|
|
| Russian LinkExchange Member |
|
|
| Russian LinkExchange Member |
Отправлено : OPTIMUS, 06 Апреля 1999 в 12:55:27
Приветствую!
В свете протекающего ниже диалога о злодеях и, памятуя о своем обещании выставлять эпизоды с каноническими героями, предлагаю вашему вниманию этот эпизод. Это почти полная глава романа, описывающая... Впрочем, прочтите. Надеюсь, не задел ни чьей сюжетной линии.
С уважением, Виталий (OPTIMUS)
Черные тени вынырнули разом справа и слева. Распаленные уголья глаз алыми сполохами метнулись по обе стороны. Добыча попалась. Охота вступала в финальную стадию.
Богатырский конь зло всхрапнул, встал, гневно ударив копытами. Раздробленный камень режуще-острыми осколками брызнул вперед и в стороны.
Ловчие беззвучно закружили вокруг исполинского жеребца, медленно и неумолимо стягивая кольцо. Могильный холод осязаемыми волнами плыл по воздуху, убивая тепло, поднимающееся от нагретого за день камня. Жеребец покрутил головой, заржал, рванулся в мелькнувший было меж Черных просвет, с грохотом увлекая за собой громадный, окованный внахлест железными полосами гроб. Поздно! Кольцо сомкнулось, окончательно окружив коня плотным черным кольцом. Пронизанный алым, мрак могильного кургана клубился подле животного, овевая его морозными дуновеньями. Конь чуть попятился, загарцевал. Ноздри широко раздувались, выдыхая силящийся поселиться в груди страх. Воздух вокруг остыл уже настолько, что дыхание замерзало, превращаясь в облачка пара. Умные глаза старались уследить за всеми ловчими сразу, но не успевали. Тени слились в единое пятно, зыркающее алыми угольями. Велик, ох велик был жеребец, носивший сильнейшего витязя на свете! Велик и могуч настолько, что мать сыра земля иной раз не держала ударов его копыт, проседая чуть не до самых бабок. Такой конь мог и целую дружину богатырей смять-одолеть в одиночку, без утвердившегося в седле всадника... Но Ловчих это ничуть не смущало. Бесформенными бестелесными призраками Черные скользили к нему, мягко огибая, обволакивая каменные выступы. Алое пламя глаз разгоралось все ярче, до нестерпимого жара, каким дышит раскаленный в кузнечном горниле металл. Конец охоты!
Конь резко мотнул головой, знаменем развевая гриву. Скакнул вперед гордо и отчаянно. Какая бы не была впереди преграда - хоть крепостные ворота, жеребец Святогора проломил бы, вынес ее могучим ударом широченной груди. Но впереди его ждали только едва осязаемые тени, мягко колыхнувшиеся в стороны, но не сметенные страшным толчком. Черные прилипли, примерзли к косматой шерсти, окутали передние копыта, оплели их мертвенным туманом. Холод, смертный хлад, пробуравил толстую кожу, ввинтился в кровь, растекся по ней, выстужая, замораживая. Мускулы враз одеревенели, лишились своей непомерной мощи. Передние копыта подломились, и конь Святогоров, не разлучный с хозяином и после смерти, пал на них, оглашая горы затравленным ржаньем. Остальные Ловчие отхлынули в стороны. Сотканное из их тел кольцо распалось на отдельные клочья теней, затрепетавших в ожидании хозяина. Глаза-уголья жарко светились, выпивая из скакуна силу, вбирая ее в себя. Черные питались его страхом и отчаянием - то была единственная, доступная им пища в подлунном мире. Эхо, подхватившее было ржанье жеребца, затихло. Как-то захлебнулось разом.
В сгустившейся плотной, как патока, тишине слышны были лишь гулкие и частые удары огромного лошадиного сердца.
- Тук! Тук!! Тук!!! - издевательски прозвучало откуда-то сверху.
*****
Воздух наполнился запахом горящего сырого дерева. Так пахнут деревья, полыхающие в грозу от удара молнии. Умирающие заживо. Жеребец скосил глаза, силясь увидеть того, кому голос принадлежал, но тот оказался вне поля зрения.
