ДОЛГ

Мое время пришло!

       Ступени магазина весело простучали под подошвами, щеки кольнул утренний ветерок, разом освежив мысли. На улице тихо, безлюдно, народ отсыпается после субботы, лишь пара собачников, но для этих нет выходных. Сумки с продуктами оттягивают руки, каждая весом с приличную гирю, так что я не только "глаза перед энтим компутером слеплю", как ворчит дед, но и зарядку делаю. Правда, не часто - около раза в неделю...
       Я сделал глубокий вдох, воздух с примесью выхлопных газов вытолкнул из легких стерильный кондиционерный, зашагал домой: взгляд долу, глаза широко раскрыты, в них мелькают со скоростью света мысли. Про таких мудрецов раньше говорили: на небо смотрите, вот и в ямы падаете, но я, хоть взгляд и скользит по выбоинам в асфальте, все равно, все равно... Извечная проблема производительности: мозгу не хватает ресурсов на обработку какой-нибудь идеи, отщипывает у других органов, чаще всего - у глаз, дополнительные гигагерцы, и вот они видят, но не обрабатывают поступающую информацию. Наверное, складируют куда-нить в temp, не даром ведь перед сном мелькают отрывки дневных путешествий...
       Но нередко что-нибудь отвлекает. Вот и сейчас я подсознанием ощущаю тревогу, что-то выбивается из привычной картины похода за продуктами. Остановился, глаза обшарили окрестности. Ах, вот в чем проблема: вместо привычного гула машин от дороги доносится тихий гомон, похожий на тот, что возле улья.
       На дороге процессия из стариков, если судить по кругляшкам медалей - ветераны. Одеты празднично, что значит - строго, лица решительные, в глазах праведный гнев. У некоторых в руках красные флажки, наверное, в память о временах, когда "у усех усе было". Вокруг порхают, словно стрекозы, журналисты, корреспондентка скачет от одного к другому, до меня доносится стрекот, вот уж действительно стрекоза. Следом мужчина с трубой камеры на плече, боги, где же откопал этот антиквариат?
       Перед демонстрантами мужчина в годах, широкий и добротный, как шкаф Собакевича. Белая футболка обтягивает огромное пузо, с такого можно и ракеты запускать. Некогда черные волосы с ниточками седины, но, если судить по подвижности и молодецкому огню в глазах, у него кредо: "Возраст - на сколько держишься, а не на сколько выглядишь". В руках мегафон, до этого мужчина жестикулировал им, как дирижер, отдавал какие-то команды, а теперь рявкнул:
       - Начали!
       - Ветеранам - льготы! Ветеранам - льготы! - загомонили демонстранты. Нестройные, хриплые и сиплые голоса слились вскоре в зычный призыв.
       Редкие прохожие приостанавливались, кто-то, в основном тоже старики, задерживались надолго, я видел суровые лица, одобряющие кивки.
       Припаркованый рядом микрик выплюнул двух бритых парней в спортивных костюмах, они встали по обоим сторонам колонны, подняли палки, что держали в руках. Над демонстрантами затрепетала красная ткань, я прочел белые квадратные буквы: "За что мы боролись?!"
       Я постепенно вновь потерял связь с реальностью, мозг, не получая больше раздражителей, вернулся к попыткам раскусить орешек, интересный лишь ему, а пунктик "шагать домой по умолчанию" забыл отметить. Так и стоял... пока под нос сунули какую-то гадость. Невольно отпрянул, в непонимании и страхе огляделся, в упор на меня таращится злой черный глаз то ли видеокамеры, то ли ракетницы.
       - А что вы думаете об очередной выходке правительства, что отменило льготы даже ветеранам? - раздался над ухом писклявый голос.
       Я лишь раскрыл пасть, журналюги словно с неба свалились или выскочили из-под земли, что вернее, разве что серой не пахнет. Оператор целит древней зверюгой по имени видеокамера, респектабельный и самоуверенный, челюсти непрерывно двигаются, пару раз мелькнул комочек жвачки. Корреспондентка тычет микрофоном, зеленые глаза широко раскрыты, какая-то маньячка! Одета в белый деловой костюм, что делает сексапильней, чем любая из микроюбок, светлые волосы уложены в строгий пучок на затылке, вообще вся из себя, портит ее лишь голос.
       - Вы несомненно всячески не одобряете и согласны с обездоленными ветеранами что требуют возврата льгот и очередной надбавки пенсии! - выпалила на одном дыхании журналистка, хотя при чем тут журналы, если работает на телевидении? Разве что журналы мод...
       - Ну... да, - сказал я тупо, именно сказал, а не ответил -вопроса не было.
       Корреспондентка скривила морду, до чего же я скучен, даже не поматюкаюсь, повернулась на камеру и сделала гневное личико:
       - И действительно, за что боролись эти люди, как не за сытую спокойную старость, как не за кусок хлеба с маслом и икрой?!
       И они бросились обратно к ветеранам, что более разговорчивы и подчас не стесняются в выражениях.
       Я пожал плечами и, окончательно придя в себя, понял, что до сих пор стою на том же месте. Вздохнул, ноги понесли по знакомому маршруту домой.
       Ключ провернулся в замке, внутри щелкнуло, дверь открылась. Слух у деда отличный, не смотря на возраст, с кухни донеслось шарканье. Дед вышел в коридор: в руках газета, очки на лбу, опять потом искать будет... старая рубаха в клетку, потертые штаны - одет в то, во что любой нормальный человек дома, в чем удобно ходить, и плевать, что тапки протерты до дыр, главное, что привык, удобней, чем новые...
       - И где ты шлялся, Антон? Я чайник уже по второму разу! - проворчал наигранно строго. Я не обратил внимания, старикам положено ворчать. Кроссовки полетели в угол, я понес сумки на кухню, позади слыша шарканье тапок.
       - Так где же задержался? - спросил дед более миролюбиво, любопытство берет свое. Я его понимаю - на улицу выходит все реже, разве что на лавочку в теплый день...
       - Да там эта... демонстрация! - ответил я, продукты из недр сумки прыгают на стол.
       - Опять энти, как их... голубые, или зеленые, вечно цвета путаю... да?
       Дед протиснулся между мной и раковиной, все равно прижав к столу. Черт, в этой кухне как в гробу! И всего что есть - старенький холодильник, плита, стол, да еще плафон постоянно щелкает по макушке... Но деда не пропустить нельзя, у окна на табурете любимое место: льющий с улицы свет заливает ту часть кухни, дед нежится в потоке солнечных лучей, как какая-нибудь пичуга.
       - Да нет. Други твои, ветераны! Требуют возврата льгот и надбавку к пенсии. Очередную, как сказала одна. А ты, дед, чего не там?
       Он не отвечал, я с тревогой повернулся: не стало ли плохо? Нет, но дед сидит угрюмый, взгляд буравит пол. Густые черные брови сошлись на переносице, лицо усыпано еще большим количеством морщин, пальцы смяли газету.
       - Дед... - позвал я с тревогой.
       - Что? - посмотрел он угрюмо исподлобья, внутри у меня похолодело. Боль, гнев и обида - вот что смешалось в его взгляде. Да что с ним такое?!
       - Я спрашиваю, чего ты не там? Или не знал, что намечается?
       - Знал, - ответил дед угрюмо, смотрит теперь, задумавшись, сквозь меня, но связи с реальностью, как бывает со мной, не теряет. - Звонил мне Костя Таранюк, вместе войну прошли, говорил, звал... Я отказался.
       - Почему? Или тебе надбавка не нужна?
       - Может, и нужна. Может, очень нужна! Но лозунги... "За что мы боролись"... Я за Родину боролся!
       - Не спорю, - сказал я, из сумки выпрыгнула сдоба, я ловко схватил и принялся мазать маслом. - Но ведь кто-то должен сказать вам "спасибо"!
       - Наверное, ты прав. Да, мы заслуживаем награды. Но требовать что-то... это лишнее, это низко. У руля сейчас наши дети, их воспитывали мы. Как воспитали, так к нам и относятся... нечему удивляться!
       - И все же... ты ведь воевал за Родину, проливал кровь. Теперь она обязана, так? Пусть отдает долги!
       Раздался звучный хлопок, я подпрыгнул от неожиданности, сердце трепещет. Глянул на деда, его глаза горят яростью, губы сжаты в гневе, словно боятся выплюнуть какое-то слово. Ладонь на столе, это ей стукнул по столешнице, смятая газета под табуретом.
       - Замолчи! - крикнул дед, голос стал визгливым. - Думай, что говоришь!
       Он замолчал, взгляд некоторое время буравил меня, потом начал ползать по полу, стенам, потолку, на мне не задерживался. Похоже, дед сам себе ужаснулся.
       Засвистел чайник, я подскочил, в заварник посыпались из пакетика крупинки. Сверху ошпарил кипяток, взметнулся пар, одуряюще-сладкий запах ударил в ноздри. Подождав, пока чай настоится, дед за это время не проронил ни звука, я навел ему чая, положил рядом сдобу с маслом.
       Дед смотрел в окно, не поворачивался, но ноздри уловили наконец живительный запах, затрепетали, потянули еще... Дед повернулся, в глазах пустота, взял стакан. Сделал маленький глоток, лицо перекосилось, кипяток, поставил обратно. Помолчали еще с минуту, потом я поймал его взгляд - грустный и счастливый одновременно:
       - На самом деле всякий с рождения обязан Родине. И отдает долг всю жизнь, по мере сил. Мне выпала великая честь - за Родину я проливал кровь. Чего мне еще требовать? Некоторым, увы, недоступно даже это.

Откровенный Разговор | Основная страница | Корчма