|
|
| Russian LinkExchange Member |
|
|
| Russian LinkExchange Member |
Отправлено : OPTIMUS, 02 Мая 1999 в 14:58:30
Приветствую!
Наконец-то отсылаю отрывок с описанием Ратибора для Александра Нуждаева. Приношу свои глубочайшие извинения, за то, что пришлось так долго ждать. Пришлось пересматривать некоторые рабочие моменты. Надеюсь, вас, Александр, не смутит, некоторые моменты, связывающие независимость героя - женщина, мальчик, помогающий по хозяйству. Все это элементы не постоянные, которые можно устранить (если вы планируете продолжить историю Ратибора в дальнейшем).
По тексту большое внимание было уделено Кулле, киевскому гонцу. Этот персонаж у меня возник случайно (кстати, задержка с текстами - отчасти его вина, увлекся, работая над главой, описывающей путь его от Киева до Родни), но затем оброс плотью и кровью. Не исключено, что я еще продолжу его судьбу. Кулла - это прозвище, так если я не ошибасю звали злой грозовой ветер, приносящий несчастья и порчу. Сначала родилось это прозвище, а потом яркий ассоциативный фрагмент - рысьи глаза, и, наконец, сам типаж. А следом и поступок геройский… впрочем, это я так, отвлекся. Главный в этом отрывке везде Ратибор.
С уважением, Виталий (OPTIMUS)
*****
Ратибор-Новгородец, витязь из личной дружины удалого князя Вольги Всеславича, распахнул глаза и, оперевшись на локти, привстал с ложа. Легкое соболье одеяло (под таким не стыдно и князю почивать!) сползло, обнажив крепкие мышцы рук и мощную, точно кузнечный мех, грудную клетку. Тревожный взгляд метнулся к изголовью, от него к притворенным ставням.
Вроде, тихо.
Чу! Видно дурной сон что навеял. Он расслабил напрягшиеся в секундном порыве мышцы.
Соскользнувшее с богатырской груди одеяло обнажило не только прекрасно развитую мускулатуру. Открывшаяся им белая точеная ручка сонно заелозила, силясь поймать ускользающее тепло. Ратибор моргнул, смахивая с глаз остатки сна, и накрыл ее своей широкой и жесткой ладонью. Изящная кисть уместилась в ней, точно игрушечная. Девушка что-то прошептала сквозь сон, тихо потянулась, пытаясь плотнее прижаться к своему мужчине. Успокаивающим жестом Ратибор погладил ее по волосам и замер, чутко прислушиваясь к тишине, нарушаемой лишь редкой брехней собак. Что-то неосязаемо висело в воздухе, не позволяя ему спокойно опустить головы на расшитые подушки и задремать, коротая время до утра.
Все-таки сторонние звуки были!
На улице, постепенно удаляясь, звучали глухие удары конских копыт об туго притоптанную ногами землю. Кто-то только что проехал мимо купеческого терема. Ратибора не зря прозвали Лешим - его кошачьему слуху и остроте зрения мог позавидовать любой следопыт-охотник.
Какого Ляда среди ночи по Родне рыщут всадники? Город маленький, тихий, стража надежная, даже пьяные ночью - не частый случай. Во дворе лениво, для порядку, гавкнул вслед угасающему конскому топоту старый барбос Кудлатый.
Где-то у виска Ратибора холодной точкой затаилась смутная тревога. Словно кто градину приложил. Он снова внимательно прислушался. На этот раз не к почти стихшим звукам копыт и скрадывающей их тишине, а к самому себе, своим ощущениям.
"Ратибор".
Произнесенное чужим голосом имя пришло извне. Оно родилось в его голове. И в то же время он чутко различил и тон и тембр голоса, хоть и не смог узнать, кому тот принадлежал. Это был зов.
- Вольга? - тихо прошептал в тишину Ратибор.
Ответом была пустота. Пустота снаружи, пустота изнутри.
- Вольга? - с надеждой повторил он.
Пришедший неведомо откуда голос молчал.
- Белоян? - на всякий случай спросил у темноты Ратибор.
