УЧАСТНИКИ  ПРОЕКТА:


Евгений Ларичев, адвокат - Дмитрий Литвинцев (Пупс)
Самурай Киндзиро - Иван Мроев (Призрак)
Друид Агор, тевтонец Герих и русич Андрей - Алексей Раковский (Трувор)
Викинг Элрик - Дмитрий Орлов (Elrik)
Легат Марк Валерий - Элий Публий Скрофа
Амазонка Лами - Татьяна Карпачева (Тат)
     
координатор проекта - Дмитрий Литвинцев
стилист - Татьяна Карпачева
консультант - Винт
корректор - Шваб






ТРОПОЮ  СМЕРТНОГО

Повесть





В О И Н

      Вязкий желтый туман клубился, расползаясь по исполинской равнине. На возвышенности расположилась многочисленная армия. Щупальца тумана жадно тянулись к ней в стремлении поглотить, уничтожить, стереть с лица земли.
      В первом ряду стоял Воин, спокойно наблюдавший за ползущей мерзостью. Бесстрастное молчание, ставшее для него непреложным законом, не тяготило. Зачем волноваться, если ты уже мертв, причем, не единожды?
      Внезапно глубокая тишина была разнесена вдребезги диким пронзительным криком. Из пелены тумана выкатились валы враждебной армии - шумной, многоликой.
      Расстояние стремительно сокращалось.
      В авангарде этой всесокрушающей, необузданной орды он увидел… себя. Свое лицо, искаженное безумной яростью, ненавистью ко всему сущему, устойчивому, упорядоченному.
      Сознание раздвоилось: теперь он глядел на себя со стороны, захваченный мыслями и чувствами противоположной своей ипостаси. Тот, другой, с отвращением смотрел на холодное, тусклое существо, лишенное смелости и размаха, неспособное к порыву и безрассудству. Существо, призванное сохранять, ничего не преумножая.
      Миг - и первые ряды сшиблись, закипел бой. Половинки слились в целое, трансформировались в череду видений и образов, сокрушающих друг друга. В цветном калейдоскопе замелькали обрывочные картины-воспоминания, заставляя содрогаться новорожденное сознание, раздираемое противоречиями. На первый взгляд казалось, что в этой бешеной круговерти нет никакого порядка.
      Но так ли это?


А М А З О Н К А

      Перед верховной жрицей полагалось стоять навытяжку, но после двух дней скачки Лами едва держалась на ногах от усталости. Величественная Хиона подошла вплотную:
      - Кто-нибудь уцелел из моих «Неистовых»?
      Лами опустила голову:
      - Немногие. Те, что попали в плен.
      Они помолчали. Утреннее солнце разбрызгивало янтарные капли, смешивая их с росой на резных листьях старого платана у края обширной поляны. Золотистый Рахш подрагивал вспотевшей шкурой и нервно переступал точеными ногами, приминая сочную изумрудную траву. Белый жеребец Хионы фыркал на сердитую мелкую птаху в ветвях над головой. Лами заговорила первая:
      - Мы попали в засаду.
      - Мне донесли.
      - Это совсем не то, что сражаться с конницей в открытом бою, Хиона. Сначала лучники обстреляли нас из укрытия. Неважные стрелки.
      - Неужели?
      - Да. Но их было много, и у каждого - запас стрел, достойный небольшого племени. Единственное, что нам оставалось – укрыться в лесу.
      - Разумно.
      - Но они предвидели наш маневр. Заранее натянули веревки между деревьями и вырыли ямы. Пришлось оставить уцелевших лошадей и рассредоточиться. Пытались уйти скрытно, поодиночке. Но и это не удалось.
      - Почему?
      - Они подожгли лес с двух сторон. Арталеон все заранее рассчитал, устроив узкий проход между двумя полосами огня. В конце прохода нас ждали его воины, укрытые прочными щитами. А за их спинами –лучники. Те из сестер, кто не пал от стрел, скрестили мечи с пехотинцами, чтобы умереть с честью. Мы бились насмерть, но были окружены. И в ход пошли сети.
      - Какие-то жалкие пехотинцы загоняют отборную конницу с лес, ломают ноги лошадям в звериных ловушках, ловят лучших воительниц Термодонта сетями, как дичь. Великая Рея отвернулась от своих дочерей, - с горечью покачала головой Хиона.
      - У пехотинцев талантливый командир.
      - И потому ты была послана во главе лучших, чтобы убить его.
      - Прости, лучезарная. Но у Арталеона несколько линий скрытого боевого охранения и отличная разведка. Мы не смогли дойти до цели.
      - Как раз ты смогла, - презрительно усмехнулась Хиона. - И даже очень близко разглядела эту цель, не так ли?
      - В плену нет выбора, с кем делить ложе, - устало пожала плечами Лами.
      - Ради Арталеона ты предала своих сестер, - уколола Хиона.
      - Что?!
      - Говоришь, что билась насмерть, но даже не ранена. Не ты ли завела отряд под стрелы вражеских лучников? - жрица презрительно цедила слова.
      Аквамариновые глаза Лами сверкнули обидой и потухли, наткнувшись на обсидианово-жесткий взгляд Верховной жрицы.
      - Пехотинцы щадили нас, - тихо сказала она.
      - Не будем уточнять, для чего именно.
      - Не будем. - Лами протянула клинок рукоятью вперед и рванула бронзовую застежку у пояса. Короткий жилет распахнулся, обнажая грудь. Хиона взяла кинжал и легонько провела по лезвию мизинцем. Слизнула кровь, поглядывая на стройные голые ноги телохранительницы. Лами нахмурилась.
      - Не напрягайся, - усмехнулась жрица. – Не время сейчас для подобных игр.
      - Я всего лишь прошу смерти.
      - И с этим придется повременить. - Жрица смягчила тон. - Лами, наш народ обречен.
      - Да, мы терпим поражение за поражением, но разве Зеркало Миров не оставляет надежды?
      -Нет. Зеркало Миров говорит, что память об амазонках будет стерта в умах потомках. Даже имен не останется, только лживые мифы и лошадиные клички. - Хиона печально улыбнулась.
      - Когда это случится?
      - Скоро. Тех сестер, кто останется в живых, заберут в плен и заставят делить ложе с воинами, а может, и рабами, кто знает? И рожать, конечно.
      - С рабами вряд ли. С помощью амазонок они захотят улучшить мужскую породу, в жилах которой кровь жидковата, - пыталась пошутить Лами. - А мальчишки рождаются от доблестных воинов, это каждому известно.
      - Тебе виднее, - нахмурилась Хиона.
      - Видимо, мы с тобой умрем, - спокойно подытожила Лами.
      - Не торопись. Идея женского господства - правильная и стоит того, чтобы побороться за нее в будущем. Возможно, другими методами.
      - Прости, лучезарная. Ты разговариваешь с великой Реей через Зеркало миров. Простым воинам непонятны мудрые речи.
      - Верно. Для тебя время течет от прошлого к будущему, и человек в пятьдесят лет выглядит дряхлым стариком.
      - А разве не так?
      - Не совсем. - Хиона задумалась. -Лами, даже самый ничтожный народ рождает время от времени великих дочерей.
      - К чему ты об этом? - насторожилась та.
      - К тому, что я освобождаю тебя от службы... Иди, сдавайся своему Арталеону.
      - Не понимаю, - растерялась Лами.
      - Ты носишь дочь.
      - Этого не может быть.
      - Не будь наивной, он насиловал тебя, - поджала губы Хиона.
      - Он… меня? – весело повела бровью Лами.
      Жрица вспылила:
      - Если тебе так понравилась извращенная любовь, то почему ты до сих пор не в пути?
      - Он не простит мне зарезанную охрану. Я ушла, как только он перестал связывать меня и разрешил свободно передвигаться по лагерю. Слишком доверял. - Лами жестко усмехнулась. - А я ни на минуту не забывала о клятве верности, Хиона.
      - Лжешь. Но это неважно. Если бы я усомнилась в твоей верности, умертвила бы на месте.
      - Спасибо.
      - Не за что. А теперь слушай мой последний приказ: пойдешь к Арталеону. У твоей дочери великое будущее.
      - А как же ты?
      Хиона не ответила.
      Они молча смотрели друг на друга: соратницы, бывшие подруги, между которыми уже легли пропасти и перевалы. В уголках чувственных, красиво очерченных губ Хионы застыла горечь. Жрица сжала в кулаке повод:
      - Прощай.
      - Прощай, лучезарная,.
      Лами одним прыжком взлетела в седло, разворачивая коня на тропу.
     
      Она ехала к перевалу. Нервничала, не в силах смириться с резонами Верховной Жрицы. А знакомый мужской шепот уже щекотал память жаркими признаниями: «Я люблю тебя, я люблю…моя воительница, жизнь моя…»
      Сердце вздрогнуло и заколотилось, губы против воли шепнули: «Арталеон...»
     
      Испуганно заржал Рахш и затоптался на месте... Гранитное крошево камнепада, перегородившее тропу, выглядело ненадежно. Жеребец прижался боком к скале, атласная шкура его подрагивала.
      Амазонка спешилась, перекинула лук за спину и полезла вверх по довольно крутому склону к следующему витку тропы. Рахш застыл, тревожно поглядывая на каменную осыпь.
      Лами поднималась легко, изредка цепляясь за камни и редкий кустарник.
      Небольшой отдых в крошечной расщелине, дно которой устилал влажный песок, несколько жадных глотков из горного родничка, прячущегося в скальной трещине. И снова наверх.
      Опасность она почуяла раньше, чем услышала наверху хруст камешков под чужими шагами. Выхватив кинжал из ножен, висевших на шее, Лами замерла в тени огромного камня, выпирающего из скалы подобно шершавому бычьему языку.
     
      Трое пехотинцев, бряцая оружием, вышли из-за уступа прямо над ее головой. Бронзовые нагрудники, вшитые в доспехи из вываренной в масле кожи, блеснули на солнце. Лами втиснулась под разогретый полуденным зноем камень, а пехотинцы, устало поругивая постылые горы, затеялись устроить привал. Они расселись, свесив ноги с уступа. Короткие широкие мечи беспечно уткнулись остриями в щели между камнями, - и вот уже по кругу пошел козий бурдюк с вином. Лами замерла неподвижно. Заскорузлый палец, торчащий из пыльной сандалии, покачивался прямо перед ее носом. Амазонка едва удержалась, чтобы не полоснуть кинжалом по сухожилию вояки. К счастью, вниз он не смотрел.
      - Интересно, а кто этим бабам строит дома и конюшни? - поинтересовался старший из воинов, ни к кому особо не обращаясь. И сделал большой глоток.
      - Кует оружие, мостит дороги? –подхватил младший, вежливо приложившись к бурдюку следом.
      - Пасет скот, шьет одежду, рожает детей, - подхватил игру их приятель, и все трое зычно расхохотались. -Сами! Все сами.
      - И лапают друг друга, когда приспичит, - тоненько захихикал юнец. Вояки заулыбались грязно и заговорили о ночной баталии, поминая мускулистые прелести и бешеный темперамент пленных дикарок.
      Разговор перекинулся на белокурую стерву, которая обманула самого Арталеона и дерзко сбежала, оставив за собой обильный кровавый след.
      Лами сообразила, что говорят о ней, и насторожилась.
      - Не понимаю я Арталеона, - досадливо пожал плечами младший. - Велел прочесать все горы и найти. И чтобы ни один волос, понимаешь…
      - На ремни ее порежу, на ремни! - зарычал его приятель.
      - Успокойся, Эол, у нас приказ.
      - К ящерам приказ. Она перерезала горло моему брату, когда он заступил ей дорогу.
      - Но мы выполним приказ и будем нежными с этой сукой, потому что второго такого командира, как Арталеон, не сыскать. Мы, может, и живы до сих пор благодаря ему. Отсюда – уважение.
      - Ее еще найти надо, - свесил голову младший.
      - Найдем, - окрысился Эол. – Не мы, так другие. На всех тропах – лучшие воины. Арталеон хочет эту женщину - и он ее получит.
     
      Лами из своего укрытия смотрела, как уходили по тропе пехотинцы. Поворот близко, если сдаваться – то сейчас.
      «Я люблю тебя…» - вспомнились обжигающие признания Арталеона. Лами настороженно провела рукой по гладким тугим мышцам живота. Ребенок зачат не ранее, чем декаду назад, и ее женское естество, живущее в соответствии с лунным циклом, еще не чувствовало внутри новой жизни. «А вдруг Хиона ошиблась? Тогда терпеть унижения в плену от этих скотов», - распаляла она свою ненависть и тут же признавалась себе честно: «Ты ведь не считаешь Арталеона скотом».
      «Он враг…враг… враг», - убеждала себя Лами, и предсказание о дочери все более казалось ей глупой сказкой, цена которой – бесполезный блестящий кругляш, который враги называют монетой.
      «Не делай этого…не надо», - бился в сознании голос Верховной жрицы, а руки уже уцепились за каменный козырек, вытягивая тело на тропу.
     
