Светлана Зайцева (Евгения Норд)
...
Родилась 38 лет назад в семье советского дипломата. Говорю об этом без снобизма: просто факт биографии. Детство прошло в поездах между Германией и Россией, вернее, между ГДР и Советским Союзом. Сейчас этих стран уже нет... В образовании пошла по пути наименьшего сопротивления: закончила московский иняз. Вышла замуж по большой любви. Родила двоих детей - опять же в Германии. Было время, когда мне и сны на немецком снились... Но последние десять лет живу в Москве, хотя Германия нет-нет да и вспомнится. Стихи пишу с 14-ти лет. Есть публикации в журналах "Юность", "Дарьял", "Смена", "РАБОТНИЦА", "ФАКТОР", альманахах "ТРЕТЬЕ ДЫХАНИЕ", "ОЗАРЕНИЕ", "ВОСКРЕСЕНИЕ", газете "Слово".". В 2004 году издала книжечку своих стихов "Бабочка в храме": маленькую, но удаленькую. Участница Третьего форума молодых писателей России и Пушкинского молодежного фестиваля искусств.
Когда-то ездила верхом, сейчас очень люблю фотографировать. В юности мечтала заняться журналистикой, сейчас работаю переводчиком, о чем не жалею. Вот, пожалуй, и всё. Остальное в стихах
Сосна - струна
Сосна – струна, натянутая на
Большой, как небеса, виолончели.
Сосна молчит. Мелодия слышна,
Но выше, в полдыханья, еле-еле.
Нет, не сыскать достойного смычка!
В руках – осколки глиняного слова.
И я молчу с ничтожеством сверчка
Запечного – и нарастает снова
Высокая мелодия сосны
И, чуть помедлив, тает надо мною.
Игра и своеволие струны
Становятся лазурью, тишиною…
И, как смычок - наклонный узкий луч –
От сердца – к небу – по диагонали.
И бьет из-под земли скрипичный ключ,
Звенит родник – и нет земной печали.
Скрипичный ключ – струенье родника.
Мелодия всех титулов превыше.
Летала Бога дерзкая рука
И вензель серебром протяжным вышит.
Что ноты? Щебет зябликов, синиц.
Спустились – и, сверкнув пером, вспорхнули.
Летит по ветру вихрь пустых страниц
В июне золотом или в июле.
Натянута с послушностью струны,
Сосна дрожит, поют смола и хвоя.
И, если мы чего-то лишены,
Всё этим звуком воздано с лихвою.
Пока тебя не спрятали в футляр,
Как инструмент – в старинный алый бархат,
Живи! Не отрекись от этих чар,
Прильни к сосне, как роднику, без страха.
Сомнением себя не обеззвучь.
И тает в небе профиль Бога юный.
И бьет из-под земли скрипичный ключ.
И сосны – как натянутые струны…
Золото и кровь
Из золота в багрец перетекая,
Летит кленовый пятипалый лист...
И в тонких жилках - словно кровь людская:
В ней две реки, два пламени слились.
Прочь, рифма! Прочь, пустое многословье!
Стою, простою мыслью сражена:
За всё мы платим золотом - иль кровью.
Две древних страсти, но душа - одна...
Мир к долгому готовится зимовью,
На две страны незримо разделён:
На тех, кто платит золотом - иль кровью...
И всё роняет листья брат мой - клён.
Царская охота
Рыжей гончей –
За серым волком –
Шкура – пламя,
Ножи – клыки.
Ты – мой ворог.
Вольному – воля.
Мы сольемся,
Как смерть, легки.
Брат, охота – штука простая.
Верь мне, Истину говорю:
«Я – лишь гончая в рыжей стае.
Я служу моему Царю».
Стихи на папирусе
…Наклоняюсь к воде и любуюсь твоим отраженьем.
Бледно-розовый лотос и медленный илистый Нил.
Что-то в мире сместилось. Воды или сердца движенье?
Кто-то в мире нарушил покой, равновесие сил.
Древним солнцем блеснуло – и дрогнул рассудочный вектор,
И с сурового неба широкой рекою – тепло.
