжина человек, сидящих за столом лицом к лавине, были обнаружены мертвыми. Их задушил резкий перепад давления.
       - Ого, - Кузнецов скептически поскреб затылок. -А вы не преувеличиваете, инструктор? Я, вот, например, слышал байку про одного чайника, который съехал на хребтине у лавины до самого подножия и даже не оцарапался.
       - Большинство баек чайниками и придумывается, - отмахнулся Воронин.
       - Да ну? Вы это серьезно? - тон Кузнецова становился все ироничнее. - А мне сдается, что вы просто ищете повод пораньше свернуть надоевшее вам мероприятие?
       - Вы никак не хотите поверить в смерть? - Ильчикова подняла воротник куртки и заговорила ровным глуховатым голосом, отчего сказанное казалось еще более устрашающим, как если бы она говорила громко и отчетливо. - Съехать, как вы говорите, на хребтине у лавины невозможно, потому что перемешивание толщи снега в процессе движения идет интенсивнее, чем сбивание коктейля в шейкере. Надеюсь, как любителю крепких напитков вам понятен процесс, запертый в стальные стенки шейкера? Так вот, нет никаких шансов, если зацепит всего-навсего краем лавины. Лавинный снег хоронит надежно. И, к сожалению, не слишком быстро. Шок, удушье, холод - это мучительно само по себе. Плюс многочисленные переломы. А теперь представьте, что вы дожили до остановки лавины и оказались под снегом - с забитыми снежной пылью легкими, в тугих объятиях быстро твердеющего снега. В лавинном завале нет вентиляции, и воздуха для дыхания катастрофически мало. Вы будете медленно задыхаться, лишенные возможности сообщить о себе криком, потому что идущие из снега звуки наверх не выходят. Замурованная жертва слышит голоса и шаги спасателей на поверхности, а вот ее - не слышит никто. Через час шансы, что по сумасшедшему везению вас откопают живым, сокращаются наполовину. А через три часа - практически равны нулю.
       - С ума сойти, - поежился Виктор. - Нина Сергеевна, вы специально решили нас напугать?
       - Лучше испугаться до беды, чем после, - Ильчикова умолкла.
       Урицкий слушал вполуха, с рассеянным выражением лица. Перехватив взгляд Воронина, банкир миролюбиво выставил вперед ладони.
       - Я все понял, не дурак. Осознал. Вдохновился. Нельзя - значит, нельзя. - Урицкий демонстративно зевнул во весь рот. - Руточка, пойдем спать. Ибо завтра с рассветом бравый инструктор поднимет нас на крыло и бросит в бесславное пике. И прощай мечты и помыслы о возвышенном.
       - Ничего, в возниженном тоже, если верить инструктору, есть своя прелесть в виде цветущих примул, и даже рододендронов, - съехидничала Инга. - Терпеть не могу рододендроны. Пересахаренная розовая красивость. Клематисы - еще, куда ни шло.
       - Клематисы? - Кузнецов подпустил в голос мечтательной лиричности. - По мне лучше камютисы или наполеонтисы. Ладно, пойдем и мы на боковую.- и он пустился догонять уходящую от костра Ингу.
       - Ничего, Виктор. Будут в твоей жизни вершины, наверстаешь, - Нина Сергеевна дружески подмигнула Виктору, - а рододендроны, действительно, цветут изумительно красиво. Особенно, сорта Фразера или Канадского лилового - кадры сумасшедшие по своей красоте.
       - Да я ничего, правда... что ж теперь, - Виктор, махнув рукой, и зашагал к палатке. Он снова, впервые, за последние несколько дней, сутулил плечи.
       - Ну, видишь, я пугал их, как мог, и даже сам почти испугался, с твоей помощью-то, -Воронин шутливо отсалютовал ей планшетом. - Завтра встанешь в цепочке замыкающей, как обычно.
       - Не знаю, Сергей. Я ничего уже не знаю, - осторожно отстранившись, Ильчикова шагнула в темноту.

       Нина Сергеевна дождалась, пока в палатке Воронина погаснет свет. Прислушалась к ровному дыханию Виктора. Осторожно подтянула свой рюкзак, вынула ненужные вещи. Повертела в руках легендарную жестяную банку, наклонилась и опустила ее в рюкзак Виктора.
       - Хорошо, что есть, кому передать семейное наследие, - с нежностью подумала Нина Сергеевна и взглянула на спящего молодого мужчину.
       Ильчикова проверила питание фонаря, уровень топлива в примусе, стальную миску, кофе, сахар, положила несколько галет, тушенку, рацию. Оделась, стараясь производить как можно шума, тихо придвинулась к выходу. Но случайно наткнулась на ногу Виктора.
       - Спи-спи, чего всполошился? - Нина Сергеевна успокаивающе улыбнулась Виктору, выталкивая из палатки облегченный рюкзак. Молодой человек моргнул удивленно, включил фонарь, потер слипающиеся глаза и забеспокоился
       -Нина, вы куда? Темно же еще...я с вами.
       -Ну, ты чего! А кто палатку соберет? - Ильчикова погасила фонарь.- Спи, Виктор, все в порядке. Воронин попросил меня выйти пораньше, и разведать погодную обстановку на склоне, мало ли что. Рация у меня с собой, не волнуйся. Я пройду пару сотен метров вниз, тут несложно и вернусь.
       - А зачем вам рюкзак, если недолго? - пытался сообразить Виктор.
       - В горах всегда необходим неприкосновенный запас, - Ильчикова выбралась наружу. - Спи и не волнуйся. Спасибо тебе за все.
       - За что спасибо? - мысли в голове Виктора путались, хотелось спать. - Нина, вы там поосторожнее, ладно?
       -Ладно..
       Виктор ткнулся носом в нежное тепло спальника. . Пара часов уютного сна перед выходом во влажный снеговой мир - это почти подарок, его тело быстро научилось в походе ценить маленькие радости. Показалось или нет - но миг назад прохладные сухие женские губы коснулись его щеки. Через минуту Виктор спал.

       Из дневника Воронина

       "Вчера группа проявила несогласие с необходимостью срочного возвращения на равнину. Все это больше и больше похоже на симптомы коллективного сумасшествия. Но чему тут удивляться, если я сам перестал любить горы? И разве нет логики в том, что те, кто раньше их не любил - теперь ослеплены сверканием вершины, утратив разум и чувство страха? Свежее утреннее солнце еще не выползло из-за дальней гривы, но розоватые лучи уже нетерпеливо подталкивали к горизонту мелкие, заспанные облака.. Небо над головой выглядит твердым, из-за невероятной прозрачности воздуха. Слева обманчиво близко дразнит воображение сахарная вершина. Казалось, рукой подать до искрящегося купола, манящего ослепительной чистотой и покоем. Это ловушка. Я таил надежду на признаки штормовой непогоды, на облака, набухшие влагой и грозящие обрушить свой игольчатый ледяной душ на обезумевшие головы моей группы. Но природа словно задалась целью погубить нас и теперь, никакие мои доводы или угрозы, не устоят против обмана окружающего нас умиротворения притихших гор. Что нас сегодня ждет? Что?"

       Погруженный в нерадостные мысли, Воронин не сразу понял вопрос подошедшего Виктора.
       - Какая разведка, ты о чем?
       - Нина Сергеевна сказала, что вы велели ей проверить ситуацию на склоне, ведущем вниз, - повторил Виктор. Он поразился внезапной перемене в лице Воронина.
       - Когда она ушла?
       - Не помню точно, - потупился Виктор.- Была ночь, темно. Очень хотелось спать.
       Воронин почувствовал тупую, угнетающую усталость, хотелось закрыть глаза и застыть на вечные времена: без голоса, без слуха, без памяти, но режущая кромкой льда мысль, окатила сердце горячей волной - он должен спасти Нину. Все остальное было как во сне, где Воронин видел себя со стороны - вот он успокаивает встревоженного Виктора, парирует злые фразы Урицкого, подбадривает расстроенную Руту, приветливо, как ни в чем не бывало, улыбается Инге, мельком, непринужденно касается теплой шерстки Альпы, сонно мяукнувшей из кокетливого рюкзачка, прилаженного на поясе Кузнецова.

       На месте палатки осталось темнеющее среди утоптанного снега шершавое сероватое пятно. Палатка, аккуратно свернутая, была прилажена к лиловому рюкзаку Виктора. Сам он растерянно вертел в руках белый шарф и толстый свитер из полара.
       - Вот, и вещи теплые не взяла, для чего-то положила в мой рюкзак. И коробку свою трофейную.
       - А снаряжение взяла?
       - Взяла.
       Воронин посмотрел на лежавшее рядом с рюкзаком, ухоженное профессиональное снаряжение Ильчиковой, которым она очень гордилась. Значит, она ушла с прослужившим три срока старым снаряжением Виктора, которое он купил по случаю на местном блошином рынке.
       - А записки не находил? - Воронин не сводил взгляда с цепочки набухающих талой кашицей следов, уходящих за гребень. Вмятины от альпинистских вибрамов Ильчиковой заметил и Урицкий. Присвистнув, он взял Воронина за локоть.
       - Это то, о чем мы оба подумали, инструктор? Уверен - вы в курсе.
       Воронин не ответил.
       - Записки не было. - Виктор осекся.

       В наступившей тишине вперед решительно шагнула Инга:
       -Я все поняла, абсолютно все, - голос заводчицы звенел праведным гневом - Наша ветеранка ушла к вершине одна. Черт возьми, не ожидала от перечницы такого плана. А ведь, не далее, как вчера, она громче всех пела про опасности снежных лавин и необходимости строгой дисциплины. Нет, Борис, ты видишь? А, главное, - продолжала бушевать Инга, - весь поход тихоней замшелой прикидывалась, а тут всех научила Родину любить. Инструктор, в чем дело?
       - Ингуля, по-моему мы в этой истории выглядим посторонними, - Борис Семенович взял жену под руку, - стоит ли продолжать игру в недомолвки? Если нам не хотят ничего объяснять, пусть не объясняют. Но при этом оставят наши последующие поступки на наше же усмотрение.
       - Это кто здесь посторонние, Борис? - взъерепенилась Инга.
       - Как минимум это ты и я, - Кузнецов повлек жену в сторону от группы, - мне тут пришла в голову одна мыслишка.
       Воронин прокашлялся, возвращая голосу привычную твердость.
       - Всем оставаться в лагере, Урицкий за старшего, до нашего возвращения с Ниной Сергеевной, никуда не двигаться.
       -Почему бы нам не выступить с вами? - пожал сильными плечами Урицкий. - Не так уж далеко она ушла.
       - Погода может ухудшиться с минуты на минуту и, если это произойдет, то единственное ваше спасение - это защита мощного скального грота рядом с лагерем. Не выдержат палатки - укроетесь там и переждете.

       Ильчикова рассчитывала прийти к вершине не позже полудня. Знала прогноз и верила Воронину, но опыт показывал, что все "хищники" гор - непогода, лавины, камнепады, туманы - просыпаются обычно после полудня. То есть, опасаться следовало бы на спуске, но ведь спускаться она не собиралась. Она поднималась, наслаждаясь тихой чистотой горного рассвета, и сдержанно улыбалась воспоминаниям о самой первой своей победе над вершиной. Она стояла, ощущая тепло одного, единственного дорогого человека, дружески обнимавшего ее плечи. А присмиревший четырехтысячник Шахдаг терпеливо молчал и терпел на своей убеленной снегами седой гриве ликование двух победителей. Все когда-нибудь бывает в первый раз и в последний раз.

       Потом она вспомнила, как при штурме семитысячника Хан-Тенгри, всего за двести метров до вершины, у нее начался приступ горной болезни - резко заболела голова, помутилось зрение. А двести метров вверх, по обледенелой круче - это два часа тяжелой работы. Земцов, шедший рядом, сразу увидел неладное. Он решительно подхватил ее - вялую, теряющую ориентацию, с маршрута, устроил в расщелине, заставил лечь. Махнул рукой остальным - уходите. Ребята не тратили слов. Молча, сочувственно похлопали обоих по плечам и продолжили восхождение.