      Лук подрагивал, чутко реагируя на малейшее движение руки. Редкий по точности боя, легкий, отделанный шлифованным рогом антилопы.
      Стрела коротко свистнула, преодолев расстояние до противника за время между двумя ударами сердца. Эол вскрикнул и мешком осел на тропу, пехотинцы бросились за камни, тревожно запел рожок.
      Лами уже снова натягивала тетиву.
      Из-за поворота тропы послышались голоса и топот, оттуда набегали новые воины. Тогда она, не раздумывая, прыгнула вниз.
      Склон был крут. Локти и колени ободрались до мяса, амазонка пыталась уцепиться за траву или ветки, но тщетно. Рядом сыпались камни. Один из них тяжело ударил по голове…
     
      Очнулась Лами в расщелине на влажном песке, там, где недавно утоляла жажду. Прозрачный горный ключ был рядом. Амазонка припала разбитыми губами к ледяной воде. Совсем рядом заржал внизу Рахш.
      Юный пехотинец остановился у входа в расщелину, тяжело дыша, и поставил ногу на каменный выступ. Ярко-зеленые глаза светились насмешливым превосходством. Он сжимал в руке меч. Амазонка поднялась, шатаясь от слабости, с бесшабашной злостью человека, которому нечего терять. Разодранная одежда залита кровью, лицо в ссадинах.
      - Сдавайся, и ты будешь жить, - звонко выкрикнул юноша.
      Короткий свист кинжала оборвал его крик. Пехотинец испуганно схватился за шею. Лами рванулась из расщелины, не оборачиваясь на булькающие звуки и хрип. Что там было смотреть? Рука на бросок выверена точно.
      Умница Рахш был на месте. Развернуть коня - дело мгновения. Лами спешила. За спиной сопела и топала погоня. Конная тропа вилась вокруг горы, но на склонах немало пеших тропинок , ведущих вниз напрямую. Для ловких воинов это - несерьезное препятствие. Неистовая скачка на спуск запомнилась свистом ветра в ушах да жалящими камешками, летящими из-под под мощных копыт жеребца.
      Тихий свист раздался за спиной, когда она въехала в перелесок у подножия горы. Лами кубарем скатилась с коня, но все же недостаточно проворно. Падая, со стрелой в боку, не выпустила из рук повод. Умница Рахш понял и лег на землю, укрывая телом хозяйку. Вторая стрела из засады прикончила его, попав точно в глаз. Лами вскочила, навскидку выпустила стрелу в сторону качнувшейся ветки и бросилась к реке, каждую секунду ожидая стрелы в спину. Дикая боль валила с ног, но древко, засевшее в ране, не давало истечь кровью.
      У реки Лами выдохлась окончательно. Сердце частило и сбивалось с ритма. Холодный пот заливал глаза. Амазонка опустилась на прибрежные камни, стараясь не глядеть на стремнину.
      Влажный валун был гладким и прохладным, хотелось прильнуть к нему горящей щекой. Мысли путались от боли, но думать об отдыхе было рано.
      Крепко сжав зубами кожный ремень, чтобы не кричать, Лами рывком поднялась на ноги.
      Камни на дне были скользкими, ледяная вода бурлила и пенилась… На середине реки амазонка едва держалась на ногах, но все-таки медленно продвигалась к берегу и почти миновала стрежень, когда предательски подвернулась нога. Тут же накрыло с головой и потащило вниз. А потом с размаха ударило о зажатый между камнями корявый ствол, перегородивший поток. Цепляясь за осклизлые сучья, Лами с трудом выползла на берег, но едва попыталась выпрямиться, как была сбита с ног тяжелым кулаком.
     
      Она лежала на спине, раскинув руки, и не делала попыток подняться. Широкий меч старшего пехотинца упирался в ее горло, но тело обрело желанный отдых. Даже боль в боку унялась.
      В выцветшем от зноя небе пышное облако-мать пыталось удержать на клубящейся перемычке совсем крошечное облачко, рвущееся на свободу.
      Голос сурового пехотинца затекал в уши смолистой вязкостью, но Лами почти не слушала его.
      - Мне жаль, но ты умрешь, - спокойно произнес воин. – Твоя жизнь для Арталеона дороже собственной, но лучше пусть он переживет боль потери, чем страдает всю жизнь от союза с той, которая способна только на ненависть. Не хочу однажды увидеть его с перерезанным горлом.
      Лами слегка улыбнулась запекшимися губами, потому что облачко-ребенок вырвалось на свободу и резво помчалось к горизонту, поймав дуновение ветра.
      Пехотинец сухо осведомился:
      - Ты беременна? Ответь честно, это может изменить твою судьбу.
      Лами отрицательно покачала головой.
      Меч вошел в горло резко и сильно, обрывая вместе с жизнью страх, удивление, боль, ненависть. На миг мелькнуло сожаление, но растворилось в вязкой, всепоглощающей темноте.



В О И Н

      ...Небытие подобно водовороту: затягивает в бездну беспамятства. По краю гигантской воронки несутся с бешеной скоростью редкие осколки сознания. Холодные, прозрачные всплески с острыми режущими кромками. Внутри - размытые пятна лиц, застывшие фрагменты событий. Вскинуты вверх невидимые руки, вот он - ближайший осколок. Сильная боль в изрезанных ладонях, сведенные судорогой пальцы. Вращение нехотя замедляется. Свет! Ярчайшая вспышка, как всплеск новой жизни…


Д Р У И Д

      Агор послушно шагнул к танцующему Беренору. Окровавленная рука старшего друида метнулась навстречу, скрюченный палец указал на него... Друиды зашумели, отодвигаясь от Агора. Мгновение - и рядом пусто. Беренор медленно приближался, кутаясь в шкуру. Ошметки медвежьего мяса на вывернутой мехом внутрь коже еще сочились кровью, придавая друиду вид освежеванной добычи.
      - Ты! - Беренор впился взглядом в Агора. - Ты поможешь мне нести заветы духов, поможешь кельтам главенствовать. Встань рядом.
      Испуганный женский крик заставил Агора обернуться. Элия бежала прочь, закрыв лицо руками. А Беренор, подобно зверю, стал обнюхивать растерянного ученика, цепляться за руки, рисовать кровавые знаки на лбу. Друиды недовольно зароптали:
      - Он выбрал преемником юнца, неумеху.
      - Воля духов священна.
      - Он мог неверно истолковать волю духов. Чтобы этот трусоватый щенок…
      - Тихо!! – заревел Беренор, перекрывая ропот. - В этом ученике живет дух воина. И он мой приемник... мой!..
      Беренор рывком притянул к себе безвольного Агора. Тому казалось, что взгляд наставника холодом проникает внутрь, щупает костлявыми пальцами душу.
      Агор не понял, откуда взялась в нем страшная сила, сжимающая тело, ломающая ногти, как хрупкие раковины. И почему во рту вкус крови. Прояснение сознания повергло его в ужас...
      Жестоко изуродованный Беренор лежал на кровавой шкуре, зажимая руками разодранный живот. Сизые внутренности вздрагивали между пальцами. Серые губы старшего друида шевельнулись:
      - Ты будешь править, Агор. Я это сделал, - Беренор закашлялся кровью. - Духи сказали, что ты станешь тем, кто изменит мир. Властителем новых народов.
      Ком подкатил к горлу. Агор вдохнул лесной воздух, пропитанный запахом крови. Его стошнило под ноги застывших друидов.
      Умирающий Беренор силой духа сдерживал их, не давая растерзать ученика, и с хрипом дышал.
      - Я добровольно ухожу в мир духов, Агор, только так я смогу сохранить власть над тобой и подсказывать дорогу.
      Агор молчал. От его ярости не осталось и следа, только дрожь и слабость. Казалось, перед ним уже два Беренора. Один - на шкурах, глаза открыты небу, а другой - рядом: собранный, словно дикий зверь перед прыжком. В глазах - злоба и холод.
      - Не будет по-твоему, Беренор, у Агора другой путь, - твердый голос принадлежал седому старику в длинном плаще. Никто не понял, как он оказался на месте побоища.
      - Кронис, - прошипел умирающий, - ты всегда был мягкотелым, ты даже не сопротивлялся, когда мы тебя убивали.
      - Я знал свою судьбу.
      - Проклятье, - взвыл истекающий кровью Беренор. - Ну почему именно сейчас тебе вздумалось снова перейти мне дорогу? Агор, подойди, иначе - тебе конец!..
      Агор окаменел, безучастно разглядывая клочья окровавленной кожи под ногтями. Кронис смотрел и не вмешивался.
      Тело Беренора изогнулось в судороге агонии, он захрипел, указывая на Агора:
      - Я ошибся…убейте его!
     
      Друиды навалились на юношу разом, отталкивая друг друга... Удары посыпались со всех сторон, Агор попытался закрыть голову, но его сбили с ног, чье-то колено уперлось в горло, жесткие пальцы надавили на глаза, дубинки обрушились на ребра, тяжело прошлись по голове. Собственного крика молодой друид не услышал.
     
      Он очнулся от холода. Чьи-то руки заботливо стирали с лица грязь и кровь.
      - Лежи, лежи... - женские губы нежно коснулись его губ.
      Элия. Сквозь лениво пробивающийся через решетку ямы свет луны Агор различил на прекрасном лице женщины несколько кровоподтеков.
      - Что они с тобой сделали?
      - Это неважно, - горько усмехнулась она. - Утром нас казнят.
      - Беренор?
      - Беренор умер.
      Элия помогла Агору сесть и прижалась к нему.
      Агор нежно обнял девушку за плечи:
      - Я не знаю, что на меня нашло, но ради того, чтобы ты жила, - готов на все. Что нам до какого-то предназначения и выбора духов? Ведь главное - наша любовь.
      - Спи, Агор! Сон затянет раны и успокоит боль, - заботливо улыбнулась Элия, сдерживая дрожь. –  Завтра будет завтра, а сейчас спи!..
      - Жизнь, – прошептал Агор, засыпая, - это лишь приготовление к смерти. А смерть – начало новой жизни в мире духов.
     
      Утро. Агор проснулся от громких голосов. Рядом вздрогнула Элия.
      Их грубо выдернули из ямы. Агор приготовился к смерти, но молил духов о спасении любимой. Элия жалобно вскрикнула, когда ретивый друид с упоением выкрутил ей руку. Агор рванулся на помощь, но получил удар в переносицу, был сбит на землю и крепко связан.
      Их привели на жертвенную поляну и остановили на краю, под охраной троих друидов. Ждали Калиуса, избранного преемника Беренора. Он должен был решить судьбу пленников. За спиной Агора раздался тихий шепот:
      - Не поворачивайся, я помогу ..
      - Ардис…
      - Тихо!
      Друг быстро разрезал путы и сунул Агору в руки дубинку, а Элии - небольшой костяной нож.
      - Бегите…
      Они продирались сквозь густой кустарник, огибали валежники, пока, наконец, не выбежали на огромную поляну, посреди которой возвышался огромный, замшелый Камень Судеб. Друиды верили, что с его помощью можно узнать судьбу или выведать тайны природы, Агор слышал, что из этого камня вышел первый друид. Элия без сил опустилась на землю.
      За спиной нарастал шум и топот погони.
      - Я не дамся им… - голос девушки слабел, но в глазах разгоралась решимость, руки крепко сжимали нож...
      На поляну выбежали друиды. В первых рядах размахивал руками Калиус.
      Агор сжал тяжелую дубину и шагнул навстречу с отчаянием обреченного. Но победный крик друидов сменился мертвой тишиной. Преследователи застыли, почтительно уставившись на что-то за спиной Агора. Он резко обернулся и похолодел…
      У камня стояла Элия, из ее груди била на серый мертвый камень струя молодой, алой крови. Агор взревел, красная пелена безумия окутала мир.
      Первым пал Калиус. Дубина Агора вбила ему переносицу глубоко в череп… Брызнуло, мир еще сильнее окрасился красным. Только взмах и удар, боль, крик… темнота!..
      Агор вздрогнул, на плече лежала рука Элии. Он оглянулся. Стоя на камне, девушка спокойно смотрела на край поляны. В море боли корчились поверженные друиды, а уцелевшие пинали тело. Его тело!..
      - Вот и все, - прошептала Элия.
      - Все… - эхом откликнулся Агор.
      Неслышно ступая, подошел Кронис. Он мягко улыбнулся Элии:
      - Ты храбрая девочка.
      Они помолчали, глядя на противоположный край поляны. Отовсюду вылезали корни деревьев и медленно обвивали тела друидов, затягивая их под землю. На поляне остались несколько молодых учеников: растерянных и жалких. Кронис загадочно улыбнулся:
      - Посмотри на этих юнцов, Агор. Пройдет время, и - кто знает - возможно, они понесут в мир истинную веру друидов, неотделимую от природы... А быть может, замкнутся в кровавом кругу обрядов, и потомки отринут их учение.
      - Мы будем вместе в мире духов? - тихий голос Элии был подобен шороху звездных пылинок.
      Кронис сочувственно склонил голову.
      - Во всяком случае, вы не расстанетесь до захода солнца.
      - А потом?
      - Не знаю. Наверное, нет.
      - Ты вчера говорил что-то о моем пути, - прошептал Агор.
      - Он труден и далек от завершения.
      - Это правда, что во мне жил древний дух воина?
      - Не древний, но беспокойный. Дух воительницы.
      - Женщины?!.
      - Она погибла давно, побежденная врагом, распознать которого не сумела. Ее смерть оборвала другую жизнь, так и не начавшуюся.
      - А при чем здесь я?
      - Ты – всего лишь следующее звено цепи перерождений. И всегда будешь там, где рушится настоящая дорога, превращаясь в ложный путь. В мире полно последователей Беренора - и недостатка во врагах у тебя не будет. Как не будет и счастья в любви, - Кронис с жалостью посмотрел на Элию.
      - Это проклятие!?
      - Скорее, шанс исправить ошибку. Как только сумеешь распознать и победить самого сильного врага, порванная когда-то нить судьбы будет связана прочным узлом возрождения, а ты обретешь покой...
      - Ты поможешь мне с выбором?
      - Нет, Агор, ты сделаешь его сам. Рано или поздно. Все дальнейшее – только в твоих руках. И вот еще что, - Кронис замялся. – Каждую новую жизнь ты будешь начинать, не помня прошлую. Увы...
     
      Они остались вдвоем с любимой под бескрайним, загадочным небом. Агор сжимал ее руку, с тоской наблюдая за гаснущими багровыми бликами на верхушках глухого леса. Он не почувствовал мгновения ухода. Просто мириады звезд вспыхнули, сливаясь в огромный пылающий шар, и ослепший разум прыгнул в новую жизнь, новую судьбу, одну из многих.



В О И Н

      Он слеп, он не видит боя, но лязг мечей, свист стрел, топот копыт и вопли раненых смешиваются в дикую какофонию звуков. Запахи гари, пота и крови затягивают горизонт сознания душной пеленой. Несколько печальных и светлых нот проносятся еле слышной мелодией, и усталое сознание цепляется за них, как за проблеск маяка в штормяшем ночном море: элия…элия… нелия… Корнелия. И барахтающаяся в пучине небытия память обретает твердь опоры.