Позади раздался глухой мягкий стук, словно кто-то спрыгнул с высокого камня. Потом прозвучали шаги. Едва слышно клацали по скалам шляпки гвоздиков на обуви идущего. Справа и слева, овевая холодом, скользнули Черные Ловчие, убираясь с дороги.
Шаги уже звучали совсем рядом.
Негромкий стук, как будто бы кто-то пробует носком сапога крышку неподвластного ни времени, ни стихии гроба, самой судьбой посланного необоримому богатырю на погибель.
Конь выгнул косматую шею, глянул карими глазами на подходящего. С виду человек, как будто, но все животные инстинкты святогорова скакуна взбунтовались против этого. Не человек! Иное... Нелюдь! Может, какой колдун-еретник, самой смертью помеченный, часть ее в себя принявший. Щеголеватая одежда, остроносые сафьяновые сапоги, какие не каждый князь носит, золотом расшитый кушак не могли скрыть под собой могильный дух, незримо исходящий от подходившего.
Моран Маревич ступил на гроб, прошел по нему несколько шагов, словно бы меряя. Причмокнул не то восхищенно, не то просто издевательски:
- Велик!
Он опустился на край домины, будто на лавку, склонил голову на бок - в ухе блеснула длинная золотая серьга, неясный кулончик на дивной, тонко сработанной цепочке - ткнул пальцем в ближайшего Черного, а затем в поверженного жеребца:
- Уложите-ка этого ретивого наземь. Не гоже приветствовать меня задранным задом.
Черные Ловчие колыхнулись разом, поплыли к жеребцу распространяя вокруг себя холод свежераскопанной могилы.
Сердце животного, почуяв смертный миг, забилось в десять крат чаще, с такой силой ударяясь в мощной груди, что ребрам казалось, было не сдержать его натиска. И - небывалое! Его удары разогнали густеющую, смерзающуюся в живом теле кровь, разогрели ее, мощно погнали по жилам, растапливая смертный хлад, омывая мертвеющие члены, возвращая им теплую живую силу. Не ржание - яростный воинский крик, полный гнева и отчаяния, рванулся в небо, к горным вершинам, дробясь и раня себя об остры камни. Исполинский конь медленно и уверенно поднялся, стряхнув судорожно затрепетавшие, точно лохмотья на ветру, тени с толстых бревноподобных копыт. Другие Черные, повисшие было на нем, прыснули в стороны, опаленные рванувшимся из нутра жеребца жаром. Не все успели. Несколько пар алых глаз-угольев стремительно подернулись серым пеплом. Конь тяжело шагнул: раз! два! Моран Маревич от сильного толчка слетел с гроба окованного неразрывными, невесть, чем оплавленными железными обручами. Отпрыск Марены покатился по камням, бряцая дорогими браслетами и богато украшенным эфесом сабли. Черные бестолково заметались кругом, не зная, не понимая, что произошло, и что им надлежит делать. Те же Ловчие, что были отброшены святогоровым скакуном - уже не Черные, а серые, точно прах погребальный - мятыми тряпками валялись поодаль. Их глаза умирали - едва-едва тлели оранжевыми, стремительно уменьшающимися в размерах пятнами.
Моран поднялся. Взбешенно хлестнул взглядом по Черным. Серебряный чуб зло ударил по лицу, словно крохотная плеть.
- Возьмите его! - рявкнул Маревич. - Ну же!
Жеребец не пытался уйти.
Знал, чуял, что не сумеет. Знал, что холодная смерть, затаившаяся в этом с виду человеческом теле, не отпустит, не остановится, не отстанет. Круто развернувшись (прикрепленный крепкими, неистлевающими постромками гроб с заключенным внутри телом Святогора подлетел в воздух и, описав дугу, хлестнул по Черным, смахивая их, как паутину), богатырский конь принял свой последний бой.
Он грудью пошел на Морана, оскалив ровные белые зубы, высекая ударами толстенных копыт снопы раскаленного до жарких искр каменного крошева.