       Это было поражение. Не быть на вершине - это не завершить маршрут. В альпинистских книжках обоих появится запись 6800, и всего пары сотен метров не хватит до получения первого разряда. Месяцы подготовки и неимоверно тяжелый труд последних дней, мучения акклиматизации - все насмарку. Поражение.

       Было так худо, что не хватило сил огорчиться. Она смотрела в лицо Олега - он еще не остыл от азарта штурма. И все это из-за нее? Она вяло ругалась, отталкивая его руки. А он ловко упаковывал ее в два спальника разом, устраивая на узком каменном ложе. Она уговаривала идти за ребятами - переждет до общего спуска , и ничего с ней за случится. Он знал, что не случится, и не спорил. Он просто ее обнял и тихо сказал "я без тебя не пойду"

       Бог знает, что произошло тогда с ней, Жгучая, мощная волна чувства, вдруг плеснула по глазам изнутри, и контуры предметов стали четче. Головная боль уменьшилась, обрели уверенность ослабевшие, было, ноги. И Ильчикова заплакав от радости - поднялась. Они стояли на вершине - всей группой, и скупо радовались, жадно выцеживая кислород своими измученными легкими.

       Странная вещь - прошлое. Всего несколько ярких воспоминаний, но, вот нанизываются одно за другим, будто прожитая жизнь была не сродни унылому, серому полотну с выцветшими пятнами красок, а яркими бусами на шоколадной шее романтичной мулатки. Бред.

       - Ты все правильно решила, - подбодрила себя Ильчикова. - До вершины оставалось не более трех часов.
       Снег лежал плотно, легко формировался в ступени. Ильчикова совсем не устала, сказалась, эйфория нервного внутреннего подъема. Вообще, она чувствовала свое тело неожиданно помолодевшим, здоровым, ловким. Не смотря на большой перерыв, оно помнило альпинистскую выучку маршрутов пятой категории сложности и на "единичке" вело себя со снисходительной роскошью мастерства.
       - Пожалуй, если разобрать меня на запчасти и продать со скидкой, то придирчивый покупатель не прельстился бы формой, но вот содержание все еще в безупречном рабочем состоянии, - неожиданно прыснула Ильчикова, но тут же слегка порозовела, потому что вспомнила жаркое в своей юности объятие Виктора. Мелькнуло застенчивое - "ну, кто бы мог подумать" - а следом сочувственное - "ты дурнушка, Ниночка", - родной мамин голос и насмешливая интонация Инги - "только не говорите, Нина Сергеевна, что вы не хотите замуж, все равно не поверю". Ильчикова вдруг остановилась, не дойдя до вершины десяток метров.
       - Что встала? - спросила она себя в слух. И вдруг, с внезапным ознобом к ней пришла страшная в своей простоте мысль. Нет, она вовсе не боялась этого последнего шага. Она настолько свыклась с мыслью о нем, так долго шла к нему, как спасению, что теперь была оглушена внезапным пониманием его ненужности.
       - Как же так, Нина? - Ильчикова сдвинула шапочку и потерла лоб снегом.
       Она шла на штурм мерзлой каменной вершины, выбрав это последним поступком своей жизни, в то время, живая, теплая, сверкающая самоцветами высота любви так и осталась недоступной. И всего лишь, только потому, что она ни разу не позволила шагнуть к ее подножью. Ее любовь к Земцову сжигал надуманный стыд безответности этого чувства. Ведь она была уверена, что убожество спроса никак не соответствует величию предложения. И сделала все, чтобы уничтожить свое чувство. Скрыла гибельный для их нерожденного ребенка прыжок и одна, долгими ночами выплакивала в подушку свое горе. А ведь он писал такие письма. Она не отвечала. Намеренно все оборвала. Потом, встречаясь с ним - уже женатым, всегда смеялась. усиленно изображая роль "рубахи-парня". Три неудачных брака Земцова ничегошеньки ей не прояснили, более того, гордо задрав нос и выставив все колючки из своего арсенала, она ни разу не удосужилась поговорить с ним откровенно, заранее соглашаясь с победой очередной соперницей - "ты дурнушка, Ниночка..."
       Чтобы успокоиться, Нина Сергеевна опустилась на снег и начала разжигать примус, поглядывая на мглистую дымку, медленно затягивающую синее небо. Снежный карниз - угрюмой толщей нависающий над склоном, теперь был совсем близко. Миллионы тонн ледяной, набухшей влагой снежной массы.
       Нина Сергеевна зачерпнула в кружку снега и поставила ее на примус. Водка из фляги обожгла гортань, но она сделала второй глоток, заела галетой. Темные облачка, зароились на горизонте, в просвете дальнего ущелья. Морозный ветерок колючим веером мазнул по лицу, бросил в глаза горсть мелких льдинок. Здесь, выше линии самых тяжелых облаков, солнце еще раз попыталось пробить сгущающейся холод, но поздно - сил ему явно недоставало.
       Она вспомнила виноватые, встревоженные глаза Олега в их последнюю встречу. Вспомнила, в каком бешенстве хлопнула дверью его кабинета, навсегда оставив за ней все попытки Олега прийти на помощь. Она всегда была скора на расправу. Вспомнила, как поспешным переводом вернула деньги, которые получала от Олега в течение своей работы в архиве. Жест, вызывавший раньше чувство удовлетворения и гордости собой, теперь показался постыдным и глупым.
       Она не задумывалась, почему, разведясь с третьей женой - энергичной молодой журналисткой, Олег отыскал ее - старую, но все такую же ершистую и гордую и прошептал, как когда-то на Хан-Тенгри - "я без тебя не пойду". Но на этот раз она постаралась его не услышать.

       Воронин всматривался во вмятины от следов Ильчиковой.
       - Она не будет спешить...не должна. Пока не взята вершина, пока светит солнце, она будет жить, - убеждал он себя.
       Даже покатый склон покажется кручей, если преодолевать его рывками без передышки, скоро у Воронина отчаянно заломило под ребрами. Он остановился, слизывая горячий пот с верхней губы, нащупал в кармане трубочку нитроглицерина, но решил приберечь. Надорвал хрустящую упаковку "ибупрофена" - таблетка, еще одна, торопливо зажевал снегом. Снова, в десятый раз за последний час безуспешно попытался вызвать Нину по рации, но на ее волне - тишина, перебиваемая треском эфирных разрядов. Проклятье! Слева от него зазмеился неширокий карниз, выводящий на подветренную сторону склона - ту самую, вертикально-обледенелую, почти без шубы, потому что снегу не за что уцепиться на гладкой крутизне.
       Карниз он прошел на одном дыхании, налегке, используя представившийся шанс с максимальной скоростью. Рюкзак оставил на тропе без раздумий. Принайтованный к руке айсбайль, служащий одновременно молотком и ледорубом, крючья, аптечка на поясе и небольшой моток веревки - больше ничего не требовалось. Через час или меньше он будет на вершине и перехватит Нину. Еще полчаса на спуск. У него нет второго альтурса, но соорудить схватывающий узел - не вопрос. Вдвоем они спустятся по перилам в два счета. Еще полчаса - добежать до лагеря. Главное - успеть снять ее с вершины. Прижимаясь к скале, Воронин пошел быстрее. Карниз вывел на базальтовую площадку. Вот оно!!
       Веревка змеилась по склону, крюк тускловато поблескивал над головой. А дальше уходили перила, сначала - вверх, потом влево .Снизу было не понять, что за поворотом.
       -Дойдем - увидим, -бормотал Воронин, прицепляя жумар . Он проверил блокировку, подвигался. Ременная беседка, надежно скрепленная с грудной обвязкой, плотно охватила бедра. Не жмет, не давит. Попробовал прочность перил и порадовался: - прочно!
       Воронин выругал себя за оставленную на тропе рацию, ведь он надеялся вернуться к брошенному рюкзаку не позднее, чем через два часа. Крутая наклонная полка, вся испещренная каменными перьями, готовыми сорваться из-под неосторожных рук и ног. Воронин был собран, стремительно обошел каменную пробку, откидывая корпус назад и цепляясь за ажурные острые кромки пальцами. После небольшой горизонтальной траверсы - снова почти вертикальный подъем. На этот раз стена гладкая, как навощенный паркет. И нет ни одной зацепки для рук, ни одной полочки, на которую можно поставить рант тяжелого ботинка с прорезиненной подошвой. Воронин попытался вскарабкаться, держась за жумар, надетый на перильную веревку. Веревка маятником ушла в сторону, его проволокло вдоль стены и швырнуло на исходную позицию. Воронин вытянул из-за пояса крюк. Трещина между камнями - что надо. Несколько ударов, зацеп, рывок вверх. Упереться ногой - и еще один крюк. Еще разок. Подтянувшись, Воронин выбрался на острый снежный гребень, за которым начинался ледник. Воронин резко поднялся и шагнул на ледник, покрытый неожиданно толстым слоем влажного снега.
       Облака спускались, закрывая долину и нижнюю часть тропы. Ближе к вершине обнажились белый лед и скалы. Воронин тяжело, со всхлипами дышал. Снова стало жарко от длительного напряжения. Впереди виднелся торчащий изо льда черный скальный выступ. Вырубив десяток ступеней, Сергей сел на него верхом, забил ледовый крюк и привязался. В изнеможении прильнул щекой к серому мрамору, стараясь не думать о новом броске вверх, вначале - отдышаться. Таблетка нитроглицерина выстудила рот.
       Выход со скал в ледяную трещину был несложен. Но подняться снизу между двух ледяных стен было неимоверно трудно. Упираясь кошками в одну стену, а спиной и руками в другую, он преодолевал это препятствие, выдалбливая уступы-опоры для рук. Затем, найдя новую опору для спины и левой руки в ледяной стене, и, вонзив кошки в противоположную, правой рукой он долбил уступы над левым плечом, почти не надеясь на успех, но самолюбие не давало ему в этом признаться. Воронин медленно пробирался вверх. Когда он, наконец, поднялся над трещиной, буря уже бушевала. Порывы ледяного ветра рванули одежду, забросали колючим снегом глаза. Плотные облака обволакивали все густым, воющим туманом. Над головой сверкнуло, тяжело ухнул гром. Ослепленный Воронин шагнул в сторону от края трещины на плотный с виду снеговой язык, но нога не почувствовала опоры и сознание полетел в пустоту. Ну, вот и все.
       Он успел сгруппироваться, но при ударе о дно левая нога подвернулась и хрустнула. Резко потемнело в глазах. И тут же он услышал, как утробно и тяжко вздохнула гора, освобождаясь, наконец, от непосильного снегового бремени: - вввухххх.
       Воронин дотянулся пальцами до лодыжки, так и есть - перелом. Неестественно повернутая нога отозвалась резкой болью. Промедол, вколотый через штанину, принес временное облегчение. Воронин, прополз вперед, прислонился спиной к леднику.

      

       Глава 11

       Из дневника Воронина

       "Со мной все кончено. Жаль. Висенте, хороший парень, вся вина которого заключалась в том, что внешне он так похож на Луису. Я отстранил его от себя, принес в жертву его жизнь смерти его матери. Жаль, что мы больше не увидимся и, если бы мы увиделись, я бы встал перед ним на колени. На колени сломанных ног, прости меня, Висенте. Здесь, в расщелине ветер почти не ощутим, воет где-то наверху, но мороз усилился. И снег. Через час меня заметет. Нужно привязать к петле айсбайля рукавицу и вбить в скалу над головой. Вряд ли меня найдут в этом склепе, но важно двигаться, сохранять тепло, даже если это тепло уже не может растопить падающий на лицо снег. Но это тепло согревает душу и пока она жива - живы все, кого я люблю. Луиса, Висенте, Нина, Олег, Виктор, Инга, Кузнецов, Рута, Урицкий".