Л Е Г А Т

      …Легион Марка Валерия Приспа возвращался из победного похода: огромная армия варваров разбита, десятки деревень сожжены, вожди германцев принесли клятвы верности императору и отправили в Рим заложников. Победа.
      Дорога содрогалась от мерного шага легионеров, делающих за день по двадцать миль.
      Наследник старинного патрицианского рода, Марк все ступени военной карьеры прошел самостоятельно. В отличие от избалованных развратных сверстников, предпочитающих идти служить сразу в звании трибуна, Марк, прежде чем получить это звание, успел повоевать в Галлии, Испании, Сирии, Парфии. Зато теперь успешно командовал легионом. Солдаты уважали молчаливого командира, который на равных делил с ними тяготы военной жизни. Из четырех легионов Северной армии подчиненные Марка были лучшими. И хотя в свободное от боев время офицеры гоняли солдат до седьмого пота, зато щедро платили жалованье и умели наладить бесперебойный подвоз провианта и снаряжения... В бою Марк блистал отчаянной личной храбростью, при этом умел беречь своих людей и не губил их почем зря под стрелами варваров. За это легионеры платили ему суровой преданностью.
     
      По прибытии в лагерь Марк лаконично доложил консулу о результатах похода и сухо осведомился:
      - Что слышно из Рима?
      Консул поморщился.
      - Ничего хорошего. Нерон все более погружается в пьянки и разврат. Денег на выплату жалования нет, а варвары с каждым днем наглеют. Надеюсь, хотя бы после твоего похода притихнут.
      - Надолго ли?
      - Увидим. Да, вот еще что, - консул замешкался и отвел глаза. - Марк, пришла депеша из Рима. От императора. Он приказывает прибыть, хочет лично наградить тебя за военные успехи. Ехать следует немедленно, - консул откашлялся. - Береги себя. Прошу не как командир, а как друг.
      - К чему твоя тревога? Обычая триумфальная поездка.
      - По крайней мере, ты сможешь побывать дома, - многозначительно произнес консул.
      Марк нахмурился:
      - Говори.
      Консул прикусил губу:
      - Марк, если хотя бы один человек узнает о том, что я тебе рассказал, - нас бросят на мечи.
      - Говори, - тихо попросил Марк.
      - Ну, хорошо, - вздохнул консул. - Ты ведь знаешь Тигелина?
      - Знаю. Нынешний фаворит императора.
      - Легат Петроний, соратник Тигелина - мой родственник.
      - Я хорошо знаю Петрония.
      - Поверишь ли ты его посланию?
      - Безусловно.
      - Он прислал депешу о посещении императором некоего театрального представления, - консул понизил голос и перешел на шепот, излагая содержание послания. Марк слушал его с помертвевшим лицом…
     
      Нерон любил выступать на сцене, и Тигелин подбирал специально обученную публику, организовывал овации и заведовал тайными наслаждениями императора. И все-таки Нерон каждый раз перед выходом на сцену волновался. Тигелин старался ободрить императора, опасаясь припадков его ярости. Тот мог запросто отдать приказ казнить на месте всех актеров, да и зрителей заодно. Вот и сейчас император с волнением всматривался в зрительный зал.
      - Кто это? - он указал Тигелину на красавицу в золотых сандалиях и бирюзовом пеплуме.
      - Это Корнелия, жена Марка Валерия Приспа, командира легиона в Германии. Она живет на Театральной улице, у храма Диониса. Скромна, чиста и любит своего мужа, - последние слова Тигелин произнес с усмешкой.
      - Театральной? А я люблю все, что связано с театром. Надо мне с ней… побеседовать. Говоришь, любит мужа? Надо же, как интересно.
      - Прости меня, цезарь, но могут быть осложнения. Как мне известно, легион всецело предан Марку Валерию. В случае мятежа вся Северная армия поддержит его. Оттуда до легионов Галлии рукой подать, а там давно неспокойно.
      - Вот как? - Нерон старательно разыграл испуг.
      Тигелин иронично поклонился:
      - Если цезарю будет угодно, я предложу обходной маневр...
     
      Консул перевел дух. Марк не шевелился.
      - Дальше?
      - Дальше заговорщики перешли на шепот, и Петроний не разобрал последних слов… Но ждать можно любой подлости.
      Взгляды военачальников встретились. Воцарилось тягостное молчание.
      - Благодарю. Я не забуду твоего участия, - Марк коротко отсалютовал и вышел.
     
      Дорога до Рима прошла незаметно, в столицу он въехал поздним вечером и сразу помчался домой. Встречные патрули салютовали трибуну.
      Корнелия не спала. Увидев мужа, внезапно появившегося на пороге, она уронила шитье и бросилась ему на грудь. Марк обнял жену. Боги, как он любил её.
      Молодые тела, истосковавшиеся друг по другу, сплетались в жарких объятиях. Сумасшедшие ласки сменялись нежной сладостью поцелуев, тихий женский смех мешался с шепотом горячих мужских признаний. Почти сутки никто из челяди не рисковал заглядывать в супружеские покои, оберегая уединение влюбленных.
     
      На исходе следующего дня Марк вошел во дворец. Доложив центуриону о цели прибытия, трибун прошел во внутренний дворик. К нему вышел раб-каппадокиец.
      - Император зовет тебя, легат.
      Нерон сидел за столом в окружении полупьяной компании.
      - А, вот и наш герой! Садись трибун, мы ждали тебя. Эй, виночерпий! Вина защитнику Рима!
      Марку поднесли чашу фалернского. Он осмотрелся. Справа от Нерона возлежал на ложе его алчный приспешник Тигелин. Достойный объект всеобщей ненависти. Он приторно улыбнулся Марку, как старому знакомому.
      - Скажи мне, трибун, ты верен своему императору?
      - Я давал клятву верности тебе, цезарь.
      - Хорошо. - Красное от выпитого вина лицо Нерона скривилось. - Я приказываю твоему легиону идти на восток. Дойдешь до Края земли и воздвигнешь стелу, на которой напишешь моё имя, дабы потомки помнили о величии Рима, а враги устрашились.
      У Марка похолодело внутри. Его боевых товарищей посылали на верную гибель. Цезарь продолжил:
      - Отныне твой легион именуется Легион Чести Рима. Нового Орла тебе доставят в Грецию. Оттуда твой путь - на восток: через Персию и Индию. Установив стелу на Краю мира, возвратишься назад. Я назову тебя своим братом и сделаю соправителем. Видишь, император умеет награждать преданных воинов. - Нерон фальшиво улыбнулся. - Выехать ты должен немедленно.
      Марк поклонился, сдерживая гнев, и бесстрастно отчеканил:
      - Я и мой легион выполним твой приказ. Или погибнем.
      - Никакой гибели, трибун! Впрочем, если это случится, я позабочусь о семьях.
      Взгляды мужчин встретились.
      - Благодарю за заботу, - сухо поклонился Марк, глядя в упор на императора. Нерон первым отвел глаза.
      Марк шел и думал, что сейчас придет домой, заберет Корнелию и увезет из Рима. Вместе они доберутся до границ Империи, а там будет видно.
      - Приветствую тебя, трибун.
      Марк обернулся. Рядом с ним стоял поникший Петроний, зябко кутаясь в плащ.
      - Я вижу - ты все понял.
      - Да…
      - Нерон приказал выставить караул у твоего дома. Тебя больше не допустят к жене. Могу я чем-то помочь?
      Сердце Марка защемило, он подумал и снял с шеи камею. Несколько лет назад заказал её у одного александрийского мастера. Искусный резчик изобразил их с женой в образе Марка Антония и Клеопатры. Марку не понравился прямой намек, но Корнелия радовалась, как ребенок.
      - Передай камею моей жене. Помоги ей.
      - Передам и помогу. Возвращайся. Риму нужны такие люди.
     
      Новый Орел Легиона - Аквила с изображением императорского венка вместо номера был доставлен в Грецию. Марк горько рассмеялся, принимая его. Он представил Корнелию, сидящую в комнате: глаза покраснели, тонкие нервные пальцы гладят камею. Плачет, наверное. Напрасно. Слез не хватит оплакать погубленную жизнь. Петроний бодро уверяет ее, что Марк дойдет и вернется. Или император в порыве благородства развернет легион. Умница Корнелия вряд ли верит сказкам прожженного политика. Жаль.
     
      Они шли к восточным границам Империи. В обозе среди прочего находилась статуя Нерона в образе Юпитера, которую должно было установить на Краю Земли.
      Легион Марка подошел к последнему сторожевому посту империи, командир стражи отсалютовал на прощанье легионерам и передал Марку туго перевязанный свиток:
      - Это для тебя лично.
      - От Петрония, - вспыхнул Марк, торопливо ломая печать. Бегло прочел и вскрикнул, схватившись за сердце. Командир первой когорты Юний Флавий вопросительно посмотрел на бледное лицо трибуна, искаженное болью. Но тот уже овладел собой и выпрямился.
      - Вперед… - хрипло скомандовал он и первым шагнул за рубеж империи... Солдаты уходили с тяжелым сердцем, будто рвали невидимые нити, соединяющие с домом.
     
      Префекты и послы договорились с соседями о пропуске легиона через свои территории, и через три месяца Марк был уже в Индии, известной по походам Александра Великого.
      Легион делал в сутки по двадцать миль, на ночь обустраивали лагерь с частоколом и рвом по периметру. Солдаты не роптали. Осторожность в походе не раз спасала им жизни.
      Марк неподвижно сидел в своей палатке. Он исхудал, загорел до черноты. Смуглая кожа оттенялась сединой, густо выбелившей виски трибуна. Дрожащие отсветы неуверенно скользили по затертому клочку кожи, исписанному каллиграфическим почерком Петрония. Марк знал послание наизусть, во всех подробностях, поэтому смотрел сквозь огонек лампы вдаль, в пространство, вызывая перед глазами привычное видение далекого дня, перечеркнувшего две жизни.
     
      Десяток преторианцев с любопытством заглядывали в окна его дома. Появление в одном из них Корнелии воины встретили приветственным ревом и хором непристойностей...
      - Откройте! Именем Императора! - центурион бухнул могучим кулаком в двери. Нет ответа.
      - Ломайте!
      А Марк мысленно был рядом с женой. Она не плакала, только судорожно сжимала в кулаке камею. Клеопатра и Антоний. Клеопатра не досталась живой победителю. Что ж, это судьба... Она подошла к ларцу и достала оттуда тщательно сберегаемый пузырек с ядом египетской болотной змеи.
      - Марк, прости меня…
      - Нет, нет… - губы Марка шевелились в безмолвной молитве. Гнев бессилия выжал из глаз горькие, жгучие слезы. Будь проклято его бессилие!
     
      Когда преторианцы ворвались в спальню Корнелии, она лежала на полу, мертвыми руками прижимая к груди камею. Один из солдат бросился снимать с ее пальцев золотые кольца, но удар тяжелого кулака центуриона пресек мародерство.
      - Уйди, падаль. Дотронешься до нее - убью.
      По приказу центуриона солдаты подняли женщину и положили на ложе. Из мертвых рук выпала камея. Центурион нахмурился и осторожно вложил её в нежную ладонь умершей. Затем отступил от кровати и отсалютовал мертвой женщине, как павшему в бою воину. Преторианцы, чуть помедлив, сделали то же самое, мародер поспешил скрыться за их спинами.
      На следующий день центурион попросил об отставке, хотя ему до пенсии оставалось полтора года. Именно его рассказ записал Петроний.
      Марк застонал и спрятал лицо в ладонях.
     