Тихо. Ночь безмолвствовала…
Вольга Всеславич, прозванный Волхвом, многому научил новгородского витязя. Дар волховства, положенный Лешему богами был не столь уж велик… По крайней мере, не настолько, чтобы побудить его сменить меч воина на посох ведуна. И все же Ратибор пребывал в полной уверенности, что неведомый зов ему ничуть не примерещился. Где-то, может быть за десятки или даже сотни дневных переходов, кто-то из Ведающих произнес его имя, призывая на помощь. На помощь? Откуда такая уверенность? На это он ответить не мог. И кто же все-таки звал его? Вольга? Должно быть, Вольга! Слишком уж внезапно и таинственно исчез Всеславич, не оставив даже ближним своим сподвижникам никакой весточки. Вон и в Киев гонцов дружинники посылали, к самому Владимиру, но и там ничего не знали о том, где ныне князь. А того не было уж слишком долго.
В неудобной полулежачей позе Ратибор еще довольно долго ждал, сторожко вслушиваясь в тихое дыханье спящего города, но зов более не повторился. Он осторожно, чтобы не пробудить спящую Вишню опустился на подушку.
И все же разбудил.
Тревога, родившаяся в голове витязя, неведомо как передалась-перекинулась лежащей, обняв его, женщине. Дивны женские чувства, коих они и сами объяснить не могут. И как объяснишь, откуда мать, не видя, точно знает, когда у дитя кровь из ранки идет? Или женка, будучи в разлуке с ушедшим на войну мужем, вдруг мертвеет, чувствуя, как тот в чистом поле принял грудью смертный удар? Сердце подсказывает? А ему кто?
Сонно жмуря глаза, Вишня подняла голову и заглянула в лицо любимому. Пробудившая ее тревога еще не коснулась сознания, поэтому припухлые губы изгибались в полной истомы улыбке.
- Ты не спишь?
- Сон не в руку. - он дунул ей на веки. - Тшшш! Спи.
Вишня не послушалась. Моргнула - крепко смежила веки, долго продержала глаза закрытыми, затем распахнула их: чистые, без дремотной поволоки. Сладкая ночная усталость, доступная только женщине, спящей при любимом мужчине, медленно сползала с красивого лица, уступая место недоумению.
- Спи, скоро уже светать будет.
- Что-то случилось. - игнорируя его слова, спросила она.
Мягкие губы ткнулись в шею Ратибора, не то, успокаивая, не то сами ища успокоения.
- С чего ты это? - попытался открутится он.
- Чую. - коротко ответил Вишня.
Помолчав, добавила:
- У тебя все мускулы стали твердыми, будто готов сей же час с ложа спрыгнуть и в драку кинуться.
И все-таки, женская чувствительность - вещь обманчивая, не чета волховскому чутью, понял Ратибор, когда, спустя несколько ударов сердца, Вишня положила голову ему на грудь и негромко успокоила:
- Ты не бойся, раньше двух дней ему не вернуться. А то и на все четыре задержится. Дождь давеча сильный был, дороги, небось, размыло как следует.
Он приобнял ее, провел пальцем по ложбинке спины, чувствуя своей загрубевший кожей ее - гладкую и теплую, как нагретая солнцем паволока. Пользуясь тем, что лицо его ей не было видно, скривил губы в горькой улыбке. "Не бойся"! Как же паскудно все-таки иной раз бывает в жизни. Бояться обычного толстобрюхого купчину с бородой до пояса. И кому?! Богатырю из дружины самого Всеславича! Тому, кто, случись надобность, этот терем по бревнышкам раскатит, а самого купчину за бороду по всей Родне проволочет толпе на потеху! А что вместо этого? Приходится ночью лазать в окно к любимой женщине, как тать, обманув дворовых собак, отведя глаза сторожу. А днем - изо всех сил гнать прочь невыносимую мысль о том, что к этому ладному белому телу своими руками может прикасаться кто-то иной. И все лишь потому, что этот, Ящер бы его загрыз! Иной по Закону и Правде русичей, и в глазах богов - законный муж, в то время как он, Ратибор Леший, подлый прелюбодей-полюбовник!
Эти злые, грызущие мысли на какое-то время вытеснили из него даже смутную тревогу. Кулаки сами стиснулись до костяного хруста.