       - Да, дела. Она все-таки ушла, - в тяжелых раздумьях произнес Урицкий, - все-таки ушла.
       Прежде, Павел Александрович был уверен, что все это блеф, желание вызвать сочувствие, привлечь к себе внимание, так необходимые одинокому пожилому человеку. Мало ли что бывает в жизни. Урицкий пообщался с людьми - дай Бог каждому. Были и такие, о которых принято говорить "безбашенные". Люди без нервов, чувств и эмоций. Кремни. Но, при длительном общении начинали проступать, как тщательно замаскированные школьницей веснушки после весеннего дождя, слабые стороны этих кремней. Каждый жил со своим, тщательно скрываемым, страхом. Страхом потерять капитал, положение в обществе, семью, здоровье, жизнь. А эта стареющая женщина смогла преодолеть зависимость от жизни. Жизнь, как алкоголь, привязывающий к себе намертво, вот только справиться с привычкой жить, намного тяжелее, чем отказаться от спиртного. А она отшвырнула свою жизнь, как недопитую бутылку, отшвырнула легко, решительно, с чувством внутреннего достоинства.
       Теперь Павлу Александровичу предстояло занять место Воронина, перед уходом назначившего Урицкого старшим группы. В своих способностях руководить Павел Александрович никогда не сомневался. В бизнесе, в семье, в горах. И чем сложнее выглядела проблема, тем азартнее становилось настроение банкира. Он обожал не разрешимые задачи, которые, в конечном счете, разрешались. И это было вдвойне приятно. Урицкий обвел взглядом группу, нетерпеливо ждавшую его решения.
       - Павел Александрович, - нарушил тишину Кузнецов, - так что именно вы решили с Ворониным? Мы покоряем этот пригорок или спускаемся вниз.
       - Пока ждем. - Урицкий решил выяснить настроение группы. Именно поэтому, спровоцировал вид собственной нерешительности, однако, при этом, зорко следил за реакцией каждого человека. - Воронин обещал к вечеру вернуться, вот вечером и решим окончательно. Но, скорее всего, придется прислушаться к прогнозу синоптиков и спуститься.
       - Не понял, банкир? - напыжился Кузнецов. - Кто как не вы вчера говорили, что за вершину уплачено?
       - Смешно, - усмехнулся Виктор, - как можно уплатить за вершину? Или заплатить за небо, за море, за закаты, за звезды?
       - Поживешь - поймешь, - усмехнулся Кузнецов. - Ну, так как, старший, крепко ли ваше " купеческое слово"?
       - Сводку слышали?- продолжал игру Урицкий. - Буран!
       - Ба, Пашенька испугался, что снежком припорошит, - ехидно скривилась Инга. - А я вот хочу на вершину. В гробу я видала вашу сводку. Да мы бы уже давно на вершине были, если бы тронулись сразу, а не охали и ахали по поводу исчезновения старухи и дурацкого поведения Воронина.
       - Короче, Урицкий, давайте решайтесь, - наступал Кузнецов. - Мне эта вершина - тьфу и растереть. Спущусь вниз, заплачу за вертолет, мигом забросят. Но, в кои веки выпал шанс обойтись своими силами и утереть нос этим нашим профессионалам.
       - Вот, именно, - вновь вступила Инга, - мы, как дураки, здесь сидим, а Воронин со старухой гору штурмуют, без обоза-то им куда удобнее. Для них, бессребреников, погоды не существует. Погода это для нас, богатых дураков.
       Урицкий тяжело посмотрел на заводчицу. Бочка с порохом.
       - Ну а от меня то, что хотите услышать? Я же не опытный Воронин, я вас вести не могу. Кто поведет?
       - Нет, банкир, вы от ответа не уходите. Опыт здесь не при чем - Кузнецов наставительно поднял вверх указательный палец, - вы прямо отвечайте - вы с нами или нет? Где метель, где буран, где лавина? Небо чистое, снег мокрый, тепло. Да такой снег пушкой не сдвинешь? Ну, так вы с нами?
       - Нашли кого старшим назначить, - рассмеялась Инга в лицо Урицкому. - Повезло нам, что с инструктором, что с его заместителем.
       Уж от кого, но от кошатницы Урицкий ни как не ожидал такого упрямства. В мечтах, она уже давно была в Москве, где гордо несла своего рыжего облезлого кота на выставку. Так что тянет ее на эту гребанную вершину? С приемышем Ильчиковой - ясно. Не иначе, как блаженный, ради этих гор, все скопленные деньги грохнул. Лишь бы пощелкать чертову вершину. Интернета ему мало. Там подобного барахла завались. Кузнецов? Ну, тот понятно. Капризный барин, который сам не знает, какой прихоти ему еще надо, но в этот раз он явно смотрит Инге в рот. Вот, Рута, это совсем другая история. Для нее все это невероятное сказочное путешествие, она во всем положилась на него, Урицкого, который ни за что не признается, что не способен чего-нибудь сделать ради искренней благодарности сияющей в ее огромных доверчивых глазах.
       - Короткий отдых. Проверить снаряжение и одежду. Женщинам позаботится об аварийном запасе провизии, - Урицкий
       уверенным шагом отправился в палатку. Протиснувшись под брезентовый полог, он облегченно выдохнул, осторожно, что бы ни кто не увидел, минут пять наблюдал через дверную щель обстановку в лагере. Рута с Ингой, деловито переговариваясь, раскладывали на утоптанном снегу банки, пакетики, свертки. Кузнецов с Виктором облагораживали костер, пытаясь приспособить над ним котелок для чая.
       Что бы хоть как- то отвлечься от действительности, Павел Александрович начал в который раз перебирать свой рюкзак, неспешно бормоча под нос несущественные фразы.
       - Все хорошо. Все просто замечательно. Что тут у нас? Кофе. Хочется кофе. Со сливками хочется кофе и настоящий, а не эту сметенную пыль.
       Банка было почти пуста.
       - Что там дальше? - банкир вытянул на свет божий пакет с грязными носками. Удивляясь переменам в собственном сознании, Урицкий не обнаружил в себе отвращения к этому пакету, как это было несколько дней назад. Пакет и пакет, грязные и грязные.
       - Надо бы выкинуть, а лучше постирать. Будут как память. Что там дальше? - Из рюкзака посыпались золотые мятые горошинки. По одной падая на матерчатый пол палатке. - Не понял, это что еще такое? Изюм. Не, ну надо же изюм.
       Глаза банкира потеплели. Добрая старая домработница. Когда только успела, ведь вроде бы сам все собирал. И как только запомнила пристрастия Урицкого. А он-то хорош. Ел какие-то консервированные фрукты, жевал горьковатый липнущие к зубам сухой чернослив, а в рюкзаке лежал отборный золотой изюм, уложенный заботливой тетей Клавой. Спасибо. Павел Александрович аккуратно начал подбирать рассыпавшиеся маленькие горошинки и ссыпать в новый пакетик. Набрав последнюю горстку, Урицкий не удержался от соблазна и ссыпал ее себе рот. Блаженно зажмурив глаза начал с удовольствие жевать ароматные ягоды. Приторно-сладкий сок заполнил рот. Урицкий выпростал руку из палатки и загреб горсть снега.
       За два месяца до похода, заехал Павел Александрович в офис к одному своему давнему знакомому. Однажды этот знакомый взял у Павла Александровича кредит на льготных условиях, но затянул с возвратом. Обычно, для напоминаний банк отправлял оперативников, но в этом случае Урицкий изъявил желание увидеть должника лично - и приятеля навестить и насчет денег поторопить. Фирма у знакомого была не большой. Все как везде. Приемная. Стол. Телефон. Секретарша. Едва взглянув в лицо секретарше, Урицкий стал тут же вспоминать, где и когда он мог видеть это лицо. Пока приятель с виноватой улыбкой доставал из бара коньяк и рюмки, одновременно повествуя о чрезмерных налогах, и жадных бандитах Урицкий беспрестанно думал - где он мог Ее видеть? Стареющая мадам, скрывающая возраст вульгарным макияжем. Секретарша внесла заказанный кофе, бесшумно удалилась.
       - Павел Александрович, - улыбнулся старый знакомый, проследив взгляд Урицкого, - секретарша заинтересовала? Сам понимаю, что давно сменить бы надо. Имидж фирмы, то да се, но вот привык к ней, привык и все.
       Урицкий усмехнулся. Что толку объяснять, все одно, старина, не поймет мыслей Урицкого. И только простившись с хозяином кабинета, и увидев в приемной Ее лицо еще раз - вспомнил:
       - Это Настя. Та самая Настя из соседнего поселка. Первая любовь. Записка, которую тогда он прочитал совсем иначе, чем следовало. И последующее известие, что Она в Москве. Вот Она оказывается где?
       Урицкий спустился к выходу из конторы знакомого. Странные чувства захлестнули его. Захотелось вернуться, подойти к Ней и рассказать о том, как сильно он Ее любил.
       - А что дальше? - спросил он себя за рулем джипа. - Что дальше? Поведешь Ее в загс? Будешь счастлив со старухой, в которую был влюблен в детстве?
       В тот вечер он напился. Сильно. До этой встречи, Урицкий часто вспоминал свою первую любовь. Вернее, Она просто всегда была в мыслях.. Ну, например, человек не замечает что у него есть руки, ноги, язык, но всю жизнь с успехом пользуется ими, так и Павел Александрович не замечал как эта первая любовь согревала его, была с ним повсюду. И вот такой грустный и нелепый финал.
       - Паша, ну где ты там? Давай к столу, - вывел из размышлений раздавшийся снаружи звонкий голос Руты.
       Когда Павел Александрович подошел к сборному матерчатому столу, группа уже приканчивала свои порции надоевшей до чертиков брикетированной каши, распаренной в воде. Урицкий без энтузиазма заработал ложкой. Чета Кузнецовых разливала по кружкам кипяток, привычно переругиваясь.
       - А-а-а. - пронзительно взвизгнула Инга, тряся в воздухе левой рукой, при этом правой она колотила по голове Кузнецова, словно барабану.
       - Ингуля, я не нарочно, Альпа дернулась, - старался уклониться от града затрещин Кузнецов.
       Оказалось, что, разливая кипяток, Кузнецов привычно поглаживал Альпу. Несколько горячих брызг попали на разнежившуюся кошку, она испугалась и попыталась выпрыгнуть из своего ватного рюкзачка. Кузнецов попытался перехватить ее и случайно опрокинул котелок с кипятком на руку Инге. Обваренная кисть Инги приобрела цвет вареных раков и покрылась волдырями. Рута, вытряхнув содержимое своего рюкзака прямо на снег, начала разыскивать походную аптечку. Наконец, обнаружив противоожоговую мазь, подбежала к Инге и принялась обрабатывать опухшую руку. А вот бинтовать руку Инги вызвался Урицкий, который, к удивлению присутствующих, не смотря на болезненные вопли Инги, довольно умело и быстро справился с перевязкой.
       - Господин банкир, - успокоившаяся Инга тут же проявила свое обычное любопытство, - это где же Вы так ловко с бинтами научились управляться? На стрелках-перестрелках?
       - На военной кафедре, нас заставляли это делать на время, - просто ответил Урицкий. Его ответ вызвал взгляд обожания Руты.
       - Ну, раз у нас появился умелый медик, не пора ли нам отправиться к вершине. Погода не меняется. Мороз и солнце - день чудесный, неси рюкзак мой, друг прелестный, - Инга хмуро улыбнулась Кузнецову. - А Альпу отдай мне. Сегодня ты наказан разлукой с нашей любимицей.