Сфинксов мертвые маски каким разгулявшимся ветром
Из летейских широт во владенья мои занесло?
Я по бледному небу плыву в золотой колеснице.
Я – по правую руку от Солнца, прекрасного Ра.
Бровью чуть поведу – и пространство двоится, троится,
И смиряется время – и можно болтать до утра.
Дорогой талисман, золотого жука-скарабея,
Этот темно-зеленый, как небо в грозу, малахит
Сквозь пространство – тебе. Видишь, я ничего не жалею!
Из ладони в ладонь (сохрани!) – пустячок пирамид.
Слушай там, за рекою (секретов особых не выдам)
Тихим шепотом в полночь, всем сердцем закатным, глухим
Дотянусь, прикоснусь: «Распадаются в прах пирамиды.
Остаются стихи – если это и правда стихи…»
На одно лишь мгновенье, покуда земля не сместится,
И поверх всех смертей, всех морей, всех держав и флотов
Сквозь века – напрямик - (пусть смеются бездушные сфинксы!):
«Остается любовь – если это и правда любовь…»
Дай тебе рассказать (тонкой змейкой - холодное время)
Что успею (до первой, багровой, как кровь, полосы):
«Я уйду слишком рано. Чуть дольше останусь лишь с теми,
Кто расслышит, полюбит. И больше чудес не проси…»
Если б знал ты, как тесно под узкой тяжелою крышей,
Как легко заплутать в лабиринтах унылых гробниц!
Вечность мы коротаем. Стихи, как положено, пишем.
Всё едино: пергамент иль белая россыпь страниц.
Мы в луче одного голубого небесного света.
Заигралась с тобой. (Нежной тенью – улыбка Творца).
Может быть, никогда твоего не услышу ответа.
Может быть, никогда твоего не увижу лица…
Девять жизней – в Египте. Легко прожила – не любила.
Безучастное солнце да белый горячий песок.
Дай коснуться губами – неважно, Невы или Нила!
Беспощадного Стикса протяжный, как песня, глоток…
Немецкая школа
Кое-что ты знаешь.
Теперь давай о другом.
Но как равный с равным –
Не девочка-недотрога!
В умной книге прочла:
«По-немецки – только в врагом.
По-французски – с женщиной.
И на латыни – с Богом».
Про немецкий – правда:
Совсем не дамский язык.
Но не мне выбирать:
Биографию делал папа.
По себе стругал
И нежничать не привык:
До сих пор по-русски –
Коряво и косолапо.
Я дружила с рыжей.
Её – за красу волос,
А меня – за пустяк
(Принадлежность к славянской расе)
Мордовали страшно:
Со взрослой злостью, всерьез.
Мы за первой партой
Вместе сидели в классе.
Немцы в «яблочко» лупят,
А русские – в «молоко».
Я дралась, как могла.
Защищала младшего брата.
Разучилась плакать.
Ты думаешь, так легко
Быть в Германии дочкой
Советского дипломата?!
Мать – лишь шмотки да тряпки.
А сказки мне на ночь – он.
И, ответив честно
На детские «вас-ист-дасы»,
Папа жизни учил:
«Улыбайся – первый закон».
Во второй, и в третий, и в сотый раз:
«Улыбайся!»
Худо-бедно умею.
Тому же учу детей -
И ошибки их робкие
С русской тоскою вижу.
Кое-что всё ж усвоила я
С молодых ногтей:
Если бьют – то к брату.
И уважаю рыжих!
Как дуреха,
В чернилах пальцы испачкав свои,
Назубок затвердив
Все неправильные глаголы,
Знаешь, что я любила?
- Ставить точки над i.
И люблю до сих пор.
Немецкая, братец, школа…
Росток
«Пока живо было – молчало.
Умерло – нежно пою»
Надпись мастера Гварнери
на скрипке Паганини
Росток, невесомый и зыбкий,
Мальчишке едва до плеча,
Воскреснет прекрасною скрипкой,
Бессмертной в руках скрипача...
Но всё же не это, не это
Его золотая пора -
А листья зелёного цвета,
Теплее ладони кора.
Резвятся под кроною дети,
И не дозовёшься домой...