Купчина-то, даром, что ростом горазд и в плечах обхватист, против него будет все равно как дворовый пустобрех против матерого лесного волка. На один сход грудь в грудь, один удар белых кинжальных клыков! Уж это точно! Случись им сойтись в чистом поле, или там, на тесной улице - одним ударом бы управился. Но мыслимо ли так поступать? Из-за блуда лишать человека, на улице с тобой уважительно здоровающегося, жизни?
Ратибор тяжко вздохнул.
Вишня прижала тонкие пальцы к его губам, словно запирая вздох.
- Не тоскуй. - на этот раз она точно угадала его мысли. - Может и не судьба всегда вместе быть. Но только ты - мой любый. И ты сейчас со мной. А что дальше - то видно будет. Род не выдаст, свинья не съест.
- Мне скоро придется уехать. Не знаю, куда и зачем, но чую - далеко. - высказал он ей постепенно зреющую внутри уверенность.
- За Добрыней не пошел, когда тот тебя звал, куда же сейчас? - встревожилась Вишня. - Не собрался ли ты этого воевать… про которого молва расходится? Я на той седмице слышала, как бабы на рынке толковали… Горящий Доспех вроде?
- Огненный Щит. - улыбнувшись, поправил он. - Но за головой того Велигоя отправили. Как будто уже и вернуться должен (что-то запаздывают вести из Киева). А Волчий Дух, коли с самим Радивоем Проклятым управился, сломит и эту шею.
- Тогда куда же ты?
- Сам не верю. Но чую, отправиться придется. Дождешься, краса?
Она беззвучно рассмеялась. Но чуткое ухо Ратибора не уловило в ее смехе веселья.
- Глупый… А еще волхвом кличут, вслед за Всеславичем. Тебя и жду только. Не мужа же! За Дементия не сама пошла - родичи сосватали. Ему я - молодая, в теле, им - родня тороватая. О том, чтобы мне люб был, никто и не вспомнил. И то сказать - нашлось, кому отдать девку тронутую. Вроде и самой радоваться бы надо, что за печкой теплый угол нашли люди добрые. Да, что я рассказываю?! Ты все знаешь!
Собственные слова разжигали в ней горячее возбуждение, страстную силу, Вишня приподнялась над витязем, выгнула стан. Небольшие, но крепкие девичьи еще груди качнулись перед лицом Ратибора. Луна-подсмотрщица, втолкнула через притворенные ставни соглядатай-лучик, высеребрила на чистой коже серебряную дорожку. "Как русалка!" - с восхищением подумал Ратибор. - Не даром же так похожи слова "дева" и "диво"!".
- О муже ли мне думать, что считает, будто купил меня как товар дорогой, редкостный, как вещь красивую, какой можно и самому потешиться, и другим показать? О нем ли старом сердцем чаять, или о тебе добром молодце? - обдавая его жарким дыханием, шептала она. - Кому ласку беречь? Чьих объятий ночью жаждать? А ты, богатырь, витязь славный, глупые вопросы задаешь! Глупыш ты, Ратибор, даром, что Вольге Всеславичу служишь! Мой глупыш! Дождусь ли? Дождусь! Сколько нужно ждать буду и сверх того вдвое, только бы ко мне вернулся!
Руки Лешего сами потянулись к любовнице, легли на упругие бедра. Мягкие губы Вишни приоткрылись. Он перевернул ее на спину, тронул губами чувственный, податливый рот… Ночь стыдливо моргнула глазами-звездами и еще старательнее укутала их теплым мраком.
*****
Что-то негромко стукнуло в ставню.
На дворе пару раз глухо тявкнул старик-Кудлатый. На тон выше взял его молодой напарник Кривозуб.
Ратибор, уже взмокший, тихо остывающий, зло скрипнул зубами, разжал объятия, выпуская женщину, и припал глазом к щели промеж ставен. Почти сразу же стукнуло еще раз - звонче и отчетливее. Во дворе не было ни души - даже псы из под амбара не потрудились вылезти. Камушки летели из-за городьбы, окружавшей купеческий терем.
- Изборка. По мою душу! - досадливо прошептал Ратибор. - Как чуял!
Богатырь обернулся к Вишне, притянул ее к себе, поцеловал и, выскользнув из-под легких соболей, споро принялся одеваться. Штаны, просторная рубаха, поршни, цветастый кушак.