       Павел Александрович давно определился с желанием догнать Ильчикову и Воронина на вершине. Сказалась пристрастие пробовать себя в новых видах деловой деятельности, будь то кредитование, инвестирование, игра на рынке ценных бумаг, управление серфером, изучение иностранных языков, приготовление фруктовых десертов, многочасовой преферанс, стрельба из спортивного оружия и продолжительное стояние на руках на спор. Теперь стояла задача не только покорить вершину, но и возглавить группу восходителей под угрозой схода лавины, ураганного ветра и усиления морозы. Но плохие погодные условия - это условие вероятное, но не обязательное, что только усиливает ощущение азарта и увеличивает значимость победы. Урицкий считал себя удачливым в своих предприятиях, почему судьба должна отвернуться от него в этот раз? Итак, они выходят на штурм. Он впереди, за ним Рута, потом Инга, далее Виктор и замыкает Кузнецов. Вершина одна, так что ни с Ильчиковой, ни с Ворониным они не разминуться. Вершина эта, конечно, не бог весть что. Не семи тысячник какой-нибудь. Наград и записей о его покорении не будет. Но это все-таки вершина. Когда еще выберешься в эти горы? Да ни когда, скорее всего.
       Через двадцать минут группа выстроилась готовая выступить в путь. Урицкий, так же как это всегда делал Воронин прошелся перед группой с традиционным напутствием. Но нужные слова не приходили. Возникла пауза, но выручил Кузнецов, который попытался взвалить на себя сразу два рюкзака - свой и пострадавшей Инги. Тяжесть рюкзаков повела Кузнецова в сторону и он, запарено дыша, уперся спиной в ледяную глыбу. Группа заулыбалась, и повисшее напряжение рассеялось. Урицкий отобрал рюкзак Инги и присоединил к двум, уже висевшим на его широченной спине. Два часа они шли довольно быстро, ориентируясь по заметным следам Воронина. Вершина, если и не приближалась, то казалась еще желаннее и доступнее. Урицкий уверенно шел впереди, на крутых участках протягивая женщинам свою сильную и надежную руку. Через полчаса было решено устроить привал, это решение прибавило силы и улучшило и без того азартное настроение.
       Погода испортила внезапно. Пять минут назад грело солнце, дул свежий ветерок, а над головой безмятежное небо. Но вот ветер усилился, стеной повалил мокрый снег. Рута и Виктор, вначале, как всегда дурачились, стараясь поймать снежинки ртом, пригибались, швыряясь снежками и втихаря, за спиной Урицкого, ухохатывались над чертыханиями Кузнецова, облепленного снегом, как ожившая снежная баба. Постепенно снег сменился жесткой крупой безжалостно хлещущей по лицу. Урицкому, идущему впереди, показалось, что сейчас его оторвет от земли и унесет вниз по склону. Восхождение остановилось само собой. Четкий ориентир Воронинских следов быстро исчезал под крутящимся снегом. Вершина исчезла в седой мгле метели. Группа вынуждено распласталась на снегу, и инстинктивно собрались в кучу.
       - Что будем делать? - едва перекрикивая вой ветра, прокричал Кузнецов.
       - Надо вызвать Воронина, - решительно откликнулась Инга
       Урицкий кивнул и попытался вытащить рацию из кармана, мысленно похвалив себя, за предусмотрительность. Находись сейчас рация в рюкзаке, еще не факт что удалось бы извлечь ее на свет божий. А тут, вот она, лежит черненькая на ладони, антенной подрагивает. Или это руки трясутся? Вроде бы не замерз.
       - Группа вызывает Воронина, группа вызывает Воронина, - старался перекричать ветер Урицкий. Чистый шипящий звук с холодным безразличием несся из динамика.
       - Группа вызывает Воронина…..
       - Он нас не слышит, - подал голос Виктор, - попробуйте на других частотах?
       - Группа вызывает Воронина, - продолжал безуспешные попытки докричаться Урицкий. Минутное шипение. Смена частоты и снова. - Группа вызывает Воронина.
       Не слышит. Скорее всего, с Ворониным что-то не так. Но вида подавать нельзя. Надо вызывать. Участники группы после переключения на прием внимательно вслушивались в шипение. Тщетно.
       - Ребята, вы где? Что с вами? - женский голос поверг всех в замешательство. После некоторого замешательства Урицкий сообразил, что отвечал Ильчикова. Поспешно нажав на "передачу" он торопливо закричал. - Нина Сергеевна, это Урицкий говорит. вы где?. Воронин с вами?
       - Нет, - встревожено отозвалась рация. - А почему он должен быть со мной?
       - Он за вами следом ушел. На помощь.
       - Вы в лагере?
       - Нет, мы пошли вслед за вами и Ворониным. Попали в буран.
       - Кто принял решение о восхождении?
       - Я, - Урицкий никого не хотел впутывать.
       - Да ладно геройствовать, - выкрикнул Кузнецов. - Это мы настояли.
       - Кого Воронин оставил старшим? - требовательно спросила Ильчикова.
       - Меня, - Урицкий умолк.
       - Теперь ответственность за людей на вас. Это понятно?
       - Я не отрицаю своей ответственности, - вспыхнул Урицкий.
       - Это честный ответ, - одобрила Ильчикова. - Сможете назвать координаты?
       - Нет, я не читаю карты, - Урицкий покраснел. - Мы шли, ориентируясь на следы Воронина.
       - Немедленно спускайтесь вниз, слышите? Ведите группу в лагерь, под укрытие гранитного грота.
       - Понял, понял. А вы? А Воронин?
       - Мы справимся. Воронин еще не дошел, но наверняка где-то близко. Дойдете до лагеря - сообщите сразу. Жду.
       - Ну вот, все в порядке, - бодрым голосом прокомментировал Урицкий. - Нина Сергеевна сейчас встретится с Ворониным, а вдвоем они - сила. Нам приказано спускаться.
       Никто не спорил. Поддерживая друг друга, торопясь и, уже, не придерживаясь никаких правил люди двинулись в обратный путь. . За спиной урчало, клокотало, бурлило. То и дело раздавались хлопки и тяжкие вздохи. Оглядываться было страшно.
       - Жива. Жива Ильчикова. Молодец…- Урицкий не успел додумать.
       Неведомая сила швырнула его о камни. Он попытался обернуться, но страшная боль в ушах заставила его отпустить ладонь Руты и охватить руками гудевшую голову. Нестерпимое давление в висках и затылке. Взрыв лопнувших перепонок и мгновенно наступившая абсолютная тишина.
       Лавина прокатилась гигантским катком, выворачивая многовековые камни, перемешивая их словно костяшки домино. Беспомощные люди, оказавшиеся на ее пути, были погребенными под тяжелым мокрым снегом, не успев даже осознать весь ужас происшедшего события.

       Страницы блокнота запорошило снегом, хотя жесткая белая крупка почти не мешала писать. Иное дело пальцы - замерзшие, все в ссадинах, сочащихся алой кровью, - они с трудом удерживали карандаш. Воронин ухватил его покрепче, сжал зубы и продолжал описывать последний день маршрута. Подумав, указал предположительные координаты местонахождения Нины Ильчиковой. Легко представил ее хрупкую, изломанную фигурку, безжизненно застывшую среды льда и камней и глухо горько застонал. Поэтому, когда рядом с ним плюхнулся знакомый голубой рюкзак, а следом в облаке снежно-ледяной пыли со склона скатилась сама Ильчикова, Воронин вздрогнул и выронил карандаш.
       - Это ты?- прохрипел он, раздирая смерзающиеся ресницы.
       -Это я! - Нина тяжело дышала и морщилась от боли. Кутка изорвана в клочья, седые лохмы смерзлись сосульками, руки исцарапаны
       - Шапку потеряла? - тихо сказал Воронин, с нежностью глядя в радостные глаза Нины Сергеевны. А она уже стояла на коленях рядом, смаргивая слезы, гладила его по лицу, и улыбалась.
       - Слава богу, я тебя нашла, все будет хорошо, Сережа, все будет хорошо.
       - Конечно, будет. Я думал, ты погибла.
       - Я не везучая, - развела Ильчикова руками, - ни жить толком не умею, ни помереть. А ты чего разлегся? А ну, двигаться, лентяй! - затормошив Воронина Ильчикова задела его сломанную ногу.
       - Эх-х-х, - невольно скрипнул зубами Воронин.
       - Господи, что с ногой? - отпрянула Ильчикова.
       - Не волнуйся, Нина. У нас есть шанс. Спасатели доберутся сюда через пару-тройку часов. Мы не сообщили о своем возвращении, поэтому, наверняка, они уже вышли на поиски группы.
       - Я не Рута, - спокойно перебила его Ильчикова. Она отошла к рюкзаку и завозилась со шнуровкой. - Через час мы станем двумя ледяными скульптурами. Но пока мы с тобой живы, есть предложение добить НЗ. Чего пропадать добру? - Ильчикова отвинтила крышку и поднесла горлышко к губам Воронина.
       - За что пьем?
       - Как за что? - спокойно откликнулась Нина. - На посошок.
       - Думаешь, пора?
       - В самый раз. И вообще, - подвинься. - Ильчикова прижалась к Воронину.
       - Как ты меня нашла? - Воронин обнял плечи Ильчиковой.
       - Я знала, где искать.
       - Вот те раз, откуда?.
       - Оттуда. Вымпел на скале, Сережа. Его сложно было не заметить.
       - Понятно. У самой сердце не дрогнуло пройти напрямик?
       - Дрогнуло. От радости, что могу быть нужной.
       - Надо было мне раньше ногу сломать, - усмехнулся Воронин, - чтобы ты не отходила от меня ни на шаг.
       - Олег бы сказал тебе спасибо, - кивнула Ильчикова. - И вообще, когда нас тут найдут, он убедится, что ты честно выполнил его поручение. Был рядом со мной до самой смерти.
       - Был и не уберег, - помрачнел Воронин. - А вот он бы уберег, если бы в последний день я не вычеркнул его из списка нашей группы.
       - Что? - приподнялась Ильчикова. - Ты бредишь?
       - Пока еще нет, - Воронин прокашлялся. - Олег действительно собирался идти в этот поход. Он надеялся, что здесь, в горах, к тебе вернется прежнее доверие, которое ты испытывала к нему и которое убила равнина. Мы альпинисты сумасшедшие люди и живем по своим, очень часто непонятным для остальных законам. Но эти законы существуют для нас троих и являются незыблемыми.
       - Говори, - требовательно произнесла Нина.
       -Я собирался рассказать тебе об этом на вершине, да вот, подвел вас обоих..
       - Что именно ты хотел мне рассказать?
       - В нашей группе первоначально было восемь, а не семь человек. Восьмым был Олег.
       - Почему ты вычеркнул его из списка?
       - Сильнейшее половодье, гибли люди. Земцов отменил отпуск и возглавил правительственный штаб по чрезвычайной ситуации. Накануне похода он срочно вылетел в зону стихийного бедствия.
       - В зону стихийного бедствия, - безучастно повторила Нина.
       - Ну, да. За тридевять земель. Помнишь, ты пытала меня, о чем я говорил с ним по телефону накануне похода? Он, действительно, просил присмотреть за тобой, но запретил мне говорить о своем несостоявшемся отпуске. Боялся, что ты опять на него рассердишься, если узнаешь о его плане. Ты и так его чуть в землю по уши не вогнала за твою путевку. Жалел, что не сказал тебе тогда, в кабинете, что путевок было две.
       - Прости …Олег…прости…я …любила и люблю тебя…, - Ильчикова шептала слова, словно молитву, способную донести ее до того, кому она предназначалась.
       - А группу в лагере засыпало, небось, по макушку, - усмехнулся Воронин и теснее прижал к себе плачущую Ильчикову. - Ничего, в укрытии не страшно, место для лагеря мы выбрали с тобой отличное. В нем и не такую бурю пересидеть можно. Будет, ребятам, что вспомнить после похода.
       Перед залитыми слезами глазами Ильчиковой, как на изрезанной монтажом кинопленке, мельтешили обрывочные черно-белые стоп- кадры воспоминаний и никак не хотели укладываться в единую череду событий.
       Вот она, рывком преодолев последние метры подъема, стоит на вершине. Стоит на коленях, сгибаясь от ледяного ветра, захлебывается колючим снегом и просит - нет, шепотом умоляет горных духов защитить глупых и храбрых людей, заплутавших на заснеженных склонах. Но духи немилостивы. Вот небо над головой прорезала огненная, змеящаяся трещина, громыхнуло гулко, зарокотало глухими перекатами. И сразу эхом пронесся тяжелый вздох горы. Нина Сергеевна вскрикнула. Она стояла выше отрыва лавины и видела, как тяжелое снеговое поле под ногами разорвала узкая, быстро разрастающаяся трещина. Он нее паутинками побежали боковые расщелины, и вся гигантская снежная масса просела, вызвав глухую вибрацию горы, и поползла вниз, набирая скорость. Ильчикова оцепенела перед страшной красотой развернувшегося зрелища. Быстро удаляющийся, плотный снежный пласт, сдирая снеговую шубу со склона, на ее глазах превращался в разрастающийся кипящий котел, заглатывающий все на своем пути. Снег, ледяные глыбы, осколки гранита, вывороченные деревья, и уже далеко внизу - скрученные штопором линии электропередач, казавшиеся сверху жалкими изломанными тростинками. Снеговой вал с ревом рвался в долину, необратимо наращивая мощь, окутанный тонким флером снежно-пылевого облака, действительно похожего на белую фату невесты. Там, на склоне, где могли быть идущие по следам ребята группы - ничего не было, даже лед и камни были стесаны с горы начисто. Ильчикова застонала, бросилась на снег лицом вниз. Холодная жесткая масса протаяла дорожками от ее слез. Она представила Виктора - внимательного, чуткого, с душой, широко распахнутой навстречу красоте мира. Доверчивая, самоотверженная Рута, способная даже из такого сложного комка противоречий, как Урицкий, вылепить героя, вылепить своим терпением, умом и любовью - теперь так и не сумеет завершить свою тончайшее женское рукоделие. Господи...сколько оборванных ниточек. "Нина, Сергеевна, да вы почти красотка. После похода мы займемся вашей внешностью, и тогда они увидят.." - честолюбивая, энергичная Инга, ненавидящая сантименты и всегда идущая к цели напролом, - теперь не осуществит свою мечту и не станет заводчиком новой, не известной миру кошачьей породы? Она представила, как задыхается в снегу безалаберный и умный Борис, души не чаявший в рыжей Альпе, как напрягает он все мышцы, чтобы глоток воздуха достался перепуганному кошачьему малышу. Нет, думать о таком - это сходить с ума. Достаточно с нее знания, что все произошло по ее вине.
       - Все обойдется, Сережа, все обойдется, - Нина осторожно провела пальцами по лицу Воронина и умолкла. От их дыхания в маленьком полотняном мирке было влажно и пока не очень холодно. Сосульки на волосах Нины Сергеевны растаяли, серые пряди неприятно облепили лицо, но она не убирала их. Время утекало безвозвратно, тягучими каплями вытягивая тепло из-под изорванной куртки.