      Легион все дальше уходил от границ Империи и шел по диким территориям без карт, только по звездам. Дисциплина расшаталась, солдаты роптали. Марк не помышлял о возвращении, он слишком хорошо знал своего императора.
      - Разреши войти, командир? - Юний Флавий деликатно остановился у входа в палатку.
      - Заходи.
      - Марк, я хотел с тобой поговорить о цели нашего пути.
      - Говори.
      - Марк, во имя Юпитера, зачем мы идем прямо в Тартар? Не лучше ли вернуться и поднять мятеж против Нерона, вся Империя ненавидит его и Тигелина. Мы сможем повести за собой Сирийские и Германские легионы!
      - Юний, - прервал Марк горячую речь центуриона. - Мы не можем вернуться назад и поднять мятеж! Часть легионов верны императору, я не хочу гражданской войны.
      Юний Флавий нахмурился.
      - И поодиночке мы не можем вернуться, - безжалостно продолжал Марк. - Если не достигнем цели, будем казнены. Вместе со всей родней, между прочим. Ты готов принести в жертву всю свою родню?
      Центурион молчал, раздавленный доводами трибуна.
      - У нас есть единственный выход: мы достигнем края земли и вернемся назад.
      Юний с тяжелым сердцем вышел из палатки.
      Продвижение вперед было тяжелым. Легион пересек Индию и вошел во владения странного народа со светло-коричневой кожей и темными волосами. От болезней, укусов ядовитых змей и постоянных нападений аборигенов легион потерял четверть личного состава. Все труднее стало добывать провиант. Марк получал донесения от разведчиков и местных жителей, что дальше на восток простирается огромная страна, населенная желтым народом с раскосыми глазами. А за этой страной - Край мира. Марк объявил солдатам, что пройдена большая часть пути, и конечный пункт их похода не за горами.
      Беда случилась при переходе через горный перевал, когда спустились в небольшую долину. Огромное войско заступило дорогу римлянам. Марк развернул легион в боевой порядок, оставив в резерве две когорты, и отправил к неприятелю парламентеров. Римляне напряженно смотрели им вслед. Безоружные всадники приблизились к чужому войску. Старший обратился с речью на местном языке. В ответ прозвучала гортанная команда, и парламентеры упали, пронзенные множеством стрел. Противник торжествующе закричал, и орда двинулась на римлян.
      Тысячи стрел взвились в воздух.
      - Тестудо! - скомандовал трибун. Заревели трубы, легионеры первого ряда поставили щиты перед собой, второй ряд накрыл их, а заодно и себя, щитами. Казалось, на земле появилась огромная черепаха. Стрелы впились в скутумы, не причинив большого вреда... Первая линия опустила щиты и изготовила к броску пилумы - обманчиво легкие, но смертоносные копья. Противник был уже в ста шагах. Пешие и конные воины неслись на врага, вторгшегося на их землю.
      - Бросай! - сотни пилумов полетели во врага. Наконечники из сырого железа намертво застревали во вражьих щитах. Солдаты противника с проклятиями отбрасывали щиты в сторону, но не замедляли бега. Первые ряды сшиблись. Римляне пошатнулись, но центурионы умело перебрасывали манипулы, закрывая ими бреши. Однако нападавших было слишком много, и римляне понесли серьезные потери. Каждый погибший легионер забирал с собой нескольких врагов, но ряды римлян неуклонно таяли. Марк внимательно следил за битвой, подмечая, что солдаты противника на левом фланге менее обучены, чем в центре и на правом. И тогда он лично повел туда две резервные когорты. Противник сопротивлялся яростно, но римская выучка и железная дисциплина взяли свое. Враг на левом фланге побежал. Сначала поодиночке, затем десятками, потом сотнями. Там были далеко не новобранцы, но с таким грамотным и несокрушимым сопротивлением им еще сталкиваться не приходилось. И вскоре вся армия противника дрогнула и обратилась в бегство. Римляне слишком устали, чтобы преследовать врага. Потери составили около тысячи солдат - втрое меньше, чем у противника.
      И тут в тылу раздались крики - еще одна многочисленная армия спешила на выручку разгромленной. Бегущие остановились и вновь развернулись к римлянам, понукаемые бранью командиров. Легионеры оказались в ловушке. Марк нахмурился:
      - Юний, возьми десяток солдат и спасай Аквилу. Укрой его в какой-нибудь пещере и завали камнями. Символ чести не должен достаться неприятелю.
      Центурион открыл рот, чтобы возразить, но Марк жестко сказал:
      - Выполнять!
      Потом добавил, смягчив тон:
      - Знаешь, Юний, я сегодня видел во сне Корнелию… Она принесла мне камею и позвала в дорогу. Я рад, что скоро увижу ее, - в глазах Марка засветилась грусть. - Иди, Юний, и да поможет тебе Марс!
      Легион зацепился за горную гряду, выстраиваясь для своего последнего боя. Марк окинул его взглядом, сердце защемило. Из-за чего погибнут эти люди? Из-за прихоти безумного императора? Он вышел перед строем, вглядываясь в родные лица.
      - Римляне! Настал наш черед умереть. Многие боятся смерти, но не мы. Мы совершили то, что никому еще не удавалось. Сегодня мы встанем у трона Юпитера - и нам будет не стыдно посмотреть ему в глаза. Покажем этим варварам, как умеют сражаться и умирать солдаты Рима! Ave Roma!
      - Ave! - яростно ответили солдаты. Марк встал в первую линию, поудобнее взял щит и достал гладий из бронзовых ножен.
      Противник налетел с торжествующими воплями. Римляне приняли удар с мрачным ожесточением, стараясь поразить как можно больше врагов. Скоро от легиона осталась сотня, потом несколько десятков. Щит Марка был разбит, доспехи рассечены, кровь стекала по щеке. Но он защищался, колол мечом, парировал удары. Красный плащ и гребень на шлеме трибуна притягивали вражеское оружие. Стрела вонзилась Марку в грудь между пластинами доспехов, он пошатнулся, и тут же два воина нанесли ему удары мечами. Мир вокруг трибуна померк.
      Он так и не узнал, что Юний Флавий выполнил его приказ - укрыл Аквилу - и вскоре погиб со всем своим отрядом. Марку было теперь безразлично, что символ чести лежит где-то в горной пещере, заваленный камнями: он падал во тьму, океан боли затягивал его в слепое беспамятство, но на самом краю этого океана брезжил просвет пробуждающегося времени. Нового времени…



В О И Н

      Небосвод содрогается и волнует море. Холодное, грозное, бескрайнее. Он все еще слеп и только жадно впитывает запахи. Он смутно помнит, что сокрушил всех врагов, но тогда почему остался один? Ярость – спутница непрерывных битв - улеглась, меч, напитанный гневом, остывает в льдистой чистоте. Слабый зов кого-то родного с другого берега. Не понять, не откликнуться, не доплыть. Слишком много черных пленок затянуло горизонт. Он не слышит зова, он его угадывает.


В И К И Н Г

      День с утра выдался погожим, волны Норвежского моря лениво лизали песок, усеянный гниющими водорослями. Элрик Хилый – воин Одина, ветеран, отошедший от службы, распутывал сеть и поглядывал на дымоход своей лачуги. Сизые струи, извиваясь как ящерки, тянулись к небу...
      Викинг готовился к промыслу. В горле фиорда второй день резвился косяк жирного лосося: хватит, чтобы насолить и накоптить на зиму балыков, а излишек улова продать в ближайшей деревне. Из лачуги вышла Хелен, вытерла вспотевший лоб, отбросив за спину тугую косу цвета зрелой пшеницы. Озерно-голубые глаза с удовольствием смотрели на сидящего мужчину.
      - Элрик, муж мой, иди в дом. Обед готов.
      - Сейчас, милая, только работу закончу, - улыбнулся он.
      Хелен подошла, нежно потрепала полуседую гриву бывшего воина и развернулась к холму, по которому бежал мальчишка…
      - Посмотри на нашего сына! Рагнар полон сил как молодой олененок, - залюбовалась Хелен.
      - Зато аппетитом он подобен взрослому оленю, который обивает по окрестным холмам праздные копыта, - проворчал в седые усы викинг.
      Мальчишка, радостно крича, приближался, прижимая к груди что-то важное, чем он торопился поделиться с родителями.
      - Папа, папа, смотри, сколько ящериц я поймал!!
      Элрик украдкой от Хелен погладил сына по кудрявой головке:
      - Ишь ты…добытчик. Ладно, отдай их маме.
      Хелен присела на корточки и поцеловала сына:
      - Пойдем, Рагнар, еда уже стынет, а ящерок мы к ужину зажарим.
      Мать и сын развернулись и пошли к домику. Элрик смотрел вслед. Обветренные губы викинга растянулись в улыбке, обнажив крепкие желтоватые зубы.
     
      Закончив работу, он встал с колоды и побрел к домику, где его ждала семья и вкусный обед. Прямо с порога в нос ударили аппетитные ароматы печеной рыбы и похлебки. В кувшине пенился хмельной, добрый мед. Пройдя в дом, викинг спокойно занял место во главе стола. Хелен и Рагнар уже сидели напротив, не притрагивались к еде.
      - Что же вы ждете? Ешьте.
      Белоснежные зубы Хелен озорно сверкнули, она взяла ложку.
      - Мы чтим закон. Ты первый.
      Элрик, ухмыльнувшись, зачерпнул ароматного варева.
      - Это правильно.
      Покончив с похлебкой, он принялся неспешно разбирать на ломти сочную треску... Нетерпеливый Рагнар заглотил горячую рыбу вместе с мелкими костями. Дожевывая на ходу, он выскочил из-за стола:
      - Спасибо, мама!
      - На здоровье, сынок.
      А неугомонный сын уже выбегал на улицу, прихватив с собой деревянный меч, выструганный отцом.
      Выпив две кружки хмельного меда, Элрик вытер рот рукавом и, хлопнув себя по брюху, сыто отрыгнул. Смущенно засмеялся:
      - Ой, спасибо, кажется, переел.
      - На здоровье, - Хелен довольно наклонила голову. Ее проворные пальцы уже разделывали ящеричные тушки.
     
      Перед ужином в дом вбежал запыхавшийся Рагнар:
      - Папа, папа, к нам кто-то скачет!!
      - Кто?
      - Он…такой огромный… и синий!
      Хелен вздрогнула:
      - Ты кого-то ждешь?
      - Нет. Оставайтесь в доме, - приказал Элрик и снял со стены боевой топор.
      Огромный, сильный конь шел ровной рысью, ярко-синий плащ седока трепетал на ветру, как знамя, а из-под шлема торчали рыжие патлы. Подъехав ближе, всадник вскинул правую руку в приветствии и густым басом пророкотал:
      - Не признаешь своего друга, Элрик Хилый?
      Элрик разглядел мясистый нос, светло-голубые глаза и шрам в виде полумесяца на всю щеку. Ну конечно!
      - Оровин! Оровин - Здоровый Зад! Фенрир тебя раздери, ты откуда в этих краях!
      Всадник, расхохотавшись, лихо спрыгнул с коня и размашистым шагом приблизился к хозяину.
      - Дай я тебя обниму!
      Руки старого приятеля, как тиски, сжали тело Элрика, отчего тот даже поперхнулся. Еще бы! Здоровый Зад, бывало, медведей голыми руками валил. Слегка помяв кряхтящего друга, Оровин отступил.
      - Как тебе мои латы?! - похвастался он и распахнул плащ.
      Латы были не просто добрые, но и безумно дорогие: цельные пластины железа с замысловатыми узорами, скрепленные между собой сверкающими кольцами.
      - Скажи мне, с какого трупа ты снял это сокровище? И я не пожалею стрелы для его приятеля.
      Оровин раскатисто рассмеялся, с гордостью выпятив грудь:
      - Я теперь на службе у Ярла Буливифа! Он дал мне их в награду!
      - Вот как? Пойдем в дом, побеседуем за ужином.
      Оровин крякнул:
      - Почту за честь побеседовать, а доброму ужину рад, ибо после трех дней скачки желудок мой нежен как новорожденное дитя и столь же нуждается во внимании.
      - О, ты как заговорил, как римлянин на театральных подмостках! - рассмеялся Элрик.
      И двое старых вояк вошли в дом.
      - Оровин! - воскликнула Хелен при виде друга их семьи. - Оровин!  - обняв гостя, Хелен поцеловала его в щеку и тут же отступила, стыдливо поглядывая на мужа. - Как ты здесь оказался? Я слышала, что тебя убили на берегах Рейна.
      - Милая моя, покажи мне того мерзавца, кто солгал тебе…
      Хелен подбежала к очагу, поставила на огонь котелок.
      Оровин прошел вглубь дома и осмотрелся. Одобрительно потрогал боевые мечи и топоры, развешанные на стене.
      - Да прибудет мир в этом доме вместе со мной и отцом нашим Одином.
      Рагнар, тихо сидящий на ворохе шкур, смотрел на Оровина, как на бога..
      - Иди сюда, познакомьтесь, - позвал отец.
      Сын подбежал и уставился на багровый шрам гостя. Широко распахнутые детские глаза светились восторгом.
      - Это что за славный воин у нас растет, а? Как тебя зовут? - сурово спросил викинг.
      - Рагнар.
      Оровин с улыбкой на устах повернулся к Элрику:
      - Твой?
      - Ну не твой же, - ухмыльнувшись, ответил он.
      - Добрый сын растет, герой. Тут я никогда не ошибаюсь, - заявил гость.
      - Садитесь за стол! - прокричала Хелен, ставя на стол котелок с ухой.
      Взяв деревянную миску, она осторожно налила варево в нее и поставила перед закаленным воином.
      - Ешь на здоровье, сейчас ящерки будут готовы.
      Гость орудовал ложкой, как веслом на галере. Он умудрился слопать три больших миски ухи, пока хозяева деликатно уткнулись в свои порции. А когда Хелен поставила перед гостем еще и зажаренных ящериц, Оровин, довольно всхрюкнув, сожрал все пять тушек.
      После ужина мужчины снова отдали должное медовухе, а Хелен села к огню чинить одежду.
      - Ну что, рассказывай, где был и куда едешь сейчас? – начал расспрашивать Элрик.
      - Уф, подожди, что ты так сразу, я же еще не готов, - пропыхтел Оровин, поглаживая себя по пузу.
      Взяв со стола кружку, он опрокинул напиток в пасть, золотая жидкость как водопад вылилась в луженую глотку, разбрызгивая в разные стороны веселые капельки. Вытирая рукавом рот, вояка громко всхрапнул и с силой поставил на стол кружку.
      - Добрая медовуха, спасибо, хозяйка!
      - Ну, так что, ты теперь готов?
      - Готов, хоть перед Одином отвечать, хоть перед Хель! - весело вскрикнул Оровин.
      - Ну, так где же ты был целых восемь лет?
      - Ты спроси меня, где я только не был. Сначала меня закинуло на берега Нормандии. Я прошел эту благодатную землю вместе с собратьями, неся огонь и меч. Потом мы двинулись к прекрасным берегам Рейна и там нагнали такого страху, - Оровин налил из кувшина и залпом выпил.
      - Потом пошли к берегам великого Дуная, ну и там неимоверно наследили. Закончилось мое путешествие - не поверишь - в Гардарики, где я под началом Вольдемара брал Новгард. Однако, лукавый сын Локи, Вольдемар не дал нам как следует насладиться победой, и мы поплыли обратно, к родным берегам, по пути заскочили к племенам Суоми. Ха! Надолго запомнят нас тамошние пылкие красотки!
      - Давай же выпьем за твои славные приключения! - прокричал Элрик. Его гость залпом выдул свою порцию и промакнул рот бородой. Потом об нее же вытер руки.
      - Ну а потом, что потом? - вывернулся из-под руки отца Рагнар, внимающий каждому слову Оровина.
      - Потом я два года жил в столице. Ну и поганый это город, малыш. Народу там - как тараканов, и все галдят. Зато в столице я состоял на службе у самого верховного Конунга и даже сопровождал его на заседание курфюстов, - выпятив грудь, произнес Здоровый Зад.
      - Ну а теперь что собираешься делать? - осведомился Элрик.
      - Завтра я должен быть в Оскольдовсике. Ярл Буливиф идет походом на берега Туманного Альбиона, поплыву вместе с братьями к бритам. Снаряжаются три драккара с двумя сотнями сынов Одина. - Лицо Оровина озарила хищная улыбка: он мысленно уже подминал под себя податливых вражеских жен, предварительно порвав в клочья их мужей. - Кстати, Элрик, ребята были бы рады видеть тебя рядом.
      Элрик сморщился и украдкой посмотрел на Хелен, которая сделала вид, что оглохла, и просто сидит, занимаясь своим нехитрым женским делом.
      - И вот еще что: по слухам, в поход пойдет твой родственник - троюродный брат по отцу - Аскром Оглушающий Гром!
      Хелен выронила иглу. Элрик смешался:
      - Кхм … кхм … Оровин, дружище, пойдем-ка, подышим вечерним воздухом перед сном, тем более, что сегодня очень красивое небо, - Хилый украдкой подмигнул Здоровому Заду.
      Соратник быстро нашелся с ответом:
      - Ты прав! Я давно хотел предложить тебе прогуляться.
      Хозяин дома встал и расслабленно побрел к выходу, а Оровин, прихватив с собой заветный кувшин, подбежал к Хелен и смачно поцеловал ее в щеку:
      - Спасибо, солнышко!
      - Не за что, - сухо ответила та.
      Элрик смотрел на небо. Звезды, как льдинки, мерцали холодным светом. Грудь викинга дышала размеренно и сильно, вбирая свежесть скандинавской прохлады. Оровин тоже задумчиво посмотрел вверх.
      - Красиво-то как.
      - Да, - утвердительно ответил Элрик.
      - Знаешь, друг мой, я много рассказывал в походах о нашем крае людям, но никогда не мог описать им это небо. Просто слов не находил...
      - Я тоже не смог бы.
      Элрик кивнул и пошел в сторону сети, развешенной на столбах. Указав Оровину на колоду, взял поленце и сел напротив.
      - Говори начистоту, - потребовал он.
      Оровин, понимающе кивнув, сел на колоду, открыл кувшин с медовухой и приложился к нему, а после протянул сосуд другу. Элрик, немного отпив, виновато улыбнулся и сказал:
      - Мне здорово надоело торчать здесь.
      - А Хелен, Рагнар?
      - Ты прав. У меня добрый сын, любимая жена, но... я не могу смириться с тем, как мы живем. Понимаешь?
      - Не очень.
      - Оровин, я желаю, чтобы Рагнар обучился чтению, счету и письму, а не рос безграмотным рубакой, глядя на меня.
      Оровин понимающе кивнул и ответил:
      - Да, Элрик, я тоже хотел этого для своих детей. И Марги хотела. Но все они умерли по воле богов, а я так и не сумел дать им достойную жизнь. Клянусь Асгардом, я пытался, но не успел... А теперь их нет.
      Оровин вновь пригубил хмельной напиток.
      - Я желал, чтобы Марги жила в роскоши и богатстве, а мои дети ни в чем не нуждались... но вышло так, как вышло. Не хочу заводить новую семью. Тереблю вот горькие воспоминания, да ищу славной смерти в набегах и походах. А боги, как назло, удивительно ко мне равнодушны. Не желают, понимаешь, брать в небесную дружину.
      - Да, я тоже желаю счастья и достатка для Хелен и Рагнара. Сколько раз хотел уйти на заработки, а только куда? Зарабатываю, продавая рыбу в деревне. На эти крохи Рагнара в столицу на обучение не отправишь. Даже плату за начальную школу мне не потянуть. А столица, где опытнейшие мастера учат не только грамоте, но навигации и стратегии - это недостижимая мечта.
      - Понимаю, - шумно вздохнут Оровин.
      Элрик вспыхнул и повысил голос:
      - Я хочу, чтобы Рагнар стал настоящим предводителем, чтобы люди говорили о нем, как о талантливом и умелом викинге. Оровин, если я поеду с тобой, как думаешь - смогу принести в дом богатую добычу?
      - Думаю, да. Ярл Буливиф, несмотря на свою молодость, мудрый человек, он всегда делит добычу поровну, потому что знает, что его воины - не трусы, и каждый из них вносит свой вклад в победу.
      Элрик пронзительно посмотрел на друга.
      - Хорошо, выступаем.
      - А Хелен?
      - А что Хелен! Я мужчина или нет? Как я скажу, так и будет. Пойдем в дом.
      - Э, нет, дружище. Я тебя лучше здесь подожду, - Оровин загадочно уставился на дно кувшина.
     