Моран не двинулся. Не попытался отпрыгнуть в сторону. Крохотный в сравнении с разъяренным гигантским животным, он стоял и ждал страшного таранного удара, способного сокрушить любую преграду. В руке его был зажат скалящийся, словно неровный, поеденный болезнью клык, обломок сабли Святослава. Черные, полукругом маячившие вокруг жеребца, ринулись к нему, налипли, окутали смрадным облаком, вымораживающим животворное тепло. Некоторые, неудержавшись, отлетели в стороны, сожженные жаркой, яро буянящей в жилах кровью. Одного конь крошащимися от нестерпимого холода зубами сорвал с замораживающейся груди. Двух покрывающимися трещинами копытами вбил в камень, напрочь растоптав жарко пылающие угольные глаза. Он уже был близок к главному врагу. Чувствуя, как смерзаются и лопаются ткани, наполняя тело невыносимым страданием, как сжимается железным корсетом мороз, добираясь до самого сердца, как, разрывая омертвевшую кожу, подламываются прежде не знавшие устали копыта, не в силах более сгибаться и разгибаться, богатырский конь уже видел внутренним взором расколотый череп врага, его мозги, с влажным всплеском разбрызгивающиеся на камень. Это виденье было последним... Он ушел к своему хозяину, зная, что победил...
*****
... Исполин не достал. Немного. Один скок не допрыгнул до напрягшегося, изготовившегося к мгновенному броску Морана. Много. Слишком много Черных тварей повисло на копытах, боках и шее. Холод, вытянутый из могильного кургана так быстро ворвался в жаркое могучее тело, что жеребец даже не успел ощутить того момента, когда убийственный лед мириадами тонких игл вошел в сердце, остановил его мощное биение. Умерший в прыжке, в полете! жеребец со всего маха грянулся к ногам Маревича, ломая закованные в морозные доспехи копыта. Моран явственно ощутил, как дрогнула, подскочила под ногами скальная порода. Вот и не верь после этого, что Святогора земля не могла носить!
Отбросив с дымчатых глаз мешающий чуб, Моран присел и пристально уставился на остывающее животное. Губы его сложились в трубочку и тянули воздух, словно высасывая из него отлетающие жизненные силы громадного жеребца. Потом он резко выпрямился и пошел к нему. В один скок святогорова коня вместилось чуть не два десятка шагов нелюдя. Уцелевшие во время яростного рывка Черные расползлись в стороны, оставляя хозяина наедине со своей жертвой.
Моран Маревич нагнулся над богатырским скакуном. Щелкнул ногтем по остекленевшему глазу. Выпрямился. Рука с обломком святославовой сабли поднялась в воздух.
- Хорошая лошадка!
Рука опустилась.
Острый металлический клык жалкого и неуместного обломка даже не царапнул оледеневшей кожи жеребца, но голова его, отсеченная невидимым лезвием, враз отделилась от тела и тяжело упала на камни. Белые зубы, прежде способные перекусить любой доспех все еще зло скалились на Морана, но он на них уже не смотрел. Кровь не брызнула из раны, не ударила фонтаном. Лишь тонкая, на ходу густеющая струйка вязко вытекла из обрубка и замерзла, наполнив маленькую каменную впадинку крохотной багряной лужицей. Моран убрал саблю за пояс, подогнув колени, присел на корточки. Он опустил два пальца в лужицу и, вынув их, мазнул по бледным губам, ярко расцвечивая их красным. Ловчие, жарко полыхая углями, висели за спиной хозяина, ожидая дальнейших приказаний.
- Жаль не по моим размерам лошадка. - медленно, звонко шлепая повлажневшими, липкими губами, проговорил Маревич. - Так бы может, и поднять стоило.
Не обращая более на мертвого скакуна внимания, он встал и подошел к гробу. Крепко обнятая оплавленным железом неподъемная домина тихо скрежетала, сползая с выпирающего камня.
- Славно же ты упаковала его, матушка! - с усмешкой пробормотал Моран. - Неужто так велик и могуч был?
В задумчивости он поднял голову и уставился в чистое темно-синее небо, пораненное острыми скальными пиками. Взгляд дымчатых глаз отыскал небольшое кудрявое облако, невесть откуда принесенное веселящимся в каменных ущельях ветром. Не в силах сдержать рвущегося из груди ликованья, Моран заорал, грозя кулаками облаку:
- Ну что, Громовик?! Видишь за кем здесь настоящая сила?! Чуешь?! Твой лучший служитель побит дважды. Сначала моей матерью, а ныне - мною! Ну?! Где твои молнии?! Разве ты не пытался сбить эти обручи своими огненными стрелами? разломать эту крышку?! Выпустить лучшенького?!! Не удалось?! Смотри на меня! Я покажу тебе, как это делается!