Подтянув к груди одеяло, молодая купеческая жена молча наблюдала за сноровистыми движениями любимого. Губы ее подрагивали. Наконец, она не выдержала.
- Зря ты мне сказал про поездку дальнюю. Сердце подсказывает разлуку долгую. Не ездил бы, Ратибор! Остался бы! Мне грудь будто камнем давит. Не к добру.
Ратибор промолчал. Заткнул за кушак длинный и тяжелый нож - единственное оружие, с которым приходил к Вишне, одернул края рубахи.
- Скажи, что вернешься, любый! Что обязательно вернешься живым здоровым! Поклянись своим богом воинским!
Ратибор сдвинул брови:
- Богов лишний раз видоками звать непотребно! Я тебе свое слово дал. Оно перуновой клятвы немногим хуже.
Он склонился над ней и снова поцеловал. На теплых податливых губах ему почудился соленый привкус. Оставив одеяло, Вишня обвила руками его шею и крепко прижалась, будто силясь удержать могучего витязя подле себя. Потом сама отпустила, не дожидаясь нежных, но настойчивых рук Ратибора.
- В добрый путь…
Он кивнул, осторожно, чтоб не скрипнули ставни, отворил окно, легко перекинул ноги наружу и, не оглядываясь более, ужом соскользнул вниз. В три прыжка Ратибор пересек двор, беззвучно и ловко, точно громадная кошка, перескочил городьбу, чуть присел на спружинивших ногах… И тут же получил мелкий и колючий удар чуть не в самый глаз. Прижмурившись, он вскинул руку, закрывая лицо, и зашипел:
- Изборка! Брось дурачиться, уши откручу!
Из пятна тьмы, сгустившейся промеж двух близких к терему Дементия изб, вывернулась тонкая мальчишеская фигурка. Луна силилась отбросить от нее тень, но казалось, только просвечивала насквозь. Зато сам мальчишка, невысокий и гибкий, точно ивовый прут казался тенью. Бесшумно ступая босыми ногами, он подбежал к Ратибору и, вцепившись в рукав рубахи, затараторил, стараясь понизить возбужденный голос до шепота:
- Что случилось-то, Леший! Знал бы ты только, что случилось! К тебе гонец из Киева прискакал. Прямо, на ночь глядя, в избу стукнулся. Я дверь открыл, так чуть не околел от страха. Веришь, нет, решил, что упырь (чур, меня!) у порога стоит. Сам весь в кровище, рука висит, чуть не оторвана начисто, а глаза - как у рыси. Злые, желтые. Но, Род пронес, человек оказался. Раненный! Прям и не знаю, кто его так ободрал, будто с медведем обнимался. И ведь, еле стоит, в глазах не кровинки - только глаза зыркают, а все одно твердит - где, мол, Ратибор, должен де я, ну, то бишь, он, передать ему важную весть из Киева. От самого, слышь, князя Владимира. Я, когда его плащ принимал, приметил там две грамотки. А он только увидел, как кошусь на них, сразу плащ выхватил и под себя на лавку бросил! Никому окромя тебя, видать доверить не хочет.
"Так вот, чьи копыта стучали!" - мелькнуло у Ратибора. Вслух же он произнес иное:
- Постой, постой! Никому, ты сказал? Кто с ним еще?
- Тропка - лекарь, да боярин важный, Круча Дубокрутич. Он прибежал, едва гонец порог переступил. Стража, видать, известила. А Тропка следом приспешил.
- Ящерова сыть! - на ходу ругнулся Ратибор. - Как бы не пошли после этого кривотолки. Где это, мол. Ратибор по ночам шляется?
- Да ладно тебе, Леший! Че они, не мужики что ли? Чай у самих и не такие шашни с чужими женками имеются. - деловито шмыгнул носом Избор.
Ратибор потрепал разбитного мальчишку по вихрастой голове.
- Гонца-то сильно потрепали? И кто?