       Прошло время. Воронин почувствовал, как неритмично сжалось сердце. Остановилось. Помедлило. Рванулось. Толкнулось в ребра, потом под горло. Тяжело, с размаха врезалось в левую лопатку и снова отскочило, сжимаясь в невыносимой боли.
       Он не шевельнулся, не застонал. Нина Сергеевна спала, заютившись на его плече. Пусть спит. Так легче уйти..

       Нину Сергеевну разбудила леденящая колкость под щекой. Она посмотрела в лицо Воронина - спокойное, застывшее, с белыми звездочками снежинок на устремленных в небо широко раскрытых глазах. Коснулась губами его лба и снова уронила голову. Сил шевелиться не осталось.. Еще успела подумать, что она так и осталась замыкающей на маршруте их маленькой группы. Даже когда оказалось, что маршрут был проложен в никуда.

       Еще через час в невысоком холмике, наметенном поземкой, с трудом угадывались очертания человеческих тел. Безмолвие горы растворило все воспоминания о незваных пришельцах, нарушивших ее покой. И только на ледяной стене чернел шип ледоруба с привязанной к нему яркой рукавицей, похожей на несуразную синюю кляксу на безупречно-белом листе бумаги.

      

       Глава 12

      

       Из дневника Воронина

       "Зеленоватый промерзший астероид, искрясь в лучах красного солнца, тихо вошел в неровную тень Земли. Края космического странника плавились в негостеприимной атмосфере планеты , но ничто не могло остановить его неумолимого падения. Белоснежные отроги Альп содрогнулись от тяжести удара астероидного молота, разлетевшегося на миллиарды зеленых осколков, осыпавшихся вокруг глубокой дымящейся воронки"

       Воронин открыл глаза. В ровном свете луны платиново искрилась ровная ледяная площадка. На его груди доверчиво лежит голова Ильчиковой. Воронин осторожно повел левой рукой - на святящемся циферблате командирских часов - полночь. Ильчикова вздрогнула и открыла глаза. Воронин улыбнулся ей краешком губ. Прислушался к себе. Странно, но боли в сломанной ноге не было.
       - Тебе не холодно? - Воронин провел по заиндевевшим волосам Ильчиковой.
       - Нет, - Ильчикова осторожно поднялась, чтобы не задеть ногу Воронина. - Ты жив? Боже, мне показалось…
       - Она не болит, - Воронин непонимающе ощупал ногу. Сел, стряхивая оцепенение, смахнул с лица жесткую снежную пыль и осмотрелся. Буря закончилась. Воронин сделал несколько шагов, нога не болела, словно и не было никакого перелома.
       - Ничего не понимаю. - пробормотала Ильчикова. - Или мы, все еще спим?
       - О странностях подумаем в лагере, - остановил ее Воронин. - Надеюсь, хоть у них все в порядке.
       -В лагере никого нет, - отвернулась Ильчикова.
       -Не понял..
       -Они самовольно вышли на маршрут.
       - Зачем? - вздрогнул Воронин.
       - Ты ни в чем не виноват, запомни раз и навсегда, - твердо возразила Ильчикова, - они попали под лавину по собственной вине.
       - За все отвечает инструктор.
       - Только в том случае, если его инструкции выполняются, - напомнила Ильчикова, в ее внутреннем кармане неожиданно запищал вызов.
       Торопливыми пальцами Ильчикова расстегнула клапан куртки. Оцепенело посмотрела на полураздавленный пластиковый корпус рации, насмешливо подмигивающий зеленым глазком.
       - Никогда не видела ничего подобного, - Нина Сергеевна машинально коснулась вмятины на месте кнопки.
       - Мы живы! Все живы, Нина Сергеевна, даже Альпа, - радостный срывающийся голос Урицкого, - как вы, как Воронин?
       - Воронин на связи. С нами все в порядке. Где вы находитесь?
       -Нет, ты не понял, инструктор, - как пьяный кричал Урицкий.- Мы таки уделали "белую невесту". Сначала думали - хана. Крепко она нас отутюжило. Но хрен ей и всем ее сестрам. Кстати, батарея рации полностью разряжена, а зацепили тебя в эфире с первой попытки.
       - Бред какой-то, - Ильчикова в удивлении развела руками.
       - Ваши координаты? - Воронин тревожно вслушивался в шипение рации.
       - Не знаю, - отозвался Урицкий, - совершенно незнакомое место.

       - Дорогу к лагерю найдете?

       - Сзади все завалено снегом. Но путь наверх свободен.
       - Тогда поднимайтесь наверх, - решительно произнес Воронин. - . Сейчас главное встретится.
       - Понял, - откликнулся Урицкий, - ждите, мы поднимаемся навстречу. Не волнуйтесь, у всех полно сил, скоро увидимся. Можно выполнять?
       - Если бы ты всегда был таким послушным, - проворчал про себя Ворони, после склонился к рации, - поднимайтесь, ждем.

       Воссоединение группы было бурным. Рута и Виктор обнимали Нину Сергеевну, и у всех троих глаза были на мокром месте. Инга, счастливо хохоча, бесцеремонно повисла на шее у Воронина. Глаза Инги лихорадочно блестели, губы дрожали.
       - Там удивительная тьма, Воронин, пенящаяся, скручивающая. Я даже не знаю с чем это можно сравнить...Это были миллионы рук, ломающих меня.
       -Не надо, Инга, успокойся.
       -Нет, послушайте! Я раньше не знала, что, когда теряешь сознание, тьма приходит не снаружи, а изнутри. И ты зовешь эту тьму, чтобы она скорее погасила боль. А потом, как марионетка, вдруг оживаешь в руках пьяного кукольника. И свет луны - милей и ярче солнца. Почему, а?
       -Инга, я не знаю, что сказать.

       -Чудовище...черно-белое пятнистое чудовище, - тихо рассказывал Виктор, глядя в сочувствующие глаза Ильчиковой: - Оно закрыло свет...Потом будто гигантский камень из пращи сшиб меня в бездну.
       - Сшибло в бездну, -фыркнул Кузнецов: - Меня сразу припечатало так, что не шелохнуться. Сдавило и начало вытягивать внутренности, будто их прицепили к нейлоновому шнуру от палатки. Но ливер, как ни странно, цел, и ребра тоже, - он похлопал себя по уютному, тугому животу, на котором привычно обосновалась Альпа. Кстати, Урицкий, можно вас на минутку?
       - Только Альпу мне отдай, - вклинилась Инга. - Больше не выпущу из своих рук.
       - Да на здоровье, - Кузнецов отдал кошку, дождался Урицкого и они отошли от группы чуть в сторону.
       - Урицкий, вы ничего странного не заметили? - Кузнецов испытывающее разглядывал банкира. - Вот скажи честно: я похож на пьяного?
       -Не больше, чем монах перед исповедью.
       -Вот зараза!- взвился Кузнецов и пнул пустую флягу мыском тяжелого ботинка. Емкость обиженно звякнула и ткнулась горлышком в сугроб, - после литра коньяка, выпитого залпом, я должен быть пьян, как фортепьян. А я сух, как памперс.
       - Это мелочи, последствия шока, - отмахнулся Урицкий и, поколебавшись, прошептал: - Вот с Рутой другое дело.
       - А что с Рутой? - насторожился Кузнецов.
       - Обнял я ее на радостях, - неохотно поделился банкир.
       - И что?
       Вы, когда-нибудь, обнимали пустоту, Кузнецов? - Урицкий сжал зубами мятую сигарету, нервно чиркнул колесиком золотой зажигалки. Язычок голубоватого пламени вежливо лизнул изломанный белый цилиндрик, мельком высветив дрожащие пальцы Урицкого с прилипшими коричневыми крошками. Банкир затянулся, но тут же с проклятием бросил сигарету в снег.
       -Нет вкуса? - догадался Кузнецов.
       - Никакого, - вскрикнул Урицкий. - А сам факт, что мы без единой царапины выбрались из смертельной мясорубки - это как?
       - Тихо-тихо, - шепнул Кузнецов. - Играть в угадайку надо осторожно, а то крыша съедет.
       - А может, все дело в том, что никакой лавины не было? -нервно рассмеялся Урицкий: - Нам просто сбило крышу и теперь мы видим то, чего на самом деле нет. И не чувствуем того, что должны.
       - Этому есть вполне логичное объяснение, - неслышно подошла Ильчикова.
       - Какое? - насторожился Кузнецов, с тоской косясь на осиротевшую флягу, подернутую робким инеем.
       - Мы умерли, - сухо улыбнулась Нина Сергеевна.
       - Да ну вас, вы просто помешаны на смерти, - раздраженно двинул плечом Урицкий и отошел. Кузнецов, напротив, застыл задумчиво, наблюдая, как черная облачная трясина жадно обволакивает зазевавшуюся луну. Потемнело.
       - Посмотрите, - громко и неожиданно звонко вскрикнула Инга, - или меня глаза обманывают или там действительно костер. Посмотрите на вершину!
       Действительно, в наступившей темноте яркий бирюзовый огонек на самой маковке горы сиял ярче самых крупных звезд.
       - Костер? - удивленно присвистнул Воронин. - Ну, вот что, друзья. Надо объединиться с теми, кто попал в беду так же, как мы. Завтра при облете зоны бедствия спасатели в первую очередь заметят тех, кто на пике. Мы можем оставаться на месте, но если дойдем - шансов намного больше. Поэтому выступаем немедленно. Порядок следования прежний.