      Хелен все сидела у очага, уронив на колени руки. Рагнал мирно посапывал под меховым одеялом. Элрик подошел к стене, на которой висели его латы и оружие. Звякнул клинок.
      - Нет. Я не отпущу тебя! - Хелен бросилась к нему, упала на колени.
      Нежными, сильными руками обхватила мужа за талию, прижавшись лицом к его животу:
      - Не пущу.
      - Ты не понимаешь, Хелен! - вскрикнул он. - Я воин, а не рыболов. А уж тем более - не торгаш!
      Горячие женские слезы жгли его кожу сквозь рубашку. Хелен горько всхлипывала:
      - Я не для того тебя выхаживала девять лет назад, чтобы ты опять полез под вражьи клинки. Или мало той мясорубки при Адгарасале? Тебя почти мертвого принесли, а я была беременна, и хотела, чтобы мой ребенок увидел своего отца. А сейчас я не хочу, чтобы Рагнар осиротел.
      Хелен крепче обхватила Элрика. Он с жалостью нащупал ее пальцы за спиной и стал расцеплять по одному... Потом нежно погладил крепкую, мозолистую ладонь жены.
      - Я не за славой еду в поход, милая. Но хочу, чтобы мы жили достойно, а у Рагнара были братья и сестры, о которых мы будем заботиться, не мучаясь вопросом: как прокормить? Я хочу, чтобы Рагнар учился, а ты больше не мозолила руки на руле лодки и не колола их иглой. Ну разве что захочешь вышивать блестящим заморским шелком пуховую подушку.
      Хелен изо всех сил сдерживала рыдания:
      - Не уезжай, я чувствую, что не вернешься. Ты пролил достаточно крови в походах, никто не упрекнет Элрика Хилого в трусости. Пусть мы станем жить скромно, пусть. Зато все вместе.
      - Ну хорошо, - вздохнул Элрик и нахмурился, глядя на спящего Рагнара. - Пойду скажу Оровину, что не поеду, а ты ложись спать.
     
      Всю ночь он вертелся и воевал с собственными мыслями.
      «Проклятье! Ты должен, должен ехать, ты же викинг. А Рагнар с Хелен выживут, они сильные, да и парень уже взрослый, как-никак почти десять лет, мужчина», - уговаривал он себя. «Но что будет с любимой женщиной и сыном, если ты оставишь их без защиты?» - возражал он себе же.
      Тихонечко встав с вороха шкур, Элрик подошел к стене и дотронулся до меча. Только дотронулся. Никто не виноват, что меч сам прильнул к его ладони гладкой рукоятью. Это прикосновение слегка повело чашу весов вниз...
      Луна, как огромная лепешка, застыла в небе, излучая загадочный свет. Звезды-крошки озорно рассыпались по черному бархату небесной скатерти. Элрик крадучись вошел в конюшню, оседлал лошадь, достойную собственного прозвища, и вывел ее во двор. Перестук копыт поглотил прибрежный песок.
      - Э-э-элри-и-и-ик!!! - услышал он отчаянный крик жены за спиной.
      - Прости, солнышко, но это ради вас, - тихо произнес он.
     
      Яркое солнце во все стороны рассовывало теплые лучи, щекоча засыпающий мир. На берегу у кромки воды женщина полоскала белье. В деревянном корыте лежало отстиранное полотно, белизной соперничающее с чайками, которые носились над прибрежной волной с пронзительными криками. Устало выпрямившись, женщина с натугой подняла корыто и пошла к лачуге. Навстречу матери выбежал подросший за лето сын и подставил плечо. Хелен с благодарностью улыбнулась ему.
      На западе сгущались сумерки, а между небом и землей проступила красная полоска зари, на фоне которой нарисовались силуэты двух мужчин.
      - Мама, кто это? - встрепенулся Рагнар.
      - Не знаю, сынок.
      - Мама, вдруг они с оружием? Иди в дом.
      - Сам иди и не высовывайся… защитник, - усмехнулась Хелен.
      - Нет, я с тобой останусь, - уперся Рагнар и потрогал рукоять ножа, умело упрятанного за спину.
      Мужчины приближались, и в одном из них остроглазый Рагнар угадал Оровина, а вот другой...
      - Отец! - отчаянно закричал мальчик и бросился навстречу. И тут же метнулся обратно.
      Внутри у Хелен все сжалось, а к горлу подкатил огромный ком. Она без сил опустилась на порог лачуги.
      Нет, то был не Элрик, а его брат Аскром по прозвищу Оглушающий Гром. Его голубые глаза тускло глянули на Хелен, лицо все в шрамах, когда-то красивый нос зверски переломан. Оровин встал рядом и снял шлем. Опустил постаревшее от горя лицо - печальное и обрюзгшее. Похлопал по плечу прижавшегося к нему Рагнара:
      - Держись, сынок. Ты теперь главный в семье.
      - Как это случилось? - глухо спросила Хелен.
      Оровин приложил к глазам ладонь, скрывая навернувшиеся слезы, и заговорил:
      - Мы обошли половину земель бриттов, разграбили немало поселений, но у последней деревни Элрика убили…
      - Как это случилось? - повторила Хелен, до крови кусая губы.
      - Не надо тебе это знать, милая.
      - Говори, или, клянусь Одином, я выпущу тебе потроха.
      - Не могу, прости.
      - Я расскажу, Хелен, - тихо сказал Аскром, гладя по голове поникшего Рагнара. - Все произошло очень быстро. Мы убили подлого брита на пороге его хижины и ворвались внутрь. А там баба молодая ревет белугой, а за ее юбку мальчишка держится - лет девяти, не более.
      - И что?
      - Хелен, ну это же набег. В общем, бабу эту ребята...
      - Свиньи.
      - Нет, мы насильничать ее не стали. Элрик нас… в общем, всех взашей из хижины выпер. Можно сказать - пинками. Даром что хилый. И мы пошли. А мальчишка тот подобрал отцовский лук и… Всего одна стрела, но именно Элрику в сердце воткнулась.
      - Он сильно мучился?
      - Элрик? Нет, жизнь ушла мгновенно. А вот бритского звереныша…
      - Не надо об этом, Аскром.
      - Мы похоронили Элрика достойно, - откашлялся Оровин. - В Валгаллу он ушел не на утлой посудине. Ярл приказал снарядить боевой драккар. Не каждому оказывают такую честь, только лучшим.
      Женщина бессильно опустилась на порог и спрятала лицо в ладонях...
      - Хелен, у нас с твоим мужем был уговор: если его убьют, то я привезу его долю, - Оровин вынул из-за пазухи два мешочка, в которых бряцали монеты, и положил их к ногам Хелен. – Вот золото.
      Хелен подняла голову. Ее глаза были сухими. Она подозвала растерянного Рагнара:
      - Ступай на берег, сынок. Подожди нас там.
      И с тоской посмотрела вслед убегающему сыну.
      - Ты права, будущему воину не пристало плакать на людях, - понимающе пробурчал Оровин.
      Хелен посмотрела на него пустыми глазами:
      - Элрик ушел в Небесные Чертоги. Немного чести оставаться и мне без него в Срединном мире. Да и незачем. Мой сын - почти взрослый мужчина, и вот-вот покинет дом. Оровин, возьми золото назад, ты сможешь заменить Рагнару отца и устроить его будущее. Аскром, - она в упор посмотрела на родственника, -ты поможешь мне подготовить погребальный костер, я ухожу вслед за мужем.
      Аскром вздрогнул:
      - Хелен, ты добрая жена и вольна поступить по древнему закону, если так велит сердце. Но знаешь, Элрик не одобрил бы этого. Может, даже сильно расстроился бы.
      - Он прав, Хелен, - откашлялся побледневший Оровин. - Элрик сейчас в Асгарде, в обществе прекрасных валькирий, пирует под рукой всемогущего Одина, и медовуха течет рекой… он обрел счастье, о котором мечтает каждый воин. Зачем беспокоить его?
      Хелен смотрела в небо.
      - Элрик, муж мой.. - шептали ее губы. - Как мне поступить?
      Элрик встрепенулся. Неужели она, наконец, увидела его? Он давно был рядом: нежно обнимал жену и звал ее по имени. Но Хелен почему-то смотрела вверх. Глупая… зачем разговаривать с небом? Там пустота.
      Властная сила тем временем все сильнее влекла викинга в путь. И часть его сущности - целеустремленная, неугомонная, дерзкая - рвалась прочь с этого берега, подчиняясь зову. И вырвалась. Но другая часть еще долго обнимала и утешала застывшую от горя женщину.
      А потом он заблудился.



В О И Н

      Он мечется в поисках, но напрасно. Не измерить расстояний, не распутать дорог. Разодранное надвое сознание подобно разверстой ране: капли утерянного смысла сочатся как теплая смола, стекающая по надрубленному стволу. Утекают жизненные силы, утекает память, утекает боль. Желанный покой все ближе. Слишком рано. Слишком…


П О Л О В И Н К И

      …Герих гордо шествовал в клине. Впереди на белоснежном покрывале озера застыли русские войска, щекоча остриями копий брюхо неба. Он видел обреченных, которые посмели встать на пути великого войска Господня. Язычники... как были - так и остались, даже крещение не избавило их души от бесовского влияния. А он несет избавление от тьмы на острие своего клинка.
      Герих гордо окинул взглядом мощную тевтонскую конницу - непобедимых всадников, закованных в крепкую сталь. По команде войско оголило клинки, а конники приготовили пики к атаке.
     
      Андрей не отходил от отца ни на шаг.
      - Смотри, Андрейко, - рука князя в боевой рукавице указала на разворачивающееся войско тевтонцев, - сейчас клином встанут.
      Андрей видел, как немцы строят непобедимую «свинью».
      - Отец, да как же мы их...
      - А вот так. Приветим грудью. И смотри: не хныкать, а то вожжей отведаешь, - беззлобно усмехнулся Александр Ярославич.
      Андрей со страхом смотрел на железных коней, несущих стальных всадников.
      - Грудью... - вздрогнул он.
      Андрей знал, что по приказу князя на их отряд придется удар «свиного рыла», а это - почти наверняка смерть. Его мелко затрясло - уже не от страха - от возбуждения. Клин надвигался нестерпимо медленно. А может, это и не страшно вовсе - быть мясом для клинков? Меч прыгнул в руку.
      Князь закричал зычно:
      - Братья! Умрем за матерей наших, за землю русскую! Умрем да попируем на небесах.
      Он сделал шаг навстречу клину: первый, твердый. Войско монолитно качнулось следом...
     
