Юми Фаэм
Это произошло в войну. Какая война? Что значит какая? Вот эта самая, идущая так давно, что уже никто не помнит, когда она началась. Против кого? Против врагов, конечно. Каких? Странный вопрос. Тех, кто воюет против нас, называют просто враги, вот и всё. Как их отличают от своих? Очень просто: враги с той стороны. А мы с этой.
Так вот, это было давно. Да, очень давно, я был молодым. Наш командир был крутой и жёсткий человек и строго держал нас, но именно он и был необходим нам, чтобы стоять против врагов. Никто не представлял себе, что может быть что-то иное, слово "война" было всё равно, что слово "жизнь". Не удивляйся, ведь это только слова. Но война для нас и была единственным образом жизни. Наш командир терпеть не мог слабаков и нюнь, - да у нас таких и не было, - и единственной целью его жизни было истреблять врагов, - да и нашей тоже. Да что я всё про командира? О чём я?.. Ах да. Был среди нас один парень со странностями, помечтать любил. И мечты его какие-то странные были: говорил, что можно жить так, чтобы не убивать врагов. Дескать, тогда и они нас не будут убивать. Дурачок, говоришь? Не-е, дурачком он не был. Чокнутым был просто. Да никто его и не слушал - зачем слушать ерунду? Говорил он ещё, что можно жить так, чтобы войны не было. Ну конечно, когда тебя убьют - вот для тебя уже и нет войны. Верно я говорю? Ну вот. Помню, он белый цвет любил и на деревья пялился. Ну, те, которые в лесу ещё росли. Тогда ещё лес был. Я потом тебе объясню, что это такое, ты напомни. Как же его звали? Да постой… Чёрт, не помню. Вертится что-то в голове… Прозвище у него было - Данко. Почему? А шут его… Ох, не любил его командир! Кабы не враги, говорил, и кабы не мало солдат было, шлёпнул бы тебя на месте, и все. А парень этот, Данко, стоит и улыбается так невинно и даже насмешливо, а в глазах - отчаяние. Никто его не понимает и не желает понимать. Еще бы - плетёт что-то… И слово выдумал какое - мир. Образованный, видать. Да, не любил его командир, но был он необходим нам: как наши в оплошку попадут, али раненых с поля вытащить, так желающих под пули зад подставлять нету, а Данко, не дожидаясь приказа, рвётся в самое пекло. Многих от смерти спас. От верной смерти. Потому нужен был. И терпел командир его речи. Всё равно не слушали его болтовню. Кроме одного. Был там у нас один, Сахо его звали. Хмурый такой, мрачный, никто слова от него добиться не мог, даже командир, а врагов он косил порядком, не считая. Никогда не промахивался. Только этот Данко и мог его на слово вызвать, да что на слово - на спор! Я иногда рядом бывал, слыхал, как они спорили. Данко нёс что-то про белую звезду, про то, что надо бы пойти к врагам и поговорить с ними. Он спрашивал у Сахо, почему они наши враги. Почему мы стреляем в них. А Сахо не сердился, потому что не понимал. Но явно интересовался. Они у нас чем-то вроде друзей считались. А Данко этот сумасшедший еще любил на небо смотреть. Особо когда затишье и по ночам. И рассказывал, говорил что-то Сахо - о небе, значит. Ну а тот взглянет на небо, пожмёт плечами и опустит голову. И верно, чего там любопытного, в небе-то? Враги-то здесь. Всё здесь. И жизнь наша - война.
И вот был однажды крутой бой. Враги вылезли за черту своей стороны. Или мы вылезли? Не помню…Шквальный огонь со всех сторон. И вдруг этот Данко встрепенулся как-то, глаза его зажглись странным огнём, и говорит он, что, мол, вот сейчас бы как раз и попробовать. И - как выскочил - прямо под огонь. Пробежал несколько шагов к врагам. Удивительно, как его тут же не скосило. Наши-то все как онемели, от неожиданности. А он остановился, руку поднял: "Не стреляйте! Стойте!" И вдруг огонь прекратился. И наш, и ихний. Они, верно, тоже такой выходки не ожидали. А он продолжает, мол, зачем стрелять, зачем убивать, это же бессмысленно, давайте, мол, поговорим вначале, может, и выяснится что-то. И будет мир.
Там, видать, это слово знали. И оно им понравилось. Сказал он так, тишина, а потом, глядь, а с той стороны поднимаются несколько фигур в чёрном и медленно, нерешительно начинают приближаться. Враги! Мы все глядим, не знаем, как быть, - впервые такое-то на глазах творится. У Сахо такое лицо чудное стало, гляжу - а он оружие-то опустил - впервые в жизни, наверно, - вот-вот совсем выпустит. А враги подходят все ближе, видно уже, что их пять.