       И снова, во второй раз за эти многострадальные сутки группа начала восхождение, но, теперь уже налегке, без снаряжения и страховки, без запаса пищи. Загадочное бирюзовое сияние на пике неуклонно притягивало взгляды, укрепляя веру в спасение. Шли молча, не чувствуя усталости и холода. Размеренное движение отвлекало от тяжелых дум, хотя мысленно каждый наедине с собой был честен - то, что с ними произошло, выбивалось далеко за рамки разумного. Однако, строить гипотезы было до судорог страшно. И они просто шли. Все надежды на счастливый исход для горстки измученных людей сосредоточились сейчас в лепестках пламени, пылающего совсем рядом с небесами.

       Костер производил странное впечатление. Горели камни. Ровным желто-зеленым пламенем. Свет костра освещал фигуру необычно одетого человека. Под свободным капюшоном маленькая меховая шапка, худое заросшее щетиной лицо, подбитая козьим мехом черная грубая ряса с толстой белой тесьмой, тяжелые теплые башмаки на медных застежках.
       - Привет, путники, - незнакомец говорил на незнакомом языке, хотя все его прекрасно понимали.
       - Кто вы? - спросил Воронин, всматриваясь в лицо хозяина костра.
       - Монах Моронье, - откликнулся незнакомец, - признаться честно, сегодня не подходящая дорога для путешествий по Альпам. Буран и лавина, что может быть хуже для путников, очутившихся непогоду в этих местах. Что же заставило вас тронуться в путь?
       - А черт его знает, - буркнул Урицкий. - С жиру бесимся.
       - Павел, - укоризненно протянула Рута, - не поминай черта в разговоре с монахом.
       - Я не смущаюсь этих слов, - Моронье успокаивающе поднял руку. - Когда после бурана мы с братьями - послушниками спускаемся по тропе к городку Бурк-Сен-Пьер, то откапываем из снега замерзающих путников, которые порой не удерживаются от обильного сквернословия, и только согревшись монастырским ромом, они понимают благость, спустившуюся на них с небес. Они выжили, а разве этого мало, чтобы начинать творить добро?
       - А у вас, нет ли с собой этого волшебного монастырского рома? - протиснулся ближе Кузнецов.
       - Увы, - качнул головой Моронье, - последние капли рома я отдал купцу из Флоренции, спасавшемуся бегством от шайки грабителей. Буран помог задержать преследователей, но несчастный сбился с дороги и если бы не моя собака Берн Белла, его бы ни за что было не найти. Я привязал к своей верной помощнице белый платок, и отправил ее в монастырь за помощью, оставил возле купца свой шест, а сам решил спуститься ниже, в поисках тех, кто гнался за флорентинцем.
       - Вы хотели спасти преступников? - удивилась Инга, ни на секунду не выпускавшая из рук свою дорогую Альпу, чья мордочка забавно выглядывала из ее уютного рюкзачка.
       - Красивая кошка, - отозвался Моронье и, протянув худую руку почесал Альпу за ухом. - У меня была точно такая, и умница Берн Белла, ни разу не обидела мою Альпу. А какое имя носит ваша?
       - Тоже, Альпа, - потрясенно отозвалась Инга.
       Моронье промолчал, в его выпуклых темных глазах бродили искорки отражавшегося пламени.
       - Монахи спасают все души, независимо от того, кто владеет ими - бог или дьявол. - Моронье поднял глаза на Ингу. - Только прощение может спасти душу человека. Наказание ее губит.
       - Иногда спасение является наказанием, - тихо произнесла Ильчикова.
       - Какая-то странная философия, - неодобрительно буркнул Кузнецов, расстроенный отсутствием рома. - Ну и где этот купец?
       - Я не знаю, - Моронье вопросительно посмотрел на группу. - Я долго спускался вниз и устал. Меня засыпало снегом, я стал замерзать и потерял счет времени. Мне казалось, что я умер, а может, просто был без сознания - не знаю. Потом раздался глухой удар, от которого дрогнули скалы, я открыл глаза и увидел этот костер.
       - Вы можете отвести нас в монастырь? - Воронин заглянул Моронье в глаза, пытаясь определить состояние рассудка этого странного человека.
       - Нет, - отозвался Моронье. - Таково условие нашего основателя, мы, послушники - августинцы, связаны со службой в монастыре двенадцать лет, после чего обязаны спуститься в нашу монастырскую обитель в Мартиньи. Я отслужил свой срок, и Берн Белла сопровождала меня в долину, когда началась эта злосчастная буря. Все что мог, я сделал, я надеюсь, купец был найден и выжил. Теперь никто не может укорить меня в бездушии.
       - Красивая история, - восхитилась Рута, - девять веков монахи служат монастырю, спасая души путников.
       - Почему девять веков, милая девушка? - удивился Моронье. - Если считать от изгнания мавров, то монастырю всего-то полвека.
       - Вы в курсе, какой сегодня год? - заорал Кузнецов, от его крика Альпа испуганно нырнула в рюкзачок. - Или хотя бы, какой век?
       - Одиннадцатый от Рождества Христова, - твердо ответил Моронье.
       - Он псих, - Кузнецов сел на снег, не в силах сдержать припадок внезапного смеха.
       - Я могу поговорить с вами наедине? - Воронин мягко взял монаха под руку.
       -Да, - коротко кивнул Моронье. - Но не далее круга, освещенного этим костром.
       Воронин дождался пока они отошли в сторону
       - Что удерживает вас, Моронье, в кругу костра?
       - Не меня, - Монах был спокоен - Не меня, речь идет о вас.
       - Это входит в наши планы, - Воронин протер лицо снегом, но холода не ощутил. - Мы ждем помощи спасателей, которым легче обнаружить нас возле костра.
       - Спасатели вам не помогут, - возразил монах, - они не увидят ни вас, ни этого костра.
       - Почему? - не понял Воронин.
       - Потому вас нет.
       - Тогда кто же стоит перед вами?
       - Только ваши души. Не имеющие тела.
       - Но вы же видите нас? - Воронина уже не удивлял абсурд происходящего. - Значит, увидят и другие.
       - Я вижу вас только потому, что являюсь такой же бестелесной душой. Как только я обрету тело, мы расстанемся навсегда.
       - И как вы собираетесь его получить? Хотя понимаю, это большой секрет?
       - Какие секреты могут быть у монахов? - удивился Моронье. - Я обрету тело, как только выйду из круга, освещенного костром. Я как раз собирался это сделать, но тут появилась ваша воскресшая группа.
       - Вы сказали воскресшая группа? Мы что, действительно погибли или все, что происходит сейчас это плохой сон. А может быть массовые галлюцинации? Такое в горах случается, я сам видел людей на склонах, которых на самом деле там не было.
       - Нет, вас убила "белая невеста", - покачал головой Моронье. - Ваши души ожили, благодаря космической силе астероида, ударившего в гору и чьи осколки сейчас горят в бирюзовом пламени костра. Я никогда не скрываю правду, именно поэтому скажу, что тот, кто первым выйдет из круга света, получит свое тело и продолжит привычную жизнь.
       Сразу после этих слов по склонам прокатился грозный гулкий шум, словно горы откликнулись на слова монаха яростным недовольством. Моронье поднял руки и, повернувшись к притихшим склонам, тихо пробормотал несколько успокаивающих слов.
       - Что вы сказали? - не удержался от вопроса Воронин.
       - Я отказался от своего права выйти из светового круга первым.
       - А у вас было такое право? И если бы не мы, вы были бы уже живым и осязаемым монахом Моронье, неторопливо спускающемся в монастырский приют августинцев?
       - Зачем говорить о том, чего не случилось? - глаза монаха были чисты от тени сомнений. - Я всю жизнь спасал людей, это стало моей привычкой. Теперь нас восемь душ, только одна из которых сможет вернуться назад, к живым людям. Нам предстоит выбор.
       Воронину показалось, что он сходит с ума.
       - И все-таки, Моронье, я не могу представить в действительности то, о чем вы говорите?
       - В этом нет ничего странного, хотя, все-таки, вам придется согласиться с моими словами, - сочувственно произнес монах. - Никто из вас не чувствует ни голода, ни жажды, ни усталости. Даже этот человек, попросивший у меня ром - не хотел пьянеть, в нем всего лишь говорила привычка его памяти. И больше ничего. Вам нужны еще доказательства?
       Воронин молча кивнул.
       Монах быстро подхватил руку инструктора и проткнул его ладонь коротким острым ножом. Воронин не ощутил боли. Он смотрел на рану, залитую кровью, и молчал.
       - А теперь отодвиньте вашу руку в тень валуна, так чтобы ее не освещало пламя огня, - произнес Сарин.
       Воронин подчинился словам монаха и вскрикнул от удивления. Тень поглотила его руку, словно ее никогда не было.
       - Видите, только свет костра дает вам возможность видеть друг друга, - монах убрал ножик в карман.
       - Поразительно, - Воронин приблизил к глазам ладонь. Раны больше не было.
       - Мы знаем многое, но разве всегда мы можем объяснить происхождение знаний? - Моронье пожал худыми плечами. - Почему новорожденный умеет сосать молоко матери, почему один человек любит другого и ненавидит третьего, почему один пишет гениальные картины, а другой не гнушается работой тюремного палача, почему презирая предательство других по отношению к тебе, всякий раз мы находим убедительное объяснение собственной неверности, кто научил нас бескорыстию, жестокости, жажде власти, раболепию? То, что я знаю о вас, это также просто, как проста бесконечность Вселенной.
       - Но в чем состоит эта простота? - не удержался Воронин.
       - В ее необъяснимости, - кротко заключил Моронье.
       Воронин глубоко вздохнул и, к своему удивлению, впервые обратил внимание на отсутствие пара от собственного дыхания.
       - Каждый из нас, - монах посмотрел в сторону группы, - рано или поздно сталкивается с выбором. Пожалуй, нам пора, камни не могут гореть вечно.