- Сказано же тебе было - будто в медвежьих когтях повалялся. Я толком ничего и спросить-то не успел. - затараторил Избор. - Дубокрутич не позволил - пинка под зад дал и выгнал прочь из избы по твою душу. Уу, тать! Что ему пусто было! Раны страшные. А кем нанесены - не понятно. Так подрать росомаха может, но у той не достанет сил ребра ломать. По нем, по гонцу, видно, что воин, наверняка кметь княжеский. А только теперь ему меча не держать. Я слышал, как эти самые слова Тропка пробурчал, когда за водой в сени выходил. Ой! Хоронись, Леший! Кажись, кто навстречу бредет. Эй!.. Ты… ты и впрямь - леший. Взял и сгинул…
*****
Стиснув зубы, Черняк-Кулла, бледный от потери крови, как выбеленная холстина, смотрел, как тонкие сильные руки знахаря обследуют его раны.
У него были странные руки, у этого Тропки. На своей жизни Кулла таких и не видел, разве что у глубоких стариков. Пальцы длинные, как у девки, и костистые. Скорее даже похожи не на пальцы, а на суставчатые лапки паука. Такие же быстрые проворные и чуткие. Туго обтягивавшая их кожа потемнела и потрескалась от постоянной возни с травами и отварами.
- Добро. - пробурчал знахарь. - Кровь чистая, раны тоже. Значит, дурного ничего не попало, гнить не будут.
- Мне показалось, в сенях ты мальчонке иное буркнул. - прохрипел Кулла. - Не лги, старый, мне твоя щадящая ложь ни на кой не потребна! Что с рукой? Нешто и впрямь худое что-то?!
Тропка спокойно, с выработавшейся за долгие годы врачевания выдержкой, взглянул в злые рысьи глаза молодого дружинника.
- Что ж, таить не буду. Мускулы и жилы порваны. Когти зверя прошли глубоко. Даже если все добром заживет, все одно как прежде рука уже слушаться тебя не будет. Придется заново учиться, как пальцы сгибать-разгибать.
- Врешь! - вспыхнул Кулла. - Как же я… как же мне с мечом управляться теперь?!
В голосе молодого воина звучали, сплетаясь и перекручиваясь, одновременно злость, растерянность и испуг.
- Я ж воин! Мне еще за место в Золотой Палате воевать! Не-ет, врешь ты знахарь! Нет твоей правды!
Роднинский боярин, допрежь нетерпеливо расхаживавший вдоль стены прирубка ратиборовой избы, меряя ее шагами - четыре туда, четыре обратно, резко остановился и бросил:
- Ляд с ней, с рукой! Ложку подымать сможешь - того и достанет. Князь верную службу всегда помнит! Рассказывай лучше, что в Киеве стряслось? К чему такая срочность?
Раскосые глаза Куллы опасно сузились. Меж двух узких щелочек яростно сверкнул желтый огонь. Словно дикий кот из темноты зыркнул.
- До тебя ли мне боярин? Знахарь судьбу мою определяет! А ты мне кто? По твою душу я Владимиром послан? А нет, так и шел бы домой спать, или бабу на сеновале тискать!
Боярин Круча вскинулся, точно лошадь, которой вожжа под хвост попала.
- Ты как с боярином именитым говоришь, холоп? Плетей захотел?
- А хоть бы и холоп, да не твой! - кривясь от боли, огрызнулся Кулла, скаля ровные белые зубы. - И сказано же, не к тебе послан, а к Ратибору Лешему, Змееубийце! А-ах! Да что ж ты делаешь, старый хрыч! Ты ж не в кармане своем, в ране живой пальцами лазаешь!
- Крепись воин. - сухо произнес Тропка. - Бабам при родах и того хуже приходится. Но они-то пусть голосят, на то и бабы! А ты кто?
- Ха! - сквозь зубы выдавил гонец, по бледному лицу которого градом текли крупные капли холодного пота. - Баб приплел! Ты, небось, своими пальцами и у них, где следует полазил! И как подобрался-то! Нешто гогь-бабой прикидывался?
Тропка пожевывал сухими губами и не отвечал. Понимал, что кметь чушь порет, лишь бы отвлечь себя от нестерпимой боли. Выпустить часть ее наружу вместе со словами, с насмешками, а не с криком-стоном. Пусть треплется. Так оно к лучшему. А парня жаль. С такой рукой, как у него, о ратном деле придется забыть. Хорошо еще, если пальцы вообще сгибаться будут, не скрючатся навсегда мертвой "птичьей лапой". Ох, нелегко ему придется! Молод еще. По шалым глазам, вырезанным точно у рыси, да по едким словечкам видно - характер у молодца не мед. И если раньше, поди, тому, кто от кислого морщился, кулаком вкус разъяснял, то теперь уже так не сумеет. Либо смирится, переломив себя, свой вздорный характер, и заживет тихо мирно, с какой-нибудь трудолюбивой и покладистой мирянкой, либо того пуще яриться начнет. А много ли сделать сможет? Эх, как бы не спился с горя!