Вот… Чего? Я не задумался. Я вспоминаю. Может, если бы не командир, всё бы иначе было. Может, всё иначе было бы, говорю. Чудно так. Может, Данко-то прав был. Господи, да кто ж теперь…
Командир наш вдруг как схватит ружьё, да и скосил разом тех пятерых. Они упали. А Данко повернулся как ужаленный да так и впился глазами командиру в лицо. Ужас. Не знаю. Я бы, наверно, на месте умер от такого взгляда. А командир… "Предатель!" - орёт, и пушку свою в Данко нацелил. И тут Сахо как прыгнет на него, на командира то есть, выбил пушку и начал душить. А лицо оскаленное, страшное. В это время выстрел раздался. От врагов. Всего один. Данко вздрогнул и медленно повалился в траву. Трава была грязная и мокрая. И серая - от дыма. А мы все ещё стояли неподвижно. Командиру удалось на секунду оторваться от Сахо, и он закричал нам. Несколько человек бросились и ножами прикончили Сахо. Почему-то все забыли о ружьях. Вот… так. Закололи его, Сахо. И тут снова накрыло нас. Шквал. Ну а мы их, конечно. Родная стихия. И в этот вечер все были почему-то особенно озлоблены против врагов. Они ведь враги, их надо убивать, как считаешь? То-то. А командир наш всё равно не жил - Сахо ему что-то сломал там, шейные позвонки, что ли.
А дальше что я тебе расскажу - ты можешь не верить, да только зачем мне врать. Так вот, не знаю, почему и зачем, в общем, ночью, когда напряг спал немного, я вылез, приволок Данко и положил его рядом с Сахо. Посмотрел на них, и как-то мне странно стало в груди. Не знаю, как. Как будто кто-то щекочет в сердце, а получается больно. И на висках давит. Данко был совсем молодой, юноша, это я знал, но только сейчас я разглядел, что Сахо тоже был молод. Очень молод. Он всегда был тёмный. От пыли. Поэтому раньше непонятно было. Вот. Так положил я их, а новый командир велит, слышу, собираться. Переход. Ну я… Что? Да нет. Зачем? Мёртвых мы не хоронили. Земли не напасёшься. И времени. Каждый день убитых до чёрта. Взял я оружие и пошёл. А что еще, кроме оружия?.. И дёрнуло меня что-то обернуться. Глянул я - и глаза как на лету поймал, что увидел. Данко-то с Сахо идут себе прочь, рука Данко на плече Сахо лежит, идут себе, болтают оживлённо - только мне не слыхать, Сахо чего-то в небо указывает, а Данко кивает и вроде как смеётся. Тут новый командир оглянулся посмотреть, где я застрял, и все наши обернулись, поглядели и начали палить по ним. От страха, думаю. Потому что не поняли. А ты бы не палил?.. Ну, а тем - хоть бы что. Как сквозь них пули пролетают. Данко обернулся, поглядел на нас удивлённо и усмехнулся: чего, мол, вы, глупые? А Сахо не обернулся, только рукой махнул. Тут я глядь - а они босые идут. И трава не гнётся под ними. А ноги их всё равно грязные и мокрые от травы. Не верь хоть, а так было, незачем мне врать. Поглядел я на бывшего нашего командира, а тот лежит, как валялся, как обыкновенный мертвец. А те двое так и ушли.
Что? Ну да, война пошла дальше своим чередом… Да, я тоже заметил, что уже дней шесть ни выстрелов, ни взрывов не слыхать. Это я знаешь, чего думаю, от чего это? Это, любезный мой, все уже всех истребили, вот какая моя мысль. И стрелять некому. Во как. Хорошо? Не знаю. Я уже не знаю, что хорошо, что плохо. Я уже ничего не знаю. Заболтались мы. Пойдём на море полюбуемся лучше. Красного цвета, говоришь? А ты ушами любуйся, не трогай его. Оно само по себе, мы сами одни. Ты, главное, человека не встреть. Нам их не надо. Правда, милый?..
Слепой старик замолчал и медленно, шаря дрожащей рукой, стал спускаться к мёртво молчащему морю. За ним шла сутулая трёхногая собака с узкой бурой мордой и облезлой шерстью на спине. Остывающее солнце освещало их тусклой ниткой тёмно-серого света.