       - Может ему денег дать? - Урицкий кивнул в сторону подходившего Моронье. - Привыкли туристов обдирать, придурки ряженные.
       - Я давать не буду, - резко заявил Кузнецов. - Все оплачено в туре, включая трансфер?
       - Ребята, ну хоть вы с ума не сходите, - вмешалась Ильчикова, - хватит с нас одного сумасшедшего монаха.
       - Но как он угадал имя шиншиллы? - задумчиво произнесла Инга.
       - А чего странного, - хмыкнул Кузнецов. - Были бы мы на Эльбрусе - шиншиллу звали бы Эльбрусом. Короче, надо определяться, мне этот цирк изрядно надоел.
       - А Моронье не обидится, если я его сфотографирую? - осторожно спросил Виктор, доставая камеру.
       - Воронин, - Кузнецов явно соскучился по деловой активности, - слушайте, что вы все вокруг да около. Тайные переговоры какие-то с этим клоуном, а мы, между прочим, мы тут не дети, соответственно, требуем должного к себе уважения.
       - Что именно вы хотите узнать? - Воронин заставлял себя сохранить привычную благожелательность, хотя его мысли тревожно искали выхода из создавшегося положения. Искали и не находили.
       - Мы тут, что зимовать собрались? - поддержала мужа Инга.
       - Мы ночуем возле костра, - Воронин не знал, нужно ли, вообще, что-нибудь пытаться объяснять? Костер все равно скоро погаснет. Зачем ненужные слова?
       - Нет, - монах упрямо наклонил голову. - Ты должен сказать правду.
       - Какую правду? - насторожилась Инга. - Воронин, ну не смешите вы нас, в конце-то концов. Или это входит в программу экскурсии?
       - Когда погаснет костер - нас не станет, - Моронье обвел присутствующих немигающим взглядом. - Кроме одного.
       - Зачем вам это? - Воронин поднял недоумевающий взгляд на монаха.
       - Люди должны иметь время попрощаться, - Моронье неторопливо опустился на прежнее свое место. - Я отпущу грехи.
       - Сейчас ты у меня, хохмач, схлопочешь по роже, - Урицкий сбросил рюкзак и, если бы не повисшая на его плечах Рута, то последствия медвежьего рывка банкира были бы непредсказуемы.
       - Так, - Инга блеснула белоснежной улыбкой. - Я готова к любым трудностям, но при одном условии - знать про них все. Воронин, что с нами теперь будет?
       - Ничего, - Воронин поднял на Ингу взгляд. - Уже ничего. Мы все погибли. Вы под лавиной, а я с Ильчиковой на гребне. И то, что мы видим друг друга это всего случайность. На землю упал астероид воскресивший Моронье и, совершенно случайно, нас, оказавшихся от него слишком близко.
       - Ну и что в этом плохого? - не поняла Рута. - Астероид оживил, а не убил, так?
       - Он оживил только наши души, и видеть друг друга мы можем только в кругу костра. До тех пор пока горит его пламя.
       Все не сговариваясь, посмотрели на костер.
       - Но, насколько я понял, - напористо произнес Кузнецов, - монах собирался отправиться дальше. Что нам мешает последовать за ним?
       - У вас была обожжена рука, - Моронье приблизился к Инге.
       - Почему была, - возразила Инга, машинально убирая за спину забинтованную руку.
       - Размотайте бинты, - Моранье остановился на расстоянии, чтобы не волновать и без того встревоженную женщину.
       - Зачем, еще рано, - возразила Инга. - Раны еще не затянулись.
       - Поверьте мне на слово, - попросил монах.
       Рута помогла Инге разбинтовать руку. Кожа на обожженной руке была идеальной гладкости и здорового цвета.
       - Значит, - ошеломленно спросила Инга. - Ваши слова - это правда.
       - Да, - подтвердил Моронье. - Как и то, что у одного из нас есть шанс спастись, стоит ему первым покинуть черту, отделяющую свет от тьмы. Все остальные останутся здесь навсегда.
       - Ну, если выбирать, - громко произнес Кузнецов, - то следует подойти к этому мероприятию со всей серьезностью. Давайте говорить о социальной значимости каждого. Как, например, можно сравнивать меня и мальчишку-фотографа? Или банкира Урицкого и его бабу-манекенщицу?
       Удар кулака Урицкого проткнул Кузнецова насквозь, не причинив последнему ни малейшего вреда.
       - Я могу продолжить? - терпеливо спросил Кузнецов, доброжелательно глядя на взбешенного банкира.
       - Можешь, если оставишь мою Руту от мерзких оценок, - Урицкий медленно переводил дыхание.
       - Молодой человек, не стоит забывать, что вдвоем вы отсюда ни за что не уйдете, - усмехнулся Кузнецов, - так что еще неизвестно какой выбор вы сделаете сами.
       Повторный бросок Урицкого опять не привел к цели.
       - Паша, я прошу тебя, - умоляюще попросила Рута. - Пусть он договорит.
       - Не забывайте, что Рута ждет ребенка, - прорычал Урицкий. - Надеюсь, это является смягчающим обстоятельством для освобождения Руты?

       - Ждет ребенка? - эхом откликнулась Ильчикова.

       Инга нахмурилась и опустила голову.
       - Какого ребенка, Пашенька? - искренне удивилась Рута. - Откуда ты это взял?
       - Как откуда, - густо покраснел Урицкий. Он наклонился к уху Руты и что-то прошептал.
       Рута категорически замотала головой. Урицкий закусил губу, и беспомощно махнув рукой, отошел в сторону.
       - Рута, вы, действительно, не беременны? - недоверчиво уточнила Инга. - Честно говоря, меня обезоружил аргумент ваших внезапных сносей.
       - Молодец, девочка, - перебила Ингу Ильчикова. - Мне очень жаль тебя, но я бы поступила также - не стала лгать перед последней чертой.
       - Естественно, - скривился Урицкий, - вы-то своего ребенка грохнули, теперь завидуете тем, у кого все впереди. Может быть, вы еще и за свою старую шкуру будете бороться? Наряду со всеми? Странный вы самоубийца, единственная возможность получить от вашего самоубийства конкретную пользу и вы не торопитесь ее оказать. Разве не вы, Нина Сергеевна, всю жизнь мечтали быть полезной людям? И что же теперь? Все оказалось жалким враньем, перед лицом поступка?
       - Ничего, девочка, - Ильчикова успокоила взглядом побледневшую Руту. - Он любит тебя и делает все, что бы спасти твою жизнь. В этом смысле у нас нет разногласий. Я тоже хочу спасти жизнь, но не свою, а Виктора. Именно, этого мальчишки-фотографа, способного видеть красоту, недоступную взорам других людей.
       - Да вы что, - под стать Руте вскинулся Виктор, - этого не будет. Нина Сергеевна, послушайте меня, вы уже сделали невозможное, вы спасли меня от самого себя. А разве есть подарок бесценнее вашего?
       - Вот и правильно, - одобрил Кузнецов. - Урицкий не уйдет без Руты, Виктор без Ильчиковой, Воронин без монаха, потому что они, как капитаны, обязаны остаться на мостике гибнущего корабля, поэтому самое логичное предложение - мое. Вы все равно друг без друга не проживете, а я без Инги обойдусь спокойно. Взамен обещаю тебе, Инга, пожизненно обеспечить твой питомник элитным уходом, нанять несколько молодых и расторопных нянек и вообще, сохранить о тебе благодарную и светлую память.
       - Ты это серьезно? - опешила Инга.
       - Вполне, - покладисто отозвался Кузнецов. - Ну, посуди сама, имущество на тебя переписать мы не успели и, если, моя бизнес- афера прогорит, то добро опишут, ты останешься ни с чем. Придется распродавать своих кошек, сворачивать племенную работу, терять смысл жизни и медленно и верно стареть.
       - Ну и подлец же вы, - не удержался Виктор.
       - Поживи с мое, щенок, - отмахнулся Кузнецов. - Ну, так что, Инга? Как тебе мое предложение? И потом, ты же всю жизнь будешь себя корить, что убила меня своими собственными руками.
       - А ты не будешь об этом переживать? - Инга сдерживала невольно поступившие слезы. - Тебе будет все равно?
       - Инга, - устало произнес Кузнецов, - я уже объяснял Воронину, что в этой жизни существует только одно искушение - искушение властью. Все остальное не имеет значения. Деньги, любовь женщин, дорогие вещи - это следствие власти, а не ее причина. Ладно, вот тебе платок, не люблю, когда ты плачешь. Видишь, мне все-таки тебя жалко. Ладно, отпускаю тебя на волю. Я был плохим мужем, плохим человеком, подлецом, как правильно заметил Виктор, плохим альпинистом и нечистым на руку руководителем. Так стоит ли вспоминать обо мне? Забудь и иди на свободу.
       - Я предлагаю сохранить жизнь Моронье, - внезапно произнес Воронин. Он выглядел постаревшим, словно за несколько минут пережил два десятка лет. Наступила общая тишина. Никто не верил собственным ушам.

       Моронье спокойно ждал неминуемой развязки, следя, как постепенно тают языки бирюзового пламени костра.

       Виктор осторожно подошел к границе светового пятна, которое вздрагивало и исчезало с обреченностью цветущей долины под натиском наползающего ледника. За спиной у костра было тихо, и молодому человеку показалось, что у него заложило уши. Захотелось нарушить эту злую тишину, но Виктор не мог. Казалось, малейший звук - и осмелевшая тьма до срока ворвется в этот последний приют света, нетерпеливо смахивая с лица земли и потусторонний костер, и собравшиеся вокруг него души людей.

       Минуту назад Моронье молча шагнул за освещенный круг, печально и строго улыбнувшись на прощанье им всем, кто добровольно остался на своем последнем, коротком привале. Будто салютуя ушедшему, метеоритные осколки звездного странника вспыхнули ярче, и тьма потеснилась.

       - Ты тоже заметил? -тихий шепот Ильчиковой за спиной прозвучал в резонанс мыслям Виктора.
       -Да, Когда он ушел, костер сильнее разгорелся, -согласно кивнул он: -Наверное, наше присутствие забирает силу небесного пламени. А отсутствие добавляет.
       - Наверное, -пожала плечами Ильчикова: -только какое это имеет значение?
       -Может, и никакого, - сделал еще один шаг от костра Виктор, вглядываясь в чернильную тьму.
       - Подожди меня, Виктор, - прозвучал за спиной голос Ильчиковой. - Я понимаю твои мысли, даже несколько минут могут пригодиться остающимся, чтобы сказать друг другу что-то важное. И вовсе необязательно, чтобы при этом неловко топтались свидетели, которым просто некуда деться. Верно?
       - Верно, - светло улыбнулся Виктор. - Уходим?
       - Уходим, - решительно произнесла Ильчикова. - Долгие проводы - лишние слезы.
       Они внимательно посмотрели друг на друга. Слабые отсветы костра наложили причудливые тени на их лица, стирая черты, сглаживая узнаваемость. Ильчикова едва слышно прошептала слова прощания - тому, чье лицо, знакомое каждой черточкой, в мыслях жило тревогой и ожиданием.
       - Прости, Олежка...родной, я не могу вернуться. Но ты еще будешь счастлив, - она, сморгнула слезы: - Ты только живи и надейся...
       Еще миг - и двое шагнули за круг, исчезли, поглощенные жадной до добычи темнотой.
       - Господи, зачем? -прошептала Рута.
       Воронин указал на костер. Резвые бирюзовые языки пламени взломали остывающую малахитовую корку, стало светлее.
       - Они погибли?
       - Кто знает, кто знает...
       - Во-всяком случае, -подбросили нам дровишек. Вот надолго ли? - покачал головой Кузнецов. И тут не выдержала Инга. Она решительно стряхнула с плеча руку супруга.
       - А знаете, что, граждане, я тоже не намерена вымаливать у судьбы тоскливые секунды, заедая чье-то существование. Я ухожу.
       - Стойте, - всполошилась Рута. - Инга, не смейте! Хватит жертв, разделим общую судьбу, не уходите, - девушка решительно загородила дорогу отодвинувшейся в тень заводчице.
       - Да ну тебя, Рута, - беспечно фыркнула Инга: Какие жертвы, о чем ты? Я что, похожа на идиотку? Впрочем, действительно, похожа. И не только я...Мы влегкую отпустили монаха, даже не попытавшись всерьез побороться за собственную жизнь. Просто наваждение какое-то...как он нас всех так легко купил?
       -Ты не права, Инга, -возразила Рута, - вспомни его слова, которые вызвали наше решение сохранить жизнь Моронье. Правда, Сергей Иванович?.
       - Правда, - кивнул Воронин. - "Одиночество человека - холодное, как горный снег. Лед, лавина, трещины - они поджидают каждого на пути к вершине, и я приду к людям, чтобы выручать их из беды. Я умею это делать. Но решать вам" Разве теперь мы раскаиваемся в своем решении?
       - О, нет, увольте. И вообще, Воронин, вы хороши и без проповедей, рассчитанных на чувствительных юных дев, -перебила его Инга. Глаза ее блеснули озорством: - Вот в чем я точно уверена, - так это в том, что монах еще недалеко ушел. Верно, Борис?
       -Что ты задумала, сумасшедшая? - Кузнецов опасливо покосился он на супругу.
       - В данном случае важно, что задумал Моронье. Послушай, каждый нормальный заводчик знает, что люди не слишком дорожат котенком, доставшимся им не за большие бабки, а на халяву, в подарок. Отсюда следует, что вряд ли мы пристроили Альпу "в добрые руки", а вдруг эти руки выкинут котенка, когда им надоест его нести.
       - Я не очень понимаю, Ингуля, а что мы сейчас-то можем сделать? - развел руками Кузнецов.
       - Как это что? Догнать монаха и хотя бы объяснить ему, что корма для Альпы должны быть классом не ниже "Премиум"
       - Боюсь, дорогая, что в одиннадцатом веке даже плебейской отравы под названием Вискас еще не знали. Я уж молчу про Ройал Конин с Хиллсом, - быстро включился в игру Кузнецов:- Так что смирись, Ингуля! Бедняжке Альпе предстоит питаться сырыми мышами. Да еще научиться их добывать самой. Представляешь, как она исхудает, на что станет похожей ее шелковая золотистая шерстка? На траченный молью ветхий лисий воротник.
       -Тебе бы только злорадствовать, идиот!- театрально всплеснула руками Инга:- Ты еще вспомни про то, что наш древний приятель понятия не имеет о прививках...
       - Конечно, - горестно подхватил Кузнецов, но глаза его щурились весело. - Страшная панлейкопения или губительный кальцивироз подстерегают бедное животное в заскорузлых монашеских руках, я уж молчу про ушного клеща и блох, - энергично пререкаясь, Кузнецовы потихоньку отодвигались от костра в тень. .
       -Ну, нет, я этого так не оставлю, -продолжала скандалить Инга, -я превращусь в признак и буду являться монаху в ночных кошмарах, пока он не выполнит все предписания ветеринара и не возьмет за правило чистить уши и зубы котенку ежедневно.
       - Верно. Заодно и о своих вспомнит, - подобострастно поддакнул Борис Семенович.
       Воронин восхищенно смотрел на ссорящуюся парочку, которая разыгрывала сцену, как по нотам. На миг встретился взглядом с Ингой, она вскинула голову с видом дерзкой недоступности и сердито отвернулась. Потом все же посмотрела еще раз, мягче. Уже от границы колеблющейся тьмы. Губы ее дрогнули. Кузнецов, войдя в роль, бодро рассуждал о генотипе потомства Альпы, потом внезапно коротко кивнул Урицкому.
       -Павел, а помнишь ту шахматную партию после твоего венчания?
       -Ну, еще бы, - кивнул банкир. - Первый раз в жизни я так блестяще играл: пропил короля, но все же ползком пробился к дамкам.
       -Это была классная игра. Потому, что мы сами устанавливали правила. Сами, понимаешь? Терпеть не могу играть по чужим. Рута, прощайте! Хотел бы поцеловать тебя, да не рискну, - Кузнецов покосился на Ингу, по-кошачьи вглядывающуюся в ночь.
       - Воронин! -в отчаянии обернулась она: - Хуже всего безысходность, Воронин! Мало того, что нас зажали в колодки гильотины лицом вверх, так еще и предлагают смотреть, как медленно ползет нож. Я уже умирала один раз медленно. В снегу. Больше не хочу, - Инга всхлипнула, но сдержала слезы.
       -Инга! - Воронин бросился к ней, но, когда добежал до границы круга, Кузнецовых уже не было. Только толкнулся в его колени порыв ледяного ветра, да за спиной вспыхнуло пламя, высветлившее до белизны червонную позолоту утоптанного снега.