      Русские шли плотной стеной, но она лопнула - как надутый пузырь на острие кинжала, разрушилась - как трухлявый пень под ударом могучего топора. Клин начал вгрызаться в кровоточащее тело русского войска, давя, разрывая, круша... Вот под ногами уже красный от чужой крови снег, вот боевой товарищ перешагнул через юнца, еще пытающегося жить... Герих милосердно полоснул его клинком по шее, в снег ударила тугая алая струя. Сбоку раздался грохот. Герих не мог поверить - клин остановился, с флангов прорубаются русские... Неужели Господь отвернулся от своих воинов? Герих быстро зашептал молитву...
      Он еще не договорил, а чужая волна отхлынула, и клин, громыхая железом, продолжал движение по трупам и крови. И снова русская волна смяла внешние ряды конников. Словно яд в могучее тело, в строй просачивались враги... При виде грозного воина в кольчуге и остроконечном позолоченном шлеме Герих в волнении вскрикнул: не простолюдин орудовал булатом, а русский князь; убить его - и остальные побегут как зайцы... Но рядом с князем рубился другой воин в легкой кольчуге, без щита и без шлема: молодой, яростный. Песочного цвета волосы слиплись от крови, стали багровыми. Меч работал без устали, топор довершал кровавое дело. «Рыжий», - мысленно окрестил Герих удалого бойца. Мельком поймал его взгляд, горящий яростной синевой, и шагнул навстречу...
     
      Андрей отбросил щит и подобрал топор. Увернувшись от пики рыцаря, он ударил топором коня в нос. Животное взвизгнуло и завалилось набок. Второй удар смял шлем всаднику. Андрей слышал, как завопил человек, а сквозь решетку забрала потянулась тонкая струя крови... На место павшего конника мигом встал другой. Андрей не видел, как остальные воины в едином порыве ударили в стальную стену, обрекая себя на смерть. Опомнился, когда первые ряды тевтонцев встали. Кони отказывались идти по трупам и пятились назад, но сзади напирали другие...
      - Заметались, псы поганые?! Вот вам за землю новгородскую! - вопил Андрей.
      Кровь и пот теплыми струями заливали глаза. Он ощущал удары, но не боль. Горсть снега на лицо, несколько глотков студеной ледяной кашицы - только бы перевести дыхание... Знакомый голос рвал воздух, придавал силы...
      Андрей бросился к конному князю.
      - Отец!
      - Бейся, Андрейко, бейся!
      Андрей видел, как мелькнули отрубленные руки, как одним ударом Александр отсек голову вместе с рукой, а другим - развалил конного немца надвое вместе с доспехами, как гнилую тыкву.
      Вдруг Андрей заметил воина, что оградил себя горой трупов. Немец дрался ровно, уверенно, словно делал нудную, повседневную работу, собирая кровавую жатвень... Сквозь прорезь забрала молодые глаза мерцали ненавистью. Андрей шагнул навстречу.
     
      Герих принимал удары на щит, наносил смертельные раны, наступал на мертвых... Совсем рядом как дикий зверь, ревел Рыжий. Казалось, что это смерть, и она прорубалась к нему. Щит едва не сорвало с руки. Меч Рыжего скрежетнул по шлему. Русский явно хочет драки с ним, и тут не до князя. Сначала пусть умрет этот безумец в легкой кольчуге, так глупо забывший о защите. Удар топора Герих принял на щит и сразу же подставил клинок под удар меча. Ноги подкосились, но он устоял и перешел в атаку. Дотянулся кончиком меча до плеча рыжего, но тот давно не замечал ран. Поединок перерос в бешеный вихрь стали. В какой-то момент Рыжий, неудачно уклоняясь от тяжелых копыт, подставил спину, а потом упал. С победным воплем Герих направил в него меч, но клинок был отбит невесть откуда взявшимся юнцом. Гибкий и проворный русачок вступил в бой, но куда там легкому мечу против тяжелых лат, однако мальчишка держался. Кто-то из своих схлестнулся было с ним, но был повержен ловким ударом в шею, зато Герих получил передышку. И с наслаждением всадил меч в беззащитную грудь юного храбреца. Тот вскрикнул тонко и упал, легкий шлем слетел с головы, освобождая длинную косу.
      - Господь милосердный…Ведьма!
      А рыжий бес уже поднялся на ноги и снова нападал, как волкодав на медведя. Вот же проклятье Господне. Неожиданно под ногами хрустнул лед, выплеснулась ледяная вода. Вопли ужаса повисли над битвой... Бросая оружие, побежали товарищи. Герих видел, что многие проваливаются в воду, что лед крошится, и смертоносная вода все ближе. Но рыжий продолжал нападать, и тогда Герих отбросил щит.
     
      Андрей мощно обрушивал на врага удары, но каждый раз натыкался на сталь брони. Пару раз он доставал немца, но крепкие латы держали удар. Едва он переставал атаковать, немец наседал. Да еще пытался прорубиться к Александру. Собачье отродье… Андрей, не помня себя, бросился на защиту отца, но словно из-под земли перед ним выросли раздувающиеся ноздри закованного в латы жеребца. Конский визг, взметнувшиеся над головой тяжелые копыта - Андрей рванулся в сторону и оступился. Конец. Но удара в спину не последовало. Молодой воин отвлек на себя собаку-тевтонца. Андрей вскочил было, но его оттеснили в сторону, а когда он разобрался с оттеснившими, услышал тонкий женский вскрик. Заступница его упала навзничь, заливаясь кровью. Мелькнули закушенные от боли губы, тускнеющий взгляд… Андрей застонал:
      - Лада… Ладушка моя, ну зачем ты так? - он рванулся к любимой. По телу разлилась ярость, ударила ядом в голову, напитала сердце болью... Снова вихрь оружия... Андрей уже не чувствовал усталости, только ненависть и безразличие к своей жизни... Хрустел уставший от битвы лед, бурлила ледяная вода. Вокруг раздавались проклятия и отборная ругань, вопли ужаса немцев, но они снова сошлись с тевтонцем в диком поединке.

      Не помня себя от страха и ярости, Герих отбросил щит и набросился на русского. Несколько обманных движений - и он пробил защиту проклятого язычника, с хрустом погрузил клинок в его грудь. Так глубоко, что не смог выдернуть. Ну что же, тело врага - достойные ножны для славного оружия. Герих радостно вздохнул... и выбрал вполне разумное решение: надо спастись, чтобы потом вернуться и раздавить... Он снял шлем и начал проталкиваться к берегу.
      Крепкая рука ухватила его за волосы. Рывок - и вот он уже падает лицом вниз. Захрустел лед, раздаваясь под тяжестью двух тел, ледяная глубина Чудского озера распахнула свои объятия.
     
      Когда ожгло болью нутро, Андрей опешил и неверяще тронул торчащую из груди рукоять. В победном взгляде немца блеснуло безжалостное превосходство, которое быстро сменились страхом. Убегать? Ну, нет… Андрей ухватил немца за волосы, другой рукой - за пояс.
      В расступающуюся ледяную трещину они падали вдвоем. Тяжелый бронированный немец потянул его на дно, как камень. И еще пытался, собака, плыть.
      Андрей уже не чувствовал ни боли, ни холода, сознание балансировало на грани света и тьмы. Он смутно видел светлый пролом над головой, черные фигурки, барахтающиеся в бело-голубой вышине. И крепко обнимал угомонившегося, наконец, врага.
      Врага… Почему врага? Когда-то давно они не были врагами. И друзьями тоже. Они были целым. Потом долго скитались в разлуке и вот теперь нашли друг друга и воссоединились.
      Андрей устало улыбнулся и закрыл глаза.



В О И Н

      Он проносился сквозь ледяной хаос, смешавший твердь и хляби в одной давильне. Радость и беда гнались за ним по пятам, и он почти научился различать их вслепую по жесткости запаленного дыхания.  Однажды ему померещился маяк, вспыхивающий оранжевым светом. Но стоило протянуть руку и ощутить теплый кончик луча, как из бархатной черноты вынырнул осколок сломанного клинка и полоснул по робкой световой дорожке, перечеркнув ее кровавым иероглифом чести.


С А М У Р А Й

      Киндзиро семенил по пустынной улице. Ветхое кимоно, пропахшее рыбой, и крюк с цепочкой, переброшенной через плечо: он ничем не отличался от мелкого торговца. Бедность поучительна скромностью, а порой грозит выбором между казнью и долговой тюрьмой. Помня об этом, Киндзиро не поднимал глаз. Кому взбредет в голову обращать внимание на робкого прохожего с невзрачным свертком в руках?
      Резкий окрик из темноты заставил Киндзиро съежиться и ускорить шаг.
      – Стой, тебе говорят! – проревел пьяный голос. По улице неверной походкой шагали два подвыпивших самурая в черно-красных кимоно. Киндзиро изобразил на лице величайшую покорность и смирение.
      – Кто ты? И что делаешь посреди ночи на улице? – рыкнул рослый, широкоплечий воин. Его товарищ смачно сплюнул под ноги презренного...
      – Я Минору, господин, – залепетал Киндзиро, низко кланяясь при каждом слове, – бедный торговец рыбой. Иду домой, к семье.
      – Торговец? – воин грозно вылупил глаза. – А может, ты шпион, и за твою поимку назначена награда? Что в этом свертке? Давай сюда.
      Киндзиро жалко заулыбался, но с места не двинулся.
      – Ах ты, клоп! – разозлился самурай и схватил Киндзиро за шиворот. Торговец извернулся и резко взмахнул рукой сверху вниз, ломая локоть воину. Через мгновение он поддел ступней колено самурая, захватывая голову. В тишине улицы отчетливо хрустнули шейные позвонки. Бросаясь в сторону, Киндзиро с силой толкнул убитого навстречу второму самураю, как раз под свистящий меч, разваливший мертвеца до пояса. Сам же танцующим движением отпрянул в сторону и взмахнул рукой. Ржавый крюк вонзился в шею стражника, свободный конец цепи захлестнул меч. Самурай дернулся, еще больше насаживаясь на крюк. Киндзиро рывком подтянул жертву, добил точным ударом в шею – и поспешил в темноту улиц. До цели предстояло пройти полгорода.
      В предрассветных сумерках он настороженно крался к тренировочному залу поместья. До начала утренних занятий оставалось несколько часов, и позицию следует занять заранее. Кинзиро приготовил “когти тигра” – перчатки со стальными пластинами на внутренней стороне запястья. От пластин идут короткие изогнутые клинки, превращающие руку и в оружие, и в средство для лазанья. Такие же пластины закреплены на пятках. Мастер Нубоку не зря заставлял ученика часами ползать по деревьям с помощью "когтей"... Сенсей Нубоку...
      Челюсти стянуло судорогой. Имя учителя пробудило сумрачные воспоминания.
     
      ***

      Вот он, Киндзиро, юный самурай-поэт, стоит на мосту маленькой бурной реки, разглядывая алые сполохи весеннего заката, ласкающие цветущий сад. Нужно думать о бое, и стихи властно врываются в чувства. Губы шепчут:
     
      Сливы алый цвет,
      В нежных объятиях солнца,
      Умру достойно.
     
      Киндзиро хмурится. Былые устои самураев развеяны огнестрельным оружием, завезенным дикарями-иезуитами. Лучшая конная армия Японии уничтожена асигару – пехотинцами-аркебузирами под командованием Одо Набунага. Глава клана Такеда - великий Синген - застрелен из ружья. А поскольку Киндзиро служит господину из клана Такеда, битвы с Одо не миновать.
      Со стороны замка донесся грохот. На противоположном берегу из кустов выскочили воины в черно-красных доспехах. Киндзиро улыбнулся: предки будут горды, видя количество врагов, которых он возьмет с собой…
      Первый удар Киндзиро принял на меч, позволив плавно соскользнуть лезвию, а когда враг раскрылся на мгновение, шагнул вперед, чуть изменил угол удара и легко пронзил грудь противника. Шагнул назад, косым взмахом сбрасывая кровь с меча. Следующий противник подходил медленнее, осторожными ударами прощупывая защиту Киндзиро. Но сразиться не пришлось: из кустов громыхнуло, юноша почувствовал сильный удар в плечо. Уже перелетая через перила мостика, он увидел асигару с дымящейся аркебузой…
      Очнулся Киндзиро в ветхой хижине. Туго перевязанное плечо глухо ныло, тело лихорадило. На его стон вошел хромой старик с узловатым посохом. Ветхое коричневое кимоно обвисало складками на худощавом теле.
      – Где я?.. – короткий вопрос отнял почти все силы.
      – Тебя выловил из реки рыбак Кио. Замок твоего господина разрушен. Все убиты. Теперь ты ронин.
      – Ронин…
      – Да, самурай без хозяина. А меня зовут Нубоку.
      Черные глаза старика смотрели со спокойным вниманием.
      – Что собираешься делать?
      – Сеппукку… – Прохрипел Киндзиро. – Мой господин мертв, я позорю себя жизнью.
      –Достойно, – ответил старик, – но ты должен мне за кров и еду. Деревня бедна, чтобы задаром кормить полумертвого ронина.
      – Что же ты потребуешь за кров? – со смехом прохрипел самурай.
      – Я мастер ниндзюцу, – пожилой ниндзя сел рядом, опираясь на посох. – Эта деревня наняла меня для защиты от разбойников. Идет война, сегуны убивают друг друга, мародеры и дезертиры собираются в стаи. Ты поможешь мне защищать деревню от разбойников, а я помогу тебе отомстить...
      – Ты знаешь его имя?
      – Знаю.
      – Скажи мне.
      – Позже. Ты слишком слаб. Твое решение?
      – Я согласен.
     
      Беда стряслась на второй год жизни в деревне Ич.
      К тому времени он стал настоящим ниндзя: воином-невидимкой. Изнурительные тренировки старика Нубоку изгнали юношескую изнеженность из тела, ее место заняла воинская жилистая зрелость. Скулы заострились, в движениях появилась скупая, хищная грация.
      Киндзиро бежал с самого утра, размеренно и спокойно, делая выдох на каждом шаге. Утоптанная тропинка красной глины вилась в зарослях молодого бамбука. Он бежал домой после шестидневной охоты. В кожаном мешке за спиной лежали уши шести разбойников, напавших на деревню, и голова их главаря.
      Горизонт уже расцвечивался багровым закатом. Киндзиро бежал с утра, но мысль о возвращении домой заглушала усталость. «Домой…» - Киндзиро усмехнулся горько и грустно. Земля и Небо стали его домом. Он не заглядывал в будущее - скоро отправляться в замок врага.
      До деревни осталось совсем немного. Сердце забилось чаще, умом Киндзиро понимал, что это недостойное воина чувство, и все же дух укреплялся знанием, что его с искренней радостью ждут крестьяне, а он для них что-то значит.
     