- А ты боярин, чего зубами блестишь, ровно пес на чужую кость? Нравится смотреть как этот живодер, травный заморыш живую плоть терзает?
Не сдержавшись, Круча Дубокрутич - мужик невысокий и в пузе обхватистый, но здоровый как бык и такой же сильный, шагнул к киевскому гонцу и сунул ему под нос округлый кулачище, украшенный парой неровных белых шрамов.
- Прикуси язык, пустобрех, не то по зубам схлопочешь, и на раны не посмотрю!
- А ты не смотри, что у меня правая рука плетью висит! - пуще того оскалился Кулла. - Еще и левая есть! Да и ногами, как мы в Новом Городе навострились, добавлю, не постесняюсь!
Боярин с бессильной злости (не станешь же и в самом деле бить раненного, когда он даром, что на пол без чувств не хлопается) рванул свою окладистую с проседью бороду.
- Смотри, зубоскал! Охранная грамота князя бережет тебя, покудова не передашь Ратибору, что требно. А потом - моя воля начинается! Могу и плетей всыпать, да так, что потом до Киева пешком придется добираться, потому что в седло сесть не сможешь! Да еще и батогов по спине сподоблюсь добавить, чтобы шагалось тебе веселее!..
В сенях раздались шаги, а затем в прирубок, согнув спину, чтобы не задеть головой низкую притолоку, шагнул Ратибор.
*****
За витязем следом юркнул проворный Изборка. Тропка тут же поманил мальчишку пальцем.
- Поди за чистой водой! Да холстину принеси чистую! И котел сними с огня, чай, нагрелся уже.
Избор понимающе тряхнул непокорными, торчащими во все стороны вихрами, и исчез в избе.
Киевский гонец облизнул сухие ломкие губы и с интересом уставился на витязя, слава о котором далеко раскатилась по Киевской Руси, соперничая со славой таких добрых богатырей, как Добрыня, Рагдай, Алеша Попович. Сказывали, Ратибор носил в своих руках оружие, некогда принадлежавшее самому Перуну! Этим оружием он и поразил страшное печенежское божество - Змея-Триглава, предотврати очередной поход степняков на Русь. На вид Ратибор немногим отличался от других воинов - та же гордая стать, широкая спина, высокий рост, ладно скроенная фигура. Бугристые плечи играют под рубахой могучей силой. На груди запросто может улечься болотная рысь. Здоров! Жесткая линия рта, прямой нос, серые внимательные глаза. Тени отброшенные трепещущим огоньком лучины, скакали по лицу витязя, укрывая собой что-то. Что Кулла смог увидеть, лишь после того, как Ратибор сделал шаг от порога. У него не было бровей и ресниц. Гонец быстро догадался, почему.
Из памятного, несмотря на прошедшие годы, поединка с печенежским дасу - трехглавым огнедышащим змеем, витязь вышел чуть жив, обожженный ядовитым пламенем, точно головешка. Только стараниями мудрого Белояна и удалось спасти-выходить. Даже ожогов почти и не осталось. И на голове волосы постепенно отрасли, хоть поначалу и были неровными и ломкими. А вот брови и ресницы так и не выросли. СамомуРатибору Белоян объяснил, что выгорели корневища волосков. После того как Ратибор оправился и стал выходить на двор, над его голым, точно у новорожденного младенца, лицом пытались потешаться. Без злобы конечно, по-дружески, тыкая в бок и хлопая по плечам. Но и Леший в долгу не оставался. В ответ на шутки, раздавал оплеухи - тоже беззлобно, в шутку. Иной молодец кубарем полетит, расстояние до ближайшей стены меряя, затем встанет, пошатываясь, и призадумывается - такие ли развеселые шутки выходят? Со временем все пришли к выводу, что шутить про лицо Ратибора вовсе неинтересно. Чай у всех в первый день такие же рожи были!