Нагнувшись, он голыми руками вцепился в железный обруч и одним рывком разодрал его, словно трухлявое веревье. Обломки... нет, обрывки металла полетели в сторону, звякая, поскакали по камню. За первым обручем последовал другой, и третий, и еще один. Черный оплавленный металл с гудящим звуком рвался в руках Маревича гнилыми нитками, расползался тленом. То, с чем в свое время не сумел совладать даже необоримый Илья Муромец, для сына Марены было не большим препятствием, нежели паучьи тенета.
- То моей матушки любовные объятья. - иступлено бормотал Моран, в кровь израненными об острые зазубрины пальцами раздирая обруч за обручем. - А уж их ни мечем богатырским, какой бы кладенец не выискался, ни стрелой перуновой не разбить! Слышишь, меня, Громовик?! То-то же! Только тот, кто матери моей еще больше люб да мил и может их расторгнуть! А кому, как не дитяте это удастся? Так-то!
Темная хладная кровь струилась из рваных царапин на руках Маревича и гулко ударяла тяжелыми каплями по крышке гроба. Словно бы силилась достучаться до спящего вечным сном Святогора. Наконец под натиском холеных тонких и одновременно сильных пальцев лопнул последний обруч. Моран отшвырнул оторванные куски в сторону, разогнул согбенную спину и окинул взглядом гроб, любуясь своей работой. Заметив следы собственной крови на крышке домины, он побуждаемый смутным импульсом, поднял руку и простер ее над тем местом, где должно было находиться лицо покойного витязя. Его раны как всегда стремительно затягивались, и Морану пришлось напрячь мышцы, побуждая кровь бежать сильнее. Капли забарабанили по крышке с нарастающей скоростью.
- Тук-тук-тук! Кто в теремочке живет? - издеваясь, пропел Маревич. - Неужто сильномогучий богатырь русский Святогорушка? Чего же ты, Святогорушка, не отворяешь? Чего гостей не привечаешь? Не можешь? Али не желаешь?
Голос его стал жестким, зазвенел злорадным торжеством:
- Отзовись, Святогор! Доигрался? Докичился силой немерянной? То маленькую сумочку, что нес мужичонка малорослый, оторвать не сумел, как не силился, то, балуясь, крышкой домины накрылся, а отжать от груди не сдюжил, хоть и помогал тебе второй на Руси богатырь Илья Муромец! Слабоват ты оказался, перунов любимчик! Не силой, правда, той в тебе уж слишком много набралось. Умом слабоват вышел! Известно ведь, сила - ума могила! У Перуна уж на что голова деревянная - трещины-то есть, чего-то может Стрибог ему через них и задует. А твоя-то, небось, и вовсе каменная была, как у велета. А, Святогор? Не так ли? Слаб ты на думку? То ведь не просто крышка была! То длань моей матери Марены-Смерти! А уже с ней ни тебе, ни Муромцу не совладать, хоть вы воберучь старайтесь! Подними-ка руку, мамочка! Дай я полюбуюсь перуновым любимчиком, да твоим знатным полюбовничком.
В воздухе явственно раздался негромкий скрежет, и крышка гроба дрогнула, словно с нее и в самом деле сняли громадную невидимую десницу. Из стыков с облегченным вздохом рванулся на свободу спертый воздух. Моран взялся за крышку, напряг крепкие плечи и... не смог поднять ее. Больно тяжела была, точно не из дерева вырезана, а из гранита. Он с проклятьем отступил в сторону:
- Шут! Ее и так не сдвинешь, даже не прикладывай мама ручку. Тяжела, стерва! Эй, Черные, ну-кась, подсобите!
Ловчие темным облаком окружили домину Святогора. Кракнула, отходя от краев, крышка. Гроб с глухим чмоканьем всосал в себя воздух взамен выпущенного, едва не прижав ее обратно, а затем отпустил. Черные вместе с крышкой отлетели в сторону, отворив покоящееся тело невероятного исполина, сильнейшего богатыря русского, чья мощь да удаль и по сей день гуляет по свету, играя в тугих плечах Ильи Жидовина, прозванного Муромцем.