      Вблизи деревни Киндзиро почувствовал запах гари, в груди тревожно заныло. На месте половины домиков дымились развалины. Он с криком отчаяния рванулся к домику Нубоку.
      Старый мастер был распят на стене. Обугленные глазницы слепо пялились в пространство, из распоротого живота вывалились внутренности, но он еще жил.
      – Ронин… – прохрипел старик.
      – Да, учитель… – сглотнул слезы Киндзиро.
      – Имя твоего врага – Ёсимицу Акечи…
      – Нужен ли он мне? Теперь…
      – Нужен, видимо твоя карма – убить Ёсимицу… это он сжег деревню, – ниндзя закашлялся, захлебываясь кровью. – Кинзиро, выполни мою просьбу. Я не смогу умереть… как полагается воину. Помоги мне, ронин… Ты знаешь, куда спрятать меч…
      Кинзиро поклонился и подобрал лежащий посох Учителя. За спиной он слышал перешептывание крестьян, но не оборачивался, смотрел только на учителя. Нажал потайной бугорок посоха. Раздался тихий щелчок, и в руке Киндзиро блеснул меч с гравировкой дракона на всю длину клинка. Лезвие чистое. Нубоку не обнажил оружия против нападавших, зная, что даже за одного убитого самурая казнят всю деревню.
      – Кто-то выдал мастера Нубоку, – раздался голос рыбака Кио. – Они окружили дом и забросали его сетями.
      Ронин обвел взглядом притихших крестьян, поклонился учителю и вонзил меч в его шею.
      – Похороните Нубоку, как своего предка, – велел Киндзиро, не глядя на крестьян.
      – Нам зачитали указ, запрещающий хранить оружие, а также укрывать воинов ночи. Ниндзя помогали клану Такеда и теперь вне закона, – голос рыбака надломился до просительного шепота. – Мастер Киндзиро, мы вынуждены просить вас покинуть деревню. Ваша защита стала опасна.
      – Я понимаю, – спокойно ответил ронин и развязал мешок. С сухим стуком в пыль упала разбойничья голова, трофейные уши разлетелись веером.
     
      Меч-посох Киндзиро завернул в промасленную тряпку и спрятал в дупле гигантской сосны, стоящей на берегу моря. Кто и когда заберет из тайника реликвию, Киндзиро не знал.
     
      ***
     
      Он пошевелил затекшими пальцами, отгоняя навязчивые воспоминания. Сейчас не стоит рассеивать внимание. Враг здесь, рядом. Ёсимицу Акечи упражнялся на мечах с подростком. Дожидаясь конца занятий, Киндзиро провисел под потолком зала уже несколько часов. Огромные потолочные брусья тонули в темноте, скрывающей ниндзя. Руки немилосердно болели, но следовало терпеть. Да и недолго оставалось.
     
      Ёсимицу Акечи тренировал сына. Деревянные мечи в полтора раза тяжелее настоящих, но пятнадцатилетний Онку умело отражал атаки отца, отдыхая между движениями. Редкие атаки мальчика цели не достигали, однако не всякий взрослый самурай смог бы противостоять Ёсимицу столько времени.
      Отец, завершая бой, нанес сильный рубящий удар по диагонали, от удара меч сына хрустнул и сломался, но гибкое тело подростка мелькнуло рядом с мечом Ёсимицу и легко коснулось рук отца, слегка разворачивая корпус. Через миг Ёсимицу лежал на полу, а запыхавшийся сын стоял над ним с его же собственным мечом.
      – Полет стрижа! Онку!! Откуда ты знаешь этот прием?!! – воскликнул Ёсимицу.
      – Отец, я видел его на ваших с дядей тренировках, – Онку поклонился сияющему родителю.
      – Победить учителя! Кто не мечтал о таком сыне? – Ёсимицу с кряхтением поднялся и поклоном дал понять, что тренировка окончена.
      Когда мальчик ушел, Ёсимицу сел на колени в середине зала, перед портретами предков. Положив слева катану, он расслабил тело.
     
      Киндзиро проводил взглядом долговязого подростка и стал осторожно спускаться. Зависнув на высоте в два своих роста, ниндзя мягко спрыгнул, пренебрегая маскировкой.
      Самурай среагировал мгновенно, встав в боевую позицию. Ёсимицу смотрел отрешенно, словно ему дела не было до внезапно появившегося врага. Первый порыв позвать стражу уступил желанию схватки. Взгляды ронина и самурая столкнулись, читая во встречном изначальную суть Бусидо: "Путь Воина – сражение, Цель Пути – достойная Смерть".
      Самурай нарушил молчание первым:
      – Кто ты? И достаточно ли знатен для поединка со мной?
      – Я ронин. И пришел мстить за своего господина. И за своего учителя.
      – Достойная смерть! – кивнул самурай, улыбнувшись.
      Мелькнули освобождаемые клинки. Воздух зазвенел, коротко вспыхивая жалящими молниями. С первых ударов Ёсимицу почувствовал, что клинок противника уступает в прочности его мечу. Еще бы! Катаны самураев – драгоценность, и передаются по наследству много поколений. Куда до них дешевой стали безродного ниндзя. Киндзиро понимал это и парировал удары вскользь. Если встречать жестко, меч наверняка сломается…
      На шум прибежало с десяток воинов, пока не решаясь вмешаться в поединок. Киндзиро чуть не завыл, видя, что отомстить не успеет. Он яростно атаковал самурая, уже не экономя силы. Ёсимицу обманным движением заставил его раскрыться и хладнокровно ударил. Казалось, катана лишь скользнула по черному костюму, но ронин отскочил, зажимая кровоточащий левый бок.
      Из-за спин воинов пробился взволнованный Онку.
      – Отец! – воскликнул он.
      – Назад! Вы можете смотреть, но не вмешиваться.
      Ёсимицу властно обернулся к застывшему Киндзиро.
      – Этот ронин пришел отомстить. Или умереть.
      Самурай продолжил бой, выматывая раненого ниндзя, загоняя в угол зала. Тот старался смазывать стремительные рубящие удары, но понимал, что клинок не спасти. Когда слабое лезвие разлетелось сверкающими обломками, ниндзя с отчаянной ловкостью отбил удар катаны "когтями" и струящимся движением метнулся вперед. Жесткий удар лбом в переносицу врага положил конец бою.
      Спустя мгновение Ёсимицу пришел в себя, лицо заливала кровь, глаза обильно слезились. А главное - второй раз за утро он ломает чужой клинок. И снова над ним - воин с его же оружием…
      Самурай расхохотался, оглушительно и беззаботно. Родовой клинок резко оборвал смех своего владельца.
      Киндзиро постоял над обезглавленным телом, шатаясь от потери крови. Потом сел рядом с недвижным Ёсимицу и развязал пояс. Сквозь туман, застилающий зрение, видел подбежавшего Онку. Непослушными руками Киндзиро раскрыл кимоно. Затем посмотрел на бледного юношу.
      – Я… благодарю вас.. за честь, – язык слушался плохо. – …За честь, ко.. которую оказал мне… ваш отец!..
      Ниндзя с коротким поклоном положил перед собой меч. Достал из ножен широкий кинжал и коротким ударом погрузил клинок в левый бок. Из горла вырвался хрип. На глазах изумленных стражей ронин распорол живот до правого бока, после чего резким рывком взрезал печень.
      Онку молча наблюдал за ронином, совершающим сеппуку. Несмотря на раны и распоротый живот, ниндзя продолжал дышать, хрипя и булькая окровавленным ртом. Онку поклонился воину, исполнившему долг до конца. Родовой меч взлетел в руках молодого главы рода Акечи, нанося молниеносный удар милосердия…



В О И Н

      Честь… Долг… Присяга… Слава… Полотнища боевых штандартов, реющие над полями сражений. Горький дым бивуачных костров, печальное зарево пожарищ.
      Холодный лязг клинков уходит в прошлое, сменяясь гулким грохотом пушек и свистом картечи. Корабли штурмуют бастионы, рукотворные острова холодного моря превращаются в непобедимые форты. Крепчает мощь обороны, но враг, поверженный многократно, снова и снова поднимает голову. Трудно одолеть умного и коварного противника, но во сто крат труднее победить себя…
      Усталый голос шепчет сочувственно: «Ошибка…Ошибка… Ошибка…»


В И Т О К   С П И Р А Л И

      Врач подробно и обстоятельно объяснил Ларичевым, что дело, по-видимому, в банальном несварении желудка, но что-то в его голосе насторожило Евгения. Опытный юрист, он хорошо чувствовал фальшь. Несколько латинских терминов, машинально произнесенных эскулапом, ничего не прояснили бы, но в этот момент он смотрел на Алену. Его жена, лучшая ученица медицинских курсов сестер милосердия, пошевелила губами и вздрогнула. Ее милое лицо с тонкими чертами побелело. Доктор заметил это и поспешил откланяться, торопливо выписав желудочные пилюли и укрепляющие капли...
      - Пообедаем в столовой или попросить Лизу накрыть стол в кабинете? – бодро поинтересовалась Алена.
      - Аля, я не голоден. Пойдем лучше прогуляемся.
      Евгений в упор смотрел на жену. Она прятала глаза...
     
      Улица, мощенная древним стертым булыжником, по которой они любили гулять по вечерам, казалась тягостно бесконечной. Мимо проносились легкие экипажи, прогуливалась нарядная, легко одетая публика. Изредка громыхали, изрыгая клубы бензиновой вони, монстры современности - автомобили.
      Они шли, не решаясь нарушить гнетущее молчание. Будто отсутствие слов могло уберечь хрупкую реальность безоблачной доселе жизни.
      - Ну, рассказывай, о чем умолчал наш врач? – в конце концов не выдержал Евгений.
      - Ни о чем, – едва сдерживаясь, прошептала Алена.
      - Не лги, у тебя это никогда не получалось, - занервничал Евгений. - Я же вижу: дело серьезное. Выкладывай все как есть.
      - Как есть?! – не выдержала и разрыдалась Алена. - Жень, миленький… я не знаю, как сказать...
      - Аль, что с тобой? Не плачь, ну пусть плохо, но жить-то… буду? - растеряно бормотал Ларичев и гладил Алену по густым, гладким волосам, собранным в высокую прическу. - Не мучь меня, пожалуйста. Просто скажи.
      - Жень, боли не пройдут. А потом, наверное, усилятся. Доктор… подозревает у тебя… рак, - она замолчала и прерывисто всхлипнула. - А потом...
      - Но это же еще не точно, правда? - просительно заглянул Евгений в полные тоски глаза любимой.
      - Конечно, - всхлипнув, пробормотала она, - но вероятность очень велика. У этого врача многолетняя практика и опыт...
      - Значит, мы найдем другого, лучшего… Будем надеяться и… молиться.
      - Да. Молиться, - еле слышно повторила Алена.
     
      Молитвы не помогли - боли усиливались с каждым днем, вынуждая прибегнуть к морфию. Врач, выписывающий Евгению наркотик, старался не смотреть ему в глаза.
      Авторитетный консилиум в онкологии - новой медицинской области - диагноз подтвердил. Злокачественная опухоль желудка. Врачи дали ему несколько месяцев на то, чтобы уладить свои дела…
      Мысль о скорой и мучительной смерти уничтожила Евгения.
      За что? Почему? Ведь каких-нибудь полтора-два месяца назад он чувствовал себя совершенно здоровым. На пике формы: профессиональной, творческой, мужской, в конце концов. Красивый, цветущий, успешный – неизменный объект женских грез, при том - безнадежный однолюб.
      И вот теперь он отчетливо осознал: всему конец. Отчаяние парализовало волю, сковав ледяной коркой апатии все чувства, лишая способности думать о чем-то, кроме свалившейся беды.
     
      Бар в кабинете он держал исключительно для гостей и клиентов, не подозревая, что когда-нибудь выпивка может понадобиться и ему. Но рюмка хорошего коньяка однажды помогла продержаться без морфия несколько часов. Радость от подобного открытия была жалкой, но единственной за последние дни. Он решил ее ни с кем не делить, а просто заперся в кабинете. Поначалу он еще отвечал на стук и пытался заплетающимся языком через дверь урезонить встревоженную семью, уверяя, что у него все отлично. От его бодрых пьяных речей, перемежаемых руганью, дети убегали в слезах, а жена начинала фальшиво утешать, уверяя, что все обязательно будет хорошо. Глупая... ему и так было хорошо. Почти.
      Кабинет был оборудован ватерклозетом, а значит, маленькая крепость могла выдерживать осаду домочадцев многие дни. Прислугу Евгений не допускал принципиально, требуя, чтобы еду ему оставляли под дверью. В конце концов он перестал разговаривать даже с Аленой.
      Вязкой патокой тянулись дни. Коньяк, сон, коньяк. Потом в баре осталась только водка, но ему было все равно.
      Очередной момент просветления совпал с диким грохотом высаживаемой дубовой двери.
      Ражий дворник смущенно топтался по щепкам и поглаживал обух колуна: английскому замку было просто не устоять против столь неизящного средства.
      - Зачем? - тупо удивился Евгений.
      - Оставьте нас, пожалуйста, вдвоем, - попросила Алена, шагнув в комнату.
      Евгений потер глаза: его красавица-жена, некогда ладная и статная, сейчас была тоньше былинки. Круги усталости залегли под глазами, в темных локонах блеснула белая прядь.
      - Господи...
      Он увидел себя в зеркале, висевшем сбоку от письменного стола. Жалкое существо, начисто утратившее человеческий облик. Лицо, заросшее неопрятной полуседой щетиной, красные воспаленные глаза и слипшиеся волосы были омерзительны. Некогда опрятный и щеголеватый костюм превратился в заляпанную мятую тряпку.
      - Проклятье!
      Зеркало треснуло и разлетелось на множество осколков, когда в него врезалась недопитая бутылка.
      Жалобно вскрикнула Алена, возвращая его в реальность. Он со слезами на глазах обернулся к жене:
      - Алька, помоги мне уйти из жизни. Я прошу тебя. Не могу больше мучить тебя и мучиться сам.
      - Хорошо, - прошептала Алена. Ее сухие глаза горели решимостью.
      - Не понял… - опешил Евгений.
      - Я помогу тебе свести счеты с жизнью, что тут непонятного. Какой вариант ты предпочитаешь?
      - Аля, что с тобой?
      - А ничего. Выполняю просьбу. Так… что мы имеем: выброситься из окна? Нет, весь дом сбежится смотреть на твой распластанный труп и вытекшие мозги. Это… негигиенично. Тогда что? Повеситься? Нет, тоже не годится - не дай бог увидят дети, кошмары на всю жизнь им обеспечены, да и каким они запомнят своего папочку? Висельник с вываленным языком, обделавшийся с ног до головы.
      - Аля, прекрати. Это больно.
      - Ну, конечно! Надо без боли. Тогда лучше вскрыть себе вены в горячей воде. По-дамски истерично, но в целом весьма достойный уход. Когда приступим?
     