А со временем к отсутствию бровей и ресниц все привыкли.
Ратибор приветливо улыбнулся:
- Здорово, хоробры!
- Будь здоров, Ратибор. - кивнул Круча Дубокрутич.
Тропка, занятый раной гонца, не оборачиваясь, дернул подбородком.
- Исполать тебе, славный витязь. - хрипло произнес Кулла. - Весточка у меня для тебя из стольного града Киева. От самого князя. Порученье он тебе сыскал. Прими!
Левой рукой гонец неловко полез в плащ, на котором сидел - обычный дорожный охабень - и, покопавшись в его складках, выудил свернутый в трубку кусок пергамента. Ратибор нетерпеливо шагнул к нему. Передавая грамоту, Кулла попытался почтительно склонить голову, но от слабости едва не потерял равновесие и не грянулся к ногам Ратибора. Тот, наравне с лекарем, едва успел подхватить его.
- Сиди, сиди воин! Ты свое дело сделал, это мне надо почести воздавать!
Ратибор помог Тропке усадить гонца поудобнее и отступился. Печать неслышно хрустнула под пальцами и рассыпалась сухой невесомой крошкой. "Надо же, князь на сургуч скуповат стал!" - мимоходом подумал Ратибор, внимательно вчитываясь в черные закорючки букв.
- Что пишут из Киева? - спросил боярин Круча и, на миг забывшись, даже подошел к Ратибору, с явным намерением заглянуть в грамоту через руку.
- Осади, боярин! Не для тебя писано! - каркнул с лавки Кулла.
Ратибор опустил пергамент и хмурым взглядом уставился перед собой, гоняя в голове невеселые думы. Известия из Киева, которых он с таким нетерпением ждал, ничуть не радовали. Роднинский боярин в нетерпеливом ожидании потянул его за рукав.
- Что случилось-то, Ратибор? Скажи, а? Не томи душу!
- Тайны большой нет. - серым невыразительным голосом проговорил Ратибор. - А вести - все недобрые. Велигой не сладил. И Муромец не осилил. Плохо дело!
- Муромец? Илья? Не осилил кого-то?! да не сыскался еще такой молодец, которому бы Илюша своей булавой ума-разума не вложил! Ну, ты скажешь тоже, Ратибор… Постой, а о чем речь? Нешто кто войной на нас идет? Или сами на кого походом двинемся?
Ратибор на все вопросы Кручи лишь раздраженно махнул рукой и ушел из прирубка в избу. Однако отделаться от боярина было не так-то легко. Дубокрутич решительно двинулся вслед за богатырем. Почти сразу же в прирубок выскочил всклокоченный пуще прежнего Избор. Под мышкой у него была зажата холстина, в одной руке мальчишка держал подозрительно дымящийся котелок, другой поглаживал затылок.
- Тоже мне, "мужской разговор"! - петушился он. - Как по ба…
Паренек вовремя прикусил язык. Тропка пропустил его слова мимо ушей, кинувшись размешивать свое варево, а Кулла понимающе ухмыльнулся. На искаженном от боли лице улыбка вышла более похожей на гримасу.
Какое-то время из горницы в избе доносились только приглушенные неясные голоса, толкующих промеж собой мужей. Изборка полез было подслушивать, но Тропка поймал его за ухо и заставил рвать на полосы принесенный кусок холста. Через некоторое время появился боярин Дубокрутич. Он задумчиво скреб пальцами бороду и шевелил губами, что-то пересказывая самому себе.
- Ишь как. - только и произнес боярин в ответ на вопросительный взгляд мальчишки.
Вслед за Кручей появился и нахмурившийся, сосредоточенный Ратибор. Сердце Избора екнуло при виде круглого щита, который богатырь держал в руках. На вогнутой поверхности того лежало воинское снаряженье Ратибора - усиленная пластинами на боках и животе кольчуга, нагрудник, наплечники, конический шлем без личины с широким кольчужным воротом, из-под них высовывались ножны дорогого красного дерева. Через одно плечо витязя висел тул со стрелами и налучь с луком, через другое - проворно собранные переметные сумы с дорожной снедью. Это ведь его, Изборки, обязанность была следить за тем, чтобы в избе друга не переводилась еда, какую, чуть что, запасти в дорогу недолго. "А сулица его в стойле стоит." - машинально подумал мальчишка.