Моран осторожно приблизился к гробу и заглянул внутрь:
- Ну и человечище!
Святогор лежал в гробу чинно, с достоинством. Огромные, скрещенные на груди руки прижимали к телу устрашающих размеров меч. Не меч - мечище! Таким точно в любой рати проторишь и улочку и переулочек! Ни бешеная тряска во время погони, ни годы одинокого скитания жеребца по горным кручам, не поколебали спокойно почившего вечным сном витязя, не растревожили его, не смешали в кучу мертвой плоти. Смерть закрыла глаза богатыря, но не коснулась его более, довершая свое тленное дело. Пятна разложения не тронули лица Святогора - открытого, сурового, мужественного, с твердыми и резкими чертами. Про такие лица часто говорят - "высечено из камня". Но камень слишком груб и жесток. Редкому скульптору удается, обласкав резцом угловатую глыбу, изгнать из нее каменный холод, одухотворить мертвую материю, вдохнуть в нее чувствительное для глаза тепло. Лицо Святогора более напоминало талантливо вырезанный из плотного, не рассохшегося дерева лик. Темные кудри витязя выбивались из-под надетого на голову шлема, прикрывая высокий чистый лик. Время так и не сумело разогнуть их тугие красивые кольца. Великан был облачен в полный воинский доспех, на который, даже на глаз видно! ушло столько железа, что хватило бы снарядить полдюжины любых богатырей из дружины Владимира.
Моран широко развел руки, меряя тяжелые гордые плечи Святогора, и невольно прищелкнул языком:
- Ведь были люди в наше время! Не то, что нынешние... Что там говорить, даже матушка на хитрость пошла, чтобы такого до срока на покой отправить!
Так и держа руки разведенными, он обернулся к Черным Ловчим и, еще больше раздвинув их, захохотал:
- Во-от какую рыбину поймал! Не верите?! Ну ладно, ладно. Чуть меньше. Вот такую!
Смех погас, не подхваченный даже эхом.
Горы безмолвствовали, предоставив нелюдю возможность глумиться в одиночестве. Только страдальчески подвывал ветер, обдирая прозрачные бока об острые пики. Моран присел на край гроба и, скривив губы в добродушной ухмылке (засохшая кровь растрескалась и осыпалась кусками невесомой бурой пленки), похлопал Святогора по щеке:
- Скучал, наверное? В одиночестве-то?
Его ладонь казалась жалкой, какой-то игрушечной. Поймав себя на этой мысли, Маревич торопливо отдернул руку. Хватит дурачиться, пора за дело, подумал он.
С огромным усилием Моран оторвал одну от другой скрещенные руки могучего богатыря, сдвинул их в сторону, спихнул с груди громадный неподъемный меч. "Велет шутов!" - пыхтел он, борясь с ручищами, в бицепсе чуть ли не такими же толстыми, как он сам в боках. - "Надо бы в следующий раз помощниками озаботится, не то и надорваться недолго". Мускулы мертвого богатыря были холодны, но, что удивительно, не окостенели и по-прежнему хранили гибкость в членах. Острым засапожным ножом Моран поддел ремни нагрудника и распорол их. Пыхтя, отвалил с необъятной груди литую пластину, размером с целый щит. В сравнении с толстенными - в два пальца толщиной - звеньями кольчуги, нож Морана выглядел комариным жалом, от которого и беречься то особо не стоит: не столько вреда сколько зуда. Маревич убрал его обратно за голенище сафьянового сапога. Из ножен снова выполз, скаля зубы-зазубрины, обломок святославовой сабли. Моран прикусил губу, слизнул мимоходом сохранившиеся крошки запекшейся крови и коротко рубанул крест накрест по груди витязя. Точно по дубовой столешне рубил. Осколок клинка вновь даже не коснулся цели, но толстые звенья лопнули с металлическим лязгом, разошлись, расползлись в стороны, открывая белую рубаху, не скрывающую пластов чудовищных мышц, плотных и рельефных, точно две каменные плиты. Вложив обломок в ножны, Моран торопливо разорвал руками ткань рубахи.