Не вспомнит росток о бессмертьи -
Как равный, заплачет со мной.
Погаснут бездонные звёзды,
Что нынче поют в небесах,
Но свитые птицами гнёзда
Сохранны на хрупких ветвях.
Как должно, живут и воскресли
И корни его, и листва.
А музыка, дивная песня –
Вершина Его мастерства.
И, коль недосмотром иль чудом
Бессмертье случится со мной,
Прошу о немногом: пусть буду
Не скрипкой Твоей, не струной,
Но тем безымянным, беспечным,
Что путь пробивает себе
Навстречу бессмертью. Навстречу
Счастливой и страшной судьбе.
Чудотворная икона…
Чудотворная икона
«Прибавление ума».
Мне, дурёхе, нет закона:
До всего дойду сама!
За душой не так уж много,
Только как же я без них:
Без ушибов, без ожогов,
Без ошибок дорогих?
Опыт, зрелость – мимо, мимо.
Я ль не расшибала лба?
И уже неисправимы
Жизнь, любовь, душа, судьба...
Предрассветное
Что нового о городе моём?
Мой город ждёт мимоз, дождей, апреля.
Мой город спит, как тихий водоём.
Молчат дрозды. Вовсю поют метели.
Лес в бирюзу, как Китеж, погружён.
Кричи: "Ау!" - да горя не накликай.
Наст свеж, как простыня, но пахнет он
Ромашками, травою, земляникой.
Во сне частенько всё наоборот.
Из ласковых объятий тихо встану...
В рассветном небе лодочка плывёт
И на снега ложится свет румяный.
Скоро станет тепло без меня
От зимы до зимы я была тебе верной подругой.
Пуст твой волчий капкан: мне знакома твоя западня.
Скоро, братец, весна. Скоро птицы потянутся с юга.
Нам прощаться пора: скоро станет тепло без меня.
Я летела сквозь ночь, я смотрела в окно невидимкой.
Иногда даже вместе над белым склонялись листом.
Что мне острые шпили? Встревоженной, раненой, дикой,
Темной тенью метнусь, прошепчу обескровленным ртом:
«Скоро, братец, весна. Скоро птицы потянутся с юга.
Скоро белым дымком зацветут молодые сады.
Я в январскую стужу была тебе верной подругой.
Ты нас, Господи, свел. Так спасибо тебе за труды!»
Облака, облака. А внизу – все мосты да заливы.
В раннем небе – Москва. Золотые горят купола.
Я Полярной звездою была, но не стала счастливой:
Столько песен пропела и столько ночей не спала!
В небе горны трубят, теплый шепот доносится с юга.
Не клянись, что без ласки моей не продышишь и дня.
Так прощай же, прощай! Я вернусь к тебе с первою вьюгой.
Позабудь этот сон: скоро станет тепло – без меня…
Кит
Я – заплывший в Темзу огромный раненый кит.
Как мешок с мукой, меня грузит Гринпис на баржу.
На меня весь Лондон, разинувши рот, глядит,
Ковыряет в зубах и французскую хвалит спаржу.
На кита – гарпун, а на волка – стальной капкан.
Человек и зверь – не найти неразлучней пары.
Если ранен, нужно не к людям, а в океан.
Я и плыл в океан, только сбили с пути радары.
Я ослеп, оглох. Ухмыляешься, китобой?
Я, как муха в варенье, на сером брезенте замер.
Над моей спиною, как облако, голубой –
Стрекот вертолетов, жужжание кинокамер.
Посмотри на меня и не прячь от стыда глаза.
На земле, на воде, под водой – всюду люди и всё им мало.
Любят кровь и охоту, но рвутся спасать, спасать…
Накормите чаек моим белоснежным салом!
Не грустите, зеваки! На вас не таю обид.
Бьют фонтаны собратьев, как залпы больших орудий.
Навсегда в небеса уплывает счастливый кит.
Мертвый маленький кит, по ошибке попавший к людям…
Второй
За синим лесом, за большой горой
Жил человек по имени Второй.
Жил сукин сын, второй по счету муж.
Стал первым бы, да деревенька - глушь.