- Выводи коня из стойла. Насыпь полные сумы овса и пшена! - все так же хмуро приказал Ратибор Изборке.
- Леший, миленький! - взвыл мальчишка, бросаясь к воину. - Возьми меня с собой! Мне и еды-питья почти не надобно - сам в пути раздобуду. Клянусь, я тебе ни в чем не стану обузой! А где и сгожусь! Я пращей знатно владею, в дозоре постоять могу, пищу готовить. А случись что - к вражьему стану подкрадусь, ни одна собака не учует!
Ратибор отрицательно покачал головой.
- Блажишь, отрок. Будь у тебя мать, она бы нас обоих за твои просьбы оттаскала бы за волосы по всей избе. Сам не знаю, куда направляюсь, с кем дело иметь буду! Останешься в Родне. Будешь приглядывать за моей избой как раньше. Жить покуда перебирайся к Дубокрутичу, я с ним насчет тебя поговорил - приютит честь по чести. Ежели его отроки или гридни обижать будут - боярин оборонит, я ему и такой наказ дал. Да ты и сам предупреди - кто тронет, вернусь, ноги повыдергаю!
- Леший, ты ж мой друг первый и единственный! Возьми собой… Я сгожусь… Я смогу… - завел свою песню мальчишка.
- Хватит! - сурово оборвал его Ратибор. - Не спорь! Ступай, выводи коня. Седла не трогай, сам положу!
Мальчишка обиженно всхлипнул и, едва сдерживая рвущиеся наружу рыдания, поплелся прочь. Ратибор чуть заметно вздохнул, глядя в уныло согнувшуюся узкую спину. Все отроки спешат стать героями. И хорошо вроде, и того только не понимают. Что путь к героизму люто, как страшен. На его пути часто приходится через мертвые тела перешагивать. А мертвый человек, злодей, герой ли - всегда страшно. Да и трупы, что злодеев, что героев выглядят почти одинаково!
Круча с уважением посмотрел на Ратибора.
- Прямо сейчас и отправишься? Обождал бы утра, чего уж там. Хоть собрался бы путем, все ж в дальний поход собираешься, а не на легкую прогулку.
- Что нужно у меня всегда под рукой. А время нынче дорого. Хочу засветло достичь капища, совета спросить. А то ведь даже не знаю, куда путь держать.
- Добро.
- А ты, воин. - обратился Ратибор к Черняку. - Оставайся в Родне, покуда раны не заживут. Боярин обратными гонцами озаботится - утром же в Киев отправятся с весточкой. Да не одни, как ты, чтоб чего дорогой не приключилось.
Рысьи глаза Куллы коротко взблеснули.
- Да че уж там целый отряд слать! То, чай единственный на весь лес чугайстырь был, неведомо каким лешим из болот выгнанный. Ныне он уже никому не угроза - лежит себе под кустом со змеиным топором в башке.
Будь у Ратибора брови, они неминуемо взлетели бы вверх в непритворном изумлении.
- Чугайстырь? На лесной дороге? Странные вещи сказываешь…
- Может еще не веришь? - взвился Кулла.
- Осади! Верю. Потому и сказываю - странные вещи творятся. Вот, что, Дубокрутич, шли-ка ты не троих гонцов, как уговаривались, а всех шестерых! Мнится мне, тут целый заговор кроется, да еще с нечистой силой в союзе!
Боярин издал хмыкающий звук, означавший согласие.
- Раненный пусть в моей избе покуда побудет. Пока Избор с Тропкой за ним приглядят. Потом сами определитесь как-нито.
На сей раз хмыкающий звук, не содержащий особой радости, издал Кулла.
Ратибор покрутил головой, озирая стены и углы.
- Домовой. - тихо позвал он, особым образом изменив голос. - Береги дом!
Показалось ли? Причудилось? Или и впрямь в наступившей тишине родился негромкий звук, похожий на то, будто кто глубоко вдохнул в себя воздух? И шмыгнуло что-то неуловимой тенью в дальнем и особо темном углу?
Ратибор отвесил поклон и, держа щит с воинским снаряжением перед собой, точно чашу, вышел в сени. На улице громко заржал, тревожа тихую ночь, выведенный из стойла жеребец.