- Могуч, могуч богатырь! Чего греха таить! - довольно бормотал он. - Такой грудью чай воздуха вдохнешь, все на десять шагов вокруг от удушья попадают! А ну как?...
Маревич поднял руку, выпрямил пальцы, плотно смежил их - вместе, превратив кисть в единую белую полосу. Он поводил десницей перед глазами, словно любуясь ровными, длинными и чистыми, словно у какой девахи, ногтями. Неожиданно плавные движения кисти прервались, рука метнулась за голову и, набрав размах, понеслась вниз. Сомкнутые вместе пальцы стрелой, ножевым ударом клюнули грудь богатыря, пробили плоть, аккурат, промеж пластов грудных мышц, и утонули, уйдя под ребра широченной грудной клетки. За правой рукой последовала левая, скользнувшая в отворившуюся рану, точно крыса в нору. Руки Маревича завозились внутри, ширя дыру в плоти. Плоть рвалась с негромким влажным треском.
Моран шарил в груди Святогора с таким деловитым и небрежным видом, словно искал медный пятак в собственном кармане.
- Ну, ну же, давай, хоробр Святогор! Помоги сынку своей последней полюбовницы... Мы же ведь вроде как родня, хоть и седьмая вода на киселе, друг дружке выходим.
Он нашел, что искал.
Потянул-рванул на себя.
Из раны на свет выползли сжимаемые перепачканными руками Морана легкие витязя. Нелюдь довольно усмехнулся, блеснув ровными белыми зубами. Серебряный чуб снова свесился на лицо.
- Что ты там припас для, почитай, своего пасынка?
Он запустил руку за кушак, извлек пузатую толстостенную склянку, зубами вытянул пробку и поднес извилистое горлышко к легким.
- Дыхни, витяшшь...
Острым ногтем Моран вскрыл сизый мешок внутренностей и сноровистым, словно бы бесчисленным количеством раз отрепетированным движением, поднес к отверстию склянку. Руки сдавили легкие. В воздухе раздалось негромкое шипение, будто кто спускал надутый козий мех. Прозрачное стекло, заляпанное ладонями Маревича, замутилось, приняв в себя последний, посмертный вздох Святогора. Мгновенным движением Моран закупорил склянку и с презрением отшвырнул ставшие ненужными потроха. Он соскочил с гроба, и, подняв руку, восторженным взглядом впился в стеклянный сосуд, вобравший в себя ту часть необоримой силы самого могучего богатыря на свете, от которой отказался даже Илья Муромец, опасаясь, что не совладает. Силы, таящей в себе могильный хлад - поцелуй Марены вобрал в свою грудь Святогор, смежив глаза для своего последнего сна. "Моей силы!" - удовлетворенно подумал Моран.
Даже не обернувшись на вскрытый гроб и обезображенное тело первого витязя Земли Русской, нелюдь пошел прочь, щелчком пальцев подзывая своего грозового скакуна-стриба. Тот шелестнул по камням, распространяя удушливый запах мокрого горелого дерева. Ловчие цепочкой потянулись за хозяином, стелясь по камням...
Взвихривая воздух грязно-серо гривой, Тлен уносил своего всадника прочь, к непролазным чащобам Киевского порубежья. Сбившись в туго набрякшую от дождя тучу, черные плыли за ним, пригасив свои алые глаза-уголья до багряного пламени. Они были довольны охотой. Удалась.
Ни они, ни их хозяин с молодым насмешливым лицом и седой головой, не видели, как в оставшихся далеко позади горах, вздернутая невидимыми руками, вздернутая невидимыми руками, взлетела крышка гроба. Взлетела и упала, прикрывая от чужого нескромного взора изуродованное тело непобедимого Святогора. Как разбросанные Мораном обрывки-обломки железных обручей корявыми набивками прилипли к стыкам домины и крышки. Как шелохнулось, сбрасывая мертвенное оцепенение безголовое тело могучего богатырского жеребца, с треском преодолевая сопротивление замерзшей плоти.
Копыта глухо ударили по камню, выщербив острые кусочки. Мертвый безголовый конь медленно двинулся прочь, с громким скрежетом волоча за собой гроб. Покойный витязь продолжил свой бесконечный погребальный путь.
Кто сопроводил его по-новой?
Марена?
Перун?
То неведомо...