      Евгений содрогнулся. Слова жены - как пощечины - обжигали ему душу, выводя из состояния сладкого самоуничтожения. Приходящая на смену злость вытесняла беспомощность.
      - Прекрати!! - заорал он на Алену.
      Она осеклась на полуслове и крепко обняла мужа:
      - Женька... Никаким чертям тебя не отдам, слышишь? Ты мой…
      - Аленушка, я же все понимаю, - зашептал он, прижимая любимую к себе. Я не хочу сдаваться без боя, понимаешь?
      - Понимаю. Ты никогда не был трусом.
      - Да, мне приходилось драться. И побеждать, черт возьми! Я находил решение в почти безвыходных ситуациях. Но сейчас...
      - А что - сейчас?
      - А сейчас бой не выиграть, потому что я заранее приговорен... И потом, честно ли будет продлевать агонию и видеть, как из-за меня страдают дети, ты превращаешься в тень. Это тупик.
      - Женя, а если бы со мной произошло подобное?
      - Не говори так.
      - Значит, ты молил бы Бога, чтобы я избавила тебя от тягостного зрелища моего угасания и наглоталась мышьяку?
      - Господи, о чем ты! Конечно, нет.
      - Тогда зачем ты загнал себя в угол и занял глухую оборону? По сути мы с тобой сейчас ничем не отличаемся друг от друга... Мы оба смертны, а значит, приговорены. Каждый в свой срок, понимаешь?
      - Да. Я много думал об этом, - Евгений благодарно посмотрел на жену. - Не только мы с тобой, но все люди, да? Смертники, получившие каждый свою отсрочку исполнения приговора, верно?
      - Ну конечно.
      - Притом, если внимательно посмотреть, создается впечатление, что большинство из нас собирается жить вечно, щедро и бессмысленно растрачивая отведенное им богатство бытия. На ерунду, на несущественное, на погоню за сиюминутным. При этом не успевая сделать и сказать что–то действительно важное… Постой, где-то здесь она должна быть…
      Евгений кинулся к столу, спешно выворачивая на пол содержимое ящиков. В ворохе бумаг нашарил пухлую тетрадь, переплетенную в голубой коленкор, и начал листать.
      - Это я еще в молодости написал… где же оно? Вот, - он отдал тетрадь жене и отошел к окну. – Стихи…До сих пор помню.
     
      Как странно и грустно все в жизни бывает,
      Наш срок на земле словно миг пролетает.
      Бежим мы навстречу загадочной смерти,
      Мы - жертвы планет и светил круговерти.
     
      На что тратит век свой земной небожитель,
      Пространства любви и тепла устроитель?
      На глупые речи, раздоры, погони
      За тем, что стараний, вообще-то, не стоит…
     
      Евгений запнулся, ища забытое слово. Мягкий голос Алены тихо продолжил:
     
      И только когда час придет расставаться,
      С друзьями, любимыми навек прощаться,
      Опомнимся и, погрузившись в былое,
      Поймем, что по сути мы - место пустое.
     
      Лишь тот, кто способен за тенью погнаться,
      Безумной мечте без остатка отдаться,
      Вперед устремясь – горизонты раздвинет,
      Наш суетный мир человеком покинет.
     
      Они сидели рядом, обнявшись. Робкую тишину нарушил Евгений:
      - Я буду бороться. Проживать каждое мгновение неспешно. Вопреки всему наслаждаться каждым мигом. Я уже пробовал, но... у меня ничего не получилось. Когда больно, даже любимые книги читать не могу.
      Евгений кивнул на брошенный у дивана томик "Графа Монте-Кристо".
      - А так хочется бросить «костлявой» вызов...
      - Жень, тебе говорит что-нибудь фамилия Гурджиев?
      - Нет, а кто это? Новый врач?
      - Не совсем, хотя многие считают его гением в области восточной медицины. Георгий - величайший философ. Мистик...
      - Да? – скептически отозвался Евгений.
      - Это человек, обладающий мощным магнетизмом. Его выступления собирают толпы народа. Москвичи, питерцы... весь цвет интеллигенции. Тебе нужно обязательно сходить к нему на лекции.
      - Какие-нибудь гипнотические опыты? Тогда уволь.
      - Не только, хотя есть и месмерические сеансы и медитация. Но главное - он открывает людям глаза, пробуждает их, учит постижению себя, своей сущности. Он говорит о том, что смерть – не конец, что она вообще - ничто.
      - Нет, Аленький, я не пойду. Лекцию мне не высидеть: свалюсь, а по поводу личного приема... Вряд ли он примет меня, кто я такой? Я попробую справиться сам.
      - Хорошо. Попробуем, но вот на всякий случай визитка.

      - Вы ко мне? Прошу, - пригласил его в кабинет худощавый стремительный брюнет с седоватыми висками. Крупные оливковые глаза при виде Евгения вспыхнули удивлением, широкие подвижные брови поползли вверх.
      - Нет-нет, я здесь случайно, - смешался гость, терзая в кулаке визитку.
      - Странно, - лукаво улыбнулся брюнет, показав в улыбке ровные, крепкие зубы. - Мне показалось, что на лекции вы сидели в актовом зале, в третьем ряду у окна. Ваше лицо. Послушайте... - Хозяин кабинета пристально уставился на посетителя, словно силился вспомнить. - Боже мой, ну конечно, Агор! Я был уверен, что наши пути никогда более не пересекутся, неужели ошибся?! - энергично всплеснул он руками.
      - Простите, но вы меня с кем-то путаете, - растерялся гость.
      - Вы правы, конечно.
      - Меня зовут Евгений Ларичев…
      - А меня - Георгий Гурджиев.
      Мужчины обменялись рукопожатиями.
      - Так что вас привело сюда? Впрочем, не объясняйте, я уже понял.
      Гурджиев несколько раз провел руками вдоль тела Евгения, аккуратно, едва дотрагиваясь, прощупал живот.
      - Знаете, приди вы ко мне на пару месяцев раньше, я смог бы помочь. Но на текущем этапе болезнь действительно неизлечима.
      Увидев, как сразу сник, съежился гость, Георгий добавил:
      – Я сказал о собственном бессилии, но не говорил о вашем...
      - Но у меня нет времени.
      - Время не имеет значения. Никакого.
      Видя, что собеседник его не понимает, Гурджиев добавил:
      - Даже если вы прожили один день как человек, обретя свою сущность, – вы уже много достигли. К сожалению, большинство умирает, не приходя в сознание, не пробуждаясь от вечного сна. У вас, по моим оценкам, впереди еще уйма времени. Несколько месяцев…
      - Да-да, думал я над этим, - раздраженно перебил Ларичев, - и потому здесь. Но скажите, ради бога, что можно сделать за столь короткое время? Я за тридцать пять лет ничего не добился, плыл по течению, только сейчас поняв, что живу не так.
      - Хм… верно подмечено, если бы не смертельная опасность, вы продолжали бы наслаждаться притягательной простотой жизни-сна. Вы даже сейчас слушаете, но не слышите меня. За отпущенный вам срок можно успеть многое, если захотеть, поверьте…
      - Но скоро начнутся непереносимые боли, они уже начались, я не смогу терпеть, – оправдывался Евгений, теребя манжет.
      - А если я научу вас преодолению болевого порога? Есть методики, позволяющие инициировать в организме выработку веществ, гасящих боль, только в отличие от наркотиков они не калечат сознание. Вы заинтересовали меня не только как исследователя. В некотором роде вы… уникум. И до осознания этого остался шаг, не более, но сами вы еще не готовы сделать его.
      Георгий задумался и после небольшой заминки добавил:
      - Буду с вами заниматься индивидуально, согласны? Научу лучше понимать собственное тело и управлять им. И если все получится - придет время для глубинной работы духа. Кто знает, возможно, тогда и вы вспомните нашу первую встречу.
     
      Евгений оказался способным учеником. Он довольно быстро научился нейтрализовывать болевые ощущения и отказался от наркотиков. Приучился спать по три-четыре часа в сутки, при этом организм получал полноценный отдых. Воспрянув духом, зарылся в литературу по онкологии, в философские учения, экономику, жадно проглатывая все новейшие публикации.
      Дела его круто пошли в гору. Оставив адвокатскую практику, он все сбережения вложил в нефть. Переложив дела на плечи толковых управляющих, он высвободил максимум времени для работы над собой.
      По вечерам, закрывшись в кабинете с Петром Успенским, одним из самых одаренных учеников Гурджиева, они общались и спорили.
      - Жители Тибета, - рассказывал Успенский, - уже много столетий проводят эксперимент. Бардо - сознательный переход в небытие. Человеку, погруженному в медитацию, помогают оставаться в сознании в момент смерти для того, чтобы он понял и прочувствовал, насколько иллюзорны связи его сущности с отмирающей скорлупой тела.
      - И что им это дает?
      - Считается, что таким образом человек получает шанс разорвать цепь перерождений.
      - Допустим, - глаза Ларичева лихорадочно заблестели. - Что дальше происходит с таким человеком?
      - Учти, что шанс микроскопический.
      - И все-таки?
      - В следующей, последней своей жизни он рождается просветленным: Махавирой, Буддой, Христом… осознанно прожив полный цикл своего бытия: жизнь, смерть и рождение.
      - Так уж и Христом?
      - Ну, может и не совсем, кто знает...
     
      Иногда за вечерним чаем Алена пыталась участвовать в разговоре мужчин, но все более чувствовала себя лишней и, ссылаясь на занятость, уходила в детскую. Она не обижалась на невнимание, видя деятельного, полного сил супруга. Разве что улыбка ее становилась все более грустной.
      Так прошло полтора года...
     
      Солнце било в настежь распахнутые окна, по комнате прыгали веселые рыжие зайчики, свежий весенний ветер трепал шелковые шторы, наполняя комнату запахом цветущей сирени.
      Евгений умирал. Священнник, исповедовавший его, только что покинул дом с выражением величайшего изумления на строгом лице.
      - Жень, ну почему именно теперь, когда все шло так хорошо? - Алена, сдерживая слезы, кусала уголок платка.
      - Тише-тише, не плачь, моя маленькая, я сам выбрал этот день. Пора уходить - и я ухожу.
      - Но ты обещал не сдаваться болезни.
      - Я и не сдался. Просто отдал в ее распоряжение свое физическое тело. Так надо.
      - Но почему?!
      - Оно мне более не нужно, милая. Жизнь за гробом не есть тупое и нудное продолжение земной жизни с ее мелочными потребностями и скудными возможностями.
      - А как же я? Тоже мелочная потребность, - горько усмехнулась женщина.
      - Ты... - мечтательно расплылся в мальчишеской улыбке Евгений. - Ты - лучшее, что было у меня на всем пути. И во все времена.
      - В последнее время ты говоришь загадками, я разучилась понимать, - пожаловалась Алена. - Мне хочется бежать на край света от собственной глупости.
      - Край света? Однажды я пытался достичь его со своим легионом…
      - Ты бредишь, - испугалась Алена.
      - Нет, милая Элия, просто предаюсь воспоминаниям.
      - Ты назвал меня Элия? - ревниво вскинулась Алена.
      - Не удержался, прости, - поддразнил жену Евгений, нежно поглаживая ее пальцы. - Назвал, как в первый раз, когда увидел.
      - Жень, наверное, я позову врача…
      - Еще рано. Подари мне эти несколько минут перед новым расставанием. - Евгений стал серьезным. - Я должен остеречь тебя.
      - Ты о чем?
      - Алька, на Россию надвигается череда катастроф. Грядет кровавый хаос: войны, революции. Многие погибнут. Той жизни, что мы знали и любили, приходит конец.
      - Господи, Женечка, ну откуда ты это можешь знать?
      - Не спрашивай, просто поверь. Поезжайте во Францию, я перевел туда все наши средства.. Только пообещай мне детей и внуков воспитать в любви к нашей стране. Обещаешь?
      - Жень, а разве может быть иначе?
      - И никогда не кляните Россию, что бы ни происходило. Здесь все очень сложно. В лучшем случае лишь потомки смогут разобраться в происходящем. Одно скажу – правых не будет, как не будет и виноватых, - взволнованно говорил Евгений.
      - Но разве сейчас время…
      - Да. Потому что я добровольно ухожу, вместо того, чтобы защищать вас.
      - Так останься! - отчаянно вскрикнула Алена, на миг преисполнившись сумасшедшей надеждой.
      - Не могу, Алька. Прости. Чтобы помочь людям в будущем, я должен уйти сейчас.
      Лицо Евгения исказилось.
      - Тебе больно? - встрепенулась Алена.
      - Ну что ты, - улыбнулся он. - По сравнению с болью от кинжала, взрезающего печень, это просто щекотка. Только не зови врача, ладно? Побудь еще рядом…
      Он не сводил с Алены пристального взгляда и улыбался до последнего, едва шевеля посеревшими губами:
     
      Сливы алый цвет
      В нежных объятиях Солнца.
      Умру достойно.
     
      А потом наступила тишина.



В О И Н

      Мягкая обволакивающая тьма нежно приняла его. Приняла только для того, чтобы в последний раз исторгнуть из своего щедрого лона в яркий мир страстей, страданий, радостей и печалей.

      "Боль. Холод. Темнота. Протяжный крик. Неужели мой? Даже не крик, а писк какой-то. Господи, да что же это?
      Где я? Что стряслось? Где мой враг, куда все делось?
      Туман. Неясные тени, гулкие голоса.
      - Смотри, мамаша, кого родила?
      - Девочка...
      Ощущение чего-то теплого, родного... «Мама!?»"…