Имел гармонь для девичьих сердец.
Второй был не дурак и не мудрец,
А так себе. Обидеть не с руки.
Плёл лапти. Для забавы - городки.
И победил Кащея младший брат.
Но вот вой-на. И вот Второй - солдат.
И на войне не трус и не герой.
Война - работа. Знай окопы рой.
А в деревеньке голод и огонь,
Но баба сберегла его гармонь.
За синим лесом, за большой горой
Погиб солдат по имени Второй.
А где лежит? Полегче что спроси.
Спи, Ваня. Сказок много на Руси.
От первых слез до первой седины
От первых слёз до первой седины -
Мы все нелёгкий этот путь проходим
Тоскуя, сомневаясь, колобродя,
Не зная настоящему цены…
От первых слёз до первой седины,
От крика до нетающего снега…
Уже под горку поползла телега.
Друзьям, врагам и Богу не нужны.
От первых слёз до первой седины.
Нам зеркала давненько врать устали.
Кружатся, словно вороны, печали –
И осень… Доживём ли до весны?
Я седины, ей Богу, не боюсь.
Она дороже серебра и злата.
Пусть на заплате держится заплата.
Быть в тридцать семь поэтом – это плюс.
Мне наплевать на городской сумбур.
Курю в рукав, в холодный выйдя тамбур.
Казённые на личных письмах штампы.
Да, тридцать восемь – время авантюр!
Что дальше? Гимнастёрка да шинель.
И снова в путь, коль высохли портянки.
А из чудес мне б – скатерть-самобранку…
И где он, мой сороковой апрель?
А в чистом поле или у стены
Я с рельс сойду – почти неважно, братцы!
Воскресну, если очень постараться,
От первых слёз до первой седины…
По гамбургскому счету
Арена цирка – трудная работа.
Прожектора. Попробуй-ка, сломи!
Но есть борьба по гамбургскому счету:
Бой равных за закрытыми дверьми.
Глаза в глаза. Без лишних. Без оглядки
На вой зевак и мишуру афиш.
И кто кого положит на лопатки,
Знать будут двое. Не проскочит мышь.
А в цирке – те же бритые затылки.
Орет оркестр. Разинутые рты.
И сплевываешь желтые опилки,
Но знаешь твердо: «Победитель – ты»
Пусть зрители смеются до икоты!
Пусть клоуны дудят в свою дуду!
Но есть борьба по гамбургскому счету.
Нечасто, но бывает. Раз в году.
Доплыть до маяка
Вот встреча: страховой агент и шулер.
Плохие времена у игрока.
Но вы хоть раз в моей побудьте шкуре!
Работа будет, будет все в ажуре.
Условие: доплыть до маяка.
Да, я игрок. Теряет все значенье.
Коль утону, морскую жрать траву
Все ж лучше, чем бисквитное печенье.
Вы знаете, там сильное теченье.
Вы думаете, что не доплыву.
Пусть клерк в конторе до седьмого пота.
Пора ударить, мистер, по рукам.
Вы дали мне хорошую работу.
Пусть надо мной пожмет плечами кто-то,
Но я хочу доплыть до маяка.
Последним из любви уходит запах
Последним из любви уходит запах...
Он – тайный хищник средь иных потерь.
Коль он ушел на невесомых лапах –
В любовь надолго затворилась дверь.
Мы честно делим жесткую подушку
И отбываем каторжные сны...
Но запах – прежний запах – кружит, кружит
Вдоль крепостной разрушенной стены
Застывших тел. Он властвует всецело,
Соленым бризом проникает в нас...
И если я обнять тебя посмела – Его монаршья воля и указ.
Не отстраняйся! Только попрощаться!
Я оттолкнусь от берега легко –
И растворюсь в рассветном, первом счастье,
Где кожа пахнет теплым молоком...
Камешек
«Ты меня еще помнишь?» –
Из этого зернышка
Можно вырастить сад.
«Ты в меня еще веришь?» –
Из этой соломинки
Можно выстругать флот.
«Ты меня еще любишь?» –
Из этого камешка
Можно выстроить дом.
Будем жить вчетвером.
- Ты меня еще любишь?