       Последняя запись из дневника Воронина

       Воронин устроился у костра и достал дневник. Вгляделся в фотографию Луисы.
       -Луиса, -позвал он, улыбаясь. -Луиса..., -он устремил взгляд вверх, пытаясь разглядеть среди сияющих звезд тонкие черты любимой, и, как всегда, разглядеть не смог.
       "Любимая по ночам прижимаясь к нему всем телом, пила его тепло и силу кожей, всегда, за исключением редких сумасшедших моментов, когда ей хотелось содрать с него эту тугую, горячую, мокрую кожу. И с себя тоже, потому что внешние оболочки препятствовали желанному растворению тел, рвущихся друг к другу. Теплый трепет внутри, сердце сжалось радостью предчувствия. А вот и вершина. Сияющая чистотой - самая высокая вершина мира. И там, обнявшись, стояли его "снежные барсы": - молодые, сильные - лучшая альпинистская пятерка федерации. Сквозь ночной мрак Воронин разглядел завораживающие улыбки ребят и взгляды, устремленные ввысь, к новым, только им видимым вершинам"
       -Я иду, ребята...мы идем, с Луисой, - Воронин быстро дописал последние строчки и положил странички под камень возле костра. Отсюда дневник никуда не денется, ведь это те самые ступеньки, которые расскажут тем, кто придет сюда следом об опасностях, чтобы сохранить жизни штурмующих вершины. Непокоренные вершины вечности"

       Рута испуганно попятилась от ставшей вдруг необыкновенно веселой пляски огня. Павел Александрович подхватил падающую Руту, прижал девичью голову к своей широкой груди и пытаясь хоть как то успокоить, будто ребенка стал гладить ее роскошные золотые волосы. Урицкий мрачно наблюдал как один за другим исчезали в жирной холодной темноте те люди с которыми он прожил последнюю неделю. Наблюдал, словно из театрального партера. Только сейчас нежно поглаживая волосы Руты банкир со всей ясностью осознал - настал его выход. До сего момента верить в это не хотелось. Захотелось кого-то убеждать, что они здесь с Рутой не при чем. Они зрители, сторонние зрители. Они пришли за чувствами, эмоциями, наконец, простым человеческим любопытством в этот театр. И не надо их гримировать, они не актеры, они зрители. Павел Александрович сжал зубы, мысли лихорадочно искали оправдания подступившего беспокойства:
       - Все-таки как хочется жить.
       Урицкий попытался вспомнить, что успел сделать он за свои сорок с небольшим. Да много. Стал директором банка. Ну а еще, еще? Ну. Работал, отдыхал. Жил. Память упрямо заставляла вспомнить что-то еще. Но что? Что? Да, ну да, да, да. Лет десять как собирался съездить на родину. Пройтись по улицам, посмотреть на цветущие черемух. Залезть в ее заросли и наслаждаться дурманящим ароматом. А когда? Когда я вас спрашиваю? То одно, то другое, то третье. Долги, кредиты, дивиденды, учредители. Живя сегодня, мы намечаем себе пути по которым хотели бы пройти и закалываем на карте собственной жизни точки где бы хотели оказаться завтра. Одним это удается, другим нет.. Но всякий, живя сегодняшним днем обязательно думает о завтрашнем, так как твердо верит что он настанет обязательно. Счастье тому кто с непоколебимой верой так и не дожил до этого благословенного недостижимого завтра. Но лишь совсем не многим, видимо особенно любимым проведением выпадает решать будет это завтра для них или нет? И каким будет это завтра решать все одно обязательно надо сегодня.
       - Паш, почему все ушли? - чуть успокоившись произнесла Рута
       Павел Александрович стараясь унять дрожь в пальцах.
       - Они ушли, что бы не мешать нам проститься. Теперь мой черед.
       - Я не останусь одна, - решительно произнесла Рута.
       Урицкому сделалось неловко, будто действительно на него смотрят все те, кто совсем недавно сидел вот здесь рядом вокруг костра.
       Неожиданно Рута бросилась целовать его лицо, глаза, губы. Слезы текли по лицу и целуя, она приговаривал.
       - Глупый, какой же ты глупый. Ты действительно думал, что я смогу остаться без тебя здесь? Ты мой единственный ребенок. Моя любовь и моя жизнь. Ты забыл что мы муж и жена? А жена обязана следовать всюду за своим мужем?
       Теперь уже Рута гладила Урицкого по стриженной голове и тихонько раскачиваясь из стороны в сторону, казалось пыталась баюкать. Как это было давно. Как давно любимая женщина не прижимала его к своей груди. Банкир осторожно освободился из объятий Руты и в который раз за вечер принялся ее целовать. Наконец устав от поцелуев пара влюбленных подошла к настороженно притихшему костру. Как это бывало раньше, они протянули руки над огнем и сплели пальцы рук. Они смотрели в глаза друг друга, и радостно улыбаясь, шли от костра. Возможно от так и не пролитых слез, так и не прожитых пьяных ночей, от не произошедших измен. От так и не рожденных детей и от так и не наступившей беспомощной старости. Они уходили ото всего и ото всех. Ото всех кроме друг друга.

       Моронье был уже далеко, когда впервые обернулся и посмотрел туда, где рассчитывал увидеть темноту. Костер не потух. Он не просто горел, а стал ярче и теперь его бирюзовые лепестки освещали опустевший склон. .
       -Я не ошибся в них, -пробормотал он, отдаваясь своим мыслям:- не ошибся.
       Дикий прелестный котенок, обиженно мяукавший за пазухой всю дорогу, вдруг успокоено завозился и сонно засопел, будто почуял рядом что-то родное.

      

       Эпилог

       Висенте

       Он был один, совсем один. Лавина одиночества накрыла его с головой, и не было выхода из этого царства холода. Амиго понял, что его горячие слезы - единственное тепло, оставшееся в застывшем вокруг него мире. В дверь позвонили. Амиго с трудом заставил себя подняться. На пороге стоял необычно одетый человек. Под свободным капюшоном маленькая меховая шапка, худое заросшее щетиной лицо, подбитая козьим мехом черная грубая ряса с толстой белой тесьмой, тяжелые теплые башмаки на медных застежках. В руках необычного золотого окраса кошка.
       - Здравствуй, Винс, - человек перешагнул порог и остановился в прихожей. - Я за тобой.
       - Кто вы? - Амиго всматривался в незнакомца, но не мог вспомнить, где он его видел, да и видел ли вообще.
       - Я Моронье, сейчас мы с тобой навестим в больнице Дарью, оставим ей Альпу, пусть развлекаются, пока мы с тобой за ними не вернемся.
       - Но Дарью должны выписать через неделю, - неуверенно возразил Висенте. - Я должен быть рядом.
       - Мы вернемся через неделю и заберем их домой, - успокоил Моранье. - Собирайся.

       А вокруг лишь белый ад.
       Руки в кровь, но нету боли,
       И не манит взгляд назад.
       Там, где дом, камин, тепло,
       Кофе, коньяка глоток…
       Все мысли снегом занесло,
       И в руке лишь альпеншток.

       На вершине увижу восходы, закаты.
       Я на холод гор свой покой поменял.
       Не пугают меня грозовые раскаты,
       Не боюсь и вершины сердитый оскал.

       Снег меня не покорит,
       Не поработят ветра,
       И вьюга в злости пусть кричит,
       Знакома мне ее игра.
       Как манит этот дерзкий пик,
       За ним чудесная долина.
       Но вот горны раздался рык,
       И вот на встречу мне лавина.

       Мне не видеть восходы, не видеть закаты
       Не узнать, кто первым до пика добрался.
       Не услышать мне грозовые раскаты.
       Я под толщей снега на веке остался.

       Висенте повторял про себя странные незнакомые стихи, словно нашептанные порывистым ветер. Моронье стоял рядом и молчал. Кроме них на площадке никого не было. Только в середине лежало несколько бирюзовых камней.
       - Возьми один камень, он все еще теплый, - Моронье кивнул головой. - И никогда не остынет. Он живой как душа того, кто тебя любит.
       Висенте послушно взял округлый, местами оплавленный камень. Его тепло вселяло спокойствие, надежду и радость жизни.
       - Ты должен был здесь побывать, - Моронье смотрел на Висенте с дружелюбным участием. - Сейчас мы тронемся в обратный путь, у меня очень много дел на земле, на которой я отсутствовал одиннадцать веков. Но я справлюсь с тем, с чем справлялся всю жизнь. Я спасу всех, кто погребен под лавиной одиночества, тоски, непонимания.
       Висенте посмотрел в глаза Моронье - в них отражалась любовь и сила. Монах накинул капюшон и двинулся вниз по склону. Наклонив голову, чтобы не споткнуться на мерзлых комьях снега, Висенте увидел под камнем пачку исписанных листов. Когда он поднял эту пухлую тетрадь, то первое, что он увидел под обложкой - была фотография мамы Луисы и твердые ровные строчки отца. Висенте вздрогнул и посмотрел в спину удалявшегося монаха. Но тот сделал вид, что ничего не заметил, потому что все, что нужно было сделать для своего молодого спутника, монах уже сделал и теперь торопился к другим. Висенте глубоко вздохнул, стараясь прогнать крошечную горячую слезу и спрятав дневник в карман, согретый бирюзовым камнем, тронулся в обратный путь, стараясь шагать следом в след монаха Моронье.